Восхождение Ницше. Диалоги на Святой горе

На севере Италии, у подножья Альп, высятся девять святых гор. На одной из них находится копия Храма Гроба Господня в Иерусалиме; на другой скульптурные композиции в часовнях, показывающие жизнь Девы Марии; ещё на одной подобные же композиции о жизни Франциска Ассизского. Это гора Святого Николая, или по-другому Сакро Монте ди Орта Святая гора Орта, и она самая живописная из всех святых гор. У основания её находится озеро, на котором есть небольшой остров. Здесь поселился когда-то Юлиан не тот, который был обманут Сатаной, уверившим его в измене жены, что привело к трагическим последствиям; и не тот, который отступил от христианства, будучи императором, но Юлиан, проповедовавший христианство в окрестных землях и положивший начало монастырю на острове. Уже за одно это путешествующие должны быть благодарны Юлиану, ибо монастырь украшает местный пейзаж, ставший поистине великолепным.

От озера вверх, к часовням Сакро Монте ди Орта, ведёт не менее живописная тропа, по краям которой установлены каменные скамьи, предназначенные для отдыха тех, кто решил подняться сюда. Пышная растительность, магнолии и олеандры, цветущие под ослепительно синим небом, услаждают взор путешествующих; при этом, как ни странно, путников и паломников никогда не бывает много, что, безусловно, приятно для желающих совершить восхождение без сутолоки и толкотни. Так, в один из чудесных майских дней по тропе, ведущей к Сакро Монте, поднималась всего одна пара: мужчина лет сорока, с пышными усами, и миловидная девушка не более двадцати лет от роду.

Хватит ворчать, Ницше! говорила девушка своему спутнику. Мы только начали восхождение, а вы уже вконец изворчались. Посмотрите, какая красота вокруг, какая природа!

Природа хороша для здоровых, отвечал он. У меня сегодня болит голова, а ещё неприятное ощущение в желудке.

Боже мой, и вы собирались жениться на мне! притворно возмутилась девушка. Или вы надеялись, что я стану для вас кем-то вроде сиделки?

Вы жестоки, Луиза, вздохнул Ницше. Как мало в вас уважения, жалости, вежливости, деликатности... Такие создания, как вы, выносимы для окружающих только тогда, когда у них есть возвышенная цель.

Значит, она у меня есть, если вы выносите меня, возразила девушка. И перестаньте называть меня Луизой, сколько раз говорить! В этом имени есть что-мещанское: так и вижу себя в домике с кремовыми занавесками, вздыхающую над сентиментальным романом, а в перерывах между чтением пересчитывающую столовое серебро Лу, просто Лу зовите меня так, если не хотите со мной поссориться.

Да, да, Лу, простите! поспешно ответил он. Не сердитесь на меня: иной раз я думаю о вас дурно, но, поверьте, никто не думает о вас так же хорошо, как я. Вы демон и ангел, а для меня вы сама судьба, которую следует любить, независимо от того, добра она или зла.

В этом я с вами согласна, кивнула Лу. Любовь к своей судьбе главный принцип жизни, а в остальном делай, что должно, и будь, что будет! Так, кажется, учили Сенека и Марк Аврелий?

У меня такое ощущение, что нас разделяет лишь разница в возрасте, а во всём остальном мы одинаковы, проговорил Ницше, не глядя на неё. Если вы не хотите жить со мной в браке, то мою дружбу вы не отвергнете.

Я и не собираюсь отвергать вашу дружбу, засмеялась Лу. Вы и Пауль мои единственные настоящие друзья; наша Святая Троица отлично уживается вместе.

Ох, этот Пауль! раздраженно сказал Ницше. Я вижу, что вы более близки с ним, чем со мной. Уж не хотите ли вы выйти за него замуж? Он сделал вам предложение раньше, чем я.

Успокойтесь, я не стану ничьей женой. Больше всего на свете я люблю свободу, а её не может быть в браке, особенно для женщины, вскинув голову, ответила Лу и вдруг улыбнулась. Удивительно, что к этой мысли я пришла под влиянием бесед с человеком, который сделал мне самое первое предложение о замужестве. Это было в Петербурге; мне ужасно хотелось учиться разным наукам, но в России для девочек нет серьёзного обучения. Я упросила родителей, чтобы они добились для меня разрешения посещать занятия моих братьев в школе, там давали неплохое образование, учили древним и современным языкам, однако, когда курс подошёл к концу, я поняла, что мне этого мало. Тогда со мной начал заниматься один пастор, который прекрасно читал лекции по философии. Мы разбирали с ним учения Спинозы и Канта; он был отличным наставником, я поклонялась ему, как богу.

О многом мы разговаривали с ним, но подобное духовное сближение опасно, потому что неизбежно приводит к физическому: вспомните историю Абеляра и Элоизы. Однажды я почувствовала такое волнение, находясь вблизи своего наставника, что потеряла сознание. Он тоже был взволнован: когда я пришла в себя, он прямо заявил мне, что наши отношения перешли некую границу, и я должна обо всём рассказать своей матери. Я так и поступила, а затем он просил моей руки, несмотря на то что ему было больше сорока, а мне только исполнилось семнадцать. Мать предоставила мне самой сделать выбор, и я отказалась выйти замуж.

Что же сталось с вашим пастором? спросил Ницше.

Не знаю, пожала плечами Лу. Уж, наверное, он не повесился и не утопился, как не повесился и не утопился Пауль после моего отказа, да и вы тоже.

А вам бы хотелось, чтобы я повесился? сказал Ницше.

Это было бы неприятно, но, главное, я лишилась бы возможности беседовать с вами, улыбнулась Лу.

Боже мой, какой вы ребёнок! невесело усмехнулся он. Вы проницательны, как орёл, сильны, как лев, и при этом очень женственный ребёнок.

Ни вижу в этом ничего плохого: сказано же, будьте, как дети, возразила она.

Такие оригинальные личности, как вы, редко встречаются в наше время, впрочем, они были редкостью во все времена, сказал Ницше. Для того чтобы отбросить все запреты, все цепи, которыми сковывает нас общество, надо действительно иметь недюжинную силу.

Вы были в Апулии? вдруг спросила Лу.

Нет, а почему вы спрашиваете? удивился он.

Там есть удивительное сооружение Кастель-дель-Монте, Замок горы, построенный Фридрихом Вторым Гогенштауфеном, сказала Лу. Разумеется, вы слышали об этом императоре.

Ещё бы! ответил Ницше. Это был великий свободный дух, гений среди немецких императоров. Он относится к тем завораживающим, непостижимым и невообразимым людям, которые предназначены для победы и соблазна.

Ницше, я вас уважаю! Лу дотронулась до его руки. В самую точку ни отнять, ни прибавить Я много читала о нём, он вызывает у меня восхищение и ужас одновременно. Хотите я вам расскажу о нём? Фридриху о Фридрихе извините за неважный каламбур.

Вы, русская, расскажете мне, немцу, о Фридрихе Гогенштауфене? поднял брови Ницше. Это будет забавно.

Считайте, что я решила развеселить вас, заботясь, как друг, о вашем здоровье, с улыбкой сказала Лу. Вы совсем запыхались; давайте присядем на эту скамейку и предоставьте мне слово.

С большим удовольствием, ответил Ницше, вытирая пот со лба и усаживаясь на скамью рядом с Лу.

Само его рождение было необычным, начала рассказ Лу. У вас, ведь, живое воображение? Ну, так закройте глаза и увидьте то, о чём я буду рассказывать

***

Гони скорее, гони! выглянув в окно повозки, прокричала кучеру старшая камеристка королевы. Скорее, у ее величества уже отходят воды!

Как же, скорее! На такой-то колымаге, проворчал кучер. Сколько раз говорил: надо ось поменять, да и правое переднее колесо никуда не годится. Развалимся на ходу, вот и придётся рожать прямо на дороге.

О, господи! всплеснула руками камеристка и крикнула всадникам, сопровождающим повозку. Ну, хоть вы скачите вперёд! Видите город там, на горе? Предупредите, что к ним сейчас прибудет королева, и она вот-вот родит. Пусть приготовят достойное помещение!

Всадники поскакали к городу, через некоторое время сюда же подъехала повозка. Ворота были открыты, стоявшие возле них стражники вытянулись при виде королевского герба на двери повозки и в знак приветствия стукнули копьями о щиты.

Где наши люди? спросила камеристка. Куда ехать?

Они поехали к городскому голове, куда и вы милостиво изволите проследовать, отвечали стражники.

Так проводите нас, мы никогда не были в вашем городе, сказала камеристка.

При всём уважении осмелимся заметить, что это никак невозможно: мы не можем покинуть свой пост, отвечали стражники.

Но как же нам найти дом городского головы? теряя терпение, вскричала камеристка.

Да вы любого человека на улице спросите, и он вам укажет, отвечали стражники. У нас дом городского головы все знают.

Езжай же, сказала камеристка кучеру. И быстрее, быстрее, ради бога!

Езжай, передразнил её кучер, а куда езжай? В этих улочках заплутать ничего не стоит.

Прямо езжай! приказала камеристка и, повернувшись внутрь повозки, сказала: Потерпите, ваше величество, скоро будем на месте, совсем немного осталось

Проехав бедные домишки, примыкающие к городским стенам, повозка встала перед угловым двухэтажным домом: его можно было объехать справа или слева.

Нам-то куда? буркнул кучер. Говорил же заплутаем!

Чего встал? выглянула из окна повозки камеристка.

Скажите, куда ехать, поеду! огрызнулся кучер. Вправо или влево?

Боже мой! Мы никогда не доедем! раздражённо ответила камеристка. Но отчего на улице никого нет?

Понятно, отчего, снисходительно отозвался кучер. Вчера большой праздник был, Рождество: народ нагулялся вволю, и теперь отсыпается. Да и холодно сегодня, кому охота из дома выходить?

Господи Иисусе, хоть бы один человек появился! в сердцах вскричала камеристка. Будем стучать во все двери, пока кто-нибудь не выйдет!

Так нам и откроют, ухмыльнулся кучер. Дураков нет, чтобы открывать незнакомцам Но гляньте: кажись, нам повезло, идёт кто-то.

Любезный, эй, любезный! крикнула камеристка. Подойди сюда, здесь её величество королева!

Прохожий, молодой человек в длинном суконном плаще и щегольской поярковой шляпе, подбежал к повозке и, сняв шляпу, низко склонился перед гербом на двери.

Ты местный? спросила камеристка.

Уроженец нашего города, достопочтенная синьора, почтительно ответил он. Меня зовут Джакомо, я помощник мэтра Бартоломео из гильдии юристов, а обучался в Болонье. Имею диплом, выданный Dominicum legis Doctorem, если вам интересно.

Сам Господь послал тебя, сказала камеристка. Её величество на сносях, нам надо скорее добраться до дома городского головы объясни, как туда проехать.

Подробнее и понятнее, прибавил кучер. А то есть такие мастера объяснять, что только всё запутают.

Диплом, выданный Dominicum legis Doctorem, кое-что да значит, гордо ответил Джакомо. Слушайте же: сейчас повернёте направо и через самое короткое время попадёте на площадь с церковью Пресвятой Девы Скоропомощницы. Сама церковь ничего из себя не представляет, невзрачная постройка старых времён, но её настоятель отец Пьетро знаменит своими проповедями против пороков женской части человечества. Каждую свои речь отец Пьетро оканчивает одними и теми же словами: Barba crescit, caput nesci Волосы длинны, ум короток, а порой, когда бывает в подпитии, употребляет и более крепкие выражения. Откуда в нём подобное женоненавистничество, это загадка: может быть, от того, что теперь священникам не дают поблажки в связях с женщинами ну, вы понимаете! хотя если рассуждать теологически

Из глубины повозки донёсся сдавленный стон.

Ей-богу, мы очень торопимся, нервно сказала камеристка.

Я понимаю: Legem brevem esse oportet Закон должен быть кратким; недаром же я учился на правоведа, кивнул Джакомо. Итак, церковь Пресвятой Девы Скоропомощницы вам следует объехать с левой стороны и через два дома вы увидите величественное здание нашего магистрата. Его архитектура, без сомнения, поразит вас! Колонны и арки на нижнем уровне украшены искусной резьбой по камню, а вверху тянется целый ряд стрельчатых окон, которые затянуты настоящим стеклом, называемым лесным из-за его зеленоватого цвета. Даже в Болонье редко такое увидишь да что там в Болонье, даже в Риме! Больше того скажу

Ты скажи, где дом городского головы! грубо перебил его кучер. Говорят тебе, мы торопимся!

Dura lex, sed lex, пробормотал про себя Джакомо, а вслух прибавил: Я уже почти всё рассказал: Ab ovo ad mala От магистрата улица идёт в гору: там вы увидите пару церквей, небольших, но соразмерных, радующих глаз своими пропорциями, ибо, как учил Ветрувий

Из повозки раздался ещё один стон, уже громче.

Где же будет нужный нам дом? окончательно потеряв терпение, воскликнула камеристка.

Да мы к нему уже добрались, ответил Джакомо. Проехав эти церкви, вы окажетесь ещё на одной площади, на которой высится арка на манер древнеримских. Кое-кто утверждает, что она и была воздвигнута при римлянах, однако мои исследования показали

К дьяволу твои исследования! гаркнул на него кучер. Дом где?!

На этой самой площади и стоит дом городского головы, нахмурился Джакомо. Длинный большой дом, а на нём роспись, изображающая

Вперёд, вперёд! крикнула камеристка кучеру, и повозка быстро поехала по улице.

Non faciatis bonum et non malum Не делай добра, не получишь зла, проговорил обиженный Джакомо.

В доме городского головы была приготовлена лучшая комната для королевы, но Констанция так звали королеву не пожелала рожать в ней.

Поставьте шатер на площади, я буду рожать там, распорядилась она под изумленными взглядами городского головы и советников магистрата. И пусть каждая женщина, которая пожелает, придёт посмотреть на роды. Ступайте же и поторопитесь, я больше не могу ждать!..

Мне больше сорока лет, и я долго не могла родить, сказала Констанция своей камеристке, когда они остались вдвоём. Кто поверит, если не будет наглядных доказательств, что женщина на пятом десятке после одиннадцати лет бесплодного брака смогла произвести на свет ребёнка? Мы живём в непростое время, всюду интриги, заговоры, борьба за власть; моему сыну и так придётся нелегко, я не хочу, чтобы его преследовали ещё и сплетни по поводу рождения. Пусть ни у кого не останется сомнений, что он законный наследник своего отца и имеет все права на престол.

А если родится девочка? осторожно спросила камеристка.

Родится мальчик, иначе к чему Господу было устраивать такое чудо? уверенно ответила Констанция. Святая Дева, схватки начинаются! она охнула, схватившись за живот. Скорее в шатёр, помоги мне дойти

***

Так родился Фридрих Гогенштауфен. Согласитесь, что его рождение действительно было удивительным, окончила свой рассказ Лу.

Вы прекрасный рассказчик, дорогая Лу, Ницше взял её за руку.

А вы замечательный слушатель, засмеялась Лу, высвобождая руку. Но хватит говорить друг другу комплименты: это приятно, однако ни на шаг не продвигает вперёд Вы отдохнули, можете идти дальше?.. Тогда пошли!.. Как вас воспитывали? спросила она, медленно поднимаясь по тропинке. Вашим воспитанием занимался отец или дело доверили матери?

Отца я совсем не помню: он умер, когда мне было четыре года, но говорили, что он был талантливым человеком и при этом верноподданным нашего короля, в честь которого меня и назвали, ответил Ницше и улыбнулся: Странное сочетание: талант и верноподданность, не правда ли? Талант всегда независим, в нём есть бунтарский дух, даже если он скрывается под маской подчинения. А если добавить, к тому же, что отец был пастором и женился на дочери священника, получается совершенно невозможная смесь, вызывающая далеко идущие последствия: я имею в виду себя, он снова улыбнулся. Вот с матерью моей всё просто: она была набожной немецкой женщиной, здесь важны оба прилагательных: набожная и немецкая, и воспитала мою сестру по своему образу и подобию, да ещё с примесью изрядной доли антисемитизма. Меня тоже прочили в священники, я и сам хотел им стать, но, изучая теологию, понял, что верить по-настоящему могут лишь те, кто лишен исследовательского духа, кто готов довольствоваться теми поверхностными и часто нелепыми объяснениями сущности мироздания и человека, которые даёт нам религия. К большому неудовольствию матери и сестры я променял теологию на философию и филологию; этим и окончилось моё воспитание Ну, а вы? Как воспитывали вас?

Если говорить о домашнем воспитании, то его не было: мой отец, генерал, был постоянно занят службой, а мать всю цель воспитания видела в том, чтобы дети прилично вели себя дома и в обществе. Приличия для неё это святая святых, которые никому не позволено нарушать; вы помните, в какой ужас она пришла, когда, приехав сюда, к нам, увидела наше коммунальное житьё? Лу засмеялась. Были упрёки, слёзы, уговоры вести себя как подобает приличной девушке, а когда ничто не подействовало, она уехала обратно в Россию, назначив мне, к счастью, хорошее содержание.

Что касается школы, то мне повезло, что я посещала вместе с братьями особую немецкую школу в Петербурге. В русских школах, гимназиях и училищах, драконовские порядки; главная цель обучения воспитать верноподданных государя, а вы правильно сказали, что верноподданничество губит таланты. Вы заметили, что преданность власти, неукоснительное соблюдение так называемых традиций более всего ценятся в самых отсталых государствах? В передовых же, цивилизованных, напротив, ценится свобода личности, потому что именно такие свободные личности ведут общество вперёд.

Впрочем, стремление уничтожить индивидуальность, нивелировать человека, чтобы он был как все, свойственно и многим цивилизованным странам. Так было всегда: стадность являлась и во многом по сей день является необходимым качеством для выживания человеческого сообщества, поэтому покушения на неё рассматриваются как тяжелейший проступок, а в иных случаях как прямое преступление. Но я убеждена, что индивидуальность более важное качество, чем стадность. Индивидуальность трудна для человека и может быть опасна для общества, но она движет прогрессом: не будь ярких индивидуальных личностей, человечество так и осталось бы на уровне стада.

Простая истина заключается в том, что не надо бояться индивидуальности, не надо бояться того, что отличающийся ею ребёнок станет новым Нероном. Конечно, и такое случается, но куда хуже, когда общество превращается в серую однородную массу, поглощающую всё живое.

Браво, Лу, вы будто читаете мои мысли! Ницше нагнулся и поцеловал ей руку. Я сам много думал о воспитании. Наша традиционная система основана на конформизме, не говоря уже о абсолютной недостаточности культурного образования. Между тем, цель воспитания это подготовка к деятельной, насыщенной творческой жизни в соответствии с идеалами великих людей и личными духовными интересами. Выявить их, развить, подсказать растущему человеку, к чему у него способности, каковы склонности, каков дар от природы вот истинная цель воспитания. Истинный воспитатель должен быть творцом новых отношений, новых ценностей; под его влиянием должны формироваться настоящие личности, способные к самосозиданию и даже самопревосхождению. Полностью согласен с вами, что именно они ведут общество вперёд.

Но не будем забывать и о врождённых наклонностях, сказала Лу, будто невзначай поправив перчатку на руке. В каких-то клеточках мозга от рождения заложены особенности той или иной личности, иначе как объяснить, что некоторые дети, рождённые в низкой грубой среде, вырастают благородными умными людьми, и, напротив, среди родившихся в наилучшем окружении встречается немало отъявленных негодяев? В России был царь Иван Грозный: кровавый зверь, душегуб, садист в прямом смысле слова, от описания его чудовищных пыток и казней тошнота подступает к горлу. Наш историк Карамзин считал, что таким извергом Иван Грозный стал при отсутствии должного воспитания и под влиянием безобразных картин насилия, которые сопровождали его детство, но мне кажется, что в самой натуре царя было что-то болезненно-жестокое, недаром это проявилось уже в раннем возрасте.

Я уверена, что некие врождённые качества к счастью, не такие как у Грозного, были и у Фридриха Гогенштауфена, что доказывается одним примечательным эпизодом его детских лет. Рассказать о нём?

Сделайте одолжение, с готовностью отозвался Ницше.

Присядем вот очередная скамейка! Слушайте, сказала Лу.

***

Марквард фон Аннвайлер был стар и опытен. Он начал службу при императоре Фридрихе Барбароссе, затем служил его сыну Генриху, затем Констанции, вдове Генриха, затем Филиппу, брату Генриха, а теперь решил занять достойное место при юном Фридрихе, внуке Фридриха Барбароссы. Две досадные мелочи мешали осуществлению этого плана: первая родственники Фридриха не желали отдавать его кому бы то ни было, ибо он был залогом их власти; вторая Фридриха содержали в хорошо укреплённом замке в Палермо, на Сицилии. Значит, чтобы взять мальчика под свою опеку, Маркварду надо было победить родню Фридриха и захватить замок в Палермо.

Любой другой рыцарь отчаялся бы исполнить это, но не Марквард: жизненный опыт подсказывал ему, что обстоятельства часто меняются, и то, что сегодня кажется незыблемым, завтра рассыпается во прах. Так и вышло: родственники Фридриха отправились воевать в Италию, доверив охрану города и замка графу Джентиле и кастеляну фон Аккарио, людям верным, но не отличающимся ни умением, ни доблестью. Когда Марквард, поняв, что настал подходящий момент, осадил Палермо, граф Джентиле испугался и под предлогом закупки провианта уехал в Мессину, после чего кастелян Аккарио тут же сдал замок Маркварду.

Оставалось разыскать юного Фридриха, который куда-то спрятался вместе со своим воспитателем, но это была уже такая мелочь, что Марквард нисколько не тревожился. Благодушно развалившись в кресле, в парадном зале замка, он пил из серебряного кубка прекрасное сицилийское вино и вёл неторопливую беседу со стоявшим перед ним Аккарио.

Как наш юный король? Здоров ли он? спрашивал Марквард.

Хвала святому Камиллу, он здоров, отвечал Аккарио, подобострастно глядя на Маркварда.

Наверное, подрос за последнее время? продолжал спрашивать Марквард.

Он быстро растёт. Хотя он не больше других мальчиков его возраста, но очень крепок, с готовностью ответил Аккарио.

Стало быть, он пошел в своего деда, великого императора Барбароссу: тот был крепким и здоровым, и, если бы не утонул на исходе седьмого десятка лет во время Крестового похода, прожил бы ещё лет двадцать, сказал Марквард.

Точно так, синьор, с готовностью согласился Аккарио.

Что были за времена, что за люди! вздохнул Марквард. Нынче всё измельчало: народ какой-то хилый, а уж о душевных качествах и говорить нечего. Где честь, где благородство, где отвага?.. Тоска берёт, ей-богу, как вижу всё это, он сделал большой глоток вина из кубка.

Сущая правда, синьор. Хилый народец и никакого благородства, испустил вздох Аккарио.

Учат ли чему-нибудь нашего короля? Или он заброшен, подобно многим сиротам? спросил Марквард. Его отец не успел воспитать его, а потом и мать отправилась в Царствие Небесное, упокой Господь их души! он небрежно перекрестился. Впрочем, мать вряд ли научила бы его чему-нибудь путному: что ждать от женщины, да ещё от такой, как Констанция! Одни её роды на площади чего стоят: балаган, да и только!

Королева Констанция была странной женщиной, Аккарио позволил себе подобие горестной улыбки.

Ты тоже пострадал от неё? Марквард посмотрел на Аккарио, тот неопределённо пожал плечами. Меня-то она прогнала со двора, как собаку, нахмурился Марквард. Боялась, видишь ли, что я буду плохо влиять на Фридриха ха-ха-ха! сказал он по слогам. А я мог бы заменить ему отца и дать настоящее мужское воспитание он стал ещё мрачнее и снова отпил из кубка. Но ты не ответил: учат ли его чему-нибудь? спросил он через минуту.

У него есть воспитатель именем Вильгельм, учёный человек из знатной семьи, ответил Аккарио и, понизив голос, добавил: Но ходят слухи, что юный король часто остаётся без присмотра, бродит по городским улицам и якшается с кем придётся, даже со здешними сарацинами. Говорят также, что иной раз он остаётся ночевать в городе, находя пропитание и приют у добрых горожан.

Что значит слухи? Ты не знаешь точно? грозно спросил Марквард. Разве не ты кастелян замка?

Да простит меня синьор, но у меня столько всяких дел: как за всем уследить! запричитал Аккарио, кланяясь Маркварду.

Марквард усмехнулся:

Ты и со своим прямым делом не очень-то справляешься, коли я тут, он отпил из кубка. Ладно, хватит болтать Где спрятался Фридрих? Веди его сюда!

Аккарио хотел что-то возразить, но осёкся под тяжёлым взглядом Маркварда.

Полагаю, он с воспитателем спрятался где-то в подвале. Дай мне час, благородный синьор, и я их разыщу, выпалил Аккарио.

Чтобы через четверть часа они были здесь, приказал Марквард. А не то пожалеешь, что на свет родился

Через десять минут Аккарио вернулся в сопровождении стражников, которые вели плачущего мальчика и человека в чёрной мантии.

Его величество Фридрих, король Сицилии, неаполитанских земель и прочая, прочая, прочая, торжественно провозгласил Аккарио, склоняясь перед мальчиком.

Марквард встал с кресла и подошёл к Фридриху:

Рад приветствовать тебя! Ты меня помнишь?.. Не плачь, твои злоключения окончились: отныне ты в надёжных руках.

Ты злодей! Ты враг! Ты захватил нас, как захватывают побеждённых! продолжал рыдать мальчик. Никогда, никогда я не стану подчиняться тебе!

Ну, это мы ещё посмотрим, Марквард хотел взять его за руку, но Фридрих с неожиданно силой отбросил её. Слезы его вмиг просохли, и он с яростью закричал: Я король! Не я буду слушаться тебя, а ты будешь слушаться меня!

Он с треском разорвал на себе одежду, расцарапав себя в кровь; его глаза горели таким неистовым гневом, что Маркварду стало не по себе.

Вперёд выступил человек в чёрной мантии.

Дозволь мне сказать, обратился он к Маркварду. Ты же не хочешь причинить вреда королю? Ему надо удалиться в свои покои и побыть одному. Не дожидаясь ответа Маркварда, он приказал стражникам: Отведите короля в его комнату! и прибавил, погладив Фридриха по голове: Я скоро приду.

Стражники заколебались, поглядывая на Маркварда.

Ступайте! махнул он им, а затем слегка поклонился Фридриху: Виноват, если обидел твоё величество, но мы ещё подружимся.

Фридрих вскинул голову и, не взглянув на него, вместе со стражниками вышел из зала.

Аккарио закашлялся.

И ты иди, с презрением сказал ему Марквард. Ты уже сделал всё что нужно.

Всегда к услугам твоей милости, с учтивым поклоном Аккарио покинул зал.

А с тобой мы поговорим, возвращаясь на своё кресло, сказал Марквард, обращаясь к воспитателю. Подойди ближе, не бойся.

Я не боюсь, улыбнулся он.

Тебя зовут Вильгельм? Марквард взялся за недопитый кубок и отпил глоток вина. Что же ты так плохо воспитываешь короля? Ходят слухи, что он шатается по улицам, водится с кем придётся и спит где попало.

Это сплетни. Фридрих действительно часто бывает среди людей, но лишь для того, чтобы видеть, как они живут, и знать их нужды, ответил Вильгельм. Тем более это важно, что среди его подданных много инородцев: помимо итальянцев и немцев, немало греков, сарацин и евреев. Он учится понимать их обычаи и языки: уже сейчас, кроме своего родного немецкого, итальянского и латыни, неплохо понимает греческий, арабский и кое-что из еврейского.

Что наверняка пригодится, если он станет править всей империей от Германии до Сицилии, заметил Марквард. Ты думаешь, что когда-нибудь он станет императором? Кае его дед и отец? Марквард испытующе посмотрел на Вильгельма.

У него есть для этого все задатки. Ему присуще королевское достоинство, он способен повелевать. Его лик исполнен изящной красоты с ясным лбом и с еще более лучезарной веселостью в глазах: смотреть на него доставляет удовольствие, отвечал Вильгельм. Он быстро развивается физически, тренируя своё подвижное тело различным образом; никогда не бывая в покое, он весь день проводит в постоянной деятельности, и при этом его сила увеличивается от упражнений. Он научился славно стрелять из лука и прилежно в этом упражняется. Он ценит благородных и быстрых лошадей. Он научился мастерски управлять поводьями или пришпоривать коней, чтобы они быстрее скакали.

Его умственное развитие не отстаёт, но, пожалуй, даже опережает физическое. Еще не успев стать мужчиной, он щедро наделён знаниями, опережающими его возраст, и обнаруживает дар мудрости, не свойственной его юным годам. Говоря о том, сколько ему лет, нельзя просто считать года и ожидать времени зрелости, ибо по знаниям он уже мужчина, а по величию властелин. Он обладает качествами, способными украсить зрелого, сформировавшегося мужчину; он умеет различать верность и неверность, хорошее и плохое.

Не слишком ли много похвал для мальчишки? усмехнулся Марквард. Как мы видели, его поведение оставляет желать лучшего.

Если он и выказывает неподобающее и неуместное поведение, что, однако, вряд ли относится к данному случаю, это является не свойством его натуры, а лишь привычкой к грубому обхождению, возразил Вильгельм. Это наследие былого времени, когда все старались использовать Фридриха в своих интересах, оказывая внешнее почтение, но на деле полностью пренебрегая им. Но природный дар короля стремиться к совершенству постепенно сменит эти неприличия на достойное поведение Однако он недоступен для увещеваний, а следует только устремлениям собственной свободной воли и считает, судя по всему, позорным своё положение, когда окружающие воспринимают его как ребёнка, а не как короля; скорее всего он сбросит любую опеку в самом недалёком будущем и получит свободу. Впрочем, я опасаюсь, что тогда он часто будет преступать меру дозволенного королю, и всеобщая молва об этом сможет уменьшить благоговение перед его величеством, вздохнул Вильгельм.

Сбросит опеку? Получит свободу? повторил Марквард. Но ведь ему всё равно нужны будут надёжные помощники Скажи ему, что Марквард фон Аннвайлер, верно служивший его деду, отцу, матери и дяде, готов столь же верно служить юному королю!.. Иди же, он тебя ждёт! Продолжай воспитывать и обучать его, как раньше, я доволен тобой.

Благодарю тебя, рыцарь, поклонился ему Вильгельм, пряча усмешку...

***

О чём вы задумались? спросила Лу, прервав рассказ.

Ницше вздрогнул:

Вспомнил Рихарда Вагнера: он был уверен, что гениальность само по себе счастье, и гению не следует желать иного. Но он же считал, что гениальность это всегда борьба; гении, подобно жрецам и пророкам новой веры, ведут яростную борьбу с отжившими представлениями.

И поэтому они опасны для государства! подхватила Лу. Разве тут нет противоречия: любому государству нужны умные люди, в идеале гении, которые открывают новые пути. Без них оно обречено на отставание и загнивание; если государство поддерживает общую единообразную посредственность и задавливает неудобную для него индивидуальность, оно обречено на погибель, о чём мы с вами уже говорили. Однако поддерживая тех, кто бросает вызов существующим порядкам, государство также готовит себе могилу; выходит, в существующем виде оно в любом случае обречено весь вопрос в том, исчезнет ли оно с меньшими или большими потерями, плавно или взрывообразно.

Но что такое существующие порядки? Все они, включая так называемую традиционную мораль, направлены лишь на поддержание слабых и бездарных членов общества, и на подавление сильных творческих личностей, сказал Ницше. Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжёт оно, и эта ложь ползёт из его уст: Я, государство, есмь народ. Государство лжёт на всех языках о добре и зле: и что есть у него, оно украло.

Хорошо сказано, Ницше, Лу дотронулась до его плеча. Запишите это, чтобы не забыть, и вставьте потом в какую-нибудь из ваших книг Но нам пора продолжить восхождение: близится вечер, а мы не прошли и половины пути.

Я готов, он вскочил со скамьи, Чем дальше мы идём, тем лучше я себя чувствую.

Прекрасно, сказала Лу, пошли же Вы дружили с Вагнером? спросила она, когда они снова вступили на ведущую вверх тропинку.

Я был очень дружен с Вагнером, я был очарован его музыкой, я и сейчас восхищаюсь ею, но мы с ним сильно разругались, сказал Ницше с виноватой улыбкой.

Отчего? спросила Лу.

Он подавлял меня, требовал, чтобы я во всём с ним соглашался, пожал плечами Ницше. Это было полбеды, пока наши взгляды совпадали, но когда он стал восхвалять национализм, превознося лишь одну нацию, немецкую, ругая другие и особенно нападая на евреев; когда он начал призывать к сплочению нации вокруг верховной власти во имя имперских идей с отсечением всего, что им не соответствовало; когда у него всё чаще стали проскальзывать мысли о расширении территории, мне трудно было с ним согласиться. Я восставал против него, что вызывало у Вагнера сильнейшее раздражение, и, в конце концов, мы расстались Империя! Расширение территории! Захваты! раздражённо воскликнул Ницше. Каждый да возделывает свой сад, как говорил Вольтер; на соседей нападают только дикари, не способные прожить самостоятельно. Приложите немного усилий, ума, и ваш сад станет райским! Займитесь собой, наведите у себя порядок, наладьте хозяйство и живите в мире и благополучии. А все эти имперские устремления от зависти и неумения обустроить свой дом.

К России это тем более применимо, сказала Лу. У нас везде неустройство в политике, хозяйстве, личных отношениях, но вместо того, чтобы навести порядок дома, мы с жадностью и злобой посматриваем на соседей. Куда нам ещё расширяться, мы и так самое большое государство в мире, но нам всё мало, а видели бы вы, что творится в стране! Даже вокруг столичных городов, Петербурга и Москвы, грязь, бездорожье, дикость, а поедете чуть в сторону, так там вообще мало что изменилось со времен татарского ига. О политике и говорить нечего: произвол, самое грубое насилие, взяточничество, воровство характерные черты русской политической жизни. Уважение же личности, так же как самоуважение, потеряны начисто; Белинский вы не слышали о нём? блестящий критик и публицист! писал, что в нашем народе чувство человеческого достоинства за много веков было потеряно в грязи и навозе. Разумеется, он имел в виду грязь и навоз в самом широком смысле.

Я вам охотно верю, но это всё же ваша Родина, возразил Ницше. Вы русская, а живёте за границей и в Россию возвращаться не собираетесь Я бы понял, если бы вы были замужем, ибо для женщины, как для собаки, Отечество там, где её хозяин. Но вы свободны, а значит, подвержены печали, от которой свобода неотделима так же, как мудрость; вы наверняка тоскуете по своей Родине и своим родным.

По родным да, по России нет! Если бы вы пожили в России, вы бы меня поняли, ответила Лу. Будь у меня вера в преобразование общества с помощью насилия, я пошла бы в террористы. Они герои и мученики, они жертвуют собой во имя высоких идеалов и мстят за униженный народ. В Петербурге я повесила в своей комнате портрет Веры Засулич

Я слышал о ней! перебил Ницше, обрадованный, что может показать знание русской жизни. Она стреляла в начальника полиции, известного своей жестокостью.

Нет, в петербургского градоначальника, который до этого долго служил в жандармерии, отличившись в подавлении малейших выступлений за свободу, поправила Лу. А в Петербурге он приказал высечь студента, не снявшего перед ним шапку

Да, да, точно! воскликнул Ницше. Наши газеты много об этом писали, но ведь суд, кажется, её оправдал?

Благодаря судье, который прислушался к голосу своей совести, а не закона, кивнула Лу. Этого судью потом травила власть и до сих пор травит ещё бы, подобные судьи опасны для неё! Впрочем, это был единичный случай: остальные судьи выполняют волю власти, не рассуждая, как послушные псы.

Что же, я понимаю, почему вы повесили портрет Засулич, ведь помимо всего прочего, она женщина, улыбнулся Ницше. Женщины всё чаще заявляют теперь о своих правах и всё активнее вмешиваются в политическую жизнь. Придёт пора, когда они станут править миром.

Вы напрасно смеётесь! Если бы женщины правили миром, в нём не было бы ни войн, ни бедности, с вызовом сказала Лу.

И он бы умер, как старик, в котором угасли все желания, возразил Ницше. Шопенгауэр говорил, что миром движут три чувства: голод, половой инстинкт и страх смерти. Если мы продолжим его мысль, то поймём, что все они связаны с войной: ведь война ведётся не только ради расширения территории, но и для удовлетворения животных инстинктов. В сущности, она ведётся для того, чтобы отнять у противника еду и женщин: так было в древности, так же осталось и сейчас во всяком случае, таковы подсознательные мотивы войны.

Может быть, улыбнулась Лу. Но страх смерти, о котором говорил Шопенгауэр, лишь усиливается на войне.

Однако он же преодолевается войной, возразил Ницше. Бэкон писал, что любая сильная страсть преодолевает страх смерти, а на войне рождаются сильные страсти. Есть много свидетельств радостной решимости, с которой солдаты идут в бой, порой на верную смерть, Эта отчаянная радость возникает как раз от того, что смерть перестает быть вечным пугалом человека: он бросает ей вызов, подобно бессмертным богам.

Положим, но вы не объяснили, как быть с разделением общества на бедных и богатых: почему не может быть равенства? не сдавалась Лу.

Упаси нас бог дожить до общества всеобщего равенства! сказал Ницше, переведя дыхание. Разделение общества на богатых и бедных есть сильнейший двигатель развития общества: если бы не было ненависти бедных к богатым, и презрения богатых к бедным, чем бы оно жило? Какое унылое зрелище оно бы собой представляло, впрочем, долго так продолжаться не могло бы, потому что в душе человека всегда будут бушевать дикие страсти, опрокидывающие запреты, установленные моралистами, и всегда будут сильные личности, которые поднимутся над толпой...

Остановимся! Вы опять задыхаетесь, прервала его Лу. Вот скамья, присядем Пока вы отдыхаете, я ещё расскажу вам о Фридрихе.

***

Дым из печных труб столбами поднимался в ноябрьское холодное небо. В это утро жители Аахена встали пораньше, чтобы приготовиться к большому празднеству: сам император Фридрих должен был перезахоронить останки Карла Великого в знаменитом местном соборе. Те, кто видели новый саркофаг, говорили, что он великолепен сплошь обит золотом и украшен искусной резьбой, но более всего жителям города и многим гостям, приехавшим на празднество, хотелось увидеть молодого императора. О нём ходили удивительные слухи: уже одно то, что он стал императором, одолев своих сильных соперников, было похоже на чудо.

Задолго до начала церемонии улицы заполнились народом; в собор пускали лишь избранных, однако всем хотелось посмотреть на Фридриха, когда он проедет туда. Наконец, показалась его процессия, и ожидания сбылись: в роскошной одежде, с короной на голове император был величественен и прекрасен, он был именно таким, каким надлежит быть правителю великой империи.

Неподдельное ликование охватило народ, но шумные восторги вмиг стихли, когда император вошёл в собор, и зазвонили колокола. Люди пали на колени прямо в осеннюю грязь, благоговейно обнажив головы; церемония началась. Счастливцы, находившиеся в соборе, видели, как под пение торжественных гимнов останки Карла извлекли из старинного мраморного саркофага и переложили в золотой. Когда его закрывали, Фридрих подошёл к саркофагу и собственноручно вбил в него последний гвоздь. Колокола зазвонили с новой силой; люди плакали от умиления, читая благодарственные молитвы: Карл Великий обрёл подобающее ему захоронение и достойного наследника.

Через несколько дней после окончания празднеств был устроен приём во дворце императора: по распоряжению Фридриха сюда пускали каждого, независимо от положения. Длинная очередь выстроилась у дверей зала для приёмов; просители шли один за другим. Фридрих сидел на деревяном кресле, на котором, по преданию, принимал просителей Карл Великий, а рядом за маленьким столиком секретарь записывал отдаваемые императором распоряжения.

В большинстве своём просьбы пришедших сюда людей были недостойны императорского суда, но Фридрих всех выслушивал очень внимательно, а потом отдавал настолько дельные распоряжения, что каждый из просителей уходил с низким поклоном и словами благодарности.

Поток просителей был неиссякаемым, однако через какое-то время двери закрыли, а тем, кто остался за ними, сказали прийти завтра. Фридрих встал с кресла, блаженно потянулся и прошёлся по залу.

Боже правый, как только хватает терпения всё это выслушивать! позволил себе заметить секретарь. Сколько чепухи они тут нагородили!

Что поделаешь, правитель должен знать, чем дышит его народ, а как узнаешь, если не выслушаешь всё, что тебе говорят? сказал Фридрих. Но сейчас нас ждут встречи посерьёзнее...

Облачившись в горностаевую мантию, надев драгоценную корону на голову, Фридрих перешёл в большой зал и уселся на золочённый трон. Избранные лица из свиты встали возле императора.

Первыми сюда вошли представители римского папы, в одежде хотя и скромной по покрою, но богатой по материалам и отделке. Вперёд выступил личный посланец папы: благословив императора, он на плохой латыни сначала высказал пышные приветствия ему, а затем изложил упрёки папского престола, довольно многочисленные, но, главным образом, сводящиеся к трём вопросам: превознесению личной власти Фридриха над церковной, уменьшению доходов Церкви и отказу от участия в очередном Крестовом походе.

Фридрих почтительно выслушал его речь до конца, а потом отвечал на прекрасном латинском языке, золотой латыни Вергилия, Горация и Овидия:

С благоговением и радостью принимаем мы посланцев пастыря Церкви. Для меня, молодого, не умудрённого опытом, большая честь выслушать его наставления; уже за одно это я исполнен величайшей благодарности ему, но я помню также его поддержку, участие и помощь, которые он оказывал мне на протяжении долгого времени, когда по завещанию моей рано умершей матери стал моим покровителем. Те земли, которые он получил согласно её последней воле, и те доходы, которые получал все эти годы, лишь ничтожное воздаяние за его несравненную милость.

Мы и впредь будем заботиться о преумножении доходов нашей святой Церкви, и упаси нас Господь в чём-либо превозноситься над ней! Тем не менее, мы с покаянием и смирением принимаем указания святейшего престола: если, по неразумию своему, мы отступили где-то от его правил, обещаем немедленно это исправить.

Что касается нашего участия в Крестовом походе, мы всей душой стремимся к нему, однако не имеем сейчас достаточно сил для осуществления своего христианского долга. Святая земля, с таким трудом отвоеванная нашими предками, ныне возвращается к агарянам, мы теряем один город за другим; причиной тому недостаток средств денежных и, как следствие, военных. Для того чтобы вернуть утраченное, нам нужно мощное войско, объединённое единой волей, но мы не способны пока создать его. Мы уверены, что святейший папа с высоты своего престола видит гораздо дальше нас; мы ждём от него советов, как нам поступить в данном случае.

Отрадно видеть столь похвальное послушание его святейшеству, сказал папский посланец. Значит, я могу передать ему, что все его указания будут исполнены?

Именно так и передайте его святейшеству, ответил Фридрих.

Следующими на приём к императору пришли представители старой знати, многие из которых служили ещё отцу Фридриха. По древнему обычаю, они сделали несколько поклонов перед троном, чтобы после этого приложиться к руке императора. Фридрих без тени усмешки воспринял эту старомодную церемонию и лишь по её окончании позволил себе милостиво улыбнуться.

Пусть Господь будет благосклонен к тебе, государь! Да продлит он твои года до Адамовых, да дарует тебе царствие славное, подобное Соломонову, сказал на сицилийском наречии старейший среди пришедших. Мы, твои верные вассалы, готовы служить тебе так же преданно, как служили и раньше, а до этого твоему отцу. Если тебе нужны наши жизни, возьми их; если тебе нужно наши состояния, мы с радостью отдадим их. Но позволь заметить, государь, что царствие держится не на убогих и слабых, а на крепких и сильных, зачем же ты хочешь подорвать его основы?

Слышали мы, что ты собираешься отнять у нас дарованное когда-то твоим отцом, как и тобою в твои юные годы; если такова твоя воля, забирай это, однако, кто станет тогда твоей опорой? На кого ты сможешь опереться в борьбе с врагами, коих становится всё больше с тех пор, как ты стал императором? Разве не стояли мы надежной стеной, защищая тебя от них?.. Прости мою стариковскую дерзость, но разве без нас досталась бы тебе императорская корона, которой ты, безусловно, достоин?.. Впрочем, поступай, как знаешь: мы твои вассалы; мы подчинимся любым твоим решениям, старик потупился, но в глазах его сверкнула молния.

Могу ли я выразить словами ту благодарность, которую испытываю к вам? отвечал Фридрих на звучном новоитальянском языке, которым изъяснялись лишь самые лучшие поэты. Вы опекали меня в малолетстве, когда я остался круглым сиротой; вы продолжали опекать меня и в юности, пока я не стал настоящим королём. Вы решительно пресекали малейшие попытки умалить моё достоинство, а если подобные и были, как в случае с Марквардом фон Аннвайлером, то всякий раз я возвращался под ваше отеческое покровительство.

Разве пожалованные вам земли, звания, должности и прочее, чем награждал вас мой отец, и что получили вы в мои юные годы, могут быть хоть малой наградой за всё, что вы для меня сделали? Разве не дал бы я вам во стократ больше, если бы у меня была такая возможность? Разве не известно мне, в ком я могу найти истинную поддержку?.. Откуда же ваши сомнения: видимо, наши общие враги хотят поссорить нас, но вы можете быть уверены в моём неизменном уважении к вам, равно как и в заботе о ваших интересах.

Если это так, государь, у нас ещё хватит сил послужить тебе! Настоящего наследника Карла Великого видим мы! со слезами на глазах воскликнул растроганный старик; слёзы появились и на глазах его соратников.

Вновь совершив несколько церемонных поклонов, они распрощались с Фридрихом.

Вслед за ними в тронный зал были допущены молодые господа из незнатных семей. Опустившись на колени, эти господа приветствовали императора, затем один из них, одетый по новейшей моде, начал свою речь на простоватом грубом, немецком языке, однако не без претензий на изящество:

Как мы обрадовались, когда ваше величество занял императорский престол! Не было ещё на нём столь молодого, отважного, решительного и умного правителя, толковали мы между собой. Все помнят, как отважно сражался наш Фридрих, говорили мы, против могущественных мятежников: как в пятнадцатилетнем возрасте он проскакал огромное расстояние для того чтобы возглавить своё войско, с рассвета находясь в седле и совершенно не упав духом. Всем известно, как храбро он дрался за свои владения, подобно львице, у которой отобрали детёныша, и медведице, у которой похитили медвежат. Словно ураган, бушующий в ночи, охваченный пламенем гнева, он лично возглавил одно из подразделений и, схватив острый меч, устремился вперёд. Подвиг, достойный Карла Великого, восхищались мы; наконец-то народы Германии нашли нового вождя!..

Мы и сейчас восхищаемся вашим величеством; каждый из нас готов отдать жизнь за своего короля и императора, однако нам не дают проявить себя. Ты можешь казнить меня, государь, но я выскажу то, что у нас на сердце: тебя окружают люди хитрые, жадные, алчные, которые захватили большую и лучшую часть имперских земель, однако не привели их к процветанию, а разорили. Слабые, коварные, они держатся исключительно благодаря любви к тебе народа; в свете твоего величия не видны их мрачные злодеяния.

Казни меня, государь, но прислушайся к гласу народа, который есть глас Божий: изгони этих разорителей из своего окружения, отбери у них то, что они хищнически присвоили себе, пользуясь непростыми временами. Посмотри, сколько в державе твоей достойных людей, готовых служить тебе верой и правдой: под твоей властью, с опорой на них, твоя империя достигнет невиданного величия, затмив славой саму империю Карла!

Не накажу, а награжу: сколь отрадно мне видеть искренних помощников в укреплении нашего Отечества! Дотоле не знал я, к кому обратиться за поддержкой, но теперь вижу, в ком её найти, на чистейшем немецком языке отвечал Фридрих, выслушав эту речь. Разве не ведомо мне, как те, кого ты упомянул, захватили земли и богатства; разве не видел я многие разорения от сих ненасытных хищников? Недаром говорят в народе: Если волки расплодились, жди беды: всех овец перережут, а ещё говорят: Пустишь хорьков в курятник, останешься без кур.

Напрасны твои сомнения: придёт время, когда я верну всё отобранное у державы: корыстолюбцев изгоню, вместо них приближу достойных людей и награжу по трудам их. А за твою смелость и радение к Отечеству тебя уже сейчас ждёт награда: мне докладывали, что ты младший сын своего отца и потому остался безземельным; завтра же ты будешь пожалован хорошим земельным владением.

О, государь, не думай, что за этим я обратился к тебе! смутился говоривший речь.

Знаю, что чисты твои намерения, однако и жить чем-то надо, возразил Фридрих.

Бурные восхищённые возгласы раздались в зале; эти возгласы были слышны и за дверями, когда они затворились за молодыми господами

Отпустив избранных лиц из свиты, не проронивших за всё время ни единого слова, Фридрих снял мантию и корону и попросил у секретаря запись разговоров с теми, кто приходил сюда; секретарь с растерянным видом передал ему бумаги.

Что тебя беспокоит? спросил Фридрих, искоса взглянув на него.

Но как же недоуменно произнёс секретарь. Нельзя же выполнить всё, что сегодня было обещано, тем более что одно противоречит другому.

Это называется политикой, сказал Фридрих. Обещать всё всем, а выполнять только то, что тебе выгодно, вот её суть. Власть всегда лжёт: она лживое чудовище, скрывающее свой безобразный облик под маской прекрасного принца. Но власть это и самое сладкое, что есть на свете: познавший её, уже не сможет получить подобное наслаждение ни от чего иного. Ради власти идут на любые преступления: все правители негодяи; разница между ними лишь в том, что некоторым удаётся отставить по себе хорошую память. Надеюсь, что и мне удастся это

***

Он заговорил у вас моими словами, засмеялся Ницше. Вам не кажется, что это чересчур?

А может быть, вы повторяете его слова? возразила Лу. Времена меняются, а люди остаются прежними вот отчего нам так легко понять мысли из прошлого Отдохнули?.. Идём дальше; смотрите, уже видны здешние знаменитые часовни

Когда Лу и Ницше подошли к ним, Ницше заглянул в первую и тут же отпрянул:

О, боже!

Испугались? Совсем как живые? засмеялась Лу. Здесь все фигуры в натуральную величину; каждая часовня посвящена какому-то моменту из жизни Франциска, хотя не всегда правдоподобно. Вот здесь его рождение представлено по аналогии с рождением Иисуса Христа, однако родители Христа были бедными и сам он родился в хлеву, а отец Франциска был богатым купцом.

Да, знаю, кивнул Ницше. Франциск принадлежал к числу золотой молодёжи своего города тем более удивительно, что он отрёкся от богатства и выбрал госпожу Бедность.

Но именно таким и должен быть истинный христианин, возразила Лу, подзадоривая Ницше.

Не говорите мне о христианстве! с раздражением отозвался он. Христианская вера есть с самого начала жертвоприношение: принесение в жертву всей свободы, всей гордости, всей самоуверенности духа и в то же время отдание самого себя в рабство, самопоношение, самокалечение. Каким же уродом должен быть человек, чтобы, несмотря на все это, не стыдиться называть себя христианином! А церковь: ведь по учению Христа, этого простака, её вообще не должно было быть; церковь это выдумка апостола Павла, расчетливого интригана, который рвался к власти и сгонял людей в стадо. Ну, как же, спасение души! а в переводе: весь мир вращается вокруг меня.

Как, вы осуждаете церковь?! Лу продолжала подразнивать его

Я выдвигаю против церкви самое страшное обвинение, которое когда-либо звучало в устах обвинителя! вскричал Ницше так громко, что эхо от его голоса разлетелось от часовни до часовни. Она для меня худшая из всех мыслимых порч, она не пощадила ничего и испортила всё: каждую ценность она обесценила, каждую истину обратила в ложь, всякую прямоту в душевную низость! Паразитизм церкви единственная манера её поведения; идеалы святости и высасывание крови до последней капли Попробуйте ещё говорить о её благой, гуманной миссии! Устранять беды не в её интересах, она нуждалась в бедствиях, чтобы утвердиться навечно. Вот вам гуманная миссия!.. Ницше перевёл дух и решительно закончил: Крест это опознавательный знак заговора против здоровья, красоты, смелости, ума и духа, против душевной доброты, против самой жизни. Христианство это позорное пятно на теле человечества.

Отлично сказано, Ницше! захлопала в ладоши Лу. Чем выше мы поднимаемся, тем больше вы меня восхищаете.

Нет, серьёзно, разве вы не согласны со мной? Ницше схватил её за руку.

Вы положительно решили сломать мне сегодня руку, выдёргивая её, засмеялась Лу. Успокойтесь, я полностью согласна с вами; не забывайте, я выросла в православной стране, а православие, без сомнения, худшая разновидность христианства. В католичестве и лютеранстве есть, по крайней мере, живые мысли, православие же, заимствованное Россией из застывшей умирающей Византии, с самого начала было закоснелым, обращённым в прошлое. Православная церковь в течение многих веков подавляла всё живое и была верной служанкой государства в самой жестокой тирании, которую только можно вообразить. В конце концов, Пётр Первый по-деловому, без сантиментов превратил церковь в часть государственной машины, чем она, по сути, и являлась.

О, да, мне нравится ваш царь Пётр! усмехнулся Ницше. Его простота это простата варвара, который, нисколько не обременяя себя моральными принципами, делает то, что считает нужным.

Пусть он был варваром и действовал по-варварски, но он отлично понимал, что такое церковь, относясь к ней чисто утилитарно, сказала Лу. Каждый по-настоящему образованный человек, не опьянённый и не опьяняющий себя мифами о религии, имеющий честь и совесть, скажет то же, что говорил Белинский: В словах Бог и религия я вижу тьму, мрак, цепи и кнут; православная церковь всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма. Большинство нашего духовенства отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством; не есть ли поп на Руси представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства.

У вас хорошая память, заметил Ницше.

Это письмо Белинского запрещено в России, за его чтение полагается каторга, но именно поэтому его знают наизусть все думающие люди. Я тоже заучила это письмо ещё в юности, ответила Лу. Там есть и такие строки: Какой-нибудь Вольтер, орудием насмешки потушивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, больше сын Христа, нежели все попы, архиереи, митрополиты и патриархи, восточные и западные.

Точно! Я тоже думал об этом! подхватил Ницше. Скажу больше: в сущности, единственным истинным христианином на свете был только сам Иисус. Когда он умер на кресте, умер Бог, и все попытки воскресить его это лживая слащавая чушь. Бог умер, и на этом можно было бы поставить точку, но ему предстоит умереть во второй раз. Его именем освящены самые гнусные деяния, его слова использует ханжеская лицемерная мораль. Христианский Бог должен умереть: это грандиозное событие всё ещё в пути, оно ещё не достигло ушей людей. Молнии и грому нужно время, свету звёзд нужно время, и делам, даже совершённым, нужно время, чтобы их увидели и услышали.

Запишите, запишите это, говорю вам! сказала Лу, дотронувшись до его плеча Пока мы дойдём до вершины, у вас в голове сложится целая книга.

Мне нечем записать, но я запомню, ответил Ницше. Голова совсем не болит, напротив, такую ясность и лёгкость я давно не ощущал, а всё благодаря вам и этой чудесной прогулке, он с большим чувством взглянул на Лу.

Не преувеличивайте, она отвела глаза. Будем осматривать остальные часовни?..

Не стоит: понятно, что там есть, ответил он. Смотрите, на склоне горы отличная площадка со столом и скамейками, наверняка оттуда прекрасный вид на окрестности Присядем, а вы расскажете мне ещё одну историю о Фридрихе Гогенштауфене.

Ага, заинтересовались! засмеялась Лу. Сперва вы как-то кисло восприняли мои рассказы.

Неправда, мне было интересно с самого начала; вы просто набиваете себе цену, возразил Ницше.

Извинительное авторское тщеславие, ответила Лу. Слушайте же

***

После очередного отлучения Фридриха от церкви, а всего их было три, не считая предания его анафеме и папских посланий с проклятиями, в которых его называли Ужасом Вселенной и Изумлением мира, он решил отправиться в Крестовый поход. Однако, придя с большой армией на Святую землю, он вместо того, чтобы штурмовать города, сжигать деревни и убивать неверных, вдруг вступил в переговоры с султаном Камилем, чем чрезвычайно удивил и расстроил римского папу, ещё раз вспомнившего данные Фридриху прозвища.

Переговоры проходили в богато украшенном шатре, поставленным посреди войск императора и султана; оба войска были в праздничных доспехах, сиявших на солнце, сотни флагов развивались на ветру; флаги были и над шатром: императорский со львом и султанский с полумесяцем.

Фридрих и Камиль явились в сопровождении знати; переговоры начались с длинных взаимных приветствий, затем состоялся обмен дарами. Среди даров султана были шелка, пряности и арабский скакун чистейших кровей; среди императорских драгоценные меха, янтарь, высоко ценившийся на Востоке, и сокол, обученный для охоты. Последний подарок привёл султана в полный восторг: соколиная охота считалась лучшей забавой царственных особ на Востоке и Западе.

Я вижу, мой царственный брат знает толк в благороднейшем из развлечений, сказал Камиль, любуясь соколом.

Мой царственный брат разбирается в нём не меньше меня, возразил Фридрих. Когда-нибудь я напишу книгу о соколиной охоте и подарю ему.

Это будет поистине великая книга, судя по её автору, ответил Камиль.

Они разговаривали через переводчиков, но когда официальная церемония окончилась, переводчики были отпущены, поскольку Фридрих отлично говорил по-арабски; свита также покинула шатёр, император и султан остались наедине.

Язык нужен нам, чтобы скрывать свои мысли, сказал Фридрих. Однако, если мы всегда будем скрывать их, как нам понять друг друга? Сказанное при свидетелях становится политикой, но если свидетелей нет, это частное дело.

Мой брат достиг вершин мудрости: иного я и не ждал, ответил Камиль. Правда оружие смелых людей, храбрец не боится правды.

Я счастлив беседовать с тобой: Loquens ad hominem intelligentem est delectatio in se Беседа с умным человеком сама по себе удовольствие, сказал Фридрих.

А ещё говорят: Dulce laudari a laudato viro Приятна похвала достойного человека, отозвался Камиль.

Мой брат знает язык Цицерона и Сенеки? восхитился Фридрих.

Scientia est potential, ответил Камиль.

Я восхищён и обрадован, сказал Фридрих. Жаль, что мы не встретились раньше, но никогда не поздно начать благое дело, ибо, как говорят в народе, худой мир лучше доброй ссоры. Зачем нам воевать, из-за чего нам воевать? Святая земля одинакова важна и для христиан, и для мусульман, и для иудеев, так пусть же каждый имеет право находиться здесь.

Однако разве не христиане нарушили это правило? не сдержался Камиль. Во имя Христа они захотели завладеть всем.

Было бы желание начать войну, а предлог всегда найдётся: за красивыми словами нередко скрываются гнусные намерения, ответил Фридрих. Но я не хотел воевать; не хочу и теперь: я бы не пришёл сюда, если бы не воля пастыря нашей церкви; у меня много дел дома, куда более важных, чем этот поход Видишь, я до конца честен с тобой и надеюсь на твою откровенность.

Я ценю твоё доверие и отплачу тебе такой же откровенностью, Камиль приложил руку к сердцу. У меня тоже много дел дома, и я тоже не стал бы сражаться за Святую землю, если бы не требования нашего духовенства.

Духовенство везде одинаковое: волки в овечьей шкуре, сказал Фридрих. Они готовы обглодать вас до костей, хотя не рычат, подобно волкам, а поют елейным голосом; впрочем, бывает, что и рычат, уж я-то знаю!

Аллах милосерден, а слуги его призывают к жестокости, как такое может быть? подхватил Камиль. Аллах пребывает повсюду, значит, и милосердие должно быть повсюду.

Был такой философ, Эпикур, наша церковь его прокляла, улыбнулся Фридрих. Бог, говорил он, либо хочет избавить нас от зла, но не может, либо может, но не хочет, либо не хочет и не может, либо и хочет, и может. Если он хочет, но не может, то он слаб, что не соответствует характеру Бога; если он может, но не хочет, то он завистлив, что в равной степени противоречит Богу; если он не хочет и не может, то он и завистлив, и слаб, а значит, не является Богом; если же он и хочет, и может, что единственно подобает Богу, то откуда тогда зло? Или почему он не устраняет его?..

Не удивительно, что этого философа прокляли: нашим имамам тоже не понравились бы его мысли, в свою очередь улыбнулся Камиль.

А я скажу так: Бог существует и следует почитать его так утверждают многие, не зная при этом, что такое Бог, и определяя Бога в соответствии со своим невежеством, продолжал Фридрих. Утверждают, что он творец неба и земли, но не говорят, кто же сотворил его самого, потому что этого никто не знает и не понимает. При этом упрекают язычников в смехотворном идолопоклонстве, в злоупотреблении культом, но ведь в том же можно упрекнуть и другие религии. Толкуют о кровавых злодеяниях и разврате языческих богов, но, по повелению божию, Моисей и Иисус Навин истребляли целые народы; Магомет в награду своим последователям обещал весь мир, а христиане повсюду пророчествуют об истреблении своих противников.

Каждый основатель религии выдавал себя за истолкователя божественной воли и приписывал её себе; теперь каждая религия уверяет, будто подлинные учители на её стороне и лучших не может быть, это твердят по всякому поводу и продолжают доказывать и ныне. Последователи трёх религий выискивают всевозможные неосновательные доводы, чтобы доказать ошибочность принципов противников и истинность своих.

Ты действительно смелый человек: у нас за подобные речи закидали бы камнями, с уважением сказал Камиль.

Я был трижды отлучён от церкви, а моих подданных призывали восстать против меня, усмехнулся Фридрих. Но моих мыслей никому не отнять: скажу тебе по секрету, я пишу трактат, который назову Три великих обманщика: Моисей, Христос и Магомет.

Ты смелый человек, повторил Камиль, немного нахмурившись.

Однако вернёмся к нашим делам, сказал Фридрих. Начну издалека. В моих владениях в Италии есть город Салерно, там находится врачебная школа, которая существует вот уже более трёхсот лет. Её основали четыре врача, коротавшие здесь время под навесом во время грозы и рассказавшие друг другу о своих познаниях в медицине: это были итальянец, грек, араб и иудей. Соединение их знаний способствовало процветанию школы в Салерно, она пользуется заслуженной славой и сейчас: я постановил, что получить лицензию врача в моих владениях можно только в этой школе. А вблизи Салерно стоит город Неаполь: там я недавно основал университет, который не подчиняется церкви, он готовит людей, нужных для государства. Учиться в нём могут все желающие, независимо от религии, они уже учатся и между ними нет никаких распрей.

Вот к чему я веду: что мешает нам установить подобные порядки в Святой земле? Как я сказал, и это очевидно, она одинаково важна для иудеев, христиан и мусульман так пусть же над ней будет их совместная опека. Ведь мы не можем знать, какая религия истинная, если истинная вообще существует Иерусалим же объявим открытым городом, но под моим протекторатом: должен же я что-то предъявить римскому папе в знак доказательства моей преданности церкви?

Но что я предъявлю своим имамам? возразил Камиль.

В твоих владениях вспыхнул мятеж в Сирии и Месопотамии; как я слышал, мятежники объявлены отступниками от Аллаха, против них требуют начать священную войну. Так начни её там, окончив здесь, сказал Фридрих.

Я и сам подумывал об этом, признался Камиль. Однако наши главные святыни, Купол Скалы и мечеть аль-Акса в Иерусалиме должны остаться неприкосновенными.

Мне придётся умерить пыл моих рыцарей, которые хотят водрузить крест над всеми иерусалимскими святынями, усмехнулся Фридрих, но я обещаю тебе, и мы запишем это в договоре, что требуемое тобою будет исполнено.

Так позовём же людей и скорее составим договор! вскричал Камиль. Я счастлив иметь такого друга, как ты!

А я счастлив вдвойне, сказал Фридрих

Вскоре после подписания договора он отправился в Иерусалим и лично короновал себя в Храме Гроба Господня. Через некоторое время Фридрих покинул Святую землю, чтобы более никогда не возвращаться туда.

***

Я изучал всё это в школе, но ваш рассказ намного живее, хотя он упрощённо показывает историю, сказал Ницше.

Хотите изучать историю, штудируйте научные труды! насмешливо ответила Лу. Я рассказываю так, как велит моя фантазия; глупо требовать от художественного произведения соответствия исторической правде. Вспомните Александра Дюма: кардинал Ришелье, Людовик Тринадцатый и его мушкетёры так и остались бы пыльными персонажами истории, если бы не его романы, пусть и на восемьдесят процентов вымышленные.

Милая Лу, я вовсе не хотел вас обидеть, Ницше хотел взять её за руки, но поостерегся. Я полностью согласен с вами искусство не должно быть рациональным, и, тем более, прикладным к какой-либо науке, будь то и сама история. Беда всей нашей культуры в том, что для неё высшим авторитетом остаётся Сократ, который призывал полагаться на разум, и держать под контролем свои эмоции. Однако люди не машины: мы чувствуем столько же, сколько и думаем, и искусство, которое взывает только к нашей рациональности, не затрагивает нашу душу.

Между прочим, греки считали, что искусство идёт либо от Аполлона, бога правды, и тогда оно рациональное и конструктивное; либо от Диониса, бога вина и веселия, и тогда искусство эмоциональное, инстинктивное и духовное. В идеале искусство должно быть в равной степени аполлоническим и дионисийским, но это бывает редко, поэтому мы многое сделаем для искусства, как только будем рассматривать мир не только посредством логики, но и с непосредственной силой интуиции. Пусть это будет художественно-иллюзорная метареальность, но она поможет нам глубже познать мир и наше я в этом мире. А вы, дорогая Лу, как раз и создаёте такую художественно-иллюзорную метареальность!

Я совсем загоржусь, а гордыня великий грех, засмеялась Лу. Ну, вставайте же, до вершины осталось совсем немного; мы должны успеть до заката

Тропа, по которой они поднимались, становилась всё менее хоженой, заросшей травой и кустарниками. За густыми кустами жасмина Лу и Ницше заметили молодую пару, застывшую в объятиях.

Как высоко они забрались Ступайте тише, не будем им мешать, прошептала Лу. Влюблённым принадлежит весь мир, потому что весь мир для них они сами, продолжала она, пройдя вперёд. А вы были когда-нибудь влюблены, Ницше?

Странный вопрос, пожал он плечами. Вы же знаете, что я люблю вас.

Нет, не сейчас, а раньше? поправилась она.

В юности? переспросил он. Конечно, я влюблялся. Я был тогда отчаянным щёголем, любил одеваться модно, но у меня не получалось флиртовать с женщинами так легко, как у моих товарищей, и я совершенно не обладал искусством обольщения.

Это заметно, улыбнулась Лу. Вы и сейчас им не обладаете.

В ваших устах это звучит как комплимент, он улыбнулся в ответ. Когда я стал старше и получил кое-какую известность, некоторые женщины признавались мне в любви, но все они были неинтересными или противными.

Но вы же здоровый мужчина, во всяком случае, были им, как же вы обходились она не закончила, несколько смутившись.

Как все здоровые мужчины, не имеющие постоянных подруг: я посещал бордели, просто ответил он. Проституция необходимая часть общественной жизни; можно жалеть или осуждать женщин, занимающихся проституцией, но искоренить её нельзя Однако сильное чувство в результате настигло и меня: я полюбил жену Вагнера. Она была намного старше меня и сохраняла верность своему супругу, так что наши отношения остались платоническими. Следующей моей любовью стала невеста одного дирижера; она настолько завладела моим сердцем, что я сделал ей предложение.

Значит, я была не первой, кому вы предложили выйти замуж? сказала Лу с некоторым разочарованием.

Увы, она отвергла меня, как и вы! признался Ницше.

Я не отвергала вас: просто я не хочу выходить замуж, ответила Лу.

Что же, возможно, вы правы. Любовь между мужчиной и женщиной невозможна без взаимного непонимания и зачастую построена на недоразумениях, сказал он. У мужчин и женщин по-разному проявляется любовь: для женщины это полное самоотречение, которого не должно быть у мужчины. То, что внушает к женщине уважение, а довольно часто и страх, это её натура, истая хищническая, коварная грация, её когти тигрицы под перчаткой, её наивность в эгоизме, её не поддающаяся воспитанию внутренняя дикость, непостижимое, необъятное, неуловимое в её вожделениях и добродетелях.

Хорошего же вы мнения о женщинах! рассмеялась Лу.

Вот именно, что хорошего! воскликнул Ницше. Женщина это удивительное неповторимое создание природы; как все природные создания она может быть прекрасной или ужасной, но в этом и состоит её привлекательность. Вообще, на первое место я ставлю дружбу между мужчиной и женщиной. Женщина способна к дружбе с мужчиной, но чтобы эта дружба была прочной, она должна сопровождаться маленьким физическим отвращением.

Вы заблуждаетесь: я не испытываю к вам отвращения, но мы дружны, возразила Лу.

Мне кажется, вы путаете дружбу и любовь: оцените свои чувства без пристрастия разве это дружба? произнёс он, глядя ей в глаза.

Я согласна с вами, что любовь это вечная борьба, вечная враждебность полов: в любви встречаются две противоположности, два мира, между которыми нет мостов и не может быть никогда. Как только рассеивается любовный пыл, возникают обиды и досада, которые, как правило, пытаются скрыть, вместо ответа со всё большим оживлением стала говорить Лу. Один из главных вопросов в любви: почему любимый предмет так часто настолько мало нам подходит, и почему, тем не менее, для нас всё сосредотачивается в нём одном? Это происходит от того, что в основе любовной страсти лежит физическое влечение, которое обещает совершенно иное, нежели то, чем оказывается душа этого человека при более близком знакомстве. Если речь идет о страсти легкого рода, то этот парадокс не сильно её разрушает, ведь она и любит только физического человека, и потому не находится в трагическом конфликте между любовью и презрением.

Преходящий характер любовной страсти мог бы приводить к менее опасным кризисам, если бы к этому не добавлялась приспособляемость: система бесконечных взаимных уступок, которые хорошо выносят только те люди, которые вынуждены держаться друг друга лишь по практическим соображениям. На деле быть половинами всегда плохо для обеих сторон; хотя они говорят теперь мы вместо я, но мы уже не имеет никакой ценности, когда захвачено я. Теперь они, может быть, были бы друг для друга по-братски родными, если бы они не любили друг друга с воспоминаниями и страстными желаниями были бы, если бы только не стали смертельной банальностью друг для друга.

Снова скажу вам браво! Ницше хлопнул в ладоши. Вы советовали мне написать книгу? Я могу посоветовать вам то же самое

То, что мы любим, схоже со светом тех звезд, которые от нас так далеки, что их свет мы видим только после того, как они сами уже погасли, задумчиво проговорила Лу. Мы любим нечто, что есть и чего, одновременно, нет, но даже потом мы любим не зря. Ибо даже потом этот ещё видимый, уловимый луч угасающего света может зажечь огонь всей нашей сущности, который не смог бы так вспыхнуть ни от одной другой, самой богатой действительности.

Какая чисто женская непоследовательность: начали с осуждения любви, а закончили её восхвалением, улыбнулся Ницше.

Хотите, я ещё расскажу вам о Фридрихе? Присядем на этот большой камень, сказала Лу. Угасающие солнечные лучи скоро станут не видны, но мы найдём дорогу назад.

С вами я готов остаться и в кромешной тьме, Ницше подстелил Лу свой плащ.

***

Праздник Святого Иоанна начался, как положено, с долгой торжественной церковной службы в кафедральном соборе, на которой присутствовал весь двор во главе с императором. Подобные службы проводились и во всех остальных церквах в присутствии большого количества народа, а по их окончании было особо подчёркнуто в проповедях, что языческие игрища, проводившиеся ранее в этот день, являются богохульством и скверной. Впрочем, мало кто воспринимал эти предостережения всерьёз, и сами священники знали, что сегодня снова, как и в прошлые годы с незапамятных времён, будут и богохульное веселье и безудержный разгул. Местный епископ обратился, правда, с просьбой к Фридриху отправить воинские отряды по деревням, чтобы предотвратить беснования, но он ответил, что в связи с мирным временем многие солдаты отправлены на побывку домой и собрать их будет затруднительно.

Фридрих вовсе не собирался мешать народным празднествам: более того, облачившись в простую одежду, в сопровождении немногих приближенных он сам отправился в ближайшую деревню; там была старая колокольня, с которой можно было видеть, как веселится народ, не привлекая ничьего внимания.

Едва сгустились сумерки, из домов высыпали люди всех возрастов, преимущественно молодёжь, но и более зрелых и даже пожилых лет. Все они пили, пели, веселились и дурачились, и вскоре принялись творить всяческие бесчинства, которые не допускались в обычные дни: с хохотом и криками снимали калитки, разбирали заборы, разбрасывали дрова, закидывали на крыши домов бочки и колёса, затыкали дымоходы; перегораживали дорогу и требовали выкуп за проход по ней.

Когда наступила короткая ночь, были зажжены костры около реки; около них танцевали, а потом прыгали через огонь для очищения от грехов; многие шли купаться, не стыдясь своей наготы. Общее возбуждение всё нарастало, и не успел забрезжить рассвет, как десятки пар занялись любовью, не стараясь скрыть её от окружающих.

Ну, это уже чересчур! возмущённо сказал Вальтер фон дер Фогельвейде, придворный поэт и любимец Фридриха. Это, прямо-таки, бесовские тёмные страсти: я полагал, что подобные безобразия канули в Лету с падением Рима; отчего ты не запретишь их, государь?

Мой дорогой Вальтер, я ещё не сошёл с ума, посмеиваясь, ответил Фридрих. Тёмные страсти живут в каждом из нас: если не давать им выход, они съедят нас изнутри. Люди выплёскивают их наружу во время таких праздников: этот обычай существует издревле и не только у немцев, но и у французов, англичан, итальянцев и, говорят, у индусов и славян. Сколько церковь ни пыталась бороться с ним, бесполезно, народ мудрее неё, прости, Господи! он знает, как позаботиться о своём душевном здоровье, да и о физическом тоже.

Но ведь это надругательство над настоящей чистой любовью, сказал Вальтер. Поругание всех законов куртуазности.

Боюсь, народ не сведущ в этих законах, продолжал посмеиваться Фридрих. Тебя занимает тема любви? Это понятно в твоём возрасте; она продолжает занимать и меня, хотя я прожил уже полвека У тебя наверняка готовы новые стихи? Я с удовольствием послушаю их, но не сейчас; на днях я выезжаю в Апулию есть кое-какие дела, к тому же, хочется посмотреть, как строится мой тамошний замок. Ты, конечно, поедешь со мной?

Куда и когда тебе угодно, государь, поклонился Вальтер.

Замок на Горе, Кастель-дель-Монте, строился по плану, лично составленному Фридрихом. В основе плана была цифра восемь, знак бесконечности, означающий возрождение мира и начало новой жизни, как утверждают многие верования. Тот, кто чтит эту цифру, пользуется покровительством Сатурна планеты суровой, но справедливой. Благодаря её влиянию, эти люди делают невозможное возможным; они привыкли принимать решения самостоятельно и надеяться только на себя.

Стены Кастель-дель-Монте, выстроенные из ослепительно блестевшего на солнце известняка, составляли правильный восьмиугольник. На их углах находились восемь восьмиугольных башен; внутренний двор тоже был восьмиугольным. Внутренние помещения представляют собой шестнадцать правильных трапеций, по восемь на каждом из двух этажей.

В помещения второго этажа солнечный свет проникал два раза в сутки строго по времени, так что этот этаж представлял собой как бы огромные солнечные часы; а в помещения первого этажа свет попадал два дня в году на летний и зимний солнцеворот так что первый этаж мог служить как календарь.

Фридрих позаботился и об удобстве проживания: залы имели большие камины, а в башнях находились гардеробные и туалеты; последние хорошо проветривались через шлицы в стенах и промывались водой из баков, расположенных на крыше. Кроме того, в замке были великолепные ванные комнаты, сделанные по образцу арабских комнат для омовения.

Странно, что у Кастель-дель-Монте отсутствовали ров, вал и подъёмный мост; не было также помещений для припасов, оружейных складов и конюшен. Что же это за замок, думал Вальтер, осматривая его вместе с Фридрихом, не станет ли он лёгкой добычей для врагов? Ему не терпелось задать этот вопрос, но Фридрих был так увлечён осмотром, что Вальтер не решался спросить.

Наконец, через два или три часа довольный Фридрих отпустил архитекторов и строителей.

Как тебе? спросил он Вальтера. По-моему неплохо получается; надо будет заказать соответствующую мебель, гобелены, светильники и прочую необходимую утварь, и мой замок готов.

Но почему он не имеет достаточных укреплений? не сдержался Вальтер. Вряд ли одни только стены выдержат штурм, если, не дай Бог, кто-нибудь отважится на него.

Мои дела моя крепость, не без гордости ответил Фридрих. Врагов у меня не стало меньше, наоборот, становится всё больше, но они и носа не посмеют сюда сунуть; надеюсь, моим наследникам тоже хватит ума и воли, чтобы сдерживать противников подальше от своих владений. Этот замок построен не для защиты от опасностей, а для приятного времяпровождения: здесь можно придаваться размышлениям, погрузиться в мир книг, проводить беззаботные часы в кругу избранных гостей, заниматься любовью и, конечно, охотиться: в округе водится много дичи какое раздолье для соколиной охоты!

Любовью? переспросил Вальтер.

Услышал то, что хотел услышать! рассмеялся Фридрих. Да, любовью, а для неё нужны удобства, если мы не хотим, чтобы она была похожа на животное совокупление.

Но ведь об этом я и говорил! воскликнул Вальтер. Есть любовь низменная, а есть возвышенная она-то и является истинной. Разве не доказывают это законы куртуазности? Подобно истинно верующему, влюблённый переживает почитание, преклонение, умиление, восторг, заступничество, милосердие, но если у верующего они относятся к святым и Богородице, то у влюблённого, согласно законам куртуазности, эти чувства обращены к земной, но обожествлённой женщине. И тогда сладостная награда за любовь перестаёт быть блудодеянием, и даже супружеская неверность достойна похвалы, а не осуждения.

Прекрасно, мой дорогой Вальтер! Фридрих сделал вид, что хлопает. Нынешняя молодёжь подчинила любовь законам логики и этики: Аристотель мог бы вами гордиться Ну, ну, не хмурься, это, скорее, похвала, чем осуждение, прочти-ка лучше что-нибудь из своих стихов, теперь самое подходяще время.

Как прикажешь, государь, скрывая досаду, ответил Вальтер и прочёл стихи:

Желаний и томлений дни

Прошли и столько принесли утрат.

Мне пали на зиму они.

Я думал, летом все пойдёт на лад.

Я мнил, придет счастливый час,

И был обманут столько раз!

И все ж надежду я таил,

Но и надежды больше нет.

Был радости недолог цвет,

И мне она, не я ей изменил.

Я жил мечтой. Так почему

Меня счастливым называют вновь?

Счастливец только тот, кому

Любимая всегда дарит любовь.

Пусть жизни радуется он,

Увы, я этим обделён!

Но пусть он прячет торжество:

Мол, я любимою любим!

Я рад бы поменяться с ним,

Но мне любовь не дарит ничего.

Хвала и мужу и жене,

Когда они живут в любви.

Их душу с телом наравне

На каждый час, господь, благослови!

И в полном счастье пусть их жизнь пройдет.

Сомненья нет, блажен и тот,

Кто добродетель чтит в себе,

Как в той, кого избрал одну,

И кто на радость взял жену,

Подругу в жизни и судьбе.

Подругу в жизни и судьбе, повторил Фридрих. Что же, мне это знакомо: ты знаешь, я был женат три раза и не могу сказать худого слова ни об одной из своих жён. Первую из них звали Констанцией также как мою мать, которую я совсем не помню, но хотел бы помнить и любить. Возможно, поэтому я испытывал к моей будущей жене тёплые чувства ещё до знакомства с ней, а узнав, полюбил по-настоящему. Она была старше меня на десять лет: мне было пятнадцать, а её двадцать пять, когда мы вступили в брак, и она уже была вдовой, похоронив своего мужа, венгерского короля. Увидев меня в первый раз, она улыбнулась, но не обидно, а с какой-то весёлой нежностью так смотрит мать на своё любимое шаловливое дитя.

До этого у меня не было настоящих любовных отношений с женщинами: при мне находился прекрасный учитель, Вильгельм Францизиус, он многому научил меня, но никогда не рассказывал о таинствах любви. Кому ещё было учить меня нежным чувствам: графу Джентиле, кастеляну Аккарио, или, упокой Господь его грешную душу, Маркварду фон Аннвейлеру? Фридрих иронически взглянул на Вальтера, и тот не смог сдержать улыбку. Была, правда, Адель, подруга детства, с которой, достигнув известного возраста, мы занялись вовсе не детскими играми. Она родила чудесного мальчика, моего любимца; теперь он правит в одной из наших провинций. Но любовь с Адель была просто данью зову природы, а что такое настоящая любовь, я узнал только с Констанцией. Эта женщина была для меня всем: любовницей ей нравилась обучать меня искусству любви, о котором я до тех пор понятия не имел; советницей в житейских делах, в которых я мало разбирался; наконец, просто любящей заботливой женой, относящейся ко мне с материнским участием.

Странно, что наш сын Генрих, рождённый в любви и согласии, оказался непутёвым и мятежным; он восстал против меня поистине, блудный сын! но в этом нет вины Констанции: бедняжка умерла задолго до того, как он сбился с пути Что ты повёл плечами, будто от холода? Сегодня такой тёплый день, Фридрих пристально посмотрел на Вальтера.

Что-то лихорадит, ответил он, отведя глаза.

Не лги, ты этого не умеешь, поморщился Фридрих. Ты, конечно, вспомнил байки, что это я приказал умертвить Генриха? Чушь! Как ни вредил он мне, я никогда не посмел бы оскорбить память моей милой Констанции, убив её сына. Наказать его, заточить в замок это было, впрочем, он и там жил в своё удовольствие. Он погиб, упав с лошади увы, такое довольно часто случается! и я велел похоронить его со всеми королевскими почестями Однако они не шли ни в какое сравнение с почестями, оказанными моей незабвенной Констанции, вздохнув, прибавил Фридрих. Её похоронили в нашей родовой усыпальнице в Палермо, где покоятся мои мать и отец; в гробницу Констанции я положил свою корону в знак того, что если я и стал настоящим королём, то лишь благодаря моей жене. Да, я не стыжусь в этом признаться! с вызовом сказал Фридрих. Женщины производят нас на свет, женщины делают нас мужчинами, женщины наполняют нашу жизнь богатством чувств; пусть из-за женщин мы потеряли рай, но зато сколько земных радостей получили.

Воистину! воскликнул Вальтер и хотел перекреститься, но вовремя одумался.

Второй и третий мои браки тоже были по расчёту, но мои жёны были достойны всяческого уважения, продолжал Фридрих. Иоланта, вторая жена, была королевой Иерусалима, унаследовавшей этот титул от своей матери и передавшей мне права на Иерусалим по брачному договору. Позже я короновался в Иерусалиме, договорившись с султаном о мирном разделе Святой земли, чем вызвал очередное папское проклятие.

Иоланта не блистала красотой, она была худосочна и слаба здоровьем. Стыдно вспомнить, улыбнулся Фридрих, но на свадьбе с Иолантой я настолько пленился чарами её сирийской кузины, что в первую брачную ночь посетил сначала эту юную прелестницу, а уж потом свою супругу. Помнится, даже написал стихи для этой самой кузины

Вот как? с интересом спросил Вальтер. Можно их услышать?

Они несовершенные, однако если ты настаиваешь, изволь, сказал Фридрих и прочёл:

К цветку из сирийского края,

Направься, о песня моя!

Скажи той, что сердце пленила,

Чтобы она с любезностью и

Любовью вспоминала

Того, кто всем ей услужить готов,

А теперь страдает от любовной тоски,

Не исполнив всего, что она повелела!

И проси её в благосклонной доброте

Сберечь для меня своё сердце!

Ну, как? спросил Фридрих, окончив чтение.

Может быть, стихи несовершенные, зато написаны с большим чувством, уклончиво ответил Вальтер.

Благодарю за деликатность, насмешливо сказал Фридрих и продолжил: Иоланта, разумеется, обиделась, но вскоре простила мне измену, потому что очень хотела иметь детей и получила их от меня; девочка, к несчастью, умерла во младенчестве, зато мальчик вырос крепким: он сейчас правит в Германии.

Иоланта не перенесла вторые роды и скончалась, после чего из политических соображений я женился на Изабелле Английской. Вот уж она-то была красивой и здоровой, а в любви неутомимой никогда не думал, что англичанки такие страстные. Я не жалуюсь на свою мужскую силу, но Изабелла доводила меня до полного изнеможения, требуя всё новых ласк с необыкновенной изобретательностью Тебе не шокируют мои признания? внезапно спросил он Вальтера.

Нисколько! вздрогнул тот. Любовь имеет множество сторон, среди которых нет постыдных, если они одобрены обоими любящими.

Где-то я уже это слышал! рассмеялся Фридрих. Что же, тогда продолжим В течение шести лет Изабелла родила мне шестерых детей, но я всё время опасался, что её любовный пыл может не ограничиться связью с одним мною. Нет, она не давала мне никакого повода подозревать её в неверности, но на всякий случай я старался держать Изабеллу подальше от других мужчин, а все её слуги были евнухами. Не стоит винить меня за подобные предосторожности: тебе известно, мой дорогой Вальтер, что Купидон очень озорной мальчишка, и рога часто вырастают на голове даже любящих мужей.

Это верно, с улыбкой кивнул Вальтер.

Но как ни была Изабелла здорова, последние роды всё же убили её, помрачнел Фридрих. Они были очень тяжёлыми: умерла она, а потом умер и ребёнок. Я похоронил их обоих возле Иоланты и её первого ребёнка пусть покоятся с миром!..

Четвёртый мой брак не был признан церковью, ведь жениться можно лишь три раза, однако он был подлинным браком по любви, сказал Фридрих после паузы. Когда я в первый раз увидел мою Бианку, ей ещё не было семнадцати лет, но она была прекрасна, как только может быть прекрасен дивный цветок, выросший под роскошным небом Италии. Меня будто поразил удар молнии, colpo di fulmine, я заболел любовью, и как всякий тяжело больной, не мог ни о чём думать, кроме своей болезни. Дед Бианки когда-то служил оруженосцем у моего деда Фридриха Барбароссы, что переполняло гордостью её отца: он нипочём не хотел позора, как он выражался, для своей дочери, но разве любовь бывает позорной? Убедившись, что Бианка испытывает ко мне ответные чувства, она ясно это показала, я увёз её из отцовского дома. Отец был настолько взбешён, что хотел поднять против меня восстание, однако я успокоил его, заключив с Бианкой брак аrticulo mortis, то есть фактически признав её своей женой, а также заранее признавая детей, которые могли родиться от нашей связи: лишь тогда этот спесивый родитель благословил нас.

Я поместил Бианку в лучший из моих замков: она жила там в высокой башне, как девушка из сказки; я пел серенады под её окнами, а потом, взобравшись к ней, бросался к её ногам и говорил тысячи нежных слов Чему ты улыбаешься? спросил он Вальтера. Не веришь?

Как-то это не похоже на тебя, государь, сказал Вальтер.

Кто знает, что скрыто в душе человека? возразил Фридрих. Утверждают, что он может отдать лишь то, что получил, но неужели он подобен ростовщику, который лишь принимает в долг чужие вещи? А любовь величайшее из человеческих чувств, она творит чудеса Но я знаю, почему ты сомневаешься: до тебя дошли слухи, что я держал Бианку взаперти, как невольницу?.. Не отвечай, это и так понятно Ерунда! Люди завидуют чужому счастью, особенно если нет своего: они с жадностью разыскивают тёмные пятнышки на светлых одеждах любви.

Мы были счастливы с Бианкой: она родила мне двух прелестных дочерей и славного сына. У нас бывали размолвки, в какой любви их не бывает! ведь хотя и говорят, что любящие становятся одним целым, они всё же разные. Однако луч света, озарявший наши отношения, не угас до самого конца: на смертном одре Бианки я обвенчался с ней вопреки запрету церкви на этот брак, и мы сказали друг другу последние слова любви. Она была моей четвёртой и последней женой, Фридрих нахмурился, скрывая свои чувства.

Но были и другие любовные встречи, участливо сказал Вальтер.

Это верно, вздохнул Фридрих. Любовь была щедра ко мне. Если считать более-менее длительные отношения, у меня они были с несравненной Манной, племянницей архиепископа Мессинского, с благородной дамой Матильдой из Антиохии, с гордой, но чувственной Рикиной фон Вольфсёден из Сицилии и ещё с десятком дам и девиц, не говоря о мимолётных связях, среди которых тоже были весьма волнительные. Женщины всегда выказывали мне своё расположение: льщу себя мыслью, что не только от того, что я император, правящий половиной Европы.

Женщины необыкновенно чуткие: каким-то своим внутренним зрением они видят в нас то, что скрыто от окружающих, и, если оно достойно преклонения, готовы отдаться без остатка, согласился Вальтер.

Тебе можно верить: ты большой авторитет в этой области, усмехнулся Фридрих. Однако теперь всё кончено: если я и вспомнил про любовь, то это лишь дань прошлому. Я бы хотел провести остаток своих дней здесь, в Кастель-дель-Монте, но, увы, это несбыточная мечта!

Отчего же? удивился Вальтер. Разве ты не говорил, что строил этот замок, чтобы вести тут жизнь, которая тебе нравится.

Кто же мне позволит жить, как мне нравится: чем выше я поднимаюсь над миром, тем больше он ненавидит меня, сказал Фридрих. Если я, подобно Диоклетиану, отрекусь от императорской короны, мне не дадут, как ему, спокойно выращивать капусту на своём огороде. У меня слишком много врагов, чтобы жить на покое, и я должен постоянно держать их в страхе; если они решат, что я ослаб, никакие укрепления не спасут меня, возведи я их хоть до самого неба. Вот так судьба смеётся над нами: я построил замок свой мечты, но жить в нём не могу: самое большое, приезжать сюда на охоту.

Ну, и это неплохо, государь! бодро произнёс Вальтер. Как продвигается твоя книга об искусстве охоты с соколами?

Почти окончена, повеселел Фридрих. Это будет наилучшая книга в своём роде, можешь мне поверить! Пойдём, поедим, и я расскажу, что написал за последнее время

***

Через несколько лет Фридрих умер, династия Гогенштауфенов пресеклась, но многие потомки Фридриха ещё долго правили в различных странах, а в некоторых сиятельных особах до сих пор течёт его кровь, закончила рассказ Лу. Кастель-дель-Монте был разграблен, внутри ничего не осталось, но он выстоял; там сейчас идёт реставрация и есть надежда, что замок вскоре примет такой вид, будто его только что построили и он ждёт своего императора. Между прочим, в народе ходили упорные слухи, что Фридрих не умер: он живёт как отшельник, или путешествует как паломник, а некий монах рассказывал, что видел Фридриха во главе огненной армии рыцарей, скакавших возле Этны, обители ушедших героев. Трава под копытами их лошадей горела, а море кипело.

Да, это был великий свободный дух, завораживающий и непостижимый человек повторил Ницше, глубоко задумавшись.

Пошли, Лу тронула его за рукав и поднялась с камня. Мы уже почти на вершине Вот мы и дошли, сказала она через несколько минут. Смотрите, здесь растёт дерево: искривлённое от ветра, цепляющееся корнями за каменистую землю, но крепкое и живое.

Это непросто подняться на вершину и удержаться на ней, ответил Ницше, задыхаясь. Как-то в одном городе я видел канатоходца: он готовился к выступлению высоко над землёй, чтобы поразить публику своим мастерством. Я испытывал к нему смесь восхищения и печали, потому что он воплощал в себе как высоты человеческих устремлений, так и опасности, сопутствующие подобным начинаниям. Его выступление окончилось трагедией: он упал и разбился насмерть, но на краткий миг познал высшее блаженство человеческого существования на грани жизни и смерти; он поднялся над толпой, он был одинок, но свободен. Толпе этого не понять, толпа ненавидит свободу.

Посмотрите на толпу, сколько рабов в ней, сколько рабов! Смиренным, прилежным, благожелательным, умеренным: таким вы хотите человека? хорошего человека? Но, чудится мне, это просто идеальный раб. Конечно, никто не повинен в том, что он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к свободе, но оправдывает и прикрашивает рабство, такой раб есть вызывающий презрение и омерзение холуй и хам.

Мне кажется, я уже это где-то читала, сказала Лу.

Вряд ли, эта мысль витает в воздухе, но ещё не запечатлена, ответил Ницше. Сбросить оковы, которыми опутало нас общество, продолжал он, на это способен лишь очень сильный человек, сверхчеловек. Обычный человек устаёт от жизни, отвергает риск и ищет только лишь комфорт и безопасность. В обществе таких людей нет больше различий между правителем и подданными, сильными и слабыми, выдающимися и посредственными, но сверхчеловек иной; он создаёт собственные ценности, отличные от ценностей большинства; он не подчиняется внешним авторитетам; он стремится к самопознанию, чтобы понять свои истинные желания; он не боится смерти, потому что принимает её неизбежность и живёт с полной отдачей своему делу, он стремится к вечности через свои деяния. Сверхчеловек это высший биологический тип, который отличается от обычного человека так же, как обычный человек отличается от обезьяны. Создание сверхчеловека это цель, которую человечество должно поставить перед собой.

Ницше, вы мне нравитесь, сказала Лу, и в голосе и облике её было что-то особенное. Он обнял её и поцеловал; она не сопротивлялась

У вас колючие усы, сказала она затем, смеясь и вытирая губы. Что за жизнь у нас была бы, выйди я за вас замуж.

Зачем вы мучаете меня? взмолился Ницше.

Я отчаянно хочу спасти вас, а заодно себя. Вы не созданы для брака, Ницше, мы были бы несчастны вместе, сказала Лу очень серьёзно. Я не знаю, что будет со мною, и не знаю, что будет с вами, но давайте будем любить свою судьбу, какой бы она ни была. Разве не к этому вы призывали?

Наше восхождение навсегда останется самым чудесным происшествием в моей жизни, с грустью сказал он.

Зачем же грустить? возразила она. Один такой день стоит целой жизни.

Это правда, ответил он с глубоким вздохом и улыбнулся. Что же, давайте спускаться с небес: смотрите, как стемнело. Так и бывает: на вершине свет, внизу тьма. Всякий спуск, это спуск во тьму; немногим дано остаться на вершине во свете, но и этот свет угаснет, ибо даже звёзды угасают. Когда-нибудь весь мир погрузится во тьму, но в ней зародится новый свет, и так будет вечно.