Галеев Игорь Валерьевич : другие произведения.

Лень, алчность и понты - 6

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Глава шестая,
   в которой рассказано,
   как Афанасий проэкспериментировал
   над псом Гариком и своими соседями,
   как он познакомился с дядей Осей и был смущен
   талантом соседки Елены, а потом поругался
   со своими домочадцами и со специалистом
   по траханью Сиплярским.
  
  
  Следующий день после банного вечера Афанасий просидел над экспериментированием.
  Лист "память-желание" раскрывал все новые секреты. И скоро Афанасий мог убедиться, что в его руках оказалась невиданная и невидимая власть.
  Он начал с малого. И как настоящий исследователь решил опробовать действенность желания на животном.
  Пес Гарик имел привычку красть со стола всё, что плохо лежало. От этого его отучить не могли.
  Афанасий надписал:
   "память, пёс Гарик"
  - и обозначил время и место действия.
  И на листе появилась родословная Гарика и информация о его породе. Оказалось, что Гарик болел пять раз и что у него был закрытый перелом передней правой лапы.
  "Да откуда же это тебе известно?" - изумился Афанасий и надписал:
   "Желание. Кобель Гарик."
  Возникло:
   "ликвидация
   продление
   контроль"
  "Контроль" выбрал он.
  Появилось: "Желание".
  Афанасий пожелал:
  "Не есть весь день 17 июля и впредь не таскать со стола еду".
  "Решение принято. Начало отсчета с 24.00"
  Весь следующий день Афанасий следил за Гариком. А тот носился с детьми, был весел и активен, но к еде не притронулся и со стола не воровал.
  Правда, один раз Афанасию показалось, что пес хитро покосился на кусок колбасы, лежащий на краю стола, но неожиданно Ирина уронила дуршлаг, и Гарик так испугался, что даже сделал под собою лужу.
  - Он весь день ничего не ел, - рассказывала вечером Ирина.
  - Не заболел ли? Да нет, нос холодный. На, - Ольга протянула Гарику кусочек печенья, он его страшно любил, но теперь обиженно отвернул морду, будто ему подавали яд. - Да что с тобой?
  - Ничего, у него разгрузочный день, пусть войдет в форму, - не стал рассказывать об эксперименте Афанасий.
  Его насторожил этот грохот дуршлага и то, что Гарик обмочился. Он понял, что желание обязательно осуществится - но вот какой ценой?
  
  И он долго думал, прежде чем решился экспериментировать над человеком.
  Кого выбрать? Ему пришло в голову пожелать что-нибудь абстрактное и безболезненное, ну, например, "хочу, чтобы меня жена любила" или "хочу, чтобы Ольге весь день сопутствовала удача". Подобные глупости лезли ему в голову, и вдруг он подумал: а хорошо бы пожелать знать, кто за этим листом скрывается, или - что?
  Но это желание он отверг как преждевременное. Всему свое время.
  Ему вспомнился Сиплярский и его желание: трахнуть, да трахнуть Елену. И еще не зная, что пожелает, он вызвал данные о Сиплярском. Появился очень длинный список - это была чехарда из мыслей, эмоций, биографических выкладок - достаточно циничная эпопея жизни Сиплярского. Чтобы в ней разобраться, нужно было выделять какие-то временные отрезки, соединять весь этот хаос в последовательность, на что ушла бы уйма времени.
  Афанасий надписал:
  "Желание. Сиплярский. Пусть..."
  Тут он задумался - как выразиться - совокупится, переспит, трахнет, произведет соитие, поимеет, ляжет в постель... И решил:
  "переспит с Еленой, которую он хочет".
  Появилась надпись:
  "Желание не обозначено, нет выразительности".
  "Какой еще выразительности?" - изумился Афанасий и надписал:
  "Есть варианты?"
  Лист молчал.
  Тогда Афанасий начал снова:
  "Пусть Сиплярский под каким-нибудь предлогом придет к ней и переспит, ибо она его тоже захочет, потому как он мужчина, а она женщина".
  Лист отреагировал:
  "Нет выразительности. Предлог. Мотивация Женщины. Поза."
  "Какая там поза?"
  Но до него дошло - чего от него требуют. От него хотят более детального выражения желания.
  Но не садиться же ему за сочинение и выписывать, как он представляет сиплярское траханье!
  И все-таки он сел за сочинение. Он написал, что Сиплярский, горя желанием, под предлогом задушевной беседы приходит вечером к Елене, они выпивают, танцуют, целуются и ложатся в постель, потому как и ей хочется ласки и мужеского естества.
  "А позу они выбирают по собственному усмотрению", - с вызовом закончил новоявленный сценарист.
  Лист хладнокровно отреагировал:
  "Решение принято"
  И Афанасий подумал:
  "Подлец все-таки. Подставляю эту милую женщину."
  Все эти манипуляции с листом походили на ворожбу или колдовство. И скоро Афанасий пожалел о своем эксперименте.
  
  Вечером он всё ходил вдоль забора, стараясь не прозевать приход Сиплярского. И уже стемнело, когда он увидел его - с цветами, с бутылкой и навеселе.
  - Старик! - обрадовался Сиплярский Афанасию. - Какой вечер! Вся природа наполнена любовью, все дышит негой и желанием!
  - А ты куда?
  - Старик! Я кажется, влюбился! Вот просто взял и втюрился почти с первого взгляда! Я с банкета, еле высидел, так тянуло к ней - просто увидеть, слушать ее голос, он у нее как песня! Ты видел когда-нибудь таких женщин? Она такая чистая, умная, смелая! Она одна, не знаешь?
  Это он уже прошептал каким-то плотоядным заговорщицким голосом.
  - Не знаю
  - Представляешь, я залез в чужой палисадник и наворовал для нее цветов! Я никогда ничего не воровал, а тут! Я для нее все, что хочешь, могу сделать. Скажет - удавись, удавлюсь! Скажет - убей - убью! Это я сегодня отчетливо понял!
  - Да что, она такая кровожадная что ли?
  - Я чувствую - в ней огромная тайна. Она вся - тайна!.. Старик, я побежал, я должен ее увидеть!
  И влюбленный заспешил во двор к Елене.
  То, что в этот вечер произошло, Афанасий узнал на следующий день, когда не выдержал и сам зашел к Сиплярскому.
  Тот жил в совсем ветхом строении, но зато участок был большой - с огромными веселыми соснами, заросший вдоль заборов кустами сирени и малины.
  Афанасия встретил дядя Сиплярского - скрюченный старик, худой и почти горбатый. У него были удивительно глубокие и печальные глаза. И какое бы состояние не изображалось на лице, глаза оставались неизменными - вечная тоска излучалась из них, но тоска не пугающая, а мудрая.
  - Зовите меня дядей Осей, - сказал он, когда узнал, что пришел гость к его племяннику. - Я теперь всем дядя, всем родственник. И это хорошо.
  Дядя Ося оказался разговорчивым и любопытным. Он не торопился вводить Афанасия в дом и очень быстро завоевал его интерес к собственной персоне. Они поговорили о том и сём, прогуливаясь между соснами, когда вдруг очень просто старик спросил:
  - Вас интересует еврейский вопрос? Не удивляйтесь, мой племянник, Алька, немного болтлив. Это ничего, он не успокоится, пока не наклеит на человека этикетку. Вас он считает антисемитом, - старик улыбался. - Алька дурак. Вы просто познающий человек, Вам интересна история, Вы же археолог, Вы копаете.
  - Много Вы обо мне уже знаете.
  - Да что Вы! Разве знать, что Вы археолог, это уже знать все? Я себя-то за всю жизнь может быть на половину раскопал. И всё больше черепки от ночных горшков, ни одной золотой пластины, так, иногда, песчинки золотые находил, а всего больше нарыл исторического мусора.
  - С Вами приятно пообщаться, - ободрил Афанасий.
  - Со мной? Что Вы, нет! - старик был искренен. - Я зануда в быту, а потом - я узкий специалист, я почти всю жизнь занимался составлением учебников по русскому языку. Работа не особо творческая, просто - работа. Со мной можно поговорить изредка, вот как сейчас, а жить со мной трудно.
  - А с кем легко.
  - Это правда. А Алька - он дурак, он просто человека не ценит, он всем ярлыки вешает. Всех баламутит, везде бегает, обо всех все знать хочет, а настоящие смыслы его и не волнуют. Он и в эту Елену влюбился, потому что она о смысле жизни спросила, а это ему не по зубам, потому что ему нечего сказать, кроме какой-нибудь пошлости.
  Старик говорил это со злостью, и было очевидно, что с племянником они живут как кошка с собакой. Но оказалось наоборот.
  - Дядя Ося! - окликнул их Александр Антонович.
  - Вы заходите как-нибудь, поговорим, - зашептал старик, - Альку вчера эта женщина побила, у него синяк, - быстро добавил он, и неожиданно сладким тоном прокричал: - Идем, Алька, идем! К тебе гость! Ты уже проснулся?
  
  Сиплярский пребывал в веселом настроении, а, может быть, изображал его.
  - Я думал, что это не ты! - пожал он руку, - дядя Ося, ты бы чайку организовал.
  - Может, чего покрепче, там коньяк остался.
  - Давай, - согласился Сиплярский и Афанасию: - представляешь, эта сука вчера меня избила!
  - Избила?
  - Ну вот, гляди - саданула два раза по морде. Видишь, какой фингал!
  Синяк был порядочный, и левый глаз заплыл, отчего выражение было - будто Сиплярский лукаво подмигивает.
  - Смейся, смейся! Мне самому теперь смешно. Влюбился, понимаешь ли! Да она же вся искусственная!
  - А что произошло?
  - Ну, слушай. Влетаю я к ней как юноша-десятиклассник (надо же было так напиться!), а она как будто даже ждала меня - обрадовалась, захлопотала, а за эти цветы даже поцеловала в губы - так рада была (Я эти цветы на соседней улице, придурок, наворовал. Теперь и ходить там стыдно!) Ну, я смотрю - баба плывет, тоже вся дрожит, глазами хлопает, хочет сучка, одним словом. А из меня этот любовный бред как полился, веришь, никогда такого пионерства от себя не ожидал! Пою ей: "Леночка, какая Вы утонченная, как Вы двигаетесь, как будто Вы сама женственность, у Вас такие выразительные руки, пальчики, я, как Вас увидел, места себе не нахожу, Вы что-то неземное..." Половину и не помню. Наговорил, короче, целый воз. А она, как телка, глаза посоловелые-посоловелые, молчит и тает. И ты поверь - у меня и в мыслях ее трахать не было - чистая романтика, любовь идеалиста. Как напасть какая-то! Прямо пакость! Вот перепил, так перепил! Ну ладно, выпили мы, я всё пою свою серенаду, потом еще выпили. Она музыку включила и молча меня танцевать повела. Прижалась гадина, а у меня по всему телу пот, она вся такая сдобная, вся прямо... ну как!... одно сплошное причинное место! А у меня-то всё на взводе, всё трепещет, я зубы стиснул и целоваться даже не могу, вот-вот кончу. К дивану ее тесню, она уже готова, прижимает к себе. И только мы с ней это на диван... плюхнулись - у меня, как у пацана какого-то, вся моя радость в штаны утекла. Я сразу и обмяк. А она как бы это почувствовала, замерла, глазами хлопает, а потом привстала и... Я самое главное - совершенно расслабленный, ее уже выпустил, ничего ей не делал! А она как звезданёт меня раз, потом второй, в один и тот же глаз. Искры! Я ни хрена не понял. Ору: "Вы что?! Вы Что?!" А эта сучка заявляет: "Ты ручонки-то тут не шибко распускай, живо хвост подрежут!"
  Сиплярский расхохотался.
  - Это хорошо, что она меня так остудила! А то бы бегал как идиот, цветы воровал. Этим богатеньким бабёнкам не поймешь, что нужно. Они и сами не знают. У меня одна только печаль - что я ее не успел хотя бы раздеть, полюбоваться ее прелестями, только юбку начал задирать - и на тебе! - вулкан заработал... А чего это ты так загадочно улыбаешься?
  - А чего ему не улыбаться, - рассмеялся с крыльца дядя Ося, - тут анекдот вышел. Проучила она тебя. Она же вас в баньке подслушала, как ты про нее говорил.
  - Слушай, - рассердился Александр Антонович, - ты же чай пошел организовывать, а сам здесь уши развесил.
  - Чай заваривается, - и старик пояснил: - Алька мне рассказывает все, даже если и не хочет. И я понял, что у нее в баньке микрофончик стоит.
  - Да, старик, дядя Ося, наверное, прав. Помнишь, она и про евреев ни с того, ни с сего заговорила, и про то, что я трахаться люблю.
  - Действительно, - припомнил Афанасий, - но зачем ей это?
  - Ну я же говорю, богатенькая бабенка с придурью.
  - Нет, Алька, не раскусил ты ее. Не по зубам она тебе, - подначивал старик.
  - А может она меня любит. Бьет, значит любит. Кто бы стал с такой силой молотить без страсти?
  - Утешай себя иллюзией, чего тебе теперь осталось.
  - Афанасий, ты бы разведал - что она про меня скажет, а то теперь мы с тобой и не попаримся вместе. Сходи к ней. Я и извинюсь, если что.
  - Ты сначала свои штаны постирай, - подначивал дядя. - Нет, ребята, стоило мне дожить до этих лет, чтобы так посмеяться. Кобель ты, Алька!
  - А ты старый кобель. Ну ладно, давай свой коньяк, хлопнем по маленькой.
  Потом они пили коньяк, и Сиплярский упросил-таки Афанасия сейчас же зайти к Елене.
  
  Афанасию и самому было любопытно поговорить с ней.
  Эксперимент удался, правда, не полностью, и он догадывался почему - не зря от него требовалось "выразительности". И еще он понял, что выдвигая желание, можно наломать кучу дров, вовлекая в осуществление чьи-то чужие судьбы, возможно, влияя на них не лучшим образом.
  Ему не хотелось, чтобы Ирина знала, что он у Елены. Поэтому он сразу к ней отправился, не заходя домой.
  Дверь была заперта, он позвонил, и ее голос ответил из динамика домофона:
  - Кто это?
  - Это Афанасий.
  - Я открыла, заходите.
  Она спустилась в гостиную с радушной улыбкой, и перемен в ней никаких не замечалось.
  "А она действительно красива, - подумал он и на минуту вошел во вчерашнее состояние Сиплярского - какая-то неподвластная дрожь загуляла в его теле, и сознание будто ватой наполнилось.
  Он стряхнул с себя это состояние и сказал:
  - Зашел проведать соседку.
  - Не лгите, - рассмеялась она. - Мне со второго этажа очень хорошо видна дача Сиплярского. Я видела, как он размахивал руками и, наверняка, Вам все рассказал и попросил посетить меня. Вы, мужчины, глупо зависите от лживой мужской солидарности. Садитесь, спрашивайте.
  - Да, собственно, что спрашивать?
  - Ну как же? Сиплярский хотел меня изнасиловать и получил в глаз - событие замечательное, есть о чем поговорить. Или Вы хотите поведать мне о смысле жизни? Не забыли? Вы обещали.
  - Сиплярский Вас хотел изнасиловать?
  - Конечно. Вы думаете, я его соблазняла? Видимо, он подмешал что-то в вино, у меня очень потом болела голова, - это она говорила нарочито твердо и глядя прямо в глаза, - за это он заплатит.
  - Значит, теперь Сиплярский у Вас в руках?
  - Да зачем же? Я могу за себя постоять. Он просто прохвост - и получил свое. Ну, будем считать, что Вы отработали мужскую солидарность и теперь готовы удовлетворить мою любознательность и мои познавательные аппетиты.
  - Вы очень странная, - Афанасий не смотрел ей в глаза, - хотя, может быть, Вы просто развлекаетесь. Вам скучно - а падать-ка сюда какую-нибудь забаву! Вы постройте во дворе какой-нибудь аттракцион, развлечетесь. Или выпишите себе эстрадных балагуров.
  - Понятно, - кивнула она. - Я Вам кажусь взбалмошной пресыщенной дурой, у которой водятся деньжата. И Вы, конечно, считаете, что я чья-то содержанка. Да нет, милый Афанасий, я Вам честно скажу - у меня была фирма, потом она лопнула, но деньги кое-какие остались. Дача не моя, а друзей, я здесь временно. У меня есть дочь, я разведена. Что Вас еще интересует?
  - Да мне это не интересно, - солгал Афанасий. - Я тоже Вам прямо скажу - Вы меня раздражаете. Ваш интерес к так называемым смыслам жизни - это же даже звучит пошло. А подать-ка сюда, к примеру, Царство Божие! Это же всё из сказки о Золотой рыбке.
  Она слушала его с какой-то даже жадностью. Ей не усиделось на месте, и она заходила по комнате, потирая руки.
  - Может быть, может быть! - воскликнула она. - Да, может быть, я кажусь дурой, может быть, я говорю глупости и пошлости. Но поверьте, внутри я другая, совсем другая! У меня душа неспокойная, и хотя я умею делать бизнес, мне не хочется им заниматься. Я же училась на товароведа, потом работала как лошадь, но я всегда просто... благоговела перед темами о вечности, о жизни, о Боге... Я, наверное, очень религиозная, но я не могу верить просто так, как в сказку. Я, конечно, плохо образована, но я много читаю, я общалась с московской элитой из искусства, а в последнее время у меня много различных мыслей... Это потому что я соприкоснулась с тайной! - взволнованно выдохнула она последнюю фразу.
  Афанасий не был ни снобом, ни гордецом. Ему стало жаль ее, но он чувствовал, что при всей своей откровенности она что-то утаивает, и не доверял он этим бизнесменам из контор, которые известно каким образом обобрали соседей.
  Видя его сочувствие, она по-детски заторопилась:
  - Мне не с кем этим поделиться, и я не могу этим поделиться... Это опасно!.. Но я знаю, что существует неизвестная никому власть. И она всё может! Понимаете, всё! И я соприкоснулась с ней, и как бы... заразилась, что ли... Я очень изменилась. Пойдемте! Пойдемте, я Вам покажу!
  Она взяла его за руку и потянула за собой наверх.
  "Сумасшедшая, - подумал он, - еще не хватало, чтобы она меня затащила в постель, а потом обвинила в изнасиловании".
  Но он покорился. И, наверное, потому, что рука ее была такая живая и сильная, может быть, ему давно не хватало именно этой женской силы...
  Наверху было три двери. Одну из них она резко распахнула и он сразу увидел эти полотна. Их было много, одни висели на стенах, другие просто лежали на полу - это была мастерская художника. Но какого? Но что это были за картины?
  На одних были глаза, на других - звезды или какие-то спирали, всполохи огня - в этих красках была необузданная энергия, и буря эмоций вырывалась из смешений очень ярких красок. Но самым необычным были буквы или целые слова - они вкрапливались в разные неожиданные места, и, убери их, картины бы не имели впечатляющего эффекта. Иногда рисунок как бы помещался в огромную букву, а порой наоборот - вбирал различных величин буквы в себя. Наверное, можно было бы сказать, что так рисуют дети, если бы не особое сочетание красок, если бы не определенно не детский подбор их. Присмотревшись, Афанасий увидел, что на стенах висят не настоящие полотна, а просто оформленные в деревянные рамки рисунки на белых стенах.
  - Я уже неделю почти не сплю, - не сводила она с него глаз, - я никогда не рисовала, я даже не знала, как это делается. А тут от хозяев остались краски, я попробовала и не могу остановиться...
  - Впечатляет, - видя ее вопросительный взгляд, сказал он. - В Вас проснулся талант.
  - Или кто-то во мне поселился, - серьезно сказала она. - Не так давно я утратила очень ценную коллекцию... Я как-нибудь расскажу об этом. А сейчас - уходите! А то уже Вам придется говорить мне банальности.
  Она была права - эти картины смутили Афанасия, он растерялся - она действительно живет иной, чем кажется, жизнью. А он только что думал, что она тащит его в постель...
  
  Домой он пришел угрюмый и недовольный собой, а значит и всеми на свете. Он всё представлял, как она, словно сомнамбула, отвлекаясь от своих картин его экспериментом, танцевала с этим Алькой и как он задирал ей юбку...
  "Дурак! Нужно прекратить лезть туда, о чем не имеешь представления."
  - Ты опять напился? - спросила Ирина, и он взорвался:
  - Да пошла ты!..
  И ушел к себе наверх.
  - Оль, он же спивается! И сколько можно мне прятаться с детьми? Сам разгуливает, где хочет, а нас не выпускает. Я уже не могу так жить!
  Ирина рыдала. Дети смотрели мультики. Ольга молчала, как сфинкс. Пёс Гарик посматривал печальными глазами на плачущую Ирину, положив голову на вытянутые передние лапы. Так продолжаться действительно долго не могло.
  Ольга поднялась наверх.
  - Ты что, к ней ходишь?
  - И ты туда же! У вас одно траханье на уме!
  - У кого это - у вас?
  - У тебя и твоего Сиплярского.
  - С чего это он - мой?
  - Ну не твой. Слушай, не трогай ты меня!
  - Если ты так будешь себя вести, я брошу вас здесь - живите, как хотите, я тоже не железная! Я устала от вашей семейки!
  И она заплакала - просто слезы полились, а глаза оставались открытыми.
  - Ну и ты туда же!
  Он посадил ее на диван и обнял за плечи.
  - Ты же самая сильная, это Ирина совсем дурой стала, чем больше лет, тем тупее, а ты-то - закаленный кадр.
  Он понимал, что несет обидную чепуху, но иначе не умел. Впрочем, на нее действовали его прикосновения, они расслабляли ее.
  - Афа, все-таки нужно что-то решать, Ирина может сорваться. Ты что, ее уже совсем не любишь?
  - Да пойми ты, у меня теперь другое видение жизни, и я стал другим (он вдруг осознал, что повторяет слова Елены), любишь - не любишь... Вот пойми - в Москве шум, гам, люди гребут под себя всякую чепуху, ширпотреб, интересы у них - как бы прорваться к благосостоянию, как бы стать побогаче, чтобы другие завидовали. А те, кто завидуют, сидят и шипят от зависти, глядя в телевизор на все это беспрерывное шоу, на блеск и комфорт. Настоящей жизни нет. А вот вчера передавали - альпинисты поднимались два месяца на гору в Гималаях, и капитан умер от истощения. Вот тебе два полюса - дешевая клоунада и самоотверженность ради непонятной никому цели, но понятной только им. И я хочу обрести свою цель, свой смысл. У нас в доме "говорящая бумага", а вам до лампочки - она же не печет блины и не шьет платья от Карден...
  - Ты вот о чем... - она печально усмехнулась. - Понимаешь, я ее просто боюсь.
  - Боишься? - изумился он.
  - А ты посмотри на себя. Ты же почти сумасшедший. И потом, вспомни, как экспериментаторы радовались открытию радиоактивности, а потом умирали в мучениях, а что было со многими после посещения всяких культовых или таинственных мест?
  - Ты думаешь, что эти бумаги древние?
  - А если и нет, то с какой целью они созданы и кем?
  - И что теперь, из-за этого страха перед неизведанным мне их теперь выбросить?
  - Я боюсь их, - повторила она.
  - Но они могут исполнять желания!
  - Тем более...
  - Ну ты, старуха, даешь! Тогда и жить не стоит, если бояться желаний.
  - Может быть и не стоит. Давай не будем, Афа? Ты лучше поговори с Ириной, а потом все вместе соберемся и решим - как нам быть. Ты давно с ней спал?
  - Тьфу ты, ну ты! Оказывается я забыл про свой супружеский долг! Ну ты и ляпнула! Я тебя тоже могу спросить: а ты...
  - Не нужно, Афа. Я тоже устала.
  - Да зашла бы к соседке, она, кстати, рисует картины, поговорили бы, обсудили бы нас, мужиков.
  - Дурак ты и ничего не понимаешь.
  - Нет, я понимаю! Я понимаю, что я должен дарить свои эмоции тебе, жене, детям, или вот, Гарику, чтобы этому кобелю было хорошо и тепло от моей ласки, чтобы он понимал, что он мне нужен, что я его накормлю, выгуляю и защищу. Все эти собачьи радости теперь не для меня. Я не хочу быть рабом, угождающим эмоциональным потребностям. Хочет разводиться - разведемся! Из-за чего проблемы?! Я что-то ни черта не пойму! Ну, есть потребность в еде - едим, в сексе - занимаемся до изнеможения, внимание оказать - пожалуйста, развеселю, вот я - массовик-затейник! Но пойми - есть и иное, чему можно отдаться целиком, что захватывает все существо!.. Есть поиск смысла (он опять поймал себя на этой фразе)!.. Да что там, по-моему, вы просто меня ревнуете к этим бумагам! А я, между тем, сделал не одно открытие...
  - Потом, я устала, - упёрлась Ольга. - И мне нужно ехать, у меня встреча. Злой ты какой-то.
  И она пошла вниз. Это деланное равнодушие действительно обозлило его.
  "Она специально испортила мне настроение, знает, что я теперь не смогу работать."
  
  Он лёг и продолжал размышлять:
  "Ну хоть проблема очерчена. С Ириной поговорить придется. Ольга, по-моему, готова нас отсюда выпереть. Я действительно ни с кем не сплю, а хочу, чтобы меня понимали, чтобы участие принимали. Не выйдет, братец, тут либо гарем, либо семья. Но я действительно остыл к семье - они сами по себе, я сам по себе. Какие-то вредные натуры! Или я их такими делаю? Забирают меня эти листы, засасывают... А вся прежняя жизнь словно куда-то рухнула, мне кажется, я и родился только что. Злой, говорит. Да ни фига я не злой. Просто спешу снять проблему или вопрос и говорю прямо, для ясности... А что это Елена про тайну кричала? И картины у нее конечно..."
  - К тебе там Сиплярский пришел! - позвала Ольга. - А я ухожу, не забудь - о чем я просила.
  - Надо было сказать, что меня...
  - Нет, что ли? - Сиплярский, улыбаясь, поднимался наверх.
  - Иду, иду! - и Афанасий чуть не сшиб Александра Антоновича. - Давай на улицу, а то - что здесь сидеть в духоте?
  Ольга развела руками - мол, сам ворвался, но было понятно, что она специально не препятствовала.
  - Там у меня бардак, - потянул Афанасий Сиплярского за рукав на улицу.
  - А я думал ты там порнушку смотришь - так ты взволновался, - съязвил обиженный Сиплярский.
  - Был я у нее. Она считает, что ты пытался ее изнасиловать, - ответил тем же Афанасий.
  - Да ты что! Вот Манда Прометеевна! Она что, сучка, дело мне решила навесить?
  - Ты потише ругайся.
  Они сели на скамейку, но Сиплярский тут же вскочил:
  - Я сейчас пойду, всё выясню!
  - Да угомонись ты! Она ничего предпринимать не будет. Она говорит, что ты ей в вино чего-то подсыпал.
  - Ну, теперь-то, конечно! Все что угодно можно повесить. Ну ты меня обрадовал!
  - Ты просил, я сделал. Спасибо сказать должен.
  - Пожалуйста. Что-то ты какой-то задиристый и бойкий, уж не трахнул ли ее?
  - Ты, Сиплярский, уразумей - я хоть и мужик, но не люблю этих мужицких откровений - трахнул, не трахнул - это мое дело! Вот ты к чему всё это траханье делаешь достоянием общественности? От этого, что - твой статус поднимается, и ты становишься круче, или ты думаешь, что ты что-то приобретаешь от этого, как валюту, или у тебя просто ничего нет, кроме памяти о раздвинутых ляжках?
  Сиплярский задохнулся от изумления. Было впечатление, что его огрели огромным пыльным мешком.
  - Да ты хороший человек, Сиплярский, я против тебя ничего не имею. Просто ты пустой, и в тебе нет золотой пластины, как говорит твой дядя Ося, а тем более жемчужины.
  - В тебе что ли есть? - наконец, отозвался бедняга.
  - А может и есть. Пойду-ка, посплю, надоели вы мне все - вошкаетесь, вошкаетесь...
  Афанасий уже был у крыльца, когда Сиплярский ему крикнул в спину:
  - Ты антисемит, Афонька!
  - А может и так. Ты что ли - большой любитель русских?
  На этом их мальчишеская перепалка потухла.
  Сиплярский потоптался во дворе и ушел.
  Афанасий поднялся к себе и забрался под одеяло. У него было ощущение, будто из него высосали все мозги.
  
  
  
   Глава седьмая,
   повествующая о расширении
   контактов и светящихся листах, о ночной
   поездке за кладом и купании в пруду,
   о подсчете богатства и второй поездке
   к месту преступления,
   и о понимании - ху-из-ху.
  
  
  
  Он проснулся ночью. Встал, попил холодного чаю. Стоял во дворе, слушал шорохи.
  Светились окна на втором этаже у Елены.
  "Что хотят люди выразить в творчестве? Какая у них цель? Они сами не знают. Интересно, если бы животные могли рисовать - что бы они рисовали?"
  Он вспомнил, как Ольга говорила, что боится этих бумаг. Но ведь он тоже боится их! И особенно боится того листа, через который состоялся диалог. Он даже не вспоминал о нем. Но именно потому, что боялся! - это стало очевидным - вот и сейчас в нем зародился безотчетный мерзкий страх, будто что-то огромное и живое поднималось из темных бесконечных глубин...
  "Кто это был? Меня хотели вытянуть на встречу и предупреждали об опасности."
  И он решил продолжить диалог, если, конечно, это теперь возможно.
  Когда он вытащил лист из-под кипы бумаг, то увидел на нем вопрос:
   Жив ещё?
  Именно такой необычный способ общения пугал Афанасия. Он интуитивно понимал, что идти на контакт опасно, но и бояться ему было обидно.
  "Жив, - написал он, - а как твое самочувствие?"
  Прошло минуты три и появилось:
  "Сейчас час ночи. Что случилось? Бумаги в сохранности?"
  "Беспокоится о бумагах, не спит, значит, обычный человек."
  А дальше произошел такой диалог:
  "Все нормально. Бумаги в сохранности."
  "Пойми, ты не можешь ими владеть. Ты не можешь быть хозяином."
  "А ты кто?"
  "Я их владелец."
  "Они у меня. Значит, владелец - я."
  "Они были украдены. Ты их присвоил. Ты не знаешь, как ими пользоваться. Ты только себе навредишь."
  "Я знаю, как ими пользоваться."
  "Нет, у тебя нет ключа. Ты можешь вызвать только хаос и разрушения."
  "Кто создал их? Откуда они?"
  "Давай встретимся, я все объясню."
  "Объясни так."
  "Так нельзя. Эта связь может быть в любой момент заблокирована."
  "Кем?"
  "Самой системой. У меня остался один лист, и у тебя такой же. Они называются "сиамские близнецы". Но они связаны и с остальными листами. Система живет, в ней идет беспрерывный процесс, поступает все новая информация, и при грубом вмешательстве доступ к системе может заблокироваться. Ты не знаешь ключ-код."
  "Он тебе известен?"
  "Да."
  На этом моменте лист стал белым, потом замелькали слова и фразы, которые нельзя было успеть прочесть, и все успокоилось, когда несколько раз было выписано:
  "Нет! Нет! Нет! Ключ мне не известен, но без меня тебе ничего нельзя определить."
  "Ты не владелец и не хозяин."
  "Но у меня же остался лист. Давай встретимся. Я очень прошу."
  "Сообщи данные о себе."
  "Нельзя. Есть подозрение, что листов из серии "сиамских близнецов" не два и, может быть, не три. Нас могут слышать."
  И тут Афанасия как громом поразило: ему предлагают встретиться, хотя о месте встречи может знать еще кто-то!
  "Какая встреча, - написал он со злостью, - если кто-то может нас слышать? Все блеф и ловушка!"
  "Не горячись. У тебя есть лист - "память-желание". Вызови инициалы Н.К. и назначь время и место встречи. Буду знать только я."
  И вдруг на листе всплыла крупная надпись:
   "Скотина"
  Потом все исчезло. Афанасий написал:
  "Не понял."
  Но лист "молчал".
  Тогда он взял лист "память-желание" и написал:
  "Память. Н.К."
  Он ожидал получить данные, но возникла фраза:
  "Я здесь, ты подключился."
  "Что произошло?"
  "У кого-то сдали нервы. Еще один лист. Назначь место встречи."
  "Я подумаю."
  "Думай быстрей."
  И тут на листе из серии "близнецов" появились слова:
  "Афанасий, не соглашайтесь на встречу, это опасно."
  "Кто Вы?"
  "Я Вам друг, хотя это невозможно доказать."
  "Вы все теперь мне дружеские анонимы. Откуда Вы знаете, как меня зовут?"
  "Я знаю про Вас очень многое. За Вами охотятся несколько секретных и тайных групп. Кто-то все равно рано или поздно, но на Вас выйдет. Подумайте о семье."
  "И что я должен сделать?"
  "Я знаю, что Вы не пойдете со мной на встречу, но и одному Вам не управиться с бумагами. Я бы хотел, чтобы Вы вели себя благоразумно и не занимались слепыми экспериментами."
  "Откуда у Вас лист?"
  "Это очень простая история. Возможно, у многих есть такие листы. Но мало кто об этом даже догадывается. Проведите такой опыт - возьмите обыкновенный магазинный лист и приложите его к листу из "близнецов", потом отдайте его кому-нибудь, он станет "говорящим". Когда-то кто-то проделал такую шутку, а, может быть, и с целью. Сколько теперь "заряженных" листов и где они - никто не знает. Тем более, что и мой лист может "размножаться". Но у Вас система. Когда "говорите" Вы, все Вас слушают, вся связь идет через Вас. Остальные не имеют друг с другом контакта."
  "Вы знаете о сундуке и о других листах?"
  "Нет, но я кое-что понял. Мой лист несколько лет назад активно "работал". Это касалось политики, система была у очень беспринципного человека. А листы "близнецы" были размножены для определенной группы людей. Потом они как-то заблокировали мой лист и, наверное, другие. А вот теперь лист "заговорил". Поэтому нас сейчас могут "слушать" многие. Вы никому не должны верить."
  "Только Вам?"
  "Я понимаю Вашу иронию. Вы в очень трудном положении. Вы уже вышли на закрытую связь с этим Н.К.?"
  "Допустим."
  "Тогда он нас не слышит. Вы можете с ним попытаться выйти на встречу. Но кто он? Кого представляет? Как говорится - чьи интересы? Вы в этой истории случайный человек. Я бы хотел Вам помочь, но не вижу, как это можно сделать. У меня есть догадка, что эта система вообще никому не принадлежит - она автономна и самодостаточна."
  Неожиданно последние слова стали густо затушевываться, будто кто-то старался успевать зачеркивать написанное. А тот, кто писал, торопился что-то сказать, и фразы возникали в разных углах листа. Афанасий успел все-таки прочесть:
  "Если.. за.. связаться. Обр.. сь... вызовите... Федора - 2."
  Потом всё исчезло.
  По всей видимости, лист не выносил таких грубых перегрузок и попросту отключился. На какое время - Афанасий не знал.
  Но он знал, что ситуация многократно усложнилась. Его "пасли" со всех сторон. Он не доверял своему последнему абоненту. Во-первых, тот знал его имя, знал, что у него есть семья, знал о некоторых принципах работы "системы", хотя сам говорит, что ее не видел. Написать можно все что угодно, были бы среднее образование и немножко мозгов.
  
  Но зато страх прошел. Теперь стало понятно, что за словами стоят пусть и темные, но вполне земные силы, что просто какие-то группы людей имеют "говорящие" листы и следят за каждой фразой. Нужно было решиться - что делать с этим Н.К., который действительно когда-то имел доступ к системе.
  Можно было бы, к примеру, назначить встречу в людном месте, где никто бы не осмелился его похитить. Например, в Кремле, в Оружейной палате. Но если это государственные структуры? Да и зачем встречаться. Просто нужно избавиться от иллюзии, будто он выйдешь на порядочных людей, с которыми можно было бы изучать бумаги.
  И тут его осенило - а нужно ли их изучать и вообще - возможно ли их изучить? Или точнее - хотят ли сами бумаги, чтобы их изучили, позволят ли они кому-то проникнуть в себя?
  Конечно, он не мог их не изучать, но и понимал, что они гораздо шире человеческого сознания, по крайней мере, его собственного, и что постичь их невозможно.
  На листе "память-желание" он написал:
  "Память. Происхождение листов и свитков из сундука."
  Ответа не было.
  "Откуда поступает информация, как работает система, откуда появились листы, на которых я пишу?"
  "Всегда. Всегда. Всегда." - замигали слова, а затем пошли десятки, сотни имен, прозвищ, фамилий на многих языках.
  Тогда Афанасий написал:
  "Желание. Ключ к пользованию системой-листами, как определить желаемое?"
  "Наблюдение, анализ, образы, характеры, вымысел, фантазия, цели, преемственность, расчет, энергетика, жертвенность. Сочинитель."
  "Но что нужно желать?"
  "Сочинитель."
  И сколь бы Афанасий не "пытал" неизвестного Абонента вопросами, на листе всплывало одно слово: "Сочинитель".
  Он так и не спал до утра, а когда прекратил свой допрос, то на листе возник вопрос:
  "Убедился?"
  "А это еще кто?"
  "Н.К. Ты же подключился ко мне. Я наблюдал весь диалог. Мы же договорились назначить встречу. Ты обещал подумать. Не опасайся, нас никто не читает."
  "Я не идиот", - и Афанасий быстро дописал: "Желание. Н.К. заблокировать."
  Его совсем задергали. Было уже утро. Он выключил свет и вышел на улицу.
  "Что делать? Всегда. Всегда. Всегда. Я могу изменять мир - это определенно. У меня полная свобода действий, но я не могу ею воспользоваться. Я не готов. Можно распоряжаться судьбами людей, можно карать и миловать - но и что с того? Кто я такой? Кто я есть по существу и чего я действительно хочу?"
  
  Он не заметил, как появилась Ирина.
  - Поговорим? - спросила она.
  - Поговорим. О чем?
  - Я устала. Я больше не могу здесь жить. Мне трудно с Ольгой. Она мучается, я мучаюсь.
  - От чего ты мучаешься? Займись делом. Это все от безделья. Ты эгоистично себя ведешь.
  - А ты как?
  - Господи, не переводи на меня! Я занят, я исследую...
  - Кому это нужно?
  - Кто знает, может быть, это нужно всем.
  - Нам не нужно было сюда приезжать. Ольга просто больная, да и ты стал... другим.
  - А что ты хочешь - конкретно?
  - Я хочу жить нормально, в своем доме, а не в чужом.
  - Ты что, потерпеть не можешь? Поживем лето, потом купим квартиру.
  - Мы остались без ничего. А ты сходишь с ума над этими бумагами.
  - У нас есть деньги.
  - Где они? Я уже не верю, что они есть.
  - Хорошо, давай купим на имя Ольги квартиру. Только мне нужно съездить, взять деньги.
  - Афанасий, - она уткнулась ему в плечо, - ты пойми меня правильно. Я не хочу жить с Ольгой, она любит тебя. Я не могу с этим справиться, у меня от этой раздвоенности крыша едет. У нас всё-таки... дети.
  - Всё-таки, - согласился он.
  Они устроили общий совет и решили, что нужно купить квартиру. Главное - не появляться у знакомых и родственников.
  Хлопоты по подбору квартиры заняли три дня, Ольга ездила по фирмам, смотрела варианты, и, наконец, остановились на новой трехкомнатной.
  Нужно было ехать за деньгами.
  За эти три дня Афанасий многое успел. Он по часов шесть в день читал "информационные" листы, пытаясь понять устройство системы. Она работала безостановочно.
  Информация лилась сплошным потоком и помимо белиберды выдавала много интересного и неожиданного. Сначала Афанасий взялся переписывать некоторые тексты, но затем открыл еще одну возможность листа "память-желание". Путем его наложения на "информационный" текст можно было вносить желаемое в память под определенным номером или кодом.
  То есть система могла работать как компьютер. Ее вообще можно было бы назвать компьютером, если бы не этот лист "память-желание", исполняющий человеческую волю. И если остальные листы бесстрастно выдавали информацию, то лист "память-желание" вступал как бы в диалог и анализировал решения или запросы.
  В одну из ночей Афанасий узнал о еще одной особенности "говорящих" бумаг.
  Буквально в один момент на них исчез текст, и все они, лежащие в стопке и по одному на столе, сначала немного позеленели, а затем начали излучать слабый желто-зеленый свет. Это свечение было особенно заметно в темноте.
  Афанасий перебрал все листы и на одном из них увидел стихотворение. Он не успел его прочесть, строки быстро растворились, но зато возникла живописная объемная картинка - на ней были горы, облака, какая-то хижина. И очень быстро изображение начало сжиматься, как бы собираться в кружок, а затем и вовсе превратилось в точку, и свечение погасло.
  Второй раз такое же случилось днем, и на одном из листов Афанасий обнаружил художественный текст. На этот раз впервые он был письменным - с помарками, зачеркиваньями, и писался прямо на глазах. Это продолжалось, наверное, около часа. Когда лист заполнялся, то продолжение возникало на каком угодно другом. Это был отрывок без начала, с виду обычная беллетристика, но с каким-то особым своевольным чувством, с особой энергетикой - так Афанасию показалось.
  Он попытался внести этот текст в "память-желание", но ничего не получилось, чудесный лист на этот раз никак не отреагировал и был пустым, как все другие.
  Исчез рукописный текст точно так же, как и в случае со стихотворением, только на месте последней строки сначала вырисовался человеческий глаз, потом появился второй, потом очень быстро всё начало сужаться, в какой-то момент возник портрет или, лучше сказать, образ человеческого лица и тут же этот еле уловимый образ мгновенно улетучился в точку. Она мигнула и исчезла. Листы прекратили свое желтоватое свечение.
  И все эти чудеса Афанасию следовало пережить и остаться в добром здравии!
  Он крепился изо всех сил. Тем более, что ему, ко всему прочему, приходилось осмыслять очень задиристые и острые не то статьи, не то трактаты, постоянно появляющиеся на трех листах, что были залиты кофе.
  От всего этого не просто голова пухла, а порой наступала безвольная прострация, когда в мозгах вскипал кромешный хаос, переходящий в полнейшее безразличие.
  
  Примерно в таком состоянии он выехал в ночь на место клада. С ним увязалась Ольга.
  Они ехали молча, и, глядя на темную дорогу, Афанасий думал, что вся жизнь людей и сама Земля напоминает дно колодца, из которого мало кому удается подняться наверх - даже не к звездам, а к иной жизни, в которой нет этой грубой социальной, биологической, национальной и физической определенности.
  - Я хотел бы быть свободным сгустком энергии, - сказал он вдруг вслух, - но я не знаю - действительно ли я хочу именно этого.
  Она сказала о другом:
  - Знаешь, нам нужно выкопать сундук, если, конечно, он на месте.
  - Зачем?
  - Мне кажется, что бумаги не зря хранились в сундуке.
  - Я об этом как-то не думал. Давай выкопаем. Сколько возьмем денег?
  - Сам решай. Они твои.
  - Мое! Твое! - разозлился он. - Я бы вообще к ним не прикасался, если бы не семья.
  Они свернули с шоссе и подъехали к памятной Афанасию поляне.
  - Отсюда пойдем пешком, - и показал: - вон, видишь, хворост, под ним должен быть сундук.
  Прошло уже почти два месяца, но Афанасию показалось, что это только вчера он чудом живым и разбогатевшим выбрался отсюда. Может быть, их до сих пор здесь караулят?
  Он достал лопату, и они пошли к пруду - к молчаливой воде, отражающей бегущую по облакам луну.
  Он долго не мог найти место, и уже совсем отчаявшись, заметил зарубку на стволе ели. Мешок был извлечен, и, посветив в него, Афанасий убедился, что всё на месте.
  - Может, теперь она успокоится.
  И она поняла, что он имеет в виду Ирину.
  - Оставлять здесь не стоит, еще в темноте наследим, и будет заметно, что копали. Возьмем все.
  - А сундук?
  - А если он не влезет в салон?
  - У них же влез.
  - Сдался он тебе! - но Афанасию тоже почему-то хотелось еще раз увидеть этот сундук.
  Они отправились назад и, обойдя пруд, заметили за деревьями свет от фар. И, видимо, они светились рядом с их машиной.
  - Ну вот, - равнодушно сказал он, - допрыгались.
  - Это милицейская, - увидела мигалку-вертушку Ольга. - Бросай всё под дерево! Раздевайся!
  И сама стала снимать одежду.
  Он еще не понял, что она задумала, но подчинился, и, пока прятал под ель мешок и лопату, Ольга оказалась в воде.
  - Иди сюда! - крикнула она - вода теплая!
  Тогда он сообразил и быстро разделся.
  Вода была ужасно холодная, но он поплыл, успев заметить, что машина направляется к ним.
  Фары осветили поверхность водоема, а мигающая вертушка создавала ощущение праздника.
  "Эй, вы, там! - раздалось из динамика. - Давай на берег!"
  Из машины вышли двое и смотрели, оставаясь невидимыми.
  - А что случилось?! - крикнула Ольга.
  - Вылась - тебе говорят!
  - Я не могу, я не одета!
  Афанасий подплыл и, оставаясь по пояс в воде, спросил:
  - Что случилось?
  - Чего вы здесь делаете?
  - Купаемся.
  - Это ваша там машина?
   У Афанасия было впечатление, что он разговаривает с машиной и, как ни старался, разглядеть за слепящими фарами никого не мог.
  - Наша.
  - Это моя машина! - подплыла Ольга.
  - А что вы здесь собрались делать?
  - Да мы просто купаемся.
  - Да ты иди сюда!
  - Зачем?
  - Документы покажешь, права.
  - Машина моя!
  - Ну, иди ты.
  - Я не одета.
  - Одевайся, русалочка, - и оба рассмеялись.
  Афанасий вышел и, обойдя свет фар, увидел две довольные физиономии.
  - А чё случилось? Мы купаемся, никого не трогаем.
  - Куда лопату и мешки дел?
  Афанасий поперхнулся от ужаса:
  - Какие... мешки?
  - Давай, документы неси, тебе сказали! - у этого сержанта было красное лицо.
  - Там, в бардачке! - крикнула Ольга. - И возьми мое удостоверение.
  - Плавай, плавай, русалочка! - гоготнул второй. - А мы пока поищем, - и он зажег фонарик, пошел вдоль пруда.
  Афанасий схватил куртку и помчался к машине. На все у него ушло минут шесть, и, когда он вернулся, второй все еще ходил вдоль пруда и шарил по земле фонариком, вот он углубился в лес...
  Афанасий подал сержанту права и удостоверение Ольги.
  - Старший следователь? - это ты что ли?
  - Да, это я! - крикнула Ольга.
  - Коля! - позвал сержант. - Давай сюда! Ну, у вас и развлеченьице - плавать по ночам.
  Коля вышел из чащи, и у Афанасия вырвался вздох облегчения.
  - Ну, что тут?
  - Да это свои, - сержант подал удостоверение - из прокуратуры.
  Коля присвистнул:
  - Чего Вас сюда занесло, Ольга Николаевна?
  - Здесь вода чистая!
  - А мы тут, понимаете, расхитителей ловим! Картошку выкапывают мешками! Думали, это вы!
  - Вы бы лучше фары выключили!
  - Ну, извините, мы поехали, счастливо оставаться, не утоните тут! - и сержант шепнул:
  - Как прокурорша-то?
  - Ну, ты что! - простучал зубами Афанасий, пытаясь изобразить восхищение.
  - Сейчас согреетесь, - ухмыльнулся Коля, - поехали!
  И машина дала задний ход, свет начал удаляться, и пространство вокруг водоема потемнело.
  - Не смотри, - сказала Ольга дрожащим голосом.
  - Вот еще! Давай тебя разотру.
  Он взял футболку, но она вдруг побежала от него, он бросился догонять, и так они бегали и кричали, пока не выдохлись. Но зато согрелись, и после всех этих страхов и волнений, наконец, почувствовали, что живы, что пронесло, что есть эта ночь, этот опробованный пруд с бодрящей водой, что лес вокруг такой огромный и живой, что они все еще молоды и что нечего бояться и можно хоть какое-то время ни о чем не думать...
  - Ну, иди сюда, прокурорша, - Афанасий обнял ее, и его губы почувствовали, как она давно ждала этого.
  
  ...Сундук они не стали откапывать. Ехали и хохотали, вспоминая произошедшее.
  - Если бы не ты, я бы залетел. Этот, с фонариком, почти дошел до мешка. Он бы увидел его и лопату. Они бы меня и утопили в этом пруду. Ты здорово с купанием сообразила.
  - У меня уже ногу начало сводить. Пришлось бы кричать: помогите! тону!
  - А я даже не обратил внимание, что рядом картофельное поле.
  - Счастливый ты, Афа. Так хорошо, когда ты такой...
  - Какой?
  - Земной, естественный.
  И он подумал, что, наверное, он счастливый - что полоса неудач закончилась, что всё, что он пожелает - осуществится, и что, если даже и будет впереди что-то мелочное, то у него останется память об этих счастливых моментах жизни. Как остаётся память о когда-то опьянившей музыке или песне...
  - Будешь стар, немощен, энергия из тела уйдет, чувства поблекнут и даже если останется память, но что она сохранит - что будет главным, что можно будет забрать с собой, если, конечно, это можно будет забрать?
  - Не нужно, Афанасий. Это самокопание отравляет жизнь.
  И он был согласен. Зачем задаваться этими вопросами всем - если бы так произошло, никто бы ничего не делал.
  "Эта планета действия, - вспомнил он фразу из прочитанного на мерцающей бумаге, - а есть абсолютное бездействие - это тоже жизнь, но совершенно иная, полярная земной."
  И у него как-то разом спало возбуждение от ощущения счастья. Он мог сделать счастливой ту же Ольгу, но ему была тягостна мысль, что ее счастье связано с ним и что он как бы является для нее главной составляющей счастья, как деталь, как элемент... Да и счастье ли это? Да и нужно ли ему такое счастье?
  Ирина не спала. В доме заперли все двери, зашторили окна и взялись пересчитывать деньги - 726 тысяч долларов. На весах взвесили золото - около четырех килограммов, потом пересчитали алмазы.
  Глядя на Ирину, сосредоточенную и аккуратно пересчитывающую деньги, Афанасий не удержался:
  - Теперь тебе не нужно говорить - почему ты бедный, если такой умный?
  - Не мешай, - отозвалась она, - а то собьюсь.
  Афанасий решил основную часть клада закопать на Ольгином участке, часть выделил на покупку квартиры и мебели.
  - Жаль все-таки, что сундук не привезли, - сказал он, - придется еще раз ехать.
  - Да зачем он? Что он может стоить?
  Афанасий посмотрел на жену с язвительной усмешкой:
  - Это антикварная вещь, штук пять может потянуть.
  - Ну, тогда... - и осеклась, поняв, что говорит не то.
  - А теперь твоя душенька довольна?
  - Довольна, - искренне рассмеялась она. - Повезло - так повезло, ничего не скажешь.
  Ольга стала весело рассказывать о том, как милиция проверяла документы, разумеется, опустив заключительную часть этой эпопеи, а Афанасий сидел и глупо улыбался.
  Потом он вышел во двор, чтобы подыскать место для клада.
  
  Было уже утро. У Елены светились окна. Ему вдруг захотелось заглянуть - что она делает.
  Не долго думая, он перемахнул через забор и обошел ее дом. У баньки лежала лестница. Он осторожно приставил ее - как раз можно было долезть до окон второго этажа. Он и полез. Но, заглянув в окно, он увидел, что в комнате горит свет, все те же картины и никого нет.
  - Именно этого я от Вас не ожидала.
  Елена стояла у лестницы.
  - Я мог упасть от испуга!
  - А я от разрыва сердца, если бы увидела физиономию в окне.
  - Как же Вы не боитесь одна? - спустился он.
  - Но Вы же обо мне заботитесь. И давно Вы так лазите?
  - Да нет, в первый раз, но Вы, конечно, не поверите.
  - Да чего уж там. Подглядывайте на здоровье. А куда это Вы ночью ездили?
  - Да так, прокатились.
  - А хотите прокатиться со мной?
  - Куда?
  - Да так, пока машин на дорогах мало. Идемте.
  Она открыла гараж. Там стояла небольшая "вольво".
  - Садитесь.
  - Это тоже не ваше?
  - Это как раз моя.
  Водила она не очень, но по прямой неслась быстро, стараясь обогнать редкие машины.
  Он пожалел, что поехал. Их могли задержать, и это второй раз за день.
  - Я Вам хотела рассказать про архив, помните? Это особый случай. Сейчас такое время, люди совсем распущены, я имею в виду безнаказанность. Все из грязи в князи лезут. Все хотят всёе и сразу.
  Было забавно слушать это из ее уст, ведь что-то подобное он о ней и думал.
  - Некоторые считают - один раз переступлю, урву, а потом честно жить буду, государство поднимать, чтобы дети в хорошем обществе жили.
  - Так всегда было.
  - Может быть. Но я не об этом. Один такой рвач увел у одной организации архив. Там были особые бумаги...
  Афанасий напрягся. Слова "особые бумаги" насторожили его.
  - Если бы я их сама не видела, то никогда бы не поверила, что такое может быть на свете.
  - Что же в них было необычного?
  Он смотрел на дорогу и плохо соображал - что в конце концов происходит? Тем более, что Елена привезла его к тому самому повороту на проселочную дорогу, где он несколько часов назад был с Ольгой.
  - Эти бумаги были волшебными, - заявила она, и тогда он все вспомнил.
  Он вспомнил этот голос, фигуру женщины, распоряжающуюся властным тоном, он вспомнил Сереженьку и Годика, он вспомнил свой животный страх и звуки глухих выстрелов. Он только не смог вспомнить лицо женщины, и он посмотрел на нее - разве это она, разве это у нее он похитил клад? Что происходит - или это ловушка, или чья-то изощренная шутка?
  - Я иногда приезжаю сюда, здесь есть милый пруд, и вода в нем всегда холодная и чистая.
  Когда они проезжали мимо поляны, она чуть притормозила.
  - Это памятное место для меня, роковое место.
  Они выехали к пруду , и она выключила фары. А он вдруг понял, что дальше произойдет. Он даже не удивился такому повороту в событиях.
  Быть может, он подумал несколько цинично, но именно так:
  "За все нужно платить."
  И когда она положила его руку на свою, он не испытал ни отвращения, ни страха, ни стыда. Он просто сказал:
  - Ну, иди ко мне.
  Была все та же ночь. Плыли все те же облака, и все та же луна словно бежала и прыгала по ним и отражалась на поверхности молчаливой воды. Было словно два мира - один, недостижимый, вверху, а другой почти у самых ног - словно на экране, в блюдце водоема - возможно более реальный и достижимый - шагни только в эту холодную живую плоть...
  - Все можно искупить... Ты только люби меня... я другая... я хочу заново родиться... - торопилась она, и ее жаркие губы обжигали его тело.
  А он подумал, что для полноты этого кругообразного сюжета не хватает купания и появления милицейской машины, наверняка, тогда сержант сказал бы ему:
  - Ну, ты и силен, парень!
  Но ни купаться, ни общаться с сержантом им не пришлось.
  По дороге домой она почти всё ему рассказала. Умолчала об убийстве и о своем самопохищении.
  - Я уже не могу один на один жить с этим... - она не смогла подобрать слово, - ты поможешь мне все понять?
  Они вышли из гаража, и он кивнул.
  - Ну, иди, - и она выпустила его руку.
  И всё бы куда ни шло, и всё бы можно было переварить, поспав и набравшись сил, если бы к нему в постель не забралась счастливая Ирина. Они действительно давно не были вместе, да и ей хотелось сполна вознаградить Афанасия за все его мужественные поступки и путешествия. Да и чувствовала она себя перед ним виноватой.
  И когда они уже лежали, потные и расслабленные, она счастливо и преданно прошептала:
  - Есть, оказывается, справедливость на Земле.
  
  
  
  
  
   Глава восьмая,
   в которой поведано
  о жизни Дыбы в "шкуре бича", о подарке
  Цитруса, о логове товарищей по
  несчастью, о болезнях, о самолете,
  зависшем в жёлтом облаке, и о встрече
  Дыбы со старым знакомым.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"