- Как Она могла не любить твой стиль, твои знания, твой метод, твоё творчество, от которого у меня жар в теле? - это Маруся здорово подготовилась. - Ладно - не любить тебя, но твоё Дело?
А мне было плохо, накануне, ночью. Так плохо, как никогда. Нечто раздирало меня. Эти таинственные переживания связаны с Нею. И никогда я не думал, что буду переживать подобное.
- Она ведьма, - не то спросила, не то определила Маруся.
- Сейчас это престижно - выставлять себя ведьмой. Разные магические навыки поднимают статус. Можно и без публичной практики чувствовать себя исключительным шпионом.
- Она действительно может влиять, воздействовать?
- Действительно.
- Тогда Она тебя приворожила, - безапелляционно заявила Маруся, как это делают мохнатые бабушки лет семидесяти. - Ты не хочешь снять приворот?
Здесь я тут же осознал, что попадаю в еще более липкую паутину ведьмаческих дел.
- Наверняка Она просчитала тебя, чтобы сосать твою тоскливую энергию. Она, хоть и тоскливая, но энергия, ее подпитка. Она с тем и вступила с тобой в отношения, чтобы наприлипать к тебе присосок. Ты мучаешься по Ней, а Ей в кайф. Она же тебя в такие моменты на лопатки кладёт, ты Её донор. Но это можно снять...
- Как?
Не нужно мне было спрашивать. Маруся посмотрела на меня именно тем взглядом, который вот уж точно можно было бы назвать ведьмовским. И я сразу понял, как она может снять чары. И тут же у меня началась внутренняя лихорадка. Мало кто знает - что это такое.
Во мне из глубин поднимается дрожь, будто в венах появляется не то огонь, не то кислота. Печёт и ноет тело, в груди сердцебиение, бросает в пот, слабость... Это приходит Она в своём могуществе. Она караулит и бдит моё тело, Её пищу. Она не высасывает все соки зараз, чтобы можно было возвращаться еще и еще. Она умнее пауков.
И чтобы не быть окончательной жертвой, я взялся быстро-быстро рассказывать Марусе про то, что Светлана Ш. была моим типом, тем образом, который вышиб меня из колеи дурной бесконечности.
Маруся сначала раздражённо не слушала, оскорбившись на мой отвод ее предложения, но затем увлеклась энергичным рассказом. Наверное, тысячу раз я повествовал сам себе, кое-кому и Ей эту историю, когда на абитуре поднимался на третий этаж, и на лестничном повороте столкнулся с ней. Она озадаченно присела над чемоданом и большущей сумкой, передыхая. Она сидела на корточках - в воздушном ярком платье, типа сарафанчика, бретельки на плечах, светлые локоны, вытянутая шея (проклятая шея!), поворот головы ко мне и взгляд снизу вверх. Взгляд голубых глаз. Это был удар небесной кувалдой. Я не думал, что именно моё (такая) существует в реальности. Даже залихватское воображение не всегда приближалось к такому желанному образу. Я машинально прошагал несколько ступеней вверх, всё-таки очумело остановился. Обернулся, включил свои разбитные приёмы и предложил помочь. Потом я уходил от ее комнаты, всё еще не веря, что это со мной случилось...
Но что случилось? Тогда еще почти ничего - сладкий яд медленно полз по моим клеткам - пока во мне оставался привычный завод разбитного поведения. За время абитуры я успел побывать в поцелуйных сношениях с несколькими. И если бы не обилие пива и споров в нашей комнате, я бы заделал дочке генерала ребенка, а приветливый генерал сделал бы мне карьеру.
Так получилось, что абитура до сих пор остаётся ярчайшим краеугольным событием в моей жизни. И это при том, что я выдерживал значительные нагрузки по подготовке к экзаменам и бешеные страхи. А еще кипели громоподобные споры с Серегой, тайны с наркоманами, изнурение от жары, лежбища на пляжах, пиво в целлофановых пакетах, экзамены, трамваи, корабли в бухте, фуникулёр - и постоянная сладость от того, что она, Светлана, где то недалеко на этаже - в трех комнатах от нашей.
- Я не думал о любви, Маруся. Я не хотел никакой любви. Я не хотел этой встречи, не знал, что такое возможно. Мне нужны были десятки девок, я должен был бежать по их телам, как оголтелый, - в какое-то царство Истины. Но меня сшибла с ног небесная кувалда. Я упал, я остался лежать, распластанный. Мимо меня проходили десятки девчонок и прощально целовали в губы. И я уже не знал, то ли я мертв, то ли это сон. Мне нужно было проснуться. И я просыпался года полтора-два.
- Ты такой наивно ранимый, - в ее голосе послышалась нота досадного скепсиса.
Пятнадцатая посиделка
- Может, твой удар по Китаю - это из пушки по воробьям. Говорят и китайцы однажды истребили всех воробьев, а потом закупали их в Европе, потому что гусеницы размножились...
- Это ты к чему?
- Её просто не было в Китае.
- А где же Она, по-твоему, была?
- В каких-нибудь Мытищах, под столом.
- Почему под столом?
- Ты память теряешь? - Маруся была довольна, что пригодилась мне с напоминанием.
Ах да, та ассоциация, когда Она атаковала меня в инете сообщениями, и у меня возник образ, что Она сидит в темном депрессивном углу, избегает контактов с миром, как это бывает с изнасилованными девушкам на первых порах. У меня возникало чувство, что я понемногу врачую Ее своим общением через переписку. Потом был скайп, Она демонстрировала свое неувядание, и всё подбиралась к главным вопросам и к основной цели - сделать меня партнёром по особому виду "покера".
- Маруся, а ты можешь увидеть, где Она сейчас? Она могла увидеть, а ты?
Маруся не могла, но сказала, что может, но не будет этого делать, потому что это проверить всё равно нельзя и что нужно прекращать мне себя растравливать. Вообще-то мне не очень хотелось знать, где Она территориально - я могу дотронуться до нее в любом месте. Она теперь этого избегает, но часто моё "электричество" застигает Ее врасплох, так что Она не успевает поставить заслон из мегалитов.
- Я хотела спросить, зачем ты пишешь Она с большой буквы? Дал бы ей какое-нибудь имя, типа Анжела, и тогда не выглядело бы так пафосно... И меня выставляешь фанаткой твоего творчества. Я не подхожу под это определение.
- А кто же ты такая?
- Я просто твоя пристальная читательница.
- Пристальная. Это хорошо.
- А по скайпу что Она тебе показывала? Ну, там грудь и еще что?
- Грудь Она не показывала. Моську.
Маруся фыркнула, не зная, что и подумать.
Но я ей показал пальцем на своё лицо.
- Ах, лицо!
- Маруся, почему у тебя порочное воображение? Я мог еще сказать и "киску". Потому что Она мне показывала свою кошку. И ты бы вообразила невесть что, но только не кота.
- Так у нее кот или кошка? - спасалась Маруся.
- Да сдох он давно.
- Ты не любишь кошек?
- Опять - любишь! Мне нравятся. Но не очень приятны кошатницы. Одна меня всё завлекала, а у самой полно кошек - запахи, шерсть, везде крутятся, выпрашивают. Такое впечатление, что и вся хозяйка в шерсти, и ты с ней в соитии, будто с кошкой. Я отказался. Хотя она была актрисой и певицей и приличной женщиной, исключительной. От ее песен я входил в некий резонанс, и мог поплакать.
- Из-за кошек отказался?
- Опять, Маруся, забываешь о моей многогранности. Если бы только из-за кошек - то, что за однобокий пациент я бы был?
- А что же еще?
- Понимаешь, - мне нужно было подобрать образ, метафору: - Я всё время перед прыжком, в подготовке. Я всегда готовлюсь прыгнуть. Хожу, общаюсь, ничего не делаю, или делаю банальные необходимости, общаюсь, как с тобой, например, но я жду - этого момента - прыжка!
- На кого ты нападаешь?
- Я не буду называть тебя дурочкой, но ты не забегай вперед, а то мне придется прыгнуть на тебя.
- Это было бы забавно, - с Марусей так бывает, она чувствует, что будет что-то очень серьёзное и важное, поэтому боится, что не воспримет.
- Я не нападаю. Я готовлюсь прыгнуть в иное, за настоящее, выпрыгнуть ИЗ, впрыгнуть в Нечто, пропрыгуть Сквозь... Перескочить из одного состояния в другое, из одного измерения в иное. Я все время готовлюсь к этому прыжку. Я настороже, как та же кошка. Только я готовлю эту подготовку и сам прыжок очень скрытно. Я не демонстрирую подготовку. Часто это ныряние-прыганье связано с трансформацией мышления и в основном с сочинительством. Знаешь, есть метроном, так вот я тоже ухожу то в иное, то возвращаюсь сюда. Сами прыжки не столь частые, как у метронома. - Я немного посмеялся, чтобы Маруся смогла сглотнуть услышанное. - Но они происходят очень быстро, и часть из них я могу упустить по разным причинам. Поэтому мне нужен некий медвежий угол, чтобы я смог быстро выразить свои путешествия. Я и связывался с некоторыми женщинами только поэтому - чтобы у меня было подобие стола и минимума бытового.
- О, я прекрасно тебя понимаю! Еще тебе важен покой, ну, уйти в одиночество. - Маруся сильно порозовела.
- И если мне подолгу мешают уходить в прыжки, то я не считаюсь ни с едой, ни с комфортом, ни с деньгами, ни с сексом, ни с красотой, ни с ласками, ни с чем - я умолкаю.
- И если даже это Она?
- Она - это моё основное произведение. Я мог перечитывать его заново и по-новому. Она мне не мешала редактировать Её же. Я мог зачитываться Ею...
- до дыр! - подхватила Маруся
Но я не стал упрекать ее в цинизме, а просто сказал: да.
- Вот! Поэтому Она удрала!
Шестнадцатая посиделка
Не знаю, может, Маруся и подразумевала мою мужскую несостоятельность или неумение как следует удовлетворить (как в кино или в порно роликах) женщину. Но вряд ли. Я не думаю, что Маруся столь цинична. Меня всегда не очень-то интересовало - получает ли чувство голубого удовлетворения партнёрша, то самое, что получал известный этим чувством великий генсек.
- Я, разумеется, признаю физическое удовлетворение сексом для женщин, и знаком с разными вариантами этого удовлетворения - от стонов до кряхтений и воплей с повизгиванием, но всё это сродни ощущениям от массажа, я очень сомневаюсь, что при этом в мозгах у женщин происходит взрыв, подобный рождению новой звезды и гибели старой... ну ... ты понимаешь? (Маруся почему-то избегала рассказывать о своих впечатлениях и ощущениях от секса. Скорее всего, не могла.) Ведь и от массажа можно застонать так, что сексуальные игры покажутся мышиной возней. Для женщины.
Меня почему-то не интересовало, сколько у Нее было мужчин, кто они и что Она испытывала. Я себе удивлялся. Меня не тянуло с Ней на какие-то обострения в интиме. Мне хватало всего обычного и классического, потому что интимное было лишь дополнением к Ее образу и поведению, к Ее сущности, которая удовлетворяла меня всего лишь Ее нахождением вблизи. Сексуальное, конечно, играло роль, но я знал пару девок таких сексуальных выкрутасов, с которыми наши с Ней постельности были просто невинными шалостями.
Впрочем, на первых порах это длилось часами и сутками, отчего особенности былого возбуждения на расстоянии рассеялись и исчезли. Мы вели обыденную жизнь с виду стандартной пары. Но внутри меня бушевал карнавал. Я был на празднике жизни.
Конечно, теперь я понимаю, что Она это не особо улавливала. Лишь иногда я замечал, что Ее глаза начинают блестеть от попадания в переживания моим чувствам и от любования Ею. Тогда Она начинала светиться. Этот Свет был отражением моей любви. Её лицо становилось ангельским. Эта красота насыщала меня на какое то время, пока Она не закатывала мне истерику.
- Всё понятно. Как это выражалось? - Маруся удовлетворилась.
- Банально и классически. Она всё больше и больше распоясывалась, и уже могла пытаться драться, а хлопала дверьми так, что они рассыпались. Еще Она кричала. У Нее обычный и очень тихий голос. Но тут появлялся другой...
- Бесы.
- Не то слово. Но всё же это эго. Это борьба за превосходство и управление, борьба за власть, такое явление всюду. Мир из этого соткан и ничего не поделаешь.
- А твоё воздействие? Ты же гуру.
- Эх, Маруся! Ты не слышала? Я сказал же - мир из этого соткан. Ты думаешь, что понимаешь, как работает эго, и сама так никогдашеньки не сделаешь, киваешь мне головой, осуждая Её. Она точно так же слушала про какие-то вопиющие случаи эгоисток. Она бы и на твоём месте была ладушкой и внимашкой-очаровашкой, которая якобы своё эго переросла, которая ужасно порядочная и знающая, которая никогда не завизжит по пустякам...
- Это ты так обо мне думаешь! - Маруся не знала - либо ей уйти, либо...
- Но собственное эго, Маруся, ломают и трансформируют всего с сотню человеков за 100 лет. Ты в этой золотой сотне?
- Нет, я даже не в сотне с Майдана.
- Еще несколько десятков тысяч прикидышей, которые искусно и не очень демонстрируют, будто они трансформировали эго. А еще несколько миллионов, которые понимающе слушают и кивают, будто они вот-вот приступят к трансформации, а то будто бы уже приступили. На самом деле, они просто жуют и едят.
Я крепко пригвоздил Марусю. Она замерла, ее мышцы отвердели, она уже и не думала и не пыталась лихорадочно найти возражение.
Я встал и безмолвно удалился по своим делам. Да, у меня бывают бытовые дела - я пошел пилить давно переросшую нормы вишню, и размышлять, что Чехов был не так уж и не прав, когда назвал пьесу Вишневый Сад, хотя вишни - больше похожи на кустарник, но плакать по ним, срубленным - это достаточно фальшиво - как Чехову, так и его героиням, ибо вишня восстанавливается быстро, почти как сорняк. Но, может быть, Павлович сделал это умышленно - выбрав именно вишню, тайно демонстрируя посвященным - какие фальшивые чувства у просвещённых дам.
Не видел, когда ушла Маруся.
Семнадцатая посиделка
В следующий приход Маруся осторожно выдвинула тему болезней, имея в виду венерические, но говоря о каких-то иных. Я вначале не понял, что она намекает, что я мог заразить Её, и поэтому Она слиняла. Я посмеялся, и сказал, что Маруся идёт верным путём. Потому что была история, когда у Нее жутко раздражалась кожа. И Она тоже осторожно выпытывала - не болел ли я. Я приписывал это то нервам, то стрессам в ее организме. Хотя вспоминал и строчки из поэмы:
Отвечу. Знаете экзему -
Болезнь такую? Страшный зуд
Меня преследует порою.
Таблетки пить? Совсем беда -
Слабеешь духом, головою
И пребываешь иногда
В прострации нечеловечьей,
Живешь бездумно и беспечно.
Но потом пришел к выводу, что это у Неё от плотного контакта с рулонами залежавшихся тканей, с которыми она самоотверженно возилась, кроя и строча на машинке. Какие народности могли жить в этих рулонах - знают старые текстильщики.
Я не думаю, что мой организм стопроцентно здоров, но то, что есть в нём плохого, служит победе хорошего, и если бы не несколько серьёзных недугов, я бы запросто вышел на татами на спарринг с ВВП.
- Ты же не занимался борьбой.
- Зато моя злость бы занялась. Ты вот лучше бы выдвинула предположение, что это Она, уехав, заразилась от китайца, и Ей теперь ужасно стыдно.
- Почему от китайца опять?
- Ну, пусть от самца мытищинского.
- Блин! Ты всё же Её ревнуешь (И не пиши Её с большой буквы, когда я о Ней говорю! Я не считаю Её исключительной персоной.), а сам утверждал, что у тебя нет ревности.
Вот, начинается - пиши-не пиши.
Ревность когда-то была к иным барышням. К Ней действительно не было. Она же моя. Она всецело моя, во всех контактах, отношениях и связях Она остаётся моей. Я даже не берусь рассуждать - есть ли на свете какая-нибудь вторая моя, не встреченная или не узнанная. Я бы и не захотел вторую, третью... Я бы не выдержал. Но у меня есть опасение, что может существовать (чего доброго, лет десяти) вторая - это потому, что природа штампует дублёров. Ведь сделала же она мне три встречи с одним и тем же ликом. Нет, они были разные по характеру, возрасту и по облику. Но они были мне, мои, для меня. И было всё же в них нечто неуловимое, общее, только мною узнаваемое.
Да, я очаровывался или увлекался кем-то, ибо Её я не знал и не надеялся на встречу с Ней. И когда мне говорили о любви, а потом начиналось вранье или подстава, то возникала не то, что ревность, а загорался безумный огонь ярости. Ведь я действительно не врал спутницам, если вступал с кем-то в параллельные отношения, - выкладывал на блюдечке.
И после 15 лет женщинам от меня доставалось.
- И ты знаешь, Маруся, это было нечто странное. Им нравилось! Начиная от Светки П. и кончая изощрённейшими подставухами.
- Ты себе льстишь. Оправдываешь. Или они садо-мазо?
- Откуда я знаю! Но, видимо, им нравилось - потому что это телесный контакт, и ощущение, как от предварительных ласк, или почти оргазм. По крайней мере, они от этого еще больше ко мне тянулись. Отчего я и зарёкся их трогать при любых обстоятельствах. Я противник рукоприкладства, поэтому был жертвой вынужденного...
- Я знаю, - задумалась Маруся. - Их можно понять. Просто вот сейчас представила, что ты бы меня несколько раз сильно ударил... это же был бы ты. Ты просто так не сделаешь. Черт побери, в этом есть драйв!
- Прекрати. Пошли на улицу, подбросишь меня к магазину. Мне так надоели эти дежурства.
- Брось.
- Ага, а на что я жить буду. Или ты считаешь, что мне хватит - пора? Нет уж, я еще не рылся на помойках.
Восемнадцатая посиделка
Маруся примчалась раньше обычного, и сходу заторопилась:
- Представляешь, я на Её месте сделала бы так! Исчезла бы, забеременев от тебя. А через десяток лет привезла бы тебе мальчика или девочку. Именно так я бы сделала! - Давно я не видел ее такой довольной.
- Ни фига, с какими извращенками мне приходится иметь отношения!
- Но это было бы так чудесно, необычно, запоминающе... - словно упрашивая, частила Маруся.
Я еще раз убеждался, что в женских мирах для меня нет отдохновения и умудренного покоя. Но Марусины фантазии заставили и меня представить дикое явление Ее с мальчонкой за руку. Не хотел бы я такое пережить. Если бы это была Маруся, то был бы инфаркт, а если бы Она предстала мадонной с младенцем - то смертоубийство.
- Маруся, тебе бы в пыточной работать, ранки солью посыпать и иголочками щекотать под ногтями. Я представляю, на что тебя может растащить какой-нибудь извращенец.
- Да, я многогранный алмаз! - выпалила она, высыпала из пакета конфеты, сказала: - ешь и расскажи, куда делась лаборантка, сдается мне, что ты про нее выдумал.
Зачем ей лаборантка, ну, была она или не была - столько событий и фактов пожирает время и эта Земля! Целые миры уходят, когда умирают люди. У меня тетушка умерла, так куда делись все ее увесистые прибаутки, ее магнетический говор, ее подколы с прищуром, ее пустяковые тревоги... Некоторые люди больше звёзд. Те гаснут, выполнив рутинную работу, одни и те же физические действия, а у людей бывает столько неповторяемых характеристик! Мне трудно и тяжело расставаться с уходящими людьми, потому что я остро помню детали их характера и особенности их привычек, их интонации... Они витают вокруг меня, как мелодии, и странно, что я не нахожу поживших живыми...
Я очень живо и быстро представил Марусю на занятиях сексом с каким-то бородатым бабай-Садой, и не получил никакого драйва, но зато резко вспомнил, что в свой приезд на побывку в поселок я был в одной маниакальной ситуации. Я познакомился в клубе с каким-то новоприбывшим парнем, он пригласил меня к себе. И мы сидели на кухне, выпивали, бегал ребенок лет двух-трёх.
А потом вдруг вошла она, та, что была когда-то лаборанткой. Она оказалась женой парня. Это был их ребенок. Конечно, муж ничего не знал о Деде Морозе, который сидел перед ним (уж, не в парадке ли я был?)...
Время стёрло практически все детали того вечера, хотя я помню, что какое-то время сладко-терпко прогонял его через память. Кажется, она ругалась, что мы накурили, кажется, она посидела с нами у него на коленях, и он расхваливал её, а я боялся ее улыбок. Но потом....
Я что-то забыл у них на кухне - или сигареты, или перчатки. Я вернулся через час-полтора (где я шлялся в метель?). Двери были не заперты, на кухне никого, я прошел в комнату - они спали. Ярко светила лампочка. Было сильно натоплено, и ребенок лежал между ними словно иисусик в яслях, всё было, как на художественном полотне. Она (как ее звали?) лежала с краю, одеяло закрывало ее не всю. Ее бедро обвивала его безвольная рука. Тогда носили эти сорочки; ее белые-белые ноги были обнажены, а лицо влекло притягательно милым. От этого буйного стройного тела исходила сила молочной неги, приглашение войти...
Я попал в некий эротическо-порнографический календарь, в те контрабандные журналы, которые когда-то с глянцевыми японскими моделями прятал от матери на чердаке. Сцена была и эротичной и патриархальной, если отбросить незапертые двери. Он спал как убитый, а она вдруг открыла глаза и, нисколько не удивившись, мятно смотрела на меня, чуть двинув бедром, обтянутым шелком сорочки. Протяни я ей руку, она бы ухватилась, и мы... Но, я показал ей - да! это был шарф - и, как несостоявшийся Рембрандт, начал пятиться. Она медленно и бесчувственно закрыла глаза.
Почему-то в прихожей мне запомнился большой топор. И опасаясь, что может зайти еще кто-то незваный, я повозился с щеколдами и висячим замком - так, чтобы выглядело, будто дома никого нет. А на крыльце из дверей напротив вдруг вышла страшнейшая азиатская старуха и зло уставилась на меня. При тусклом свете от окон она была похожа на самую страшную классическую ведьму. Я еще потом думал - почему это я раньше никогда не видел ее? То было где-то в два-три часа ночи. А я всего-то был - голодным до баб курсантом военного училища. Я уходил в метель.
- Она специально для тебя не закрыла двери. - Маруся в этом непоколебимо уверена.
Я поспорил, а потом согласился - ведь Марусе видней, что творят женская интуиция и женские прихоти.
- Эта история сама похожа на сновидение, - задумчиво сказала она. - Ты излагаешь, будто выдумываешь. И почему это ты, будучи голодным солдатом, не соблазнился ее аппетитностью?
- А может, соблазнился, почём ты знаешь... - и я так лукаво усмехнулся, что Маруся поняла - соблазнился!
Девятнадцатая посиделка
Моя склонность к структурностям часто помогает мне успокоить нервную систему и психологические переживания неразрешимого толка. Вот и позавчера, ожидая Марусю, которая так и не появилась и не позвонила, я вспомнил одну маленькую кудрявую евреечку. Очень давно я с ней целовался, выпив противопоказанного мне вина (дело дальше, слава сущему, застопорилось), но не в этом соль. Она мне как-то призналась, что в ней борются альтруист со стяжателем - эти два типа от родового еврейства со стороны отца и матери. Я был признателен ей за такое откровение.
И вот теперь размышлял, а сколько в Ней этих персон?
Хотя, что тут размышлять - всегда трое, не то, что у евреев.
И кто есть кто:
- Банальная домработница
- Любопытная и пронырливая
- Блядь подставная
После такого приговора я долго смотрел на свой портрет с папиросой в пальцах, и показывал Ей язык, демонстрируя свои нарциссические особенности. И я понимал, что прав - потому что из всех этих трёх определений может вырасти нечто большее - уровень, когда на базе этих свойств возникнут другие высшие качества. Но бывает, что эти три персоны раскалываются на еще большее количество уже индивидов, доходящих до понятий шудры, лярвы и просто стрекоз стервозных.
А если брать высоты, то здесь - и основательницы великого рода, и берегини, и ведуньи, великие сказительницы, салонные книгочейки, и музы, и любовницы сказочных нег, богини, изобретательницы, верные спутницы, хранительницы тайн, и ангелоподобные существа... Какой богатый выбор, который после смерти тела не дает испепелится духу.
Но я предпочитал остановиться в Её естестве на среднем определении. Мне так почему-то легче. Она не была подставной блядью, а просто подставой, и меня это грело. Она не была банальной домработницей, а что-то с претензией на дизайнерство, и меня это очень грело. Она не была пронырливо любопытной, а такой сутяжнически любопытной, и меня это утешало.
Но всего лишь на несколько минут. После чего я понимал, что люблю Её в любом качестве. Это так непостижимо, а иногда и невыносимо до слёз!
Что со мной сделалось? Какая жаба надо мной издевается?
В начале, как клейменый Нарцисс, я полагал, что со мной произошел редчайший случай приворотной любви. Но потом, покопавшись в известных мне мужских судьбах, я понял, что это распространённый феномен. Просто его выразить многим слабО, нет у них средств, инструментов и способностей. Но и проходит у них это не так остро и по времени длится не долго. Но попадают многие!
Это влияние образа! Как вирус? - не точно, но больше это напоминает клеймение образом, тебе ставится клеймо в мозг, и ты уловлен каким-то дядей-иерархом, а то и тётей-идеоформой (о таких понятиях Маруся в курсе). Точно так же ты бы не мог жить без лошадей или кошек, так и здесь - ты полу-существуешь в этой жизни в жуткой фантомной привязке с оторванной от тебя частью, с твоей собственной тканью, исчезнувшей навсегда, но оставившей в тебе метку.
Она же не сама так сделала, а кто-то использовал Её.
- Маруся, я иногда хотел бы выстрелить ему в лоб!
И я знаю, что Маруся бы ответила, если бы сегодня сидела и смотрела на мой портрет с папиросой в пальцах:
- Себе что ли?
Двадцатая посиделка
У ансамбля "Весёлые ребята" есть не очень веселый альбом, где песня "Мона Лиза". До прихода Маруси я начал ее слушать, и тотчас в интернете пришло письмо от Володьки Ж. Так странно. Он прислал открытку: "Я тебя прощаю, и ты прости меня". Прощеное воскресенье. Ничего удивительного, если не считать, что именно у него в малогабаритке во Владике, глядя из открытого окна на склон сопки, пия растворимый кофе и сладко куря, мы слушали этот новейший без пылинки диск с "Моной Лизой". Я помню это телом, а не разумом. Я помню дыхание из окна. Это дышал космос. Я помню ту вязкую субстанцию отношений между нами, помню запахи, идущие от залива, от деревьев, помню вкус сигарет и индийского кофе, помню ощущение от себя - будто я смотрел на себя издали... Я был сгусток отчаянья. Но мало кто видел это.
- Ты бы мог Её убить?
- И ты бы могла.
- Зачем мне Её убивать? - изумилась Маруся.
- Ну не Её, а кого-нибудь другого. Все могут убить, у всех для этого есть эго и руки, - мне было лень объяснять эту азбуку. - Главное, мочь не убить. И к тому же, столько способов убивать психически.
- Но ты сказал, что хотел бы разбиться с Ней в самолёте. Это попахивает желанием убийства.
- Это попахивает морем и индийским кофе. Я хотел бы разбиться, чтобы быть вместе на новом пути, чтобы разделить с Нею свои способности вкушать мир.
- Как это?
Я объяснил, что это очень просто - ну, если бы мы росли в одном месте, ходили на одни горшки в детсаду, и Она бы меня не предала, мы бы рано женились, и я бы нагляделся на Её моську досыта.
- И сколько бы ты хотел смотреть на Её моську?
- Маленькую вечность.
- У тебя же точно такое начало было?
- Только меня предала...
- Она?
- Ну, не ты же.
- Ты хочешь сказать, что эти три дурочки, - одно, Одна?
- Если хочешь.
- Говори правду! Ты знаешь правду! - Маруся разозлилась не на шутку.
Я понял, почему Марусю это волновало. Она понадеялась, что, возможно, существует еще часть ее погибшего мужа, что он входил в какое-то множество, в какое-то целое. И есть вероятность вновь встретиться.
- Да, это так, Маруся.
- Я могу встретить...
- Но он должен и внешне сильно напоминать... А то вокруг тебя уже крутятся любители твоих деток.
- Ты откуда знаешь?
- У меня целая армия астральных дронов.
- Боже! Как же ты умеешь ускользать от ответов! Зачем ты уводишь разговор в сторону?
- Ну, хорошо. Чем зауряднее личность, тем больше у неё подобий. Но дело даже не в этом, потому, как и у незаурядной личности, десяток подобий внешнего проявления. Это естественное, но и специальное запутывание. Ты думаешь, что ты одна такая?
- Я думаю... что так, как ты Её, меня никто не полюбит.