И вот, он сидит на крыше, свеся ножки, и укоризненно качает кудлатой головой. Остановившийся его пустой взгляд бороздит недостижимую поверхность надира, а распахнутые уши, словно выключенные локаторы, вхолостую отражают редкие звуки ночи. Он в задумьи.
- Тэкс, - говорит он гнусаво. - Тэкс, пэкс, фэкс... Это у нас сколько? Сколько это у нас?... Угу.
И долго ещё молчит, рефлексивно ковыряясь ногтём в зубах. Под глазами его тёмные пятна.
Иногда он неожиданно озаряется и звонко хлопает себя по лбу, восклицая: "Кретиниус суэцкий!" В такие моменты он, кажется, готов, оттолкнувши ногами шифер, воспорхнуть над унылыми скатами ночных крыш и бесследно истаять в мешковатых жёлтых облаках. Жаль длится это не долго. Не напрыгавшись ещё вволю, он вдруг замирает, как бы сраженный злой ревмотозой, и апатично идёт обратно на край - свешивать ножки.
Иногда на крышу приходят Другие. Бледные и удивительно противные в тусклом свете луны они садятся рядом с ним на корточки, странно выворачивая бугристые колена. Они негромко схаркивают сквозь грязные клыки куда-то в туманную глубину. Глубина хранит многозначительное молчание. Другие нетерпеливо переминаются с ноги на ногу, хрипло и неразборчиво перешёптываются и чешут сальные волосы. Он не прогоняет их.
Такие жалкие и страшные, они всё же его товарищи на пути. Так же как и он, они лишь смутно подозревают, куда попали, чего хотят и как долго здесь пробудут. Они так же мучимы болезненными снами под утро. Их глубокие раны так же бесследно затягиваются на рассвете и так же чешутся под кожей ломкие крылья.
Но они - Другие, и с ними не о чем говорить.
Бывает, шершавый тёплый шифер рождает в закатных сумерках необычайно яркие видения. Как-то раз он видел раздутого жёлтого крокодила, печально, но с большим достоинством гонимого прохладным сквозняком. Потом ему являлись дикие эльфийские женщины размером с таксу. Они в обнимку разгуливали по крыше, распевали малопонятные частушки и несильно, но явственно попахивали водочным перегаром. От контакта эльфийские девушки игриво уклонялись, что и привело их в конечном счете к скоропостижному выпадению. Умолчим уж о курящем питоне и ехидном Свет-Мой-Солнышке. Фантомные друзья наверное лучше, чем никакие, но увы - они удивительно скоротечны. На рассвете фантазии съёживаются, словно изжёванные картинки, и без извинений исчезают до следующей вечности.
Время на крыше кажется грустным и холодным, но на ощупь оно мохнатое и тёплое, словно согретое на батарее полотенце. Время всегда играет, делает странные петли, шепчет на ухо непристойности, запутывает ноги. Время здесь не вечно, оно капает и стекает с крыши шуршащими ручейками, чтобы заведомо никогда не вернуться. Ему надоело. Он садится ко Времени спиной, чтобы не видеть.
Время отвечает ему тем же.
Это бесконечная история, как бесконечен миг налетевшей вдруг рассеянности, когда мир сжимается в глубине зрачка, теряет признаки и оставляет за собой лишь пустой взгляд, блуждающий по недостижимой поверхности надира.