О Злобине Вековой был наслышан от меня, и когда зашедший на кухню человек, в зимнем коротком пальто, в больших валенках и вислоухой кроличьей шапке дипломатично представился, Вековой, вспомнив мои рассказы, подумал, что вечер потерян, а, может быть, даже испорчен.
Но не гнать же миролюбиво настроенного гостя, если слышал нелестные отзывы о нем; пришлось раздевать, приглашать сесть, угощать чаем.
- Незваный гость хуже татарина, как говорит небезызвестная русская пословица,- робко забалагурил Петр Константинович, наблюдая, как хозяин заваривает чай.
Сидел Злобин скромно, на самом краешке стула, нога к ноге, скром?но положил руки на колени, облаченные в зеленые с белыми полосками брюки, штанины которых обвисли помятыми пузырями над высокими голенищами валенок.
- Невиданная метель нынче разыгралась, ужасная. Слышали, за?мерз чудик? Я ему всегда говорил - допьёшься, добром не кончишь. Да... Настрадался нынче Аркадий Александрович и вы, я вижу, тоже, да... Я, понимаете ли, Сергей Юрьевич, люблю новых людей, тех, что не просто на мир зенками хлопают да ушами водят, а и сообразить кое-что могут, то есть понять - что откуда берется... Скотинеют люди кругом, без сознания живут, заматериалистичались... Спасибо, спасибо, это ничего, что чаинки плавают, а их вот ложечкой мигом
повылавливаю. Не беспокойтесь, благодарю! Я, знаете ли, Сергей Юрьевич, и вообще-то людей - того, то есть со счетов сбрасываю. А почему? Потому что настоящих людей единицы, остальные - так, пустой звук. А докажи им это! Каждый себя единицей мнит! А каков здесь народ, они рождены, по моим соображениям, пить до обезличивания, а, похмелившись, заниматься материальной деятельностью, то есть пропитание добывать до следующей умопомрачительной пьянки. Смотрел я, как они водку жрут, в упор смотрел, все их внутренности разглядел - гниль безбожественная... Есть, конечно, те, что и не пьют, считают себя умнее пьяниц, а сами - ограниченные индивидушки, лишают себя алкогольного забвения, как говорится, лупают на мир пустыми зенками, горбатятся, а умрут - и нет их, душ-то не имеют...
Вековой насторожился.
До последних слов он слушал Злобина вполуха, спокойно разглядывая его, думая, что человек этот и впрямь неприятный, и странно, что фамилия у него соответствует характеру мизантропических суждений.
Злобин же аккуратными маленькими глотками ежефразно отпивал чай и, не мигая, изучал Векового острым прищуренным взглядом.
- Да-а, души не имеют, веры не приобрели и не приобретут, так как слепыми рождены и за слепых держатся, а душа обретается человеком в веровании, без таковой человек что ни на есть животное, да только.
- Постойте, Петр...
- Константинович,- услужливо подсказал Злобин.
- Как по-вашему, Петр Константинович, душа существует или это выдумка? '
- Какая же выдумка, если люди ее, как только залопотали, так и упоминают. Давно они поняли, что есть что-то, за чем не угнаться плотскому организму... Да я ее сам видел.
Злобин хитровато кольнул взглядом, замолчал и поднес стакан с чаем к расплывшимся в нечаянной улыбке губам.
- Что?.. кого вы видели? Душу?- недоуменно спросил Сергей Юрьевич.
- Ее самую,- не спеша поставил стакан на стол Петр Констан?тинович.- Она мне и заявила: "Ступай к новому учителю, он, как и ты, оскорблен людьми и одинок в этом мире, как ты".
"Что-то он чепуху начинает нести. Дурачится, что ли?"- почему-то покраснел Сергей Юрьевич.
- Я понимаю, у вас нет оснований доверять мне. Да и Аркадий Александрович успел порассказать вам о моей личности. Не понял он меня и недолюбливает, потому что противопоставить мне, кроме старой морали, ничего не может. Я не в обиде, ему не понять, а вот вы... Я вас однажды как в клубе увидел, так понял - свой, то есть, значит, о жизни понимание имеет, и не знал я тогда еще ничего о вашем методе. Глаза меня ваши поразили, и не объясню я сразу, чем... Ну, вы тогда еще в кино с мальчишками пришли, на десятом ряду сидели, а я на тринадцатом - чёртоводюжинном, затылочек в затылочек с вами; вот тогда-то в темноте я и понял ваше отличие от остальных, все кино загадку гадал и разгадал... А тут еще душа за?являет: иди, мол, дождался...
По спине у Векового пробежал неприятный ледяной зуд. Гость балагурил уверенно, не меняя тона, и в глазах у него не было ничего такого, что бы указывало на ненормальность или на желание необычно пошутить.
- Не шучу я! Что вы? Ради бога, не шучу!- воскликнул Петр Константинович.- Я с другими шучу, потому то есть, что презираю их, хотя презрения пиоиды не стоят, так как душой естественно данной не обладают. Евро, монго, негро - пиоиды, одним словом. Они пресмыкаются, слова собственного не имеют и пойдут за кем попало, то есть, хуже, чем животные.
- Вы как-то странно рассуждаете, Петр Константинович, я могу понять, что вам не с кем поговорить, поделиться мыслями, но зачем же...
- Зачем напрямик о самом сущем, вы хотите сказать? Я не провокатор, Сергей Юрьевич, хотя смахиваю внешностью. Я уже привык к ней, а поначалу тоже невольно ужасался... О душе я, Сергеи Юрьевич, серьезно, без прибауток.
Злобин встал и начал прохаживаться возле печки, шурша по полу грубо подшитыми валенками. Когда он поворачивался спиной, то Вековому казалось, будто гость тайком беззвучно смеется, но фельдшер доходил до конца печи, круто разворачивался - желтоватое лицо было прежним - губы жестко сжаты, взгляд сосредоточенный, без насмешки...
- Полное право вам, Сергей Юрьевич, не верить. А я расскажу всё! Слушайте!- остановился Злобин у стола.
Глаза его загорелись исступлением, неудержимым желанием высказаться до конца, а последние слова он выкрикнул напыщенно и помпезно, явно обещая нечто ошарашивающее.
- Случилось это позавчера. Я лежал в медпункте поздно вечером, примите к сведению - трезвый как огурчик. Я люблю иногда полежать без света... минутки больно чудные бывают, одиночество приходит, и с ним презираешь все на свете, бывает, и себя самого... Навалилось на меня состояние меланхолическое, даже заплакать захотелось: умру, одинокий, ненужный и так далее, что в эти минуты в голову приходит... сами знаете. Так вот - стемнело, лежу я на голом матрасе, руки за голову забросил и думаю: "Что это последнее время при необычных вариантах Наталья Аркадьевна сниться стала?".
Нос вечернего гостя неприятно дернулся, глаза сузились, скрывая довольный блеск зеленых зениц.
- Да, да, Наталья Аркадьевна, думаю, часто сниться стала, а видел-то я ее от силы раз пять, не больше, и в гостях у нее ни разу не бывал. Не правда ли, странные ассоциации? Значит, так думаю, а сам в потолок смотрю. Потолок-то еле виден, сумерки. Вот я и настроился было встать да в поселок податься, как вдруг замечаю!.. Наверху, над моей головой, пятнышко появилось, будто огонек какой...Решил я, что свет из окна так странно падает, а у самого сердечко бум! бум!- и холод в пятках. И что вы думаете?
- Что?
- Вижу - растет пятнышко, и представьте!- сел на табуретку Злобин. - Растет пятнышко и зеленеет! Зеленеет! А меня в то самое мгновение как бы неимоверной тяжестью в матрац вдавило, двинуть членами не могу и в горле комок встал. А престранное это пятно доросло до размеров небольшого круглого зеркала и застыло, то есть увеличиваться перестало. Я сглотнул слюну, набрал воздуха побольше и хотел было завизжать - такой ужас до корней волос продрал,- и не могу завизжать, язык не двигается. А мысли о себе исчезать стали, будто меня нет, а есть - я и пятно, и я о нем плохого не думаю, то есть бояться его перестал...
Чем дольше говорил Петр Константинович, тем упоённее выговаривал каждое слово.
- Молчу, а на зеленом пятне две темные точки появились, не скажешь, что глаза, но очень похожи, и словно бы энергия из них полилась... Оторваться нельзя! Шоковое явление как бы, прострация... Вдруг голос - не в комнате, а внутри меня, словно сам я себе говорю, но как-то глухо, независимо от мыслей, которых, к подробности сказать, и не было. Вот голос этот резко и заявляет: "Знаешь, что давно пора у нового учителя быть - а лежишь. Твой это человек, как и ты его. Оба вы одного рода. Заждался ты его в одиночестве, а он тебя. В смерти его истина, а твоя - во мне, большего тебе жизнь не даст". Именно так заявление и прозвучало. Каждое слово внутренности раздирает, в пот бросает, как от смертельного приго-вора, а пятно в такт - то уменьшается, то расширяется, то уменьша?ется, то расширяется, будто хохочет, то есть зрачки-крапинки в такт прыгают. Секунды две после заявления посветилось и сужаться ста?ло. Раз - и исчезло! Тяжесть пропала, пришел я во власть над телом, вскочил, пальто и шапку схватил и не помню как в поселок долетел. На другой день в медпункт и не показывался, дверь там открытой оставил, тешил себя, что все мне приснилось. А тут услышал про новогодний инцидент, ваш то есть с Натальей Аркадьевной, и пора?зило меня: я тогда на кровати о ней сначала подумал, а потом о вас уже голос говорил, и тогда я не знал об инциденте, чувствуете связь, а?
- А при чем тут душа? Действительно - снилось вам, и во сне вы с открытыми глазами лежали, или разыграл вас сосед какой-нибудь,- раздраженно заключил Сергей Юрьевич.- Вы водку пьете?
- Э, дорогой Сергей Юрьевич, здесь-то и вполне естественный промах у вас выходит! Сон от яви отличить умею. Сам сомневался и очень бы желал, чтобы сном все оказалось. Соседи у меня тупые, им до таких розыгрышей не догадаться ни при каких фантастических озарениях. Невменяемым меня от роду не видели. Пью я редко, ис?ключительно редко, потому как народ буйный, все ножичком норо?вит, да и врагов у меня порядочное количество имеется. А насчет мозгового аппарата моего вы зря думаете. Как же, думали! Я, если и безумен, то не безумнее вас буду с вашей теорией... бессмертия.
Бессмертие, как видно, готовилось для решающего выпада, и нео?жиданная хитрость произвела предполагаемый эффект. Сергей Юрь?евич не смог скрыть смущения; поразила не осведомленность Злобина, его вывело из спокойствия то, с какой коварной тонкостью было сделано сравнение двух вариантов безумия.
В который раз угадывая его мысли, Петр Константинович быстро пояснил:
- Через Наталью Аркадьевну пошли слухи о ваших суждениях. Слухи туманные, знаете ли, кричала, мол, учительница, что Сергей Юрьевич помешан на теории, в истерике кричала. Что с нее возьмешь? Не в себе была. А Савина, Валентина Марковна то есть, тут-то возьми
и спроси: "Что за теория такая?" - "Бессмертие,- отвечает,- душа,- говорит,- в человеке наверняка существует, не может, то есть, не существовать, Сергей Юрьевич, мол, доказал это". "Верю, верю!"- кричала. Видите, какая петрушка! Больше от нее ничего не
добились, а уж как хотелось им поподробнее копнуть, как хотелось! Ни крепкий кофе, ни холодная вода - ничего не помогло, уснула, бедняжка. Да и что они могут понимать, если им и подробнее скажешь. Так ведь, Сергей Юрьевич? Не нравитесь вы им в отличие о I
меня не из-за внешности, хотя наружность у вас, извините, тоже настораживает, а из-за образа мыслей и характера методов. Они под вас копают и того... так что вам скоро, может быть, уехать придется, а? Уроки необычные ведете, да будто бы в психиатрическом заведении побывали? Чего только не выдумают, хе, хе... Народишко пройдошный у нас, выдумщиков много! Аргументы не в вашу пользу набирают, подлецы! Я чайку себе еще подолью, Сергей Юрьевич? Трещу, как кузнечик, и в горле сохнет. Чуть-чуть, самую малость, ага, спасибочки... Здесь, в поселке, то есть, что за народ собрался? Аборигены да разная немощь, инвалиды цивилизованного мира, что от городов подальше выброшены, чтобы их интеллигентный вид не портить, то есть физиономию города. Зимы-то здесь вон какие ветреные, с сумасшедшинкой ветер! И дуреют люди: то одна пьянь другую ножом в бок, а то с перепою кто повесится, частенько... Неужто не слыхали?
Всё неуютнее было слушать загадочную болтовню фельдшера, квартира стала чужой и нежеланной, мысли путались, наскакивая одна на другую...
Как гипнотизер навязывал свое мироощущение Злобин.
- Не так давно тут комический случай вышел. Два дружка подпили, здоровенные быки, семейные, по сорок с гаком, и борьбу затеяли, так один другого возьми да и посади на железную ножку стула, бросил, то есть, неудачно. Так того со стулом в город повезли, где и скончался. Колоритный был мужик, увесистый. Вот так-то и смерть нашел. Для такого, выходит, здоровел и розовел. Да, частенько! Я тут ненароком прознал статистику о самоубийствах района. Вы знаете, для чего самоубийцы? Я прикидываю, это у природы запланировано, чтобы скучно не было, то есть о чем поговорить было, для профилактики. Так вот, оказалось, трагедии-то в основном по любовной части происходят. То она ему изменила, то он ей, а так, чтобы из-за идеи или там по общественным причинам -редко! Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста! Извините, это я для образа... С чего ради из-за идеи?- как говорит ваш Рясов. Любопытный он человек. Их здесь, любопытных - он да Аркадий Александрович... Я себя хвалить не буду, но только хотел бы с вами отношения порядочные завязать, соображениями поделиться и теорию вашу послушать. Искренне хотел бы... Может быть, я не теми словами говорю? Или понятно? Ну да и вам польза от меня, я ведь и потому к вам, что помочь хочу, так как одному носить свои суждения и вам не под силу, несмотря на огромный интеллект ваш - неровен час и обезуметь можно, или там в петлю, или еще куда... Да ведь кто смятение поймёт? Подвиг не постигнут, скажут - из-за женщины. Чело себя любит, а если говорит что о других - так это от той же любви к себе.
Сердито сопя, Петр Константинович достал из кармана грязную расчёску, пригладил и без того аккуратно расчесанные волосы.
- Вы часто что-то о непонимании людей говорите и ругаете их. Мизантроп вы, что ли, Петр Константинович?- наблюдая за степенной траекторией расчески, насмешливо спросил Сергей Юрьевич.
Фельдшер ответил, нисколько не обидевшись:
...... (пропуск нескольких страниц)
.........
Далее из Главы 11. Визит
- Берите картошечку, рассыпчатая, и маслица побольше. Вы вот думаете, что я зол. Может быть, и зол.
- Я не утверждал этого.
- Но думали! Да? А что если и зол? Злость - добро выделяем, нет, не так, хорошее зло добро высвечивает, А как же? Не было бы зла, как бы мы о добре думать могли? Откуда бы о нем понятие имели? Если, образно выражаясь, зло больших размеров, то и добро что против этого зла, тоже больших, то есть подобных ему размеров Война - большое зло, а мир против войны - добро большое, так ведь по-нашему? Природа - она на противоборстве основывается, убери зло, и жизнь остановится, кастрация получается.
- Понятие о добре и зле со временем у человека меняется. Бывает, то, что раньше не считалось злом, превращается во зло, и наоборот - то, что преследовалось и истреблялось, становится добром. Зло всегда будет, главное, чтобы оно не вырастало до предельной, безумной агрессивности, как вы полагаете?
- Тут, Сергей Юрьевич, от человека нужно плясать - какая со?бака в человеке сидит и поддается ли она приручению? В голове положительное переварить можно, а кровь-то как изменишь? Вот я надеюсь, может быть, вы мне подскажете... Я о своей фамилии еще в детстве задумывался - дал же Бог - как насмешка надо мной. Ну, я уже налил, пьем? За вас, Сергей Юрьевич! Очень бы мне хотелось, чтобы вы проникли в некоторые мои мысли. Я ведь думаю что... Что же вы не выпили, я уже, а вы?
Протестовать Сергей Юрьевич счел неудобным.
- О чем это я?.. Ах, забыл! Вы, Сергей Юрьевич, родителей-то имеете?
- Теперь нет, мы с матерью жили...- хрустя огурцом, ответил Вековой.
- А отца не было? Я так и знал! У меня отец был, то есть отчим, так он и выколотил из меня много заложенных способнос?тей, нет, не бил, а влиял постоянным присутствием и демонстраци?ей собственного опыта, лишал чувства обреченности - точнее, то есть, одиночества в мире. И брат у меня был, паскудник! А вы один у матери?
- Один. Мать была врачом, семейная жизнь у нее не сложилась.
- Предвидел я, Сергей Юрьевич, одну из причин вашей необъят?ной тоски. Она, причина то есть, может быть, не самая главная, но основополагающая. Вы рано себя в мире определять начали. Перебе?рите людей искусства, великих, у них то же самое начало - или матери, или отца не было. А вот у меня по-иному, в серость судьба загоняла, да только не совсем у нее вышло, подлюки эдакой! Я еще покажу!
Злобин медленно и решительно поднялся, самозабвенно уперся ку?лаками в стол, звонко треснула тарелка. Он вздрогнул, запоздало опомнился, заметив насмешливое удивление Сергея Юрьевича.
- Горячи вы, Петр Константинович, что-то вас сосет, гложет. Уж не потому ли на судьбу сетуете, что она вам пятнышко послала?
- А вы, Сергей Юрьевич, не смейтесь, не смейтесь! Вам-то из щекотливой области тоже, небось, виденьица наведывались? Хе-хе! Ну, вы и обижаться! Давайте-ка еще по глоточку и пойдет, пойдет... Будьте здоровы!
Вековой, отложив вилку, смотрел на закусывающего Злобина. А тот уже успокоился, раскраснелся от водки, прожевывая куски быстро и ловко.
- Вы мне что-то о Наталье Аркадьевне говорили ?
- Разве? И что же?
- Нет, я просто....
- Вы не просто, Сергей Юрьевич, вы мое мнение хотите узнать, угадал? А что вам Наталья Аркадьевна? Она вам не пара. Я женщин физически не воспринимаю, но чувствую, их настрой угадываю. Хотя про физически - из головы выбросьте... Вы Наталью Аркадьевну на весь век помутили, добра хотели, а вышла пошлость, или то есть аморальность получилась - это в понимании здешних тупиц, а для вас - грех на всю жизнь! От идей ваших она теперь не избавится, а рассудочек у нее слабенький...
- При чем тут идеи, что вы можете знать о них, чтобы такие выводы делать?- вскипел Вековой.
- А я не говорю, что знаю, я, Сергей Юрьевич, гипотетически выражаюсь. На что вам Наталья Аркадьевна? Ну да Бог с нею! А вот вы... Вы, Сергей Юрьевич, в неудачное время родились, никто вас слушать не станет, кроме меня.
- Слушают.
- Это ученики то есть? Да вы же им, при всей искренности своей, о сокровенном сказать не решаетесь! Вы все о литературе, о нравственных исканиях, то есть о тех, кто самолюбие свое тешил, свое драгоценное имя в историю вписать пыжился, а все от чего?- от безделья или от потребности кропали. А потребность - это у животных. Я теоретиков читал, так они человека общественным животным называют, социальным то есть. Меня, представьте! Меня - оскорбило такое определение. А вам каково? Ну да прочь это! Я об искусстве начал. Все они, искусственники, забальзамироваться хотят: кто в нотах, кто в словах, а кто в красках. И простота душевная делает вид, что полезно искусство, что насыщается оно плодами гениев, все вид осанистый принимают, а сами думают: так ли я восхищаюсь, то ли сказал? Отдушину себе нашли, подлецы!
- Зря вы нападаете на искусство. В нем человек и обретает душу, что волнует вас так настойчиво, без настоящего Искусства настоящей души нет. Оно мыслить учит, вы это понимаете?
Фельдшер достал из кармана папиросу, потом спички, не спеша прикурил, заботясь о Сергее Юрьевиче, аккуратно выпустил дым в сторону двери и удовлетворенно сказал:
- Насчет искусства вам видней, а вот душа... На этом пункте мы с вами и сходимся, и связаны одной и той же идеей. Как, Сергей Юрьевич, понимаете?
- Ну как же, Сергей Юрьевич, что вы все вокруг да около? Я с вами чистосердечно, а вы? Я все-таки в возрасте, вы молоды, я вас уважаю, и знаете за что? За силу! Сила живет в вас, и она страшная, эта сила, мороз по коже, когда ее ощущаю... Я вам помочь хочу!
- В чем?
Сергей Юрьевич понимал, что Злобин постепенно заводит разговор в тупик, из которого нелегко будет выбраться.
- В теории вашей, то есть в ее обдумывании. Вы, я полагаю, не до конца все для себя решили? А если душа ко мне являлась, и вам и подсказать кое-что могу, поверьте! То есть - фактическим материалом. Вы вот наверняка к бессмертию подошли, имея в виду
душу. Я о Боге частенько задумывался: и крещеный я, мать меня
на всякий случай причастила к этому делу, она женщина незаметная была, под мужем жила. Библию читал и в церквях был, с попами беседы вел. Но в Библии существование вечной жизни не доказывается, а в попах больше форсу, чем понимания. Я ведь где
только не был, не раз на наш Запад ездил, дела у меня там особые... Видел я, к чему они повсюду стремятся, те, которых порядочными называют, ничего они не хотят, кроме сытости и удовлетворения самолюбия, о своей роли и не задумываются, и все трагические и мировые вопросы мимо ушей их пролетают, они массовый прирост сохраняют - в этом их подлое назначение, все равно что кролики... Подумал, подумал, о вере, о душе, и мозги костенеть
начали. Плюнул! Но мысли жили, да, жили! Заталкивал поглубже,
хихикал, чтобы забыться, а тут - вы, слышу, о бессмертии что-то надумали, и снова в голове мысли, как бабочки, запестрили, а потом - явление души... Вы вот к бессмертию, простите за примитивность, с какого конца заходите - с божественного или с научной точки зрения?
- А зачем вам?- встал Вековой.
Он прошел по комнате, стараясь не смотреть на Злобина.
За ок?ном быстро темнело.
Фельдшер затушил о тарелку папиросу, поднялся, зажег свет, молча завесил одеялом дверь в роковую комнату, торопливо возвратился на свое место, понимая, что с этого момента любое неосторожное слово может направить разговор в иное, нежелательное, русло.
- Зачем вам знать мои соображения?- во второй раз спросил Вековой.- Вы что, верите, что бессмертие осуществимо?
Злобина не смутила прямота вопроса, он, не моргнув, ответил:
- После пятнышка на потолке и не в такое поверишь. Я, Сергей Юрьевич, верю потому еще, что вы сами верите. Верите или нет?
- Верю.
- Вот! А спрашиваете,- удовлетворился Злобин.
- А где вы деньги прячете?- неожиданно спросил Вековой.
- Деньги?! А-а, деньги!.. деньги я дома держу. Вон под той половицей в целлофановом мешочке, возле стеночки, как и положено.
Они азартно смотрели друг на друга - Вековой на вытянутую указующую руку фельдшера, а Петр Константинович старался уловить выражение глаз своего гостя. Молчание длилось секунд десять, затем Вековой быстро подошел к стене и постучал ногой по половице:
- Под этой?
- Точно, точно, под ней, Сергей Юрьевич. Где же им еще быть. Тамочки. Может быть, посмотреть, убедиться желаете? Подденьте краешек, вот, возьмите нож, им удобнее, и мешочек целлофановый увидите, тайничок то есть. Я аккуратно все сложил: бумажка к бумажке, и бечевочкой перетянул пакетик-то, на случай сырости.
Вековой посмотрел на нож, плашмя лежащий на ладони фельдшера, скрестил руки на груди и не сразу, как бы обдумывая предложение, отошёл от стены.
Нож мягко воткнулся в хлебную мякоть.
- Я в шутку спросил.
- Понимаю, понимаю. Верю вам, Сергей Юрьевич. Вы думаете, другому бы я показал? Нет! От другого услышал бы подобный вопросик и смутился или что нелепое сотворил. А от вас мне, поверьте, приятно слышать подобное, вы человек надежный.
Вековой налил в стакан чая и сказал устало:
- Давайте начистоту. Чего вы ждете от меня?
- Я, Сергей Юрьевич,- привстал и навесился грудью над столом Злобин, - я ведь уже спросил: о бессмертии то есть. А вы раздражаетесь, скрытничаете.
- Ничего я не скрываю! Дело в том, что в этой, как вы ее называете, теории, есть неприятный, точнее, не в вашу пользу пункт. Потому я и...
- Я понимаю, понимаю!- сокрушенно замотал головой Злобин.-
- Вы оскорбить меня боитесь. Уверяю, не стоит бояться! Я, Сергей Юрьевич, готов слушать. И почему я должен обижаться на вас? Жизнью-то, надеюсь, не вы заправляете, или вы?
Он засмеялся дребезжащим, мелким, с пристонами смехом, стараясь скрыть нахлынувшее вдруг волнение, но тут же разом умолк, вероятно сообразив, что смех может обидеть Векового.
- Я человек надежный, Сергей Юрьевич, я все восприму как положено, не сетуя на судьбу. Объясните, пожалуйста,- примирительно вымолвил фельдшер.
Вековой почувствовал себя неловко. Услышав заискивающие нотки в голосе фельдшера, он засовестился: Злобин гораздо старше, во всём старается угодить. А честно ли такое внимание принимать как должное, и всё-таки продолжать чуть ли не высокомерно относиться к человеку, к тому же, если ты сам забрался в этот тупик?
- Я объясню кратко, Петр Константинович. Но прежде давайте условимся - обсуждать сегодня мы ничего не будем. Мне еще возвращаться в поселок,- он посмотрел в окно,- совсем стемнело.
- Конечно не будем! Я и сам здесь не останусь, не ночую здесь совсем. Боязно!
Решили идти вместе, и дорогой обстоятельно поговорить.
Петр Константинович собрался в две минуты, не стал убирать со стола, погасил свет, повесил на входную дверь замок.
Сергей Юрьевич ожидал его на тропинке, смотрел в звездное небо и неторопливо думал, что судьба действительно коварная, не?управляемая штука - забросила в глухомань, где должно неизвес?тно сколько прожить, неизвестно что пережить, зачем-то общаться с назойливым странным человеком, который, якобы, несмотря на разницу в возрасте, чем-то походил на него, самого Сергея Юрьевича - там, в каком-то далеком промежутке прошлого, когда вес еще только зарождалось, а будущее представлялось неизмеримо долгим и неясным...
- Ну что, двинулись?- бодро спросил подбежавший фельдшер.
И они пошли. Вековой впереди, мимо тускло светящихся окон, мимо колодцев и столбов, по узкой тропинке, не произнося ни единого слова до тех пор, пока не вышли на лесную дорогу. Теперь каждый мог двигаться вперед по своей колее, и Петр Константинович уже не беспокоился, что не расслышит долгожданных слов Векового, который, словно листая пожелтевшие страницы времени, вел свое невиданное повествование, вдохновленный вниманием тайги, плотно подступившей к дороге живой массой тысяч древесных тел..