Менорка - второй по величине из Балеарских островов. Мягкий климат, девственная природа и живописные бухты превратили его в фешенебельный курорт. А когда-то этот участок суши на Средиземном море был переходящим вымпелом победы в политических играх могучих держав. Великобритания была одной из них и благодаря англичанам на острове были отстроены порт, крепости и те так контрастирующие с местными постройками дома из красного кирпича. В одном из этих домов пожилая дама, одетая по моде 30-х годов, величественно восседала в кресле возле камина, который никогда не топили. Лилиан Форест была потомком английского капитана, переселившегося на Менорку в 1756 году, и основавшего там ювелирную мастерскую, которую в последствии отец Лилиан превратил в ювелирный дом Фореста. Они были одной из богатейших семей не только Маона, но и всего острова. Так продолжалось до 1936 года, пока в Испании не началась гражданская война.
Лилиан открыла глаза, тишина дома и почти абсурдное великолепие обстановки еще никогда так не угнетали. Сегодня был ее восьмидесятый день рождения, старость превратила ее тело в анахронизм среди произведений искусства, серебра и фарфора. Они с возрастом лишь увеличивали свою ценность, а хозяйка дома с каждым днем все больше ощущала неизбежность прощания с этим миром. Она велела завесить все зеркала в доме, всегда носила длинные платья с глухим воротом и обязательно перчатки, чтобы не видеть иссушенных временем рук. С большим усилием Лилиан встала, медленно прошла через гостиную и отворила окно. Как всегда теплая ночь была наполнена ароматами цветов и звуками пения птиц, а на небе воцарилась полноликая луна. Образы давно прошедших лет, один за другим стали выстраиваться в памяти женщины, и перед глазами возникла уже совсем другая ночь - ночь празднования ее двадцатипятилетия.
Ноябрь 1938 года.
Старшей дочери Фореста исполнилось 25 лет. Как она была прекрасна! Идеальные пропорции и тонкокостная конституция тела, черные волосы и пухлые губы, доставшиеся от матери испанки, белая, гладкая как, китайский фарфор кожа и большие голубые глаза английских аристократов. Это была богиня во плоти. Перед ней хотелось преклоняться, воспевать ее красоту, совершать в ее честь подвиги и приносить жертвы. Лилиан! Лили! О, Лил! Безусловно, она осознавала тот эффект, что производила на людей, в особенности на мужчин. Ей нравилось играть их чувствами. Состояние вершителя, в которое она погружалась всякий раз, когда видела попытки завоевать ее внимание, дарили ей чувство эйфории, заменить которое ничто не могло.
Она стояла рядом с Меган, своей сестрой, когда к ним подошла необычная пара, вся затянутая в черное сеньора и молодой кабальеро. Как выяснилось в последствии, это были Хоресы - семья погибшего на Майорке лидера анти националистического движения. Они бежали на Менорку, поскольку это был единственный остров, оставшийся лояльным правительству. Отметив уже привычное восхищение в глазах младшего Хореса, Лили скользнула по нему безразличным взглядом. "Так себе экземпляр, ничего особенного", подумалось ей. Через час именинница о нем уже не вспоминала.
Прошло три месяца, прежде, чем судьба вновь свела ее с Хоресом. Тяжело заболел Форест. Посланный за врачом слуга, привез Энрике. Врач по образованию, он устроился в местную больницу, где временно и проживал вместе с матерью. Единственным человеком на земле, к которому Лили испытывала подобие теплых чувств, был ее отец. Их с Меган мать умерла, когда Лилиан было немногим более пяти лет, тихая, домашняя сестра ей казалась лишь подобием человека, бледной тенью, как иногда она ее называла. Состояние отца Лили ухудшалось с каждым днем, и Хорес стал частым гостем в их доме. Он неустанно пытался обратить внимание старшей из сестер, ловил каждый ее взгляд, а однажды сказал: "Вам не идет имя Лили, оно похоже на имя прародительницы всех демонов - Лилит. Я буду звать Вас Селеной, богиней, озаряющей дорогу путнику во мраке ночи. Я буду Вашим Эндимионом. Вечно!". Он утомлял ее, раздражал. Его щенячья преданность вызывала в ней лишь отвращение. Неоднократно она говорила сестре: "Не выношу, не могу видеть это лицо, скорее бы все это кончилось".
Через месяц Фореста не стало и обе сестры после похорон уехали на виллу в Санта-Ану, что в Эс Кастель. Угнетенная смертью отца и безразличием сестры, Меган часто бродила по окрестностям, особенно она любила бухту Калес Фонтс. Уединенное, тихое место, окруженное скалами, казалось ей надежным убежищем, где она могла подумать, помечтать. А мечтала Меган, как и все девушки ее возраста о любви. И не просто мечтала, она верила в нее, как во второе пришествие Христа. Меган не понимала, что находят мужчины в Лили. Нет, она не осуждала сестру, но младшей так хотелось хоть малой части того внимания, что было у старшей, и потому временами она представляла, будто это ей признаются в любви и клянутся в вечной верности, особенно часто она представляла, что это делает Хорес. За то время, что отец был при смерти, она лишь в нем видела друга и опору. Частенько они разговаривали о биологии и химии, Меган была чрезвычайно начитанной девушкой.
В мае пришло письмо от Энрике. Усталым жестом Лили его вскрыла, готовая к очередному признанию и обомлела:
"Дорогая Меган!
Я бесконечно счастлив, что нашел в Вас друга и собеседника. В последнее время я все чаще думаю о Вас. Мне не хватает Вашего понимающего взгляда, тихого голоса неизменно полного нежности. В конце недели я планирую приехать в Санта-Ану. Буду счастлив встретиться с Вами в воскресенье около восьми в бухте Фонтс.
Энрике Хорес".
Что происходит с божеством, когда ему перестают поклоняться? Оно перестает быть таковым. Что чувствует женщина, чей поклонник теряет к ней интерес? Ревность? Злость? Обиду? Нет, с Лили все было иначе. Хорес был "служителем ее культа", посмевшим отречься от "истинной веры". Было уязвлено ее тщеславие, и разбужено любопытство. Она не понимала, почему Меган? В ее глазах сестра не была соперницей. И тем не менее, она усмотрела во всем этом вызов и приняла его.
Позаботившись о том, чтобы сестра непременно прочитала письмо, Лили предварительно поменяла время встречи с восьми на девять часов. А в назначенное Энрике время направилась в бухту сама. Хорес пал к ее ногам через десять минут, а Лили находила удовольствие в осознании происходящего. Вот он, изнывающий от страсти мужчина, умоляющий ее о любви, говорящий что Меган была лишь предлогом, а она, Меган, безусловно все это видит и слышит. Лили снова стала вершителем, а на ее губах играла загадочная улыбка Моны Лизы.
Спустя несколько дней, Энрике вновь нанес визит сестрам, но уже на вилле. Предполагая, что Меган ничего не знает ни о письме, ни о встрече, Хорес обратился к ней как к единственной родственнице Лили, за разрешением жениться на ее сестре. Это была пытка, изощренная, словно королевский обед на глазах у умирающего от голода. Меган почти теряла сознание, эмоции душили ее, ей хотелось кричать, как кричат дикие звери, попавшие в капкан. Однако внешне никто никогда не догадался бы об этом. Скромность, воспитанность и услужливость стали прочной защитой для Меги от внешнего мира.
Все трое сидели на террасе и пили кофе. Конечно, Лили не собиралась замуж. После таких авансов накануне - Энрике был оскорблен до глубины души. Его испанская кровь жаждала мести. Допивая свой кофе, он уже представлял, как разрушенная репутация Лили, обрекает ее на одиночество.
И слухи поползли, один за другим отворачивались от Лили ее поклонники. Она превращалась в персону non grata, но Хоресу не суждено было увидеть свой триумф, спустя неделю он скончался в страшных муках. Диагностировали панкреатит.
Ноябрь 1993 года.
Лишь спустя много лет Лилиан узнала, что Меган отравила Энрике. Алмазная пыль - жестокая кара турецких султанов. Меган... Где она сейчас? "Бледная тень" покинула Менорку сразу после смерти Хореса, прислав Лилиан лишь одно письмо за все эти годы.
"Великая Лили! Божественная Селена!
Ради прихоти ты разрушала жизни, под влиянием минутного каприза - ломала судьбы. Я знаю, ты осталась одна. Одиночество разъедает душу, а время умерщвляет плоть. Мучения Хереса были острее, но короче. А ты заслужила расплату длинною в жизнь".
Капелька влаги стекала по щеке Лилиан. Слеза раскаяния? Или быть может облегчения, оттого, что все закончилось? Теперь мы этого никогда не узнаем, ибо все ушло вместе с последним вздохом.