Галимов Брячеслав Иванович. Иисус и Магдалина. Последний день

Иисус и Магдалина. Последний день

- Где он ходит? Ну, где он ходит, скажи на милость? Весь город обошли, нигде его нет. Разве можно так исчезать? - сокрушался Варфоломей, худой и желчный человек, вовсе не старый по годам, но уже испещрённый морщинами и изрядно полысевший.

- Где, где! - передразнил его спутник Филипп, высокий и статный, с насмешливым выражением на лице. - Будто ты не знаешь: он там же, где сейчас Магдалина, и впереди его ждёт восхитительная ночь.

- Эй, красавчики! - окликнула их пышногрудая блудница, стоявшая у входа в переулок с увеселительными заведениями. - Я не ослышалась, вы говорили о восхитительной ночи? Пойдёмте со мной, и вы узнаете, что такое восхищение. Всего за один динарий я ублажу вас обоих: не буду себя хвалить, но мужчины, побывавшие со мной, испытали небесное блаженство. А если заплатите два динария, к нам присоединится моя подружка-эфиопка, которая откроет вам все тайны африканской любви.

- Два динария! - усмехнулся Филипп. - Вы с подружкой, должно быть, обучались любовному искусству в храме великой богини Иштар в Вавилоне? Только её жрицы так дорого берут за свои ласки. Два динария! Римские легионеры получают всего по тридцать серебряных динариев в месяц, а вы хоте получить два динария за одну ночь?

- Клянусь всемогущим Богом и всеми его пророками, это не дорого! - горячо возразила блудница. - Погляди-ка на это, - она обнажила свою грудь. - Разве за такой товар жалко заплатить серебряник?

- Не кощунствуй, - строго одёрнул её Варфоломей. - Нельзя поминать имя Господа всуе, а особенно по такому поводу.

- А тебе-то что? - возразила блудница. - Бог покарает меня, а не тебя, - разве я не вольна сама распорядиться своей судьбой?

- Опомнись, сестра! - продолжал увещевать её Варфоломей. - Можно ли отказаться от вечного блаженства в Царствии Небесном ради бренной и быстротечной земной жизни?

- А, вы из тех, кто пришли с Назаретяниным! - догадалась блудница, закрывая грудь. - В Иерусалиме только о вас и болтают.

- И что же о нас говорят? - спросил Филипп, ласково погладив блудницу по руке.

- Разное, - отдёрнув руку, сказала она. - Кто-то называет вас отступниками, кто-то - блаженными, а раввин велел держаться от вас подальше, потому что вы смутьяны и грешники.

- Видишь, как народ настраивают против нас? - встревожился Варфоломей, обращаясь к Филиппу. - А мы никак не можем найти Иисуса; не было бы беды...

- Так вы ищите своего Назаретянина! Так бы и сказали! - вмешалась блудница. - Он с Магдалиной в доме, где остановился её брат Лазарь. Тут недалеко, третья улица направо.

- Ты знаешь Иисуса? - удивился Филипп.

- Я знаю Марию из Мигдала. Её прозвали "Магдалиной" не только за то, что она оттуда родом, но также за красивые вьющиеся волосы, "magadella", которые она выставляла напоказ, став блудницей. О, ей не было равных в нашем ремесле: она брала по десять динариев, и по двадцать, и по тридцать, - и мужчины считали удачей, если им удавалось купить ночь её любви! - ответила блудница. - Не знаю, что она нашла в вашем Иисусе, чем он пленил её настолько, что она бросила своё занятие; впрочем, он хорошенький и язык у него подвешен неплохо. К тому же, этот парень женился на ней, - так чего же ещё? Эх, если бы мне кто понравился, да захотел взять замуж, я бы тоже не стояла здесь на улице и не показывала свои груди кому ни попадя!

- Ты обязательно встретишь такого человека, сестра, - утешил её Варфоломей, - но лучше бы шла за нами, ибо этот путь ведёт к истинному Богу.

- Ну уж нет! - отрезала блудница. - Я люблю этот мир, а вы показываете дорогу прямиком на тот свет. Вы как ходячие мертвецы - сами неживые и делаете мёртвыми живых. Слыхала я ваши проповеди, у меня от них мороз по коже. Брр! - она передёрнула плечами.

- Прощай, сестра, Бог не оставит тебя: он милосерден ко всем, даже к тем, кто не просит его милости, - поклонился ей Варфоломей.

- Я не против, пусть милует, если хочет, - уж с него-то я денег не возьму! - весело отозвалась блудница.

***

Иисус возлежал с Магдалиной на простом деревянном ложе, покрытом тощими тюфяками. Она гладила его грудь и нежно заглядывала в глаза.

- Ты доволен? - спрашивала она. - Хорошая у тебя жена? Как долго мы не виделись, но этой ночью я вознагражу за разлуку и тебя, и себя!

Он крепко обнял её в ответ:

- Когда я узнал, что ты ждёшь меня в Иерусалиме, этот город перестал казаться мне столь мерзким... Мне так хочется отдохнуть с тобой...

- И ты отдохнёшь, - страстно прошептала она, впиваясь поцелуем в его губы...

- Какое жёсткое ложе, - смеясь, говорила она, придя в себя. - Мой брат так скуп: разве трудно купить приличные тюфяки и мягкое покрывало? Это покрывало грубее войлочной накидки, у меня всё тело чешется от него.

- Мне часто приходилось спать на голой земле под открытом небом, - так что даже это скромное ложе для меня как царская постель, - сказал Иисус. - Поспим немного, ночь только начинается...

Шум в Иерусалиме не стихал даже в ночные часы: кричали стражники на воротах, по улицам проходили римские патрули, из находившегося неподалёку весёлого квартала раздавались взрывы хохота, нестройное пение, а иногда - брань и отчаянные вопли, сопровождающие драку. Иисус прислушался к этим звукам.

- Как много званых, но мало избранных, - пробормотал он.

- Что? - рассеянно отозвалась задремавшая на его руке Магдалина.

- Вспомнил одну притчу, - сказал Иисус. - Некий человек сделал большой ужин и звал многих, но они начали все, как бы сговорившись, извиняться. Первый сказал ему: я купил землю и мне нужно пойти посмотреть её; прошу тебя, извини меня. Другой сказал: я купил пять пар волов и иду испытать их; прошу тебя, извини меня. Третий сказал: я женился и потому не могу придти. Тогда, разгневавшись, хозяин дома сказал рабу своему: пойди скорее по улицам и переулкам города и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых. Сказываю вам, что никто из прежних званых не вкусит моего ужина, ибо много званых, но мало избранных.

- Давно хотела спросить тебя: где ты так складно научился рассказывать притчи? - спросила Магдалина.

- В Индии, там все рассказывают притчи, - ответил он. - Удивительный народ; я прожил среди него более десяти лет после того, как ушёл из дома. В Индии меня постигло просветление - я понял, что такое жизнь и как надо жить.

- Но ты вернулся сюда, - Магдалина не удержалась и поцеловала его плечо. - Что было бы со мной, если бы я не встретила тебя?

- Да, я вернулся из-за этой встречи тоже, - сказал Иисус. - Мы должны были встретиться, нити наших судеб были переплетены ещё до нашего рождения.

- Я часто видела тебя во сне, я знала, что ты будешь моим мужем, - призналась Магдалина. - И в то время, когда я...

- Не вспоминай, - перебил он её. - Твоей вины в этом нет - твоё занятие было не хуже любого другого, которым зарабатывают деньги; истинные блудники - это те, кто продает свою совесть.

- Совесть я никогда не продавала, - горячо сказала Магдалина.

- Я знаю... Что Иосиф, София?

- Иосиф уже начал ходить и лопочёт что-то, - улыбнулась она. - А София так радуется, когда видит меня: всплёскивает ручками и смеётся в своей колыбельке. Жаль, что я не могла привезти их к тебе.

- Мне кажется, я был бы хорошим отцом, - задумчиво сказал Иисус. - Мой отец по-своему любил меня, но редко это показывал, а мать боялась приласкать лишний раз, больше занимаясь моими братьями и сёстрами. По городу ходили слухи, что я незаконнорожденный, - сколько раз мне намекали на это соседи и дразнили мальчишки! Я рос в одиночестве, но может быть, так было надо: одинокому дереву ничто не мешает расти и оно крепче к невзгодам. Если бы у меня было обычное детство, вряд ли я стал бы таким, каков я есть.

- Бедный мой, - Магдалина обняла его. - Как бы я хотела уберечь тебя от всех несчастий!

- Почему ты вспомнила о несчастьях? - спросил он, пристально глядя на неё.

- В сердце что-то кольнуло... Не обращай внимания, это глупые женские страхи, - с напускной беспечностью ответила она.

- Женское сердце вещее, - проговорил он про себя, а вслух сказал: - Иди ко мне; я скучал по тебе, я люблю тебя...

***

- Отчего он выбрал именно её? - говорил Варфоломей, когда они подходили к дому Лазаря.

- Кто знает! - пожал плечами Филипп. - Почему мы выбираем ту или иную женщину, почему женщины выбирают нас? Существует что-то, определяющее наш выбор; ты скажешь, это красота, доброта, хороший нрав, терпимость, ум и прочие качества, которые мы ценим в людях? А тебе отвечу, что это привлекает, но не порождает любовь. Царица Клеопатра была некрасива и жестока, но мужчины сходили от неё с ума, умирали во имя её любви. А Эзоп? Он был на редкость безобразен, к тому же, почти всю жизнь провёл в рабстве, но женщин влекло к нему. Его любила гетера Родопис, которая отбоя не знала от богатых и знатных поклонников, и даже Клея, жена его хозяина Ксанфа, не могла устоять перед своим рабом.

- Ты начитан и образован, брат, - со скрытой завистью пробормотал Варфоломей.

- Да, у меня были хорошие учителя, ведь мои родители были богаты, - кивнул Филипп. - Они женили меня на добропорядочной девушке с большим приданым; она стала славной женой и родила мне четырёх прелестных дочерей. Но когда я услышал проповеди Иисуса, я бросил дом, жену и детей, потому что понял, в чём моё истинное призвание. Идти за Иисусом и служить его учению - это превыше всего, что у меня было раньше и во имя этого я пойду до конца.

- Я не умею так красиво говорить, но чувствую то же, что и ты, - Варфоломей нахмурился, чтобы скрыть волнение. - Сейчас мне страшно представить, что ты не привёл бы меня к Иисусу в своё время, что он не повстречался бы мне в жизни: какой пустой она была бы!

- Вот так и Магдалина, и другие женщины, которые пошли за ним, - кивнул Филипп. - Ты слышал, что сказала блудница: он, де, хорошенький и язык у него подвешен неплохо. Но я думаю, причина привлекательности Иисуса в другом: в нём есть особенная внутренняя сила, душевный свет, к которому все стремятся. Ну, и конечно, его проповеди, которые бывают жёсткими и беспощадными к миру, но никогда не бывают злыми к людям.

- Но отчего же, всё-таки, он выбрал Магдалину? - спросил Варфоломей. - Согласись, он мог сделать лучший выбор: ведь она была куртизанкой.

- Кто знает? - развёл руками Филипп. - Возможно, он и сам не сможет ответить на этот вопрос. Были, значит, какие-то глубокие причины, которые вызвали его любовь к ней. Между прочим, из куртизанок получаются отличные жёны: познав многих мужчин, они отдают всю свою любовь тому единственному, которого полюбят по-настоящему. Вспомним историю: Перикл мог жениться на любой из лучших девушек Афин, но выбрал куртизанку Аспазию, которая стала идеальной женой, примером для прочих афинских женщин.

- Может быть, мне трудно судить об этом, но я помню, как возроптали многие из наших братьев и сестёр, когда Иисус стал часто бывать с Магдалиной и при всех целовать её в губы, - сказал Варфоломей, покачав головой.

- Особенно из сестёр, - улыбнулся Филипп. - Они прямо-таки возревновали его к Магдалине и потребовали у него объяснений, почему он выделяет её в ущерб остальным. Конечно, они имели в виду братские и сестринские отношения, но в глубине души - кто знает... Он же сказал так: "Разве вы не читали, что Господь с самого начала создал мужчину и женщину? Так пусть мужчина оставит отца и мать и прилепится к жене своей, и будут двое единой плотью". Кто хочет жениться, пусть женится, а кто женат, пусть остаётся таковым - он показал тогда на меня и Петра, который тоже имеет жену. Вскоре после этого Иисус объявил Магдалину своей женой и сказал ей: "Родишь от меня сына и станешь для него тем, чем была моя мать для меня".

- Да, так и было, - подтвердил Варфоломей.

- Но не было ли это скорее пожеланием, чем воспоминанием о его детстве? - задумчиво продолжал Филипп. - Он не раз говорил, что рос одиноким, что его мать боялась показать свою любовь к нему... И какой смысл он заложил в слова "родишь от меня сына"? Что здесь главное: "родишь сына" или "родишь от меня"?

- Ну, это уж слишком! - возмутился Варфоломей. - Ты клевещешь на него!

- Я лишь повторил его слова, - возразил Филипп, - а тайна его рождения так и останется тайной. Верно то, что по плоти он сын человеческий, но по духу - сын божий.

- Ох, боюсь я таких разговоров! - вздохнул Варфоломей. - И так уже об Иисусе болтают всякие глупости: его называют даже царём Иудейским. Не кончится это добром, помяни моё слово!

- А ведь он действительно мог бы стать царём, он ведь из рода Давида, - заметил Филипп. - И сам Давид, и сын его Соломон - предки Иисуса, он царских кровей. Ирод Великий, которого назвали так больше за его страшные злодеяния, чем за успехи, по своему происхождению имел меньше прав на трон, чем наш Назаретянин...

- То-то и оно: понравится ли это иродиадам? - перебил его Варфоломей. - Сыновья Ирода трясутся в своих дворцах, боясь и римлян, и народа, - так стерпят ли они Иисуса, который благороднее их по крови?

- Я не закончил. Да, Иисус мог бы стать царём, но не хочет этого, - сказал Филипп. - Царь правит по законам земного мира, несовершенным и несправедливым, как и этот мир, но Иисус призывает к высшей справедливости. Его царствие не от мира сего.

- Мне ли этого не знать, брат? - с некоторой обидой заметил Варфоломей. - Но я говорю не о том, чего хочет Иисус, - я говорю о страхе его врагов.

- Ты прав, этот страх опасен, - согласился Филипп. - Нет ничего опаснее для народа, чем страх правителя, боящегося потерять власть. Нам надо убедить Иисуса уйти из Иерусалима в Галилею, там его не найдут... Постой, мы не пойдём в дом Лазаря! Давай прямо сейчас соберём всех братьев, вместе придём к Иисусу и обсудим, как быть дальше.

- Я поддержу тебя во всём, - твёрдо сказал Варфоломей.

***

Лазарь был не в восторге, когда в его дом ночью пришли двенадцать человек; с ворчанием он приказал своей сестре принести лепёшки и вино. Сам он ушёл после этого спать, а Магдалина встала за занавесью, не в силах сдержать своё любопытство и тревожась за Иисуса.

Двенадцать его учеников расселись вокруг круглого стола и принялись за нехитрую трапезу; тусклый масляный светильник едва освещал их лица, остальная часть комнаты утонула во тьме. Пётр и Симон, которые были не прочь поесть, налегли на лепёшки и сыр, остальные ели мало. Вино тоже пили умеренно, за исключением Иуды, наполнившего себе уже третий стакан.

- Пей, не стесняйся, - говорил ему Иисус, ласково потрепав его по голове. - Вино - это кровь земли, сродни той крови, что течёт в наших жилах. Пейте вино, чтобы породниться с землей, и друг с другом, и со мной! И ешьте хлеб, потому что он подобен телу земли и нашим телам, - когда вы едите его, родство наше становится ещё ближе... Пей, Иуда, пей, мой ближайший ученик!

- Почему это он - ближайший? - ревниво спросил Иоанн, миловидный юноша, сидевший по правую руку от Иисуса, в то время как Иуда сидел по левую.

- Потому что он никогда не лукавит и не старается казаться лучше, чем он есть. Иуда делает то, что велит ему сердце, - ответил Иисус. - Но ты не беспокойся, Иоанн, ты мой любимый ученик, и вы все мои любимые ученики, - ведь если вы называете меня учителем, то я могу называть вас учениками? Просто Иуда искреннее всех вас, он не притворяется - он видит, что дело плохо и надо искать какой-то выход. Правда, Иуда?

- Да, учитель, ты прав, - сказал Иуда и выпил свой стакан до дна.

- Отчего же наше дело плохо? - недовольно проговорил Андрей, сухой, загорелый и далеко уже не молодой человек, сидевший сразу после Иоанна. - Когда ты, Иисус, начал проповедовать, нас было только двоё - ты да я. Позже к нам присоединился мой брат, - он толкнул широколицего бородатого Петра, который сидел справа от него. Тот закивал в ответ. - Потом появились другие ученики и последователи, и когда мы ходили по пустыне, нас было уже до двух тысяч человек. Да, большинство из них позже покинули нас, но твои проповеди стали известны в народе. А как нас встретили в Иерусалиме! Тысячи людей вышли приветствовать нас.

- Ну уж и тысячи! - усмехнулся Иисус. - Пара десятков тех, кто разделяет наше учение, и ещё сотня зевак. Уверяю тебя, что если бы нас вели на казнь, людей было бы гораздо больше.

- Зачем так говорить? - обиделся Андрей. - А ты что молчишь? - ещё раз толкнул он Петра.

- Я не отрекусь! - с набитым ртом проговорил Пётр.

- Вот и за это я люблю Иуду - он не бросается громкими словами, которые легче сказать, чем исполнить, - Иисус вновь обнял Иуду. - Ты же не станешь говорить, что не отречешься?

- Не стану, - ответил Иуда, отпивая вино из своего стакана.

- Говорю вам, что пройдёт время, и люди с трудом вспомнят ваши имена, но Иуду будут помнить всегда, - сказал Иисус.

- Но послушай, - вмешался Филипп, который сидел правее Петра, - надо ли так рисковать? Оставаться в Иерусалиме очень опасно, может случиться самое плохое.

При этих словах стоявшая за занавесью Магдалина вздрогнула.

- Ты верно заметил, что число наших приверженцев ничтожно, а число врагов, добавлю от себя, огромно, - продолжал Филипп. - Кто мы? Иудеи - не иудеи, эллины - не эллины, и уж точно - не римляне. Отверженные, ничтожная горстка отщепенцев, которых во всех храмах и на всех площадях называют врагами веры и государства. Забыв свои распри, против нас объединились все, кто имеет силу и влияние; нас проклинают, нас предают анафеме, с нами призывают беспощадно бороться. Народ не слушает нас, над нами смеются, издеваются, кидают в нас грязью; от нас шарахаются, как от прокажённых. О, Иисус, я не боюсь за себя, - ты знаешь, я пришёл к тебе третьим, вслед за Андреем и Петром, бросив дом и семью, - но мне страшно за наше дело. Что будет с ним, если нас не станет, но самое ужасное - если не станет тебя? За три года мы, всё же, кое-чего добились, так не лучше ли нам сейчас отступить, чтобы сохранить это?

- Ты считаешь, что мы кое-чего добились, Филипп? - спросил Иисус.

- Да, я так считаю, и не я один, - он посмотрел на сидевшего возле него Варфоломея.

- Я согласен с Филиппом. Тебе надо скрыться в Галилее, учитель, - подхватил Варфоломей.

- В Галилее? Вернуться в свой родной Назарет? Но не ты ли сказал, встретив меня в первый раз: "Из Назарета может ли быть что доброе?" - улыбнулся Иисус.

- Это он по неразумению, - ответил Филипп за Варфоломея, - а теперь тебе надо скрыться именно там.

- А ты что скажешь мне, Фома? В тебе всегда был силён здоровый дух критики, - Иисус взглянул на Фому, который сидел напротив него и сбоку от Варфоломея.

- "Глас вопиющего в пустыне", - сурово сказал Фома. - Разве не было Исайи, разве не было Иоанна Крестителя? Что осталось после них? Как вода в песок, ушли их слова.

Иисус перестал улыбаться:

- Поистине говорю вам, что неверие бывает лучше веры. Спасибо тебе, Фома.

- Я не согласен с ним, учитель, - вмешался Матвей, тоже сидевший напротив Иисуса, возле Фомы. - С тех пор, как я начал записывать всё, что с нами было, я внёс туда много имен тех, кто принял наше учение. Как же можно говорить, что дело наше пропало втуне? Мои записи свидетельствуют об обратном.

- Записи? - повторил Иисус. - Есть ли в мире записи, правдивые от начала до конца? Видел я твои записи, видел записи и нашего юного Иоанна, - сколь сильны в них вымысел и фантазия! Чудеса, чудеса и ещё раз чудеса - будто это главное! А если бы я не владел искусством исцеления и не умел ещё кое-чего, что непонятно простым людям, меня бы никто не слушал? "Глас вопиющего в пустыне"...

- Но, учитель!.. - воскликнули одновременно Матвей и Иоанн.

- А ты почему молчишь, Иаков, брат Иоанна? - не споря с ними, спросил Иисус.

Иаков Старший, который сидел следующим за Матвеем, задумался, а потом ответил:

- Тебе решать, учитель.

- Что ты, брат! - возмутился Иоанн, однако Иисус остановил его жестом и обратился ко второму Иакову и Фаддею: - Вам слово, братья наши по духу, а меж собой - по крови.

- Как ты решишь, так и будет, - ответили братья.

- Симон? - спросил Иисус последнего из своих учеников, сидевшего возле Иуды.

Тот запил вином лепёшку, которую жевал, помолчал немного и затем ответил:

- Я буду проповедовать дальше, - и будь что будет!

- Никто из нас не отказывается от этого, - пробурчал Андрей.

- Вот мы и вернулись к тебе, Иуда, - сказал Иисус. - С тебя мы начали и тобой закончим.

Магдалина за занавесью замерла, ожидая его ответа.

Иуда налил себе ещё вина и выпил:

- Ты сделаешь, что должен, - проговорил он заплетающимся языком. - Все сделают, что должны.

- И ты? - спросил Иисус.

- И я, - ответил Иуда с тяжёлым вздохом.

- На том и порешим, - сказал Иисус, поднимаясь из-за стола.

- Но что мы решили? - не поняли его ученики. - Что мы будем делать?

- Пусть свершится, что предначертано, пока не исполнится всё, - ответил Иисус.

- Да будет так, - нестройным хором отозвались его ученики.

***

- Выйди, не прячься, - позвал Иисус жену, когда ученики разошлись.

Она виновато вышла из-за своей занавеси:

- Прости, что я подслушала ваш разговор.

- Ничего... Иди ко мне! - он обнял её и стал целовать, снимая с неё одежду.

- Здесь? - спросила она, поддаваясь его порыву.

- Это не грех, мы плоть единая, - шептал он. - Без любви мы ничто... Помнишь: "Возлюбленная моя, прекрасная моя! Что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами; как лента алая губы твои, и уста твои любезны. Пленила ты сердце моё; пленила ты сердце моё одним взглядом очей твоих!".

- "Возлюбленный мой бел и румян, лучше тысяч других, - подхватила Магдалина. - Уста его - сладость, ласки лучше вина... О, ты прекрасен, возлюбленный мой! Ложе у нас - зелень; потолки наши - кипарисы", - она застонала, выгибаясь всем телом. - Задуй светильник...

- Нет, я хочу тебя видеть... "Живот твой - круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое - ворох пшеницы, обставленный лилиями"... Не бойся любви, отдайся ей; нет ничего сильнее на земле, чем любовь. "Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её"...

Небо над Иерусалимом посветлело, звёзды померкли, и на востоке показалась заря. Ночная стража устало перекликалась на воротах, ожидая прихода утренней; в римском лагере у царского дворца протрубили подъём.

- Пора, - сказал Иисус, в последний раз поцеловав Магдалину. - Пора!

- Останься! - обняла она его, не желая отпускать. - Побудь ещё со мной, а потом мы уйдём вместе. Мы затеряемся в толпе, мы легко покинем город.

- Нет, - решительно ответил он, освобождаясь из её объятий. - Я не преступник, чтобы бежать.

- Разве в тюрьмах сидят только преступники? - цепляясь за него, вскричала Магдалина. - Вспомни, сколько честных и достойных людей бросили в темницу по лживым обвинениям! А сколько погибло?!

- Тем более я должен доказать, что правда выше лжи, - сказал Иисус, разжимая её руки.

- Кому?! - отчаянно воскликнула она. - Власти, которая лжива сверху донизу? Народу, которому нет дела до твоей правды? - она зарыдала. - Прости меня, прости! Я сама не знаю, что говорю, - я не хочу, чтобы ты уходил, я боюсь за тебя!

- Любимая моя, это ты меня прости, - он целовал её глаза. - Но могу ли я быть другим? Полюбила бы ты меня, если бы я был другим? Постарайся меня понять - не умом, так сердцем. С тех пор, как я прозрел, как я увидел божественный свет истины, я не мог молчать. Сколько кругом злобы и порока, как очерствели людские сердца, как запустели души! Куда подевалось из мира добро, куда ушла из него любовь? Своим словом я хотел наполнить мир любовью и радостью. Три года я стучался в сердца людей, три года вещал об истине - и что? Меня слушали, но не слышали, ко мне приходили за чудесами, а не за истиной...

- Не уходи, прошу тебя! - плакала Магдалина.

- И вот я пришёл в Иерусалим, - продолжал он. - Здесь мерзость и порок расцвели пышным цветом, здесь поселилась низкая корысть - здесь даже в святых храмах ведут торговлю и берут деньги за священные обряды. Я не смог сдержаться: я бичом выгнал торговцев из храма.

- Сколько это шуму наделало, - сквозь слёзы слабо улыбнулась Магдалина. - Город жужжит, как растревоженный улей.

- Как можно смешивать небесное и земное, высокое и низкое! - воскликнул Иисус. - И разве покаяние покрывает этот грех? Иеремия говорил: "Как! Вы крадёте, убиваете и прелюбодействуете, и клянетесь во лжи, а потом приходите и становитесь в доме сём, над которым наречено имя Божье, и говорите: "Мы спасены", - чтобы впредь снова делать все эти мерзости. Не сделался ли вертепом разбойников дом сей?". Я лишь повторил его слова, но сколько злости вызвали они у священства, - до самого первосвященника дошло... Значит, запустеет этот дом. А пустой дом долго не стоит - в скором времени от него не останется камня на камне...

- Не уходи, останься ос мной, - уже безнадёжно сказала Магдалина.

- Если бы я мог, но кем я тогда буду перед людьми, и, главное, - перед собой? - ответил Иисус.

- Ты хочешь сделать последнюю попытку донести твоё учение до людей, - пусть даже через суд, пусть даже через казнь. А обо мне ты не думаешь, - горько проговорила Магдалина.

- Думаю, поверь, - и на сердце такая тоска, что оно готово разорваться, - он обнял её и прижал к груди.

Магдалина тяжело вздохнула и попросила:

- Обними меня ещё сильнее и поцелуй так крепко, как только сможешь... Вот так... А теперь иди.

- Ты лучшая жена на свете, - сказал Иисус.

- Я самая плохая жена на свете, - ответила она с невыразимой грустью.

***

- Усилить охрану дворца, Храма и синедриона! Удвоить караулы на улицах! Рассыпать соглядатаев по всем площадям, кабакам, увеселительным заведениям! Докладывать обо всех подозрительных лицах! Солдатам - боевая готовность! Спать посменно, не раздеваясь! Жалование за эти дни утроить! - отдавал короткие отрывистые команды Понтий Пилат, префект Иудеи.

Он принадлежал ко второму сословию в Риме, но в Иудее был первым. Его семья была одной из многих семей, по старинной традиции называвшихся "всадниками", но давно превратившихся в откупщиков и финансистов. На иерархической лестнице империи они достигали должностей префектов и прокураторов провинций, где могли сочетать свои денежные интересы с интересами Рима. Префектура в Иудее значительно преумножила состояние Пилата, но главным для него было упоение властью: он правил жёстко и грозно, ощущая за своей спиной несокрушимую мощь Рима. Было и ещё одно обстоятельство, увеличивающее силу Пилата: его жена Прокула была внучкой божественного Августа, создавшего великую империю, и приёмной дочерью нынешнего императора Тиберия, поэтому даже сирийский легат Вителлий, непосредственный начальник префекта Иудеи, был вынужден считаться с ним.

Управлять Иудей было трудно: её народ пережил и египетских фараонов, и жестоких вавилонских царей, и беспощадных ассирийских, и высокомерных персидских, и хитроумных греческих, а теперь не желал покориться Риму. Иудейский народ был древен, обладал многими талантами, свободолюбием и гордостью. Он верил в своего Бога, которого почитал за единственного истинного, не признавая других богов и религий. Если бы не внутренние распри и большое количество различных сект, с иудеями было бы невозможно управиться; впрочем, эти распри создавали дополнительные трудности для префекта - с одной стороны, они мешали иудеям объединиться, с другой стороны, приводили к нескончаемым стычкам. Только строгие меры могли сохранить порядок, и Пилат не останавливался ни перед чем. Его враги писали на него доносы в Рим, упрекая префекта "в насилии, невыносимой жестокости и многочисленных казнях, совершённых без всякого суда". Он с презрительной усмешкой читал перехваченные доносы, зная, что император Тиберий благоволит ему, своему зятю.

На Пасху положение становилось особенно опасным - в Иерусалим приходили проповедники и пророки со своими учениками, по-своему понимающие законы веры, не говоря уже о бандитах, ворах и мошенниках, желающих поживиться на празднике. С раннего утра Пилат был на ногах; только убедившись, что его приказы выполнены, и в городе всё спокойно, он позволил себе небольшой отдых. День обещал быть очень жарким, и Пилат решил немного поспать в портике дворца. Этого было достаточно, чтобы восстановить силы: по давней привычке, он мог спать в такие напряжённые дни всего по два-три часа, и его голова оставалась ясной и холодной.

Однако сегодня ему не удалось отдохнуть: его разбудил робкий голос раба:

- Господин! Проснись, господин...

- Что случилось? - чётко и бодро спросил Пилат, будто и не спал. - Говори!

- Господин, твоя жена Прокула желает тебя видеть, - доложил раб, боясь смотреть ему в глаза.

- Дурак! Я приказал разбудить меня, если в городе случится мятеж, а ты будишь меня из-за прихода жены! Я прикажу тебя высечь, - раздражённо сказал Пилат.

- Как будет угодно господину, - раб низко склонился перед ним.

- Что стоишь, как столб? Зови её, а потом пойдёшь к надсмотрщику и скажешь, что я велел дать тебе двенадцать плетей, - приказал Пилат.

- Слушаюсь, господин, - ещё ниже склонился перед ним раб.

- ...Не наказывай раба, это я упросила его доложить обо мне, - сказала Прокула, войдя в портик.

- Раб должен служить только одному господину, - сухо ответил Пилат. - Зачем ты пришла?

- Я понимаю, что сейчас не лучшее время для просьб, но откладывать было нельзя. Сегодня утром стража задержала проповедника из Назарета; его уже судил синедрион и приговорил к смерти. По закону его теперь передадут тебе для казни; я умоляю, пощади его! - горячо проговорила Прокула.

- Сколько событий произошло, а я ничего не знаю. Меня упрекают за жестокость, а я совершенно разбаловал и своих людей, и иудеев: префект обо всём узнает последним, его супруга знает больше, чем он, - иронически заметил Пилат.

- Ко мне приходила жена Назаретянина, она плакала и просила за него. Это добрая женщина, она помогает мне в сиротских заведениях, - объяснила Прокула.

- О, боги, сиротские заведения! Кто их придумал и для чего? - правая щека Пилата дрогнула и рот перекосился, что означало смех, ибо префект не умел смеяться, как все люди. - Раньше мы не знали таких заведений, и что же? Из сирот выживали сильнейшие, а слабые погибали естественным образом, - разве это не шло на пользу людскому роду? Но потом кто-то додумался опекать всех сирот, так что слабые будут вечной обузой для сильных. Мало того, мы заботимся о сиротах из других народов, и тратим на это наши деньги. А я, вот, не мог найти деньги, чтобы построить водопровод и подвести чистую воду в Иерусалим, а когда взял их из казны Храма, иудеи взбунтовались.

- Ты сделал много хорошего в Иудее, - польстила ему Прокула.

- И за это меня ненавидят, - правая щека Пилата вновь задрожала.

- Тебя никогда не волновало мнение толпы, так будет верен себе и на этот раз, - сказала Прокула. - Поверь мне, Назаретянин не опасен, он проповедует добро.

- Но ведь за что-то его приговорили к смерти? - возразил Пилат.

- Я не знаю подробностей, но наверняка это ошибка или наговор. Я редко прошу тебя, но сейчас пришла с просьбой: спаси Назаретянина! - взволнованно воскликнула Прокула.

- Я не буду вмешивать в это дело: оно касается лишь иудеев, пусть сами разбираются между собой, - недовольно бросил Пилат. - Разговор окончен, ступай!

- Я не рабыня, чтобы ты так обращался со мной! - возмутилась Прокула, и её глазах сверкнул огонь: - Ты забыл, кто мой дед; ты забыл, кто мой отец? Если бы не я, тебе бы никогда не стать префектом, но ведь я могу написать императору, что он ошибся в назначении.

- Даже так? - прищурился Пилат. - Ты готова навредить своему мужу во имя какого-то бродячего проповедника?

- Ты всё равно не поймёшь... Просто сделай, что я прошу, - и обещаю, что в следующем письме к императору я отзовусь о тебе наилучшим образом. А иначе... Ты сам понимаешь, что будет иначе, - Прокула выразительно посмотрела на него, резко повернулась и ушла.

- Canis! - вполголоса выругался Пилат.

***

Префект пожелал лично допросить проповедника из Назарета и приказал принести все имеющиеся записи по этому делу. Пока Назаретянина вели во дворец, Пилат бегло ознакомился с ними; тут его щека опять дрогнула; небрежно бросив свитки на стол, он раскинулся на широком деревянном кресле. В портик вошёл, между тем, большой рыжий кот: гордо выгибая спину, он приблизился к Пилату и бросил к его ногам пойманную мышь.

- Вот и ты, - сказал Пилат. - А, да у тебя была удачная охота! Молодец! Но смотри, твоя жертва ещё жива.

Очнувшаяся мышь задёргалась и попыталась бежать, но кот одним прыжком настиг её и придавил лапой, потом выпустил, потом снова придавил, - а после упал на спину и стал крутиться направо и налево, будто не замечая мышь, однако едва она поднималась, как снова хватал её.

- Ты свою добычу не упустишь, - одобрительно проговорил Пилат, почёсывая кота за ухом.

На лестнице раздались тяжёлые шаги солдат.

- Ты позволишь, префект? Доставили Иисуса Назаретянина, осуждённого судом синедриона, - доложил начальник стражи,

- Давайте его сюда, а сами подождите там, - Пилат махнул рукой в сторону сада. - Я вас позову...

Пилат молча рассматривал Иисуса, стоявшего перед ним.

- Ты не похож на иудея, - скорее на галла или германца, - сказал префект на чистом арамейском языке. - Ты понимаешь арамейский? Как звали твоего отца, откуда он родом?

- Я связан, - Иисус приподнял руки, скрученные верёвками за спиной.

- Разве это мешает тебе говорить? - возразил Пилат. - Я задал тебе вопрос.

- Моего отца звали Иосиф, он родом из Назарета.

- А мать?

- Её зовут Мария, она тоже из Назарета.

- Но ты не похож на назаретянина, - повторил Пилат. - Воспитан в иудейской вере?

- Да.

- Твое имя Иисус?

- Да.

- Обычное иудейское имя... Ладно, оставим это. Расскажи, как стал проповедником.

- Это долгая история.

- Ты торопишься умереть? Ты приговорен к смерти, ты забыл? - щека Пилата слегка подёрнулась. - Впрочем, говори кратко; день будет трудным, у меня много дел.

- Я видел, как плохо живут люди, - и не только из-за бедности и лишений, а потому что потеряли веру в правду и справедливость. Я решил принести им утешение и надежду, - ответил Иисус.

- Похвально, - сказал Пилат. - Ты сам придумал своё учение?

- И да, и нет. Я постиг мудрость иудеев, эллинов, индийцев, а потом всё это будто засияло во мне животворным огнём. Я прозрел и хотел, чтобы люди тоже прозрели, прикоснувшись к этому огню.

- Или сгорели, - вставил Пилат. - В огне ведь сгорают.

- Кому что дано.

- Ты жесток, Иисус из Назарета, - Пилат посмотрел на него из-под опущенных век. - Ты обрекаешь на гибель тысячи людей, - и тех, кто пришёл к тебе, и тех, кто не пришёл. Ты более жесток, чем ваш иудейский Бог: ведь он карает лишь тех, кто не признает его.

- Многие хотят пройти через тесные врата, но мало кому это удаётся, - сказал Иисус.

- Зачем же ты сделал врата такими тесными? - возразил Пилат. - Я прочёл кое-какие из твоих проповедей, - он показал на свитки, лежащие на столе. - Ты говоришь о невозможных вещах. "Покиньте дом и семью, раздайте всё ваше богатство бедным, живите, как птицы небесные, которые не сеют и не жнут, но сыты бывают". Но сколько людей смогут так прожить и долго ли они проживут?.. "Любите всех, и врагов ваших любите, как самих себя". Значит, если в мой дом ворвутся враги и будут насиловать и убивать мою жену, до смерти замучают детей, - я должен любить этих врагов?

- Воздаяние свершится не в этом мире, - убеждённо сказал Иисус.

- Но живём мы в этом мире, - возразил Пилат.

- Он не вечен, он преходящ.

- Возможно, но пока мы живём именно в нём, и будет ли иной мир, не знаем, - а ты учишь так, как будто уже видишь конец света, - с иронией заметил Пилат.

- Он будет, - уверенно сказал Иисус.

- Поживём - увидим... Но меня сейчас больше интересуют не твои проповеди всеобщей любви, а то, что ты говорил о государстве. Скажи мне, как ты относишься к земной власти: не бойся, нас никто не слышит, - вкрадчиво произнёс Пилат.

- Она лишена совершенства, - сказал Иисус, отведя глаза.

- Не лукавствуй, ты же осуждаешь лукавство, - сказал Пилат. - Отвечай прямо.

- Земная власть - неизбежное зло, - ответил Иисус, посмотрев на Пилата.

- Золотые слова! - щека Пилата дёрнулась, и рот его искривился. - Без сильной власти люди перерезали бы друг друга или стали бы легкой добычей варваров. Только государство спасает нас от хаоса и кромешной тьмы. Зачем же ты выступаешь против него?

- Я не выступал, - сказал Иисус.

- Опять лукавствуешь; у нас откровенный разговор, чего ты боишься? Да, ты не призывал к его свержению, но в твоих проповедях оно - зло, несовместимое с добром. Ты покушаешься на устои, на которых держится государство, ты пытаешься заменить его законы своими... Тебя предал один из твоих учеников; ты понимаешь, почему он это сделал? Он здравомыслящий человек, он поддерживает власть, а ты несёшь разрушение, поэтому ты опасен для любой власти - и иудейской, и римской, - с угрозой сказал Пилат.

Наступило молчание.

- Ты ведь женат? - внезапно спросил Пилат.

- Да.

- И дети есть?

- Мальчик и девочка.

- Куда ты полез? - скривился Пилат, не в силах сдержать злость. - Ты мог хорошо жить со своей семьёй: ты разбираешься в законах, умен, владеешь искусством врачевания. Ты был бы уважаемым, обеспеченным человеком; куда ты полез?..

- Я не мог иначе, - ответил Иисус и улыбнулся впервые за сегодняшний день.

Пилат сжался, как от удара.

- Что же, ты сам выбрал свою судьбу, - глухо пробормотал он.

Вновь наступила пауза, затем Пилат выпрямился в своём кресле и сказал сухо и официально:

- Последние вопросы. В твоём деле говорится, что ты называл себя царём Иудейским, - это правда?

- Это не мои слова.

- Но свидетели утверждают, что ты так говорил.

- Это не мои слова.

- Далее: ты хотел разрушить иерусалимский Храм?

- Нет, я сказал, что он будет разрушен, если народ и власть не одумаются.

- В этом ты прав. Но слова о разрушении всё же были сказаны?

Иисус молчал.

- Ты сам выбрал свою судьбу, - повторил Пилат, потом крикнул: - Стража! Уведите его! - и отвернулся от Иисуса.

- Прощай, префект, - Иисус с жалостью посмотрел на него и вышел.

Оставшись один, Пилат глубоко задумался; рыжий кот, мурлыча, подошёл к нему и стал ласкаться. Гладя его, Пилат спросил:

- А где твоя мышь? Съел? Правильно, сильные поедают слабых, так и должно быть. Этот проповедник хочет, чтобы было иначе, но тогда действительно наступит конец света. Я бы расправился с этим безумным мечтателем быстрее, чем ты с мышью, но Прокула? Она пожалуется императору, а на меня и без того много доносов... Знаешь, что я сделаю? Тебе я могу признаться, мой друг, - я отдам Назаретянина на суд народа. На Пасху народ имеет право помиловать одного из осуждённых на смерть преступников, так пусть он и выбирает: у нас в запасе есть разбойник, которого должны казнить. Впрочем, выбор очевиден: синедрион не допустит помилования Иисуса, и сумеет настроить народ соответствующим образом. А Прокуле я скажу, что не смог ничего поделать, - ведь таков обычай в этой стране. Я могу даже выступить в защиту Назаретянина, всё равно это уже ничего не изменит... Ну что, Прокула, думала прижать меня к стене? Глупая женщина! Я, Понтий Пилат, римский всадник и префект Иудеи, несокрушим, ибо на таких, как я, держится власть! - правая щека его задрожала, и рот перекосился больше, чем прежде.

***

- Эй, царь Иудейский! Где твоё войско? Почему никто не пришёл спасать тебя? - говорили римские солдаты Иисусу, собирая его на казнь. - Осторожнее с ним, он царских кровей, ещё прогневается! Не сердись, царь Иудейский, помилуй нас, несчастных!.. А давайте его коронуем, почему он без короны? Тут растёт терновник, совьём из него царский венец, - неплохая будет корона!.. Надевай ему на голову, - вот так! Что нравится, - теперь ты настоящий царь!

Иисус молчал; его левый глаз заплыл от огромного синяка, на скуле кровоточила ссадина, спина была исхлёстана кнутом.

- Хватит развлекаться, всё равно он вас не понимает, - сказал высокий и худой сотник по прозвищу "Лонгин". - Целый день, что ли, с ним возиться? Ведите его и этих двух злодеев на Лысую гору, - он показал на Гестаса и Дисмаса, убийц и воров, арестованных двумя днями раньше.

- Ха! - закричал Гестас, догадавшись, что сотник говорит о нём. - Сейчас умру от смеха! Мы должны были сдохнуть вместе с Варравой, нашим славным вожаком, который зарезал больше людей, чем мясник - овец. А подохнём в компании с этим блаженным, - какое поругание разбойничьей чести! Опомнитесь, римляне!

- Твой народ помиловал Варраву, - сказал Лонгин, мешая латинские и арамейские слова, - а этого, - он кивнул на Иисуса, - приговорил к смерти. При чём здесь Рим?

- Народ! Тьфу! - презрительно сплюнул Гестас. - Стадо баранов, которых надо резать или стричь! Вам ли, властям, и нам ли, разбойникам, не знать этого?

- Не кощунствуй, брат, - сказал ему Дисмас. - Прими смерть достойно.

- Плевал я на смерть! Мы с ней близкие знакомые, чего мне её бояться?.. Ну, римляне, что застыли? Давайте кресты, берите молотки, гвозди, верёвки, - всё что нужно для великолепного распятия! Становится слишком жарко, чего вы ждёте?

Лонгин подал знак и на спины осуждённым взвалили кресты; затем солдаты окружили преступников и вывели их из дворцовых ворот.

- Ох, тяжеленько тащить этот крест! - простонал Гестас. - Помог бы кто!

Толпа, стоявшая у дворца, бросилась к ним и прорвала цепь солдат; Гестас опустил голову, ожидая нападения, но никто не тронул их с Дисмасом - люди подбежали к Иисусу и принялись бить его.

- Предатель! - кричали они. - Он хотел разрушить Храм; он осквернил нашу веру! Он выступил против народа! Бейте его, не жалейте, - из-за таких, как он, все наши беды!

Иисус упал на землю; он не мог подняться, придавленный крестом, но его били и лежащего.

- Гоните их прочь! - приказал Лонгин солдатам. - Сомкнуть цепь, иначе мы не доведём его живым: он должен быть казнен по закону, а не растерзан толпой!

- Эй, ты, Назаретянин, видишь, как тебя встречают! - осклабился Гестас. - Ты сильно насолил народу; я не слышал твоих проповедей, но что-то в них не так.

Иисус с трудом поднялся с земли. Окровавленный, весь в пыли, он ответил Гестасу:

- Они не ведают, что творят.

- Да что ты? - хрипло расхохотался Гестас.

- Перестань, чему ты радуешься? - с укоризной проговорил Дисмас. - Мы с ним товарищи по несчастью.

- Ну уж нет! Если бы не этот проклятый крест, - Гестас поправил его на плечах, - я бы тоже влепил ему. Не высовывайся, не мешай людям жить, как они хотят.

- Но кто понесёт крест Назаретянина? Сам он так избит, что не дотащит, - не нам же трудиться за него? - сказал Лонгин. - Эй, вы, кто из вас поможет этому преступнику донести крест до Лысой горы? - на ломанном арамейском крикнул он толпе.

- Пусть сам тащит! Подгони его кнутом! Копьём его коли! Никто ему не поможет, - ответили из толпы.

- Люди, опомнитесь, что вы делаете? - воскликнула женщина в тёмной низкой накидке, и Иисус вздрогнул, услышав её голос. - Пожалейте его, помогите ему, - и вам это зачтётся перед Богом!

- Бог проклял его, зачем жалеть? - возразили в толпе. - Угомонись, женщина!

- Тащите сюда вон того, коренастого, что стоит под смоковницей! - сказал Лонгин солдатам. - Ты понесёшь его крест, и не вздумай возражать, - ткнул он тупым концом копья в грудь этого человека.

- Как тебя зовут? - спросил его Иисус.

- Симон из Киринеи, - ответил он.

- Прости, что принимаешь мою тяжесть, Симон, - сказал Иисус.

- Ладно, чего уж там, - пробурчал коренастый человек.

- Пусть те, кто меня любят, тоже простят меня! - возвысил голос Иисус, разыскивая глазами в толпе женщину в тёмной накидке.

- Прости и ты, - раздался в ответ рыдающий голос.

- Веди меня, я готов, - Иисус взглянул на Лонгина.

- А для меня помощника найдёшь? Сделай милость, добрый римлянин! - глумливо крикнул Гестас.

Лонгин, даже не обернувшись к нему, приказал:

- Вперёд! - и отряд, сопровождаемей народом, отправился на Лысую гору.

***

- Вы все оставили его, все! - рыдала Магдалина, обращаясь к Филиппу и Варфоломею, которые стояли перед ней в той же комнате дома Лазаря, где прошлой ночью они разделили трапезу с Иисусом. - Где вы были, когда его схватили; где вы были, когда его вели на казнь? Он был прав: среди вас нашёлся только один решительный человек, да и тот - Иуда!

- Так, видно, было предначертано, - сказал Филипп, а Варфоломей угрюмо прибавил: - Мы пытались спасти его, но он не захотел.

- Он устал, он отчаялся, он не знал, как донести своё учение до людей! - вскричала Магдалина. - А вы, что вы сделали, чтобы помочь ему?

- Мы во всём слушались его, - так же мрачно возразил Варфоломей. - Мы делали, что он говорил.

- Ты же знаешь, что с ним невозможно было спорить; мы подчинялись ему, как послушные дети мудрому отцу, - прибавил Филипп.

Магдалина плакала, они молчали.

- Кто его похоронил? - наконец спросила она. - Мне не дали его погрести; могу ли я теперь умастить его тело благовониями?

- Нашлись добрые люди, которые похоронили его на пещерном кладбище за Дамасскими воротами, - сказал Филипп. - Но благовония не понадобятся, ибо по обычаю тело убитого не умащивается ими, так же как не омывается водой, дабы проклятие Бога пало на убийц.

- Неужели мне будет отказано даже в этом? - Магдалина снова начала плакать. - Неужели я уже никогда не увижу его, пусть мёртвого, и не смогу совершить последний обряд над ним?

- Обычай разрешает нам через день отвалить камень над могилой, чтобы убедиться в смерти усопшего, - бывает ведь и так, что хоронят живых, - ответил Филипп. - Но благовония всё равно запрещены, если мы соблюдаем закон. Сам Учитель говорил: "Не нарушить я пришёл закон, но исполнить его".

- Благовония не понадобятся в любом случае, - загадочно вставил Варфоломей.

- Почему? - Филипп с удивлением посмотрел на него.

- Его тела уже нет в могиле, - ответил Варфоломей.

- Как нет? Он жив?! - в один голос воскликнули Филипп и Магдалина.

- Он будет жить среди нас, - сказал Варфоломей.

- Что это значит? Ответь мне: он жив? - Магдалина схватила его за одежду и стала трясти. - Ответь во имя милосердного Бога!

- Не будь таким жестоким, Варфоломей, - сказал ему Филипп. - Не терзай её так!

- Он мёртв, - ответил Варфоломей и прижал к себе плачущую Магдалину. - Но люди должны думать, что он не умер. Не ты ли упрекала нас, что мы плохо помогали ему? Мы сделаем всё, чтобы его учение жило.

- Дайте мне в последний раз взглянуть на него, умоляю вас! - плача, просила Магдалина.

- Это невозможно, - ответил Варфоломей, поглаживая её по голове.

- ...Так он мёртв? - спросила Магдалина, когда у неё уже не было сил плакать.

- Да, - сказал Варфоломей.

- Он мёртв? - повторила Магдалина.

- Он мёртв и погребён, - подтвердил Варфоломей.

- Что же, - слабо проговорила Магдалина, - тогда я уеду, я не могу оставаться здесь. Возьму детей и уеду.

- Это лучшее, что ты можешь сделать, - согласился Филипп. - Поезжай в Галлию, там тебя примут.

- Почему в Галлию? - спросила она.

- Там легче затеряться. В южной Галлии у меня живет родня, - я попрошу, чтобы они приняли тебя, - объяснил он.

- Спасибо тебе, Филипп, ты всегда был добр ко мне, - ответила Магдалина.

- Никто из нас не забудет тебя, ведь ты была его женой, - сказал он.

- Не беспокойся о будущем: ни ты, ни твои дети не будут знать нужды, - прибавил Варфоломей.

- Спасибо вам; простите, если я была с вами жестока, - поклонилась им Магдалина.

- И ты нас прости, - поклонились они ей.

***

- Так вы его перезахоронили? - спросил Филипп, когда они с Варфоломеем шли от дома Лазаря.

- Да, только не надо об этом болтать, - грубовато ответил Варфоломей.

- Разве я болтун? - обиделся Филипп.

- Не слушай меня: я не знаю, что несу! Эти дни я сам не свой, - виновато сказал Варфоломей.

- Но почему ты не позволил Магдалине проститься с ним?

- Жара, - коротко ответил Варфоломей. - Тело уже тронуто разложением...

Некоторое время они шли молча.

- Мы предчувствовали беду, но удар оказался слишком силён, - со вздохом сказал затем Филипп.

- Это правда, и вина наша слишком велика: как мы не спасли его?! - Варфоломей ударил себя в грудь и вдруг заплакал. - Если бы можно было всё переменить!

- Нам не дано знать - можно было бы или нет, - возразил Филипп. - Но мы не оставим его дело: везде и всюду мы будем проповедовать учение Иисуса. Ты знаешь, Матвей уже пишет повесть о его жизни: он начал с последних дней, пока впечатления не остыли, а потом хочет присоединить этот рассказ к повествованию о предыдущих событиях.

- Наверное, сочиняет напропалую? - проворчал Варфоломей, вытирая слёзы. - Он у нас сочинитель.

- Да, это есть, - подтвердил Филипп. - Матвей с гордостью показал мне, что у него получилось, - так он напрочь умолчал о том, что свою последнюю ночь Иисус провёл с Магдалиной, зато придумал молитву в Гефсиманском саду. Пишет, как Иисус там молился Богу, как просил отвести "чашу сию". Очень красиво и трогательно, но я спросил: если Иисус был в саду один и никому не рассказал об этом, то откуда Матвей узнал про эти подробности? Он смутился было, а потом ответил: "По наитию!".

- Он понапишет, - протянул Варфоломей. - Трудно будет потом отделить выдумку от правды.

-Может быть, я тоже когда-нибудь возьмусь за перо, однако не обещаю, что моя повесть будет предельно правдива: есть высшие соображения, которые нельзя отбросить, - сказал Филипп. - Но клянусь, что о Магдалине я не забуду: эта женщина достойна правдивого рассказа.

- Это так, - кивнул Варфоломей. - Но ты говорил о проповедях "везде и всюду"? - спросил он.

- Мы решили с Андреем, что когда пройдёт положенный срок поминовения, мы, все ученики Иисуса, должны бросить жребий, кому куда идти с проповедью. Ты согласен? - спросил он.

- Ещё бы! Буду ничтожной тварью, если откажусь, - ответил Варфоломей. - Я хочу пострадать за Учителя, и хотя бы этим искупить вину.

- Страдания за правду укрепляют её, - сказал Филипп. - Слово правды должно звучать, даже если мир не хочет слышать его.

- Он услышит нас, брат, он услышит... - ответил Варфоломей.

Комментарии: 1, последний от 29/04/2019. © Copyright Галимов Брячеслав Иванович (os-20062006@yandex.ru) Размещен: 01/06/2016, изменен: 01/06/2016. 54k. Статистика. Рассказ: История Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Отношения Иисуса и Марии Магдалины - одна из самых спорных тем в истории христианства. В рассказе показаны последний день Иисуса перед казнью и последние встречи с Магдалиной на основе апокрифических Евангелий и произведений гностиков I-II вв. н.э.

Галимов Брячеслав Иванович : другие произведения.

Иисус и Магдалина. Последний день