Галеев Игорь Валерьевич : другие произведения.

Чудотворец

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  
  
   ИГОРЬ ГАЛЕЕВ
  
  
  
   Чудотворец
  
   (эзо-художественность)
  
  
  
   МАНИФЕСТ ОДИНОЧКИ
  
   Призрак бродит по России. Призрак Одиночки.
   Вы разве не замечали?
   Хотя, конечно, он невзрачный, можно даже сказать, худосочный призрак. Он, если по правде, никогда и не наедался вволю. Это самый беззащитный призрак из тех, коих знавала история.
   Но это уже и не безобидное эфирное создание. Его уже нельзя подолгу и безнаказанно пинать в сырых подвалах и выпаривать из него летучие чувства в чумных бараках идеологической мерзлоты.
   Отпочковавшийся от всевозможных групп, родов и семейств, он уже может постоять за себя.
   И порой, хотя он всегда в молчаливом меньшинстве, по его велению огромные коллективы то сходят с ума, то становятся на пути обозначенные им.
  
   Всё более и более он приобретает реальные очертания. Его не расстрелять, не сжечь и не повесить. Благо, население всё увеличивается, и потому всегда можно найти подходящую оболочку для выражения его космических чувств.
   Он и безвестный, и уничтоженный, больной и изгнанный вернётся в новом незаметном до поры облике, и тогда это постоянно торжествующее большинство гипнотически покорится его неведомым мечтаниям.
   Разве вы не испытывали на себе его власть и у вас не бывало моментов, когда вам хотелось бросить всё ко всем чертям и ехать в неизведанность, отринув своё тупоумное прошлое?
   В эти мгновения образ Одиночки повелевал вами. Это его магическое слово вызывало в вас такие героические порывы.
   Это вошли в вас его фантазии и сны, и сквозь расстояния и времена вы приобщились к его таинственной свободе. И тогда в вас звучал его призрачный голос, и это его призрачный облик примерял вашу реальную оболочку - то посетил вас его великий посланник - Одиночество.
   Не многие выдерживают его присутствие.
   В толпе теплее. Там незачем думать, бесполезно мечтать, там каждый похож на биллиардный шар, желающий попасть в покойную лузу - вот нищенская цель небезызвестной массы, мечущейся под ударами одноизвиленных киев по плоскому столу ограниченной жизни. И когда кто-то от неловких столкновений и тычков вылетает за пределы стола, его силой возвращают и ставят к стенке.
  
   Но с Одиночкой это не проходит! Ему ненавистно слово масса. Он уважает, хотя и не произносит, слово народ - ту одинокую силу, которая пребывает в ожидающем одиночестве, откуда он вышел сам, и которая ждёт теперь его повелевающего решения.
   Потому что он - единственный Художник.
   И подвластные его детским упражнениям, ехидным шуточкам и смешному гневу, всяческие лидеры теряют свою ледяную устойчивость, и громадные пирамиды сладострастных иерархий рассыпаются в прах!
   Это звучит Слово Одиночки!
   Это его Магия чувств переплавляется в колоссальную энергию!
  
   Как ты смешон, волосатый тиран, окруживший себя несметными полчищами охраны!
   Твои бронированные стены не спасут тебя от явления призрака Одиночки. Тебе не подвластен Случай - его вдохновение и его ностальгия.
   И ты, генеральный жрец, висишь на волоске его сомнений и иллюзий. У тебя нет языка, ты безглаз и глух, потому что давно продал свою душу мёртвым предметам. Ты приговорён и ещё не знаешь, что отныне каждый твой шаг - это призрачные опыты и поиски Одиночки.
   И ты, кудрявый гигантский лакей, упивающийся своей командной ничтожностью, разве ты никогда не читал настоящих книг, и тебе не снились дремучие боги? Теперь уже не то время, когда ты мог вылизывать жлобам пятки и не бояться любых перемен, зная, что без лакеев не обойтись. Ты, конечно, понял, что за Одиночкой сила и теперь желаешь поподлей унизиться и угодить, стряхивая с его призрачного облика невидимые пылинки. И ты всё множишь и множишь досье на своего полумёртвого хозяина, предполагая попинать его холодный труп, изобразив покаяние...
   Неужели к тебе не приходила мысль, что не зря тысячи лет миллионы людей доводят температуру своих жилищ до +20 градусов и выше, и никто ещё ни копейки не заплатил Солнцу за то, что оно его обогрело?
   И если ты так ничего и не понял, то готовься в паре с танцующим оракулом натирать пол в кинотеатрах, куда дети приходят смотреть кинокомедии о ваших лилипутских страданиях.
  
   Вы видите Время, и образ Одиночки, как лунные блики в сумрачном лесу, множится в мечтах истерзанного меньшинства, и его творческое слово звенит в созревшем пространстве, как поэтический звук от полёта небесной снежинки.
   И вот уже с его незримого лица сползает пелена, и в каждого смотрят его проявившиеся глаза, и безбрежное одиночество входит в истощённые души.
   И отныне каждый живёт в ожидании его жизнеутоляющих фраз, когда из миллионов мечтаний и форм выберется желаемое и осуществится чудодейственной магией вдохновения.
  
   Вглядитесь в себя, смотрите в близких и дальних и вы увидите, что это уже не призрак - а само ваше первоначальное желание протягивает вам одинокие руки.
   Ухватитесь за них, и вы поймёте, что смерти не было никогда, и ушедшие - это ваши соседи, о которых вы попросту ничего не знаете.
   И тогда вечный бесприютный призрак обретёт ваши прекрасные черты, и ему незачем будет бродить по загаженным пространствам в поисках одинокой любви.
   И вы услышите, как уже не он, а вы заклинаете всех единственным призрачным призывом:
   Долой осознанную необходимость!
   Долой поголовное равенство и потное братство!
   Одиночки - не соединяйтесь!
  
   ПОДАРОЧЕК
  
  
   (Выразительно, не торопясь)
   ...Хотел я выпить за здоровье,
   А должен пить за упокой.
  
   Вот он, "комплект из 12 листовок", 1984 года издания, ценою 1 руб. 54 коп., - "Песни военных лет" называется.
   Читаю во вступительной статье: "Песни Великой Отечественной войны занимают особое место в..."
   Да. Эти песни заняли особое место и в моей биографии. И я очень хорошо понимаю чувства тех, кто воевал:
  
   И каждый думал о своей,
   припомнив ту весну,
   и каждый знал - дорога к ней
   ведёт через войну.
  
   13.06.85г. три отважных чекиста подарили мне этот комплект в красной суперобложке.
   Что вы, что вы! Я не выполнял особых заданий, я даже подвига никакого не совершил. И уж поверьте мне на слово, не состоял в сексотах.
   Я был простым магаданским дворником.
   Правда, я мёл стратегическую центральную улицу и нелегально работал в трёх местах (и везде дворником), но уж, конечно, не за это я удостоился такого подарка в день своего рождения в последний год "эпохи застоя".
   Я собирал безобидные магаданские "бычки", выметал незасекреченный магаданский мусор и спасался от этого кошмарного города писанием стихов и прозы. Но они на меня вышли...
   Ах, Магаданское Г.Б. (по старой памяти, разреши мне на "ты")!
   Почему ты так жестоко ошиблось? Ну зачем ты приняло меня за несоветского агента? Зачем изымало мои кровные рукописи, вызывало соседей, ночевало у моего подъезда, следило и беседовало даже с тёщей?
   Неужели у тебя не было более серьёзных дел, и ты лезло в мою переписку и мучило моих знакомых во Владивостоке, Хабаровске и Москве?
   Ну зачем ты прожигало народные деньги и приглашало на беседы со мной психиатра и знатока юриспруденции, заставляло читать мои вирши лучших северных пиитов?
   Вот эти жгучие вопросы посещали меня, пока я перечитывал песни из твоего подарка.
   И ещё я вспоминал их, мёрзнувших у моих дворничих участков.
  
   (Подвижно)
   Бессменный часовой
   Все ночи до зари,
   Мой старый друг, фонарик мой,
   Гори, гори, гори!
  
   Я видел твои непреклонные лица, Г.Б.:
   Не смять богатырскую силу,
   Могуч наш заслон огневой...
  
   Я ходил по вечернему Магадану, а сзади маячил твой силуэт:
   Смерть не страшна,
   С ней не раз мы встречались в степи.
   Вот и теперь надо мною она кружится...
  
   Нет, я не обижался, когда ты допытывалось:
  
   Так скажите хоть слово
   Сам не знаю о чём...
  
   И поверь мне, Г.Б., даже когда в минуты простительных затмений ты навешивалось надо мной и произносило устрашающе: "В глаза смотреть, я сказало - в глаза!", я не думал, что:
  
   Как два различных полюса,
   Во всём враждебны мы.
   За свет и мир мы боремся,
   Они - за царство тьмы.
  
   Ведь тогда ты уже подарило мне эти песни и выразило надежду, что "именинник станет хорошим литератором и порадует своими произведениями..."
   И никак я не могу допустить, что ты издевалось надо мною, вызвав меня в день рождения и сделав мне этот подарок. Ты всего и хотело, чтобы я, "такой способный, не работал дворником".
   И ты знало, что:
   (В темпе вальса)
   Покидая ваш маленький город,
   Я пройду мимо ваших ворот.
  
   Я прошёл мимо твоих ворот.
   Я сфотографировал тебя на память.
   И образ твой - в сердце моём.
   Вот перебираю листики с песнями и недоумеваю: почему ты до сих пор считаешь мои труды "порочащими"? Или тут опять так же как в песне:
  
   (Умеренно)
   И подруга далёкая
   Парню весточку шлёт,
   Что любовь её девичья
   Никогда не умрёт..?
  
   Давно настало мирное время.
   И я могу клятвенно и без всякой там "заведомой лжи" заявить, что ныне не бьют, что 13.06.85г., да и потом никто не размазывал моё лицо о бетонную стену...
   Я-то вынес твой навеки незабываемый урок и твержу твои песни наизусть, а ты?
   Всё так же хранишь в своих архивах мои горемычные произведения?
   Ах, зачем, Магаданское Г.Б.?
   Почему ты не хочешь мне их вернуть или хотя бы возместить мне их стоимость?
   Почему ты всё ещё не разрешаешь мне их распространять?
   Ведь тогда, при расставании, мы дружно решили, что:
   Пусть свет и радость
   Прежних встреч
   Нам светят в трудный час.
   А коль придётся в землю лечь,
   Так это ж только раз!
  
   И совсем я не держу мысли, что ты оставило мои папки в качестве возмещения за подарок (1 руб. 54 коп.) или для того, чтобы когда-нибудь мы встретились вновь: во-первых, мои рукописи бесценны (по крайней мере, для меня), во-вторых, статьи, что мне вменялись, ликвидированы как атавизм, к примеру, как человеческий хвост.
   Я догадываюсь, Магаданское Г.Б., тебе нужно взять себя в руки и привести дела в надлежащий вид.
   Долги отдать, от лишнего избавиться, а устаревшее - сжечь.
  
   Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь,
   И поэтому, знаю, со мной ничего не случится!
  
   И отдохнуть, отдохнуть тебе пора. Ты так устало не спать у детской кроватки!
   А я... Я - что? Я всё прощу.
   Ты не думай, что теперь всё так просто. Я вот до сих пор не сумел оправдать твои надежды и "порадовать старых северян своими произведениями". Наверное, потому, что не пишу о твоей революционной юности, ты же сейчас в моде.
   И уж извини, не обращаюсь пофамильно. Отважные чекисты, подозреваю, лучше умеют стрелять от бедра, чем разборчиво подписываться...
   Я ставлю твой подарок на видное место и завещаю его потомкам.
   Пусть помнят о твоём музыкальном даровании.
   Пусть знают, как мы "по-родственному" (помнишь эту фразу?) ходили друг к другу "беседовать".
   Эх, дороги...
   Пыль да туман,
   Холода, тревоги
   Да степной бурьян.
   Снег ли, ветер,
   Вспомним, друзья...
   Нам дороги эти
   Позабыть нельзя.
  
   Примечание:
   Я уж было точку поставил, но вдруг заметил, что та же вступительная статья к комплекту заканчивается удивительно и актуально.
   Цитирую: "Интересна судьба песни "Дороги", как бы подытожившей события военных лет. Авторам была заказана песня "Весна победная". Композитор А. Новиков и поэт Л. Ошанин создали удивительно тёплую и сердечную песню-раздумье, воспоминание о пройденных путях-дорогах, об оставшихся на поле боя. Миллионы фронтовиков и тружеников тыла приняли её как свою. Минули годы и десятилетия. Но и сейчас ветераны и молодёжь с глубоким волнением обращаются к песням, помогавшим громить врага. Песням, запечатлевшим пафос и величие огненных лет..."
   Нет, ну каково, а?! Ты просто колдун, нет, больше, ты - кудесник Кашпировский, ты замечательный провидец, Магаданское Г.Б.!
   Ах ты, скромник, ведь ещё тогда ты давало мне намёком понять, что это ты готовишь бурю перемен.
   Как я не раскусил! Как я был молод! Ай-яй-яй-яй...
   У меня просто нет слов!
  
   СЛОВОСМЕСИТЕЛЬ
  
   Чебурдаев глотнул кофе и дописывал:
   "Мирза-Курбаши вытащил маузер и вложил ствол в рот связанному Саидову.
   - Ну что, вспомнил, где золото, собака!
   - Ты сам пёс, - прохрипел окровавленный Саидов, - стреляй, поганый басмач, тебе не видать золота, оно принадлежит дехканам!
   - Нас окружили! Султан-Бек привёл Пантелеева! - вскричал вбежавший телохранитель.
   - Шайтан его забери! - и Курбаши вытащил ствол маузера. - Высокочтимый Бек продался неверным!
   Вошёл Бек, и Мирза-Курбаши выстрелил ему в левый бок. Султан-Бек повалился. Этим моментом и воспользовался Саидов, он уже развязался и головой ударил Мирзу в живот, перекувыркнувшись, прыгнул за дверь и скоро уже был в седле. Разъярённый Мирза стрелял ему вслед, телохранители добивали высокочтимого султана. А из-за холма на степь уже выкатывалась красная конница во главе с комиссаром Пантелеевым. Курбаши, бросив своих воинов, уходил через Ордынский перевал".
   Сценарист Чебурдаев задумался и красиво закончил текст:
   "конец 5 серии".
  
   За окном было уже темно, Чебурдаев расслабленно сидел в плетёном кресле, горела настольная лампа, и тени ползали по стенам тихого кабинета. Одной из теней я отделился от стены и встал за спиной у Чебурдаева.
   - Устал? - спросил я у сценариста.
   Чебурдаева вдавило в кресло, он пробормотал:
   - Работаю наизнос, голоса чудятся.
   Но тут же обернулся и соскочил.
   - Сядь, - попросил я, - поговорим.
   - О чём? Кто ты? - и он сел и быстро выпил остатки кофе.
   - Я твоё сумасшествие. Я пришёл, чтобы свести тебя с ума.
   - Каким образом? Бить будете? - усмехнулся он, всё ещё не воспринимая меня, как материю, данную ему в ощущение.
   - Мы сделаем так - я буду каждый день посещать тебя и вкладывать ствол маузера тебе в рот, я буду требовать денег для твоих собратьев по перу, ты, конечно, не дашь ни копейки. Со временем ты ударишься в запой, потом у тебя начнётся белая горячка, и тебя будут лечить.
   Он мне не поверил.
   Да мне и не нужна его вера, она у него похожа на грязный носовой платок.
   Он оказался крепким орешком, так что три раза мне приходилось стрелять рядом с его ухом, он получил лёгкую контузию, а наутро выковырял все три пули из стены и, имея подобные вещественные доказательства, поверил в меня и запил.
   Он пил страшно и много. Но всё-таки сумел написать шестую серию, и она вышла лучшей из всего, что он делал. Это всегда так - когда приходит сумасшествие, мозг вспыхивает прощальным пламенем всех своих резервов.
   Сумасшедшего Чебурдаева посадили в психушку.
   У него остались жена и трое детей, младшенькой - два с половиной годика.
   Жена через полгода покончила с собой, и детей разослали по детдомам.
   А Чебурдаеву было всё равно. Он стал спокойным и миролюбивым, транквилизаторы сделали своё дело.
   А что до меня, то я только начинаю - Чебурдаев мой одиннадцатый удавшийся опыт. И работы впереди непочатый край.
   Как раз вчера я посетил женщину-режиссёра, привёл к ней милицейскую мафию, представился Рашидовым и сделал из её квартиры маленький художественный концлагерь.
   Тени рашидовских боевиков ломали её мужу пальцы, а их симпатичный ребёнок в порядке вымысла скормил своей маме семь болгарских сигарет.
   Здоровенные овчарки лаяли, забрызгивая комнату слюной, а Рашидов приговаривал: "Перестройки, суки, захотели!".
   И на сегодня женщина-режиссёр вздрагивает раз в полчаса, муж апатичен, ребёнок весел.
   Чернуха удалась.
   Кто следующий?
  
   ГОЛУБЫЕ БЕРЕТЫ
  
   Голубых, оказывается, много. Я и не подозревал.
   И вот уже, куда я не плюну - слюна окрашивается в голубой цвет.
   Что же случилось с дорогим нам отечеством? Отчего всё более доминирует голубизна, если остатки синего неба день ото дня загаживаются чёрным дымом тепловых станций и ядом выхлопных газов? Или организм человека настолько перестроился, что изменил цвет крови?
   Я долго гадал.
   Я наблюдал за голубыми страданиями и слышал, что этих, как и людей с берегов Иордана, хотят обвинить во всех бедах дорогого нам отечества. Это не зубоскальство - это действительная тревога за наш и без того истерзанный генофонд.
   Вздрогни, человек! Была уже война белых с красными, красных с чёрными, война с голубыми превратит тебя в монстра, стучащего на барабане от тоски по иным мирам.
   Не ведаю, как у проклятых буржуинов, но у нас голубая ситуация идёт вглубь, вкривь и вкось.
   Учёные мужи говорили мне, что это от природы. И я внимал. Но потом понял, что от природы - мизерный процент, который по традиции можно обозвать врождённой патологией.
   И я настолько поумнел, что уразумел - беда не от страха беременности, а от той среды, когда нет возможности нормально любить, когда такая теснота, столько заключённых, такой жилищный кризис, и любовь становится слепа настолько, что можно, действительно, полюбить и козла.
   Но это я сам был слеп и рассматривал лишь второстепенные причины этого явления. Позже я уверовал, что многие свихиваются на почве эстетики - по крайней мере, люди искусства настаивают на этом.
   Вот некоторые их отправные точки: нарциссизм, эгоизм, красота собственного тела, вообще красота форм, тщеславные думки о себе оборачиваются желанием обладать собственным полом или испытывать желание быть желаемым. Людей искусства у нас принято уважать - хотя бы за то, что они иногда получают кучу денег. Вот и я прислушивался к их мнению. Они ещё мне пояснили: есть голубое скотство и - возвышенная голубая любовь, и абсолютно все склонны, создай только ситуацию.
   И я успокоился, мой ум увлёкся иными загадками природы.
   Но по мере усвоения информации мне стала открываться основная причина голубой эпидемии.
   Я увидел молодую поросль, прорастающую в интеллектуалы. И это прорастание, этот поиск нравственной опоры для определения зла и добра так корёжили и ломали хрупкие сознания, что многие стали утрачивать ощущение своей целостности и не находили по ночам самих себя в своих постелях. Метастазы тоталитаризма - вот основная причина голубой катастрофы.
   О чём спорить - если в великой империи женщина считалась средством производства, то спрашивается - что делалось с мужчиной, с тем интеллектом, что самой природой призван оплодотворять общество гениальными идеями, своей любовью, своей мужской гордостью и пытливым воображением!
   И вот уже мужчина - это кадр, частичка киноплёнки, смонтированной руками кастрированного вождя-мужикоборца. Мужчина - это солдат, под страхом смерти подчиняющийся любым приказам. Мужчина - это раб с этикетками: рабочий, колхозник и трудовая прослойка интеллигенции. Мужчина - это чиновник, виляющий задом и исполняющий любые желания хозяина. Мужчина - это жлоб с буграми бицепсов и аэробикой фаллоса.
   И если бы я был знатоком эпохи террора, я наскрёб бы ещё сотню эпитетов, заменяющих слово мужчина.
   Но если по правде, - мне от всего этого становится тошно, и я умываю руки.
  
   ЗАТРАПЕЗНАЯ РЕКЛАМА
   (информация для вымирающих хиппи)
  
  
   Граждане хиппи! Вас мало теперь тусуется на российских просторах. Но вы ещё есть, хотя вас сегодня легко спутать с бичами и бомжами - так вы поизносились и поистаскались.
   Вы, вечно голодные и полуодетые, протестующие против денег и псевдокультуры, берите ноги в руки и автостопом и на халяву отправляйтесь в Оптину пустынь, что в трёх шагах от древнейшего города Козельска.
   Городишко, нужно сказать, зачуханный, так как находится в регионе, называемом сердцем России. И если судить по Козельску - то сердце у России совсем никчёрту, того и гляди лопнет.
   Но вы, стойкие хиппи, бегите мимо, прямиком через сосновый бор вдоль реченьки Жиздры к монастырским воротам.
   Там вас всегда будут встречать бородатые вахтёры и белокаменные стены, и если вы не будете пьяны или под иным шафе - дорога к храму вам будет открыта, и вы войдёте в него со спёртым дыханием в груди.
   Молитесь, хиппи, если у вас будет на то желание.
  
   Как только наступит весна, берите свою нищенскую суму и приходите с миром.
   На берегу речки Жиздры вы можете разбить палатку, вам дадут матрасы и одеяла, и вы положите свой кирпич в здание реставрации старины.
   Вы будете трудиться в меру желаемого, и вам будет воздаваться по труду.
   Вы будете гулять по окрестностям, ходить в Скит, где бывали Толстой и Достоевский, Гоголь и ещё кто-то.
   Вы будете пить вволю из святого колодца и станете жизнерадостными и весёлыми.
   Вечерами вы сможете прошвырнуться в Долину Любви. Там замечательно - почти Чудское озеро - вокруг которого дремучие ели и берёзы.
   Вы разведёте костёр и будете слушать его треск в абсолютной тишине, и вечность опустится на ваши плечи, а ваше сознание наполнится высокими мыслями. И вы вернётесь в свой шалаш над рекой совершенно иными людьми.
   Вы омоетесь водами Жиздры при закате Солнца, и его лучи осушат ваши загорелые тела. А мощи святых старцев помогут вам обрести жизненный стержень.
   В монастырской лавке на последние деньги вы сможете купить древние книги и всё, что интересно даже неверующему человеку. А в музеях Чехова и Толстого вы поймёте, что не только хиппи бунтовали против псевдокультуры и денег и искали ответы на вечные вопросы.
   Вас будут ждать неожиданные знакомства, и вы можете стать звездой телеэкрана, и, быть может, даже буржуазные зрители смогут оценить ваше мировоззрение. Монастырская братия рада будет вступить с вами в любую дискуссию, а многочисленные паломники и паломницы научат вас правилам хорошего тона.
  
   Но самое главное - отныне вам не будет нужды заботиться о хлебе насущном!
   Вы будете сыты!
   Дверь в трапезную открыта для всех, кто вымыл руки. И хотя монахи часто постятся, вы сможете вдоволь наесться земных злаков - и всё это гораздо вкуснее, чем в лучших московских столовых.
   В трапезной поют - перед едой и после. И вы можете петь, нагуливая аппетит, и благодарить бога за то, что вы съедите или уже съели.
   Представьте - вы будете питаться три раза в день!
   Ваш организм, не привыкший к таким нагрузкам, будет вначале возмущаться, но ничего - природа человеческая наигибчайшая из всех, вы тоже привыкните, и в положенное время ноги сами понесут вас к трапезной - наизамечательнейшему месту Оптинского монастыря.
   Невзирая на социальные бури, общественные потрясения, вы вдруг со временем почувствуете, как на вас сойдёт великая благодать, и этот райский уголок земли представится вам клочком мирной суши среди беснующихся в хаосе волн.
   И быть может, кому-то из вас захочется сменить свой хипповый наряд на одеяние смиренного послушника.
   И тогда только от ваших стараний зависит - сможете ли вы стать колоритным советским монахом, отделённым от государства.
   Оптина пустынь - эта великая российская тусовка - не отлучит вас от себя, усталые и вымирающие хиппи!
   Прощай, неторкающий и обессилевший кайф!
  
  
  
  
   НЕСТЬ ЧИСЛА
  
   Этот влиятельный сосед давно привлекал моё внимание.
   Я часто встречался с ним, и каждый раз удивлялся переменам, происходящим с его лицом.
   Он пленил меня умением держаться на людях. Он всегда вёл себя так, словно за ним стояли неоспоримая правда и громадная сила. Когда его, казалось, прижимали к стене, он говорил так хладнокровно и уверенно, что нападавшие быстро лишались пыла и уступали ему первенство, говоря: "Поживём - увидим". И даже если позже он оказывался неправ, на его лице никто не видел и тени сомнения. Я не говорю, что он не смущался, но многие люди доверяли ему свои судьбы и готовы были идти за ним до тех пор, пока у него было уверенное выражение лица.
   Я никак не мог разгадать, что за стержень сидит в нём, почему природа наделила его таким универсальным даром влияния.
   И пока я гадал, он поднимался всё выше и выше.
   Я изучил его биографию, слушал его речи и не находил в них ничего особенного. Больше того, мне не показались его высказывания умными.
   Я уже знал, что восприимчивость к информации и сама информированность - ещё не есть ум.
   Достаточно часто я встречал субъектов, которые, насидевшись перед телевизором, могли выдавать суждения по любым темам. Я их относил к классу искусствоведов, которые могут так пересказать все тонкости картины Рембрандта, что невольно покажется, будто они сами её написали. На самом же деле они, обычно, не могут нарисовать и простую кошачью рожицу.
   То особый тип посредников, которые считают, что служат промежуточным связующим звеном между гением и посредственностью. Их развелось такое количество, что если каждому из них дать по одному помидору, понадобился бы не один железнодорожный состав. Они заявляют, что мир без них рухнет, а я ничего не имею против очистительного апокалипсиса, в котором, возможно, нашлось бы ведёрко родниковой воды, какой я давно мечтаю омыть руки.
   И апокалипсис уже давно начался, а я всё никак не мог разобраться со своим влиятельным соседом. Он уже стал в моих глазах королём мистификации, а я так и не находил щёлочку, через которую мог бы заглянуть в его интимный мир.
   Но наступил день, когда я переступил все общепринятые нормы, проник через всевозможные заслоны, усыпил бдительную охрану и стоял в прихожей его дома, когда пробило полночь.
   Я был готов к любым неожиданностям, когда лунным незваным гостем прокрался в шикарную гостиную и где - о проклятое консервативное мышление! - настроился встретить тяжёлый запах Сатаны.
   Я был у порога тайны и медлил, понимая, что подобные состояния человек испытывает всего раз пять в течение своей трёхсотпятидесятилетней жизни.
   Ах, это очаровательное ощущение - искать в тёмном лабиринте спящего тигра! Говорят, что в таких ситуациях он бросается на жертву беззвучно. И в этом есть особый поучительный смысл.
   Я напрягся, вспомнил всех своих родственников и включил фонарик. Его свет извлёк из мрака обычные детали казённой мебели, пробежался по картинам и бархатным шторам, высветил вазу с фруктами и бюст какого-то человека. Никаких отгадок!
   Отчаявшись, я уселся на роскошный диван и хотел было тихо поплакать, когда нечаянно коснулся странного предмета. Я быстро ощупал его, и ледяной ужас вонзился в моё сердце. Это было человеческое лицо!
   Я закричал, но от страха зубы не разомкнулись, и крик этот разбежался по всем клеткам моего тела.
   Не помню, когда пришёл в себя и включил фонарик.
  
   У меня на коленях лежало одно из тех твёрдых и мужественных выражений лица, что я десятки раз видел на своём соседе. Я не сразу понял, что это искусно сотворённая маска. Глаза, рот, нос, не исключая тончайших морщин, выглядели совершенно живыми.
   Признаюсь, какое-то время я ждал, когда это лицо заговорит. Но оно издевательски молчало, и это взбесило меня. Я так глупо ошибся в своих предположениях! Мне стало обидно за свой инфантильный романтический интеллект.
   Я швырнул маску, и она раскололась где-то внизу в темноте, а сам стал шарить по всем углам, и уже безо всякого удивления обнаруживал всюду эти фантастические маски.
   Я раскалывал их, и только одно желание горело во мне - добраться до настоящего лица своего высокочтимого соседа. Мне показалось, что оно должно быть исключительно подлым, зверским и коварным.
   Вся гостиная была усеяна глазами, осколками губ и ушных раковин, труд неведомого мастера хрустел под ногами, измельчаясь в порошок...
  
   В какую-то минуту я уловил странные звуки. Они то нарастали, то исчезали совсем.
   Приготовившись к невероятному, я толкнул одну из дверей, и громкий храп остановил меня на пороге.
   В небольшой спаленке горел ночник - это была вполне человеческая семейная обстановка.
   На просторной кровати я увидел расслабленное сонное существо. Его верхняя часть покоилась на высокой подушке, а поверх одеяла лежала ещё одна дежурная маска.
   Существо пыхтело и посвистывало. Оно сладко спало.
   Тайны всегда разочаровывают, тем более, когда у них нет никакого лица.
   Вместо лица у моего соседа оказались гигантские лопоухие губы. Они вибрировали и гудели, будто работал небольшой пожарный насос. Я не увидел ни ушей, ни глаз - по-видимому, они атрофировались за ненадобностью, ибо передо мной была, хотя и гигантская, но всё же обыкновенная пиявка.
   Всё стало предельно банальным и очевидным, но и по сей день меня мучает мистический вопрос:
   Как, зачем, почему, с чьей помощью, каким образом и для чего это существо умело так гипнотически говорить?
  
   К ИЗОБИЛИЮ!
  
   "Питание является одним из основных условий существования человека, а проблема питания - одной из основных проблем человеческой культуры. Количество, качество, ассортимент потребляемых пищевых продуктов, своевременность и регулярность приёма пищи решающим образом влияют на человеческую жизнь во всех её проявлениях".
  
   На краю города возле трёх вековых сосен живёт сумасшедший учитель. Говорят, что он преподавал в институте.
   Он ещё совсем не старый, но никогда не был женат, и его квартира похожа на заброшенный овощной склад. То, что он недоедает, лежит и киснет на полу, но, к странности, у него не водятся крысы, так что постепенно остатки пищи мумифицируются и становятся отличными экспонатами для будущих археологов.
   Раньше я к нему заходил из сострадания, а теперь вот решил забыть его навеки, ибо какой толк от этих визитов, которые кончаются и начинаются всегда одинаково:
   - Если бы ты знал, друг Горацио, сколько на свете вкусных вещей, которых никогда не видели советские дети!
   И он начинает перечислять:
   - Шоколад, мармелад, кукурузные палочки, слоёные конфеты, бананы, урюк, золотые дыни, плоды манго, жёлтые груши, сладкие сливы, праздничные ароматные торты, - в этом месте он обязательно перечислит двадцать три наименования мороженого и переходит к более существенным блюдам. При этом он приподнимается на цыпочки, смотрит в небо и не говорит, а выпевает каждое слово:
   - Салат из дичи, из зелени с дичью, винегрет с консервированным мясом, икра осетровых, осетрина, севрюга, белуга, заливной судак, студень говяжий, фрикасе, форшмак...
  
   А когда он переходит к прозрачным супам, я уже на него смотреть не могу, он весь дрожит, запинается, так что всё это напоминает некий сладострастный акт. Я только слушаю его горячий прерывистый шёпот:
   - Прозрачный мясной...бульон, бульон с фрикадельками...бульон с клёцками из кур...бульон-борщёк...
   Меня самого начинает одолевать это его сумасшествие, и я уже вздрагиваю, когда слышу:
   - Нельма в белом вине, осетрина на вертеле, раки в пиве, крабы, запечённые в молочном соусе...
   Он переходит к мясному разделу, и я закрываю глаза, а в мозгу бьются его безумные, невообразимые слова:
   - Антрекот! Отварной рубец! Мясо с айвой! Чанахи! Долма! Ромштекс! Лангет! Шашлык по-карски!
   Перейдя к дичи, мы уже оба одержимо скандируем:
   - Кролик жареный! Чахохбили из кур! Цыплёнок на вертеле! Котлеты Пожарские! Заяц, тушёный в сметане! Вальдшнеп, бекас, чирок, перепел, - румяные и жареные!
   Всё! Кажется, ещё минута - и я не смогу выйти из этого кулинарного пике. Я бросаюсь вон, а в спину мне бьются выкрики сумасшедшего преподавателя истории КПСС:
   - Шпинат с гренками! Молодой картофель в сметане! Пирожки с грибами! Ромовая баба!
  
   Чуть живой, измождённый, я приплетаюсь домой и требую суфле из цветной капусты и черепашьих мозгов.
   Жена вяло машет рукой и плачет.
   Зная мой твёрдый характер, она выставляет на стол всё, что есть в холодильнике, и я со слезами на глазах упорно пережёвываю эту первобытную пищу, проклиная всех преподавателей истории КПСС. Два следующих дня я маюсь животом, который поёт мне о говяжьих булдыжках, колбасе за рубль двадцать, отдельном зельце, свиных рылах, кошачьих мозгах и спинках перемороженного минтая.
   Наш домашний бюджет подорван, продукты выброшены на ветер, дети голодны, аппетита нет, у жены мигрени, так что к сумасшедшему учителю я больше не ходок.
  
  
   РУКОБЛУДИЕ
  
   - И последний вопрос: скажи, равви, во сколько ты встаёшь?
   - В то время, когда всеобщая консолидация всех перспективных регионов, экономических и агропромышленных, ориентируется на конгломерацию всех социальных и политических судьбоносных альтернатив, мы не наделены возможностью игнорировать апробированные квинтэссенции временного позитивизма и поэтому целенаправленно стремимся изыскивать социальный консенсус во всенародной императивной процедуре плюралистического подъёма.
   - Так значит, когда у тебя подъём, равви, в пять часов утра или в шесть?
   - Переведите, - просит равви.
   И мне вновь переводят, переводят так больно и нудно, что я в конце-концов понимаю, что встаёт он очень рано, после того, как выспится. Больше у меня нет вопросов.
   Я вымотан полностью. Задав двенадцать вопросов, я так ничего и не выяснил. Что я могу сообщить своим соседям, если не смог даже узнать - есть ли у равви любовница? Ответ на этот вопрос переводчик переводил битых полчаса, потом ученики равви долго пинали меня ботинками швейцарской фабрики, но я всё равно остался в неведении.
  
   Набожные люди говорят, что это большой грех - рукоблудие, и за него воздастся зубовным скрежетом и геенной огненной, раскалёнными сковородами и кипящей смолой. А, по-моему, за это ничегошеньки не будет. Так, дадут шлепка под зад, пожурят и отправят на периферию рая сторожить райские кущи.
   А вот за извращённую лексику, за все эти "консенсусы" и "конгломераты" так просто, я уверен, не отделаешься, тут уже натуральное махровое словоблудие - грех поистине великий - бесплодная вибрация божьим даром. Слова капают, а оплодотворения нет. Тонны бумаги заполнены "глубинными демократическими процессами", "необратимыми переменами", "углублёнными обменами" и прочая, прочая...
   Ну а я что могу сообщить своим соседям?
   Что мясной фарш выбрасывается на прилавки вопреки этому словоблудию? Что если появляются великолепные идеи и мысли, это означает, что мозг человеческий выработал противоядие от отравы всяческих идеологий?
   Смутное время, граждане! Корявое племя пускает ростки в этом туманном времени, и дай-то я себе возможность успеть выговориться! Пусть потом раздробят мои мозги, всё равно будет поздно - ибо даже дикие племена знают, что материки движутся и никакие удои, перевыполнения планов и скотопромышленные комплексы не способны остановить это грандиозное движение.
   Кто выдумал, будто будущие поколения ждут от нас перепроизводства товаров, изобилия продуктов и технологического совершенства?
   Ради чего, истребляя миллионы, нас хотели накормить бройлерными курами, бутербродным маслом, биохимической говядиной и соевыми конфетами, если и сегодня тысячи людей готовы питаться, чем придётся, лишь бы сохранить совесть и сберечь душу? Сытый не способен увидеть иные миры, хотя бы он и до пуза натрескался стерильнейшей пищи в кремлёвской столовке.
   И если мы не хотим, чтобы словоблудие сделало из нас сырьевую энергетическую базу для грядущих розовых поколений, мы должны прямо сейчас вспомнить, что у нас есть чудодейственный и великий свободный язык, наш спаситель.
   Это с его помощью изъясняются настоящие учителя. Вместо "пятилеток" и "перестроек" они осторожно привлекают такие волшебные бесконечные слова, как любовь, совесть, радость, изумление, красота, нежность, грусть, жертвенность, щедрость, вдохновение, чуткость, самоотверженность, искренность, бесстрашие, понимание, благодарность... и тогда словоблудливые становятся изумрудным морским песком на просторных солнечных пляжах, где дети строят из него прохладные замки, в которых подолгу гуляет их мимолетный младенческий восторг.
  
   Был у меня сосед по комнате.
   Будучи гораздо старше меня, он "разрабатывал" поэта Блока. Это было лет десять назад.
   И он говорил мне, что я часто употребляю тире и слова-паразиты, типа "даже", "лишь", "ведь", мол, они не украшают поэтический язык.
   Но как я ни старался, эти слова преследуют меня и поныне, они просты и легковесны, и мне кажется, что они пахнут свежими стружками.
   А мой печальный сосед сегодня всё так же работает в научном издательстве и редактирует очень специфические труды, где слова "регион" и "ресурсы" встречаются на одной странице до десяти раз.
   Он пошёл туда служить из-за квартиры. Сегодня он мне приснился.
   Я увидел огромную гору мусора. Чего в ней только не было, всё смешалось в один громадный ком. Я увидел даже массивные куски кремлёвских стен.
   И мой вполне довольный сосед, поздоровевший и энергичный, вытаскивал из слизи и нечистот какие-то обгоревшие рулоны и тюки. Мне показалось, что он занимается отбором именно бумажных отбросов.
   Мы поговорили, не помню о чём. И вот какая деталь меня поразила - мы разговаривали, а он, то, потирая пальцами потную загоревшую шею, то, похлопывая по своей грязной робе, отламывал что-то и кидал кусочки в рот.
   Он ел! Ел рядом с этим смрадом, под дождём этого помойного пепла. По-видимому, это было для него привычным делом. Нет, меня не стошнило, меня не стошнит, даже если бы я съел лягушку, ибо всё, что входит в нас - от бога.
   В этом сне меня всего лишь мучил вопрос: как он смог так перемениться, так сжиться с таким вот занятием?
   Дело не в Блоке, ведь все мы можем, прервав эстетическую беседу, сходить в давно нечищеный туалет.
   Печаль в том, что я помнил, как он был талантлив и как повлиял на мою судьбу. В каком-то смысле он был мне учителем.
   И когда он гнал гружёный самосвал, шоферил, как заправский профессионал, с этими расхлябанными и в то же время уверенными движениями рук, рассказывая мне о своих заработках, я подумал, что лучше бы он занимался рукоблудием - это можно было бы объяснить самоликвидацией, стремлением избавить себя от агрессивности и общественных потенций - но сойти с ума таким вот образом...
   Хотя, конечно, это моё предвзятое лично мнение. Тем более, что это всего лишь сон.
  
   И он кончился символически и загадочно, почти как у Блока.
   Там, куда он привёз эти тюки и рулоны, было какое-то сарайное производство. И всю эту отборную труху не то сжигали, не то перерабатывали...
   Я же ушёл оттуда по пыльной дороге и возвратился в свою постель.
   Вот как чудно порою жить в этом мире!
   Кто-то тебе нашёптывает разные загадочные мысли, что-то, вдруг, тебе одному во всём свете покажут и объяснят, а иногда, бывает, почувствуешь нечто тончайшее - чему и слова не придуманы.
   И тогда понимаешь - даже когда тебя сбросят с вертолёта в кипящий кратер вулкана, ты всё-таки будешь не один - с тобою окажутся смысл того странного шёпота, красота тех таинственных образов и форм и сила того тончайшего чувства, которая и сейчас заставляет меня высказать то, о чём я подумал, проснувшись.
   А подумал я тогда: ведь как ни крути, а мой давний сосед по общежитию всегда очень напоминал мне лицом нашего самого главного раввуни!
  
  
  
   СТО ЦВЕТОВ И ДАЛЬТОНИКИ
  
   Если здесь вдруг грянет невероятно развитой капитализм, то многих пенсионеров социализма поразит ностальгия по краткому курсу нашей чёрно-белой истории.
   Ведь что начнётся: мало того, что любые вещественные напоминания о мимолётной эпохе будут стоить баснословные суммы, а пройдёт шесть-семь десятилетий - и сегодняшние сопляки станут последними могиканами, вспоминающими об удивительной цивилизации, поглощённой прожорливым временем. А когда и они умрут, в моду войдут будёновки и френчи, галифе и косоворотки, возникнут странные общества, где, словно из исторических глубин, воскреснет: будь готов - всегда готов!
   Такова уж природа человека.
   Он поддаётся гипнозу древних черепков и воссоздаёт по ним чудовищные пирамиды для того, чтобы не чувствовать себя одиноким и маленьким в грустной реальности.
   Он будет дрожать над каждым жёлтым листочком трудов некоего Леонида Брежнева, и, обуреваемый опрометчивым романтизмом, наденет на наших вождей маски трагических актёров, приписав им наивную одержимость, с которой они хотели создать на этой, и без того прекрасной планете, сущий рай для и без того несчастных людей.
  
   Глупец тот, кто сегодня сжигает ненужные журналы, выбрасывает театральные программки и трамвайные билеты или идёт в туалет с передовицей из центральной газеты.
   Не лучше ли было положить всё это в специальный чемодан и подумать о своих детях, которые в будущем из родительской дальновидности смогли бы сколотить небольшой капиталец для начала своей многострадальной судьбы.
   И не плохо было бы поприветствовать аплодисментами сегодняшнюю поистине фантастическую попытку сделать гибрид из двух видов систем.
   Нас ждут великие метаморфозы!
   Пожалуй, одного чемодана не хватит - впереди бескрайнее море будущей макулатуры - миллиарды крошечных осколков всяческих проектов по созданию сущего рая, миллионы попыток распределить продукты между всеми поровну, учитывая вес, аппетит и дворовых собак, а ещё больше различных методов, основатели и приверженцы коих будут всё так же учить всех смотреть на мир своими глазами, по-прежнему игнорируя бесконечную разницу в цвете глаз, не понимая, что только бездельники и последние воришки носят шляпы с чужого черепа.
   Но если селекционеры постараются, и жирафо-мышонок будет хотя бы ползать, тогда и потомки заживут в чудесатом обществе и, возможно, у них не будет зависти к нам - сначала рабам, полууголовникам и энтузиастам, потом зодчим матерной культуры, коньюнктурщикам и очередникам, очень занятым людям, у которых прорва нечеловечьих проблем и не менее нечеловечьих способов их решения.
   Нам уже сейчас завидуют жители переразвитых стран. У нас что-нибудь да горит, у нас каждый новый день грозит мистическими переменами и всегда достаточно острых альпинистских ощущений и поводов для геройства.
   И поэтому звучат предложения законсервировать этот уникальный тип общества, сделать из него маленький "живой уголок" результатов работы человеческого мозга.
   Сюда будут приходить дети и взрослые, а все желающие могут служить экспонатами и наглядными пособиями для грядущих основоположников сентиментальных учений. Экскурсоводы будут говорить: "Посмотрите, дети, вот это председатель ЖЭКа или БТИ - у него уникальная должность, он ходит на работу, когда захочет, а всё равно не голодает".
   А далее можно было бы показывать начальников всевозможных отделов, представителей других хитрых должностей, ну, естественно, посетители платили бы "живому уголку" исключительно валютой, и заработанные средства использовались бы на латание дыр в бюджете и на оптовые закупки новых штанов для жизнерадостных экспонатов.
  
   "Пусть цветут сто цветов!" - заявил некогда Кормчий красавец Мао - он объявил себя сладострастным поклонником цветочных ароматов.
   И страна наполнилась благоуханными запахами.
   Но вскоре от обилия цветов у Мао закружилась голова.
   А между тем, некогда серая страна так засветилась яркими красками, что и у серых друзей Мао заболели глаза, они стали плакать и жаловаться ему, говоря, что притесняется их любимый серый цвет.
   И тогда хитрый и красивый Мао сказал: "Все цветочки настолько выросли, что пришла пора их рвать".
   Тут же были приглашены молодые дальтоники, которых попросили срезать все тёмные головки, так как они, якобы, не украшают державу.
   И дальтоники постарались.
   Они не знали, что дальтонизм - это болезнь, с которой всюду успешно борются.
   А Мао всё знал, он знал даже что революция - это не чаепитие.
   Но он не мог не хитрить, потому что всегда был, хотя и безумно красивый, но всё равно серый.
   Вот почему сегодня нам не стоит срезать головки пусть и действительно серым цветам, и если у кого-то чешутся руки и заточены ножи, всё-таки нужно удержаться.
   Придёт время, и серые цветы занесут в Красную книгу.
   Это сейчас их много, но разве не заметно, что серый цвет может очень удачно выделять любой другой, когда он на кончике кисточки у настоящего мастера.
   Да и как без него можно будет отразить серые тени цветных цивилизаций, что ещё не раз будут с аппетитом съедены вечно голодным Временем?
  
  
   ЧУДОТВОРЕЦ
  
   В нашем районе объявились движущиеся чудеса.
   Я потому их так называю, что никак не возьму в толк - почему НЛО - это неопознанные летающие объекты, почему не субъекты? Кто решил, что они летают, а не ходят? И самое главное - кем они не опознаны - тибетской разведкой? Или нашим руководством?
   Их зачем-то ещё называют тарелками. Насколько же должно быть банально и приземисто сознание, чтобы причислить сии творения к грязной посуде!
   И вот, когда это чудо засветилось над моим домом, все соседи пришли и задали мне вопрос: "Что это было?"
   Я принял свою излюбленную позу и спрашивал:
   - Вы не знаете, почему тонут корабли и падают в море самолёты? Или вам так и не приходило в голову, что деревья - это волосы земли?
   - Не-е, - отвечали соседи, - мы об этом как-то не задумывались,
   - А чем же занято ваше сознание?
   - Мы всё больше по примитивизму тащимся. Мясо, молоко, забор да запчасти.
   Я подумал, что тогда им можно сразу дать ответ, всё равно они его на другой же день забудут.
  
   - В самолётах и на кораблях находятся люди, вот они и нужны океану для анализа. Хочется же ему знать, как идёт процесс, выявить, что мы поняли, как развиваемся, не нужно ли наштормить, натайфунить, нагнать дождей. Чтобы изменить климат и нас с вами.
   - Хорошо говоришь, - сказали соседи, - а как же движущееся чудо?
   И они хитровато улыбались. Они любят так вот, по-мужицки лукавить, как это делал Лев Толстой.
   - Оно не только движется, - я тоже лукаво улыбнулся, - но ещё и светится. А что ещё может светиться, как не жизнь.
   - Ну, это мы знаем. Слыхали про инопланетян. И что они наших забирают, тоже наслышаны. Тоже, небось, на анализы?
   - Ничего себе, какие вы любознательные! - театрально воскликнул я, и соседи загорелись от скромности.
   Я их быстро потушил и говорю:
   - Нет, братцы, светятся чудеса потому, что это сгустки новой жизни, это души умерших сбиваются вместе для будущего, чтобы, когда вы умрёте, заменить вас.
  
   - Понятно, - сказали соседи, - а причём здесь волосатые деревья? Неувязочка выходит. И неужели ты хочешь сказать, что мы вши, которые бродят среди волос?
   - Окститесь, - устыдил я их, - разве я похож на мизантропа? Вы больше напоминаете ножницы, которые стригут эти деревья или тюремного парикмахера, который запросто может сделать из земного шарика голову зэка. А на самом же деле, вы - та великая тьма, без которой никакой свет не существует. Вы будете смотреть и смотреть на движущиеся чудеса, и от надежды в ваших глазах они будут всё ярче и неуловимей. И чем чаще вы их будете видеть, тем больше станет света, так что в конце концов он высветит все темные закутки ваших усталых душ и подожжёт их своим творческим пламенем!
  
   Я говорил так страстно, что они были удовлетворены полностью и тихонько ушли жарить покупные котлеты на своих почерневших сковородках.
   Но прежде чем уйти, они вознаградили моё красноречие, и к моим ногам были положены свежие яйца, огурчики, сметана, чеснок, пол-арбуза, бутылка кефира, тарелка каши, три ватрушки и даже две варёных сосиски. Спиртное я не употребляю, и соседи это прекрасно знают.
   С горем пополам всего этого мне хватит дня на три, а там придётся соорудить новое чудо.
  
  
   ОПАСНЫЕ ЖЁНЫ, ИЛИ КАК СТАТЬ МИНИСТРОМ
  
   Мой друг занимается сочинительством.
   Он не отзывается, когда его нарекают писателем.
   И если его не признают поэтом (создателем), то требует, чтобы его называли творцом.
   Он никогда бы не умер от авторской скромности и потому считает, что нет подобного тому, что он натворил.
   Я ему не противоречу, на меня самого удивительнейшим образом действуют его книги, они требуют от меня величия, они тянут меня за уши к звёздам, и если по правде, то я уже не верю, что человек живёт ради хлеба или детей, а после его смерти останутся только стоптанные тапочки.
   Я становлюсь совершенно иным, и однажды две женщины видели, как с меня сползала рыбья чешуя, - они собрали её в пригоршни, долго варили, получился отличный холодец - они его ели, в надежде быть здоровыми и красивыми.
   Впрочем, речь сегодня не обо мне, не о чудесах и даже не о друге.
   Сегодня мне хочется отметить добрым словом жену друга - потому что, быть может, она его лучшее создание, т.к. нет ни одного свидетеля, способного утверждать, что она действительно жила на свете до встречи со своим мужем. И у меня ничего не выйдет, если я начну описывать её: во-первых, потому, что я то уж точно не писатель, во-вторых, и без меня хватает фотографов, в-третьих, какая женщина может быть удовлетворена своим портретом, если вы всего лишь художник, а не сам господь бог или муж, которые её создали.
   Поэтому я расскажу о министре культуры.
  
   Как вы знаете, моего друга печатать не собираются никогда. И он уже смирился со славой после своей смерти. Он надеется вкусить её плоды по двадцать третьему своему пришествию. "Тексты станут довольно банальны, но аромат души ещё не успеет увянуть", - говорит он, когда соседи требуют, чтобы он сел с транспарантом у дверей Союза писателей.
   Но он сам давным-давно приговорил Союз писателей и не видит возможности сидеть у его дверей, которые, в принципе, уже не существуют.
   Но ещё в относительно древние времена, когда министром и не пахло, жена друга ходила по людям культуры с надеждой, что они дадут хотя бы на хлеб, на детей и на тапочки. По пятьдесят рублей с каждого второго - это же немного, если учесть, что у людей искусства всегда есть левый доход. Она, конечно, не просила у них денег, а всего лишь хотела заинтересовать книгами, дабы каким-то образом ознакомить духовно-изголодавшееся население с процессом, которому, и, по моему мнению, нет равных. Но ей всюду не давали и копейки. Всевозможные деятели гнали её палками, на неё топали ногами, её оскорбляли и натравливали на неё собак. Она часто возвращалась со следами побоев и укусов, но не сдавалась и говорила: "Вот у этого ещё нужно побывать, он производит впечатление нормального человека". И она шла вновь и вновь разочаровывалась. "Эта планета, - говорила она в минуты разочарования, - вотчина дьявола, а все красивые люди - самоубийцы". У неё достаточно оригинального мышления, и если она говорит кратко, то это всегда звучит как приговор.
   Хождения не прекращались, её мужу даже пришлось ликвидировать одного столичного режиссёра - так он её обидел. Этот режиссёр умер, а его место тотчас занял другой (свято место пусто не бывает), и она пошла к нему.
  
   Если бы он знал, кто к нему пришёл!
   Она поймала его, энергичного и шевелюристого, у дверей храма культуры. Они так и беседовали в дверях.
   Она принесла ему чудесную пьесу, которую с жадностью проглотила бы вся московская элита. Но режиссёр был сыт. Он только что отобедал. И он сказал, что ему некогда, и какого чёрта эту задрипанную пьесу принесли именно ему, а не второму режиссёру, например?
   Она ответила, что второй - это глупый и толстый неандерталец (я заранее оговорюсь, признавшись, что на самом деле события разворачивались в другом учреждении, и ни на каких нынешних министров у меня нет и намёка), и она говорила, что у главных режиссёров никогда не будет времени, тем более, читать уличные пьесы. Она ему всё популярно разжевала.
   И, то ли театр этот был больно зачуханный, то ли режиссёр переел за обедом, но поступил он довольно опрометчиво - он сказал, что если и возьмёт пьесу, то она будет лежать у него год, может два. А может и столетие. "Хотя нет, - добавил он, - я её читать всё равно не буду". "Не будете?". "Не буду". И режиссёр упился своим безобразием, использовав его в качестве десерта.
   Тогда она взяла папку, и вот этой невинной папкой съездила ему по уху. Конечно же, она сделал это в своём воображении - очень уж ей хотелось всесоюзного разбирательства, а на самом деле она всего лишь сказала ему пару официальных слов, а затем приговорила к вечной закомплексованности.
   Режиссёр пылал своим обычным красным цветом и, конечно же, мой друг не остался к нему равнодушен.
  
   Он широким жестом подарил режиссёру ещё толику агрессивной энергии, чем и преподнёс своей жене приятный сюрприз.
   Дело в том, что в нашем царстве очень мало людей, встречавшихся с относительно живыми министрами. А работа министра тяжела и бессмысленна.
   Вот и захотел мой друг убить двух зайцев без выстрелов.
   Он это сделал блестяще.
   И жена его осталась довольна, и честь его не пострадала, а уж я посмеялся вволю.
   Я только опасался, что такой человек на подобном посту может делать не очень обдуманные поступки, особенно если переест за обедом.
   Но друг меня успокоил: дескать, сидит он временно, т.к. всем давно известно, что, по крайней мере, под луной ничто не вечно.
   И от этих заверений мне снова стало тепло в тапочках моего друга, я подумал, что бог с ним, с этим вымышленным министром, лишь бы все следующие карьеристы знали, что коль они претендуют на какой-то пост, то пусть будут готовы отвечать публично за все свои невымышленные поступки, и хотя бы потактичнее принимают гостей, тем более, если это жёны создателей, которые, при всех своих безобидных размерах, запросто могут сделать из вас южноамериканских попугайчиков.
   Есть одна народная, хотя и грубоватая поговорка, её любил повторять мой несчастный командир роты:
   "Не делайте пи-пи против ветра!".
   И я добавлю: будьте бдительны, господа будущие председатели, зав. завы, министры и прочие любители вкусно пообедать!
  
  
   БОЕВИЧОК
  
   Интересно, если бы свершилась мировая революция, генсеком был бы грузин или камбоджиец?
   Мой сосед, что справа, говорит, что правил бы единой семьёй народов японец.
   Он вообще очень агрессивный, мой сосед. Его хоть сейчас забрасывай на баррикады. Не пьёт, ест мало, журналистов терпеть не может, но телевизор смотрит до упора, исходит желчью, трясётся весь и смотрит.
   Я сам когда-то в давно забытой жизни был журналистом и мне понятны претензии моего соседа. Всё показывают да расписывают как худо да бедно. Что мой неуёмный сосед сотни раз сооружал виселицу, и я только успевал его из петли вытаскивать.
   - Пусть они проткнуть мне пузо штыком! - кричит он так, что звон по всей округе. - Я готов, но только вместе со всеми краснопузыми!
   Когда у него появляется пена изо рта, я ухожу от греха подальше. Я знаю, что на виду у меня любая смерть красна, а без меня она становится абстрактной.
   Тогда он успокаивается и пялится в телевизор. Там показывают изувеченные тела, каких-то культурных дегенератов и очень много, извините, раздетых баб.
   - Это провокация, - говорю я соседу. - Кому-то выгодно отравить население.
   - Нация должна переболеть этим, - агрессивничает он. - Нация захотела правды. Она требует её! - и глазеет на рекламу нижнего белья.
   - Я уверен, - ехидничает он, - миллионы занимаются мастурбацией в эти минуты.
   На подобные его шуточки я ничего не отвечаю.
  
   Я ухожу к себе и думаю, что правда - это сырые кишки и прокуренные лёгкие, но ведь зачем-то всё это прикрыто мясом да кожей и тайно функционирует до победного конца. Так зачем же вспарывать другим животы и вываливать всё это красное хозяйство на всеобщее обозрение?
   Мой сосед кричит, что хорошо бы вместо рассуждений о программах возрождения сельского хозяйства все эти семипяделобые вундеркинды сорганизовались в общество камикадзе и разорвали всех функционеров на части, а там, мол, труженики полей сообразили бы как деньги делать.
   - Почему ты такой кровожадный? То ты хочешь топить, то тебе вешать? - спрашиваю я и заранее отхожу к двери.
   Его глаза белеют и суживаются, он приподнимается из-за стола и лихорадочно ищет острый предмет.
   - Ты разве можешь понять поэзию возмездия! Я первым бы принёс себя в жертву, если бы это помогло ликвидировать краснопузых!
   И вот уже в его руках оказывается острая вилка.
   Из его глаз выкатываются кровавые бельма и со звоном ударяются об пол.
   Я живо их подбираю и прячу в карман. Теперь-то он не сможет смотреть телевизор. Рядом с моим ухом со свистом проносится вилка и вонзается в дверной косяк. Я бесшумно покидаю его дом.
  
   Вот так мы общаемся ежедневно. Назавтра я принесу ему эти бельма, он будет меня благодарить и снова возжаждет расправы над краснопузыми. И так как под этим словом кроется нечто абстрактное, он снова начнёт нападать на меня - потому что я для него реальнее всех людей мира, и потому что без меня он давно уже ни думать, ни жить не может.
   Раньше у меня часто появлялось желание спалить его нищенский дом вместе с ним и его телевизором - так он подорвал мою ранимую психику.
   Но однажды, когда я протирал его вытаращенные бельма, мне подумалось, что не стоит уподобляться какому бы то ни было соседу, и, если даже кто-то тебя расстрелял или исковеркал тебе здоровье - пусть продолжает рыскать по планете в поисках несчастной добычи, которую когда-нибудь в конце-концов не найдёт.
  
  
   СЕМЕЙНЫЕ РАЗБОРКИ
  
   История - это гигантское тело, распростёртое в бесконечное прошлое. На этом теле бывают язвы величиною в семьдесят и более лет. Когда они свежи, от них исходит зловоние, и многие торопыги стремятся либо тыкать в них своими неразумными пальцами, либо пересыпать их идейным порошком.
   Но тщетны любые усилия! Только спустя столетия язвы покроются коркой времени, и когда эта корка отвалится, под ней окажется гладкая кожа истории.
   А сейчас торжествует уныние. Это оно шипит на меня, когда я говорю, что не люблю дедушку Ленина. Я люблю Эзопа и Сократа, люблю Джордано, а вот к человеку с берегов Волги не испытываю симпатии.
   Мне говорили: умненький мальчик, посмотри на этого кудрявого ребёнка - это дедушка Ленин, он подарил тебе счастливое детство. И уже тогда я не понимал, почему я его внук, если у меня и так уже два деда, а у Ленина не было детей, если не считать пацана Иосифа, который назвался самым многодетным отцом.
  
   Я очень долго рос, детство было таким роскошным и длинным, что я не успел заметить, как у меня появился старший брат - прыщавый и вертлявый парнишка - комсомол. Я не имею к нему претензий, хотя он относился ко мне свысока и часто давал подзатыльники в тёмных школьных закоулках. Где вы теперь, мои детские космические обиды? Не потому ли я не хотел становиться старшим братом и был равнодушен к заполучению более выгодной родственной связи?
   Но мне всё-таки всучили красную книжку и вместе с ней я вновь сделался младшим братом многотитульной чести и совести и авангарда. Мне оставалось совсем немного, чтобы уже быть не внуком дедушки Ленина, а братом-близнецом Володи Ульянова. Чуть-чуть, и на каком-нибудь собрании, каким-то колдовским образом, я родился бы вместе с ним в семье Ульяновых на берегах Волги.
   И хотя я ещё не собирался прощаться с детством, всё же успел ужаснуться такому дикому кровосмешению и кощунству. Я не желал отрекаться от своих родителей во имя каких бы то ни было божественных семей.
   Мне было неприятно это монастырское братство - я был жуткий атеист, настолько жуткий, что никогда не признавал Папу авангарда наместником божьим.
   И когда меня наказывали за курение, я всё равно не хотел беречь своё здоровье, потому что не знал - ради чего я должен быть гладким и пухлым. Я не испытывал потребности вылизывать братские ягодицы ради того, чтобы заслужить очередной родственный сан, но никогда не обвинял людей, делающих это. Что сетовать, если природа наделила их шершавыми языками и подобным сладострастным влечением.
  
   И сегодня, когда я потерял былую гибкость, мне всё равно не хочется прощаться с детством - той единственной родственной связью, что у меня осталась. Все остальные я перерубил, ибо мне стало известно, что во времена Инквизиции родственниками называли обыкновенных сексотов, которые, присутствуя на казнях, прятались под чёрными капюшонами, дабы следующие их жертвы могли опрометчиво вступить с ними в братские отношения. Хватит с меня и обыкновенных неведомых родственников, разбросанных по всему миру.
   И когда я говорю об этом соседям, они оглядываются и тихо шепчут, что я забираю у них веру, и они не понимают, как я могу жить без неё.
   - У кого нет совести, - говорю я, - тот и не знает, как жить и как поступать, и если юношеская любовь к вождям проходит, то бывшие влюблённые спешат к богу, надеясь, что он заменит им совесть и сделает их своими детьми. Но никто не хочет задуматься, что убога такая прорва более важных дел, что ему просто некогда возиться с теми бездельниками, которые даже не соизволят поискать свою совесть в собственной замусоренной душе.
   А если бы все бессовестные бедные родственники занялись поиском и очистили души от хлама - прошли бы сотни лет, исторические язвы незаметно бы затянулись, и о патологии родственного кровосмешения можно было бы прочесть только в пузатых потрёпанных словарях.
  
  
   ИНТЕРМЕДИЯ
  
   Действующие лица:
   семеро друзей,
   маленький человек,
   периодический гул.
  
   Посредине сцены стол. Семеро мирно пьют чай.
   Первый. Всё как-то не так вышло. Надеялись на взлёт человеческого духа, а всюду один мордобой. Я думаю, что чем дальше, тем хуже будет. Видите ли, пока человек пробивается к власти, он затрачивает весь свой умственный запас если таковой, конечно, имелся в наличии. Я вот всё хочу понять...
  
   Пробегает маленький человек, размахивая руками, кричит: А-а-ст-еивать, а-а-ст-еивать, несомненно а-а-ст-еивать!
   На сцене остаются шестеро.
   Второй. Хороший человек был. Всё чего-то понять хотел. Я вот тоже в последнее время думаю, как это у нас получается, что такая огромная страна то голодает, то холодает. Мы стали как заговорённые, что только не предпринимаем, а в подъездах вонь, на прилавках тухлятина. Чай, вон, и тот из опилок. А ведь я работаю, недосыпаю. Кто пожирает мой труд? Не пора ли начать разбираться? Я вот тут приготовил...
  
   Пробегает маленький человек, кричит: А-а-ст-еивать, а-а-ст-еивать и а-а-ст-еивать!
   Раздаётся гул. Остаются пятеро.
   Третий. Интересный человек был. Всё что-то высчитывал. А у меня руки опускаются. По ночам выстрелы снятся, в голове гул. К врачу обращался. А он говорит, что это бывает и легко вылечивается, но сейчас лекарств нет. Потерпите, говорит. Я терплю. Но невыносимо видеть, что творится в нашей медицине. Не удивительно, что люди идут к колдунам. Лучше заплатить какой-нибудь бабке, чем своему же убийце. А вчера я узнал, как лечат наших высокопоставленных чиновников, так я вам скажу...
  
   Проносится картавый человек, кричит: А-а-ст-еивать! А-а-ст-еивать! Немед-енно а-а-с-еивать!
   Гул нарастает. Остаются четверо.
   Четвертый. Вам не кажется, что нас остаётся всё меньше и меньше? А ведь раньше сколько было интеллигентных людей! Красивые, гордые, честные люди! Нынешние, так называемые интеллигенты, им не чета. Да и какое сейчас образование, если они самого Гегеля поставили на голову и говорят, что так правильно. И всё теперь верх ногами. Но, правда, есть ещё ребята думающие, трудно таких оболванить. Вы представляете, что мои студенты вчера сказали про...
  
   Вбегает маленький человек, кричит: А-а-ст-еивать! А-а-ст-еивать, неп-именно а-а-стеивать!
   Гул усиливается. Остаются трое.
   Пятый. Вам не кажется, что что-то гудит? У меня теперь, где бы я ни находился, в ушах один гул. Наверное на пенсию пора. Отыгрался. Сегодня вдруг такая тоска напала, лёг ничком и жить не хочется. И вдруг слышу - сердце бьётся - так равномерно и загадочно. И до того обидно стало! Какая сила вложила в меня это чудо? И что - ради того, чтобы из меня сделали последнего труса! Знаете, захотелось пойти и плюнуть представителю власти в рожу, чтобы умереть человеком. Я это обязательно сделаю...
  
   С громким криком проносится человек: А-а-ст-еивать! А-асте-ивать и ещё аз а-ст-еивать!
   Гул неистовствует. Остаются двое.
   Шестой. Вот уже и поговорить не с кем. Вывели нашего брата. Давай и мы с тобой попрощаемся. Если по правде, я решил сам уйти, не дожидаться. Ведь это же гнусно: работать на них. Понимаешь, в чём тут дело - получается, если добиваешься справедливости, то тем самым способствуешь продлению и укреплению этой системы. Ты её заставляешь приспосабливаться. И не дай бог раскрыть кому-нибудь глаза - это будет приношением новых жертв. Им же нужно кого-то есть. Только полное бездействие может их парализовать. Я дожжен успеть сам, понимаешь? У меня уже всё готово, мне нужно только дойти до их красных стен. Я пошё1л. Ты не провожай меня...
  
   Пробегает человечек: А-а-ст-еивать! Без п-омед-ения а-а-ст-еивать!
   Ужасающий гул. Остаётся один.
   Седьмой. Наверное, я сумасшедший. Не зря же на окнах решетки. Что со мной произошло и где я? Какой сейчас год, зима или лето? Почему я такой старый и где все? Я же помню - кто-то был, что-то было... Но что же? Да-да, кто-то бегал. Бегал и кричал. То ли ребёнок, то ли дурак. Нет, это я сумасшедший. Здесь никого нет, я один, и воет ветер. И кто-то бегает. Наверное, тоже больной. Нужно его поискать. Его обидели, я знаю. Его обидели в детстве. У него травмировано сознание. Оно перекосилось, и он всё время кружит. Нужно ему помочь. Нужно его успокоить. Нужно, чтобы он рассказал о своём детстве. Ему станет легче, он не будет так кричать. Ну где же ты, бедняга, ну иди же сюда, не бойся, мы вместе попробу...
  
   Вбегает маленький человек: А-а-ст-еивать! С-очно апе-ативно а-а-ст-еивать.
   Гул безумствует. Маленький человек остаётся один, он вслушивается в этот страшный гул, беспокойно озирается и плачет.
  
   Маленький человек (плача): А-а-ст-е-ы, кото-ых ждало всё п-ог-ес-сивное человечество, оказались нап-асными и п-еждев-еменными. А-а-ст-еивать больше не нужно. Никогда! Ни за что! Человеческая жизнь священна! Никому не дано а-аспая-жаться ею! По-а любить человека! По-а ст-оить новую жизнь, где каждый сможет а-аск-ыть все свои та-анты. Давайте начинать любить, бе-ечь и быть к д-уг д-угу тей-пимее!
  
   Гул перерастает в дикий рёв. Кажется, что это гигантский минотавр торжествует свою победу. Но вот в этом рёве появляется какой-то ритм. И постепенно, выделяя каждую букву, чётко и ясно гремят слова:
   РАССТРЕЛИВАТЬ! ЛЮБИТЬ! БЕРЕЧЬ, ЛЮБИТЬ И РАССТРЕЛИВАТЬ!
  
   Маленький человек исчезает. На его месте оказывается огромный гроб, усыпанный лепестками ромашки, веточками берёзы, бутонами роз, букетами из алых цветов, маком, кашкой и васильками.
  
  
   КОЛДОВСКИЕ ЗАМОРОЧКИ
  
   У старых колдунов есть традиция: по свежему снежку, обычно осенью, отправляться в уединённое равнинное место, чтобы зарядиться природной колдовской силою на четыре времени года.
   Хотя я и не старый (по внешности) колдун, но и мне что-то стало не хватать природной могутности (чисто колдовской термин), вот почему, совершив положенные приготовления, отправился я на Бисово поле рано поутру.
   Шутки в сторону! Эта засекреченная точка недалеко от места моей прописки и входит в данный мне регион деятельности. И все колдуны (невзирая на степени) обязаны у меня испрашивать позволение побывать на Бисовом Пятаке - очень живописный бугорок среди поля.
   Как раз позавчера я позволил совсем дряхлому соседу-колдуну посетить Пятак. Он хороший профессионал, но памятью страдает, не может забыть исторические гадости - а в нашем деле положено иметь полную власть над головным мозгом.
   Я ему: "Дятел ты мой любезнейший, - это код его фамилии, - давай я твой регион буду курировать, всё равно ведь не справишься. Признай меня опекуном".
   Старик не хочет. А мне от его региона и проку никакого нет. У него там такое жуткое запустение, такие призывы и лозунги - повторять нельзя. Ну и пустил я его на Пятак, думал - всё равно не поможет. А на другой день на меня на самого слабость нашла.
  
   Будучи колдуном радостным, я в своем районе часто устраиваю погожие деньки, и осень в этот год у меня вышла истинно колдовская, надеялся я, что она чудотворно подействует на вверенных мне жителей - увеличит количество красивых поступков.
   И вот вчера подсчитываю: сколько жителей смотрело этой осенью на Луну, и увеличилось ли потребление чая (колдовское зелье).
   И что получается! Пятьдесят три человека чуть было не посмотрели на Луну - но им помешали чисто исторические моменты. Они оказались вовлечены в разоблачения деяний покойников, и в них проснулось жуткое сладострастие к исследованию жизни и поступков вождей, имеющих обыкновенную людскую сущность.
   Но это бы ладно, я ещё могу с этим как-то бороться. Но вот чай! Хоть бросай всех на произвол строительства утопизма, но потребление чая резко понизилось! Нет, продано было по плану, но разве это чай? Там, в этих государственных пачках, не просто палки и вторяки, а самые обычные опилки!
   Я не выдержал и одного начальника-снабженца переехал силами троллейбуса, двум номенклатурщикам послал инсульты, а Папе города сделал разрыв геморроидальной шишки.
   И у меня опустились руки. Какая тут радость, чёрт возьми! Столько чудных деньков, такая прорва усилий - и всё человеку под хвост!
   Нам, колдунам, нельзя гневаться: во-первых, сбои в атмосфере, во-вторых, благодушие растрачиваешь - а на него строгая месячная норма. И естественно, ничего хорошего от меня ждать не приходится.
   Вот я и отправился за могутностью на Бисово поле.
  
   И по дороге у меня настроение стало улучшаться. Я даже часок постоял одиноким деревом над обрывом у реки, послушал разговоры птиц. У них тоже экологические проблемы, слышать тяжело...
   Иду далее, смотрю, мой старый колдун лежит в виде еловой шишки. Не дошёл, значит.
   Поднял я его, обдул, обогрел в кармане.
   Ну что, говорю, Дятел ты мой любезнейший, сам пойдёшь или донести тебя?
   Расшелуши меня, говорит, и развей по Бисову полю.
   Совсем дошёл бедняга. Я вообще-то его понимаю. У него регион юго-восточный (наши границы не совпадают с государственными), и там не то что на Луну, там люди в колодцы и то не засматриваются, там травинки уже лет пять в задумчивости не жуют, не говоря о настоящих фантазиях.
   Исповедался он, пока я его нёс, наслушался я так, что уши опухли.
   Просит он, найди ему замену и развей его. И взамен обещает Бисово поле охранять от любителей пикников. Пожалел я Дятла любезнейшего, расшелушил шишку и ввёл его данные в память всех земных стихий. Пусть погуляет вволю. Заслужил старик.
   А сам взялся за дело.
  
   Окропил вокруг себя снег струйкой мочи, обнажился по пояс, сел, как у нас положено, в круг, и тут-то смотрю в глаз заднего видения (я им вообще-то не часто пользуюсь), вижу - этот самый марксист новейшего толка.
   Дьявол меня забери - выследил! Потерял я колдовскую бдительность, пока Дятла любезнейшего исповедовал. В такую глупую ситуацию попал - ни назад, ни вперёд. Обряд-то уже сделан, колдовской процесс начался, и мне двигаться нельзя. Ладно, думаю, придётся потом из него водосточную трубу сделать - такой свидетель на Бисовом Пятачке - это же нонсенс!
   Смотрю, он, значит, делает то же, что видел: писает вокруг себя и раздевается.
   Ну погоди, думаю, будешь ты у меня плевательницей в тубдиспансере.
   А тут и процесс полностью мной овладел, ушёл я в заоблачные дали, нанюхался там натуральных запахов вволю, побывал в чём душа захотела, посмотрел на свои и чужие итоги, и благодушием наполнилось сердце моё, свежая могутность окрылила меня. Встал я заново рождённым.
   А прошло часа два. Смотрю - марксист сидит и кожа цвета синего. Он уже и не колотится, из носа две сосульки свисают. Оторвал я их, плюнул ему на темя, шепнул пару ласковых словечек и сделал из него на первый случай статуэтку вислоухого кролика, сунул её в карман, иду, размышляю.
  
   Этот марксист давно ко мне подъезжал. Допускает он, понимаешь, существование потусторонних сил. Сам единица номенклатурная, а всё около меня вертелся и подозревал во мне колдуна. Метался в неверии. Так что в конце концов крестился, но работу не бросил.
   Это очень длинная история. Его то жаль было, то смешил он меня, да и через него, бывало, я свои колдовские дела проворачивал (в связи с новейшими методами колдовства). Просит он меня из кармана - научи чёртову делу.
   Поганец, говорю ему, узнай, что колдуны - это не черти и не люди, и если ты хочешь служить дьяволу, то с успехом этим занимаешься не один год. Мы же никому не служим. Мы - стихия. Мы воля песка и ветра. Так что ты пришёл не по адресу.
   Устал, говорит он, безмерно, разуверился вдрызг. Помоги мне, и я тебе импортные продукты буду доставлять, прямо на дом.
  
   Я задумался. Конечно не о продуктах, хотя и у меня с ними сложности. Вспомнил я о Дятле любезнейшем. Регион-то его пустует, а кандидатуру туда трудно найти, как мне два региона тянуть? А если я из марксиста сделаю водосточную трубу, то ведь её всё равно растащат - я делаю всё качественно, а жесть сегодня дефицит. Да и трудно мне устоять против такого накала добродушия - зарядился на Бисовом поле на славу!
   Была не была, думаю, попробую.
   Сделаю ему потрясение сознания, посажу на диету, покажу обратную сторону Луны, введу в него хорошую дозу 13-го чувства, научу колдовской усмешке, а там посмотрим, может и на него спустится К.Б. (колдовское безумие). Не только же из-за подлой корысти он за мной шпионил...
   Ведь совсем недавно мне из самого Папы города удалось сделать кающегося грешника, от чего ему до сих пор сняться те ботинки и сапоги, что он сносил, не имея на то никакого исключительного права.
   Да и что придумаешь, если сегодня безрыбье такое, что и колдовской властью поделиться не с кем.
  
  
  
   ЗДРАВСТВУЙТЕ, АЛЕКСАНДР ИСАЕВИЧ!
  
   Никогда я не напишу этого письма. Оно не получится таким, какие писали гуманисты прошедших веков.
   Отдельный советско-россиянский человек - это сложное явление, и великим ему быть запрещено. Он может быть передовиком, ударником, иногда депутатом. А теперь бизнесменом и братком, но всегда советским россиянином, которому с грудного возраста насоветовали, как нужно писать письма. И я не исключение.
   В гадины застоя я был почему-то слепо уверен, что приеду в Москву и поговорю о Боге с Владимиром Семёновичем. Когда он умер, мне был всего 21 год, и я до сих пор, хотя не раз бывал на его могиле и смотрел в глаза его коллег, не воспринимаю его смерть как нечто диалектически-материальное. Больше того, мне всё-таки удалось с ним встретиться и поговорить.
  
   Вот иду по страницам и испытываю странное чувство. Оно хорошо вам известно, Александр Исаевич. Многие бы назвали его извращённым - потому что, вероятно, нужно иметь какой-то извилистый склад души, чтобы из года в год при помощи бумаги и ручки пытаться победить пространство и время. Откуда это явление - тайные писцы, изнуряющие себя неблагодарным трудом?
   Я иду, а усталость съедает моё сердце. Совершенно зверская, бездонная усталость.
   Становление в гадины застоя - преотвратительнейший процесс на свете. И тысячи моих ровесников успели только встать, чтобы хотя бы не умереть на коленях. Они погибли, а я вот вам всё пишу, Александр Исаевич...
   В году 1984 мне попалась книжка Вашей бывшей жены. Похоже, это было официальное, но в то же время полулегальное издание - вшивая попытка сделать из Вас идиота с помощью когда-то Вам близкого человека. Они это любили делать. И в 1985 году на "беседах" в Магадане они спрашивали меня, как я к Вам отношусь. А я всего-то читал эту дохлую книжку и знал, что Вы осветили лагеря.
   Ещё они поинтересовались, что я думаю о Высоцком. Прошло пять лет после его смерти, а они напевали его песни и хихикали.
   Они интересовались моим отношением к Сахарову, о котором я читал как о взбесившемся параноике-технократе.
   И все эти три фамилии соединились у меня в один образ.
   И тогда, в 1985 году я как-то разом ощутил себя семидесятилетним. Я будто за день-два переварил лет тридцать, и с тех пор люблю писать о стариках.
   Вы математик, Александр Исаевич, Вы смогли мастерски просчитать историческую направленность и потому были уверенны в необходимости Ваших трудов для потомков. А я и представления не имею, что такое тангенс или котангенс. И только то странное чувство и интуиция ведут меня сквозь толщи белых страниц.
  
   В своём последнем письме Вы спрашивали меня о состоянии молодой литературы. Я вам не ответил, Александр Исаевич. Я думал, Вам было бы неприятно узнать, что мы злые.
   Мы гуманисты по уставу. Мы просто знаем, как выглядеть человеколюбивым. Гадины застоя научили нас этому.
   Злость и ненависть сидят внутри нас, и мы почти безрезультатно боремся с ними. Мы жили в подлое время, и всякая пакость вошла в нас. А те, кто должен был стать гуманным и великим, не смогли пропитаться жлобством, и я слышал пакостный торжествующий хохот, когда увозили самоубийц в морг. Разве я могу это забыть, Александр Исаич?
   Свою злость мы выплескиваем на бумагу. Она не терпит, она чище тех образов, что возникают на ней, и она избавляется от ненависти, выпуская персонажей шастать по злачным переулкам в поисках нами же предопределённой добычи. И мы, одетые во фраки гуманности, со страхом гуляем среди своих же героев, не застрахованные получить уже вполне реальный нож в спину.
   Мы считаем свою миссию очистительной и возимся по уши в грязи, раздувая из отдельных фактов "предупреждающие" апокалипсисы. Это вошло к нам в кровь со времён НКВД, когда подследственным приписывалось рытьё тоннелей от Бомбея к Москве и всевозможные покушения на измождённых от всенародной любви вождей.
   Дурной пример заразителен. И теперь уже мы заставляем своих героев рыть эти тоннели и возбуждаем материю заразиться коричневой чумой.
   В нас иссяк запас строительного смысла, нам набили оскомину очаровательные энтузиасты, и неизвестно, когда пройдёт отвращение от переедания, от всех этих трудовых вахт и праздничных буден.
  
   Забудьте о нас, Александр Исаевич, не отвлекайтесь! Если кто-то бежит к цели, то все предметы для него сливаются в однородную массу.
   И поэтому многие из нас пишут бесцельно, смотрят на бегущих и морщатся, как от изжоги, когда зло поднимается к горлу. А каждая частичка вырванного из себя зла стоит, поверьте, Александр Исаич, толики здоровья и изрядного куска творческих мук.
   Это очень больно: выставлять себе глаза и поворачивать их внутрь себя, где цель так далека и бездонна, что становится жаль обрекать этот мир на полное одиночество после своего ухода. Ведь это от нас он ждёт человеческого приговора. А мы всё так же не настолько гуманны, чтобы посметь вынести его.
   Нас не мешало бы вырубить шашками, чтобы уже без нас засеять территорию бывшей тайги пшеницей и кукурузой, дабы наконец накормить ворчащее население.
   Это мы мешаем самозваной власти осуществлять гуманистические планы, мы вставляем палки во всевозможные отверстия - и это так, ради куража или из простого любопытства - посмотреть, что выйдет.
   Нас уже давно научили смешивать крестьян с интеллигенцией и рабочими, у нас крошечные идеальчики выдаются за идеалища.
   У нас такая мешанина понятий и настолько съедены гуманные ценности, что появляется желание залезть в собачий череп и лаяться оттуда на очередную "русскую идею".
  
   Мы обречены, Александр Исаич. Наш мозг возбуждается только от ужасов. Нас необходимо пинать, чтобы мы заплакали о великом.
   Сегодня нас уже не вышвыривают за пределы социума и не дадут пинка под зад на трапе самолёта в Бонне, как ехидненько рассказывали мне компетентные следователи, с нами научились бороться с помощью Вас - теперь редакторы заявляют, что в долгу перед Вами и отдают Вам весь тиражный объём. И поэтому мы суживаем размеры своих мыслей и тем, чтобы будущим поколениям хватило бумажного места. И порою мы подолгу ничего не создаём, пуская творческую энергию на ветер, в надежде, что может быть он унесёт нашу проклятую злость ко всем чертям.
   Поэтому и я прекращаю переписку с Вами, ибо кто знает, не взбредёт ли будущему издателю печатать всё то, что мы наговорили бы друг другу.
   А что касается моих ответов о Сахарове, Солженицыне и Высоцком, то отвечал я примерно так:
   Есть такие люди, которые не носят на груди звёзд в натуральную величину и не вытаскивают их из кармана, чтобы поразить чудом, и если ты ничего не знаешь об этих людях, то и без света когда-нибудь увидишь их, потому что это ты сам выдумал их в давно забытом детстве.
   Так я примерно отвечал, и меня очень хорошо поняли.
  
  
   ЕЩЁ РАЗ О ФУТБОЛЕ
  
   Многие мои интеллигентные соседи играют в футбол.
   Он им давно уже надоел, но они продолжают пинать или смотреть, как другие пинают.
   Они очень искусные игроки, но почему-то больше предпочитают беспрерывно передавать мяч друг другу и постоянно выбивают его за пределы поля. Тогда им бросают новый мяч и игра возобновляется.
   Говорят, как-то им удалось забить гол в свои ворота, они очень радовались.
   Эта странная игра продолжается не одно десятилетие. И поначалу, увлеченный их интеллигентными манерами, я сам принимал участие в игре - в роли футбольного мяча.
  
   Я был доверчив и открыт. Ох, как меня футболили! Очень профессионально обрабатывали: и грудью, и головой, и изящной ножкой, я летел от одного к другому, и каждый на прощанье говорил мне вежливое "пардон!".
   Изловчившись, я всё-таки вылетел за пределы этого хитрого поля. И с тех пор мне понятно, почему у нас так приживается культура-поп и пись.
   С некоторых пор у нас стало не принято говорить прямо, и вот уже открытые душевные переживания считаются стриптизом. Это потому, что лирика и настоящие страсти обесценивают тряпочные и мебельные идеалы, а старому рабу ненавистны чужие попытки завоевать свободу.
   Всякий пожилой умный человек невольно подталкивает молодых последовать своему жизненному пути. А что тогда говорить о притерпевшихся рабах! Что они видели, кроме постоянных унижений, разве это не они готовили пищу хозяину и накрывали ему на стол?
   Какое там свободное творчество! Сколько раз им приходилось насиловать свои вольные чувства, прежде чем от них остались смутные болезненные воспоминания. Сколько душевных мук они претерпели, прежде чем с готовностью стали отказываться от любых свои очередных "убеждений". "Звездам нет счёту, бездне - дна". Тихий, тихий кошмар!
  
   Но зато они научились футболить. Это единственная отрада для них. У них чутьё на непокорные мячи.
   У них уже нет зависти. Куда там, это всё-таки страстное чувство. Они играют на одни ворота, у них нет соперников, и те мячи, что попадают в сетку, превращаются в интеллигентных футболистов.
   Сегодня они более-менее вежливы и говорят "пардон!". Сегодня их огромный стадион собираются переоборудовать в площадки для игры в гольф.
   Но игроки остаются прежние. Их некуда деть. Среди них есть до того раздутые "звёзды", что ни одна ракета не может выдворить их за пределы Солнечной системы. Да это было бы и нехорошо. Так недавно поступали они сами, а теперь ещё наивно спрашивают, что случилось с великой страной? Они, укравшие у людей слова, которые делают человека человеком, изображают из себя национальных патриотов и выпускают из себя серый рабский пыл.
   У них тоска по хозяину. Они теперь без него болеют.
   Их, конечно, жалко. Но конфликт между нами и ними налицо. Его издавна принято называть конфликтом поколений.
   И поэтому всем членам нужно уйти и расчлениться, у них и так достаточно кубышек, чтобы прокормиться. Не на этот ли чёрный день они откладывали? В другом ином случае здесь поднимется такая волна, в хаосе коей уже некогда будет разбираться - великий ли вы детский писатель, или известный поэт какой-то мифической оттепели. За них и так уже стыдятся их же дети, ради которых они якобы строили эту дурацкую действительность. Недостаточно ли лицемерия и макулатуры?
  
   Пора, господа. Молодёжь иногда бывает нетерпелива.
   Она не будет ждать, когда вы соберёте все свои письменные принадлежности. Она не станет слушать своих мам, которым вы навязывали свои поведенческие бредни.
   И это официальное предостережение. Ибо только последний идиот не знает, что Россией всегда правил Его Величество Русский Язык. Вы не смогли его убить графоманством и убогостью чувств. И только он сможет спасти ваших детей от мясорубки. Дайте ему дышать вольно. Избавьте его от немоты.
   Будьте людьми, господа. Проигрывать даже выдающимся футболистам полагается достойно.
   Распустите свою прогнившую лавочку. Ваш товар устарел, он давно покрылся плесенью. Вы вылетели в трубу, вы уже дымитесь, принюхайтесь, господа футболисты.
   Это от привычки к вымыслам вы выдумали, что кроме вас никто не умеет читать и писать. Или у вас прохудилось зрение?
   Вставьте линзы и посмотрите в окно - вы увидите тысячи новых талантов, которые, к сожалению, вас терпеть не могут. Они не придут в ваши партийные союзы и не разбавят вашу старческую кровь. Они сберегут силы, чтобы избавить страну от ваших залежавшихся и дурно пахнущих продуктов.
   Адью, господа спортсмены! Поторопитесь!
   Секундомер включён, и вас ждёт финиш!
  
  
   БРАКОНЬЕР
  
  
   У меня особое чутьё на крупные события. И, в зависимости от моего настроения, становится тепло или холодно.
   Долгое время я был человеком холода. По всей стране он гнался за мною по пятам.
   В то время как ведущие учёные мира предрекали глобальное потепление, я замораживал громадные географические регионы своими мировоззренческими капризами.
   И скоро я понял, что от меня зависит дальнейшая судьба планеты.
   Я стал бороться с мерзлотой внутри себя, и в земной коре произошли разломы, континенты пошатнулись, и я услышал клокочущий голос магмы.
   "Есть контакт!" - сказал я, когда невинные города превратились в прах. И меня прозвали страшным созданием.
  
   А где-то на другой половине мира я увидел своё отражение.
   Оно было чище и великодушнее меня, и от моего стремления к нему поднимались психологические тайфуны, и дикие народы стреляли друг в друга, создавая земное равновесие. Каждый взмах моей руки грозил новыми катаклизмами и перемещениями должностных лиц.
   По моей вине тысячи пузатых людей лишились портфелей, откормленные оленьи стада гибли в морских водах, лопались алмазные резцы, и половина урожая картофеля сгнила.
   Я предугадываю движение масс, и бульканье плазмы не даёт мне покоя.
   Никому не ведомо, как скучно знать заранее, что у диктатора родится дочка и случайно отсечет себе палец, срезая цветы с диктаторской клумбы.
   Я делал забавные эксперименты, и лёд таял, а я пропитывался талой водой, я разбухал от тоски, потому что с превеликим трудом находил новых кандидатов на руководящие посты и перестал встречать светлые головы в сонных колыбелях.
   Застывшее время трещало вокруг меня, его ледяные осколки глубоко вонзались в устоявшиеся стереотипы, и мёрзлые трупы иллюзий уносило в мировой океан.
   Я переборщил - наводнения и ливни разрушали демократические новшества, а солнечные лучи беспрепятственно сжигали патриотические идеи. Население завопило о диктаторе, и я умыл руки.
  
   Я уплыл в своё пустынное государство, и только звери приходили утешать меня. Из их снов я выуживал неведомые образы и складывал их на архивные полки. Я ждал времён, когда освободится хоть немного волшебного места, где эти образы уже не будут отстреливать, как бешеных собак.
   Я нашёл себе занятие, и из миллионов тонн воды отбирал самые прекрасные капли. Я наполнял ими свои длинноносые сосуды - и когда усиливались приступы хандры и ярости, я делал один-два глотка, открывал глаза и видел, как с оледеневших домов свисают сосульки, и музыка капели возвращала меня к изнуряющим и желанным трудам.
   - Ах ты, злая круговерть! - говорил я птицам, слетевшимся поглазеть на моё отчаянье. - Ты такая разумная и неукротимая. Я восхищаюсь твоими плавными формами и бунтую протии твоих сладостных линий. Ты держишь меня в лапах замкнутого круга и дразнишь декорациями звёздного неба. Ты хочешь, чтобы я прорыл показательную траншею и пустил по ней мечту, как зайца, за которым понесутся стаи голодных собак. Нет, это не путь утоления вечного голода.
   И я снова отправлялся путешествовать, заколотив окна своего зябкого государства.
  
   Меня встречали организованной преступностью и политической трескотнёй. Снующие обыватели катили продовольственные тележки. Художникам не хватало красок, и во всех лабораториях лежали образцы будущих промтоваров. В каждом лице отражался завтрашний день и наполнял моё сознание прежним голодом.
   Древние знакомые удивлялись моему неумирающему облику и иронизировали, говоря: "Не все больные умирают сразу. Подожди и ты переживёшь нас всех". При этом под больными они разумели себя и уже не скрывали своего утомительного убожества.
   Время книг закончилось, и я научился делать как можно меньше движений - я отключил себя от общенародных процессов - климат стал ровным и сонным, кое-где за моё отсутствие родились светлые головы, что ещё само по себе ничего не значит - я тоже когда-то был светлым и кудрявым.
   Безо всякой бойни я уступил своё ясновидение очередным честолюбцам, и бродил незваным гостем, посасывая кости ярких воспоминаний, сожалея, что не наделён зубами, которые помогли бы добраться до голого костного мозга.
   Быть может, тогда бы открылась забытая тайна, и мне удалось бы избавиться от своего нюха на крупные события и сделать такую лихую загогулину, от чего меня бы вынесло за пределы пузатых орбит к моим изломанным мечтам, которые я потерял ещё в детстве, когда меня поставили в очередь за социальными идеалами.
  
   ...Нагруженный последними событиями и очередными достижениями, я возвращаюсь в своё государство.
   Я неторопливо перевариваю информацию и сортирую улов.
   Моя лодка врезается в ленивые волны, я снова и снова закидываю свою чернильную удочку и жду, когда за мой хитрый вымысел зацепится та огромная сказочная рыба - в распоротом животе которой ярко блеснёт моё детское счастье, потерянное сотни миллионов лет назад.
  
  
  
   РОМОДАНОВСКАЯ ЭЛЕГИЯ
  
   Вся планета покрыта дырами. Но русская земля особенно.
   Здесь и маленькие, и большие, и овальные, и прямоугольные, круглые и квадратные. И люди постоянно падают в эти дыры. Временами большими цифрами, порою поодиночке.
   И на всей планете падают и страдают.
   Но не знаю как там, а здесь разглядел я у народа особый дар: в короткие сроки выбираться из впадин и пропастей, восстанавливать силы и сорганизовывать себя в стройные ряды. Правда, здесь не научились более важному: подняться так, чтобы не упасть снова в те же или ближайшие дыры. Так почему же?
   А быть может, для того, чтобы новорусский человек хоть немного по-настоящему жил и думал.
   И в те трагические моменты, когда он карабкается из впадин наверх, страдает и хрипит, рождается мысль, то драгоценное, что и зажигает веру с надеждой во многих. И этим мне симпатичны русские, которым я протягивал руки, заводя в лабиринты творческого царства.
   Но мне среди них бывает очень тоскливо, мне не хочется смотреть на их потерянные лица, когда они бродят среди дыр и не падают. Это невыносимое зрелище, когда они бродят!
   Они сыты и счастливы, а у меня тоска! Чёрт знает что такое! Наверное, нужно посадить меня в тюрьму.
  
   Ладно о русских. За что я люблю китайцев? За их постоянную неугомонность, общую активность, наверное.
   Я всегда, засыпая, шлю им дружеский привет.
   А вообще-то я ценю всех, и долгое время учился никому не желать зла.
   Я сочинил молитву и читал её перед сном, призывая большие и малые народы, всякого человека быть назавтра сдержаннее и не отключать в суете дня те мирные и чистые устремления, которые у всех когда-то были. И мир от этого стал гораздо умнее, что заметно хотя бы мне.
   Я не хочу зла даже себе, и если меня посадят в тюрьму, я буду проситься обратно, ибо если я и делал не то, что велели и чего от меня ожидали, я всегда вслушивался в эту освобождающую силу, которая когда-то создала меня, ведь разрушать я могу и болтая, а жить способен лишь вот так, да ещё по ночам, когда общественное сознание погружено в сон и никакие дурные энергополя не давят на психику.
  
   Сегодня заявлено, что всем предоставлено свободное развитие.
   Но меня как-то не учли.
   Общественное устремление направлено в одну сторону, а я куда-то вбок.
   Как всегда, планирующие на тысячелетия не заметили маленького Хи-хи, способного разрушать гигантские программы. И мало кто способен поверить, что вся чехарда общественных форм длится для маленького Хи-хи - сожалеющего, обиженного, скорбящего, утомлённого или скучающего.
   Я увидел его главным героем, когда нахихикал немало бед угрюмому отечеству, когда не мог смотреть на происходящие глупости без истеричности, близкой к падучей, и когда, наконец, сам не увидел в себе маленького Хи-хи, чтобы вскоре понять, что он и есть то колыбельное, что может привести к смыслу появления на свет, и именно то единственное из всего многообразия, что не может быть бесполезным и смешным.
  
   И когда я бываю в гостях у своего небесного соседа, он всегда предлагает перебраться мне к нему поближе.
   Но я смеюсь.
   И он смеётся.
   Потому что знает, что я давно построил себе особняк на его великолепнейшем садовом участке.
   Я застраховал свою бесконечную старость, но у меня ещё не иссякло чувство ответственности. Я ещё не забыл о трудолюбивых китайцах и помню о дырявой русской земле.
   И у меня ещё есть надежда - что когда-нибудь мой небесный сосед увидит грандиозное зрелище: быть может, мне удастся привлечь внимание бродящего населения к рукотворным вершинам, где столько непревзойдённых троп и такое количество неприступных склонов, что каждому достанется по красивой жизни, и, подняв понурые головы, все поймут, что Земля давно уже не круглая и у каждого есть шанс стать небесным соседом.
  
   И выходя ночью к калитке, я смотрю на мутные огни заречного города и перебираю слова своей ежедневной молитвы.
   Я не знаю времени, когда ложусь спать. Я не сплю. У меня нет ни стен, ни окон, ни постели.
   Моё усталое тело качается в неведомом пространстве, и чужие мечтания проходят сквозь меня.
   Вот-вот, и прежнего уже не будет.
   Вещества придут в желанное движение.
   Лёгкий смех поселится в космических лучах, и когда-нибудь чей-то временный дом и далёкий патриархальный город вспомнятся мне зыбким печальным сном...
  
   Где же ты, город Калуга? Напоминание о моей тупоголовой юности.
   Гражданин Циолковский и купеческие дворики.
   Калуга - Марс и моё тихоокеанское детство.
   Я не сожалею, что не провёл его на коралловых островах.
   И я не единственных, кто считает, что не жил первые два десятка лет.
   Но я видел реку Амур и был сонливым браконьером в её первобытных низовьях.
   Там, в тягучей илистой воде водится реликтовая рыба Калуга, тайна моей судьбы, которой больше нигде нет.
   Калугу, из породы осетровых, во всём мироздании не сыщете.
   И это она своим субмаринским ночным появлением из черноты крамольной лунки при свете звёзд и бесприютном ветре впервые мне подсказала о глубинах настоящей жизни.
   И с тех пор, сожалея о прошлом, я вижу её огромное тело посреди заледенелой реки и понимаю всех идиотов мира, а её острый нос и широкий беззубый рот снятся мне по ночам, когда я засыпаю счастливым.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"