Аннотация: На самом деле писать, что видишь, безмерно трудно. Или только мне? Или мне трудно - всё?
- У нас на кухне воет окно. Тоскливо так воет, протяжно. От ветра. Готовишь с утра завтрак - а оно подвывает, как-то отбрасывая недобрую тень на весь последующий день. Да и за окном темно. Наш дом самый высокий из окружающих - выглянешь в окно, а там ни соседских окон желтеньких, ни стены бетонной даже - одна тьма...
- Извини, что перебиваю: а в каком жанре твой рассказ?
Я подняла глаза от распечатки и посмотрела на Александра Константиновича.
- В обычном. То есть в реалистическом, - поправилась я.
Он покачал головой.
- Тогда не очень удачно. Слишком литературно. Надуманно.
- Но это все правда. У нас в самом деле окно воет. Мама говорит, что его строители плохо запенили, а потом еще она шторы вешала, стоя на подоконнике, и он просел, щели стали еще больше, так что стало еще сильнее задувать...
- Люда, не так важно: воет у тебя окно или нет и почему, важно то, что читатель привык, что издающие зловещие звуки неодушевленные предметы - это атрибут литературы нереалистической: ужасов, мистики, понимаешь? Скрипят половицы в старых домах, завывает ветер в трубах камина готического замка, ну и тому подобное.
Александр Константинович - руководитель нашего литературного клуба. Он написал несколько исторических романов и кучу рассказов, которые напечатаны настоящими издательствами и опубликованы в настоящих журналах. Он получил за них настоящие гонорары! Деньги! Мани-мани, денежки в кармане! Круто, да?
Александр Константинович невысок ростом, с заметным брюшком, носит бороду и очки. И еще... мне нравится запах его одеколона. Что-то хвойное такое... Дух вольного ветра, раскачивающего верхушки сосен...
- Мне нравится смешение жанров, - сказала я.
- Люда, нельзя смешивать то, что не сочетаемо по своей природе. Что в твоем тексте делает слово "желтенький"? Это из какой-то детской литературы, для самых маленьких.
Я промолчала.
- А дальше у тебя там наверняка будет и мат, и какие-то красивости в духе дамских романов, как ты всегда пишешь... Не обижайся, но это или небрежность, или нечуткость стилистическая...
Я вздохнула. Честно говоря, я не была согласна, но не хотела спорить.
- Я же сказала, что это набросок. Я еще даже не дописала его. Не редактировала.
- Ну хорошо, теперь ты знаешь, над чем тебе надо работать. Кто-нибудь хочет высказаться?
- Пока неизвестен сюжет, я ничего сказать не могу. - Это Таня, она пишет фэнтези. Она вообще никогда не оценивает текст с точки зрения стилистики и ходит все время в одних и тех же джинсах и свитере. Таня - математик, она из тех девушек, которые никогда не бреют ноги.
- Мне кажется, Люде надо писать стихи, - это Роман. Он детективщик. Роман носит длинные волосы, собранные в хвост, одевается как рокер и бредит криминалистикой, хотя учится почему-то на специальности "Лесное хозяйство".
- Это потому, что она девушка? - Таня обожает разводить срач на половую тему.
- Это потому, что она пишет о чувствах. - Рома не хочет вступать в конфликт. Они с Танькой все равно потом пособачатся в курилке, но там можно будет использовать выражения покрепче, а тут приходится сдерживаться.
- Она пишет не только о чувствах, - не сдавалась Танька. - Она иногда даже социальные проблемы поднимает.
Тут я слегка опешила, потому что сама не помнила, когда это я поднимала социальные проблемы.
- Стихи пишут и о социальных проблемах тоже, - изгибал свои доказательства Рома. - О наболевшем, так сказать. Просто у Люды образы поэтические очень хорошие, все такие на эмоциях...
- А сюжеты провисают, - горестно заключила я.
- А почему, как тебе кажется? - Александр Константинович внимательно посмотрел на меня.
- Потому что я хочу, чтобы было как в жизни, а в жизни почему-то сюжеты как-то криво прописаны. И ничего не понятно, а в особенности - какая во всем этом мораль.
- Людочка! - Он вдруг подошел ко мне и добродушно улыбнулся. - В литературе все должно быть как в литературе, иначе вы обречены на топтание на месте... То есть вы или уйдете в экспериментаторство вроде потока сознания, или бросите писать вообще... Мораль - она только в литературе и есть. То есть мораль - это то, что вы лично вносите в жизнь, а не наоборот. Сперва определитесь: в каком жанре вы видите, а потом уже пишите...
- Почему от тебя воняет куревом? - Мамин любимый вопрос.
- Потому что я стояла в курилке.
- Ну и что ты там делала?
- Говорила с Ромой и Таней. О литературе. После заседания клуба.
Мама покачала головой.
- Зачем тебе этот клуб? Приходишь домой поздно, возвращаешься одна, эти твои друзья тебя не проводят никогда...
- Они в другой стороне живут... И потом я еще погуляла немного, побродила... музыку послушала, лирический настрой был....
- Лирический настрой! Идет, эти... как их... бананы в ушах, еще и слезу пустит... А на улице темень, грязищи вон сколько на ботинках притащила, лирик! Ешь садись!
- Ух ты, голубцы! Спасибо, мам!
- А руки? Руки ты мыла? Сколько тебе лет вообще? - Мама была очень сердита.
Сквозь шум воды в ванной я слышала ее причитания.
- Господи, двадцать четыре года человеку, а она руки помыть перед едой забывает! Как можно быть такой несамостоятельной?
Я решила нажать кнопу "игнор" и поужинать спокойно.
Но мама не умолкала:
- В твоем возрасте у людей уже семья и дети есть! К примеру, у Светочки, что жена отца Иоанна, который служит в Покровской церкви, уже трое малышей! Трое! А ты ее видела: тростиночка! И все время улыбается, такой светлый человечек!
- То, что она улыбается, не значит еще, что она счастлива, - во мне проснулся бес противоречия.
- То, что ты по ночам слушаешь музыку, что-то там пишешь и плачешь тут вот - за стеночкой, тоже не знак особого счастья! - Мама посмотрела на меня так колюче, что я опустила глаза: надо было присмотреться, чтобы после нескольких минут напрасных стараний неловкими пальцами все-таки вытащить занозу из сердца. А она не унималась:
- Ты себе съедаешь без причин, вот просто так сжираешь... От дурости какой-то своей!
- Я пытаюсь писать, мама! - Я даже стукнула ложкой по столу.
- Да пиши, пиши, бог с тобой, разве я против! Только не хорони ты себя в этих своих мыслях, в этих словесах, во всем этом...
- Чайник давно кипел? - Я подошла к шкафчику и достала кружку.
- Только что. Я тебя завтра разбужу рано, на службу пойдем, так что не сиди, пожалуйста, полночи над своими записями.
Мне приснилась весна.
Я узнала ее по грязи. Я сидела на подоконнике в коридоре второго этажа и смотрела вниз - там в курилке, то есть за углом учебного корпуса, стояли мои друзья - Ромка и Танька - я видела их одновременно и издалека, и вблизи, как бывает только в снах. Танька курила, как-то по-особому отводя в сторону руку с длинными, тонкими пальцами. У нее очень красивые руки и изящные жесты, в них сквозит что-то аристократически-хрупкое и женственное. Я видела, что низ ее джинсов покрыт грязевой коркой, а темные коротко стриженные волосы так взлохмачены, словно она с утра не причесывалась. Ромка что-то очень резко и эмоционально рассказывал ей о засилье коррупции в нашем государстве. Когда он говорил, как-то пружинил на месте, словно готовился к прыжку, он был ниже Таньки на полголовы, и поэтому казалось, что он хочет подпрыгнуть, чтобы казаться выше...
И вдруг раздался звонок, телефонный звонок.
Я перевела взгляд на подоконник и увидела перед собой телефон. Обычный дисковый телефон. Откуда он тут взялся?
Я подняла трубку.
На другом конце трубки был слышен шум детских голосов, топот, плач, смех - все в куче. И звонкий женский голос весело сказал мне:
- Алло!
И я вдруг поняла, кто это.
- Света? Вы Света, жена нашего священника, да?
- Да, совершенно верно.
- У вас трое детей, да?
- Да-да. - На заднем фоне отчетливо послышалось какое-то агуканье.
И моя собеседница засмеялась.
- Иди сюда, топай-топай ножками!
И вдруг, не зная, зачем я это делаю, я с каким-то остервенением и одновременно - с надеждой - прокричала в трубку:
- Вы счастливы? Скажите, вы счастливы?
Но связь вдруг оборвалась - и мне в ухо полились гудки и закапали в мозг - долгие, тягучие, мучительные...
Я проснулась.
На кухне периодически подвывало окно.
Вот дрянь! Мало того, что ты воешь, как сука, так еще и в литературе тебя фиг используешь.
Я заварила чай и открыла дневник.
"Я не могу писать. Я никчемый писатель, полное ничтожество, я не могу отразить жизнь, я ее не вижу, не ощущаю, она проходит мимо меня, я не могу сфокусироваться: все двоится, каждый как будто вмещает противоположность самого себя - и еще что-то, еще много всякого... Я хочу передать все нюансы, включить все детали, а никто не видит этого, никто не понимает, что окно пластиковое, но оно - воет, а ночь темная, и окна - желтенькие. И счастья - нет..."
Я не ходила на заседания клуба два месяца.
И перестала писать. Постепенно грязный период сменился зеленым, отовсюду полезла трава и даже какие-то одуванчики.
Я научилась готовить голубцы, относительно нормально пожарила котлеты и сожгла противень овсяного печенья.
Изучила все иконы в нашей церкви, правда, мне почему-то казалось, что у святой Татьяны волосы как у нашего Ромы, и это как-то сбивало с толку.
Однажды после службы мама шепнула мне на ухо:
- Я слышала, что батюшке нужны помощники - они там внизу, в библиотеке приходской, обои переклеить собрались. Нужна помощь. Не хочешь задержаться?
Делать мне было решительно нечего, и я согласилась.
Света-Светочка, веселая и звонкая, разводила обойный клей в ведре.
- Бе-е-е! Ну и гадость! - протянул кто-то.
- Это крахмал, чтоб вы знали, - весело сказала Светочка. - Такая же субстанция входит в состав всех йогуртов, которые продаются в наших магазинах.
- Да ну! - вырвалось у меня.
- Я по специальности технолог пищевой промышленности, - сказала Света. - Давно, правда, забыла все.
Она вдруг зевнула.
- Не выспалась сегодня. Встала в пять.
- Мы едим непонятно что, - сказал кто-то.
"Она уже семь часов на ногах", - подумала я.
Я резала обои и намазывала их клеем. Клей как будто проникал в каждую линию ладоней, противно склеивая их, обездвиживая. Мерзкое ощущение.
Где-то на заднем фоне я слышала голосок Светы и детский шум. Когда я вышла из свежеоклеенной комнаты в небольшой предбанник, то увидела девочку лет пяти, с увлечением что-то рисующую на куске обоев. Другая девочка, помладше, в это время увлеченно приклеивала свои ладошки к стене. Света сидела на лавочке и держала на руках самого младшего ребенка - годовалого мальчика, который посмотрел на меня как-то удивленно и в то же время бессмысленно.
"Не понимает, какого я хрена тут делаю", - промелькнуло у меня в голове.
Мальчик как-то смешно махнул пухлой ручкой.
"Значит ли это: проваливай?"
- Поздоровайся с тетей, Анастасий! - ласково сказала Света. - Скажи: здравствуй, тетя! Он такой у нас интровертный малыш, я уже боюсь, не было бы задержки в развитии!
- Света, можно вас спросить? - вдруг не выдержала я. - Вы счастливы?
- Скажи: тетя! Стасик, те-тя!
Мальчик снова резко дернул ручкой, с каким-то даже нетерпением и злостью.
"Ухожу, ухожу..."
Я посмотрела на Свету.
У нее интересный профиль - нос с горбинкой, как у Ахматовой, и волосы выбивались из-под платка тонкими лучами.
Мы как раз заканчивали ужинать, когда раздался звонок. Мама сидела ближе к кухонной двери, поэтому к телефону подошла она.
- Иди сюда, тебя какой-то мужчина спрашивает.
- Роман?
- Нет, этого я бы узнала. - Мама не смогла сдержать иронии: - Что-то твой друг совсем о тебе позабыл, видать, Татьяна ему больше по душе...
Я злобно посмотрела на маму и взяла трубку.
- Люда?
- Да, Александр Константинович.
- Люда, ты перестала посещать наши собрания, и я хотел бы узнать... - Он замялся. Его голос по телефону звучал очень мягко, как будто он говорил с маленьким ребенком. - Ты обиделась?
- Я? - И тут я поняла, что да - я ужасно обиделась на этого толстяка-историка, которого не так уж рвутся печатать и который мнит себя великим гуру. - Нет, что вы. Я просто... у меня творческий кризис.
- Роман в следующей главе назовет убийцу, - сказал он тихо. - У героини Татьяны роман сразу с двумя эльфами: темным и светлым.
- Скажите, вы счастливы? - вдруг спросила я.
- Это нормальное состояние - творческий кризис, Люда. Просто не бросайте своих товарищей, нас ведь и так мало...
- Хорошо. Но я не буду больше писать.
- Как хотите. Но я не думал, что вы так близко к сердцу воспримете...
- Это не из-за вас. Правда. Я приду, честно.
- Хорошо, Людочка, вы талантливая девочка. И очень милая.
- Спасибо вам. И до свидания! - Я нажала на рычаг и произнесла: - Но я не буду больше писать!
А мама, слышавшая весь разговор, высунулась из комнаты и, не скрывая ехидства, произнесла:
- Но это не сделает тебя счастливее!..
Я стояла в коридоре, сжимая телефонную трубку и слушая гудки.
Я хотела покончить собой, утонув в этом гудении, но просто спросила: