"То, что ты так красочно описываешь, это не закат солнца и не конец дня. Это глазунья, со скоростью заката убывающая под твоими ножом и вилкой. Когда она скроется из виду, это будет означать конец трапезы. Всего лишь. Расщепляясь на атомы, потенциальный бройлер даст тебе силы, необходимые для того, чтобы дотащить твой драгоценный ПИЩЕБЛОК до завтрашнего утра, до завтрака, до завтра, ведущего в послезавтра... бройлер будет плутать в лабиринтах твоих кишок и жил и, наконец, увидев свет в конце тоннеля, покинет тебя...
Даже эта, даже несостоявшаяся курица тянется к свету, инстинктивно выходит на свет. Пусть и не сразу, и в неприглядном виде... а если - проблеваться и выпустить её через вход?!..."
- Я понял! Метро, трамвай, троллейбус - все они созданы для усыпления, для укачивания, как мамы всех нас качали когда то... но мы лежали не с такими уныло-тупыми рожами, с какими сейчас стоим, удушая мёртвой хваткой поручни змей. Мразь, вьющаяся меж нашими переплетёнными вагонной любовью ногами, в полной безопасности - архангел Гавриил не наколет её на свой замшелый дротик, здесь очень тесно, а Он всегда на коне, и в пешем строю - не воин ( я видел, как его, до потери сознания, сдавили, как то, в час пик - зрелище было жалкое, с тех самых пор Джоконда ни разу загадочно не улыбалась, а постоянно только ржала, как пришпоренный обозный Боливар с включённым стояночным тормозом...) Мы все по доброй воле протиснулись именно в ЭТОТ вагон, боясь опоздать, теперь давим друг дружку киселями тел, материмся по обычаю, а не по злобе. Пусть хотьТАК, но мы - добры, это обязательно вменится нам в праведность. Так было написано в последнем номере. Для домохозяек, но это несущественно... а что же тогда - существенно? Что же тогда с настойчивостью сумасшедшего дятла впивается под мой хрустящий, как чипсы на морозе, череп? Что противно давит за мочку уха, что бьёт в глаза?... да, кажется так... "Растишка", "Данон", творожки-кефирчики - все эти кисло-молочные лики, утешаемые бесспорной полезностью собственного здоровья... тоска... , - - я высморкался на мятое пальтишко низенькой, сгорбленной старушки, стоящей впереди меня и упирающейся, колючими даже через пальто, лопатками мне в живот. Те немногие, видевшие это, вымученно улыбнулись - "спасибо за мгновение радости, мил человек..." - и снова окислились... снова тоска...
Старушка обернулась, посмотрела на меня снизу: - Что ж ты, сынок? Я тебе - не носовой платок, всяко...
- А кто ж ты, такая измятая?
- Я - Смерть.
- Скажи ещё, что МОЯ смерть...
- Да нет, я ничья...
- Прям, как счёт в футболе...
Едущая публика едва заметно встрепенулись - у всех у них было раздельное питание. Сенсорное голодание. Простокваша и овощи - еда очень невкусная, а тут... не мясо, не фрукт... Смерть-старушка оживила их, они обступили её и потихоньку, по кусочку, по молекуле стали отщипывать с её костлявых боков, плеч, вместе с пальтишком... бережно передавая в конец вагона, чтобы всем хватило, чтоб - по-честному...
Потом мужчины начали заигрывать с незнакомыми дамами, семейные подбрасывали вверх ребятишек с нежно-салатовыми личиками, и те "агукали" в ответ...