Во всех уголках парохода раздавались восторженные крики взрослых и детей.
А было так....
В конце марта 1942 года в нашей семье произошло тяжелое событие.
Шел второй год жестокой Великой Отечественной войны. Отец воевал на ленинградском фронте, а мама осталась с четырьмя малолетними детьми. Младшему брату Николай не было и года, родился на восьмой день войны, Геннадию было четыре года, мне шесть, а старшей сестре Вере шестнадцать.
С первых дней война, сестра оставила учебу в педагогическом училище и пошла работать на бензозаправочную станцию за отца и маму. Она редко приходила домой, практически там и жила. Только иногда мама подменяла ее на ночь.
В то хмурое мартовское утро мама ушла в магазин за хлебом, а на дверь повесила замок, чтобы мы не могли выйти на улицу. За хлебом была огромная очередь. Мне, как старшей, она дала задание - убрать в комнате. Уборку надо было сделать тщательно: вымести все углы от пыли, пол помыть и выскрести косырем, чтобы половицы были желто-белого цвета. Мама говорила - "как желток".
Наступал великий праздник - Пасха, Воскрешение Иисуса Христа. Официально его отмечать не разрешалось. Все религиозные традиции в советское время выкорчевывались на корню. Праздники были запрещены, а кто осмеливался отмечать их - крестить своих детей, к примеру, или венчаться в церкви, преследовались местной властью. Да и могли их отправить туда, где "Макар телят не пас", в далекую холодную и голодную Сибирь.
Церквей на огромной территории Советского Союза осталось очень мало, большинство были разрушены. Многие священники были отправлены в ссылку на Соловецкие острова, в Магаданскую область за колючую проволоку, и в другие ссыльные места. Но люди в душе оставались верующие в Бога. Молились, прося Его о помощи в эти трудные военные годы: чтобы остались в живых мужья, отцы, братья, сестры. Кто же еще поможет? Эта святая вера помогала человеку не чувствовать себя одиноким и беззащитным.
Из рассказов мамы я знала, что на Пасху обязательно пекли куличи, красили яйца. В красном углу избы у иконок горели лампадки, свечи. А поздно вечером шли в церковь на Всенощную службу, святили куличи, пасху, яйца.
... В нашем рабочем поселке на пригорке стояла величественная деревянная церковь с темно-зелеными куполами. Соседи говорили, что уж очень красивые убранства в ней были. А какие прекрасные службы были! Да и батюшка был статный, добросердечный, с красивой белоснежной бородой. Голос был у него такой громкий, проникал в глубину души. Арестовали его в 1936 году. Кресты с куполов были сняты. С тех пор то склад размещался там, то мастерские колхозные. В начале 50х приспособили под клуб. Там и выборы в Верховный Совет страны проводились.
- Скоро наступит Великий праздник - Пасха. В эту ночь мы с тобой спать не придется. В 12 часов ночи произойдет Воскресение Иисуса Христа. Будем готовиться, - и улыбка сияла в глазах мамы.
- В этот день всегда рано восходит солнышко и танцует. Радуется Воскресению Сына Божьего. Люди тоже радуются, веселятся, - говорила мама, выглаживая огромным пароходом - утюгом наши кофточки, платья, рубашки и другие "наряды", чтобы создать уют. - В комнате должно быть чисто и светло.
Я помогала маме.
Но эта Пасха, 1942 года, была омрачена горьким событием для нашей семьи. И виной тому явилось моё любопытство....
Мама к этой Пасхе сшила мне красивое платье с длинными рукавами, с белым отложным воротничком из новой наволочки. И разрешила его надеть только на Пасху.
Лопалось детское терпение: слишком долго ждать праздника. И я решила примерить новый наряд. Заплела косички, надела это красное платье с мелкими белыми и синими цветочками. В комнате было прохладно, поэтому я поверх платья натянула зеленый шерстяной свитер моей сестры Веры. Свитер был мне велик, я подпоясалась её же черным лаковым поясом. Ходила по комнате, с гордостью разглядывая себя в маленькое зеркало.
... За окном играли мои подруги и мальчишки. Они разводили костры из сухих веток на только что появившихся весенних проталинах.
Я забралась на широкий подоконник, чтобы они увидели мое красивое платье. Но ребята так были увлечены костром, пытаясь раздуть его на еще сырой земле, что не обращали на меня никакого внимания. А мне так хотелось с ними поиграть. Но выйти из дома я не могла - ведь мама заперла нас на замок. Как же привлечь их внимание? Я взяла спички - "гребешок", и, стоя на подоконнике, зажгла кусочек ваты. Она мгновенно вспыхнула, обжигая пальцы. Я дула на вату, стараясь погасить, но она ещё больше разгоралась. Ребята бросились от костра к нашему окну. В их глазах был ужас. Они что-то кричали, размахивали руками, показывали пальцем на свою грудь, живот, бегали возле окна. Но я так была напугана тем, что не могу затушить вату, и может вспыхнуть в комнате пожар, ничего не понимала из их крика. Я не заметила, что искры попали мне за пояс, и свитер начал гореть. Вату я потушила. Но вдруг пламя с живота охватило лицо.
С подоконника я прыгнула на кровать, чтобы завернуться в одеяло. Но промелькнула мысль: а вдруг загорится постель, и в комнате начнется пожар? Я спрыгнула на пол. Братья перепугались, заплакали. Возле двери стояло ведро с водой. Я его перевернула на пол и упала на спину. Помню, что кричала:
- Тетя Поля, спаси!
Дальше было все, как в тумане.
К счастью тетя Поля оказалась дома. Она жила с двумя детьми за стенкой нашей комнаты, в которой была заколочена дверь.
Мой добрый милый ангел-хранитель - тетя Поля Мерзлякова!
Она как вихрь влетела в нашу комнату. Я лежала у порога в пламени огня. Она набросила на меня фуфайку с вешалки.
...Соседи звали тетю Полю "солдаткой". Она первая из нашего огромного дома получила повестку о гибели мужа. Сообщили, что он погиб под Луганском.
Однажды в темное зимнее утро раздался дикий крик за стенкой. Это кричала тетя Поля. Мама соскочила с постели и бегом к ней в комнату. Вернулась с двумя малышками, её дочками Валей и Раей. Им было 5 и 3 года. Посадила она их к нам на полати за печкой и убежала к тете Поле. Девочки были сильно перепуганы тем, что их мама бегала по комнате в одной рубашке с длинными распущенными волосам и причитала навзрыд. Мы, впятером, прижались друг к дружке и молчали, не понимая, что случилось. Чувствовали только, случилось что-то очень плохое. Слышны были причитания:
- Ох, Пашенька, родненький, нет!!! Ты жив! Не могу я поверить. Нет!!! Не может этого быть! Что ж я буду делать с детками одна?
Слышно было хлопанье дверей. Сбегались соседи, чтоб успокоить и разделить горе тети Поли. Прошло много времени после этой жуткой вести. Тетя Поля ходила с трудом. Лицо у нее было земляного цвета, глаза глубоко впали и какие-то бесцветные, под глазами черные мешки. А раньше она всегда была такая веселая, часто заходила к нам, когда мама стояла в очередях за хлебом, присматривала за нами. А когда мама возвращалась, тетя Поля оставляла своих девочек с нами.
... Не обманули чувства тетю Полю. И муж ее вернулся домой после тяжелого ранения незадолго до конца войны.
... От платья остались только подол и спина. Почти половина моего тела обгорела, только спина и ноги остались невредимы. Раны от ожогов были 2-ой, но больше -5-ой степени. Лицо и кисти рук покрылись сплошным волдырем, живот, грудь и плечи напоминали поджаренную котлету.
А в это время мама стояла в очереди за хлебом. Соседи с криком сообщили ей сразу две ужасные вести: пришла повестка с фронта, что отец пропал без вести, и сгорела дочь. Мама бросила очередь и кинулась бежать, но остановили люди. Без очереди выдали ей хлеб. Каким было ее состояние, о чем она думала , трудно и представить. У нее не было слез, только помню эти сжатые руки на груди и опущенную надо мной голову.
- Доченька моя, как же это так получилось?... Что же я буду делать теперь? Чем я могу помочь тебе, деточка? Как сумею залечить твои раны? Да и папа пропал без вести на фронте. Но я не верю, что он погиб, он жив, он только ранен. Раз повестку о гибели не принесли, значит, ранен, значит, жив. Но видит Бог, одна я с четырьмя детьми осталась. Неужто ОН не поможет мне? Господи! Милый Господи, помоги мне, подскажи, как мне быть, дай сил все выдержать и сохранить детей!
... Меня отнесли в сельскую больницу. Несли четыре женщины-солдатки, держа за углы с четырех сторон серое суконное одеяло.
Сельская больница размещалась в одноэтажном деревянном доме. Один кабинет врача и одна огромная палата для больных. Лежали в ней дети и взрослые. В другой половине здания размещалась воинская медицинская часть. В нашем поселке стояли тыловые воинские части.
Палата большая - на 12-15 коек. Меня положили на койку в углу и отгородили простынею. Когда мне снимали бинты и обрабатывали раны, то все больные уходили из палаты. Невозможно было слышать раздирающий душу плачь ребенка, видеть обширные открытые раны. Лишь ноги укрывали мне простынею после перевязок.
Сельская больница, война, медикаментов нет, только вазелин, бинты и вата в ограниченном количестве. Бинты стирали и использовали многократно.
Тетя Поля часто навещала меня в больнице. Рассказывала истории.
- Ты, Тафка, счастливая! Чудом я тебя спасла. Ладно, я дома была. А теперь ты скоро пойдешь на поправку. К осени побежишь ногами. Ты только думай о хорошем. Тебе больно, а ты не хнычь. Ты не знаешь, как тяжело детям, которые в плену. А в Белоруссии, Украине столько сел и городов сожгли фашисты, и вместе с людьми. Загоняли их в сараи или дома и поджигали. Нас Бог милует, пока живем в тылу. Голод, холод и все мученья мы-то переживем. Победим фашистов, даже не сомневайся. Отец вернется с фронта. Жить будете припеваючи. Ты мне вот что скажи - на свадьбу пригласишь? Не забудешь?- Я внимательно слушала тетю Полю. Она рассказывала, словно книгу интересную читала.
- На свадьбу-то приглашу, только это будет не скоро. Вот я Вам подарок сделаю со своей первой получки.
Рассмеялась тетя Поля:
- Когда ж твоя получка будет?
- Вот окончу школу, потом институт. Буду работать. Как только дадут первую получку, сразу пойду в магазин и куплю Вам самый красивый материал на платье. А еще туфли куплю Вам лаковые и платок кашемировый, - с детской уверенностью рисовала я яркие картины будущего.
- Ой, спасибо тебе за доброе твое сердечко. Только доживу ли я до того дня?
- Как это не доживете? Вы же на свадьбу собираетесь еще! Потерпите.
* * *
Наступило жаркое лето. Мама принесла мне в палату письмо от папы с фронта. Сер ый потрепанный бумажный треугольник, и в нем засушенная фиалка. Какая была радость! Фиалка с поля боя!!!
Много позже, когда я стану взрослой и признаюсь себе, что никогда - ни до, ни после долгих прожитых лет - никакие пышные букеты цветов не были мне так дороги, как та маленькая засушенная фиалка с ленинградского фронта в солдатском письме-треугольнике.
Прошло семь месяцев. Перевязки делать перестали. Я лежала с открытыми ранами. Начиналось заражение. Состояние моего здоровья было безнадежное.
С печалью в голосе и душе врач сказала маме:
- Поля, мне очень жаль, но помочь мы ничем не можем. У твоей дочке началось заражение. Берите ее домой.
И вот мама идет по раскисшей от дождей дороге просить кого-нибудь помочь принести меня из больницы. Принести домой,...умирать. Черные мысли её душат... Бурки на маминых ногах старенькие, сама их сшила, в прохудившихся колошах хлюпает вода: под ногами, как и в душе, черное месиво. И света белого от слез она не видит. Идет женщина, еле переставляет ноги. Все мысли обращены к единственному Спасителю.
- Господи, помоги, исцели мою крошку. Дай мне сил и терпенья выдержать эту ношу. Семь месяцев неимоверных страданий выпало ей. Врачи бессильны. Только Ты можешь помочь. Одна на Тебя надежда. Я молюсь и дни и ночи. Помоги!!!
Навстречу ей идет молодой офицер медицинской службы. Он видит женщину, убитую горем. И не мог он пройти мимо...
- Вы еле идете. Так устали? - ободряющим голосом обращается он к маме, замедляя шаг.
- Простите. Горе перехватило горло, дышать трудно, в ушах только слышен стон дочки.
- Да, трудные времена сегодня. Война давит людей на фронтах и в тылу. А что у Вас случилось?
- Вот дочка в больнице. В безнадежном состоянии. Сгорела. Умирает. Нужно взять ее домой, а нести некому.
Он с тревогой в глазах слушает ее, перетаптывается тяжелыми сапогами в раскисшей грязи.
- Возвращайтесь в больницу и будьте в палате с дочкой. Придут солдаты и принесут ее ко мне. Я врач. Не нужно отчаиваться. Мы посмотрим её и сделаем все, что нужно.
Быстрым шагом он направился в больницу, а мама поплелась обратно ко мне в палату.
Какая яркая детская память. Прошло более 60 лет, а я могла бы нарисовать картину того мгновения в цветных красках. Мне не было еще семи лет.
Вошли в палату два солдата в серых шинелях: невысокого роста, худенькие, но подтянутые, бодрые. Положили меня на носилки, укрыли простынею и принесли в санчасть.
Я помню эту маленькую, белоснежной чистоты, комнату с запахом каких-то лекарств, и этого милого доктора. Глянул он на меня, и застыла на его лице добрая улыбка. Его-то я и ждала! Вот он, мой Спаситель! Я поверила, что теперь меня вылечит этот добрый доктор - Айболит...
- Ставьте ее на табурет, - говорит он медбрату.
Поставили меня на табурет голенькую. Передо мной доктор - высокий, стройный, с серо-голубыми глазами, с аккуратной стрижкой густых пшеничных волос, в белом халате - мой Ангел-Спаситель. Обошел он меня вокруг табурета и говорит:
- Ты, малышка, умеешь терпеть?
- Умею.
- Тогда дела у нас будут отличные. Сейчас я тебя сделаю белым зайчиком. Не боишься?
- Нет.
Он вылил на мои раны какой-то раствор без запаха и цвета, как вода. И грудь, живот, руки покрылись пушистой белой пеной. Совсем не было больно. Он обработал раны, положил белоснежные, стерильные, квадратные марлевые салфетки, обильно смоченные рыбьим жиром, забинтовал широченными белоснежными, стерильными бинтами. Положил под руку много ваты, чтобы меньше соприкасалась она с боком. Рука у меня начинала срастаться с боком. Он беспокоился, что я не смогу долго стоять. Но меня поддерживала медсестра. Потом он сделал мне уколы.
Я стояла как Белоснежка: вся белая, забинтованная и улыбка сияла в глазах.
- Вот теперь ты будешь белым зайчиком. Не грусти. Все заживет, и ты еще пригласишь меня на свою свадьбу. Не забудешь?
- Нет, не забуду. Спасибо.
Мама стояла рядом со мной в глубоком молчании.
- Пока наша часть стоит здесь, к вам домой ежедневно будет приходить наш фельдшер. Она будет делать уколы и перевязки нашему белому зайчику. Вы только не волнуйтесь. Берегите себя и детишек. Все будет хорошо, - сказал доктор моей маме. Со слезами на глазах, еле выговаривая слова, она благодарила милого доктора. Он был послан маме, мне и всей нашей семье БОГОМ.
- Мальчики, отнесите белого зайчика домой, - дал последнее указание доктор. И меня принесли в нашу маленькую комнату в коммуналке. Теперь мы были все вместе - мама и дети.
Воинская часть находилась в нашем поселке до января 1944. И каждый день к нам в комнату приходила медсестра. Маленькая, с коротко стрижеными жгуче черными волосами, с огромными карими глазами - почти девочка. Ей было 17 лет. Как моей сестре. Мама обращалась к ней "Галина Михайловна". Часто навещал нас и доктор Анатолий Иванович. К сожалению, я не знаю их фамилий и откуда они родом. Когда воинская часть уходила из нашего поселка, по указанию доктора принесли маме необходимые медикаменты, вату, бинты, рыбий жир. Жизнь моя была спасена. Боролись за нее больше года. Остались только рубцы на теле от ожога, да еще острое чувство вины за невысказанную благодарность молодым людям в шинелях, спасшим мне жизнь: милому доктору Анатолию Ивановичу и маленькой девочке - медицинской сестре Галине Михайловне. На свадьбу свою, к сожалению, я их пригласить не смогла. Я о них ничего не знала и не знаю. Живы ли? Откуда и где живут? Как их найти?
***
Пролетали год за годом. Я уже взрослая, окончила техникум по специальности - "технолог по горячей обработке металлов".
Первую зарплату я получила в мае 1957 года, работая в литейном цехе на заводе в городе Киселевске Кемеровской области. Я не забыла свое обещание, данное тете Поле Мерзляковой. С какой радостью я бежала в промтоварный магазин. Долго выбирала материал на платье тете Поле. И выбрала темно-синий с белым горохом крепдешин. Пять метров. Туфли не купила, а послала посылку и денежный перевод.
Мы долго переписывались с тетей Полей.
И вот я возвратилась домой, отработав на заводе в Сибири по распределению три года. С волнением ожидала я встречу с тетей Полей.
Теплый летний вечер. Иду я с букетом алых роз и с подарками. А душа трепещет, как осиновый лист. Какая она, моя милая тетя Поля? Как давно я не видела ее! Дом на пригорке с зеленым палисадником. Уже не коммуналка, а добротный новый дом серого кирпича, построенный после войны мужем тети Поли с помощью всей их семьи. Калитка приоткрыта.
На скамейке во дворе под душистой сиренью сидит маленькая женщина в крепдешиновом платье в белый горошек и лакированных туфлях на низком каблучке, в руке ее - веточка белой сирени. Ждет меня. Та же коса-корона на голове, но благородно-серебристая, седая. Встречают меня девушки-красавицы, ее дочери Валя и Рая. Обе уже замужем.
Радостные теплые объятья и слезы умиления сдержать нет сил. Тетя Поля поднимается со скамейки, опираясь на палочку. Долго рассматривает меня, словно хочет увидеть сквозь мой фиолетовый костюм те жуткие раны, снившиеся ей во сне. Обнимает, целует сквозь соленые слезы, закрывая лицо веткой белой сирени.
- Как же я рада видеть тебя, Тафочка! Ты и выросла, и похорошела. А замуж вышла?
- Нет, тетя Поля, замуж я не вышла. Учусь в авиационном институте и работаю.
- Так ты смотри, не останься старой девой. Я вот берегу твое платье. Одеваю только по большим праздникам. Все бабы завидуют, а мужики засматриваются!!! Было в талию, а теперь все шире и шире. Худею, фигуру формирую. В молодости-то война забрала красоту. Теперь вот дочки покупают кремы разные, духи... Проходи в дом. Дочки стол накрыли. Так уж мы тебя ждали!
Стол накрыт белой скатертью, вазы с высокими белыми розами, тарелки заполнены вкусными салатами и разными закусками. Наполнили бокалы шампанским. Тетя Поля сидит рядом со мной и держит мои руки в своих натруженных испещренных морщинами руках.
- Расскажи, как же и чем живешь? Где работаешь? Хорошо, что помнишь и ценишь доброту людскую. Я когда получила твою посылку, так все соседи сбежались. Читала им вслух твое письмо. Они все ахали от радости за меня. А я была такая счастливая, что ты здоровенькая, выучилась и работаешь, родителям помогаешь. Я часто встречаю отца, мать. И всегда спрашиваю, как ты живешь.
Уже луна повисла золотым серпом на сине-кобальтовом небе, а мы все не могли наговориться.
Чем больше проходит лет, тем дороже мне память о воинах медицинской службы, острее невысказанное чувство благодарности молодым людям в шинелях, спасшим мне жизнь. И это не дает мне покоя. Жив ли кто из них? Есть ли у них дети и внуки? Знают ли они о своем отце и сестре, которые так боролись за жизнь маленькой сельской девочки? Мои внучки с застенчивым любопытством, видя шрамы на моей руке, спрашивали, отчего они. Я рассказала своим внучкам о тех Aнгелах-Xранителях, посланных Богом в тяжелейшие годы войны в наш дом.
Шла жестокая бойня, и казалось - кому какое дело было до моей маленькой жизни? Погибали наши отцы, братья и сестры на поле боя. Сжигались города и села с детьми и стариками, погибали дети в концлагерях. А за мою маленькую жизнь боролись незнакомые мне молодые ребята-солдаты и добрые люди.