Галимов Брячеслав Иванович : другие произведения.

Нафанаил, или Необычные путешествия во времени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Случайный знакомый со странным именем Нафанаил утверждает, что он может путешествовать во времени и рассказывает об этом, добавляя свои умозаключения по различным вопросам.

Нафанаил

Встреча

   - Какая дыра, - сказал он. - Боже мой, какая дыра!
   - Да, дыра, - согласился я.
   Мы стояли на автобусной остановке напротив железной дороги, отгороженной глухим бетонным забором. Справа высилась автомобильная эстакада, слева тянулись, насколько хватало глаз, унылые низкие постройки - склады или сараи. Был тёмный апрельский вечер; дул холодный ветер и время от времени начинался дождь, брызги которого долетали до нас.
   - Нет, это невозможно! - сказал незнакомец. - Автобусы не ходят совсем; расписание - сплошной обман.
   - Бывает, по часу ждёшь; я здесь часто езжу, - ответил я.
   - Вот обрадовали! - мрачно усмехнулся он. - Не знаю, как вы, а я промёрз до костей; не выпить ли нам чего-нибудь согревающего? За эстакадой есть бар под названием "Подсолнух", я видел его, когда шёл сюда.
   Я не очень-то люблю пить в незнакомой компании, но я тоже продрог.
   - Согреться не помешает, - согласился я.
   - Вот и ладно, - сказал он всё так же мрачно. - Вы никуда не торопитесь?
   - Нет, мне некуда торопиться, - ответил я.
   - Спрашиваю потому, что не люблю пить второпях, - пояснил он. - Хотя и такое случается...
   В баре "Подсолнух" было пусто: странно, что кому-то пришло в голову открыть его в таком безлюдном месте. Угрюмый бармен, в одиночестве слушавший музыку, молча кивнул в ответ на наше приветствие.
   - Коньяк? - спросил меня незнакомец.
   - Может, и кофе тоже? - предложил я.
   - Я не употребляю этот наркотик, - отрезал он.
   - Кофе - наркотик? - удивился я.
   - Типичный наркотик, повышающий настроение, дающий временный прилив сил, и, как все наркотики, вызывающий привыкание: те кто постоянно пьют кофе, уже не могут обходиться без него, - убеждённо сказал он. - Впрочем, человечество с древнейших времен прибегало к наркотикам, потому что ему невесело живётся; чего только люди не пробовали за тысячи лет своего существования - благо, в природе нет недостатка в наркотических веществах: всякие листья, плоды, коренья и прочее... Однако если потреблять что-то подобное, я предпочитаю столь же древний и проверенный алкоголь: по крайней мере, я не обманываю себя, что он безвреден, и не преуменьшаю его опасность... Так что же, коньяк?
   - Да, только не очень дорогой: у меня мало наличных, а кредитку я не взял - ответил я.
   - Я заплачу, - сказал он. - Не спорьте: во-первых, я вас пригласил, а во-вторых, терпеть не могу всякую бурду, что бы это ни было.
   Мы сели за столик, бармен принёс нам коньяк. Незнакомец сделал глоток и сморщился:
   - Так я и думал: под видом дорогого коньяка дают дешёвый.
   При этих словах бармен отвернулся, принялся протирать стаканы и включил музыку громче.
   - Но другого и ждать было нечего, - вздохнул незнакомец. - Дыра она и есть дыра, а ведь мне довелось видеть самые роскошные дворцы мира.
   - Вы, наверное, много путешествовали? - спросил я.
   - Да, путешествовал, - ответил он с непонятным выражением. - Выпьем? Хоть и простенький коньячок, однако пить можно - уж я-то разбираюсь в коньяках! Не бойтесь, не отравитесь.
   Я отпил из своей рюмки, и сразу приятное тепло разошлось по телу.
   - Что, неплохо? - уловив мое настроение, сказал незнакомец. - Лучше, чем ваш кофе... Но я не представился: меня зовут Нафанаил; своё имя можете не называть - уверен, оно у вас простое и хорошее, не то что моё. Три тысячи лет назад имя "Нафанаил" никого не удивляло, но с тех пор многое переменилось.
   - Этому имени три тысячи лет? - спросил я, чтобы поддержать разговор. - Надо же, какое оно древнее!
   - Это я такой древний, - сказал он. - Мне три тысячи лет.
   Я взглянул на него, думая, что он шутит, но он был совершенно серьёзен. "В сотый раз убеждаюсь, как прав был Булгаков: "Никогда не разговаривайте с незнакомцами". Ещё один сумасшедший в мою богатую коллекцию", - подумал я.
   - Я не сумасшедший: не отпирайтесь, вы именно так считаете, - проворчал он. - Послушайте сначала мою историю, а потом делайте выводы.
   "И зачем я с ним пошёл?" - вздохнул я про себя, а вслух сказал:
   - Хорошо, рассказывайте.

***

   - Я часто путешествую во времени, - начал он свой рассказ. - Нет, у меня нет никакого аппарата для этого, и портал во времени я тоже не открыл! Это чушь, придуманная авторами романов и фильмов, эффектный способ привлечь внимание. Но проникнуть в прошлое можно - только в прошлое, но не в будущее! Всё что когда-либо происходило в мире, не сгинуло безвозвратно, оно запечатлено на мировой матрице, имеющей множество отдельных секций. В ней есть место и для нашей Земли, которая также имеет свою секцию во всеобщей матрице Вселенной... Я понятно рассказываю? - спросил он меня. - Вы как-то скучно меня слушаете.
   - Вернадский писал о чём-то похожем, - ответил я. - Кажется, он называл это ноосферой.
   - Он был прав, - кивнул Нафанаил. - Однако ноосфера - лишь малая часть всеобщей матрицы, хотя мы пока не способны постичь даже ноосферу. Так вот, я постиг вселенскую матрицу, более того, я овладел способом открывать различные её части, вроде того, как мы открываем какие-то программы на компьютере. Для этого мне пришлось заново родиться - в фигуральном смысле, конечно. Тогда-то я и получил имя Нафанаил, а было это, как я уже сказал, три тысячи лет назад.
   - Один мой случайный знакомый утверждал, что в его генной памяти сохранились воспоминания обо всех предках, когда-либо живущих на Земле, начиная с простейших одноклеточных. Он говорил, что такие воспоминания есть в каждом из нас, но далеко не каждому дано их пробудить, - сказал я, вспомнив чудака, которого как-то повстречал в парке.
   - Возможно, но я говорю о другом, - возразил Нафанаил. - Мои путешествия во времени это не пробуждение воспоминаний, хранящихся во мне, - это путешествие по матрице вовне меня, причём, я выступаю в роли зрителя и участника одновременно. Увлекательнейшее занятие, уверяю вас, что там всякие интерактивные игры!
   - А вы не думали, что это просто игра вашего воображения? - спросил я. - Некоторые люди сохраняют на всю жизнь прекрасную детскую способность играться в жизнь, ярко и образно воображая себе различные ситуации.
   - Нет, это не игра воображения, - с видимым неудовольствием сказал он. - Конечно, это не реальность, вернее, не та реальность, в которой мы живём, но всё же мои путешествия происходят на самом деле... Пейте коньяк, что вы не пьёте? Уважаемый, ещё коньяку! - позвал он бармена.
   "Хитрый мужик, - подумал я. - Понимает, что я не могу отказаться слушать, если он угощает меня. Ну да ладно: в конце концов, лучше сидеть тут, чем мёрзнуть на остановке".
   - Ещё хуже стал, - сказал Нафанаил, отпив коньяк. - Классика жанра: вначале подают хорошее вино, а дальше - плохое; по-моему, один только Иисус делал наоборот, но он не был барменом.
   - Вы и его видели? - спросил я.
   - Не довелось, - вздохнул он. - Вот с ним мне было бы интересно потолковать: с настоящим Иисусом, а не с тем, которого выдумали церковники. Однако я видел немало иных известных личностей и был свидетелем, а иногда действующим лицом удивительных событий. Кое о чём я собираюсь вам рассказать, если вы готовы слушать.
   - Рассказывайте, - повторил я, сделав глоток из своей рюмки.

Врата вечности

   - Итак, я стал Нафанаилом три тысячи лет назад, - продолжал он. - Я перенёсся так далеко в общем-то случайно: всему виной автомобильная авария. Да, да, автомобильная авария, в которой я получил сотрясение мозга! - объяснил он, заметив моё удивление. - Вы сейчас подумали, конечно, что от этого я тронулся умом, вот и несу всякую чушь, но на самом деле, мой мозг вдруг приобрёл удивительную способность воспринимать то, что не воспринимают другие. В этом нет ничего странного: ведь иногда надо хорошенько стукнуть и по компьютеру, чтобы он стал нормально работать.
   Вокруг нас носятся миллиарды различных частиц, которых мы не видим; через нас проходят сотни или тысячи электромагнитных и прочих волн, которых мы не чувствуем; мы сами являемся источниками постоянного излучения, не подозревая об этом, - так что же странного, спрашиваю я, если чьё-то восприятие обостряется, и он начинает ощущать хотя бы малую часть многообразных явлений, происходящих вокруг него? Уверяю вас, такие люди есть, и свидетельства о ясновидящих тому подтверждение, пусть даже большинство подобных историй мошенничество или самообман.
   После аварии я непостижимым образом стал видеть мир во всей его целостности, со всеми взаимосвязанными процессами, которые идут в нём. Они открылись мне так чётко, так ясно, что я не понимал, как раньше мог не видеть этого; наконец, в одну из августовских ночей произошло моё вознесение. Почему именно в августовскую ночь? - потому что август самый удивительный месяц в году. В августе происходит сближение земной и космической сущности, земли и неба, - не случайно, это пора звездопадов. Всемирная матрица становится доступнее для нас, в неё легче проникнуть, вот и я проник, однако предпочтительнее говорить - вознёсся.
   - Прямо-таки вознеслись? - не выдержал я. - Как святые возносились?
   - Напрасно иронизируете, - обиженно сказал он. - Я думаю, в историях о вознесении святых есть какая-то первооснова: они возносились не в буквальном смысле, разумеется, а подобно мне, когда моя духовная сущность вознеслась к всемирной матрице. Это было всё равно, что родиться заново - вот почему я так сказал.
   - Что же вы почувствовали и увидели? - решил я поддержать его повествование.
   - Говорю вам: я вознёсся, - оно произнёс "вознёсся" по слогам. - Мой дух приобрёл необыкновенную лёгкость и в потоке лучезарного света воспарил над землёй.
   - А, свет в конце тоннеля! - сказал я. - Знакомый образ.
   - Ничего подобного! - огрызнулся он. - Свет в конце тоннеля, который видят люди, находящиеся на грани жизни и смерти, не внешний, а внутренний: это реакция подсознания на угасание жизненных функций. Она так же естественна, как крик "ой", когда вы обожжёте палец: рецепторы кожи одинаково у всех реагируют на ожог, рецепторы мозга одинаково у всех реагируют на приближение смерти. Подсознательное и коллективное бессознательное вызывают определённые образы в угасающем сознании, - надеюсь, вы читали Фрейда и Юнга?..
   Свет же, который видел я, был следствием невероятных энергетических вихрей, сопровождающих мой вход в матрицу. Между прочим, подобные вихри видел Ван Гог, отражая их на своих картинах, однако и его считали сумасшедшим... Но продолжу: вознёсшись, я оказался внутри бесконечной матрицы, часть которой занимала матрица Земли. Я воочию увидел всё что происходило на нашей планете: каждое событие и каждая эпоха были заключены как бы в отдельных файлах. Я вошёл в один из них и очутился в трёхтысячелетнем прошлом, причём, не только вошёл, но стал действующем лицом, приобретя все признаки реального человека.
   - Так вы были реальным человеком, или это, всё же, игра воображения? - снова спросил я.
   - Я был реальным человеком; во всяком случае, мои ощущения были такими, - твёрдо ответил он. - Я жил в Израильском царстве, моё имя было Нафанаил.

***

   - Сколь великим и славным было Израильское царство при царе Давиде и сыне его Соломоне! - продолжал он. - Я не застал царя Давида, родившись уже после его смерти, но многие истории о нём слышал при дворе Соломона. Все знают, как Давид сразил Голиафа, но исход этого поединка лишь доказывает, что побеждает тот, у кого более совершенное оружие; гораздо интереснее история любви Давида и Вирсавии, о которой во дворце рассказывали шёпотом, ведь Вирсавия была матерью Соломона, а Давид - его отцом.
   Давид имел семь жён, не считая Вирсавии: это, конечно, намного меньше, чем у Соломона, который превзошёл отца во всём, в том числе в любвеобильности, но помимо жён у Давида ведь были и наложницы. Тем не менее, ему хотелось новых женщин, и в связи с этим возникает интересный вопрос: у всех ли выдающихся личностей наблюдается повышенный сексуальный аппетит? Как вы считаете? - Нафанаил посмотрел на меня.
   - Затрудняюсь ответить, - пожал я плечами. - Впрочем, у каждого по-разному. Вспомнить хотя бы Канта, который вообще не знал женщин: вся его жизненная энергия обратилась в гениальные произведения. Однако он был, всё же, кабинетный учёный, а что касается людей опасных профессий, к которым без сомнения относятся и политики, то мы знаем множество историй об их любовных похождениях.
   - Вот-вот! - обрадовался Нафанаил. - И я так думаю! Опасность чрезвычайно способствует сексуальному влечению, а если прибавить к ней ещё и значимость, то влечение возрастает многократно. Царь Давид прожил трудную и опасную жизнь: он много раз находился на краю гибели и лишь чудом стал царём после Саула, победив его сыновей и внуков. Согласитесь, подобное существование прибавляет адреналина, - как же тут не прельститься женской красотой? Надо ли удивляться, что имея уже семь жён и десятки наложниц, Давид воспылал страстью к Вирсавии?
   О, это известная история, и она довольно точно отражена в Библии, - с улыбкой продолжал Нафанаил. - Царь Давид любил прогуливаться по крыше своего дворца, где был устроен висячий сад, и вот он увидел оттуда, как Вирсавия купалась. Она никак не подозревала, что будет застигнута за этим занятием, поскольку купальня находилась в закрытом дворике, однако сверху всё было видно... Боже, как прекрасна купающаяся женщина! Даже не самая привлекательная из них становится неотразимой, когда она, томно изгибаясь, льёт на себя потоки воды, слегка касаясь всех прелестей своего обнажённого тела и тихо напевая при этом.
   Я невольно засмеялся:
   - Сколько вам лет? Я имею в виду возраст вашего тела, а не трёхтысячелетнего духа.
   - Какая вам разница? - буркнул он. - Ну, скажем, за шестьдесят.
   - Так и я думал: время старческих эротических фантазий. Немало произведений создано под их влиянием: взять хотя бы "Тёмные аллеи" Бунина, - сказал я, и чтобы сгладить впечатление от своей бестактности, прибавил: - Впрочем, выглядите вы намного моложе.
   - Благодарю, - кивнул он с изрядной долей иронии. - Вы не очень-то деликатны, но я вам благодарен за откровенность. Если и дальше по ходу моего рассказа вам придут в голову какие-нибудь нелицеприятные мысли, не стесняйтесь высказывать их столь же откровенно: острые замечания, как резец скульптора, оттачивают рассказы до совершенства.
   - Обещаю, - согласился я, отпив ещё немного коньяка и ощущая уже нечто вроде симпатии к этому человеку.
   - Итак, Давид увидел Вирсавию, когда она купалась, - продолжал он, - и как поведала нам Библия, а её повествование записано со слов слуг Давида, он возжелал Вирсавию столь сильно, что немедленно приказал привести её. Тут-то и выяснилось, что она замужем, причём, за одним из приближенных царя, отчего и дом её мужа был возле царского дворца. Мужа звали Урия; он входил в число так называемых "могущественных людей", личную гвардию Давида, а в данное время находился при войске, сражавшемся в одной из приграничных с Израилем областей.
   Вы думаете, Давида остановило замужество Вирсавии, да ещё за близким царю человеком? Ничуть не бывало! Недаром Фрейд считал сексуальное влечение самым сильным из всех человеческих чувств - оно легко подавляет все остальные, какими бы благородными они ни были. То же относится и к Вирсавии: забыв о супружеском долге, она откликнулась на страстный призыв Давида, впрочем, вряд ли можно осуждать её за это, ведь он был царём.
   Вы же знаете, - взглянул на меня Нафанаил, - сколько поклонниц всегда окружает знаменитых, талантливых, влиятельных мужчин! Было бы клеветой на женский пол утверждать, что эти восторженные поклонницы жаждут внимания своих кумиров, а то и близости с ними, исключительно в надежде на какие-нибудь милости и материальные блага, - нет, женщины стремятся к выдающимся мужчинам бессознательно, поскольку в женщине заложен мощный инстинкт, требующий, чтобы для продолжения рода она выбирала лучших представителей мужской части человечества. Не бывает девушек, не мечтающих о сказочном принце; большинство из них выходят потом замуж за заурядных мужчин, но мечта о сказочном принце остаётся на всю жизнь. И вот, представьте, женщина встречает свой идеал, так может ли она удержаться, особенно если видит ответный призыв?..
   Не будем же строги к Вирсавии: она поступила так, как должна была поступить, а всякие словеса о моральном долге, религиозных установлениях и прочем бессильны перед глубоким чувством, обусловленным требованием самой женской натуры. Да и что получила бы Вирсавия, не поддайся она любви Давида? Долгую унылую жизнь с опостылевшим мужем, - а уж Израиль точно не получил бы Соломона, величайшего царя в своей истории.

***

   - Не надо убеждать меня, я согласен с вами, - сказал я. - Но что было дальше? Я смутно помню эту историю.
   - Ага, заинтересовались! "Любви все возрасты покорны"!.. - воскликнул он. - Что же, дальше было так. Вирсавия стала жить во дворце Давида, где они днём и ночью предавались пламенной любви, и через месяц Вирсавия забеременела. Некоторые противозачаточные средства существовали и тогда, но они были под категорическим запретом. Человечество должно было неуклонно размножаться, дабы выжить в тяжёлых условиях, да ещё обеспечить рабочей силой большое число необходимых занятий, требующих много ручного труда, - и это не говоря о войнах, которые отнимали тысячи и тысячи жизней! Это в нашу эпоху, в цивилизованных странах основным показателем народонаселения становится его качество, а не количество, - а тогда без высокой рождаемости было не обойтись. Между тем, скольких бед, сколько трагедий можно было бы избежать, используй мужчины и женщины противозачаточные средства...
   Трудно сказать, как развивались бы отношения Давида и Вирсавии дальше, но беременность всё изменила. Давид срочно отозвал с войны Урию, мужа Вирсавии, в надежде, что тот после длительной разлуки с женой не применит исполнить свой супружеский долг, и этим можно будет объяснить беременность Вирсавии. Однако Урия оказался привержен старому обычаю, согласно которому воин давал обет воздержания от связи с женщиной, пока не окончится война.
   Ждать, пока она окончится, Давид не мог, потому что признаки беременности Вирсавии проявлялись всё отчётливее. Он вновь отослал Урию на поля сражений, при этом написав письмо командованию об использовании несчастного мужа Вирсавии на самых опасных участках. Вскоре Урия погиб, и Давид женился на Вирсавии, которая, таким образом, сделалась его восьмой женой. Родившийся у них ребёнок умер, но после родился второй, Соломон, которому предстояло стать царём, для чего ему, правда, пришлось после смерти Давида выдержать жестокую борьбу со сводными братьями. Один из них публично изнасиловал наложниц Давида, что считалось божественным возмездием за то, что Давид тайно овладел женщиной другого мужчины.
   - Бедные наложницы! - заметил я. - Они-то в чём виноваты?
   - По представлениям древних, вожделение через женщину овладевает мужчиной, и он становится способным бог весть на что, - охотно ответил Нафанаил. - Помните миф о горгоне Медузе? Она была чудесной девушкой с густыми золотистыми волосами, с дивным лицом и стройной фигурой. Пленившийся её красотой бог Посейдон напрасно добивался взаимности Медузы и, в конце концов, набросился на неё, чтобы взять силой. Она пыталась спрятаться в храме богини Афины, но Посейдон настиг её там и изнасиловал. В наказание за осквернение храма боги наказали отнюдь не Посейдона, а Медузу: она была превращена в жуткое чудовище, со змеями вместо волос и лицом настолько ужасным, что один взгляд на неё превращал смотрящего в камень
   - Жертва изнасилования, которую обвиняют в том, что она сама стала причиной насилия, - кивнул я. - Сейчас подобное обвинение тоже встречается.
   - Но в прежние времена это было распространённым мнением, - сказал он. - Влияние женщины считалось роковым, даже демоническим, особенно если это сильная женщина. Такое влияние рассматривалось как угроза, требующая контроля со стороны мужчин, а сама Медуза долгое время была символом для тех, кто стремился демонизировать женскую власть. Это не мои слова, так говорит одна из современных феминисток, а другая утверждает, что мужчины, пересказывая эту историю, превратили Медузу в чудовище, потому что они боятся женских желаний.
   - Если бы они были определенными и точными, эти женские желания, мы бы вряд ли боялись их, - глубокомысленно изрёк я. - Но ведь нет ничего более изменчивого, чем желание женщины; недаром одним из символов женского начала у китайцев была "изменчивая вода", то есть река: в ней всё так же непостоянно, как в женщине.
   - Но, может быть, в этом и состоит женское очарование? Разве изменчивые воды реки не лучше, чем стоячая вода? - возразил Нафанаил. - Впрочем, мы с вами углубляемся в философию, а мне хотелось ещё многое рассказать о своих путешествиях во времени. Если не возражаете, вернёмся ко двору царя Соломона, откуда они начались.
   - Ради бога, - пожал я плечами.

***

   - Вознёсшись или заново родившись, как вам угодно, я увидел, что стою среди придворных во время приёма египетских послов, - рассказывал Нафанаил. - Никто не косился на меня, никто не вопрошал, что я тут делаю: я будто был на своём обычном месте.
   Сам приём был великолепен: царь Соломон восседал на троне из слоновой кости, украшенном золотом и драгоценными камнями; одежда царя была сшита из тончайших тканей, которые привозят по караванным путям из Индии и Китая, а сверху на нём был золототканый плащ, застёгнутый пряжкой с рубинами и изумрудами. Царская корона тоже была усыпана этими камнями, причём, они были так искусно обработаны, что переливались множеством оттенков в свете десятков ярких факелов тронного зала.
   Окружавшие трон высшие царские сановники были одеты столь же пышно, хотя, конечно, их одеяния уступали царским. Да и весь зал был украшен с необыкновенной роскошью, для чего из дворцового хранилища были извлечены произведения лучших царских мастеров. Я знал, что всё это должно было воздействовать на египетских послов: они должны были увидеть, как еврейский народ, когда-то находившийся в рабстве у египтян, сумел создать великую державу, которая теперь выступает полноправным союзником Египта. Ходили слухи, что Соломон хочет жениться на дочери фараона и собирается и об этом вести переговоры с послами.
   Послы были, однако невозмутимы: казалось, они вовсе не замечают великолепного приёма, а их подарки, преподнесённые царю, были, надо признать, не менее богаты, чем то что находилось в зале.
   Сегодня был первый визит послов, никакие переговоры во время него не велись - послы лишь осведомились о здоровье и пожелали счастья и удачи царю Соломону, а он, в свою очередь, спросил о здоровье их повелителя и тоже пожелал ему всяческого процветания. На этом приём был окончен: послы, непрерывно кланяясь, покинули тронный зал, а царь, отпустив придворных, удалился в личные покои.
   Я вышел из зала, не зная, куда мне податься; тут ко мне подошёл один из царских слуг.
   - Мой господин, - сказал он, поклонившись чуть не до пола, - вас зовёт великий царь. Позвольте проводить вас к нему.
   - Да, - ответил я, недоумевая, откуда я известен царю и зачем ему понадобился. Заметьте, я прекрасно понимал, что мне говорят, и меня понимали.
   Я решил ничему не удивляться: если царь требует, чтобы я пришёл, значит, так и надо.
   Мы прошли через несколько залов, меньших, чем тронный, но тоже красиво украшенных, и остановились перед огромными дверями из черного дерева; они были настолько гладкими, что в них можно было смотреться, как в зеркало. Перед дверями стояли стражники в блестящих доспехах, с парадным оружием; они тут же пропустили нас, - видимо, о нашем приходе уже знали.
   Войдя в двери, мы очутились в саду, впрочем, лучше сказать, в удивительном зверинце. Среди пышных деревьев ходили дивные животные: лев с золочёной гривой, олень с посеребрёнными рогами, снежно-белый леопард, - и много-много других. Признаться, я отпрянул, когда лев приблизился ко мне, но слуга шепнул:
   - Не бойтесь, мой господин, все животные ручные.
   Мы пошли дальше и скоро оказались во втором саду, который находился выше первого и был отделён от него раздвижной деревянной решёткой и лестницей. Тут было царство птиц: в больших и малых золотых клетках, развешённых повсюду или стоящих на земле, сидели птицы с яркими перьями и пышными хвостами: они пели, насвистывали, щебетали; попугаи говорили человеческим голосом.
   Всё это было забавно, но несколько шумно, поэтому я вздохнул с облегчением, когда мы вошли в третий сад, расположенный ещё выше. Там в длинных узких бассейнах, наполненных прозрачнейшей водой, плавали разноцветные рыбы, чьи спины то показывались на поверхности, то исчезали в глубине. Бассёйны эти располагались посредине сада, один за другим, а вокруг пышно цвели цветы, и каких здесь только не было: на кустарниках, на земле, на шпалерах, в подвесных вазах!
   От их сладкого аромата слегка кружилась голова, но скоро мы снова подошли к лестнице. Поднявшись, мы встали перед полукруглой резной дверью, ведущей в здание из белого камня. Она отворилась, и из неё вышел крепкий человек с кинжалом за поясом.
   - По зову великого царя, - сказал слуга.
   Человек кивнул и подал мне знак войти; слуга поклонился и исчез.
   - Иди вперёд, - приказал мне человек с кинжалом; я повиновался. Поднявшись ещё по одной лестнице, я вошёл в обширную шестиугольную комнату, по углам которой стояли нефритовые колонны, а стены были покрыты светлым деревом. В четырёх простенках были окна, в двух - двери: одна, через которую мы вошли, другая - рядом. Мне невольно подумалось, что эта вторая дверь ведёт на крышу дворца, откуда царь Давид в своё время увидел Вирсавию.
   Посредине комнаты было нечто вроде алькова с балдахином, а возле него стояли два кресла и маленький стол со стулом. На одном из кресел сидел царь Соломон: он был теперь в простой длинной, полотняной рубахе, подвязанной на поясе шнуром.
   - А, Нафанаил! - сказал мне Соломон. - Долго же мне пришлось тебя ждать
   Я неловко поклонился и отвечал с запинкой:
   - Виноват... великий царь. Но я пришёл сразу же, как меня позвали.
   - Значит, мои слуги не торопятся выполнять мои поручения, - сказал он. - Что поделаешь, я их разбаловал: они стали ленивыми и медлительными.
   Он с улыбкой посмотрел на человека с кинжалом, стоявшего рядом с ним и не спускавшего с меня глаз. Лицо человека было неподвижно, тогда Соломон прибавил:
   - Из любого правила есть, конечно, исключения, и это хорошо: жизнь, состоящая из одних правил, была бы слишком скучной... Однако перейдём к делу - я позвал тебя Нафанаил, вот зачем: твой отец, носивший такое же имя, как ты, играл на большой трубе, когда царь Давид перевозил Ковчег Завета в Иерусалим. Я хочу, чтобы ты завтра играл на этой же трубе, дабы показать преемственность между переносом Ковчега в Иерусалим и строительством храма здесь.
   "Выходит, моего отца тоже звали Нафанаил; он был трубачом во время священных процессий, - подумал я. - Но умею ли я играть на трубе? Что же мне ответить царю?"
   - Всем известно, сколь ты искусен в игре на трубе, - сказал Соломон. - К тому же, ты благочестив, соблюдаешь законы божеские и человеческие; ты достоин присутствовать на обряде освящения храма, оживляя церемонию свой игрой. Египетские послы тоже приглашены на эту церемонию, а египтяне сильно привержены священным обрядам. Ты наверняка уже слышал, что я собираюсь жениться на юной дочери египетского фараона; этот брак должен скрепить союз между Египтом и Израилем. Однако ещё не было случая, чтобы дочь правителя Египта вышла замуж за еврея, - правда, Моисей был усыновлён дочерью фараона, а за Иосифа выдали замуж дочь египетского жреца, но это далеко не одно и то же.
   Согласятся ли послы на этот брак? Не выдвинут ли они неприемлемые условия?.. Ты понимаешь, как мне важно завоевать доброе расположение послов? - взглянул он на меня. - Конечно, одна твоя музыка вряд ли поможет нам, но у нас есть в запасе и многое другое... Да и тебе будет полезно присутствовать на церемонии: ты прекрасный молодой человек из хорошей семьи и подаёшь большие надежды. Мне нужны такие люди: я намерен тебе покровительствовать.
   - Благодарю, великий царь! - только и оставалось ответить мне, после чего Соломон милостиво улыбнулся мне и махнул рукой, показывая, что я свободен. Человек с кинжалом отвёл меня к выходу из царских покоев, а там уже ждал слуга, который сопроводил в основные помещения дворца.

***

   - Таким образом, оказалось, что я из хорошей семьи, подаю большие надежды, великолепно играю на трубе и отмечен милостью самого царя Соломона, - улыбнулся Нафанаил. - Ну, скажите, могло ли мне привидеться такое?
   - Порой видения бывают чрезвычайно правдоподобными, - неопределённо ответил я.
   - Тогда слушайте дальше, - сказал Нафанаил. - Слушайте об освящении Иерусалимского храма, чему я был свидетелем.
   Освящение состоялось перед Праздником кущей - праздником сбора плодов; это один из лучших праздников, когда люди радуются урожаю и устраивают трапезы друг для друга. В Иерусалим прибыло множество народу; все старейшины Израиля и главы родов приехали сюда, чтобы присутствовать при освящении храма, а затем насладиться Праздником кущей.
   Храм, возвышавшийся на горе над Иерусалимом, вызывал всеобщее восхищение. Его строили семь лет; для его возведения пригласили искуснейшего финикийского зодчего Хирама, которому царь Соломон отдал двадцать городов в оплату за это. Не счесть, сколько камней, кедров, кипарисов, меди, серебра и золота ушло на строительство, ведь храм должен был стать земным домом Бога. Дворец Соломона находился поблизости, и Хирам соединил особой галереей дворец царя с храмом.
   В день освящения Соломон, однако, не воспользовался этой галереей, а сошёл вниз к народу, чтобы возглавить процессию. Он подставил своё плечо под носилки, на которых несли Ковчег Завета, и шёл так до самого храма, перед которым была сооружена специальная площадка для египетских послов, чтобы они могли всё видеть и слышать.
   Меня поставили в процессии позади старейшин, глав родов и прочих уважаемых людей, однако я был в числе избранных, которых пропустили через обитые медью ворота во внутренний двор храма. Двор был построен из трёх рядов обтёсанного камня и кедровых брусьев; в нём стояли жертвенники и чаши для омовений, украшенные изображениями херувимов, львов и быков; одна из этих чаш была огромного размера.
   В центре двора располагалось само здание храма; его стены были обшиты кедром и покрыты золотом, так же, как и пол; на стенах были изображены херувимы и распускающиеся цветы. Внутри храма находились три смежных зала, отделённые друг от друга большими деревянными дверями: Притвор, означающий переход от мирского к священному, Святилище, где должны были проводиться богослужения, и Святая Святых - зал, предназначенный для Ковчега Завета. Этот зал был отделён, помимо дверей, широкой дорогой завесою, но сейчас она была откинута; сюда торжественно внесли Ковчег Завета, а в Святилище зажгли десять золотых семисвечников, которые отныне должны были гореть постоянно, освещая храм и днём и ночью.
   Соломон и нёсшие Ковчег бережно установили его на каменное основание, которое являлось подножием Бога. Два гигантских херувима из дерева, покрытые золотом, простирали по одному крылу над Ковчегом, касаясь стен другими крылами.
   Установив Ковчег, Соломон вознёс молитву, слова которой громко повторяли глашатаи в храме и на улицах:
   - Я построил храм в жилище Господу, место, чтобы пребывать Ему вовеки. Но поистине, жить ли Богу на земле? Небо и небо небес не вмещают Бога, тем менее, сей храм, я построил для Тебя, Господи!
   Тут мне дали знак, и я стал дуть в свою трубу. С ужасом ждал я, что из неё раздадутся какие-то невообразимые звуки, поскольку я никогда до этого не играл на трубе. Но нет, получилось что-то вроде возвышенного гимна, который немедленно подхватили другие музыканты, расставленные по всей процессии: вышло совсем неплохо, как будто мы не один час репетировали. В тот же миг восторженные крики народа заглушили наше исполнение, так что я не знаю, произвело ли оно ожидаемое впечатление на послов Египта. Впрочем, освящение храма стало делом величайшей важности для всего народа, и не понять этого было нельзя.
   Четырнадцать дней длились праздники: такого веселья Иерусалим не знал ни до, ни, думаю, после этого!

***

   Вскоре я вновь был вызван к царю, - продолжил Нафанаил после некоторой паузы. - Он принял меня в той же шестиугольной комнате, но теперь здесь не было человека с кинжалом.
   - Благодарю тебя, Нафанаил, - сказал Соломон, когда я ему поклонился. - Ты показал всю силу своего искусства: отныне музыка, которую ты играл, станет звучать на всех торжественных церемониях.
   - Боюсь, она не была услышана египетскими послами, о, великий царь! - отвечал я. - Ликование народа заглушило её.
   - Зато послы по достоинству оценили освящение храма, - сказал Соломон. - Я надеялся, что они проникнутся высоким духом этой церемонии, и не ошибся. После окончания праздников мы продолжили переговоры, но, прежде всего, речь пошла не о государственных вопросах, а о божественных. Неисповедимы пути, ведущие к Господу: Моисей, познавший истинного Бога, познал его именно в Египте, а перед тем у египтян был фараон Эхнатон, тоже подошедший к познанию Господа и посвятивший ему храмы. Послы не говорили об этом, ведь Эхнатон предан забвению в Египте, старая вера восторжествовала над новой, - однако и я, и они нашли немало общего в наших верованиях.
   Знаешь ли ты, что у них есть бог Пта, который есть начало и конец всего сущего, и именем которого часто называют всю их страну? Он открывает врата из вечности для входящих в земной мир и закрывает их за выходящими из мира, ибо из вечности мы вышли и в вечность уйдём. Правда, египтяне уверяют, что для тех кто покидает мир, существуют ещё семь или даже трижды по семь ворот, через которые душа должна пройти, чтобы получить вечное блаженство или уничтожиться, если она того заслуживает.
   "К чему такие сложности? - сказал я. - Разве Господь не может сам рассудить, как быть с душой каждого из нас? Нужны ли помощники тому, кто всемогущ?". Они стали долго рассказывать о своих богах, и я понял, что эти боги лишь предтечи к познанию Господа, - ступеньки, ведущие в вышнюю высь. Но в остальном египтяне правы: есть вечность, перед которой весь наш мир не более чем песчинка в безбрежном океане, а мы подобны искрам от огня, вспыхивающим и гаснущим во тьме...
   Нафанаил улыбнулся:
   - При этих его словах я вспомнил: "Всё суета и суета сует", и, поверите ли, именно так он и сказал: - Всё суета и суета сует. Всё что есть, то было, и нет ничего нового под Солнцем: всё возвращается на круги своя.
   Видимо, он заметил, что я улыбаюсь, и прибавил:
   - Ты молод, и, даст Бог, не скоро откроются перед тобой врата вечности, так наслаждайся же жизнью, но помни о Господе! Не для этого ли мы построили наш храм?.. Не важно, есть ли в нём Бог, - главное, что у нас есть храм. Он будет стоять вечно, ибо вечно стремление человека к высшему совершенству, - и если даже храм из камней и дерева будет разрушен, он останется нерушимым в сердцах и умах людских. Многие будут его служителями, явными и тайными, до тех пор, пока всё человечество не сольётся в вечном царствии божьем на Земле.
   Может быть, и ты станешь одним из служителей Храма, но пока юность не отцвела на ланитах твоих, вкуси радости жизни! Веселье юноши подобно сладкому вину, а веселье старика - горькому, ибо видит он уже врата вечности, готовые открыться перед ним. Так веселись же, юноша, в дни молодости твоей и не вспоминай о старости!..
   Хочешь ли ты увидеть моих наложниц? - спросил Соломон. - Лучшие из дев человеческих собраны у меня, а среди них первейшей была царственная Суламита. Когда она была молода, и я был молод, почти как ты сейчас, мы с ней познали все наслаждения любви. Любовь это божественное чувство, данное нам как предвкушение блаженства, перед которым не страшны даже врата вечности; большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её.
   У меня было шестьдесят цариц и восемьдесят наложниц и девиц без числа, - мне ли не знать любви? - продолжал Соломон. - Но что лилия между тернами, то Суламита была между девицами: пленила она сердце моё одним взглядом очей своих! Как лента алая были губы её; прекрасны были ноги её, а округление бёдер, как ожерелье, дело рук искусного художника. Живот её был, как круглая чаша, чрево её - ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца - как двойни серны...
   Соломон расчувствовался, говоря это, а я продолжал посмеиваться про себя, но его было не остановить:
   - Я велел сделать носилки для себя из дерев ливанских; столпцы сделать из серебра, подлокотники из золота, сиденье из пурпуровой ткани; внутри носилки были убраны с любовью дщерями иерусалимскими. Так я посетил мою возлюбленную, а она была единственной дочерью у матери; я дал дорогие подарки, чтобы вошла Суламита в мой дом. Но Суламита не из-за богатства полюбила меня, ибо если бы кто давал все богатства за любовь, то был бы отвергнут с презреньем. Нет, её любовь была ответом на мою: много чего говорил я ей, и слова мои шли от сердца, так что и она полюбила меня. Нам мало было ночи на любовном ложе, - и днём мы искали друг друга, как будто долго были в разлуке! Я не жалел для неё ничего: золотые подвески с серебряными блестками, что я подарил ей, были непревзойдёнными по мастерству и красоте, это признано всеми...

***

   Теперь всё это ушло, как вода уходит в песок, - сказал царь. - Врата вечности затворились за Суламитой; что мне мои жёны и наложницы, если не могу я забыть её? Вот теперь я женюсь на дочери египетского фараона, ибо такова воля Господа, и так нужно для Израиля, но печален будет наш союз...
   Много мудрости познал я, и от того познал и многие печали, однако ты, Нафанаил, будь беспечен и радостен в лучшие годы твоей жизни. Ступай же к наложницам и выбери любых, каких захочешь. Через все искусы наслаждения проведут они тебя, и ты познаешь такое блаженство, которого не знал прежде. Люби, ешь, пей, веселись, ибо краток век человеческий, и ни единый миг его не должен пропасть даром!.. О судьбе же наложниц, которых выберешь, не беспокойся: они не будут более наложницами, я выдам их замуж. Никто ни в чем не упрекнёт их, потому что я дам им такое приданное, что умолкнут все злые языки... Иди же, юноша, и возблагодари Господа за то, что он создал тебя таким, каков ты есть! Велико милосердие его, даровавшее нам ценнейший дар - земную любовь!
   - И я пошёл к наложницам царя, и действительно познал такое блаженство, которого не знал прежде, - улыбнулся Нафанаил. - Но ведь вы опять станете утверждать, что это эротические фантазии?.. Перейду лучше к своему следующему путешествию, которое было отделено от первого почти тысячью лет.
   - Вот как? - сказал я, чтобы что-нибудь сказать. - Что же, рассказывайте...
  

Кладезь знаний

  
   - В следующий раз я оказался в Александрии в то время, когда Клеопатра, победив с помощью Юлия Цезаря своего братца Птолемея, правила Египтом при помощи Марка Антония, - он обернулся к дремавшему бармену, кашлянул и показал свою пустую рюмку. Бармен нехотя поднялся, подошёл к нам и налил коньяку Нафанаилу и мне, хоть я об этом не просил.
   - Вы, стало быть, и Клеопатру видели? И Цезаря тоже? - спросил я.
   - Клеопатру видел, а Цезаря - нет: его убили в Риме, - сказал Нафанаил. - Я работал в Александрийской библиотеке, помогал восстановить её фонды, которые сильно пострадали от пожара, который случился здесь, когда войска Цезаря и Клеопатры сражались с войсками Птолемея.
   По счёту этот Птолемей был тринадцатым в династии, основанной в Египте ближайшим соратником Александра Македонского - Птолемеем Сотером. Тринадцатый Птолемей, как и положено царю с такими порядковым номером, был никудышным правителем, к тому же, совсем молодым: при вступлении на престол ему было девять лет. Вместо него всеми делами заправляли придворные, жадные и бесчестные, которые довели Египет до краха, и если бы не Клеопатра, государство погибло бы. Это была необыкновенная женщина: прежде всего, она сумела добиться расположения Цезаря, - да что там расположения, сильной любви! "Хотя красота этой женщины и не была тою, что зовётся несравненною и поражает с первого взгляда, зато обращение её отличалось неотразимою прелестью, и потому её облик, сочетавшийся с редкою убедительностью речей, с огромным обаянием, сквозившим в каждом слове, в каждом движении, накрепко врезался в душу. Самые звуки её голоса ласкали и радовали слух". Это слова Плутарха, который родился через восемьдесят лет после её смерти, но описал Клеопатру, будто видел воочию.
   Цезарь настолько увлёкся Клеопатрой, что готов был жениться на ней вопреки римским обычаям, а сына, которого она родила ему, хотел признать своим наследником, но не успел, погибнув в результате заговора. Птолемей, брат Клеопатры, погиб ещё раньше, так что она стала править Египтом, но тут прибыло римское войско во главе с Марком Антонием. Он был враждебно настроен к Клеопатре, считая её виновницей гибели Цезаря, но Клеопатра явилась Антонию на судне с вызолоченной кормой, пурпурными парусами и посеребрёнными вёслами; сама она восседала в наряде Афродиты, по обе стороны от неё стояли с опахалами мальчики в виде эротов, а управляли кораблём служанки в одеяниях нимф. Антоний был совершенно очарован, и вскоре потерял из-за Клеопатры голову - вначале в переносном, а потом и в буквальном смысле.
   Моё пребывание в Александрии пришлось на самую счастливую пору их отношений. Снова вспомню Плутарха, потому что лучше не скажешь: "Вместе с ним она играла в кости, вместе пила, вместе охотилась, была в числе зрителей, когда он упражнялся с оружием, а по ночам, когда он слонялся по городу, останавливаясь у дверей и окон домов и осыпая обычными своим шутками хозяев, людей простого звания, Клеопатра и тут была рядом с Антонием, одетая ему под стать". Она родила ему двух сыновей и дочь, и он готов был на всё ради неё - что уж упоминать о такой мелочи, как передача Александрийской библиотеке всех книг из Пергамской библиотеки, самой большой на свете!
   Я шучу, конечно, это вовсе не мелочь, - усмехнулся Нафанаил. - В Александрийской библиотеке теперь было семьсот тысяч книг - больше, чем до пожара. Научные и учебные, по всем отраслям знаний, они привлекали в Александрию учёных и жаждущих истины людей со всего мира. Для них были построены жилые помещения и большая столовая, при этом проживание и питание были бесплатными, за государственный счёт. Так повелось со времён первых Птолемеев, которые хотели сделать Александрию центром мировой культуры, и весь комплекс библиотечных построек назвали Музеоном, то есть Храмом Муз.
   Он и был таковым, могу свидетельствовать, а Александрия была лучшим городом на земле; никогда я не видел ничего подобного. Выстроенный на пустом месте по гениальному плану Александра Македонского, этот город был просторен, удобен и красив. При входе в бухту, на острове Форос, днём и ночью горел Александрийский маяк, выше которого не было ничего. Он считался одним из семи чудес света и сам по себе привлекал в Александрию множество любопытных, приносивших городу неплохой доход.
   Гробница Александра Македонского тоже привлекала всеобщее внимание: великий царь покоился в золотом саркофаге с прозрачным хрустальным верхом. Тело Александра совершенно не было тронуто разложением: он лежал в своих доспехах, будто спал; на голове его была золотая диадема.

***

   Я трудился вместе с десятками других людей в библиотеке, приводя её в порядок, и попутно изучал книги, - продолжал Нафанаил, - Какое это было блаженное, беззаботное время! Я ни в чём не нуждался, занимался любимым делом, прекрасно себя чувствовал; дни пролетали один за другим, и каждый был так же хорош, как предыдущий.
   Клеопатра часто наведывалась к нам, торопя с восстановлением библиотеки; тогда-то я и был представлен царице. Она не была красавицей, это правда: лицо вытянутое, нос с горбинкой, подборок, выступающий вперёд; стройной фигурой она тоже не отличалась, имея среднее телосложение. Но правда и то, что Клеопатра отличалась необыкновенным обаянием, и дело даже не в умении пользоваться всякими женскими штучками, а в искреннем внимании, с которым она относилась к мужчинам, причём, это внимание не было назойливым, но ровно таким, каким должно было быть. Каждый мужчина, находящийся рядом с ней, чувствовал, что он ей интересен, а ведь это самое лучшее средство завоевать мужские сердца. Ради внимания женщины, ради её сочувствия и участия, мы готовы простить ей массу недостатков, включая внешние. Когда мы чувствуем, что интересны женщине, что мы симпатичны ей, остальное имеет уже мало значения.
   - Но Клеопатра, судя по описаниям, умела ещё быть в высшей степени обольстительной, а в любовных ласках ей вообще не было равных, - заметил я.
   - Насчёт любовных ласк не могу сказать, мне не пришлось их испытать, - вздохнул Нафанаил. - Однако слухи о её любовном искусстве ходили самые фантастические: находились, якобы, даже сластолюбцы, готовые отдать жизнь за ночь её любви. Это было описано потом Аврелием Виктором, а вслед за ним Пушкиным в "Египетских ночах".
   Мне, повторяю, не довелось узнать, - может быть, к счастью, - какой была Клеопатра в любви, но по поводу обольстительности могу подтвердить: она умела пользоваться всем, что природа и искусство дают женщине, дабы сделать её неотразимой. К нам, в библиотеку, Клеопатра приходила в простых нарядах и почти без украшений, но и в таком виде она была очаровательна; само общение с ней было наградой, именно так мы это и воспринимали.
   - Нашёл ли ты то, что искал, Нафанаил? - спрашивала она меня при очередном посещении библиотеки.
   - Нет, великая царица, но мне посчастливилось найти много интересного, - отвечал я.
   - Но ты уверен, что книга, которую ты ищешь, существует? - продолжала она спрашивать.
   - По свидетельствам древних, она должна существовать: Фалес и другие мудрецы утверждают это, - отвечал я.
   - Книга, в которой описаны основы основ всего сущего, так что, заглянув в неё, можно найти ответ на любой вопрос? - с сомнением сказала Клеопатра. - Тебе не кажется, что это похоже на волшебство?
   - Часто мы считаем волшебством то, что не понимаем, а стоит нам понять, как мы восклицаем: "Великие боги, до чего это просто!", - возразил я.
   Царица засмеялась, и смех её был обворожителен.
   - Ты, прав, то что лишено завесы тайны, перестаёт быть волшебством, - сказала она. - Выходит, что из-за нашей библиотеки мир теряет загадочность? Это довольно обидно, но что ни сделаешь во имя знаний.
   - Загадок в мире столько, что нам никогда не разгадать их все, - снова возразил я.
   - И в этом ты тоже прав, - кивнула она. - Ну а что ты разыскал другого интересного? Расскажи нам...

***

   - Здесь надо пояснить, что царицу всегда сопровождали её рабыни, прехорошенькие девицы, которые сами по себе производили неотразимое впечатление, - сказал Нафанаил. - Они были так милы - наверное, в результате тщательной выучки, - что невольно хотелось выглядеть перед ними получше, не говоря уж об их хозяйке. Не удивительно, что, отвечая Клеопатре, я стремился блеснуть красноречием и рассказывал о своих изысканиях так, чтобы получилась увлекательная история. Не знаю, насколько мне это удалось, ведь речь шла о философии, - к счастью, не о самом скучном из её представителей: об Эпикуре. В библиотеке я разыскал его неизвестные ранее манускрипты, о них-то я и говорил Клеопатре.
   О, она умела слушать, а ведь этим талантом редко обладают женщины, поскольку они предпочитают, чтобы слушали их! Впрочем, большая часть мужчин тоже слышат, главным образом, самих себя. Клеопатра же, действительно умела слушать так, что видно было, как ей интересен ваш рассказ.
   - Благодарю тебе, Нафанаил, - сказала она, когда я окончил. - Ты открыл для меня Эпикура с неизвестной стороны. Я считала, что это был измученный своими болезнями человек, который с иронией обречённого смотрел на мир. Но, оказывается, он вовсе не был злым насмешником, подобно цинику Диогену.
   - Нет, царица, в своём учении Эпикур стремился дать практическое руководство для жизни, не причиняющее неудобства, а тем более, вреда другим людям, - отвечал я. - Целью всех человеческих деяний, писал он, является безмятежное и блаженное состояние души, а достичь блаженства можно с помощью удовольствий. Однако не все желания достойны удовлетворения, поскольку за некоторыми из них могут последовать страдания.
   - Однако у нас, в Александрии, последователи Эпикура не знают удержу в удовольствиях, - возразила Клеопатра. - Они устраивают роскошные пиры с изысканными яствами, дорогими винами и всем тем, что только может придумать Эрот. Мой двор далёк от аскетизма, но всё же нам далеко до развлечений эпикурейцев, - она посмотрела на своих рабынь, они засмеялись.
   - Вряд ли Эпикура можно винить в том, что вытворяют его так называемые ученики, - в свою очередь возразил я. - Сам он прожил жизнь, достойную истинного мудреца, что бы о нём ни выдумывали.
   - Да, да, да, от выдумок никуда не денешься! - с большим оживлением подхватила Клеопатра. - Уж мне ли этого не знать! Каких только слухов обо мне ни ходит, но в них нет и сотой доли правды, - она опять посмотрела на своих рабынь, и они возмущённо закачали головами, показывая, как вздорны эти слухи. - Да, я отдала богатую дань любви, - с вызовом продолжала царица, - но разве я не женщина? Разве предназначение женщины не в том, чтобы любить? Разве богини любви - не женщины? Афродита у греков, Венера у римлян, Иштар у вавилонян, и Хатхор здесь, в Египте, - кто они, если не женщины? Видел бы ты, как празднуют египтяне дни, посвящённые Хатхор: праздник богини неба, радости, любви, опьянения, материнства, плодородия, веселья и танцев!
   Я могу вспомнить также примеры из истории: царица Хатшепсут, которая правила Египтом много веков назад, полюбила великого зодчего Сенмута. Они не могли соединиться в браке, но вдохновленный её любовью Сенмут построил для царицы великолепнейший храм, который может быть по праву назван восьмым чудом света.
   Прекраснейшая Нефертити, чья красота до сих пор восхищает всех нас, страстно любила своего мужа Эхнатона, и под влиянием её любви он достиг высшего откровения и совершенно преобразил Египет.
   Аспазия, гетера, служившая Афродите, стала верной подругой и женой Перикла, и его правление стало золотым веком Афин - чего стоит одна лишь постройка Акрополя!
   Так было всегда: любовь - это рождение новой жизни; каждая женщина готова к любви, без которой для неё нет жизни, - чем же я виновата, что живу так, как мне назначено богами? Пусть болтают обо мне что угодно, но в моей жизни было только двое мужчин, которых я любила по-настоящему: Цезарь и Антоний. От них я родила детей, как жена рождает от мужа.
   Антоний и есть мой муж, а Октавия, которая считается его женой, вовсе ему не жена: он никогда не любил Октавию, а женился на ней только потому, что так решил её брат Октавиан, который боится и ненавидит Антония и через свою сестру вздумал влиять на него.
   О, этот Октавиан, он так хочет власти над всеми римскими владениями, что не остановится ни перед чем! - глаза Клеопатры сверкнули гневом. - Он подлый и лживый, а люди подлые и лживые не выносят людей благородных и честных, которые самим своим существованием постоянно напоминают о низости подлых людей. В мире, где не было бы людей честных, подлым людям жилось бы намного легче...
   Но я что-то увлеклась сегодня, - внезапно переменив тему, с улыбкой сказала она. - Пришла поговорить о книжной мудрости, а вон куда занеслась!.. Я рада, Нафанаил, что твои занятия столь плодотворны, и благодарна за помощь в приведении библиотеки в порядок. Знания - это то что объединяет и сближает всех нас; во всемирном храме мудрости нет границ и национальностей, на пиру разума все равны.
   Я приглашаю тебя, Нафанаил, вечером на пир в моём дворце, - прибавила она с улыбкой. - Конечно, это не такой пир, который устроили бы наши эпикурейцы, но, надеюсь, ты не будешь разочарован.

***

   С этими словами она удалилась, и я попал на пир Клеопатры, который невозможно забыть. Пир был в огромной открытой галерее, откуда открывался великолепный вид на ночной город, а вдали сиял огонь александрийского маяка, - продолжал Нафанаил. - Все земные владыки могли бы позавидовать убранству зала: на колоннах была развешена драпировка из драгоценного китайского шёлка и персидского бархата; бронзовые светильники искусной работы были украшены фигурами диковинных зверей, на мозаичном полу лежали львиные и тигриные шкуры; кресла и громадный стол были изготовлены из редкого чёрного дерева; на столе стояли блюда и чаши из чистого золота.
   Глядя на эту роскошь, я вспомнил рассказ Плиния о жемчужине Клеопатры. На первом пиру с Антонием царица похвалилась, что легко может потратить десять миллионов сестерциев за обедом. На такие деньги можно было прокормить целую армию, поэтому Антоний лишь усмехнулся, заявив, что один человек не в состоянии за обедом съесть угощений на десять миллионов сестерциев. Тогда Клеопатра велела, чтобы слуги поставили перед нею чашу с уксусом, после чего сняла серёжку с жемчужиной и бросила туда, а жемчуг в серёжке был самым большим во всём свете, замечательным и по-настоящему уникальным произведением природы, - стоимость же его определяли как раз в десять миллионов сестерциев. Когда жемчужина растворилась, Клеопатра выпила чашу, и Антоний проиграл спор.
   Я всегда считал это легендой, но теперь подумал, что Плиний написал чистую правду. Такого человека как Антоний надо было сильно поразить чем-то, чтобы привлечь его внимание; я только не понимал, почему Клеопатра полюбила его: на вид он был типичным солдафоном, грубым по внешности и манерам, к тому же, судя по мешкам под глазами и отёчному лицу, немало пьющим. Он до смешного напоминал мне одного майора, преподавателя на военной кафедре в институте - такого же грубого и пропойного, да ещё малость не в себе...
   Чему вы смеётесь? - спросил Нафанаил, взглянув на меня, потому что я действительно невольно рассмеялся.
   - У нас тоже был такой майор на военной кафедре, и тоже с приветом, - ответил я. - Как-то, чтобы показать, в какой он прекрасной физической форме, этот майор сделал шпагат прямо перед нашим строем, и это была не самая экстравагантная из его выходок.
   - Чему удивляться? - пожал плечами Нафанаил. - Военные все в какой-то степени ненормальные, потому что они должны убивать, что недопустимо для нормального человека. Не важно, во имя чего они убивают, не важно, кого они убивают: убийство есть убийство, какими бы высокими целями оно ни оправдывалось. В средневековье лишали причастия и заставляли каяться рыцарей, убивавших в Святой земле во имя освобождения Гроба Господня, хотя сама по себе цель их действий ни у кого не вызывала сомнений.
   В этом смысле жестокое средневековое общество было честнее современного, которое защищает убийства словесным блудом, а ещё провозглашает героями убийц, многие из которых по-настоящему сумасшедшие. Почитайте мемуары фронтовиков - не ложно-пафосные или прошедшие жёсткую цензуру, а правдивые настоящие мемуары, - и вы убедитесь в этом: на войне нет героев, ибо героизм не может быть связан с убийством. Даже если кто-то спасает товарищей ценой своей жизни, он спасает их для того, чтобы они продолжали убивать. Все пришедшие с войны - все до одного - в какой-то степени ненормальные, некоторые настолько, что не способны вернуться к мирной жизни и становятся опасными для общества.
   Офицеры же поголовно ненормальные, поскольку они не только убивают сами, но и учат убивать и ведут на убийство, а что касается генералов, то это уже серьёзная патология: каждый генерал является потенциальным клиентом психиатрической лечебницы. Если бы они там и находились, мы бы не удивлялись той чуши, которую они несут: чего ещё ожидать от сумасшедших?.. Вы не согласны со мной?
   - Согласен в общем, - уклончиво ответил я. - Но вы рассказывали о пире Клеопатры...
   - Да о пире! - спохватился он. - Я жадно приглядывался к Клеопатре, сидевшей во главе стола, и Антонию, который сидел рядом с ней. Я хотел понять, за что она его полюбила? От него исходила какая-то звериная сила, и в постели он был похож, наверное, на неутомимого зверя, но не может быть, чтобы он привлёк Клеопатру лишь этим, ведь она жила с ним как с мужем и родила ему троих детей.

***

   - Наконец, Антоний поднялся и провозгласил тост за Клеопатру, - продолжал Нафанаил. - Он сказал примерно следующее, я воспроизведу его речь, как запомнил: "Друзья! Мы собрались здесь благодаря милости и щедрости великой царицы Клеопатры. Я знаю, сколь много она значит для вас; скажу, однако, что значит она для меня. Когда я прибыл в Египет, как я представлял себе её? Праправнучка одного из соратников величайшего Александра, - и только! Сестра египетского царя, не примечательного ни в чём; его былая соправительница, не имеющая реальной власти; наконец, она просто женщина, и уже потому достойная внимания не более, чем любая другая из женщин.
   Встретив её, я понял, как ошибался. Подобно Солнцу явилась она передо мною во всём блеске своём, и тогда будто пелена спала с моих глаз. Прозрев, я увидел не просто женщину, а лучшую из женщин, с которой не могла бы сравниться сама Елена Прекрасная, благосклонности которой добивались боги и люди. Венера даровала нашей царице красоту, а Минерва - мудрость. Сколь редким бывает такое сочетание, и сколь дорого оно ценится; когда же соединяется с волей, смелостью, решимостью и другими качествами, более свойственными мужчинам, чем женщинам, надо ли удивляться, что Клеопатру мы считаем богиней, и в Египте ей поклоняются как божеству.
   Однако и на этом не ограничилась щедрость к ней богов: поистине, она - любимица их! Посмотрите на Египет, чем он был ещё недавно и чем стал ныне: страна благоденствует, нищих и обездоленных нет, повсюду правят сострадание и справедливость. Посмотрите также на Александрию, столицу сего славного царства: есть ли более великолепный, просторный и удобный город на земле? В ней находится одно из чудес света, но и сама Александрия - чудо, подобного которому нет на свете.
   Не говорю уже о том, - а это следует сказать, - что здесь сосредоточена вся мудрость мира, сотни тысяч наилучших книг, и сотни умнейших и образованнейших людей со всех концов земли нашли здесь себе приют и место для занятий. Чья в этом заслуга? Спрашивать излишне: Клеопатра - покровительница и вдохновитель наук и искусств, чьё первенство не может оспорить даже Минерва.
   Пришло время сказать и обо мне: я знавал многих женщин и трижды был женат, но ни с одной из них не был счастлив, да простит меня Юнона! Я понял, что такое счастье и любовь, лишь полюбив Клеопатру, - а полюбил её так сильно, что не хочу более знать никаких женщин. Перед богами и людьми она жена моя, но по закону ещё нет; я решил это исправить: в ближайшее время поеду в Рим и разведусь с Октавией, после чего вступлю в законный брак с Клеопатрой.
   Мой заклятый друг Октавий отговаривает меня от этого, но я написал ему: "Что тебе в том, что я живу с моей царицей? Разве ты не спишь то с одной, то с другой женщиной, и тебе нет разницы, с которой из них возлечь, когда тебя томит желание. А Клеопатра не просто женщина на ночь для меня - она жена моя, сама судьба назначила мне её в подруги на веки веков. Я женюсь на ней, пусть хоть небо обрушится на землю!".
   Согласна ли ты выйти за меня замуж, возлюбленная моя, душа моя, сердце и дыхание моё? - он опустился перед Клеопатрой на одно колено и взял её за руку.
   - Я согласна, - ответила Клеопатра, и видно было, что она необыкновенно счастлива.
   Тут началось нечто невообразимое, восторгу гостей не было предела; в городе тоже каким-то образом прознали о предложении Антония, и повсюду появились ликующие толпы с факелами, и даже Александрийский маяк вспыхнул ярче, чем обычно.

***

   - Вот так-то я побывал на пиру Клеопатры, а закончился он восхитительной ночью любви, - сказал Нафанаил. - Рабыни царицы в полупрозрачных одеждах весь вечер порхали вокруг гостей, ненароком касаясь их то плечом, то рукой, то грудью. А когда Клеопатра удалилась с Антонием во внутренние покои дворца, рабыни предались удовольствиям с гостями; женщины же, из числа присутствующих на пиру, либо ушли, либо тоже не отвергли эти ласки.
   Одна из рабынь уделила внимание и мне; она была очень хороша. Мы вышли в сад, лунный свет струился по её волосам, плечам и груди, призрачным потоком омывая все её стройное тело. Она казалась прекрасным мраморным изваянием, видением дивной ночи, когда фантазии и реальность неразделимо смешиваются...
   Ну, не буду, не буду! - прервал он рассказ, заметив моё недовольство. - Пусть это останется только в моих воспоминаниях.
  

Бездны души

  
   Нафанаил сделал знак бармену долить коньяк, но безуспешно: бармен то ли дремал, то ли делал вид, что дремлет.
   - Придётся довольствоваться тем, что есть, - сказал Нафанаил, грустно посмотрев на остатки коньяка в рюмке.
   - Будьте любезны, налейте ещё коньяка! - громко позвал я бармена.
   С непередаваемой гримасой он нехотя подошёл к нам и налил коньку.
   - Принесите уж всю бутылку, чтобы мы вас каждый раз не тревожили, - предложил я, но бармен пробурчал что-то невнятное и удалился за свою стойку.
   - Как же, принесёт он! - сказал Нафанаил. - Говорю вам, он наливает нам дешёвый коньяк под видом дорогого, и по бутылке это сразу будет видно.
   - Бутылку можно и подменить, - возразил я.
   - Если не полениться, - усмехнулся он, - но вы же знаете девиз человечества: получить как можно больше жизненных благ при как можно меньших усилиях.
   - Всего человечества? - переспросил я.
   - Ну, не всего, так значительной его части, - ответил Нафанаил. - Есть, конечно, те кто трудятся в поте лица своего, но и среди них много ненавидящих труд и желающих как-нибудь обойтись без него, если бы это было возможно. "Труд облагораживает человека" - не верьте этому; труд - это проклятие, как верно сказано о нём в Библии. Блаженная праздность - вот истинный идеал, к которому все стремятся, однако мало кто его достигает.
   - Постоянно ничего не делать - скучно, - не согласился я.
   - Отчего же "ничего"? Есть много приятных занятий, приносящих удовольствие, - сказал Нафанаил. - Я всю жизнь мечтал именно о таком времяпровождении, но достиг этого, только начав путешествовать по всеобщей матрице человечества. Хотите послушать о моём очередном путешествии, или уже надоело?
   - С удовольствием послушаю, - ответил я, чувствуя, что мне совсем не хочется возвращаться на холодную остановку и бесконечно ждать автобуса.
   - Прекрасно, - сказал он и вдруг подмигнул мне. - Это всё же лучше, чем стоять на холодной остановке и долго ждать автобуса?
   Я засмеялся:
   - Безусловно! Рассказывайте.

***

   - Я очутился в Риме в начале шестнадцатого века, - Нафанаил провёл рукой по лицу, будто снимая пелену. - Город только-только стал преображаться после многовековой разрухи, и в Ватикане начиналось большое строительство. Когда-то тут находились вилла и сады Агриппины, матери императора Калигулы; позже в этих садах, на склоне Ватиканского холма, Калигула приказал построить ипподром, который при императоре Нероне был перестроен в цирк. Именно здесь проводились казни христиан, и, по преданиям, был казнён и апостол Пётр. Его похоронили возле дороги, а при императоре Константине, когда христианство стало религией Римской империи, над предполагаемой могилой Петра был воздвигнут храм. С тех пор он не однажды переделывался; очередной раз за него решили взяться во время моего пребывания в Риме.
   - Вы, наверное, видели Микеланджело, Рафаэля и Леонардо да Винчи? - спросил я, с удовольствием включаясь в продолжение этой игры (или не игры?).
   - Лишь Микеланджело и то мельком, - совершенно серьёзно ответил Нафанаил. - Все восхищались его "Пьетой", которую он изваял по заказу одного из кардиналов. Римским папой был тогда Александр Борджиа; он тоже был в восторге от "Пьеты" и хотел заключить новый контракт с Микеланджело, но тот отличался неуживчивым характером, к тому же, был обижен слухами о том, что "Пьета" была произведением другого мастера, потому что двадцатичетырёхлетний Микеланджело не мог создать такой шедевр...
   Но мы забегаем вперёд, - спохватился Нафанаил. - Итак, я был в Риме во время правления Александра Борджиа; вы, разумеется, слышали о нём?
   - И немало, - усмехнулся я.
   - Могу себе представить, о нём столько всего насочиняли, - усмехнулся и Нафанаил.
   - Вы хотите сказать, что это выдумки? - не сдавался я.
   - Я не знаю, что вы о нём слышали или читали: я буду рассказывать лишь о том, чему сам был свидетелем, - возразил Нафанаил.
   - Отлично, - согласился я, пряча улыбку.
   Он продолжал:
   - Я жил в Ватикане, подновляя хранившиеся здесь живописные полотна, поблекшие от времени...
   - Вы умеете рисовать? - с удивлением перебил я его.
   - Никогда в жизни не рисовал, то есть в моей нынешней жизни, однако при дворе Борджиа я был художником, и у меня это неплохо получалось, - ответил он.
   - Также как при дворе Соломона вы были неплохим трубачом, а при дворе Клеопатры - библиофилом и полиглотом, - заметил я.
   - А что тут странного? В каждом человеке скрыто немало талантов, надо лишь отыскать их, - сказал он. - Я продолжу... Александр Борджиа был страстным любителем искусства: на "Пьету" он приходил любоваться каждый день, отсылая всех от себя, но для меня делал исключение.
   - Время - наш лучший друг в молодости и злейший враг в старости, - сказал папа при очередном визите, с кряхтением усаживаясь в кресло. - Но, боже мой, какое совершенство! - продолжал он, глядя на "Пьету". Воистину, нет предела человеческому гению! Он бесконечен, как Бог, впрочем, насчет Бога я не уверен... Что ты уставился на меня, будто на помешанного, Нафанаил? Кто, по-твоему, больше знает о Боге, чем глава Церкви? Говорю тебе: как сын идёт дальше своего отца, как талантливый ученик превосходит учителя, так человек превзойдёт Бога, и во многом уже превзошёл.
   - Я не оспариваю это, ваше святейшество, - отвечал я. - Мне лишь странно слышать такое от вас.
   - Однако ты отважен: во-первых, согласился в том, что может считаться величайшей ересью; во-вторых, осмелился сказать об этом мне. Лукав ты или наивен, Нафанаил? - он бросил на меня пронизывающий взгляд.
   - Лукав я или наивен, мои слова не убедят вас, - ответил я.
   Он ещё посверлил меня взглядом, а потом расхохотался:
   - А ведь ты меня выставил глупцом! Правильно: к чему было спрашивать, если ответ ничего не значит? Что же, Нафанаил, я не ошибся в тебе, но остерегись от таких высказываний где-нибудь в другом месте... Ну вот, опять я сморозил глупость: если ты умный человек, тебя не надо предупреждать, а дурака убеждай не убеждай, проку не будет. Но ты не дурак, - нет, не дурак! - скажи же, что думаешь об этом великом творении, - показал он на "Пьету".
   И я рассказал ему, что думаю о "Пьете", но не буду сейчас повторять, потому что дилетанты меня не поняли бы, а знатоки сочли бы дилетантом.

***

   Я улыбнулся:
   - Я-то как раз дилетант, так что ваша предосторожность оправдана. Но всё же странно, что папа так вольно высказался о Боге.
   - В Александре Борджиа было слишком много человеческого, значит, он не мог быть слепо верующим, - убеждённо сказал Нафанаил. - Всякая религия - это попытка вернуть людей в животное состояние, хотя на словах она провозглашает обратное. Но подумайте сами: животные не грешат, их поведение подчинено законам природы, в которых нет понятия греха, - грешит только человек и грешит именно потому, что он человек. Грех является расплатой за разум: если бы человек был неразумен, на земле не было бы зла, как не было его до появления человека. В этом смысле религия права: превращая человека в неразумное существо, подчинённое строгим законам, она лишает его возможности грешить, но она всё равно не в силах уничтожить в нём человеческое. История религиозных учений полна примеров яростной борьбы со всякого рода отступниками, смутьянами, нарушителями заповедей, потому что ни одной религии не удалось и никогда не удастся вытравить человеческое в человеке.
   Это доказывает, что избавление от греха не в том, чтобы вернуться в животное состояние, но в том, чтобы человеку осознать свою человечность во всём её многообразии, - и затем, отбросив худшее в себе, обратиться к лучшему. Вот тогда он станет подлинным "царём природы", куда выше по своему положению, чем какой-либо Бог, являющийся мечтой об идеале на определенном историческом этапе, либо просо бесплотной абстракцией.
   Папа же, Александр Борджиа, осознал в себе человечность, и она была многообразна в нём, но сил на то, чтобы отбросить худшее, у него не хватало, напротив, он будто упивался этим худшим, не веря в добродетель и предпочитая ей пороки. У каждого из нас есть своё чудовище в душе, большее или меньшее: у одних оно дремлет всю жизнь и лишь изредка даёт знать о себе; у других - вырывается наружу и предстаёт во всём своём безобразии. Фрейд называл этих чудовищ "демонами эго"; созданный им психоанализ должен был понять, как они появляются. С Фрейдом можно спорить во многом, но в одном он безусловно прав: общественное влияние не способно победить "демонов эго" - марксизм наивно полагал, что лучшее общество создаст лучшего человека, но все подобные эксперименты провалились. Только сам человек может постичь себя, что, впрочем, далеко не ново, и сделать свой выбор между демонами и ангелами.
   У иных, однако, получается служить и ангелам и демонам - именно таков был Александр Борджиа. Это далеко не единственный пример в истории, но один из самых ярких.
   - С нетерпением жду продолжения вашего рассказа! - рассмеялся я.
   - Я рад, что мне удалось вас заинтересовать, а то сперва вы сидели с такой кислой миной, - улыбнулся Нафанаил. - Что же, слушайте...
   - ...Ты прав, Нафанаил, - сказал мне папа. - "Пьета" духовна и чувственна одновременно. Посмотри на Деву Марию - это молодая красивая женщина, чье лицо и тело совершенны и привлекательны. Христос тоже показан во плоти и даже обнаженным, но тело его безжизненно. А какая достоверность смерти: знаешь, у нас ходят слухи, что Микеланджело убил натурщика, чтобы добиться столь сильного впечатления!
   - Но "гений и злодейство - две вещи несовместные", - вспомнил я подходящие к случаю строки.
   - Ну уж нет! - возразил папа. - Гений стоит выше общих представлений о добре и зле: возможно, выше самого Бога. Скажи по правде, если Микеланджело действительно убил натурщика, чтобы создать величайшее произведение, которое будет вечно восхищать людей, разве он не достоин оправдания?
   - Меня больше интересует, мог ли он убить? - вместо ответа сказал я.
   - О, ты не знаешь всех бездн человеческой души! - воскликнул папа. - В этом твоё счастье, однако я заглядывал в эти бездны и видел, какие страшные чудовища прячутся в них.
   Я невольно подумал, что Борджиа говорит о себе и своей семье, и он угадал мои мысли.
   - Что ты прячешь глаза? - сказал он. - Тебе, конечно, известно, что рассказывают обо мне и моих детях? Наши деяния столь густо обросли сплетнями, что трудно докопаться до истины; да, мы грешны, но кто не грешит, тот не кается, а кто не кается, тот впадает в гордыню. Мы люди и уже поэтому грешны, но мы несём ещё тяжёлое бремя власти: я - над христианской церковью, мой сын Чезаре над всей страной, - во всяком случае, он этого добивается; другие мои дети помогают нам.
   Чем выше положение, тем больше грех: нет ни одного безгрешного правителя - вся разница лишь в том, во имя чего грешат и что этим добиваются. Даже праведный царь Соломон был грешен, недаром он построил великий Храм во искупление грехов.
   - Я помню: я присутствовал при открытии Храма, - машинально сказал я.
   - То есть как? - спросил папа, с подозрением глядя на меня.
   Я понял, что проговорился:
   - В фигуральном смысле, конечно, ведь с тех пор прошло столько времени.
   - Ты странный человек, Нафанаил, - папа покачал головой, - но ты мне нравишься. Завтра будешь на празднике? Приходи, не пожалеешь: юбилейный год мы отметим со всей пышностью - шутка ли сказать, тысяча пятьсот лет рождения Христа!

***

   - На праздник в Рим приехали тогда тысячи и тысячи людей: говорили, что их в пять раз больше, чем коренных жителей, - продолжал Нафанаил. - Все хотели побывать в главных храмах и прикоснуться к святым реликвиям; для того чтобы не было давки, папа приказал проложить широкую улицу, которая вела к Ватикану - её назвали "Виа Алессандрина" по имени папы.
   Все гостиницы и постоялые дворы были заняты, и римляне брали большие деньги за сдачу жилья внаём. Для проституток, воров и бандитов это было золотое времечко - их и без того в Риме хватало, а теперь они трудились без устали; дошло до того, что ограбили французского посла. Пойманных на воровстве вешали без долгого разбирательства, по несколько человек сразу: однажды виселица, на которой вздёрнули восемнадцать человек, не выдержала их тяжести и упала.
   Но больше всего поразил нас случай с одним лекарем. К нему обращались за помощью заболевшие паломники, а он убивал их, рассудив, что приезжих никто не хватится, а деньги, которыми паломники запаслись на дорогу, пригодятся ему самому. Тем не менее, кто-то из паломников, потеряв своего товарища, обратился в полицию, которая выяснила, чем занимается предприимчивый врач. Он был повешен на радость толпе, кричавшей: "Всех их туда, лекаришек! Обманщики, шарлатаны, убийцы, - только и умеют, что деньги с нас тянуть!".
   В самый день праздника в городе было столпотворение: всем хотелось увидеть папу, который на "Виа Алессандрине" давал отпущение грехов и отеческое благословление "Urbi et Orbi" - "Городу и Миру". Но наиболее ярким зрелищем была процессия герцога Чезарио, папского сына: в ней было одиннадцать золочёных колесниц, изготовленных по образцу тех, на которых в древности ездили римские императоры, и украшенных аллегорическими картинами побед Юлия Цезаря - намёк на имя Чезаре, означавшее "Цезарь". На колесницах был помещён девиз "Aut Caesar, aut nihil" - "Или Цезарь, или ничто", принадлежавший когда-то Цезарю и взятый теперь Чезаре. Он, ехавший на первой колеснице, был одет в чёрные шелка и бархат; на груди его сиял золотом и бриллиантами орден Святого Михаила.
   Проезжая через толпу, Чезаре швырял ей серебряные монеты, из-за которых возникла драка и кого-то забили до смерти; толпа, однако, неистово ревела: "Слава Чезаре! Слава великому Чезаре!".
   После этой процессии начался карнавал, который, помимо обычных увеселений, включал в себя новые забавы: скажем, гонки, где в беге состязались то старики, то горбуны, то городские евреи, которых папа особым распоряжением обязал выставить участников для этого потешного забега.
   Были и скачки на конях, на ослах и на волах, а в придачу к этому организовали бои с быками - любимую забаву папы, который был родом из Испании. Чезаре в ходе этих боёв спрыгнул на арену и собственной рукой сразил пять быков, одного за другим, а последнему из них одним ударом меча отрубил голову; при виде этих подвигов толпа бесновалась от восторга.
   Чезаре было около двадцати пяти лет, он был красив, прекрасно сложен, силён, ловок и отважен; говорили, что он знает пять языков, а по образованию и начитанности его мало кто может превзойти во всей Италии. Ему приписывали, однако, и всевозможные злодеяния, но при этом всегда находили оправдания для них; флорентинец Макиавелли посвятил ему книгу "Государь".
   Чезаре был любимцем народа: все толковали о том, что именно он должен стать следующим папой, когда Александр отойдёт в лучший мир. Вскоре папа действительно чуть не покинул нас: непрерывно идущие праздники сильно утомили его, а однажды и вовсе случилась беда - зима было тёплой и дождливой, и во время сильного дождя в папских покоях обрушился потолок. Папу спасло только то, что один из потолочных брусьев застрял поперёк комнаты, и на него упала основная масса обломков; папу, израненного, но живого, извлекли из-под кучи штукатурки и прочего мусора.
   Это, по-видимому, напомнило папе о бренности человеческой жизни и навело на мысли о приготовлении Чезаре на роль преемника, - во всяком случае, через короткое время в папском дворце была проведена пышная церемония, которая должна была возвеличить Чезаре и утвердить его значение. Я был на ней в качестве зрителя - там-то мне довелось увидеть Микеланджело, а после состоялся примечательный разговор с папой.

***

   На этой церемонии папа был в полном парадном облачении, - продолжал Нафанаил. - Чезаре, приблизившись, встал на колени и, по обычаю, поцеловал папскую туфлю. Но когда он поднялся, папа Александр, уже в нарушение обычая, приветствовал Чезаре самым сердечным образом: он его обнял и расцеловал.
   Тут же во всеуслышание была прочитана грамота, в которой Чезаре назначался главнокомандующим папских войск, ему даровалось почётное звание гонфалоньера Церкви, то есть её знаменосца. Буквально было сказано: "Благослови, Господи, гонфалоньера Церкви, присутствующего здесь, ибо мы уверены, что ты, Господь, возвёл его в эту степень для нашего спасения". Дальше следовало перечисление великих библейских героев, вроде Самсона и Гедеона, по стопам которых новый гонфалоньер должен был последовать, а после этого Чезаре облекли в особый плащ и вручили ему два знамени, одно - с гербом Борджиа, другое - со скрещенными ключами, символом папства.
   Затем Чезаре получил жезл главнокомандующего и принёс его святейшеству положенную в таких случаях клятву верности и повиновения. В ней было сказано, что новый гонфалоньер клянётся быть неизменно верным Святому Престолу, и специально подчёркивалось, что он, Чезаре, клянётся "никогда не поднимать руки с целью убить или ранить его святейшество и никому и никогда не откроет его секреты".
   В ответ Александр вручил своему сыну Золотую Розу, высшую награду папства, и сказал ему: "Возьми же этот цветок, символ радости и корону святых, ибо ты, дражайший сын мой, обладаешь не только благородством, но и властью и добродетелью!".
   На церемонии присутствовали кардиналы и многие должностные лица из окружения папы; кроме него самого и Чезаре, общее внимание было обращено на Лукрецию, дочь папы Александра и, соответственно, сестру Чезаре. Она была обворожительна, её считали самой красивой девушкой Италии, а может быть, всей Европы.
   Лукреция была среднего роста, отлично сложена; лицо продолговатое, нос правильный, волосы золотистые, глаза скорее серые, чем голубые, необыкновенно ясные, с белоснежными белками. Когда она улыбалась, были видны её ровные крепкие зубы; у неё была красивая стройная шея и великолепный бюст. Она была всегда приветливой, доброжелательной и весёлой; прекрасно изъяснялась, блистала остроумием и меткими замечаниями по самым разным предметам.
   Все мужские взоры были обращены к ней; смотрел на неё и я, но при этом вспоминал ходившие по Риму слухи об инцесте: любовной связи Лукреции с Чезаре и папой Александром. Неужели это правда, неужели это ангельское создание, с которой художники писали образы Мадонны, предавалась преступной любви с братом и отцом? Мне не хотелось в это верить, тем более, что здесь же присутствовал муж Лукреции: он явно был счастлив и гордился женой; в то же время в обращении папы и Чезаре с ней не проявлялось чего-то особенно нежного. О любовных похождениях отца и сына Борджиа немало было известно, но Лукрецию нельзя было упрекнуть в распущенности, однако, кто знает - чужая душа потёмки...
   Так думал я, стоя на этой церемонии, которая довольно быстро окончилась. Кардиналы и должностные лица разошлись, а меня пригласили в малую столовую папского дворца. Придя туда, я увидел столы, расставленные буквой "П"; во главе сидели папа Александр, Чезаре и Лукреция с мужем, на остальных местах всякий люд. Это был домашний неофициальный обед, на который папа мог приглашать кого угодно.
   В еде и вине недостатка не было; гости вели себя вольно, в зале стоял шум, но все прислушивались к тому, что говорилось за папским столом. Вначале там шёл разговор о каких-то пустяках, причём, папа много шутил и смеялся. Затем заговорили об искусстве, о планах перестройки Ватикана, и папа обратился к одному из гостей:
   - А что ты думаешь об этом, Буонарроти? Ты молод, но уже показал себя выдающимся мастером; нам интересно твоё мнение.
   Тот, к кому обратился папа, встал, - и я увидел Микеланджело.

***

   - Многое я бы дал, чтобы увидеть Микеланджело воочию, - перебил я Нафанаила. - Каким он был?
   - То есть внешне? - переспросил Нафанаил. - В общем, таким же, как его обычно изображают. Он был низкого роста, не больше ста шестидесяти сантиметров. Круглая голова, лоб с сильно выраженными надбровными дугами; чёрные, слегка курчавые волосы. Глаза светло-карие, широкий прямой нос с горбинкой, глубокие складки от ноздрей к уголкам рта, слегка оттопыренная нижняя губа. Лицо широкоскулое, щёки впалые; редкая негустая борода.
   Определённо не красавец, но весь его облик, манера держаться и говорить вызывали уважение и даже некоторый страх. От него исходила какая-то непонятная сила или энергия - называйте, как хотите, - которая влекла и подчиняла вас; я заметил, что женщины, находящиеся в зале, во все глаза глядя на Микеланджело, стали поправлять причёски, улыбаться, некоторые облизывали губы; были и те, кто непроизвольно раздвинули ноги под юбками.
   - Да, женщины чувствуют гениальность, и она возбуждает их, - усмехнулся я. - У меня был приятель самой невзрачной внешности, но наделённый стихотворным талантом, - так, поверите ли, женщины млели от его стихов, и ему отбоя не было от женского внимания.
   - Вот-вот! - сказал Нафанаил. - А тут сам Микеланджело, о гениальности которого уже шла молва по всему Риму! Если бы он захотел, то мог бы утонуть в женских ласках, но нрав его был другим: поговаривали, что Микеланджело предпочитает мужчин, но мужчины ли, женщины ли не играли большой роли в его жизни - его страстью было искусство.
   Итак, вот что он ответил папе Александру:
   - Рим был когда-то центром земного мира, а теперь это тень былого величия, но здесь находится глава Церкви, здесь Святой Престол, место расположения которого должно быть таким величественным, чтобы оно больше напоминало божественное творение, а не людское. В своё время царь Соломон воздвиг подобный храм в Иерусалиме; уже много веков нет этого храма, так пусть же тут, в Риме, будет создан храм ещё более великолепный.
   - Но это потребует громадных затрат, - с сомнением сказал папа. - Да и удастся ли нам построить храм более величественный, чем храм Соломона?
   - Не беспокойтесь, что вы можете поставить цель слишком высоко и потерпеть неудачу: будьте обеспокоены, что вы поставите её слишком низко и добьётесь успеха, - сказал Микеланджело. - Тот, кто привык сопровождать, никогда не будет впереди. Я молю Господа, чтобы я всегда желал большего, чем могу сделать.
   Чезаре с одобрением посмотрел на него и шепнул что-то его святейшеству.
   - А ты взялся бы за постройку такого храма? - спросил папа у Микеланджело.
   - Я бедный и мало стоящий человек, который трудится над тем искусством, которое дал мне Бог, - ответил Микеланджело.
   - Унижение паче гордости, - сказал папа. - Ты необычный человек, Микеланджело Буонарроти!
   - Осмелюсь утверждать, что любой мастер, который не имеет ничего необычного в своей личности, никогда не станет превосходным талантом, - с подобием улыбки ответил Микеланджело.
   Чезаре снова что-то шепнул его святейшеству.
   - А какими картинами ты украсил бы стены наших строений? - спросил папа. - Наш предшественник, его святейшество Сикст Четвёртый, отстроив большую капеллу, поручил её роспись твоему соотечественнику Боттичелли, а также Пинтуриккьо и другими славным мастерам. Видел ли ты их росписи?
   - Боттичелли и Пинтуриккьо - большие мастера, но я бы сделал всё по-другому, - ответил Микеланджело. - Сотворение мира и Страшный суд - вот альфа и омега земной ипостаси: между ними заключено всё человеческое бытие. Конец света неотвратим, но люди продолжают грешить и предаваться преступным страстям - разве не видно в этом высшей божественной комедии? "Мир - в слепоте. Постыдного урока из власти зла не извлекает зрак. Надежды нет, и всё объемлет мрак, и ложь царит, и правда прячет око".
   - Это твои стихи? - удивился папа. - Недурно...
   - Не далее как вчера я беседовал с одним учёным поляком, приехавшим на торжества, - не слушая его, продолжал Микеланджело. - На диспуте он доказал, что Земля не является центром мироздания: это всего лишь одна из многих планет и она сама кружится вокруг Солнца.
   В зале раздался шум:
   - Какая чушь! Но это же ересь! Кто этот еретик?..
   - Если Земля лишь одна из планет, - не обращая внимания на шум, продолжал Микеланджело, - значит, и мы не центр мироздания, а только грешные существа, подверженные многим порокам. Вот это всё я изобразил бы на своих росписях, беспощадно и зло, ибо не знаю, что лучше - зло ли, приносящее пользу, или добро, приносящее вред.
   Чезаре встал и захлопал в ладоши; за ним нехотя подняли все присутствующие мужчины, за исключением папы, и тоже стали хлопать, впрочем, и папа не остался в стороне от этого; Лукреция приветливо улыбалась Микеланджело.
   Он неловко поклонился и, дождавшись тишины, сказал:
   - Засим, с вашего позволения я удаляюсь. Я чувствую себя хорошо, только тогда, когда я с долотом в руке; искусство ревниво, оно требует, чтобы человек отдавался ему целиком.
   Папа издали благословил его; Микеланджело ушёл. Обед продолжался, на нём не было больше ничего интересного, зато после обеда состоялся один из "вечеров" Борджиа, молва о которых шла по всей Европе. Дамы покинули зал, - впрочем, кое-кто из них предпочёл остаться, - и сюда были допущены куртизанки. Говорят, что венецианские куртизанки превосходят всех прочих: не знаю, я не имел опыта общения с ними, но могу сообщить как очевидец, что римские очень изобретательны по части всяческих утех.
   Не стану распространяться о том, что происходило на этом вечере, скажу только о соревновании по "любовным атакам", как называл их папа Александр: он считал, сколько раз каждый из мужчин вступил в плотскую связь. Победил, конечно же, Чезаре, который получил особый приз.

***

   Нафанаил допил свой коньяк, допил и я, а потом повторил:
   - Счастливый вы человек - видели Микеланджело! Однако мне всегда казалось, что это сумрачный гений.
   - Скорее, страдающий: он высокой ценой расплачивался за свою гениальность, - сказал Нафанаил. - Так и должно быть: в мире за всё надо платить, а человек, поскольку он выше всех природных тварей, должен платить и наивысшую плату. Он платит за глупость и ум, за невежество и знания, за жестокость и милосердие, за бедность и богатство, - и так далее, и так далее! Даже самый счастливый человек не освобождён от платы, поскольку и за счастье надо платить. Можно ли не платить за всё это? Можно, если не быть человеком.
   - Стало быть, бесконечная борьба добра со злом, а арена - душа человеческая? Прав был Достоевский? - философски заметил я.
   - Всё в мире бесконечно, в том числе и мы, - пожав плечами, сказал Нафанаил. - Мы состоим из миллиардов бесконечных частиц, поэтому человек - это бесконечность в бесконечности, а значит, мир внутри нас нисколько не меньше, чем мир снаружи, ибо не может быть бесконечности меньше или больше другой бесконечности. Говорят, что каждый человек - это Вселенная, так оно и есть; но он даже выше неодушевленных Вселенных, так как помимо общих для всех Вселенных законов, в каждом человеке существует свои собственные законы. Какое величественное и трагическое зрелище представляет собой человеческое сообщество: миллионы Вселенных, дополняемых или разрушаемых друг другом! Что там космический хаос по сравнению с этим!
   - За это надо выпить, - заключил я. - Пожалуйста, налейте нам! - окликнул я бармена.
   С тяжелейшим вздохом он подошёл к нам и поставил на стол полупустую бутылку.
   - Видите, не такой уж плохой коньяк, - показал я Нафанаилу на этикетку.
   - Успел перелить, - уверенно сказал Нафанаил. - По крайней мере, не придётся звать его каждый раз... Что же, выпьем!..
  

Триумф разума

   - Вы действительно никуда не торопитесь? - спросил Нафанаил, когда мы выпили. - Мне хотелось бы рассказать вам ещё одну историю из своих путешествий.
   - Охотно послушаю, - сказал я, всё более расслабляясь по мере выпитого.
   - Порой так хочется рассказать о них, но ведь надо быть осторожным, а то примут за сумасшедшего, - пояснил Нафанаил.
   - Это да, - согласился я. - Но здесь кроме нас и полусонного бармена никого нет, так что валяйте.
   - Спасибо, - кивнул он. - Я хотел рассказать о том, как побывал во Франции накануне Великой революции...
   - Наверное, повидали Людовика Шестнадцатого и Марию-Антуанетту? - вставил я.
   - Как вы догадались? - взглянул на меня Нафанаил.
   - Это было несложно, - махнул я рукой, - Но продолжайте.
   - Да, я повидал Людовика и Марию-Антуанетту, - подтвердил он. - Они жили тогда в Версале: точнее, там жил Людовик, если говорить о Версальском дворце, а Мария-Антуанетта почти всё время проводила в одном из дворцовых строений - Малом Трианоне - и построенной рядом "деревушке королевы".
   - Да, да, знаю, читал: Версальский дворец был мало приспособлен для комфортного проживания, - вставил я.
   - Лучше сказать - совсем не приспособлен, - ответил Нафанаил. - Людовик Четырнадцатый, король-солнце, строил его вовсе не для удобства своих придворных, а чтобы показать пышность и величие королевской власти, а заодно держать при себе, под постоянным наблюдением строптивую аристократию. Во дворце было более двух тысяч комнат, где размещались дворянские семейства со своими слугами, и это не считая сотен слуг самого короля. Дворец был переполнен, слуги часто спали на полу перед хозяйскими покоями. Роскошно отделанные двери невыносимо скрипели и плохо закрывались; окна имели щели, из которых немилосердно дуло, так что по всему дворцу гуляли сквозняки, при этом большую часть каминов невозможно было растопить.
   Добавьте ставшее притчей во языцех полное отсутствие туалетов, поскольку при строительстве его подразумевалось, что ночные горшки и судна будут выносить и опорожнять в выгребные ямы всё те же слуги. Никому не пришло в голову, что если при короле и членах его семьи слуги находились постоянно, то придворные не могли вечно водить их за собой, да ещё снаряжённых сосудами для отправления естественных надобностей. В результате, придворные испражнялись где придётся: в лучшем случае, в парке, в худшем - прямо во дворце, в каких-нибудь укромных уголках. Дворцовые уборщики постоянно вычищали подобные уголки, но полностью убрать за двумя тысячами человек, вынужденными каждый день справлять там нужду, было невозможно. Запахи в Версале стояли не самые хорошие, хотя их пытались хоть как-то перебить крепкими душистыми одеколонами.
   При Людовике Шестнадцатом, муже Марии-Антуанетты, дворец немного привели в порядок - главным образом, за счёт сокращения количества проживающих, - однако он по-прежнему оставался, в сущности, великолепно украшенной тюрьмой, к тому же, со строгим уставом, то есть этикетом. Надо ли удивляться, что Мария-Антуанетта, весёлая и живая по своей натуре, очень чистоплотная, любящая комфорт во всех отношениях, терпеть не могла Версальский дворец, предпочитая ему находящейся в здешнем парке небольшой, но уютный Малый Трианон. Это здание было построено ещё Людовиком Пятнадцатым сначала для его любовницы маркизы де Помпадур, а после её смерти для следующей фаворитки - графини Дюбарри; наконец, Людовик Шестнадцатый передал Малый Трианон своей жене, когда стал королём.
   Тут были все удобства, которые знали в восемнадцатом веке; помимо прочего, здание было спроектировано так, чтобы по мере возможности свести до минимума контакт гостей и прислуги. Например, предполагалось устроить передвижные обеденные столы: прислуга должна была сервировать их в подсобных помещениях, а затем столы механическим лифтом поднимались бы в столовую.
   Мария-Антуанетта могла жить в Малом Трианоне так, как ей хотелось, совершенно не заботясь об этикете, но и этого было мало для неё. Все образованные люди увлекались идеями Жан-Жака Руссо, и королева не была исключением из общего правила.

***

   - По-моему, в его идеях до сих пор есть немало привлекательного, - глубокомысленно изрёк я. - Мне когда-то они тоже очень нравились.
   - Да что вы? - Нафанаил с интересом посмотрел на меня. - Чем же, позвольте спросить?
   - Я не согласен с Вольтером, что идеи Руссо вызывают желание ходить на четвереньках, - польщённый его вниманием, глубокомысленно произнёс я. - Он отвергал не цивилизацию как таковую, а лишь создаваемые ею искусственные потребности. Мы хотим ещё, ещё и ещё, а много ли нам надо на самом деле? Только тот, кто не одержим искусственными потребностями, счастлив, потому что ни в чём не знает недостатка. Таким образом, отказ от излишеств, простота во всём - вот истинный залог счастья, говорил Руссо. Но не об этом ли говорил и Эпикур, которого вы недавно упомянули? В жизни есть простые радости, которых никто не может у нас отнять; всё остальное ложное и лишь усложняет нашу жизнь.
   - А вы пробовали жить по заветам Руссо, или это чисто теоретические рассуждения? - поинтересовался Нафанаил.
   - Пробовал, но меня ненадолго хватило, - честно признался я. - Соблазны цивилизации оказались слишком привлекательными. Но я знаю людей, которые отказались от всего лишнего и тем счастливы. Существует даже специальное словечко "дауншифтинг", то есть "снижение оборотов", - это когда живут ради себя, а не ради чужих, навязанных целей. Дауншифтеры порой уезжают подальше от суеты, живут на лоне природы, довольствуясь только самым необходимым. Иногда они создают нечто вроде коммун, где проживают все вместе, но каждый сам по себе, не вторгаясь в личное пространство друг друга.
   - Замечательно, - сказал Нафванаил. - Жан-Жак Руссо был бы доволен.
   - Ну и конечно, я согласен с Руссо в том, что касается общественных отношений, - продолжал я. - Он писал, что современное ему общество полно бессмысленных предрассудков, пороков и бедствий, - увы, картина мало изменилась с тех пор! А в чём причина? В том, что верховная власть в государстве должна принадлежать всему народу, а не отдельным лицам, при этом закон как выражение общей воли выступает гарантией личности от произвола власти.
   Наконец, Руссо писал о сменяемости власти, непременном ограничении срока её полномочий, чтобы пресечь её возможные злоупотребления, а в худшем случае, деспотическое правление. Я бы добавил, что деспотизм даже гению не под силу, потому что никто не может объять необъятное, как говорил Козьма Прутков, однако при деспотизме верховный правитель, подобно господу-Богу, должен быть вездесущим, - и, разумеется, деспот не может вытерпеть, чтобы около него находились те, кто превосходит его, иначе какое же он божество? Как результат, деспота окружают ничтожества, которые вытравливает всё честное, думающее, совестливое. Низменные инстинкты, пошлость, тупость, ложь становятся нормой жизни.
   Самое же худшее, если какое-нибудь ничтожество, по капризу судьбы поднявшееся на самую вершину власти, начнёт вытворять бог знает что: отдаст страну на разграбление своим подельникам, жестоко подавит всякое инакомыслие, - даже начнёт какую-нибудь бессмысленную, никому не нужную войну во имя своих амбиций... Разве это не так? - взглянул я на Нафанаила.
   - Браво! - сказал он. - Вы забыли упомянуть о социальном равенстве, к которому призывал Руссо, без чего общество не может быть крепким, ибо будет раздираться завистью и злобой.
   - Само собой, это известно ещё с древних времён, - кивнул я.
   - За это надо выпить, - ну, будем здоровы! - Нафанаил поднял свою рюмку.
   - Будем, - согласился я...

***

   - Теперь вернёмся к моему рассказу, если не возражаете? - спросил Нафанаил.
   - Вернёмся, - согласился я.
   - Итак, Мария-Антуанетта увлекалась идеями Жан-Жака Руссо, - сказал Нафанаил. - Для того чтобы жить на лоне природы, довольствуясь простыми сельскими радостями, она решила построить деревушку ряжом с Малым Трианоном. Место было выбрано прекрасно: тут же за лесочком была настоящая деревня с высокой церковью, видной из деревушки королевы, так что создавалась иллюзия настоящего сельского поселения.
   В самой деревушке был устроен живописный пруд, а вокруг него построены домики под соломенными крышами, совсем как крестьянские, только крыши эти были на самом деле из надёжной дорогой черепицы, а уж сверху покрыты соломой для виду. Фасады расписали так, чтобы они выглядели как можно более старыми: будто бы они имели осыпающуюся штукатурку и видные сквозь неё, потемневшие от времени деревянные стены. Впрочем, внутри домики очень мало напоминали крестьянские избы: здесь были паркетные полы, зеркала и камины.
   Около каждого дома имелись грядки, где высадили настоящие овощи и ягоды: савойскую и цветную капусту, артишоки, чёрную фасоль, зелёный горошек и клубнику. Также посадили кусты малины и смородины, сливу, грушу, вишню, персик, абрикос и виноград. По просьбе Марии-Антуанетты часть земель отвели под настоящие пашни, для чего привезли плодородную землю, а неподалёку расчистили место под пастбище для домашнего скота: разумеется, все тяжёлые работы должны были выполнять крестьяне из близлежащей деревни. Королева, однако, время от времени тоже бралась за мотыгу и лопату и с интересом приходила посмотреть, как доят коров и стригут овец, при этом она наряжалась крестьянской девушкой.
   В королевскую деревушку допускались только избранные гости: также как в Малом Трианоне, этикет здесь не соблюдался. Все гости должны были носить простую одежду без украшений, - вот только от глубокого декольте королева отказаться не смогла, поскольку у неё были красивая шея и грудь. Благодаря Марии-Антунетте мода на простую одежду разошлась по всему Парижу, а потом по всей стране - женщины перестали носить пышные платья с турнюрами и кринолинами, их одеяния стали напоминать античные туники.
   Жизнь в королевской деревушке протекала весело и беспечно: в хорошую погоду Мария-Антуанетта гуляла со своими гостями, во время дождя играли в бильярд или в нарды. Постоянно устраивались музыкальные или театрализованные представления, на которых Мария-Антуанетта нередко выступала сама, предпочитая роли пастушек. Если случались танцы, она требовала, чтобы все плясали в крестьянских традициях.
   Такая простая деревенская жизнь требовала, однако, больших денег: говорили, что обустройство "деревушки королевы" обошлось в пятьсот тысяч ливров - четвёртую часть всех доходов короля, - и ещё тысячи ливров тратились на поддержание её в порядке. В Париже даже появилась поговорка: "Нет ничего дороже простоты", а про саму Марию-Антуанетту рассказывали ужасные вещи - якобы она устраивает в "деревушке" разнузданные оргии и изменяет королю со своим любовником, красавчиком-шведом графом Хансом фон Ферзеном. Утверждали также, что в этих плотских развлечениях участвует её ближайшая подруга герцогиня Иоланда де Полиньяк, "маленькая По", как её называли в Париже.
   Понятно, что мне очень хотелось побывать в королевской деревушке, и однажды моя мечта сбылась: очень важный лакей в пышной ливрее принёс мне послание, написанное на гладкой дорогой бумаге с золотыми вензелями. Меня приглашали завтрашним вечером посетить "деревушку королевы", при этом подчёркивалось, что форма одежда должна быть самая простая, в стиле "наших добрых крестьян". С нетерпением дождавшись следующего вечера, я оделся подобающим образом и отправился в Версаль.
   На пути к Малому Трианону меня неоднократно останавливали патрули для проверки, последнюю я прошёл уже при входе в "деревушку". "Да, отделиться от мира нелегко, - подумалось мне. - Простота действительно требует немало усилий".

***

   В королевской деревушке меня отвели на лужайку возле пруда, где была выстроена небольшая сцена с занавесом. Здесь же был оркестр, а для гостей стояли скамьи, на одну из которых я и уселся, - продолжал Нафанаил.
   Началось представление. Оно было незамысловатым, но приятным как по виду, так и по музыке. Скромная пастушка, - ею была, конечно же, королева, - выпасала овечек на лугу; овечки были настоящими, тщательно подстриженными и от них пахло духами. Пастушка пела песенку о том, что лесные птицы, щебечущие в тени зелёных листьев, более пленяют наш слух, чем их городские сёстры, сидящие в раззолочённых клетках.
   Тут появился пастушок, а среди зрителей пронёсся шёпот: "Ханс фон Ферзен!". Пастушок стал петь песню об упоительной любви на лоне природы:
  
   Приди ко мне, и стань моей!
   Так насладимся мы полней
   Красой долин, полей, лугов,
   Крутыми склонами холмов.
  
   На камни сядем у реки,
   Где кормят стадо пастушки.
   И птиц весёлый хоровод
   Нам мадригалы пропоёт.
  
   Постель из роз сплести готов,
   Букет из тысячи цветов,
   Накидку из лесной травы,
   И плащ из миртовой листвы.
  
   Пастушка вначале от смущения закрыла личико руками, но песенка пастушка была столь сладостной, что она взглянула на него и ответила другой песенкой, в которой призналась в своих пробудившихся чувствах. Затем они запели вместе:
  
   Очи в очи, рядом
   Мы сядем, склонены,
   И ты проникнешь взглядом
   До сердца глубины, -
   Оно ж полно одной
   Любовью и тобой.
  
   Затем их скрыла зелёная листва, принесённая актёрами, одетыми фавнами и нимфами, а когда её убрали, на сцене пастушка осталась одна и довольно смело пропела:
  
   Мне любовь дарит отраду,
   Чтобы звонче пела я.
   Я заботу и досаду
   Прочь гоню, мои друзья.
   И от всех наветов злых
   Ненавистников моих
   Становлюсь ещё смелее -
   Вдесятеро веселее!
  
   Прозвучали последние звуки музыки, королева изящно поклонилась; гости захлопали: "Мило, очень мило! Браво!".

***

   По окончании представления нас пригласили в королевский домик на дружеский ужин. "Дружеским ужином" называлось застолье, состоящее из самых изысканных угощений и вин, - пояснил Нафанаил, - впрочем, тут были ещё молоко, творог и сливки с фермы королевы, а также клубника с её огорода.
   Рядом с Марией-Антуанеттой сидели Ханс фон Ферзен и герцогиня Иоланда де Полиньяк - я сразу узнал её по карикатурам в памфлетах, которые из-под полы, но достаточно свободно продавали по всему Парижу. Судя по этим памфлетам, она была чудовищем разврата и состояла в противоестественной любви с королевой. Последняя якобы была так довольна своеобразными услугами "маленькой По", что покрыла её огромные долги в четыреста тысяч ливров, предоставила ей тринадцатикомнатные апартаменты в Версале и личный коттедж в "деревушке королевы".
   Однако глядя на герцогиню, я не мог поверить, что памфлеты о её развратности правдивы. Я видел перед собой очень привлекательную, пленительную женщину лет тридцати, белокожую, с голубыми томными глазами, с ангельской улыбкой и мелодичным голосом; она говорила умно и весело, поражая оригинальностью своих суждений. Разговор за столом вообще был непринуждённым, он легко переходил с одной темы на другую, ни на чём долго не задерживаясь и избегая какой-либо серьёзности.
   В самый разгар ужина в гостиную вошёл крепкий человек высокого роста; в чертах его широкого лица было что-то испанское, а нос был крупным и мясистым. Высокий человек поцеловал руку королевы и уселся около Иоланды де Полиньяк; мне показалось, что я тоже видел его на карикатурах - неужели это был сам король?..
   - Почему вы опоздали, дорогой Луи? - запросто обратилась к нему Иоланда. - Разве можно опаздывать к ужину с вашим-то аппетитом? Смотрите, как бы ни пришлось лечь спать на пустой желудок!
   - Благодарю вас за заботу, милая По, но я был на интереснейшем зрелище, - в том же тоне ответил ей король. - Вообразите себе, два брата-изобретателя надули горячим воздухом здоровенный шар, и он взлетел на огромную высоту, а после удалился на такое большое расстояние, что невозможно было разглядеть. Уверяют, что таким образом можно поднять в воздух и человека; во всяком случае, я дал разрешение провести подобный опыт здесь, в Версале, - сначала на животных, а там видно будет.
   - Фу, ставить опыты на животных! Как это жестоко! - сказала Мария-Антуанетта. - Мы должны заботиться о наших братьях меньших, а не истязать их.
   - Однако на вашем столе они присутствуют выпотрошенные и пожаренные, - король кивнул на блюда с едой. - Вас это не смущает?
   - Руссо говорил, что со временем человечество откажется от употребления мяса, ведь растительная пища не менее питательна, чем мясная, - возразила она. - Да, пока мы едим мясо, но постепенно откажемся от него; у меня вырастают такие овощи и фрукты, а мои коровы дают такое вкусное молоко, что скоро мы перейдём на молочную и фруктово-овощную пищу. Не правда ли, граф? - Мария-Антуанетта коснулась руки Ханса фон Ферзена.
   - О, да, мадам, - промычал он с набитым ртом.
   - Ну уж нет, я ни за что не откажусь от мяса! Что за удовольствие морить себя голодом? Мы не монахини, слава Богу! - воскликнула Иоланда. - Природа устроила всё мудро: если бы нам не требовалось мясо, мы бы его не ели. Одни живые существа питаются травой, другие - мясом, но человек может есть и растительную и мясную пищу, в чём проявляется его явное превосходство. Так неужели мы откажемся от прав, данных нам природой?
   - Однако у человека есть разум, с помощью которого он может исправить некоторые недостатки природы, - сказала Мария-Антуанетта. - Наш век - век просвещения, век триумфа разума; нам повезло родиться в это время... Вы согласны со мной, граф? - она снова коснулась руки фон Ферзена.
   - Безусловно, мадам, - ответил он, отпив порядочный глоток вина.
   - Мой ангел, вы чудесная женщина! - король послал Марии-Антуанетте воздушный поцелуй. - Я полностью солидарен с вами; вам же известно, как я люблю науки, особенно точные, но и гуманитарные тоже. Отбросив скромность, скажу, что Франция при нашем правлении продвинулась далеко вперёд во всех научных областях; порой меня даже тревожит, не слишком ли быстро мы идём по пути прогресса?
   - Прогресс в умеренных дозах? Что за ерунда! - бесцеремонно возразила Иоланда. - Это всё равно что принимать или дарить любовь по капельке, - какая же это любовь!
   - Мы знаем, что вы отчаянная бунтарка, несравненная По! - король шутливо погрозил ей пальцем. - Не вы ли уговорили нас поставить "Женитьбу Фигаро", - пьесу, которую я запретил, поскольку в ней заложена мина под весь наш общественный строй.
   - Великолепная остроумная пьеса, которой суждено навсегда остаться на сцене, - с вызовом ответила Иоланда. - Нельзя же вечно оглядываться на дураков, - да и что это за общественный строй, если его может подорвать какая-то пьеса?..

***

   - А почему вы молчите, дорогой Нафанаил? - вдруг спросила меня Мария-Антуанетта. - За весь вечер вы не проронили ни слова.
   - Виноват, мадам, увлёкся угощениями, - отвечал я в той же шуточной манере, в какой шёл весь разговор. - О чём вам угодно услышать моё мнение?
   - О просвещении, триумфе разума и прочих подобных вещах. Нам интересно, что вы думаете об этом, - улыбнулась мне она.
   - О, я польщён вашим вниманием! - поклонился я ей, не вставая из-за стола. - Однако вряд ли я буду оригинален: я лишь свидетель времени, пересказываю то что слышал и видел.
   - Ну, ну, не скромничайте! - вмешалась Иоланда. - По вашему лицу видно, что вы умны: я редко встречала мужчин с таким умным лицом.
   - Мое лицо, конечно же, не в счёт, - рассмеялся король, и вслед за ним все присутствующие за столом.
   Несколько смущённый словами Иоланды, под ласковым взглядом её небесных глаз я начал говорить:
   - Почти двести лет назад Френсис Бэкон сказал: "Знание - сила", - и это правда. Знание не может быть владением посвящённых, оно должно быть доступно всем и иметь практическую пользу. С помощью разума следует исследовать принципы нашей жизни, не боясь подвергать сомнению никакие авторитеты. Истине не страшны атаки разума, - они лишь делают её ярче, - но ложь рушится от таких атак, расчищая путь прогрессу.
   - Но как же божественное откровение? Разве знание, полученное через него, не выше знаний, добытых человеческим разумом? - спросил меня кто-то из гостей.
   - За божественное откровение можно принять что угодно, если оно вообще существует. Во всяком случае, многие суеверия объясняются именно тем, что кому-то когда-то они показались истиной, идущей от Бога, - ответил я. - Разум безусловно выше так называемого божественного откровения, поскольку он ничего не принимает на веру, но всё испытывает на опыте.
   - Отлично! Мне нравится ход ваших рассуждений! - воскликнула Иоланда. - Не говорила ли я, что верующие - глупцы, трусы или мошенники. Глупцы, если они действительно верят в то, во что верят; трусы, поскольку они прячутся за своей верой от настоящей жизни; мошенники, потому что многие из них даже и не верят по-настоящему, а только делают вид, что верят.
   - Милая По, вы забываетесь, - с укором заметил ей король. - Я двумя руками за прогресс, но нельзя же отбрасывать веру. В конце концов, она провозглашает обязательную для всех мораль, без чего общество просто рассыплется или одичает.
   - Хороша мораль! - усмехнулась Иоланда. - Я никогда не скажу этого при народе, но в нашем узком кругу можно быть откровенной: религиозная мораль ужасна! Кажется, нет таких пороков, которые не были бы с вожделением описаны в ветхозаветных книгах: убийство, жестокость, предательство, всевозможные половые извращения, включая инцест - и всем этим занимаются далеко ни одни злодеи, но сплошь и рядом те, кого ставят нам в пример для подражания. Да и христианство не лучше...
   - Прекратите, мадам! - одёрнул её король уже серьёзно. - Право же, вы заходите слишком далеко.
   - Наша По любит крайности: недаром столько рассказывают о её экстравагантности. Впрочем, мы и сами это знаем, - с улыбкой заметила Мария-Антуанетта и опять обратилась ко мне. - А как, месье Нафанаил, вы относитесь к "Энциклопедии" Дидро?
   - Лучше д'Аламбера не скажешь: "Цель "Энциклопедии" - объединить знания, рассеянные по поверхности земной, изложить их в общей системе для людей, с которыми мы живём, и передать их людям, которые придут за нами: дабы наши потомки, став образованнее, стали также добродетельнее и счастливее", - процитировал я.
   - Моему деду, покойному королю, все уши прожужжали о вреде "Энциклопедии", а когда он прочёл её, то очень удивился: "Не могу понять, почему мне так дурно отзывались об этой книге", - рассмеялся король. - А я и не пытаюсь её запретить, она выходит с незначительными правками.
   - Руссо говорил, что любой запрет - это бессилие, - сказала Мария-Антуанетта. - В человеке изначально заложена добродетель: если показать ему хороший пример, он сам откажется от дурного. Запрещают только тогда, когда не могут убедить, но тут уж вопрос к мастерству убеждения.
   - Нет, запрещают ещё и тогда, когда сами творят дурное и хотят отгородиться с помощью запрета от всякой критики, - запальчиво произнесла Иоланда.
   - В государстве запреты бывают необходимы, - возразил король.
   - Как бы ваши запреты не вызвали всеобщую ненависть к вашей власти, а заодно и к нам, поскольку мы с вами одно целое, - вздохнула Мария-Антуанетта. - Кто защитит нас в таком случае?
   - Если вам понадобится моя жизнь, возьмите её! - горячо сказал Ханс фон Ферзен.
   - Мой рыцарь! - она бросила на него невыразимый взгляд.
   - Вспомните о храме Соломона, - вставил я не совсем к месту. - Настоящего храма, то есть храма из камня и дерева, давно нет, но образ этого храма до сих пор владеет умами людей. Возможно, всё человечество когда-нибудь сольётся в единую семью, без границ и национальностей, в этом вселенском храме. Я знавал и знаю тех, кто стремится к этому.
   - Я тоже знаю их, однако пока приходится заниматься реальной политикой, что очень нелегко, - сказал король.
   - Ну, не хватало ещё завести разговор о политике! - сморщилась Иоланда. - Сколько можно!
   - Да, здесь не место таким разговорам, - поддержала её Мария-Антуанетта. - Наш мир прекрасен, мы сами создали его: здесь царят разум и любовь.
   - Не мир, а мирок, - возразил король.
   - Пусть мирок, - согласилась она, - однако мы никому не мешаем; ведём тихую скромную жизнь.
   - В самом деле, хватит этих разговоров! - решительно произнесла Иоланда. - Политика - это такое неприличное занятие, что о нём нельзя говорить в хорошем обществе.

***

   Послышались мелодичные звуки свирели; мне показалась, что она играет что-то из Моцарта.
   - О, пастух уже загоняет стада! - сказала Мария-Антуанетта. - Наступает ночь, самая волшебная пора, когда феи и эльфы выходят из своих убежищ, чтобы творить добрые чудеса. Пора и нам насладится всеми прелестями ночи.
   Гости поднялись из-за стола; королева прошествовала под руку с Хансом фон Фрезеном, король - с одной из фрейлин, а ко мне подошла Иоланда.
   - Вы проводите меня? - спросила она. - Мой домик рядом, но мне нужна кое-какая помощь, не звать же мне лакея? Мы тут почти всё делаем сами.
   - Почту за честь, - ответил я, и мы пошли в её домик.
   Что было дальше, я не стану вам рассказывать...
  

Расставание

   - Мы весь коньяк выпили, - Нафанаил потряс бутылкой. - Может быть, ещё заказать?
   - Нечего заказывать! - отрезал вдруг появившийся перед нами бармен. - Заведение закрывается.
   - То есть как? - удивился Нафанаил. - У вас на двери написано, что вы работаете круглосуточно.
   - Заведение закрывается, - зло повторил бармен. - Оплатите счёт.
   - Очень мило, - саркастически усмехнулся Нафанаил, - не заглянуть ли сюда как-нибудь ещё?..
   Он приложил кредитную карточку к аппарату, и мы направились к выходу.
   - Боже мой, какая дыра! - с тоской повторил он, когда мы вышли на улицу.
   Здесь было всё так же пасмурно и прохладно, однако дождь прекратился; воздух был свеж и наполнен запахами молодых почек и травы.
   - Весной пахнет, - сказал я.
   - Какая там весна... - зябко поёжился Нафанаил.
   - Сейчас всё быстро меняется, - возразил я. - Глядишь, утром засияет солнце, и мир изменится к лучшему.
   - Надейтесь, надейтесь! - иронично хмыкнул он. - Надежда - одно из самых пагубных человеческих чувств, потому что она порождает иллюзии, то есть обман. Когда же обман рассеивается, появляется разочарование и горечь, и жизнь становится непереносимой. Мудрый Данте написал на вратах ада: "Оставь надежду сюда входящий" - и это не насмешка, а милосердие. Там где нет надежды, нет разочарования, и адское царство воспринимается таким, какое оно есть...
   Автобусы уже не ходят, наверное, придётся вызывать такси, - сказал он после паузы. - Вам куда ехать? Я вас подвезу.
   - Спасибо, я пешком дойду; мне не так далеко, - отказался я. - Хочется пройтись, проветриться.
   - Ну, ну... - буркнул он. - Прощайте.
   - Прощайте, - ответил я, не решившись пожать ему руку.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   19
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"