Мне тогда двадцать годков минуло. Что в деревне? Землю пахали, да урожая ждали. Одна забота была. А за деревней лес грибной. Ягод там было! Наберёшь с куста и - в рот. Сладко.
Я у кузнеца нашего в помощниках ходил - лошадей подковать и так, на подхвате. Родители померли, я и прибился в кузню.
Чего не женился? А в ту пору женились мало. Известное дело, когда брюхо говорит, другое молчит. Друг мой сосватал себе невесту, а я все ждал. Чего ждал, сам не знаю. Да и жених то я незавидный был, из родни только тетка да бабка глухая. Дом тёткин старый, пол земляной. Я у неё в сенях спал, солому положу на лавку и хорошо. А потом у кузнеца стал ночевать. Он то не против был, дочка на нем малолетняя осталась - жена померла, не знаю от чего, не спрашивал. Вот я у него по хозяйству и бегал, и за няньку тоже.
У Петра на свадьбе я дружкой был. Когда второй день на хлибинах(1) гуляли, все и началось. Невеста из зажиточных, их тогда не раскулачили еще. На столах пироги да сало всю свадьбу не переводились. Помню, молодых в баню спровадили, гости сытые и пьяные по лавкам да по сеням разлеглись, и я значит, со всеми. Проснулся - самовар уж остыл давно. Я на двор вышел. Луна в небе маковым цветом текла - чудеса да и только. Я дела-то свои справил и назад. Глядь, а на крыльце девка ненашенская, увидела меня и говорит ласково: "Что тебе, Ванюша, одному ходить, возьми меня в жены, я тебе верной буду до самой смерти". А глаза у ней, как огонь в лампадке. Я бы мимо прошёл, да девка больно чуднАя. За руку её взял да и задрожал, как лист за ветром. Рука у неё белая, тонкая, что прутик ивовый, и стан гибкий, податливый. Не помню, как мы в сарае-то оказались, только хорошо мне было, братцы, не рассказать.
На утро проснулся я в хате, лежу думкаю, что было, а что нет. Боязно: вдруг из-за бражки хозяйской в дурмане голову потерял?
Поспрашивал: так мол и так, видели девку с косой до пят и глазищами чёрными? Они смеются - не было такой, привиделось тебе, женись, а то дурь в голову лезет.
Гуляли потом в третий день. Жених с нами чутка посидел, да и ушёл. Ну, мы, знамо дело, без него не пропали.
Спать я в сарай пошёл. Лежу на мешках, вдруг слышу: "Ваня!" Меня, значит, кличут. Я выбежал, а там она. Зачем, говорит, не вспоминал меня? Я все глаза выплакала.
Спросил у неё, куда сватов засылать? А она мне - пусть сердце тебе дорогу покажет. И опять мы с ней миловаться стали.
В тот раз утром проснулся - ленточка рядом синяя, что васильки у речки. Я её за пазуху припрятал, да за невестой побежал. Везде искал - не знают такую, как сквозь землю провалилась, и по соседским деревням тоже не нашёл.
Что было! Смеялись надо мной, говорили, ополоумел, а девки нашенские злыднями глядели - своих баб полная деревня, а он чужих выспрашивает.
Ночью она ко мне боле не приходила. Думал потом, что привиделось мне все, а ленточка так, зацепил кого - вся деревня на свадьбе гуляла. А потом пропала лента, как и не было.
Делать нечего, повспоминал я чернявую, погрустил, да и женился на Анютке, как весна пришла, - на дочке кузнеца, значит. Я её малявой на загривке таскал-приглядывал, а тут она расцвела, заневестилась. И кузнец мне заместо отца стал. Чего выгадывать?
В первую нашу ночь проснулся я от стука в окошко. Мы в хате спали, тесть нас там положил, а сам к сестре своей ушёл. Анютка моя тоже спала - умаялась.
Смотрю - стоит черноокая! И плечом водит. Откудова взялась только. Я вышел, а сердце, что птица перед смертью, бьется.
Не могу, говорю ей, быть с тобой. Жена у меня венчанная. Опоздала ты, черноглазая.
Она бровью повела и об землю ножкой: "Вот как ты меня любить обещал! Ленточку мою синюю Анька твоя в печке сожгла, чтоб не встретиться нам никогда. А раз не хочешь смотреть на меня, то и не видеть тебе боле до самой смерти.
Тут у меня как вспыхнет в голове!
С петухами проснулся - не чую глазами ни света, ни образа человеческого. Темнота одна. Анютка плачет. Чего плакать-то? Уже не поправишь.
А сердце мое вроде как освободилось тогда. Не болит, не ноет. Я покаяться то не успел до свадьбы, что чернявая перед глазами встаёт. Через это, значит, успокоился...
Говорили, что девку похожую за две деревни от нашей комиссар до греха довёл, она и порешилась. Утопла. Может, снасильничали, не знаю. Комиссары в ту пору через одного лютовали, бывало что хуже нЕлюдей жили, в веру свою, как скотину в хлев загоняли, а кто не хотел, того ссыльным на край земли. Или так, револьвером жизни лишали.
Живу и ладно, чего вспоминать? ВнучкИ народятся, буду их сказочками тешить.
1. Хлибины - свадьба на второй день празднования у родителей невесты