Галанина Юлия Евгеньевна : другие произведения.

Княженика_7

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Всякая история когда-нибудь завершается и наша не исключение...
    Осталось совсем немного, эта часть и следующая.
    "Княженика" - книга для умных мальчиков и девочек. Тем более, что Ярослав - не филолог, не исследователь со стороны, ему и в голову не приходит, что некоторые слова Алисе непонятны. Его уже закрутило в битве, он полностью в своем времени. А Алиса уже и побаивается его лишний раз спрашивать, он же горячий. :)
    Кроме этого мы узнаем, как своеобразно некоторые молодые люди делают некоторым девушкам комплименты, а эти девушки, вместо того, чтобы оскорбиться, радуются ни с того, ни с сего:).
    Время, занятое изучением "Слова о полку Игореве" пролетело для Алисы и Ярослава совсем незаметно - а тут и Звонкин день рождения на носу. И Алисе нужно решить, в чем она будет танцевать: в шторе, в ночной рубашке, или в платье, подаренном тетей Нелей. А больше я ничего не скажу - все остальное в книге.:)
    Поддержать книгу "Княженика" можно перечислив помощь: Яндекс-деньги: 410011396152876 Киви-кошелек:+79148889453 Карта Сбербанка: 676196000146388542 можно распространить информацию о книге - и это тоже будет поддержка. С уважением, Галанина Юлия.
  
  
  
  Глава восемнадцатая
  
  
  ДЕВКИ ПОЛОВЕЦКИЕ
  
  
  После сытного обеда, в смысле ужина, мне, честно говоря, больше хотелось на диванчик сесть, ноги вытянуть и на печку полюбоваться.
  
  Но двужильный Ярослав занял свое место за верстаком.
  
  И я тоже.
  
  
  Игорь къ Дону вои ведетъ!
  
  
  13. Уже бо бѣды его пасетъ птицъ
  
   по дубию,
  
  влъцы грозу въсрожатъ
  
   по яругамъ;
  
  орли клектомъ на кости звѣри зовутъ;
  
  лисици брешутъ на чръленыя щиты.
  
  
  14. О Руская Земле! Уже за шеломянемъ еси!
  
  - Мы закончили на том, что половцы побежали прочь неготовыми дорогами, ибо Игорь к Дону воинов ведет, - напомнил предыдущие строки Ярослав. - А ведь о бедах его грядущих возвещают стаи птиц по дубам, волки по яругам завывают, грозу навораживая, орлы клекотом зверей на кости зовут. Лисицы брешут на черленые, то есть алые, щиты. О, Русская земля! Уже ты за шеломянем!
  
  - Очень, очень понятно, - буркнула я. - Ну ладно, брешут - я догадываюсь, лают по-лисьи, визгливо так, на щиты. Но что такое этот твой шеломянь?
  
  - Это... - призадумался Ярослав. - Это возвышенность, цепь холмов. И в тоже время защита. Шелом - шлем, но ведь и холмы есть, на шлемы похожие. Шеломянь - гряда холмов, как шлемы воинов, стоящих плечом к плечу. То есть, полки Игоря вышли в Половецкое Поле. Русская Земля под защитой. Хоть и за холмами.
  
  
  15. Длъго ночь мръкнетъ.
  
  Заря-свѣт запала.
  
  Мгъла поля покрыла.
  
  Щекотъ славий успе,
  
   говоръ галичь убуди.
  
  Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша,
  
   ищучи себѣ чти, а князю славы.
  
  
  - Долго ночь меркнет, май же. Свет-заря потухла, мгла поля покрыла. Соловиный щекот, ну, пение, уснул, говор галичий утих. Русичи великие поля черлеными щитами перегородили, ищучи себе чести, а князю славы.
  
  - Заночевали в степи, то есть? - уточнила я.
  
  - Ну да. Уже в самой сердцевине половецких земель.
  
  
  
  16. Съ зарания въ пяток
  
  потопташа поганыя плъкы половецкыя,
  
  и рассушясь стрѣлами по полю,
  
  помчаша красныя дѣвкы половецкыя,
  
   а съ ними злато,
  
   и паволокы,
  
   и драгыя оксамиты.
  
   Орьтъмами,
  
   и япончицами,
  
   и кожухы
  
  начашя мосты мостити по болотомъ
  
   и грязивымъ мѣстомъ,
  
  и всякыми узорочьи половѣцкыми.
  
  17.
  
   Чрьлен стягъ,
  
   бѣла хорюговь,
  
   чрьлена чолка,
  
   сребрено стружие -
  
   храброму Святъславличю!
  
  
  
  - А чего это ты сразу две цифры мне прочел? - с любопытством спросила я.
  
  - А их смысла нет отделять, - важно ответил Ярослав. - Слушай лучше: с рассвета, в пятницу, наши потоптали поганые полки половецкие. Кстати, это у вас сейчас поганый...
  
  - Значит, поганый, - подхватила я. - Поганое ведро, то есть ведро с помоями.
  
  - А на самом деле, это языческий. А вовсе не с помоями. Степняков, которые перешли под руку русских князей, как те же черные клобуки, называют "свои поганые". Свои язычники. Потоптали, значит, полки и, рассыпая тучи стрел по полю, помчали красных девок половецких. Ну, то есть захватили, как добычу. Красных, значит, красивых. А с ними - с девками - и золото, и паволоки, и дорогие оксамиты.
  
  - Бог с ними, с девками, - не совсем искренне сказала я, - что такое паволоки и оксамиты?
  
  - Очень дорогие ткани, царьградские. Настоящее сокровище. Эту добычу, дорогую, себе взяли. Ну а та, что попроще: орьтмы - то есть накидки, япончицы - плащи и кожухи - тоже накидки такие, из войлока, от дождя хорошо спасают - этим всем стали мостить мосты по болотам и грязевым местам. Ну и всякими другими половецкими одеждами. Их узорочье, конечно, неплохое, но царьградскому вообще цены нет, поэтому-то на него и накинулись.
  
  - Мародеры...
  
  - Алиса! Я же тебе уже говорил - не мерь нас мерками своего времени! - взвился Ярослав. - В Поле за добычей ходят - а тут вдруг такая добыча. Не скот, не кони, как обычно. Золото, драгоценные камни, красавицы, одна другой лучше.
  
  - Ладно, молчу, - решила пока не злить его сильно я.
  
  А то обидится и уйдет. А мне ведь интересно, что там дальше, с девками-то. Раз мы с оксамитами разобрались.
  
  - Черлен стяг, белая хоругвь, черлена челка, серебряное стружие - то есть знамя со всеми его частями - храброму Святославличу! Красивое знамя: древко красное, полотнище белое, навершие серебряное, а под ним кисть алая. Такое знамя над ханской ставкой выставляют. Вот его-то Игорю воины и поднесли. За мужество и воинскую удачу.
  
  - Рановато... - опять не сдержалась я.
  
  Словно меня кто за язык тянет!
  
  - Рановато, - на диво не стал злиться Ярослав. - Потому что все это очень похоже на приманку, западню. А теперь давай посмотрим, кто как себя вел.
  
  Он отложил "Слово", пододвинул ближе к лампе "Историю..." Татищева. Потом, видимо, передумал. Придвинул первый том Полного Собрания Русских Летописей. А не второй, как обычно.
  
  - Давай сначала посмотрим, что написали в Суздальской летописи, которую вы зовете Лаврентьевской. Во Владимире и Суздале Святославличей сильно не любят, они же там, за лесами, все из себя Мономашичи. Что они об этом походе рассказывают?
  
  "...множество полона взѧша женъı и дѣти . стоӕша на вежах̑ . г҃ . дн҃и . Веселѧсѧ а рекуще брат̑ӕ наша ходили с Ст҃ославомъ великим̑ | кнѧзем̑ . и билисѧ с ними зрѧ на Переӕславль . а ѡни сами к ним̑ пришли а в землю ихъ не смѣли по них̑ ити . а мъı в земли их̑ ѥсмъı . и самѣхъ избили а женъı их̑ полоненъı..."
  
  
  То есть не успели Святославличи первую победу одержать, как три! Алиса, ТРИ! дня на радостях пили беспробудно и бахвалились, что мол, братья наши ходили со Святославом великим князем и бились с половцами, зря - взирая - на Переяславль, не смея от его стен отойти, а мы сами в землю половцев пришли, самих избили, а жен полонили.
  
  Здесь из всего вранья наглого только две правды: то, что славные победы великого князя Святослава совершены совсем неподалеку от наших крепостей, его могучее войско пойти за Хорол не рискнуло, а князь Игорь с малыми силами дошел до сердца Поля Половецкого. По меркам нашего времени - это называется нанести обиду.
  
  Всеволод Юрьевич, князь владимирский, в Половецкое Поле ни разу не ходивший, войска не водивший; за Землю Русскую не стоявший; за лесами сидящий в полном благополучии, даже против болгар своими силами не рискующий воевать, у великого князя киевского помощь выпрашивающий, - руками своих крючкотворов выставил Святославличей пьяницами и глупыми хвастунами. И попытался еще больший клин вбить в трещину, и так между Ольговичами пролегшую. Ему ведь это только на руку!
  
  А ведь когда Андрей Боголюбский прогнал своих меньших братьев прочь со двора, его, Всеволода, и Михалка, они у нас в Чернигове укрылись, получили и защиту, и кров. За чужими спинами отсиживаться, да со своими воевать, волости под себя подгребая - вот здесь Всеволод в первых рядах.
  
  Ярослав брезгливо отодвинул летопись.
  
  
  18. Дремлетъ въ полѣ Ольгово хороброе гнѣздо.
  
   Далече залетѣло!
  
  Не было оно обидѣ порождено
  
   ни соколу,
  
   ни кречету,
  
   ни тебѣ, чръный воронъ,
  
   поганый половчине!
  
  
  19. Гзакъ бежитъ сѣрымъ влъкомъ
  
  Кончакъ ему слѣд править кѣ Дону великому.
  
  
  
  - Дремлет в поле Ольгово храброе гнездо. Далече залетело. Не было оно порождено ни для обиды соколом, ни для обиды кречетом, ни для обиды тобою, черный ворон, половчин-язычник!
  
  - Про эти обиды ты мне из летописи читал?
  
  - Соколы - это Ольговичи старшие. Кречет - Всеволод владимирский. Ну и черный ворон, старый Гзак. Давай на сегодня остановимся, раз Олегово хороброе гнездо в поле дремлет. Мне нужно с силами собраться. Завтра ведь у них битва и полный разгром. Такое надо на свежую голову рассказывать.
  
  - Хорошо, - кивнула я. - Завтра, так завтра. Я ничего на верстаке трогать не буду, пусть так и лежит.
  
  Ярослав немного поправил книги, поднялся, чтобы идти к выходу. Выглядел он очень усталым, словно последняя вспышка ярости, когда он Лаврентьевскую летопись читал, все силы у него забрала. Надо же, какие они обидчивые, древние русичи. Восемьсот лет прошло, а такое чувство, что попадись ему тот летописец, Ярослав бы его придушил, не задумываясь, за обиду своих драгоценных Ольговичей.
  
  Я тоже устала. Над моей головой сегодня и молнии сверкали, и солнце тьмою покрывалось. И половцы бежали к Дону неготовыми дорогами.
  
  Но один вопрос упорно вертелся на языке.
  
  Вертелся, вертелся, да и соскочил почти без моего участия, только Ярослав за дверную ручку взялся.
  
  - А почему девок помчали? А куда их помчали? А зачем?
  
  Ярослав повернулся ко мне и ухмыльнулся.
  
  - Подхватили, на седло закинули и помчали, - насмешливо сказал он. - Не скажу, куда. Что же, по-твоему, старых бабок мчать? Тоже мне, наслаждение.
  
  - А почему красных?
  
  - А некрасные и так не куда не денутся, на своих скрипучих телегах в полон поедут. Красную же девку умчать - дело стоящее.
  
  - А какие они, красные девки?
  
  - Красивые. На тебя похожие! - рванул дверь и скрылся в темноте Ярослав.
  
  Заперла за ним.
  
  А потом долго ходила по избушке, задрав голову, и потолок разглядывала. Хорошо я его, все-таки, покрасила.
  
  Красивые, значит.
  
  Ну ладно.
  
  Ладно-ладно.
  
  Наврал ведь. Он же у нас красавец-князь, а я что, я обычная.
  
  На седло, говорит, подхватили, и, говорит, помчали, не скажу, говорит, куда...
  
  Ладно.
  
  Не могу я столько улыбаться, у меня сейчас за ушами треснет!
  
  Красивые девки половецкие!
  
  А, может быть, и да...
  
  Надо волосы помыть, чтобы завтра быть во всей красе.
  
  И остаток вечера я провела, почти застряв головой в моей чудесной, новенькой кухонной раковине.
  
  
  
  Глава девятнадцатая
  
  
  РАЗГРОМ
  
  
  Утром выяснилось, что волосы высохли не так хорошо, как я надеялась. Пришлось их долго мокрой расческой расчесывать.
  
  И, все-таки, как здорово, что я столько уроков в воскресенье сделала! Потому что сейчас мне совсем не до школы.
  
  До прихода Ярослава я успела сварить картошку и сделать салат. Рис, кукуруза, лук репчатый, яйцо, курица отварная и майонез. С голоду не помрем.
  
  Так с этим хозяйством закрутилась, что пропустила, когда Ярослав в избушку зашел. Так и знала: кухня до добра не доведет!
  
  - Начинаем? - коротко спросил меня Ярослав.
  
  - Начинаем! - быстро выкинула я очистки и яичную скорлупу в ведро. - А с чего?
  
  Ярослав раскладывал, раскрывал книги. Что-то прикидывал.
  
  - А давай-ка вернемся назад, - сказал он. - Посмотрим, какие записи сделали о первой удаче похода. Суздальскую летопись мы уже читали. Вот слушай, что в татищевской "Истории" сохранилось:
  
  
  "И в тот же день пришел к реке Суурли. Тут встретили их стрельцы от полков половецких и, пустив по стреле, побежали назад. Воеводы же, видя их побежавших, не веря им в том, но видя их войско великое и что сами далеко за реки зашли, говорили, чтобы за ними не гнать. Но молодые князи, не слушая совета старых, желая честь прежде времени приобрести, не ведая, что к тому многое искусство потребно, Святослав Олегович, и Владимир Игоревич, да с ними Олстин, воевода черниговский, не приняв повеления от старших, пошли за реку к половцам".
  
  
  - Ага, - обрадовалась я. - Молодые князья за девками помчались?
  
  - Давай отцепимся от красных девок половецких, - попросил мягко Ярослав. - Посмотри, о чем тут написано: пришли они к реке. А их лучники половецкие встречают, по стреле пустили - и назад. Это старый прием заманивания. Игорь не поверил, Всеволод не поверил. А молодые - купились. И вместе с ними, что странно - опытнейший воевода Ольстин, который только-только из Поля вернулся. Не будь здесь Ольстина, старого, бывалого, молодые не пошли бы за реку. А тут - "не приняв повеления от старших". Почему? Это же не мелочь.
  
  - И почему?
  
   - Потому что старший был среди них. Младшие ушли:
  
  
  "Что Игорь видя, пошел за ними помалу, не распуская полков, а половцы отступили от реки за гору. Передовые же, напав на половцев, передних разбили, некоторое количество побили и в плен брали. Дошедши же до станов половецких, много полона набрали и ночью некоторых привели к полкам Игоревым, а сами с полками, не возвратясь, остановились на том месте".
  
  
  
   Богатая добыча молодым окончательно головы закружила, сил они не рассчитали.
  
   - А куда старшие смотрели? - возмутилась я.
  
  - Алиса, невозможно все предусмотреть. Слушай дальше:
  
  
  "Игорь, слыша, что половцев множество в собрании, посылал к ним, чтоб шли назад, но они сказали, что их кони утомились, надобно отдохнуть. Игорь, созвав князей и воевод, говорил: "Ныне довольно видим на неприятелей наших победу, а нашу честь, от Бога данную, сохраненной; видим же половцев множество, собравшееся на нас, не можем против них устоять. Того ради пойдем прочь чрез всю ночь и оставим назади на лучших конях". Святослав же Олегович, по принуждению к полкам возвратясь, говорил стрыям своим, что он далеко гонялся за половцами и, коней утомив, не может за ними поспеть, если сейчас идти. С чем и Всеволод согласился, хотя прочие все советовали отступать, чтобы дойти до реки. Но послушав Святослава, дали оным отдохнуть, а пошли уже пред днем все, совокупясь, к Донцу".
  
  
  - Враг приходит в город, пленных не щадя, потому что в кузнице не было гвоздя... - сказала я мрачно, вспомнив стихотворение Маршака.
  
  - Я же тебе говорил, что Святославличи своих не бросают, - не менее мрачно сказал Ярослав. - Игорь с Всеволодом чувствовали, что дело неладно, но Ольстин увлек молодых за реку, там они наткнулись на богатую добычу, обрадовались, что честь свою отстояли, в боевом запале коней утомили. И все - пока кони не отдохнут, с места не сдвинешься. И дело обстояло просто: либо бросить Святослава с его полком на верную смерть, он же всего-навсего племянник, либо уж всем вместе до конца держаться. Они выбрали второе: все вместе. До конца.
  
  
  
  20. Другаго дни велми рано
  
  кровавыя зори свѣт повѣдают;
  
  чоръныя тучя съ моря идутъ,
  
  хотятъ прикрыти 4 солнца,
  
  а въ нихъ трепещутъ синии млънии.
  
  Быти грому великому!
  
  Итти дождю стрѣлами съ Дону великаго!
  
  Ту ся копиемъ приламати,
  
  ту ся саблямъ потручяти
  
  о шеломы половецкыя,
  
   на рѣце на Каялѣ,
  
   у Дону великаго!
  
  
  21. О Руская Землѣ! Уже шеломянемъ еси!
  
  
  - Другого дня вельми рано, то есть, назавтра о наступлении дня возвестили кровавые зори. Черные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, в тучах трепещут синие молнии. Быть грому великому! Идти дождю стрелами с Дону великого. Тут копьям приламаться, тут саблям потручать о шеломы половецкие на реке на Каяле, у Дону великого! О Русская Земля! Теперь - только ты защитой...
  
  Я промолчала, не стала спрашивать, что такое потручать.
  
  
  22. Се вѣтри, Стрибожи внуци,
  
  вѣютъ съ моря стрѣлами
  
   на храбрыя плъкы Игоревы.
  
  Земля тутнетъ,
  
  рѣкы мутно текутъ,
  
  пороси поля прикрываютъ.
  
  Стязи глаголютъ:
  
  половцы идутъ
  
   отъ Дона,
  
   и отъ моря,
  
  и отъ всѣх странъ Рускыя плъкы оступиша.
  
  Дѣти бѣсови кликомъ поля прегородиша,
  
  а храбрии Русици преградиша чрълеными щиты.
  
  
  
  - Вот ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. Земля гудит от топота коней, реки мутно текут, пыль от копыт поля покрывает. Стяги говорят: половцы идут от Дона, и от моря, и со всех сторон русские полки обступили. Дети бесовы боевым кличем поля перегородили, а храбрые русичи перегородили их черлеными щитами.
  
  
  
  23. Яръ Туре Всеволодѣ!
  
  Стоиши на борони,
  
  прыщеши на вои стрѣлами,
  
  гремлеши о шеломы мечи харалужными!
  
  Камо, туръ, поскочяше,
  
   своим златымъ шеломомъ посвѣчивая,
  
  тамо лежатъ поганые головы половецкыя.
  
  Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя
  
   отъ тебе, Яръ Туре Всеволоде!
  
  Кая раны, дорога братие, за бывъ чти,
  
   и живота,
  
   и града Чрънигова отня злата стола,
  
   и своя милыя хоти,
  
   красныя Глъбовны,
  
   свычая и обычая!
  
  
  
  - Яр Тур Всеволод! Стоишь на бранном поле в самый разгар битвы, прыщешь на воинов стрелами, гремишь о шеломы мечами харалужными! Куда бы ты, Тур, не поскакал, своим златым шеломом посвечивая, там лежат поганые головы половецкие. Поскепаны саблями калеными шеломы оварские от тебя, Яр Тур Всеволод! Проклиная раны, дорогие братья, бьется он за честь, и жизнь, и града Чернигова отчий златой стол, и за своей милой любимой Глебовны свычай и обычай!
  
  Тут уж я не выдержала.
  
  - Что такое харалужный? Что такое поскепаны! Почему за отчий стол? Что за свычай и обычай?!
  
  - Харалужный - это харалужный, - бесконечно понятно объяснил Ярослав.
  
  - Спасибо, исчерпывающее объяснение! - завопила громко я.
  
  - Алиса, я не могу тебе объяснить, что такое харалужный. Я могу тебе просто показать харалужный меч - и не харалужный. Они отличаются.
  
  - Ладно, поскепаны ты тоже не можешь объяснить?
  
  - Почему не могу? Могу! - обиделся Ярослав. - Вот когда я ножом полено скепаю - получается много скепок или щепок. А тут шеломы оварские, прочнейшие, в щепу размочалили - устраивает тебя такое объяснение?
  
  - Ну ладно, - смилостивилась я. - Это подходит. Но почему он бьется за Чернигова отчий златой стол?
  
  - А потому, Алиса, что не Игорь выклянчил войска у Чернигова, а в граде Чернигове ему навязали и войска, и воеводу. И вот теперь за честь Святославличей, за жизнь Святославличей, за их, Святославличей, отчий золотой стол, он и стоит на брани, и прыщет на врагов стрелами своих курян, и гремит мечами харалужными.
  
   И за Глебовну свою любимую: за ее порушенный бесчестьем мужа и деверя свычай и обычай. Бесчестьем, о котором прихвостни брата, Владимира Глебовича, шипят на всех углах. Которое и вывело Всеволода в этот поход, курян подняло, чтобы честь свою делом отстоять.
  
  Потому что, Алиса, у нас слова и дела, не как у вас - они у нас воедино слиты. И "Слово" живой кровью, живой обидой сочится, в лицо лжецам свои упреки кидает. Чего вам уже никогда не понять!
  
  
  Побелевший Ярослав резко поднялся и почти бегом ушел на улицу.
  
  Охо-хонюшки... Как же его за живое цепляет, словно не мне он объясняет, а продолжает с кем-то отчаянно спорить... Может быть, с тем листком, что я ему читала? А я ведь уже даже и не помню толком, что там написано в этом дурацком листке...
  
  К счастью, на улице Ярослав быстро взял себя в руки, вернулся спокойно-сосредоточенным.
  
  Сел.
  
  Следующую цифру карандашом поставил.
  
  
  24. Были вѣчи Трояни.
  
  Минула лѣта Ярославля.
  
  Были плъци Олговы,
  
  Ольга Святъславличя.
  
  Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше
  
  и стрѣлы по земли сѣяше.
  
  Ступаетъ въ златъ стремень въ градѣ Тьмутороканѣ,
  
  той же звонъ слыша давный великий Ярославь
  
  а сынъ Всеволожь Владимиръ
  
  По вся утра уши закладаше въ Черниговѣ.
  
  Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе
  
  и на канину зелену паполому постла
  
   за обиду Олгову,
  
   храбра и млада князя.
  
  Съ тоя же Каялы Святоплъкь повелѣ яти отца своего
  
   междю угорьскими иноходьцы
  
   ко Святѣй Софии къ Киеву.
  
  Тогда, при Олзѣ Гориславличи
  
  сѣяшется и растяшеть усобицами,
  
  погибашеть жизнь Даждьбожа внука,
  
   в княжьих крамолах,
  
   вѣци человѣком скратишась.
  
  Тогда по Руской Земли рѣтко ратаевѣ кикахуть,
  
   нъ часто врани граяхуть,
  
   трупиа себѣ дѣляче,
  
  а галици свою рѣчь говоряхуть,
  
   хотят полетѣти на уедие.
  
  
  - Были века Трояни, минули лета Ярославовы. Были походы Олеговы, Олега Святославлича. Ведь именно тот Олег, никто иной, мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял, - мрачно и угрюмо переводил Ярослав. - Слыша давний великий Ярославов звон, вступал в злат стремень в граде Тьмуторокани, а сын Всеволода Владимир глух оставался: уши закладывал каждое утро в Чернигове. Здесь тоже похухнание. Причем очень злое.
  
  - Почему?
  
  - Потому что минули лета Ярославовы, Ярослава Мудрого, который детям своим и внукам Правду Ярослава оставил, чтобы не было в роду раздора, какой царил после отца его Владимира.
  
  Но когда Олег Святославлич свои права пытался отстоять, как про то в Правде Ярослава сказано - он же и оказался крамольником, и вообще главным гадом, развязавшим междуусобицы.
  
  А Владимир Всеволдович Мономах, миролюбец, в это время в Олеговом Чернигове знать ничего не хотел ни про какие права старших Ярославличей, уши закладывал, лишь бы Ярославов звон не слышать.
  
  За такую наглую обиду Олега, за его бесчестье решил поквитаться князь-изгой Борис Вячеславлич. Правда была на их стороне, а вот сила...
  
  Слава привела его, Бориса, на божий суд и из зеленой травы погребальное покрывало соорудила. Его убили в том бою на Нежатиной Ниве, где сошлись с одной стороны полки Олега и Бориса, младших князей, а с другой - силы Изяслава, великого князя, да Всеволода, настоящего правителя Руси.
  
  Великого князя тоже убили в той битве, но убили копьем в спину, то есть, свои же.
  
  И Святополк повез тело отца своего между угорскими, то есть венгерскими иноходцами к Святой Софии в Киеве, хоронить в главном храме Руси, со всеми почестями.
  
  А Борису досталась безымянная могила там, на месте битвы.
  
  Бились там Олег с Изяславом, а выиграли, как всегда, Всеволод и Владимир, сын его.
  
   После этого боя Всеволод по старшинству стал великим князем киевским. Сел на киевском столе. Летописи начал переделывать, дескать, старые обветшали.
  
  А Олегу досталась горькая слава. При нем засевалась и взрастала усобицами, погибала жизнь русского люда. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, да галки галдели, собираясь лететь на мертветчину.
  
  Но при Олеге - это, Алиса, не из-за Олега!
  
  Кто виноват?
  
  Тот, кто свои права попытался отстоять, или те, кто чужими руками себе путь к власти расчищали?
  
  Почему бог был не на стороне правды, а на стороне силы и лжи?
  
  Почему ваши этого в упор не видят? Потому что им так удобнее?!
  
  - Почему сразу "в упор"... - стала подыскать слова я в защиту наших. - Наверное, далеко не все наши...
  
  У Ярослава дернулась губа. Он развернул и сунул мне под нос хрестоматию, ткнув в сноску за номером три.
  
  Там было написано:
  
  
  "Олегъ Святославлич - дед Игоря, князь черниговский и тмутараканский, отличался безудержностью в развязывании феодальных войн и распрей между князьями".
  
  
  - А черниговцы, между прочим, заперлись, Олега ожидая, не желая Мономаха снова впускать;
  
  а Олег, между прочим, когда из Царьграда вернулся, не велел порешить Давида Игоревича и Володаря Ростиславлича, которые Тьмуторокань захватили, с миром их отпустил.
  
  А будь на его месте другие, очень скоро этих князей бы чья-то невидимая рука укокошила, разумеется, хазарская или половецкая.
  
  Когда Ярополк, сын Изяслава, на Всеволода восстал - ведь Всеволод ничьих прав соблюдать и не собирался - то сразу узнал, что его Мономах его жену и мать полонил и в Киев к отцу под стражей отправил.
  
  Дернись только, приди с ляхами - и твоей семье конец.
  
  Ведь Всеволод и Владимир, сын его, люди мирные, только о согласии между братии и думают. Пришлось мириться.
  
  Не успели мир толком заключить, не успел Ярополк к Звенигороду своему отъехать, как неизвестный тать из его же свиты зарезал князя прямо на телеге. Он, может быть, и выжил бы, но свита - его на коня и ко граду Владимиру.
  
  И этой дороги раненый князь, удивительное дело, не пережил.
  
  Тело остывшее повезли в Киев, где эти же благородные люди из свиты зарезанного Ярополка и рассказали, что убийца прямиком в Перемышль к Рюрику подался: он, наверное, им полный отчет перед своим злодеянием сделал, чтобы они ничего не перепутали.
  
  Выиграли, опять же, почему-то Всеволод с Владимиром, а не Рюрик: меньше стало Святославличей, меньше Изяславличей, еще одного можно с честью и великим почетом в Киеве похоронить.
  
  Но Ярополк-то знал, с кем дело имеет, прилюдно молился запомнившейся многим молитвой: просил у бога такой же смерти, какая дана была Борису и Глебу:
  
  
  "... ї даи же ми смр҃ть таку ӕкоже вдалъ еси брату моему Борису и Глѣбови . ѿ чюжюю роуку . да ѡмъıю грѣхи всѧ своею кровью..."
  
  
   От чужой руки и умер.
  
  Как Борис и Глеб.
  
  Ярослав дернул обратно хрестоматию.
  
  - Вышел младший, храбрый князь Борис за обиду Ольгову на Нежатину Ниву - и пал. А сейчас на реке Каяле бьется отчаянно младший князь Всеволод за бесчестную обиду старшего своего брата Игоря. Как тогда.
  
  
  25. То было въ ты рати и въ ты плъкы,
  
  а сицей рати не слышано!
  
  Съ зараниа до вечера,
  
  съ вечера до свѣта
  
  летятъ стрѣлы каленыя,
  
  гримлютъ сабли о шеломы,
  
   трещатъ копиа харалужныя
  
   въ полѣ незнаемѣ,
  
   среди Земли Половецкыи.
  
  Чръна земля подъ копыты костьми была посѣяна,
  
   а кровию польяна:
  
  тугою взыдоша по Руской Земли.
  
  
  - То было в те рати, и в те походы, а о такой, как эта рать - и не слышано! С утра до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы каленые, трещат копья харалужные во поле незнаемом среди Земли Половецкой. Черная земля под копытами костями была посеяна, а кровью полита, тугою взошла по Русской Земле.
  
  - Туга - это что?
  
  - Это туга. Туго стало Земле Русской. Понятно так? Туга - она и есть туга.
  
  - Беда, в общем?
  
  - Можно сказать и так.
  
  
  26. Что ми шумить,
  
  Что ми звенить -
  
   давече рано предъ зорями?
  
  Игорь плъкы заворочаетъ:
  
  жаль бо ему мила брата Всеволода.
  
  Бишася день,
  
  бишася другый.
  
  Третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы.
  
  Ту ся брата разлучиста на брезѣ быстрой Каялы.
  
  Ту кровавого вина не доста.
  
  Ту пиръ докончаша храбрии Русичи:
  
  сваты попоиша,
  
  а сами полегоша
  
   за Землю Рускую.
  
  
  - Что мне шумит, что мне звенит давече рано перед зорями? Игорь полки заворачивает, ибо жаль ему милого брата Всеволода. Спроси меня, какие полки! - потребовал категорически Ярослав.
  
  - Какие полки заворачивает Игорь?
  
  - Черниговские, Ярославом данные! Два дня они бились в полном окружении, от воды отрезанные.
  
  А на третий день, в воскресенье, ковуи Ольстина Олексича побежали.
  
  А Игоря в первый же день ранили в руку. Он когда увидел, что ковуи бегут, на коня - и за ними, чтобы вернуть. Без шлема поскакал.
  
  Но черниговские так дернули - не угнаться. Он, видя, что дело безнадежное, к своим полкам - а половцы его тут и взяли.
  
  Всеволод пытался к нему пробиться - безуспешно ...
  
  Бились день, бились другой. На третий день к полудню пали стяги Игоревы.
  Тут братья разлучились на берегу быстрой Каялы.
  Тут пир довели до конца храбрые русичи, кровавым вином сватов допьяна напоили, а сами полегли за Землю Русскую...
  
  А теперь вспомни, что эти твари во Суздальской летописи по трехневную пьянку Ольговичей написали! Славный пир, кровавый, вышел. Им бы, воронам, на таком попировать!
  
  
  27. Ничить трава жалощами,
  
  А древо с тугою къ земли преклонилось.
  
  Уже бо, братие, не веселая година въстала,
  
  уже пустыни силу прикрыла.
  
  Въстала обида въ силахъ Даждьбожа внука,
  
  вступила дѣвою на землю Трояню,
  
  въсплескала лебедиными крылы
  
   на синѣм море у Дону
  
  плещучи, упуди жирня времена.
  
  Усобицы княземъ на поганыя погыбе,
  
  Рекоста бо братъ брату:
  
   "Се мое, а то мое же".
  
  И начяша князи про малое
  
   "се великое" млъвити,
  
  А сами на себѣ крамолу ковати.
  
  А погани съ всѣхъ странъ прихождаху съ побѣдами
  
   на Землю Рускую!
  
  
  - Никнет трава от жалости, а древо с тугою к земле преклонилось. Невеселые времена, братия, настали. Пустыня силу прикрыла. Встала обида над погибшими русскими людьми, вступила девою на землю Трояню. Всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона, прогнала жирные времена. "С тугою" - тебе понятно?
  
  - Вроде бы да, - осторожно сказала я. - Склонилось от печали. Ты лучше про пустыню расскажи. Там же степь, а не пустыня?
  
  - Полки полегли, теперь там, на поле боя, пусто, пустыня павших прикрыла.
  
  - Жирные времена - понятно, но как-то странно.
  
  - Жир - это, вообще-то, достаток, богатство. Если по-вашему, то сконцентрированная энергия.
  
  - Ничего себе, какие ты слова умные знаешь!
  
  - Я много чего знаю, - Ярослав хоть на мгновение расслабился, улыбнулся, но потом снова закаменел. - Усобицы князей ведут к погибели от поганых. Говорил ведь брат брату: "Это мое, и то мое же". И начали князья про малое - "это великое" молвить. И сами на себя, ни кто-нибудь другой, крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходят с победами на землю Русскую.
  
  - Тоже похухнание?
  
  - Да нет. Тут уже прямо в лицо обвинения, ты разве не чувствуешь?
  
  - Нет.
  
  - Хорошо.
  
  "Усобицы княземъ" -
  
  
   любого русского князя возьми, каждый в какой-то усобице участвует, стычка Владимира Глебовича и Игоря Святославлича по нынешним временам это так, семечки, мелкая ссора.
  
  А вот усобица среди Ольговичей, давняя, след от которой далеко протянулся: когда еще был жив Олег, старший брат Игоря и Всеволода, он пытался воевать со Святославом Всеволдовичем.
  
  Ведь Святослав с Ярославом, старшие Ольговичи, не дали братьям земли, хоть и обещали. Все под себя подгребли.
  
  Да еще потом в Чернигове "Слово о князехъ" составили, где старшие князья младших, то есть того же Олега, монашескими устами увещевали, что, мол, нехорошо воевать, Давида, старшего брата Олега Святославлича, в пример приводили.
  
  Тот всю жизнь за спиной у Мономаха провел, не вякая, знал ведь, что ничего ему не грозит, пока он при Мономахе. Он - старший из оставшихся в живых Святославличей - лучший щит от Олега для Всеволода и Владимира. Пока жив Давид, Олег никогда не станет старшим в роду.
  
   Отобрал Святослав Всеволдович земли у Олега, старшего брата князя Игоря - а это уже:
  
  
  "Рекоста бо братъ брату: "Се мое, а то мое же".
  
  
   Игорь, Всеволод и сын покойного Олега Святослав вытеснены на самый край Земли Русской, я тебе уже говорил об этом.
  
  А дальше больше - дальше про "малое" - странные эти победоносные походы, начали
  
  
  "се великое" - молвить.
  
  А какова цена таким походам ты сама видишь.
  
  Если такие силы половцев окружили полки Игоревы, значит, не было никаких блистательных побед Киева накануне, ложь это.
   "А сами на себѣ крамолу ковати".
  
   И теперь это даже не вина старого беспомощного Святослава, желающего быть великим, это беда всей Земли Русской - язычники со всех сторон приходят с победами на Русь.
  
   И дальше в "Слове" об этом тоже будет. Слушай:
  
  
  28. О, далече зайде соколъ,
  
   птицъ бья, - къ морю!
  
  А Игорева храброго плъку не кръсити!
  
  За нимъ кликну Карна
  
  и Жля поскочи по Русской Земли
  
   смагу мычучи въ пламянеѣм розѣ.
  
  Жены руския въсплакашась, аркучи:
  
  "Уже намъ своихъ милыхъ ладъ
  
   ни мыслию смыслити,
  
   ни думою сдумати,
  
   ни очима съглядати,
  
  а злата и сребра ни мало того потрепати".
  
  - О, далеко зашел сокол, птиц избивая - к морю! А Игорева храброго полку не поднять.
  
  Кликнула по нему поминальный клич Карна, и Желя поскакала с огненным рогом, разметывая погребальное пламя по Русской Земле.
  
  Жены русские горько всплакали, причитая: "Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслить, ни думою сдумать, ни очами увидеть, ни злата-серебра их кудрей не потрепать никогда".
  
   Там же, в полках, и молодые полегли, и старые - все...
  
  
  29. А въстона бо, братие, Киевъ тугою,
  
   а Черниговъ напастьми.
  
  Тоска разлияся по Руской Земли;
  
  печаль жирна тече средь Земли Рускыи.
  
  А князи сами по себе крамолу коваху,
  
  а погани сами
  
   побѣдами нарищуще на Рускую Землю,
  
  емляху дань по бѣле отъ двора.
  
  
  - А Киев, братия, встонал тугою, а Чернигов - напастями. Тоска разлилась по Русской Земле, обильная печаль течет средь Земли Русской. А князи сами себе крамолу ковали, а поганые сами нарыскивали с победами на Русскую Землю и брали дань по беле от двора.
  
   Слышишь, как опять про крамолы князей речь идет?
  
  Про то, полки Игоря лежат, защищать теперь Русскую Землю некому, князья своими усобицами заняты и наступили времена, как в прошлом Руси, до Рюрика-оборотня, когда на эту землю хозары за данью ходили:
  
  
   "... а Козаре имахуть на Полѧнех̑ . и на Сѣверехъ и на Вѧтичихъ . имаху по бѣлѣ . и вѣверици . тако ѿ дыма" .
  
  
  - А почему Киев стонет тугою, а Чернигов - напастями?
  
  - Киеву, конечно, тяжко, но теперь, когда Северская земля беззащитна, и Чернигов стал открыт. Особенно с такими боеспособными войсками, как те, что Игорю из Чернигова навязали.
  
  
  30. Тии бо два храбрая Святъславлича, -
  
  Игорь и Всеволодъ, -
  
  Уже лжу убудиста,
  
  Которую ту бяше успилъ отецъ ихъ
  
  Святъславь грозный великый киевскый,
  
  Грозою бяшетъ притрепал
  
  своими сильными плъки и харалужными мечи.
  
  наступи на Землю Половецкую,
  
  притопта хлъмы и яругы,
  
  взмути рѣкы и озеры,
  
  иссуши потокы и болота!
  
  А поганого Кобяка изъ луку моря
  
  отъ желѣзных великыхъ плъковъ половецкыхъ
  
   яко вихръ выторже:
  
  и падеся Кобякъ въ градѣ Киевѣ,
  
   в гридницѣ Святъславли.
  
  
  
  - Это же именно Игорь с Всеволодом, никто другой, - торжествующе стал переводить Ярослав, - два храбрых Святославлича, пробудили, подняли ложь, которую тогда усыпил отец их Святослав ГРОЗНЫЙ, ВЕЛИКИЙ, КИЕВСКИЙ!
  
  Грозою великою притрепал: своими сильными полками и харалужными мечами. Наступил на Землю Половецкую, притоптал холмы и яруги, взмутил реки и озера, иссушил потоки и болота.
  
  А поганого Кобяка из луки моря, от железных ВЕЛИКИХ ПОЛКОВ ПОЛОВЕЦКИХ, как вихрь, исторг. И пал Кобяк в граде Киеве, в гриднице Святославовой. Вот уж похунание - всем похухнанием похухнание. Помнишь, Алиса?
  
  
   "Поругание - это слово, произносимое с укором. Например, о трусе (дезертире), смеяся, скажем: мужественный (воинственный) и храбрый.
  Похухнание - это слово спорно с другим осмеянием.
  Например, о человеке, увязшем во зле, говорим, смеясь: "доброе дело превосходно сотворил, друг и мудрый муж".
  Поиграние - это обозначение добрыми словами бесчестья.
  Например, сотворившего бесчестье и впавшего в зло укоряем, смеясь: "В великую славу и честь ввел себя, друг".
  
  
  - Вспомнила. Но я из числа особо одаренных, так что лучше объясни по-русски.
  
  - Объясняю по-русски, - оскалился Ярослав. - На всю Русь здесь сказано то, что и так все знают прекрасно.
  
  Святослав - не грозный, не великий, он только мечтает быть грозным и великим.
  
  Он всю жизнь то у одного седла ходил, то у другого, метался от князя к князю.
  
   Он плохой полководец.
  
  Он - заложник в Киеве, в клещах Рюрика и Давида. Киевская дружина вертит им, как хочет.
  
  А здесь о нем написано именно старыми словесами - которые ложь! И сильные полки его - ложь! И харалужные мечи - тоже! И военные подвиги!
  
   И никаких ВЕЛИКИХ ПОЛКОВ ПОЛОВЕЦКИХ не было, когда они Кобяка поймали.
  
  И казнить Кобяка - глупость. Потому что был смысл его убивать только в том случае, если бы они, и правда, разгромили великие полки половецкие.
  
  А так они только раздразнили все Поле, обиду кровную нанесли.
  
  И кони половецкие ржут за Сулой.
  
  Я же тебе говорил, что Игорь - настоящий полководец, которого все Поле Половецкое знает, а Святослав - не полководец.
  
  Он не умеет с половцами дело иметь, никогда не умел, и до самой смерти не научился. Ни воевать с ними по настоящему не мог, ни мира толком заключать не умел. Подражал только сильным князям, летописей начитавшись. А то, что это плохо для обороны Руси, о которой на словах великий князь только и думает - до него не доходило никогда!
  
  Точно также он потом Кувтундея, берендея не из последних, союзника русских оскорбил, когда того оговорили.
  
  Такую обиду нанес - что Кувтундей людей своих поднял и в Поле увел, потому что он Святославу не холоп, не раб и не колодник.
  
  И начал Кувтундей на Русь вместе с половцами ходить, зная, как бывший друг, все ходы и выходы. Сколько Рюрик в Поле к половцам послов слал, уговаривая Кувтундея забыть обиду и вернуться - потому что понимал, что этого воина лучше на стороне Руси иметь, нашим щитом, нежели половецкой саблей. Клялся, что никакого вреда ему не будет, город на Роси подарил - еле-еле загладил Святославову обиду.
  
  А вы, как дети малые, что поиграние, что похухнание, что посмеяние принимаете за чистую монету!
  
  
  Я думала, что он про мои листки и не вспомнить больше, не тут-то было, Ярослав дернул их на божий свет и прочел с лютой яростью:
  
  
  Князю-честолюбцу, которому "спала ум похоти", он противопоставил, быть может, даже несколько гиперболизированную фигуру великого князя Святослава Киевского. Один - несдержанный, хотя и рыцарственный, ищущий личной славы, а другой - грозный и могучий организатор серьезных побед, имевших важное значение для всей Руси. И не случайно, очевидно, автор "Слова о полку Игореве", возвеличивая Святослава Всеволдовича, помянул не победу над Кончаком, которая оказалась полупобедой, а разгром Кобяка и всех его многочисленных орд.
  ....
  
  "Далее идет главная часть, ради которой все и было написано, - "златое слово" Святослава, своими доблестными делами подтвердившего свое право возглавлять общерусские военные силы.
  
  
  - И ты еще удивлялась, почему я смеялся тогда... Теперь, надеюсь, не удивляешься? Скажи мне, Алиса!
  - Не удивляюсь, - буркнула я. - Давай дальше.
  
  
  31. Ту нѣмцы и венедицы,
  
  ту греци и морава
  
   поютъ славу Святъславлю
  
   каютъ князя Игоря,
  
  иже погрузи жиръ во днѣ Каялы, рѣки половецкыя,
  
  рускаго злата насыпаша.
  
  
  - Обрати внимание, кто славу Святославу поет: немцы да венецианцы, греки и моравы, сплошь торговые гости.
  
  Им плевать на оборону Руси, им главное - чтобы караваны по Днепру до укрепленного Киева прошли целыми, да пошлины торговые поменьше были, а для этого нужно Святослава с его великими подвигами лестью задобрить, а Игоря, который из-за киевской лжи и черниговской помощи отборные, лучшие в Руси полки на Каяле положил, - охаять.
  
  Наши же - молчат.
  
  
  
  32. Ту Игорь князь высѣде изъ сѣдла злата,
  
  а въ сѣдло кощиево.
  
  Уныша бо градомъ забралы,
  
  А веселие пониче.
  
  
  - Ну а пока торговые гости Святослава великого грозного киевского славят, Игорь князь пересел из золотого седла в седло кощеево. То есть, сделался пленником. Забралы городов в унынии, веселие поникло.
  
  - Что такое "забралы"?
  
  - Укрепления, крепостные стены. По ним, поверху, дозорные ходят. Стяги князя на них стоят. Забралы, заборолы. Когда князь под стенами города с врагами бьется, жители стоят на заборолах и смотрят. Если пал князь с дружиной - падают и стяги его на стене, поникают. Как и веселие.
  
   - А почему седло кощеево? Кощей Бессмертный - это из сказки.
  
  - А ты вспомни эти сказки, - пришел, слава хоббитам, в веселое расположение духа Ярослав. (А то я его уже и побаиваться слегка начала, уж очень он разошелся). - Где Иван кощея находит? В заточении, в цепях. Кощей - это знатный пленник, глава коша половецкого, воин. Опасная и дорогая добыча, за него богатый выкуп дадут, такой, какой ни за кого другого. Поэтому и стерегут, ведь чуть что - и кощей сбежал, только его и видели. Да еще девушку Ивана прихватил.
  
  - А почему, все-таки, в начале похода Игорь говорит о том, что гибель лучше плена, а потом попадает в плен? - вырвался может быть и дурацкий, но зато волнующий меня вопрос. - Почему он плен гибели предпочел?
  
  - Ничего он не предпочитал! - возмутился Ярослав. - Алиса, ты просто не понимаешь!
  
  - Чего?
  
  - Во-первых, Игорь говорит о гибели в бою, а не о самоубийстве. Согласна?
  
  - Согласна.
  
  - А ты попробуй в бою князя убить. Да тем более, любимого дружиной. Он и сам - отличный воин, который так просто под чужой меч не подставится. Свои его защищают изо всех сил.
  
  Только когда свои предают, когда удар в спину - как Изяслава, как Ярополка - тогда погибель.
  
  А половцам сейчас тоже убивать русского князя особо не с руки - князей всегда стараются в плен взять, это же выкуп.
  
  При этом плен для князя - более позорен, чем почетная смерть. Но тот же Святослав, великий князь киевский, был в половецком плену, когда под Ростиславом ходил. Всякое в жизни бывает.
  
  
  33. А Святъславъ мутенъ сонъ видѣ
  
   в Киевѣ на горахъ.
  
  "Си ночь съ вечера одѣвахутъ мя, - рече, -
  
   чръною паполомою
  
   на кровати тисовѣ;
  
  чръпахутъ ми синее вино,
  
   съ трудомъ смѣшено,
  
  сыпахутъ ми тъщими тулы поганыхѣ тлъковинъ
  
   великый женчюгъ на лоно
  
   и нѣгуютъ мя.
  
  Уже дьскы безъ кнѣса
  
   в моемъ теремѣ златовръсѣмъ
  
  Всю нощь съ вечера
  
  бусови врани възграяху у Плѣсньска
  
  на болони бѣша дебрь кияня,
  
  и несошася къ синему морю".
  
  
  - А Святослав мутный сон видел в Киеве на горах. Там, где у великого князя дворец. "Этой ночью с вечера, - говорит, - окутывали меня черным погребальным покрывалом на кровати тисовой. Черпали мне синее вино с горем смешанное, сыпали мне из пустых тулов поганых толковин великий жемчуг на лоно и нежили меня. А пока меня нежили, уже и доски без князя - без конька - стоят в моем тереме златоверхом. Был он теремом - стал гробом. Всю ночь с вечера бусовы вороны взграивали у Плесенска на болони, у киянской дебри, поднялись с криком - и унеслись к синему морю.
  
  - Тулы - я помню - это стрелы хранить. А кто такие поганые толковины?
  
  - А те самые купцы, которые его нежили льстивыми речами. Святослав, хоть и из тех, кто про малое "се великое" молвит, а тоже наконец-то понял, что сам себе могилу вырыл, доверяя купцам, ходившим в Поле.
  
  Совсем недавно они посредничали при выкупе половецких князей, взятых Святославом врасплох, а теперь принесли вести о том, что Игорь в плену.
  
  И вот уже в синем заморском вине - горечь, а из пустых тулов не стрелы на половцев, сыплются жемужины-слезы на погребальное покрывало, потому что он, Святослав, лишился своего единственного полководца, на силу которого опереться мог, младшего по отношению к нему Ольговича.
  
  Другим князьям он - грозный киевский князь - не указ. Своих сил у него почти нет - Святослав в далекий Корачев вынужден за людьми ездить.
  
  В Чернигове родной брат Ярослав, который и раньше-то все норовил у возов отсидеться, пока другие воюют, а теперь - и подавно со старшим братом, который в его мир с половцами влез, как медведь в дупло, в раздоре.
  
  Теперь в Святославовом тереме доски-то без кнеса - а кнес - это верхняя доска, которая всю крышу держит. Без князя, то есть, без Игоря. Все развалилось.
  
   А торговая любовь - не искренняя.
  
   Нет теперь у Святослава полков Игоревых - те же самые купцы, которые ему лживую славу пели, у Плесенска, у киевской дебри на болони в гавани сели на свои суда - и унеслись вольными птицами, ищи-свищи.
  
  Но это он понимает, когда один.
  
  А когда на люди выходит - тут уж голоса киевская дружина подает.
  
  Слушай сама:
  
  
  34. И ркоша бояре князю:
  
  "Уже, княже, туга умь полонила;
  
  Се бо два сокола слѣтѣста
  
   съ отня стола злата
  
  поискати града Тьмутороканя,
  
  а любо испити шеломомь Дону.
  
   Уже соколома крильца припѣшали поганых саблями,
  
  А самаю опуташа въ путины желѣзны.
  
  
  - Отвечали бояре князю: "Уже, княже, туга - доля тяжкая - их задумку пленом обернула: ведь два сокола слетели с отчего златого стола черниговского поискать града Тьмуторокани, а еще любо им было испить шеломом Дону. Лихо понеслись. А вот уже у соколов крылышки-то резвые опали из-за половецких сабель. А самих их опутали в путины железные.
  
  Слышишь, кто о граде Тьмуторокани говорит?
  
  Игорь, или киевская, Ольговичей никогда не любившая, дружина?
  
  Здесь под деланным сочувствием ядовитые стрелы высовываются. Дескать, вот они, какие - Ольговичи младшие, понеслись на быстрых крыльях Тьмуторокань дедову искать. Тут-то их гордый полет и прервали половецкие сабли.
  
  И вот эти слова, в надменном Киеве сказанные, у вас без всякого стеснения прямо Игорю приписывают! Почему?!
  
   Слушай дальше, как о разгроме киевская дружина рассказывает:
  
  
  35. Темно бо бѣ въ 3 день:
  
  два солнца помѣркоста,
  
  оба багряная стлъпа погасоста
  
   а съ нима молодая мѣсяца.
  
  Олегъ и Святъслав тъмою ся поволокоста
  
  и въ морѣ погрузиста,
  
  и великое буйство подаста хинови.
  
  
  - Темно ведь было в третий день: два солнца померкли, оба этих багряных столпа погасли, а с ними и молодые месяцы.
  
  Два солнца и багряные столпы - Игорь с Всеволодом. Молодые месяцы - Святослав Ольгович и Владимир Игоревич.
  
  Полный разгром.
  
  Олег и Святослав тьмою обволоклись, в море погрузились и великое буйство подали хинове. Олег и Святослав - это дед и отец Игоря со Всеволодом.
  
  То есть дедова и отцова слава тоже померкли от поражения Святославличей, в море погрузились, нет больше дедовой славы, опозорили Святославличи и отчий златой стол - ведь это поражение дало великое буйство всем врагам Руси.
  
  И это не сочувствующий укор - это обвинение.
  
  Раз проиграли - сами виноваты.
  
  
  36. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла,
  
  по Руской земли прострошася половцы,
  
   акы пардуже гнѣздо
  
  Уже снесеся хула на хвалу;
  
  уже тресну нужда на волю;
  
  уже връжеся дивь на землю.
  
  Се бо готьскыя красныя дѣвы
  
  въспѣша на брезѣ синему морю:
  
  звоня рускымъ златомъ,
  
  поют время бусово,
  
  лелѣют месть Шароканю.
  
  
  А мы уже, дружина, жадни веселия!
  
  
  
  - И говорит киевская дружина великому князю дальше: на реке на Каяле тьма свет покрыла. По Русской Земле понеслись половцы, как пардусово гнездо. То есть, как выводок гепардов.
  
  Была похвальба Ольговичей - помнишь, летопись Суздальскую, - и вот уже ее хула покрыла.
  
  Полетели они вольными соколами, никого не спросясь - а теперь у них нужда в нашей помощи.
  
  А ведь из-за них половецкий див на землю спустился.
  
  Хотели Святославличи дойти до града Тьмутороканя (как нам, киевской дружине доподлинно известно) - а теперь на том берегу синего моря готские красные девы звенят их золотыми шлемами, копьями и стременами, воспевают поражение, призывают Кончака отомстить за обиду деда своего Шарукана.
  
  А нам, киевской дружине, поражения черниговских - не нужны.
  
  А мы уже, дружина, жаждем веселия!
  
  А веселие, как ты помнишь, пониче, уныша забралы.
  
  Другими словами, киевская дружина очень ясно объяснила великому князю, что на нее можно не рассчитывать. Киевская дружина охраняет веселие Киева и потому дальше Треполя - даже хотя бы до Переяславля - не пойдет.
  
  
  36. Тогда великый Святъславъ
  
  изрони злато слово
  
   с слезами смѣшено
  
   и рече:
  
  "О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде!
  
  Рано еста начала Половкую Землю
  
   мечи цвѣлити,
  
  а себѣ славы искати.
  
  Нъ нечестно одолѣсте,
  
  нечестно бо кровь поганую пролиясте.
  
  Ваю храбрая сердца
  
   въ жестоцемъ харалузѣ скована
  
   а въ буести закалена.
  
  Се ли створисте моей сребреней сѣдинѣ?
  
  
  37. А уже не вижду власти
  
   сильнаго,
  
   и богатаго,
  
   и многовоя
  
  брата моего Ярослава
  
   съ черниговьскими былями,
  
   съ могуты,
  
   и съ татраны,
  
   и съ шельбиры,
  
   и съ топчакы,
  
   и съ ревугы,
  
   и съ ольберы,
  
  тии бо бес щитовь съ засапожникы
  
  кликомъ плълкы побѣждаютъ,
  
  звонячи въ прадѣднюю славу.
  
  Нъ рекосте: "Мужаимѣся сами,
  
  преднюю славу сами похитимъ,
  
  а заднюю си сами подѣлимъ!
  
  А чи диво ся, братие, стару помолодити?
  
  Коли соколъ в мытехъ бываетъ,
  
  высоко птицъ възбиваетъ,
  
  не дастъ гнѣзда своего въ обиду.
  
  Нъ се зло - княже ми непособие".
  
  
  - И тогда великий Святослав - грозный, киевский - изронил златое слово, со слезами смешено.
  
  Тот же самый Святослав, хочу тебе, Алиса, напомнить, который и без полков Игоря и Всеволода:
  
  
  "Грозою бяшетъ притрепал своими сильными плъки и харалужными мечи. Наступи на Землю Половецкую, притопта хлъмы и яругы, взмути рѣкы и озеры, иссуши потокы и болота".
  
  
   И что он сказал, этот грозный воин: "О мои сыновцы - то есть младшие в роду - Игорь и Всеволод. Рано вы начали в Половецкой Земле мечи пробовать и себе славы искать.
  
  Вас нечестно одолели, так как и вы нечестно кровь половецкую пролили. Ваши храбрые сердца в крепком харалуге скованы и в буесте закалены (разве такие слушаются мудрых советов старых людей?).
  
  Что же вы натворили? Что наделали моей серебряной седине? Позор моим сединам".
  
  А совсем недавно серебряная седина не мешала героическим, сильным полкам Святослава пронестись смерчем по Половецкой Земле.
  
  А как до дела дошло - все эти полки куда-то подевались. И Святослав начал брата к ответу призывать: "А уже не вижу власти сильного, и богатого, и имеющего много воинов брата моего Ярослава".
  
  То есть, теперь сильные полки у нас уже не у Святослава, а у Ярослава.
  
  С черниговскими богатырями, с могутами, татранами, шельбирами, топчаками, ревугами, ольберами, которые и без щитов, с одними ножами засапожными, воинственными криками полки побеждают, звоня в прадедовую славу.
  
  Мол, раз говорили - мужаемся сами, будущую славу сами возьмем, а прошлую, прадедовую, сами поделим - вот и выкручивайтесь теперь сами. Потому что, не диво ли, братья, старому помолодеть? Вот когда сокол в мытех - то есть перелинял, оперился - тогда он высоко птиц избивает и не дает гнезда своего в обиду. А я стар. И главное зло - княжье мне непособие.
  
  То есть великий грозный Святослав переложил все на брата своего Ярослава многовоинного. Но сильные полки Ярослава, снаряженные им с Игорем, уже сделали все, что могли.
  
  
  38. Наниче ся годины обратиша.
  
  Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми,
  
  А Володимиръ подъ ранами.
  
  Туга и тоска сыну Глѣбову!
  
  
  - И вот после этих разборок князей те, кто прекрасно помнит, как звенела накануне похода Игоря слава в Киеве о сильных полках и харалужных мечах, очень точно замечают, что вот теперь волшебным образом времена перевернулись.
  
  Киевская дружина жаждет веселия, старшие князья выясняют, у кого настоящая власть над войсками, а тем временем у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир Глебович получил три копья в бок, голосит, как обычно и раз, и два:
  
  
  "Се Половьци оу мене. а помозите ми" .
  
  
  Но теперь и ему туга и тоска: не нашлось, почему-то, желающих помочь.
  
  Святослав передал это дело Давиду, а Давидовы дружины собрали вече и решили не идти. Не такая Владимир птица, чтобы на помощь к нему лететь.
  
  Вот тут и начинается замечательная часть "Слова", полная похухнания, - кровожадно сказал Ярослав.
  
  - Тогда - перерыв! - решительно заявила я. - И ужин. Я есть хочу - умираю.
  
  И голова у меня уже как чугунный котел от всех этих дел.
  
  Картошка давным-давно остыла, пришлось ее на теплую печку поставить. За окнами расплескалась чернота. Салат был вкусный, мы его быстро съели. И картошку тоже. Чаем запили.
  
  - Твои тревожиться не будут? - спросила я.
  
  - Я предупредил, что задержусь, чтобы с важной темой разобраться. Нам везет, что твои дядя с тетей заняты.
  
  - Это точно. Везет.
  
  - Ты сильно устала?
  
  Я задумалась.
  
  - Я не сильно устала, а внезапно. Туга и тоска накатила. Но пока держусь.
  
  - Давай еще немного "Слово" почитаем? - почти жалобно попросил Ярослав. - Пока никто не прерывает?
  
  - Давай. Но с тебя - сладкий пирог.
  
  - Хорошо, - уступчиво согласился Ярослав. - Завтра принесу. Но почему именно пирог?
  
  - Не знаю. Но мне именно сладкого пирога захотелось. Может быть, моя голова его требует, чтобы лучше слушать.
  
  Я и сама не знаю, откуда этот пирог вылез. Но представила пироги Любови Ивановны и подумала, что с ними дело пойдет куда веселее!
  
  
  
  Глава двадцатая
  
  ПАРАД ШЕСТОКРЫЛЬЦЕВ
  
  
  Мы вернулись к верстаку.
  
  И к "Слову о полку Игореве".
  
  Ярослав пододвинул поближе "Древнюю русскую литературу".
  
  Сказал:
  
  - Ни Святослав киевский, ни Ярослав черниговский, ни Владимир переяславский - никто даже близко к границам Поля Половецкого не подошел. Святослав сыновей, правда, отправил в Посемье - и то, не сколько города оборонять, сколько под власть свою взять.
  
  И там вспыхнули мятежи, потому что Игоря с Всеволодом любили, а отпрысков Святослава - не особо. Воевода Тудор Посемье оборонял, и довольно успешно.
  
  Ярослав поставил черниговские войска по Десне - стольный град свой прикрывать, а не русские рубежи.
  
  Смольняне Давида встали ровно посередине между Киевом и Переяславлем - у Треполя, и дальше ни ногой.
  
  Святослав с Рюриком, объединив силы, переправились все-таки через Днепр ближним бродом. Но Давид тогда войска увел обратно в Смоленск, посчитав, что хватит с него.
  
  Половцы, узнав о приближении киевских князей, не стали особо дожидаться, унеслись к Римову, где люди вышли из города и спаслись в болотах, но город половцами был взят и разграблен.
  
  Поскорбев о Владимире Глебовиче, князья, тем не менее, оставили его в Переяславле и разошлись по домам.
  
  
  39. Великый княже Всеволоде!
  
  Не мыслию ти прелетѣти издалеча
  
  отня злата стола поблюсти?
  
  Ты бо можеши Волгу веслы раскропити,
  
  а Донъ шеломы выльяти!
  
  Аже бы ты былъ,
  
  то была бы чага по ногатѣ,
  
   а кощей по резанѣ
  
  Ты бо можеши посуху
  
   живыми шереширы стрѣляти,
  
   удалыми сыны Глѣбовы.
  
  - Великий князь Всеволод! Не мыслишь ли ты прилететь сюда издалеча, отчий золотой стол поблюсти, а?
  
  Ведь ты у нас можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шеломами вылить, вычерпать.
  
  Был ты здесь, великий князь, с нами, убогими, глядишь, и чага бы по ногате стала, а кощей по резане.
  
  Ведь ты можешь живыми шереширами посуху стрелять, удалыми сынами Глебовыми, - издевательски, с большим удовольствием перевел Ярослав.
  
  - Я понимаю, что над Всеволодом смеются, а теперь расскажи, почему?
  
  - Не только смеются, не только над Всеволодом. Для начала здесь оскорблен великий князь киевский: в его присутствии великим князем назвали князя владимирского и суздальского Всеволода.
  
  Это к вопросу, радовался ли "Слову" Святослав, который очень болезненно воспринимал, когда покушались на его титул - ведь он оставил богатый Чернигов брату, лишился войск, получил лукавую киевскую дружину - и все для того, чтобы его дети сказали, что Киев им отний златый стол, и, значит, тоже могут стать великими киевскими князьями.
  
  А тут ему в лицо - Всеволод-то помогущественней тебя, со всеми твоими серебряными сединами.
  
  Об этом ведь все знают.
  
  Но самый могущественный из князей Всеволод Юрьевич не очень-то побежал в Половецкое Поле биться. Хоть и изображает из себя властелина всей Руси. На словах.
  
  - А на деле? Кто такие удалые сыны Глебовы?
  
  - Это рязанские князья. Сыновья Глеба Ростиславлича. Глебовичей шестеро, они весьма буйные.
  
   Всеволод в Поле не ходит, он болгар на Волге треплет. Вот там Глебовичи на воде и воевали, как шереширы. Огромные огненные стрелы такие, их с кораблей запускают.
  
  Только недолго Глебовичи под Всеволодом ходили - не смог он их у своего седла удержать, вышли они из его воли. И об этом тоже все знают. И посмеиваются.
  
  - А что такое чага по ногате?
  
  - Ногата - мелкая монетка. Резана - ногата, разрезанная на двадцать частей. То есть знатный пленник стал бы дешевле обычной рабыни, которую тоже отнюдь не по ногате продают. Небылица, в общем. Ведь ждать великого Всеволода на Суле - все равно, что прошлогоднего снега.
  
  - А чем мысль отличается от думы? - вспомнила я то, что хотела спросить еще тогда, когда русские жены плакали, что им своих лад ни мыслию смыслити, ни думою сдумати.
  
  - Мысль - более быстрая, чем дума. Думу долго думают, вынашивают. А мысль - раз и возникла. Слушай дальше:
  
  
  40. Ты буй Рюриче и Давыде!
  
  Не ваю ли
  
   злачеными шеломы по крови плаваша?
  
   Не ваю ли храбрая дружина
  
   рыкаютъ акы тури,
  
   ранены саблями калеными
  
   на поле незнаемѣ?
  
  Вступита, господина, въ злата стремень
  
   за обиду сего времени,
  
   за Землю Рускую,
  
   за раны Игоревы,
  
   буего Святъславлича!
  
  - Ты, буй Роман, и ты, Давид! Не ваши ли лучшие мужи злачеными шеломами по крови плавали? Не ваша ли храбрая дружина рыкает дикими турами, раненая саблями калеными на поле незнаемом? Вступите, господа, оба, в златые стремена за обиду сего времени, за Землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича!
  
  Роман и Давид - дело другое. Они настоящие воины, дружины не раз водили в поле незнаемое, бились с половцами. Видишь, их просят вступить в злат стремень, чтобы отомстить за обиду - то есть разгром русских, за Землю Русскую, за раны Игоревы, такого же доблестного, такого же буего, как и буй Рюрик.
  
  А Всеволода - не просят!
  
  
  40. Галичкы Осмомыслѣ Ярославе!
  
  Высоко сѣдиши
  
   на своемъ златокованнѣм столѣ.
  
  Подперъ горы Угорскыи
  
   своими желѣзными плъки,
  
  заступивъ королеви путь,
  
  затворивъ дунаю ворота,
  
  меча бремены чрезъ облакы,
  
  суды рядя до Дуная.
  
  Грозы твоя по землямъ текутъ,
  
  Отворяеши Киеву врата,
  
  стрѣляеши съ отня злата стола
  
  салътани за землями.
  
  Стрѣляй, господине, Кончака,
  
   поганого кощея,
  
   за Землю Рускую,
  
   за раны Игоревы,
  
   буего Святъславича!
  
  
  - Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко ты сидишь на своем златокованом столе. Подпер горы Угорские, по-вашему Венгерские, своими железными полками, встал на пути у короля непроходимой стеной, даже ветру затворил ворота, наметав бремен выше облаков, суды рядя аж до Дуная.
  
  - Почему ветру? Какие бремены выше облаков? - ничего я не поняла из этого объяснения.
  
  - А дунай-то? - возмутился Ярослав. - Потому и ветру. Ярослав Осмомысл здесь - прямо второй Александр Македонский с его Железными Воротами, как о них писано: между крутыми горами проход глыбами железными заперт, а скалах выше облаков крепости стоят, не пропуская ни конного, ни пешего.
  
  - А что такое суды рядя?
  
  - Устанавливая свои княжеские суды - то есть власть имея - вплоть до Дуная-реки.
  
  - Почему реки? Был же ветер?
  
  - Два разных Дуная - и что такого? Над Дунаем-рекой вольный ветер гуляет. Слушай дальше. Грозы твои - то есть угрозы - по всем русским землям текут. Угрожаешь Киеву врата отворить, на словах стреляешь с отчего златого стола салтанов за землями.
  
  Осмомысл, когда сын от него сбежал, требовал вернуть его, грозил князьям, почему они Владимира Галицкого и не принимали, отца его опасаясь.
  
  Только Игорь не побоялся, я тебе рассказывал.
  
  Ну и вот, вместо того, чтобы стрелять салтанов за землями, стреляй, лучше, господин, Кончака, поганого кощея, за Землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича, зятя своего.
  
  
  41. А ты, буй Романе, и Мстиславе!
  
  Храбрая мысль носитъ вашъ умъ на дѣло.
  
  Высоко плаваеши на дѣло в буести,
  
  яко соколъ на вѣтрехъ ширяяся,
  
  хотя птицю въ буйстве одолѣти.
  
  Суть бо у ваю желѣзные паробци
  
   под шеломы латиньскыми.
  
  Тѣми тресну земля,
  
   и многы страны -
  
   Хинова,
  
   Литва,
  
   Ятвязи,
  
   Деремела,
  
  и половци сулици своя повръгоша,
  
   а главы своя подклониша
  
   подъ тыи мечи харалужныи.
  
  Нъ уже княже Игорю утръпѣ солнцю свѣт,
  
  а древо не бологом листвие срони:
  
   по Рси и по Сули гради подѣлиша.
  
  А Игорева храбраго плъку не крѣсити!
  
  Донъ, ти, княже, кличетъ
  
  и зоветъ князи на побѣду.
  
  Олговичи, храбрыи князи, доспѣли на брань...
  
  
  - А ты, буй Роман, и ты, Мстислав! Храбрая мысль носит ваш ум на дело. Высоко плаваете на дело в буести, как соколы...
  
  - Буесть - это доблесть?
  
  - Можно сказать и так, но буесть - лучше.
  
  Высоко плаваете на дело в буести, как соколы на ветрах паря, желая самых сильных птиц в буйстве преодолеть. Ведь у вас железные молодцы под шлемами латинскими!
  
  От их поступи треснула земля и многие страны: Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела.
  
  И половцы свои сулицы - копья такие метательные - свои повергли и головы свои приклонили под их мечи харалужные.
  
  Но уже князю Игорю померк солнца свет и дерево ему не благом, а горем листву обронило: ведь по Роси и по Суле грады поделены, а Игорева храброго полку не воскресить, градов уже не защитить.
  
  Ведь как звучал призыв к Игорю: Дон тебя, князь, кличет и зовет вас, князей на победу.
  
  Ольговичи, храбрые князья, пришли, доспели на ту брань...
  
  А вы, доблестные, сильные воинами Роман и Мстислав, почему не доспели? Почему не пришли, когда Земля Русская в такой опасности?!
  
  
  42. Инъгварь и Всеволодъ
  
  и вси три Мстиславичи,
  
  не худа гнѣзда шестокрилцы!
  
  Не побѣдными жребии
  
   собѣ власти расхытисте!
  
  Кое ваши златыи шеломы
  
   и сулицы ляцкыи
  
   и щиты?!
  
  Загородите Полю ворота
  
   своими острыми стрѣлами
  
   за Землю Рускую,
  
   за раны Игоревы,
  
   буего Святъславлича!
  
  Уже бо Сула не течетъ сребреными струями
  
   къ граду Переяславлю.
  
  
  
  
  - Ингвар и Всеволод, и все три Мстиславича, - и вы ведь не из худого гнезда, серафимы наши шестикрылые!
  
  Но вы не победными жребиями свою власть заполучили!
  
  Зачем, на что вам золотые шлемы, и сулицы польские и щиты?
  
  Загородите же, наконец, Полю ворота своими острыми стрелами за Землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича!
  
  Ведь Сула не течет своими серебряными струями к граду Переяславлю - Сула, граница Поля Половецкого, дальше. К ней надо идти, а не ждать, что ее серебряные струи потекут у ваших ног.
  
  - А почему серафимы?
  
  - А потому что среди князей нет святых, и не надо из себя серафимов корчить - знаешь, в церквях такие прелестные головки, обрамленные шестью крылышками?
  
  Князь Игорь проиграл - но и у них победных жребиев тоже не замечено.
  
  При доброй дедовой славе. В отличие от дедовой славы князя Игоря - горькой.
  
  
  
  43. И Двина болотомъ течетъ
  
   онымъ грознымъ полочаномъ
  
   подъ кликомъ поганыхъ:
  
  Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ,
  
  позвони своими острыми мечи
  
   о шеломы литовьскыя,
  
  притрепа славу дѣду своему Всеславу,
  
  а самъ подъ чрълеными щиты
  
   на кровавѣ травѣ
  
   притрепанъ литовскыми мечи
  
  исхоти юна кров, а тьи рекъ:
  
  "Дружину твою, княже,
  
   птицъ крилы приодѣ,
  
   а звѣри кровь полизаша..."
  
  Не бысть ту брата Брячяслава,
  
   ни другаго - Всеволода.
  
  Единъ же изрони жемчюжну душу
  
   исъ храбра тѣла
  
   чресъ злато ожерелие.
  
  Уныли голоси, пониче веселие,
  
  трубы трубятъ городеньскии...
  
  
  
  - И быстрая Двина вдруг вязким болотом стала для грозных полочан, заслышавших клики поганых.
  
  Один только молодой Изяслав, сын Васильков, не убоялся. Позвонил своими острыми мечами о шеломы литовские, приласкал славу деда своего Всеслава, но и сам под алыми щитами на кровавой траве приласкан литовскими мечами, и, глядя вокруг, изойдя юной кровью, сказал сам себе: "Дружину твою, князь, птицы крыльями приодели, а звери кровь убитых подлизали".
  
  Все его воины пали, стали добычей стервятников и хищных зверей!
  
  Один одиношенек он там умирал... Не было с ним не брата Брячислава, ни другого брата - Всеволода. Один за всех изронил жемчужную душу из храброго тела через золотое ожерелье.
  
  А Святославличи - вместе в Поле вышли за Землю Русскую - и бились друг за друга до последнего!
  
  Не предали друг друга, не бросили того же Святослава Ольговича, как юного Изяслава, умирать одного, посеченного, на кровавой траве.
  
  А оставили бы с уставшими конями - его бы такая участь и ждала, половцы бы его растерзали, как волки.
  
  Погиб Изяслав Василькович. Голоса городенских жителей унылы, поникло веселие, трубы городенские возвещают о гибели князя.
  
  
  44. Ярославе и вси внуци Всеславли!
  
  Уже понизите стязи свои,
  
  вонзите свои мечи вережени.
  
  Уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ
  
  Вы бо своими крамолами
  
  начясте наводити поганыя
  
   на Землю Рускую
  
   на жизнь Всеславлю.
  
  Которою бо бѣше насилие
  
   отъ Земли Половецкыи!
  
  
  
  - Ярослав, внук Ольгов, и все внуки Всеславовы!
  
  Склоните стяги свои победные, вонзите мечи свои, ржавчиной изъеденные. Потому что выскочили вы из дедовой славы, которой так похвалялись на всех углах.
  
  Вы своими крамолами начали наводить поганых и на Землю Русскую, и на удел Всеславов.
  
  Ваши раздоры обернулись насилием от Земли Половецкой!
  
  
  45. На сѣдьмом вѣцѣ Трояни
  
  връже Всеславъ жребий
  
  о дѣвицю себѣ любу.
  
  Тъй клюками подпръся окони
  
  и скочи къ граду Кыеву
  
  и дотчеся стружиемъ
  
   злата стола киевьскаго.
  
  Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ
  
   въ плъночи изъ Бѣлаграда,
  
   обѣсися синѣ мьглѣ;
  
  утръ же вознзи стри кусы, -
  
  отвори врата Новуграду,
  
  разшибе славу Ярославу.
  
  
  - На седьмом веке от сотворения мира, в 6574 году, Всеслав, князь полоцкий, сын Брячислава, внук Изяслава, правнук Владимира Святого, тоже вещий, как и Боян, бросил жребий о девице, себе любой - то есть о судьбе.
  
  А жребий-то не очень вышел.
  
  А Всеслав не убоялся, даже превратностями судьбы подперся - и скакнул к граду Киеву. Дотронулся наконечником копья золотого стола киевского.
  
  Всеслава князья обманом в плен заманили, преступив крестное целование, в Киеве в поруб бросили, но когда Ярославичей половцы разбили и к Киеву стали подступать, народ Всеслава освободил и великим князем киевским провозгласил - вот он и дотронулся киевского стола.
  
  А Всеслав из гнезда Изяслава, он и в Киев особо не рвался, и от оборотничества своего никогда не отказывался, в отличие от ярославого гнезда.
  
  И понимал - что сегодня тебя киевляне восславили прилюдно, а завтра так же прилюдно растерзают, ежели что. Да и Ярославичи обязательно вернутся со свежими силами.
  
  Поэтому при первой же возможности перекинулся в лютого зверя, окутался синей мглой - и унесся в полуночи из Белграда, что под Киевом. Утром же вонзил острые зубы, отворил врата Новгороду Великому, расшиб славу Ярослава Мудрого, отомстив за деда своего Изяслава, - обстоятельно рассказал Ярослав и продолжил:
  
  
  46. Скочи влъкомъ до Немиги с Дудутокъ.
  
  На Немизѣ снопы стелютъ головами,
  
  молотятъ чепи харалужными,
  
  на тоцѣ животъ кладутъ,
  
  вѣютъ душу отъ тѣла.
  
  Немизѣ кровави брезѣ
  
   не бологомъ бяхутъ посѣяни,
  
   посѣяни костьми Рускихъ сыновъ.
  
  
  
  - Всеслав скакнул волком до Немиги с Дудуток, а на Немиге снопы-то головами людскими стелют...
  
  Молотят их цепами харалужными, на токе жизнь кладут, веют душу от дела, как зерно от мякины.
  
  Кровавые берега Немиги-реки не благом были посеяны - костями русских сыновей.
  
  - А что такое ток?
  
  - Это площадка, ровное, плотно утоптанное место. Обязательно - хорошо продуваемое. Его тоже можно назвать дунаем.
  
  Чтобы извлечь зерна из колосьев, кладут там снопы и начинают их молотить - колотить цепами: к палке-рукоятке цепь привязана, а на конце цепи такая тяжелая дурнында шипастая, которая зерно из колоса выбивает.
  
  Размочалили снопы - нужно отвеять, разделить зерно и мякину. Подкидывают измочаленные снопы деревянными лопатами кверху - тяжелые зерна обратно падают, а легкую мякину ветер уносит.
  
  А тут людей мочалят нещадно.
  
  Вот так на Немиге полегли, как снопы, русские люди князя-оборотня с нелегкой судьбой.
  
  А на Каяле после кровавого пира легли русские полки другого князя из того же Рюрикового рода.
  
  
  47. Всеславъ князь людемъ судяще
  
  княземъ грады рядяше,
  
  а самъ въ ночь влъком рыскаше:
  
  изъ Киева дорискаше до куръ Тмутороканя,
  
  великому Хръсови влъком путь прерыскаше.
  
  Тому въ Полотьскѣ позвониша заутренюю рано
  
   у Святыя Софеи въ колоколы,
  
  а онъ въ Кыевѣ звонъ слыша.
  
  Аще и вѣща душа въ дръзѣ тѣлѣ
  
  нъ часто бѣды страдаше.
  
  Тому вѣщей Боянъ
  
  и пръвое припѣвку, смысленный, рече:
  
   "Ни хытру,
  
   ни горазду,
  
   ни птицю горазду
  
   суда божия не минути".
  
  
  - Всеслав-князь для людей княжеский суд вершил, князьям - города во владение отряжал, а сам в ночи волком рыскал.
  
  Из Киева мог за ночь дорыскать до Тьмуторокани, до утренних петухов, великому Хорсу, красному солнцу утреннему, дорогу перескакивал.
  
  Он был мудрым и сильным князем.
  
  И когда в Полоцке, в Святой Софии позвонили заутреню рано - он и в Киеве этот звон услышал. И ушел домой, не прельстился великим киевским княжеством.
  
  И хоть была у него вещая душа в дерзком и крепком теле, но часто от несправедливых бед страдал.
  
  И тогда ему мудрый Боян в утешение припевку сложил: "Ни хитрому, ни скорому, ни птице скорой - никому суда божия не миновать" - еще отольются его врагам те беды.
  
  
  48. О стонати Руской Земли,
  
  Помянувше пръвую годину
  
   и пръвыхъ князей!
  
  Того стараго Владимира
  
  нельзѣ бѣ пригвоздити къ горамъ киевьскымъ.
  
  Сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы,
  
   а друзии - Давидовы.
  
  Нъ розно ся имъ хоботы пашутъ.
  
   Копия поютъ!
  
  
  - О, стонать Русской Земле, вспоминая ранние годы и первых князей.
  
  Прадеда Всеслава - старого Владимира нельзя ведь было пригвозить к горам киевским. Воевал он и на западе, и на востоке, и на юге.
  
  А сейчас же даже лучшие князья уже не то: вот стоят стяги Рюриковы, а другие стяги - Давыдовы, братьев родных.
  
  Но разные ветры им дуют, в разные стороны стяги вьются.
  
  Разные песни копья поют!
  
  На сегодня всё.
  
  
  - Что, правда? - не поверила я.
  
  Уж очень мы разошлись, я думала, до конца "Слова" не остановимся.
  
  - Смешно сказать, но я тоже устал, - потянулся Ярослав.
  
  - Правда?
  
  - Правда-правда.
  
  Вокруг творилось что-то неладное: по моим ощущениям, уже должно светать было, а судя по часам, сейчас даже не поздний вечер...
  
  - Про пирог я помню, - сказал Ярослав у самой двери.
  
  Я вышла проводить его на крыльцо. Чтобы хоть воздуху свежего глотнуть.
  
  Небо было звездное.
  
  В той стороне, где Байкал - мягко светилось.
  
  Смешно получилось - мы с Ярославом как по команде глубоко вздохнули, втянули вечерний воздух.
  
  Пахло железной дорогой. Замерзшим болотом. Старой избой. Приближающейся зимой тоже пахло. И очень приятно - Ярославом.
  
  Стояли, молчали, смотрели на звезды.
  
  Потом Ярослав пошел к себе, я вернулась в дом.
  
  Печка была теплой-теплой, я забралась за нее на свою лежанку и стала размышлять.
  
  А, может, и думать - если мысль быстрее думы, как говорит Ярослав.
  
  Наш спор совсем перестал быть похожим на спор. Как с таким спорить? Он то летописью двинет, то Татищевым. И "Словом" прихлопнет.
  
  Надо хотя бы понять, до чего мы дочитались на сегодняшний день. Получается, что походы старших князей были фальшивыми, только пыль в глаза всей Руси пустили, да половцев раздразнили, разобидели. Они собрались, подготовились - и вломили Игорю-князю. Может быть, и черниговский воевода тут замешан. Ведь он, наверное, и вел всех, как человек, вернувшийся из степи.
  
  А когда войско Игоря полегло - все начали сваливать вину друг на друга, спасать свои задницы.
  
  А автор Слова, защищая честь Игоря, начал всем князьям прилюдно напоминать, что и они не святые. Каждого ударил по самому больному. Так, наверное, огрызаются, когда терять уже совсем нечего, все и так потеряно. И про честь им все выложил, и про славу, и какие они грозные да умелые на словах и в мыслях.
  
  И о предательстве сказал - когда внуки князя-оборотня Всеслава предали своего младшего брата. И Ярослав черниговский, получается, своих младших Ольговичей.
  
  Да уж, звона на Руси, думаю, было много.
  
  А потом начался рассказ о Всеславе Вещем. Который, получается, воевал с детьми Ярослава Старого, то есть Мудрого, за свой Полоцк.
  
  И который пережил то же, что и князь Игорь - как его людей перемолотили в мелкое крошево на Немиге-реке. Которому досталась несправедливая и тяжелая судьба.
  
  Как князю Игорю?
  
  За печкой я, прямо как запечный таракан, отогрелась и лапками зашевелила.
  
  Вспомнила, что мне нужно в подполье слазить, морковки достать. Заодно и проверю, сколько у меня осталось после вторжения дяди Гриши.
  
  Подняла крышку. Спустилась, в патрон лампочку поплотнее вкрутила. В подполье зажегся свет. Я выбралась, надела резиновые перчатки, взяла пакет. И изчезла в недрах.
  
  Морковки, закопанной в песок, было предостаточно, рой себе да рой. Не один дядигришин визит еще переживет.
  
  Я решила подрыть с краешку, чтобы не тревожить основную яму: у меня еще вся зима впереди. Не с того боку, где дядя Гриша порезвился, а с другого. В перчатках даже совок особо не требовался. Можно было прямо руками песок разгребать. Толстенькие морковки отправлялись в пакет. В песке я наткнулась на что-то скользкое и плотное. Что-то загадочное, обмотанное толстым полиэтиленом. Я как заправский археолог стала откапывать подвернувшийся клад. А вдруг тут та-а-акое? Золото-бриллианты?!
  
  Вырыла небольшой, но тяжелый сверток.
  
  Вытащила его наверх, как и морковку.
  
  Отряхнула с него песок и землю. Положила на верстак. Нашла ножницы, разрезала полиэтилен. Это было нелегко - песок не весь отряхнулся. Под верхним слоем оказался промасленный кусок брезента. Развернула - внутри лежал наган. И мешочек патронов. Похоже, папина заначка.
  
  Наган был старый, да что там старый - старинный.
  
  На нем было написано "Рев.сис.Наган". Сначала я подумала, что это революционный сис. Наган. Потом сообразила, что это револьвер системы наган. Там стояла дата: 1904 год. И надпись овальная: "Императорский тульский оружейный заводъ".
  
  Кажется, я его помню...
  
  Это даже не папин, а дядигришин. Как он его раздобыл - тайна за семью печатями, но наганами вооружали геологов, им нельзя было ходить в маршруты без оружия. Не думаю, что дядя Гриша напал на геолога и завладел наганом, скорее всего, купил списанный. Может быть, по документам наган давно уже уничтожен, а он - вот он - в моем подполье хранится.
  
  А может быть, если тут хорошенько порыться, и пулемет откопается? И парочка реактивных снарядов?
  
  Дядя Гриша тогда вывез всех нас на пикник на лесную полянку... И там показал свою новую игрушечку.
  
  Они с папой стали палить по консервной банке и веселиться, как дети малые. И мне дали попробовать, как не шипели возмущенно мама с тетей Нелей.
  
  Ничего сложного - зарядить барабан, отвести вниз курок, нажать на спусковой крючок. Все люди должны стоять позади тебя. А лучше - лежать за каким-нибудь бревном и не высовываться. На всякий случай.
  
  Потому что наган тяжелый и в руках дергается.
  
  А еще эта дядигришина новинка на два выстрела четыре осечки давала.
  
  Смазка на нагане была, похоже, свежей. Я прикрыла его брезентом и сверху кухонным полотенцем для конспирации. Сдвинула ближе к стеллажу. Завтра похвастаюсь Ярославу. Не у него одного дома кольчуги, мечи и шлемы.
  
  У меня и покруче оружие есть!
  
  
  Глава двадцать первая
  
  
  ПЛЕН
  
  
  Ночью, во сне, огромный черный волк мчался наперерез солнцу.
  
  Интересно, а великий Хорс - какое солнце? Наше, или половецкое?
  
  
  ***
  
  
  Утром, в школе, я еле сдерживалась: так хотелось рассказать Ярославу о находке. Но приходилось молчать.
  
  Дома я закинула рюкзак куда подальше. Проверила, как мой наган поживает под кухонным полотенцем.
  
  Наган поживал прекрасно: лоснился промасленными боками барабана.
  
  Я развернула хрестоматию по "Древней русской литературе" на том месте, где мы остановились. Посмотрела - а до конца-то осталось совсем ничего!
  
  И мне стало как-то не по себе. Две странички всего.
  
  И - конец?
  
  И...?
  
  Ой!
  
  Как-то быстро.
  
  И как-то страшно...
  
  И хочется, и колется.
  
  Ярослав глухо стукнул в дверь - и я отскочила от "Слова о полку Игореве", как ошпаренная. Словно меня на месте преступления застукали. Сердце провалилось куда-то вниз, в пятки.
  
  Кинулась чайник ставить, с бодрым криком:
  
  
  - Заходи!
  
  Ярослав зашел сразу с охапкой дров. То-то стук был глухой - он ногой в дверь долбил.
  
  Занялся печкой.
  
  Я резала бутерброды, понемногу успокаиваясь.
  
  - Ты помнишь, что завтра у Звонки день рождения? - спросил Ярослав от печки.
  
  Что у Звонки день рождения скоро будет - я помнила, но что уже завтра - нет! Совсем во времени запуталась с этими тропами Трояновыми.
  
  - Смутно помню, - осторожно отозвалась я. - Неужели завтра?
  
  - Зато она помнит, что ты придешь. Так что ты будешь главный гость, готовься, - вышел на кухоньку Ярослав. - Будем танцевать, Звонка жаждет увидеть вальс собственными глазами.
  
  - А где пирог? - начала понемногу возвращаться память.
  
  - За дверью оставил, - Ярослав вышел, вернулся с пакетом.
  
  - А в чем я буду танцевать, опять в шторе? - забеспокоилась я, разобравшись с пирогом.
  
  - А почему нет? Хочешь - в шторе, хочешь - в ночной сорочке.
  
  - "Один случай другого злее", - фыркнула я, вспомнив мультик "Волшебное кольцо".
  
  - Ладно, я подумаю. У меня же даже подарка толком нет!
  
  - Лучший твой подарочек - это ты, - (Ярослав, оказывается, "Ну погоди" успел посмотреть... Какие мы с ним в мультиках разбирающиеся!) - Для Звонки главное, чтобы ее ненаглядная Княженика пришла и можно было ее со всеми куклами познакомить.
  
  Пирог от мамы Ярослава был бесподобный.
  
  В печке трещали дрова.
  
  Я усиленно соображала, что же можно подарить маленькой девочке - и забыла про все остальное. Кукол у Звонки много, а у меня с нашими переездами вообще не осталось. Книжку ей детскую подобрать? (Ехидный внутренний голос тут же подсказал: "Хоббита", как и старшему брату).
  
  Можно и книжку.
  
  Надо будет вечером поискать, что сгодится для подарка.
  
  И колготки с сарафаном приготовить, и туфельки.
  
  Ну, как, как я могла забыть?! Ведь Ярослав мне говорил, что день рождения сестры не так далеко от его собственного!
  
  - Все в порядке? - с тревогой спросил Ярослав. - Пирог не понравился?
  
  - Понравился!
  
  - Мы можем начинать?
  
  - Конечно!
  
  Так я ему и сказала про свою память девичью, ага...
  
  Мы перебрались за верстак. К счастью, Ярослав не торопился приступить к "Слову".
  
  Он сказал:
  
  - Мы прочитали, как князь Игорь выехал в поход, наткнулся на богатые половецкие вежи, попал в окружение и был полностью разбит. Ранен и взят в плен вместе с сыном, братом и племянником. Мы прочитали слово киевской дружины, золотое слово Святослава.
  
  - Угу, - подтвердила я.
  
  - А теперь давай посмотрим, как в летописях об этом сказано.
  
  - Так мы же уже смотрели! - возмутилась я. - Ты сам говорил, что там написали - Ольговичи три дня пьянствовали.
  
  - Это в вашей Лаврентьевской. Давай заглянем в Ипатьевскую.
  
  - Давай.
  -
  Но ты помнишь, на чем мы закончили "Слово"?
  
  - На ком, ты хочешь сказать? На князе Всеславе, волке-оборотне.
  
  Ярослав довольно улыбнулся.
  
  - У Ярославичей оборотный дар слабел, а у старшего гнезда Владимирова во времена Всеслава - нет.
  
  - А зачем он в Тьмуторокань бегал? - вспомнила я.
  
  - Встречался с Бояном, вещий с вещим. Ну и власть свою утверждал, как великий князь киевский. Его тоже нельзя было пригвоздить к горам киевским. Всеслав был князь, вещун, оборотень. И честный христианин. Ему позвонили заутренюю рано в Полоцкой Софии - и он услышал. Он был мудрый князь.
  
  - С трудной судьбой, - досказала я. - И что?
  
  - Ничего. Читаем летопись. Вот идет бой. Игорь пытается вернуть ковуев. Безуспешно. Половцы его ловят на обратном пути. Он видит Всеволода:
  
  
  "Всеволодъ же толма бившесѧ . ӕко и ѡроужьӕ в роукоу єго не доста . и бьӕхоу бо сѧ идоуще в кроугъ . при єзерѣ".
  
  Всеволод уже врукопашную пошел половцев молотить, без оружия. До озера, до воды, к которой три дня пробивались - совсем ничего. Но уже поздно, уже окружили. Помнишь, как в "Слове" написано:
  
  
  Третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы.
  
  Ту ся брата разлучиста на брезѣ быстрой Каялы.
  
  Ту кровавого вина не доста.
  
  Ту пиръ докончаша храбрии русичи:
  
  сваты попоиша,
  
  а сами полегоша
  
  за Землю Рускую.
  
  - Помню.
  
  - Ну вот, а теперь слушай, что летопись по этому поводу думает.
  
  - Летопись не может думать. Она бумажная, - возмутилась я.
  
  - И бумага не краснеет, - подтвердил Святослав. - Сама смотри:
  
  
  
  "643
  
  ...и тако во дн҃ь ст҃го воскрс̑ниӕ .наведе на нѧ Гс̑ь гнѣвъ свои . в радости мѣсто наведе на нъı плачь и во весельє мѣсто. желю на рѣцѣ Каӕлъı реч̑ бо дѣи Игорь . помѧноухъ азъ грѣхъı своӕ пред̑ Гс̑дмь Бм҃ъ моимъ . ӕко много оубииство кровопролит̑є створихъ в землѣ крс̑тьӕньстѣи . ӕко же бо азъ не пощадѣхъ хрс̑тьӕнъ . но взѧхъ на щитъ городъ
  Глѣбовъ . оу Переӕславлѧ тогда бо не мало зло подъӕша безвиньнии . хрс̑тьани ѿлоучаєми . ѡц҃ь ѿ рожении своих̑ братъ ѿ брата дроугъ ѿ дроуга своєго . и женъı ѿ подроужии своихъ и дщери ѿ мт҃рии своихъ . и подроуга ѿ подроугъı своєӕ и все смѧтено плѣномъ . и скорбью тогда бъıвшюю . живии мрт҃въıмъ завидѧть . а мерт҃вии радовахоусѧ . аки моученици ст҃ѣи . ѡгнемь ѿ жизни сеӕ искоушениє приємши . старцѣ порѣвахоутьсѧ . оунотъı же. лютъıӕ и
  нємлс̑тввъıӕ ранъı подъӕша . моужи же пресѣкаєми и расѣкаєми бъıвають .женъı же ѡсквѣрнѧєми и та всѧ створивъ азъ . реч̑ Игорь не достоино ми бѧшеть жити . и се нъıнѣ вижю ѿмѣстьє ѿ Гс̑а Ба҃ моєго . гдѣ нъıнѣ возлюбленъıи мои брать . гдѣ нъıнѣ брата моєго сн҃ъ . гдѣ чадо рожениӕ моєго . гдѣ боӕре доумающеи . гдѣ моужи храборьствоующеи . гдѣ рѧдъ полъчнъıи. гдѣ кони и ѡроужьӕ многоцѣньнаӕ. не ѿто
  
  644
  
  всего ли того ѡбнажихсѧ . и свѧзнѧ преда мѧ . в роукъı безаконьнъıмъ тѣмь. се возда ми Гс̑ь по безаконию моємоу и по злобѣ моєи на мѧ . и снидоша днс̑ь грѣси мои на главоу мою . истиненъ Гс̑ь и прави соуди єг̑ . зѣло . азъ же оубо нє имамъ со живъıми части . се нъıнѣ вижю дроугаӕ моучениӕ вѣньца приємлюще . почто азъ єдинъ повиньнъıи . не приӕхъ стрс̑ти за всѧ си . но влд̑ко . Гс̑и Бє҃ мои нє ѿригни менє до конца. но ӕко волѧ твоӕ Гс̑и тако и млс̑ть . намъ рабомъ твоимъ" .
  
  - Что много букв...
  
  - Если коротко, то вот взяли Игоря в плен, а он, прямо на поле боя тут же начал длинно, страстно и истово каяться в грехах, дескать все это мне не случайно, а справедливо, за взятый Переяславль, вот Господь Бог меня по беззаконию моему и по злобе моей меня наказал, так мне, злодею, и надо, недостоин я жить за грехи мои.
  
  - Правда? - удивилась я.
  
  - Ты же сама видишь. Князь, полководец, гордый Ольгович начинает частить, как пономарь.
  
  У него были и другие славные дела, не только Переяславль, но он вспоминает как тяжкое преступление, почему-то, исключительно его.
  
   А когда Владимир Глебович города Игоря жег - это, почему-то, не вызвало божьего гнева.
  
  И видишь, как лихо, как уверенно написано - словно тот, что покаяние под диктовку строчил, сам на поле боя присутствовал у князя Игоря за правым плечом, аки ангел. Он же лучше всех знает, как дело было!
  
  Описание боя - куда более скупое и сдержанное, не такое красочное, не такое душераздирающее - занимает чуть ли не меньше места, чем эта вставка-дописка, сама смотри.
  
  Вот начало битвы:
  
  
  "свѣтающи же соуботѣ . начаша въıстоупати . полци Половецкии акъ боровѣ. изоумѣшасѧ кн҃зи Роускии . комоу ихъ которомоу поѣхати . бъıс̑ бо ихъ . бещисленоє множество и реч̑ Игорь . се вѣдаюче собрахомъ на сѧ землю всю. Кончака и Козоу. Боурновича . и Токс̑обича Колобича . и Єтебича . и Терьтробича . и тако оугадавше вси сосѣдоша с конии . хотѧхоуть бо бьющесѧ доити рѣкъı Донцѧ . молвѧхоуть бо ѡже побѣгнемь оутечемь сами . а чернъıӕ люди ѡставимъ . то ѿ Ба҃ нъı боудеть грѣхъ . сихъ въıдавше поидемь . но или оумремь . или живи боудемь на єдиномь мѣстѣ . и та рекше вси сосѣдоша с конѣи . и поидоша бьючесѧ . и тако Би҃имъ попоущениємь . оуѧзвиша Игорѧ в роукоу . и оумртвиша шюицю ѥго . и бъıс̑ печаль велика в полкоу єго . и воєводоу имѧхоуть тотъ напереди ӕзвенъ бъıс̑ . и тако бишас̑ крѣпко тоу . дн҃иноу до вевечера . и мнозии ранении . мертви бъıша . в полкохъ Роуских̑ . наставши же нощи соуботнии и поидоша бьючисѧ . бъıс̑ же свѣтающе недѣлѣ возмѧтошасѧ
  
  642
  
  Ковоуєве в полкоу побѣгоша . Игорь же бѧшеть . в то времѧ на конѣ . зане раненъ бѧше поиде к полкоу ихъ . хотѧ возворотити к полкомъ . оуразоумѣв же . ӕко далече шелъ єсть . ѿ людии . и сои̑мѧ шоломъ погънаше ѡпѧть к полкомъ . того дѧлѧ . что бъıша познали кнѧзѧ и возворотилисѧ бъıша . и тако не возвотисѧ никто же . но токмо
  и Михалко Гюрговичь . познавъ кнѧзѧ возворотисѧ . не бѧхоуть бо добрѣ смѧлисѧ с Ковоуи но мало ѿ простъıхъ . или кто ѿ ѡтрокъ боӕрьскихъ . добрı бо вси бьӕхоутьс̑ идоуще пѣши . и посреди ихъ Всеволодъ . не мало моужьство покаказа . и ӕко приближисѧ Игорь к полкомъ своимъ . и переѣхаша поперекъ и тоу ӕша . єдинъ перестрѣлъ . ѡдале ѿ полкоу своєго . держим же Игорь . видѣ брата своєго Всеволода крѣпко борющасѧ . и
  проси дш҃и своєи смр҃ти . ӕко да бъı не видилъ падениӕ брата своєго . Всеволодъ же толма бившесѧ . ӕко и ѡроужьӕ в роукоу єго не доста . и бьӕхоу бо сѧ идоуще в кроугъ . при єзерѣ".
  
  
  
  ПОТОМ ПОКАЯНИЕ ИГОРЯ НА ПОЛТОРА СТОЛБЦА.
  
  ВОТ БОЙ ОКОНЧИЛСЯ, ПОЛОВЦЫ НАЧАЛИ ПЛЕННЫХ РАЗБИРАТЬ:
  
  
  
  "и тогда кончавошюсѧ и полкоу розведени бъıша и поиде . когождо во своӕ вежа . Игорѧ же бѧхоуть ӕли Тарголовє моужь . именемь . Чилбоукъ . а Всеволода брата єго . ѧлъ Романъ. Кзичь . а Ст҃ослава Ѡлговича . Єлдечюкъ въ Вобоурцевичехъ . а Володимєра . Копти в Оулашевичихъ . тогда же на полъчи Кончакъ
  пороучисѧ . по свата Игорѧ . зане бѧшеть раненъ . ѿ толикихъ же людии . мало ихъ избъıсть . нѣкакомъ полоучениємь . не бѧшеть бо лзѣ ни бѣгаючимъ оутечи . зане ӕко стѣнами силнами ѡгорожени бѧхоу . полкъı Половѣцьскими . ношахоуть Роусь . съ . є҃ı . моужь оутекши . а Ковоуємь мнѣє . а прочии в морѣ истопоша."
  
   - А теперь расскажи мне, что бы ты почувствовала, если бы все видела своими глазами, если бы на твоих глазах полки полегли, друзья твои и соратники, вернулась из плена - а тут уже приложили вас со всех сторон, всей Руси доподлинно известно, как дело было, как бахвалились, сколько пили, да как после по колено в крови каялись. Уже написали: те, кто и носу за городскую стену не высовывали. Благочестивых вставочек в требуемых местах наделали. У тебя возникло бы желание ответить?
  
  - У меня возникло бы желание гранатомет взять, - сказала я чистую правду. - И начать палить по всем.
  
  - А поздно, - мрачно и горько произнес Ярослав. - Уже все записано, потом начисто, с нужными украшениями переписано и в города разослано.
  
  Особенно в те, где у князей самих рыло в пуху после блистательных киевских побед.
  
  Круговая порука.
  
  Все запачканы до макушки, но возьмет неприметный монах перышко, начнет буквы выводить, своих покровителей выгораживая, - и, пожалуйста, вот всем на утешение козел отпущения и найден.
  
  Который сам во всем виноват.
  
  И за дело пострадал, от бога, не от людей, мщение получил. У нас же уже не князья, а писцы воюют. А князья измельчали...
  
  
  - Но почему? Ты же сам рассказывал, как вы хорошо начинали, летели на все стороны света, и не было вам преград?
  
  - Каждое поколение было слабее и многочисленнее предыдущего. Князей стало слишком много, земель - мало. Пустыми словами стали подменять дела. И очень скоро измельчали до предела...
  
  - Как-то совсем безнадежно звучит.
  
  - Почему безнадежно? Что-то заканчивается, что-то начинается.
  
  И "Слово" до сих пор сияет, несмотря на время, и бой кипит на реке Каяле, и князь Всеслав несется наперез солнцу, потому что надо успеть.
  
  И все там живые, даже мертвые, те, кто полег как скошенные колосья.
  
  Летописи пишут победители, но и у потерпевших поражение есть право на Слово.
  
  И это Слово - о том, как было на самом деле - громче! Это ли не чудо?
  
  Сама послушай:
  
  
  
  49. На дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ.
  
  Зегзицею незнаема рано кычеть:
  
  "Полечю, - рече - зегзицею по дунаеви,
  
  Омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ,
  
  утру князю кровавыя его раны
  
   на жестоцѣм его тѣлѣ".
  
  - На дунае - на продуваемых ветром просторах - ярославнин голос слышится. Зегзицею неузнанной ранним утром плачет-причитает. "Полечу, - говорит, - зегзицею по пути ветра, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, утру князю кровавые раны на крепком теле".
  
  - А кто такая зегзица?
  
  - Птичка такая. Кричит жалобно: "зег-зег, зег-зег".
  
  - И это знаменитый плач Ярославны, я в курсе.
  
  Ярослав хитро улыбнулся.
  
  - А это не просто плач. Помнишь, когда жены русские плач подняли?
  
  Я задумалась. Уже и не упомню.
  
  - Где-то там, ближе к началу.
  
  - Когда Желя поскакала по Русской земле, смагу мычучи в огненном роге. Сразу после поражения.
  
  После этого было слово киевской дружины, после этого было золотое слово Святослава: "А уже не вижу власти сильного брата моего", после этого никто из князей не решился отмстить за обиду сего времени, за Землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича, пока половцы неслись по нашей земле, как пардужье гнездо.
  
  После этого предало брата выродившееся всеславово племя, оставило умирать одного на кровавой траве.
  
  После этого свились обе полы сего времени, и вещий князь Всеслав лютым зверем снова несся из Киева в родной Полоцк, услышав зов Святой Софии, Божьей Премудрости и ничто его не могло сдержать.
  
  После этого разные ветры стали развевать стяги Рюриковы и Давыдовы, а Русская земля - стонать, вспоминая первых князей, которые не боялись оторваться от киевских гор, не боялись ходить в Поле Половецкое, в отличие от нынешних.
  
  Поздновато Ярославна на стены Путивля поднялась, ты не находишь?
  
  
  - Поплакать никогда не поздно, - неуверенно возразила я.
  
  - А ведь это не только плач. Это такое же слово. "Золотое слово Ярославны", можно и так сказать.
  
  Сначала отзвучали все остальные слова.
  
  И только тогда, когда стало ясно, что помощи ждать неоткуда, никто не поможет, никто не спасет, да еще и скажут, что сам виноват и богом наказан, - только тогда Ярославна поднялась ранним утром на стены Путивля, и обернулась зегзицей, и полетела над просторами, разыскивая своего преданного всеми князя.
  
  
  50. Ярославна рано плачетъ
  
  въ Путивлѣ на забралѣ, а ркучи:
  
  "О Вѣтрѣ, Вѣтрило!
  
  Чему, господине, насильно вѣеши?
  
  Чему мычеши хиновьскыя стрѣлкы
  
   на своею нетрудною крилцю
  
   на моея лады вои?
  
  Мало ли ти бяшетъ горѣ подъ облакы вѣяти,
  
   лелѣючи корабли синѣ морѣ?
  
  Чему, господине, мое веселие
  
   по ковылию развѣя?"
  
  
  - Ярославна рано утром плачет. В Путивле, на забрале городской стены.
  
  Рыдает и вопрошает: "О Ветер, Ветрило! Почему, господин, насильно веешь? Почему мчишь хиновские стрелки на своих легких крылышках прямо на моего лады воинов? Тебе что, мало веять высоко под облаками, покачивая корабли на синем море? Зачем, господин, мое веселье по ковыльным полям развеял?"
  
  Видишь, она смотрит прямо на юг, на Поле Половецкое с верха путивльской стены и требует ответа у Ветра.
  
  - Так что, получается, - заинтересовалась я. - Крыльцо - это крылышко? Мы из дома по крылу спускаемся?
  
  - Получается, что так.
  
  - Здорово! Я взошла на крыло дома своего! И полетела вместе с ним!
  
  - Лучше летай со мной, - попросил Ярослав. - Я лучше летаю, чем твой дом. У меня крылья крепче.
  
  - Я подумаю...
  
  - Подумай. Слушай дальше:
  
  
  51. Ярославна рано плачетъ
  
  Путивлю городу на заборолѣ, а ркучи:
  
  "О Днепре Словутицю!
  
  Ты пробилъ еси каменныя горы
  
   сквозѣ землю Половецкую.
  
  Ты лелѣялъ еси на себѣ Святославли насады
  
  До плѣку Кобякова.
  
  Възлелѣй, господине, мою ладу къ мнѣ,
  
  А быхъ не слала къ нему слезъ
  
   на море рано!"
  
  
  
  - Ярославна рано плачет, повернувшись на запад - Путивлю городу, получается, - то есть через стены Путивля, обращаясь к Днепру:
  
  "О Днепр Славутич! Днепр - сын Славы! Ты ведь, Днепр могучий, пробил каменные горы сквозь Землю Половецкую.
  
  Ты ведь, Днепр, никто другой, бережно покачивая, нес на себе Святославовы насады до войска Кобякова.
  
  Принеси, господин, моего любимого ко мне, чтобы не слала я к нему слез на море рано!"
  
  - Насады?
  
  - Корабли такие, с насаженными бортами. Первое обращение на юг - к Ветру. Второе, повернувшись на запад - к Днепру. А вот теперь Ярославна поворотилась к востоку:
  
  
  52. Ярославна рано плачетъ
  
  въ Путивлѣ на забралѣ, а ркучи:
  
  "Свѣтлое и тресвѣтлое слънце!
  
  Всѣм тепло и красно еси!
  
  Чему, господине, простре горячюю свою лучю
  
   на ладѣ вои?
  
  въ полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже,
  
   тугою имъ тули затче?"
  
  
  - Ярославна рано плачет в Путивле, на забрале городской стены, взывая:
  
  "Светлое и тресветлое Солнце! Всем ты тепло и красно, на три мира светишь.
   Почему же, Солнце-господине, простерло ты горячие свои лучи на моего лады воинов?
  В поле безводном жаждой им туго натянутые луки расслабило, горем им тулы со стрелами заткнуло?"
  Ярослав это так торжественно сказал, что я не сдержалась:
   - Ну и что? Обратилась она к ветру, солнцу и реке. И что изменилось?
  - А земля Трояня - это что, по-твоему? - возмутился Ярослав. - А помнишь, начало похода? Цифру шесть?!
  
  
  6. Почнем же, братия, повѣсть сию
  
  отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря,
  
  иже истягну умь крѣпостию своею
  
  и поостри сердца своего мужествомъ;
  
  наполънився ратнаго духа,
  
  наведе своя храбрыя плъкы
  
   на Землю Половѣцькую
  
   на Землю Руськую.
  
  
  А цифру двадцать один, когда половцы наших окружили?
  
  
  22. О Руская Землѣ! Уже шеломянемъ еси!
  
  
  - И что?!
  
  - А то, Алиса, - запальчиво воскликнул Ярослав, - что Ярославна поднялась на стены Путивля и воззвала к последней своей надежде: Русской Земле, которая теперь - одна Игорю защитой.
  
  Потому что там, где теперь Поле Половецкое, тогда, когда князья еще не отказались добровольно от своего дара, там была Русская Земля!
  
  Она никуда не делась, мы соседи и родственники с половцами и по одной Земле ходим.
  
  Только она теперь может его спасти, если нужен он ей, воин и полководец, выступивший на ее защиту.
  
  Потому что победители за него такой выкуп назначили - две тысячи гривен - который равен дани с одного народа, навроде еми, и который совершенно неподъемен. И отказались других пленных за выкуп отпускать прежде Игоря.
  
  А Русская Земля - это и реки, и ветры, и солнце, и поля. И верхний мир, и средний, и нижний. И все это - Троянь, как тресветлое Солнце. И Русская Земля была до того, как храмы на ней встали, она древнее.
  
  И именно ее Ярославна попросила решить судьбу своего любимого. Ее - и бога. Без вмешательства людей. По праву оборотного ряда, по праву первых князей-оборотней.
  
  
  53. Прысну море полунощи,
  
  идутъ сморци мьглами.
  
  Игореви князю богъ путь кажетъ:
  
   изъ Земли Половецкой
  
   на Землю Рускую,
  
   къ отню злату столу.
  
  
  - Море полуночное возмутилось, смерчи взвихрились. Игорю князю бог-спаситель знак дает, путь домой показывает: нужно возвращаться из Земли Половецкой на Землю Русскую, к отчему златому столу черниговскому.
  
  Он сейчас - как Всеслав до него, услышавший призыв родного дома, колокола святой Софии.
  
  
  54. Погасоша вечеру зори.
  
  Игорь спитъ,
  
  Игорь бдитъ,
  
  Игорь мыслию поля мѣритъ
  
   отъ великаго Дону до малаго Донца.
  
  Комонь въ полуночи.
  
  Овлуръ свисну за рѣкою.
  
  Велитъ князю разумѣти:
  
  Князю Игорю не быть!
  
  
  
  - Погасли к вечеру зори. Игорь спит, но Игорь бдит, Игорь мыслью поля мерит от великого Дона до малого Донца. Готов ему уже конь в полуночи. Овлур свистнул за рекой: велит князю уразуметь: больше тянуть нельзя, иначе князю Игорю не быть живу.
  
  
  
  55. Кликну,
  
  стукну земля,
  
  въшумѣ трава,
  
  вежи ся половецкии подвизашася.
  
  
  
  - Вот и Русская Земля знаки князю своему подала: кликнула, стукнула, зашумели под ветром травы, заколыхались половецкие вежи.
  
  
  56. А Игорь князь поскочи
  
   горностаемъ к тростию
  
   и бѣлым гоголемъ на воду.
  
  Въвръжеся на бръзъ комонь,
  
  и скочи съ него бусымъ влъкомъ.
  
  
  
  - Вот и настало время для князя Игоря вспомнить дедов-прадедов. Вспомнить, что он князь-оборотень по праву рождения и этот его дар всегда при нем. Надо только принять его, осознать.
  
  Подала знак Земля - и Игорь князь обернулся стремительным горностаем, потек, понесся к тростникам, перекинулся в белого гоголя, переплыл реку. Так и бежать удобнее - в облике мелкого зверя, и оборачиваться, если раньше не оборачивался, легче.
  
  Взлетел за рекой на борзого коня, да недолго конь скакал, утомился - и тогда Игорь, почувствовавший силу, свой оборотный дар, скакнул с него уже серым волком.
  
  
  57. И потече къ лугу Донца,
  
  и полетѣ соколомъ подъ мьглами
  
  избивая гуси и лебеди
  
   завтроку,
  
   и обѣду,
  
   и ужинѣ.
  
  Коли Игорь соколомъ полетѣ
  
  тогда Влуръ влъком потече,
  
  труся собою студеную росу:
  
  претръгоста бо своя бръзая комоня.
  
  
  
  - И уже в облике волка Игорь, стелясь к земле, сторожась, потек к луговому, низкому, берегу Донца.
  
  А затем, набравшись сил, полетел соколом под грозовыми тучами, избивая гусей и лебедей на завтрак, обед и ужин.
  
  А уж коли Игорь-князь, Рюрикович, почувствовавший оборотный дар, соколом полетел, то и дружина его, хоть и малая, теперь тоже оборачиваться может.
  
  Влур волком несется, труся собой студную росу, потому как оба они своих борзых коней загнали, вырываясь из плена. И добрались они до Северских краев.
  
  
  58.Донец рече:
  
  "Княже Игорю!
  
  Не мало ти величия,
  
  а Кончаку нелюбия,
  
   а Руской Земли веселиа!"
  
  
  - Донец-река приветствует, величает князя на родном берегу: "Князь Игорь! Вот ты и добрался, наконец, до своих - не мало тебе величия, а Кончаку нелюбия, а Русской Земле - веселья!"
  
  
  59. Игорь рече:
  
  "О Донче! Не мало ти величия:
  
  лелѣявшу князя на влънахъ,
  
  стлавшу ему зелѣну траву
  
   на своихъ сребреныхъ брезѣхъ,
  
  одѣвавшу его теплыми мъглами
  
   подъ сѣнию зелену древу;
  
  стрежаще его гоголемъ на водѣ,
  
   чайцами на струяхъ
  
   чрьнядьми на ветрѣхъ".
  
  "Не тако ти", - рече, - "река Стугна;
  
  худу струю имѣя,
  
  пожръши чужи ручьи и стругы,
  
  рострена к устью
  
  уношу князю Ростиславу затвори.
  
  Днѣпре темнѣ березѣ
  
  плачется мати Ростиславля
  
   по уноши князи Ростиславѣ.
  
  Уныша цвѣты жалобою
  
  и древо с тугою къ земли прѣклонилось.
  
  
  - Игорь отвечает, величает в ответ спасителя:
  
  "О, Донец! Не мало тебе величия!
  
  Ты ведь лелеял своего князя на волнах, стал ему зеленую траву на своих серебряных берегах, окутывал его теплыми туманами под сенью зеленых древ.
  
  Сторожил его покой и безопасность гоголями на водах, чайками на струях, чернядями на ветрах.
  
  Не такова была река Стугна во времена дедовской славы.
  
  Худую струю имея, пожрала чужие ручьи и корабли, насытилась, разбухла, понесла грязные воды к устью, юноша князя Ростислава поглотила. На днепровском темном берегу плачется мать Ростислава по своему погибшему сыну. Уныли цветы от тяжести материнского горя и дерево к земле преклонилось".
  
  То есть Русская Земля, которая и реки, и холмы, и овраги, и трава, и туманы, и ветры, и птицы, и звери - сочла нужным вернуть Игоря князя, спасти его, Ольговича.
  
  А младшего брата Мономаха - главного защитника Русской Земли, если верить летописанию - после поражения забрала.
  
  И Игорь говорит, что не худо бы это помнить.
  
  Ведь тогда, когда половцы по-настоящему русским вломили, когда надо было на самом деле Русь отстаивать, Мономах быстро с Олегом Святославличем помирился и с ним, окаянным Гориславличем, за Муром загнанным исчадием ада, именно с ним, - ни с кем-то из своей многочисленной своры прихлебателей и подпевателей - в Поле пошел.
  
  Потому что знал, что иначе проиграет, это не князей лбами сталкивать.
  
   И Русь-то тогда они отстояли!
  
   Ярослав увлекся, начал руками махать. И сбил кухонное полотенце с нагана. Удивился.
  
  - Это что?
  
  - Тоже оружие, - важно сказала я. - Огнестрельное.
  
  - Я понимаю, что оружие, - отмахнулся Ярослав. - Огнестрельное оружие, к твоему сведению, достаточно давно изобретено. У тебя оно откуда?
  
  - Выкопала в подполье. Значит, он ничейный. Видишь дату? Давай стрельнем, а? Хоть разочек? Патроны есть...
  
  Ярослав задумался. Взял наган, ощупал, покрутил барабан. Явно заинтересовался.
  
  - Давай завтра к нам возьмем, - решил он. - Там в лесу укромных мест много, мы и попробуем. Отцу покажем - он таких еще не видел. Вот теперь и я маминого пирога захотел, словно сам из плена сбежал.
  
  - Ставлю чайник! - с удовольствием поднялась я.
  
  Опять время молнией промчалось. Только-только вроде бы сели...
  
  Не успел Ярослав пирога ко рту поднести - как его мобильный зазвонил.
  
  Ярослав помолчал в трубку, а потом сказал мне:
  
  - Я должен уйти. Надо в Северобайкальск за тортом для Звонки ехать. Заказали там специальный - чуть ли не с нее ростом. Завтра его сама увидишь - не торт, а крепость.
  
  - А он до завтра не испортится?
  
  - Говорят, если в холодном месте будет - нет.
  
  - Ну, иди, коли так...
  
  Ярослав ушел.
  
  Вообще-то я обрадовалась, что "Слово" закончится не сегодня.
  
  Сегодня я и ненакрашенная. И не одетая так, как нужно быть одетой, когда заканчивается "Слово о полку Игореве". И вообще...
  
  Ну ладно, сегодня мне надо:
  
   а) найти подарок Звонке,
  
   б) вымыть голову и завить волосы.
  
  То есть, не так:
  
   а) вымыть голову, точнее, перемыть ее после неудачной помывки и перезавить волосы,
  
   а пока они сохнут
  
   б) найти подарок Звонке,
  
   в) уложить в пакет белые колготки, волшебные туфельки, белый сарафан,
  
   г) наган зарядить.
  
  Хоть бы этого не забыть.
  
  Но, сначала, выпить чашку чаю и съесть кусок пирога. Интересно, что за торт они заказали?
  
  
  
  Глава двадцать вторая
  
  
  
  
  ПЕРВЫЙ СНЕГ
  
  
  
  Этим же вечером дядя с тетей вспомнили о своем святом долге, и когда они приехали - я торчала головой в кухонной раковине, полной пены.
  
  - О господи, - перепугалась тетя Неля, увидев такое. - Ты что, к нам приехать не могла? Баню бы затопили.
  
  - Голова долго сохнет, - пробулькала я из раковины. - Я уж лучше дома, сейчас закончу.
  
  - Мы тебе сала привезли, - обрадовал меня дядя Гриша. - Мировое сало, с укропом.
  
  - Я, бульк, сейчас, бульк...
  
  Прополоскав, кое-как, гриву, и соорудив на голове тюрбан из полотенца, я присоединилась к дяде и тете, рассматривая их, впрочем, с некоторым удивлением, словно год не видела. А ведь прошло всего несколько дней.
  
  - И не только сало! - заботливо добавила тетя Неля. - Смотри, какое миленькое платьице я тебе дарю. Клиентка, почему-то, отказалась и Анжелика тоже. Ну не выбрасывать же... Тем более, что позвонили Ясные, говорят, что пригласили тебя завтра на день рождения какое-то?
  
  - Да, завтра у их младшей дочери день рождения. Она славная, дядя Гриша ее видел.
  
  - Трещит без умолку, - подтвердил дядя Гриша, - и скачет, как белка. Шебутная девка.
  
  - Ну вот, обновка прямо к случаю, - обрадовалась тетя Неля.
  
  Платье, как ни странно, было неплохое. Кое-что спороть, пояс к платью подобрать - вот и еще один вариант.
  
  - Спасибо огромное!
  
  - Ладно, мы поехали, - растаяла тетя Неля, почувствовавшая себя настоящей доброй феей. - Расскажешь потом, что у них на стол подают.
  
  - Хорошо.
  
  - Дверь запри, - напомнил бдительный дядя Гриша.
  
  Я заперла дверь, уложила в пакет белые колготки, туфли, сарафан. Зарядила наган - это было куда быстрее и проще, чем отпарывать финтифлюшки с тетинелиного платья. Что же Звонке подарить?
  
  Долго искала, но, все же, нашла.
  
  
  ***
  
  
  Утро пятницы было сумбурным.
  
  Как всегда после ночи на папильотках.
  
  Пока я выдирала бумажки из головы, пока пыталась собрать волосы в какое-нибудь подобие прически... И вообще я не выспалась. Мне снился князь Игорь, горностаем несущийся к воде и серым волком сигающий с высокого седла.
  
  А потом - во сне - мы целовались с Ярославом, как в кино. Во сне все было гладко. Ничего не мешало, не смущало. Не пугало.
  
  А как проснулась - так все страхи ожили. Вот было бы "Слово" размером с "Властелина колец" - я бы как-то подготовилась, привыкла, что ли...
  
  В школе все радовались, что неделя на исходе. И я тоже. И даже Ярослав, который исчез на урок раньше, бросив мне коротко: "Я за тобой зайду".
  
  День этот выдался золотой и тихий...
  
  Я ехала на маршрутке в Душкачан и так пригрелась у окна, что чуть не заснула.
  
  Дома солнце, бьющее в южные окна, нагрело пол и верстак. Стрекозы на лампе сияли эмалевыми боками.
  
  Я быстро сделала уроки, чтобы сегодня вечером ни о чем не думать, веселиться с чистой душой.
  
  Потом расплела косу, еще раз тщательно расчесала новенькие кудри: надеюсь, прическу мне Ярослав со Звонкой у себя дома сделают. Там и, кстати, станет понятно, что победит в борьбе за титул моего бального наряда, их штора или тетинелино платье.
  
  Высунула нос на улицу - было так тепло и солнечно, словно лето решило вернуться. Пахло нагретой землей, сухой картофельной ботвой, крашенным масляной краской крыльцом - крылом.
  
  В папиной куртке даже жарко, наверное, будет.
  
  Но это сейчас, к вечеру обязательно похолодает, так что лучше не рисковать.
  
  Ярослав задерживался.
  
  Я погуляла вокруг верстака.
  
  Открыла "Слово" - за Игорем погоня, по следу едут Гзак и Кончак - закрыла. Не буду портить удовольствия.
  
  Ярославу этот кусок на один зуб - а я проиграла по всем статьям...
  
  А вдруг мы уже сегодня ночью будем с ним целоваться?
  
  Может быть, мы "Слово" в их библиотеке закончим? Но там Звонка обязательно путаться под ногами начнет...
  
  Когда Ярослав открыл дверь и заглянул, то увидел: я пригрелась на солнце, как кошка, сидела за верстаком, положив на солнечное пятно руки, а на руки склонив голову.
  
  Сказал:
  
  - Ага, - и закрыл дверь.
  
  Пошел за дровами.
  
  Вошел с охапкой, начал растапливать печку.
  
  - К ночи, говорят, похолодает.
  
  - Скорее всего. Уж слишком тепло.
  
  - Ты готова?
  
  - Угу. Вон пакет на диване. Наган на верстаке.
  
  Ярослав растопил печь, убедился, что тяга хорошая, плотно закрыл дверцу.
  
  - Думаю, ничего не случится в твое отсутствие. Но вечером я сюда загляну, проверю.
  
  - Соколом?
  
  - Соколом.
  
  - А почему я не вижу, как ты в него оборачиваешься? Что надо сделать, чтобы обернуться птицей?
  
  Ярослав - смотреть на него снизу верх, с поверхности столешницы, было интересно - пожал плечами.
  
  - Ты просто взлетаешь. И все.
  
  Солнечное пятно медленно уползало от меня. Ярослав прошел мимо, близко-близко, легконько пощекотал меня по шее. Заметил:
  
  - Красиво завилась.
  
  Взял с верстака еще вчера заряженный мною наган.
  
  - Пойдем?
  
  - Пойдем.
  
  Ярослав опустил наган в карман своей куртки.
  
  Я встала, лениво потянулась. Солнце сегодня какое-то сумасшедшее. Или это я за неделю так вымоталась с нашими историческими штудиями?
  
  - Ты сегодня отцову дружину увидишь, - пообещал от двери Ярослав.
  
  - Старшую или младшую?
  
  - Верную.
  
  Я надела папину куртку. Ярослав подхватил мой пакет, и мы вышли на теплое крыльцо. От бревенчатой стены тянуло разогретой солнцем смолой. Теплынь... Смотреть на белые макушки гор на той стороне верхнеангарского сора было странно.
  
  Мы стали подниматься к тайной тропинке. С берез, как золотые монетки, падали листья. Мы пересекли трассу, спустились к тропе.
  
  В ложбине затаилась тень, терпко пахло мхом, грушанкой, ольховыми шишками. Лесная дорога была усыпана листьями, но и зеленая трава упрямо топорщилась то тут, то там.
  
  Тучи к вечеру, все-таки, решили появиться, потихоньку наползали из-за гор. Прямо на глазах солнечный свет угасал, хотя до заката и было еще время.
  
  Мы миновали сворот на кладбище. Прошли обугленный пень, добрались до развилка. Дальше узкая лощина раздавалась вширь. Здесь мы были уже довольно далеко от трассы, проносившихся по асфальту машин слышно не было.
  
  До пролома в стене, ведущего в зачарованную резиденцию Ярослава оставалось рукой подать. Чуть пройти, миновать прогалину, подняться к кустам, за которыми при приближении Ярослава начнут вырисовываться контуры высоченной каменной стены.
  
  И шагнуть через пролом в ней.
  
  Слева от нас полого поднимался вверх склон, справа затаился овраг, по дну которого текла речушка.
  
  На той стороне прогалины за кустами замаячило нежно-персиковое пятно.
  
  - Смотри! - дернула я за рукав Ярослава.
  
  В ворохе шелковых воланов, бантов и ажурных кружевных оборок к нам легко неслась Звонка, выбежавшая за пределы резиденции навстречу брату. Видимо, стояла там, у каменной стены ограды, высматривая нас, а как увидела - птичкой выпорхнула наружу, прямо в лакированных праздничных туфельках и белых колготах.
  
  Она в свой день рождения как никогда была похожа на ожившую куклу наследника Тутти, нарядную, кудрявую, веселую.
  
  Где-то, похоже над горами, сухо громыхнуло.
  
  Звонка пересекла какую-то границу, словно незримую ниточку паутины на ходу зацепила, - но солнце, так весело сверкавшее на блестках, которыми щедро было расшито ее платьице, почти летнее солнце словно опомнилось и исчезло, тяжелые тучи с металлическим лязгом сомкнулись в небе, отрезая его от земли.
  
  Стукнула земля, всшумела трава...
  
  На наших глазах почва вспухла и стала выворачиваться, словно в нее врезался, как айсберг в ледяные поля, клин другой земли, нездешней...
  
  Звонка вдруг резко отодвинулась, отъехала от нас вместе с тем залитым светом пятачком, по которому бежала.
  
  Справа, из оврага, показались литые головы огромных темных псов. А потом и тела. Псы окружили Звонку и ужасающе неспешно, даже лениво погнали по чужой земле, как зайчонка.
  
  Визжа от ужаса, Звонка бежала к нам - и падала навзничь, зацепившись за что-то в жухлом разнотравье. Поднималась - и через несколько шагов снова падала. Псы не торопились ее подмять, словно удерживаемые пока еще на невидимой сворке.
  
  Что-то тяжелое ударило меня по ноге.
  
  Сбросив куртку, Ярослав в диком, яростном броске оборотился в огромного волка и прянул наперерез псам, сшиб вожака и покатился вместе с ним по чужой земле.
  
  Глухой стук стал громче: от пролома в ограде резиденции, взрывая землю копытами, несся огромный дикий бык, буйный тур. Буй Тур Светослав, видно отправившийся на поиски исчезнувшей дочери.
  
  А из оврага вырос, словно из темноты вылупился широкоплечий всадник на огромном лоснящемся коне, в блестящем доспехе, в златом шлеме. Лицо под шлемом закрывала черненая, в серебряных узорах маска. Темные провалы глаз, хищный орлиный нос. Личина.
  
  А за ним из оврага поднялись вооруженные копьями всадники в черных капюшонах.
  
  Земля все продолжала выворачиваться.
  
  Звонка бежала ко мне - и не могла добежать, Ярослав уже смял вожака, на часть своры накинулась на волка, а часть продолжала гнать Звонку.
  
  Из пролома в стене, которая на глазах стала четкой, различимой до последнего камешка, вылетело стрелой что-то белое. А потом словно кто-то резкость навел - и я увидела несущуюся на коне маму Ярослава, Любовь Ивановну. Ее молочно-белое праздничное платье было разодрано почти до пояса, чтобы не мешать взлететь в седло, белая шаль опоясывала бедра. Темные волосы разметало по плечам и спине, а лицо было белее платья.
  
  И рассказывать дальше о случившемся приходится куда дольше, чем все оно было на самом деле.
  
  Звонка в очередной раз упала, лай собак за ее спиной был похож на раскаты грома.
  
  Резкая боль в ступне вырвала меня из оцепенения. Я глянула вниз - сброшенная куртка Ярослава, оттопыренный карман. Всякому будет больно, если ему на ногу револьвер системы наган упадет.
  
  Новички берут наган двумя руками. Локти лучше прижать к телу, так себя увереннее чувствуешь. Сначала отводят вниз тугой курок. И ровно, плавно, без дерганья нажимают на спусковой крючок. Семь пуль в барабане. Металл и порох.
  
  И я не виновата, что техника безопасности не соблюдена - все впереди, а не позади меня. Здесь уже не до безопасности.
  
  Я не пыталась вести прицельную стрельбу - просто звук выстрела все равно громче, чем рык очумевших псов.
  
  Я страшнее их!
  
  Надо было увидеть лицо, глаза Любовь Ивановны, чтобы в одно мгновение понять, что произошло, и что произойдет.
  
  Мстислав, лютый враг их, и не думал умирать, он обманул Ясных. Нашел потайную дорогу к их дому. Затаился, дождался. Заманил в западню. Сейчас собаки сомнут Звонку прямо на глазах матери и займутся Ярославом. И семя Святослава будет истреблено, как и говорилось в заклятии. Отчаяние Любовь Ивановны откроет новую тропу в будущее. В какое время, в какое место они уйдут чрез поля на горы - неизвестно, но, конечно, седьмой дорогой будут огибать мир, где осталась лежать на осенней земле растерзанной розовой куклой их маленькая девочка.
  
  А я?
  
  А что делать мне?!
  
  Мама, папа, Ярослав - я не выдержу, я просто не выдержу! Так нельзя!
  
  Я защищала себя, только себя и никого другого.
  
  Просто папа говорит, что иногда нужно спокойно и хладнокровно стрелять, а поплакать можно и потом, в безопасности.
  А сейчас нужно было стрелять.
  
  Наган одна тысяча девятьсот четвертого года выпуска бил через раз, с осечками. От отдачи ныли локти.
  
  Пули врезались в воздух над чужеродным клином земли - и вспыхивали китайскими фейрверками, осыпались искристым дождем.
  
  И Звонка, которая почти добежала до меня, осталась по эту сторону огненной завесы, а ее семья, ее враги и преследователи - по ту.
  
  Пламенный дождь опал, но невидимая стена осталась. Время за ней словно замедлилось: видно было, как неспешно вылетают из пролома вслед за княгиней Святославлей верная дружина, с оружием, но без броней, а когда им было в броню-то облачаться...
  
  Как Ярослав, отшвырнув пса, поворачивает ко мне лобастую голову - а глаза у него не волчьи, глаза у него свои.
  
  Один из всадников на мгновение закрывает его - с запасным конем в поводу, и вот Ярослав снова в человеческом облике, в седле, с червленым щитом и длинным копьем. И камуфляж его на этом фоне смотрится странно.
  
  А в глазах Ярослава не радость, что Звонка спаслась, в глазах у него ужас. Ужас и отчаяние.
  
  Потому что страшный всадник в черненой личине медленно-медленно поворачивается в мою сторону.
  
  Он видит Звонку, мертвой хваткой вцепившуюся в мою коленку.
  
  Он видит меня.
  
  И быстро, по-птичьи, поворачивает голову в сторону Ярослава. Ловит его взгляд. Снова смотрит на меня.
  
  И разворачивает коня, ловко уклоняясь, даже не взявшись за оружие, от удара тура, нацеленного в бок.
  
  Поворачивается - и исчезает в низине, в окружении своих телохранителей.
  
  А за ним в погоню несутся Ясные, их дружина.
  
  И словно кто-то из всадников, уходя в прошлое, задел нависшую тучу острым стружием своего копья, распорол толстое мохнатое брюшко, и на землю, на Звонку, на трупы черных псов, заваленных Ярославом, стали мягко планировать огромные пушистые снежинки.
  
  Тонкий аромат свежего снега мешался с кислым запахом пороха, стреляных гильз.
  
  Меня мутило, наган я кинула на землю. Звонка отцепилась от колена, повернулась, - и сказала тоненьким голосом, увидев, как последний воин исчез из виду:
  
  - Княженика, ты закр-р-рыла тр-р-ропу.
  
  И меня вытошнило в ближайший куст.
  
  Тело словно хотело вывернуться наизнанку, сил в перерывах между очередной волной дурноты и отчаянной рвоты хватало лишь на мысль: "Неужели каждая сказка заканчивается так?"
  
  Меня полоскало, снежинки падали на затылок и таяли.
  
  Я бы, наверное, так и сдохла там, если бы не Звонка. Пяти, нет, уже шестилетняя девочка оказалась крепче меня. Она подобрала наган, спрятала его в пакет.
  
  - Княженика, надо уходить, - услышала я за спиной ее голосок. - Домой мне нельзя. Он теперь знает. Надо след сбивать. Наши вернутся, ты не бойся. Наши вернутся.
  
  Удалось наскрести немного свежего, пушистого снега, пожевать, прогоняя отвратительный блевотный привкус во рту.
  
  Я встала - меня все равно мутило и шатало в разные стороны.
  
  Звонка, обернувшись в сторону своего, недоступного отныне дома, что-то шептала. Какие-то заклинания.
  
  Каменная стена таяла на глазах, становясь прозрачной, призрачной, только снег обрисовывал теперь ее контуры.
  
  От дневного тепла не осталось и следа, северная осень, плавно переходящая в зиму прямо на наших глазах, воцарилась кругом.
  
  Звонка в своих помятых, обтрепанных кружевах была похожа на въерошенного, нахохлившегося воробья.
  
  Я отдала ей папину куртку со своего плеча - она была, хотя бы, теплая, мною согретая. Звонка в огромной для нее черной потертой кожанке сразу стала похожа на беспризорника времен гражданской войны, как их показывают в кино.
  
  Сама я накинула брошенную куртку Ярослава. Запахнула поплотнее. Вид у меня был не намного роскошнее. Зато тепло, ведь снег с каждой минутой валил сильнее и сильнее. Из мягкого, пушистого, ласкового становился мелким, злым и колючим.
  
  Я взяла Звонку за руку, подобрала пакет с подарком, с праздничными нарядами, с наганом - и мы пошли обратно в Душкачан.
  
  
  ***
  
  Представляю, какой видок у нас был - как у бедных ежей-переселенцев.
  
  Я не рискнула вернуться домой обычным путем. Пользуясь разыгравшейся метелью, мы прошли трассой над Душкачаном, потом, по краешку, лесом, спустились к железной дороге, и уже под ее прикрытием, со стороны болот, добрались до моей избушки.
  
  Снег засыпал наши следы.
  
  Я поднялась на крыльцо, нашарила на веранде веник, размела и крыльцо и дорожку, чтобы никто не понял, что тут прошли двое. Сжавшаяся от холода и страха Звонка добросовестно, обеими руками держала пакет, ожидая меня на верандочке.
  
  Я открыла ключом замок, сняла его, распахнула дверь.
  
  Мы вошли.
  
  Дома было чисто, тихо и тепло. Затопленная Ярославом печка уютно потрескивала.
  
  Силы мои закончились и я села на пол прямо у порога от нахлынувшей внезапно слабости.
  
  На Звонкиных локонах блестели крупные капли, как роса на траве, - снег растаял. Она вышагнула из папиной куртки, как черепашка из панциря.
  
  Если ее не переодеть и не напоить горячим питьем, она простынет.
  
  Нельзя, чтобы она простыла.
  
  Оставив пакет у входа, я по стеночке поднялась, добралась до чайника, включила. Как же у меня дома сегодня тепло...
  
  От влажной куртки Ярослава стало отчетливо пахнуть горьким лаймом, морской свежестью. У меня горло перехватило, захотелось завыть в голос.
  
  Звонка терлась у печки, как котенок. Пристроилась, наконец, у теплого, обтянутого крашеным листовым железом бока.
  
  И вдруг убежденно сказала:
  
  - Он тепер-р-рь нас будет искать. Мстислав Лютый. У тебя кр-р-репкий дом, Княженика?
  
  "Куда уж крепче", - мрачно подумала я. - "Дунь - и улетит, крыльцом размахивая".
  
  - Ты сейчас выпьешь горячего чаю с вареньем и заберешься под одеяло, хорошо? - попросила я Звонку. - Я тебе дам мою футболку, а твое платье и колготки мы повесим сушиться.
  
  - Пр-р-равда? - обрадовалась футболке Звонка.
  
  Общими усилиями мы стянули с нее мокрые шелка. Распутали поникшие банты. Звонка добросовестно выпила большую кружку чая с малиной, послушно забралась на мою лежанку за печкой. Я включила ей светильник.
  
  - Тут тепло-о-о..., - обрадовалась Звонка. - И светло.
  
  - Вот и отогревайся, а я делами займусь.
  
  Я повесила звонкины платье и колготы на веревку в закутке за кухонным шкафом. Влажные туфли ее набила газетой и поставила на табурет сушиться. Другой обуви нет, а полы у меня холодные...
  
  Куртку Ярослава отнесла на лежанку к Звонке. Будем ею укрываться. А спальный закуток надо срочно делать невидимым.
  
  Пришлось достать молоток, гвозди, протянуть через всю избу, от западной стены до восточной веревочку. (Проверять, можно ли вбивать в печку гвозди, я как-то не решилась, хотя тогда расход веревки уменьшился бы ровно в два раза.)
  
  Достала новую чистую простыню поярче, прицепила ее на веревку прищепками, закрывая лежанку. Занавеска получилась хлипкая, но уж лучше такая, чем вообще никакая. Убрала молоток и гвозди на нижнюю полку стеллажа.
  
  Метель снаружи разыгралась. В окна словно кто-то мохнатыми лапами колотил. Надо ставни бы закрыть...
  
  Я тоже переоделась в домашнее, сухое. Теперь нужно пакет разобрать.
  
  Вынула из него подарок.
  
  Ах да, сегодня же праздник...
  
  - С днем рождения тебя, Звенислава!
  
  Я вручила Звонке калейдоскоп. Мой, старый. Показала, как смотреть в него, как трубу крутить, чтобы разноцветные стеклышки осыпались, отражались в зеркалах, рождая узоры немыслимой красоты.
  
  Звонка обрадовалась.
  
  Зарычала, глядя в трубу:
  
  - Кр-р-р-расота!
  
  А ветер все усиливался, и уже не мягкой лапой, а стальными когтями царапал в стекла, словно требуя: "Выходи!"
  
  - Не очень кр-р-репкий дом, - сказала Звонка, прислушиваясь к ветру. - А он любит ненастные ночи, тогда подкр-р-радываться легче. Он хочет нас найти, я знаю. Это все из-за меня.
  
  - Почему из-за тебя?
  
  - Нельзя было выходить, а я вышла. Я вас так ждала, так ждала... А он меня дожидался. Теперь он будет кр-р-ружить у нашего зачар-р-рованного дома. Но не попадет, нет-нет, не попадет! Там кр-р-репкая стена. Он поймет, что там нас нет, будет искать тебя и меня.
  
  Я вдруг подумала, что там, за каменной стеной, остался праздничный торт - а он ведь испортится! Люди ушли, лошади ушли, мерседесовскому джипу в гараже ничего не сделается, оранжевому "Магирусу" - тем более.
  
  Цветы, так любовно выращиваемые Любовью Ивановной, наверное, засохнут.
  
  И торт - размером со Звонку - пропадет.
  
  В пакете остались платье, сарафан, белые колготки и туфли в отдельном мешочке, и наган.
  
  Я разложила все это на столе.
  
  Говорят, оружие надо чистить после стрельбы. А как? Покрутила барабан - в нем один патрон остался. Самый, наверное, осечный.
  
  Ветер за окном завыл по-волчьи, заухал филином, застонал на все лады.
  
  От ужаса сжалось сердце.
  
  С наганом в руке я выскочила на крыльцо. Вокруг бушевала завывающая темень, секла по лицу ледяной крупой. Того и гляди враждебные вихри обернутся всадниками в черных клобуках, страшными псами, проступит золоченый шлем и железная личина под ним, надвинется на меня огромный конь...
  
  Последняя пуля ушла в снежную круговерть. Выстрел получился на удивление громким.
  
  Его услышали.
  
  Донесли.
  
  Очень скоро сквозь метельные завывания пробилось урчание мотора. В избу ворвался разъяренный дядя Гриша:
  
  - Алиса, мать твою, ты что творишь?! А ну-ка сдай оружие! В ментовку захотела?
  
  Как я ему обрадовалась!
  
  Звонка затаилась под одеялом, как мышь за печкой, а я сидела прямо на верстаке, скрестив ноги по-турецки, и блаженно слушала, как дядя Гриша костерит меня на все лады.
  
  - Я думал, Алиска, ты человек нормальный, взрослый, а ты вон чего вытворяешь! Да как тебе только в голову пришло, скажи на милость? Первый раз позвонили, у дач стреляют - я ж не обратил внимания. А уже надо было ехать уши тебе драть!
  
  - А я его в морковке нашла! - огрызалась яростно с верстака я. - Думала, заржавел весь от старости. Не надо был его бросать где попало - и не нашла бы!
  
  - Да я и не хотел! От Нели пришлось прятать второпях. Тоже, прицепилась как клещ, либо сдай, либо выкинь. Ага, щас. Просто побежал сдавать. Вы же бабы, такой народ, - с вами же по-хорошему никак нельзя! Потеряла ты мое доверие, Алиска, так и знай!
  
  Дядя Гриша заграбастал и наган, и мешочек с остатками патронов, открыл подполье, спустился туда и начал опустошать свои тайные запасы.
  
  - Все домой увезу! - гремело из подполья. - В гараже придется заховать, вот не было печали! Устроила ты мне праздничек, спасибо!
  
  На свет божий начал появляться самый разнообразный арсенал. Ничего себе, сколько дядя Гриша тут добра схоронил!
  
  Да несчастный наган по сравнению с этим армейским складом - тьфу!
  
  - Ну и хорошо, - бурчала я. - Ну и замечательно, мне крепче спать. Один раз всего пострелять решила - и все, теперь преступник на всю жизнь!
  
  - А если ты один раз со скалы решишь прыгнуть? Нашла отговорку! Скажи спасибо, что участковый меня уважает, не то уже в каталажке бы парилась. Расстроила ты меня, Алиска, ох, расстроила! И вообще - где этот твой? Где деньрождение?
  
  - Закончился. У них там помер кто-то из родственников, телеграмму принесли - они все срочно поехали, даже торта не попробовав.
  
  - Да ты что? - обрадовался несказанно дядя Гриша.- В смысле, грустно, конечно, а что поделать... Жизнь - она штука такая. Сложная.
  
  Он начал переносить свое добро в жигуль. Буря за окном немного поутихла, словно вытеснила отсюда тепло и успокоилась.
  
  Дядя Гриша несколько раз ходил туда-сюда, наконец, вынес последнюю партию.
  
  Вернулся и сказал:
  
  - Ты теперь, Алиса Андреевна, на условном сроке. Еще чего-нибудь выкинешь - переселишься с Нижний, как миленькая, поняла?
  
  Я промолчала.
  
  - Запрись!
  
  Надув обиженно губы, я слезла с верстака, закрыла за дядей Гришей дверь, накинула крючок.
  
  Послушала у двери, как затихает шум мотора.
  
  Дядя Гриша уехал, и затаившиеся было страхи, - снова вылезли из всех щелей.
  
  Что мне теперь делать?
  
  Как жить дальше?
  
  Что с нами будет, со мной, со Звонкой?
  
  Заглянула за занавеску. Звонка, выронив калейдоскоп на подушку, тихо сопела носом. Укатали сивку крутые горки.
  
  Я почувствовала, что зверски проголодалась.
  
  Прошла на кухоньку, включила чайник, села у кухонного стола.
  
  За окном, полуприкрытым занавеской, было черным-черно. "Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя..." У Пушкина хоть няня рядом была, а у меня, кроме Звонки, никого не осталось.
  
  И так-то было хреново, а тут еще на меня обрушились мамины страхи: теперь я поняла, почувствовала, как сильно она боялась, когда папа уходил в очередной рейс. Как мучительно ждала его обратно.
  
  Зима пришла. У Звонки ни теплой одежды, ни обуви. Одни кружева.
  
  Чем я буду ее кормить?
  
  А если я начну покупать больше продуктов, и об этом донесут тете Неле?
  
  Нельзя!
  
  Если кто-то узнает о Звонке - ее заберут!
  
  Меня скрючило от ужаса.
  
  Ее заберут и сдадут в детский дом. Исключительно для ее блага. Чтобы ребенок учился и воспитывался под присмотром специалистов, чтобы не пропал в этом жестоком мире - и прочая лабуда.
  
  Ее - маленькую княжну Звениславу Святославишну - сдадут в детский дом. В наш детский дом. Современный.
  
  И она там умрет.
  
  Что я тогда скажу Любовь Ивановне?!
  
  Меня затрясло. Представилось, как к избушке подъезжает машина, выходят какие-то люди, наверное, педагоги и милиция, с исключительно благими целями выволакивают упирающуюся, плачущую Звонку.
  
  Мне захотелось раздобыть какой-нибудь пулемет из арсенала дядя Гриши и отстреливаться от них всех до последнего.
  
  Не отдам я им Звонку, это для нее - верная погибель!
  
  Я сама здесь, в избушке, на птичьих правах. И то только потому, что все знают дядю Гришу и тетю Нелю, знают, какие они хорошие.
  
  Да дядя Гриша за меня любого на лоскутки порвет, а тетя Неля, если понадобится, до президента дойдет, не дрогнет и глазом не моргнет! Когда в стране все рухнуло, она не растерялась, поехала на китайскую границу, начала в клетчатых сумках одежду возить. Половину поселка одела, как смогла.
  
  Их с дядей Гришей тогда тоже так приложило, что они боялись еще кого-нибудь, кроме Анжелики, завести.
  
  Тетя Неля моталась, словно проклятая, туда-сюда, а дядя Гриша жил как отец-одиночка: забирал после работу Анжелику из садика и кормил ее на ужин слипшимися макаронами. А по воскресеньям заворачивал в старый овчинный тулуп и вывозил с собой на рыбалку.
  
  А тете Неле столько пришлось на открытом всем ветрам рынке померзнуть, пока она на свой "Версаль" заработала...
  
  Их весь поселок знает, и они весь поселок знают.
  
  И я при них, тоже своя.
  
  А Ясные здесь еще чужие. Если бы прошло чуть больше времени, если бы их узнали получше...
  
  Но раз получилось, что получилось, то значит так: Ясные срочно уехали всей семьей. Скоро приедут. Наверное...
  
  Все хорошо.
  
  Никто не должен знать, что Звонка у меня в избушке.
  
  Блин, если бы она умела оборачиваться, как брат - хоть мышкой! - насколько проще бы было, чуть что, сразу - юркнула в норку и привет.
  
  Ей нельзя днем выходить даже в туалет на краю огорода: заметят.
  
  А где мне взять горшок?
  
  И денег на карте совсем мало...
  
  Если покупать не хлеб, а муку, и печь лепешки - тогда никто не сможет посчитать, одна я их ем или в компании.
  
  Картошка у меня есть, морковка. Рыба, спасибо дядя Грише. И еще будет.
  
  О! Сало. Мировое сало с укропом.
  
  Детям нужно молоко.
  
  И каша. И яблоки.
  
  Если брать четыре яблока на неделю - это почти килограмм. Резать их напополам, половинка на один день, половинка на следующий. Звонке по пол-яблока на всю неделю хватит. И мне последняя половинка - на воскресенье. Нормально. Яйца тоже хорошая еда. Можно оладьи делать, кормить Звонку оладьями с вареньем.
  
  О! Можно сахар растапливать на чугунной сковородке, добавлять капельку варенья - получатся леденцы. Выливаешь потом на какую-нибудь бумажку, оно застывает, как стекло становится. Только бумажка к языку противно прилипает, надо ждать, пока намокнет и отлипнет.
  
  Главное, чтобы Звонка не заболела. Тогда - точно кранты.
  
  Надо что-то придумать с одеждой. Надо что-то придумать... Но уже не сегодня, глаза закрываются.
  
  Наверное, надо бы было горестно сказать, что измученная думами, я так и заснула за кухонным столом.
  
  Но ведь это неправда!
  
  Я не сумасшедшая, за кухонным столом спать, когда у меня лежанка за печкой есть. Да и диван тоже. В избушке по полу холод гуляет, между прочим, не особо-то за столом поспишь.
  
  Поэтому я проверила будильник - завтра в школу - и забралась на нары.
  
  Звонка доверчиво прижалась ко мне, схватила мою руку горячей ладошкой. Сказала сквозь сон:
  
  - Он вернется...
  
  Я опустила голову на подушку, уткнулась лицом в куртку Ярослава, вдохнула горький лайм и морскую свежесть - и отключилась.
  
  
  Глава двадцать третья
  
  
  ОДНИ
  
  
  Окончание следует...
  
  Поддержать книгу "Княженика" можно перечислив помощь:
  Яндекс-деньги: 410011396152876
  Киви-кошелек:+79148889453
  Карта Сбербанка: 676196000146388542
  можно распространить информацию о книге - и это тоже будет поддержка. С уважением, Галанина Юлия.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"