Комнатка была маленькая; тусклая лампочка с трудом освещала ее, создавая вовсе даже неуютный полумрак. Как всегда и везде, в любом отделе, в любом кабинете. Ну вкрути ты хоть сотку, нет, экономия! Шестидесятку тебе, и не больше. Решетка на окошке (и без того половина рамы в земле - полуподвал, чего ждать), так еще и прутья в палец, частые и ржавые. Непрокрашенные или облезлые от времени, одна разница. Да в придачу давящий на психику кафель "из семидесятых" ужасного розовато-морковного цвета. Пыточная, если бы оборудовать, вот один в один, ничего менять даже не нужно.
Стол, побитый временем, с покарябанной крышкой, два стула. Все намертво прикручено к полу. Разные оказываются тут, и хоть фиг убежишь, попадаются натуральные психи, пробуют.
И точка. Меблировка так сказать.
- Веду, Роман Павлович? - отвлек от нерадостных мыслей дежурный.
Роман Павлович сел на один из стульев, поскреб небритую по случаю якобы выходного воскресенья щеку, бросил папку с делом на стол
- Давай минут через десять, я пока прикину что-как, лады?
- Через десять так через десять, - согласился дежурный, молодой сержант, и исчез.
По коридору простучали ботинки, вновь стало тихо.
Роман Павлович пробарабанил пальцами дробь по крышке стола: работать не хотелось. Он было сегодня совсем размяк, отлежался в ванной, хорошо еще не принял грамм сто-стопятьдесят, как собирался. А, может, и зря не принял.
По коридору пробежали шаги, и в комнатку ввалился огромный Дубровский, старший следователь 36 отделения. Как он так летает, словно бабочка проскочила? Никогда бы не подумал, если бы не знал, что такой медведь так легко двигается.
- Здорово, Палыч. Тебя на ЧП кинули?
- А чего, не похоже? Здорово.
- Смотри, осторожнее. Странный он какой-то, в самом деле.
- Ладно, посмотрим.
- Ладно ладнокать, я серьезно тебе говорю. Не смотри, что он дурак со справкой. Станиславыч, покойный, как этот к нему попал, сам не свой ходил. Каждый раз после допроса аж синий весь был, словно не спал суток трое. Вообще, короче, на себя не похож стал...
- Олег, ну чего ты заладил? Сейчас начну и посмотрю. Если что тебя позову, ты ж дежуришь?
- Я сейчас на вызов, сколько проторчим, хрен знает, - развел Дубровский руками, заняв разом полкомнаты. - Тут остается Ванька и Николай должен вернуться. Денек сегодня ой-е-ей выдался.
- Езжай тогда, не волнуйся. Ну, на крайняк, оставлю на завтра, выговор схлопочу, ну и не впервой.
- Ну, давай тогда! Заскочу еще.
Хлопнул по плечу и вышел в коридор. Пролетели частым стуком невесомые шаги. Чудеса.
Открыл папку пробежался еще раз по делу. Нда, ну и рожа. "Маньяк", назвал его для себя Роман. Маньяк, как есть. И улики и свидетельские показания, даже доказывать ничего не нужно. Чего его Алексеев опять-то таскал, в воскресенье, да с утра? Эх Алексеев, Алексеев, никому ты уже ничего не расскажешь. Он попытался вспомнить погибшего следователя...и ничего конкретного так в голову и не пришло. Ну...обыкновенный мужик. Работа, работа...жена вроде еще ушла от него. Сын в институт поступил...Алексеев... Здоровый такой мужик, крепкий, такого даже просто не ударишь - по морде в ответ только так прилетит. Мда... И ЧП вдруг. Вскрытие уже было - все органы в норме, ничего не отказало, по виду - здоровый как бык. Только...сухой какой-то, выцветший словно. Отчего - почему? И свидетель, обвиняемый Еськов Евгений Евгеньевич, тысяча девятьсот шестьдесят шестого г.р., статья 105, часть вторая, пункты в) и д)... Расклад - только что еще не пахнет, а так...
В тишине вновь, уже в который раз, раздались шаги по коридору, гулкое эхо вторило башмакам. Двое идут.
- Стоять, лицом к стене, - в проем заглянул дежурный сержант, - Товарищ ма...
Роман Павлович мотнул головой, давай, без приветствий-церемоний, сразу, я сам... И уткнулся в дело, старательно не отрывая взгляда от сероватых бланков.
- Заходи.
Роман Павлович, дождался пока мягкие шаги не пройдут до стула напротив и остановятся там. Замрут, ожидая дальнейшего. Выждал еще несколько томительных минут, а затем поднял взгляд - пустой: ни добрый, ни злой, никакой - и, пройдясь по приведенному Еськову, повернулся к ожидающему сержанту.
- Свободен, спасибо.
Вновь минуты тишины и ожидания с обеих сторон. Выждать, заставить приведенного понервничать, почувствовать - кто есть кто. А потом - задавать вопросы.
- Садись, - наконец кивнул Роман Павлович.
Еськов послушно сел.
- Старший дознаватель центрального управления прокуратуры области Ребров, - представился Роман, - Роман Павлович... Знаешь, зачем вызвал? Или догадываешься?
Еськов отрицательно мотнул головой.
- Нет.
Тонкие почти интеллигентные черты лица. И все равно есть некая неправильность, не бросающаяся сразу, но отталкивающая. Все по отдельности вроде нормально, а вместе...точно как на фотороботе. То ли масштаб не совсем подобран, то ли собрали неровно. И глаза...глаза Роману не понравились сразу: блеклые, ничего не выражающие, словно у наркомана. Только: нарики смотрят мимо, за спину, а тут...ощупывает, исследует, хоть и не показывает виду. Мороз по коже от таких у начинающих бывает.
Он про себя хмыкнул: ну он то не молодой.
- Давай с этим заканчивай, не знаешь, - Роман Павлович захлопнул дело, бросил его на стол и накрыл рукой. - Все ты знаешь, и все скажешь. Для начала, поведаешь, что с Алексеевым случилось. Быстрее скажешь, быстрее все закончится. Я домой пойду, ты в свой кабинет. Понял?
Еськов чуть подумал и ответил
- Не закончится.
- Что? - удивился Роман.
- Не закончится, - повторил Еськов.
Так, это что еще за...
- Еще раз не по делу, или не на вопрос ответишь... - Он оставил конец фразы "на додумывание", заодно и проверим, как у маньяка с чувством реальности, - Усек?
Еськов кивнул. Глаза на миг прищурились, желваки чуть заметно вспухли. Реальность ты чуешь, да еще злишься, это хорошо...злишься, значит, себя не контролируешь. А если за собой не следишь, так и говоришь чуть больше, чем хочешь.
- Отвечать голосом, никаких кивков, - продолжил Роман и пристально посмотрел на Еськова, - Я тебе не общество глухонемых.
- Понял, начальник, - выдавил сидящий напротив.
- Вот и ладно. Зачем же тебя, Евгений Евгеньевич, в свой выходной день вызывал следователь Алексеев? По порядку и подробно.
- По делу номер тысяча восемьдесят два, - ответил подследственный и мазнул глазами по лежащей на столе папке, - дробь двенадцать.
Роман Павлович и сам невольно поглядел на номер дела: 1082/12. Так, типа умный?
- По твоему, значит, делу?
Показалось, не показалось, тонкие губы Еськова на миг тронула почти незаметная усмешка. Подняла уголок рта и тут же опустила вниз. А глаза...смотрят и наблюдают - заметил ли следак, а если да, то как отреагирует? Внутри у Романа Павловича задрожала натянутая нитка раздражения, что совсем уж никуда не годилось - терять контроль над собой, терять его и над ситуацией. Поэтому он лишь чуть приподнял брови, словно ожидая ответа, а раздражение запихнул куда подальше.
- По моему, - ответил Еськов.
- И чего же непонятного есть в твоем деле, а? Не подскажешь? Что неясного в нем?
- Все неясно.
Так, ну тут по крайней мере все как обычно. Из "таких" никто еще не признавался в том, что виновен. Это новички, или "бытовщики" еще колятся сразу, пишут явку с повинной. А этот, хоть и не привлекался ранее, только уж чересчур продуманный: на все готов ответ. Не боится? Думает справка поможет?
- Ты мне ботву свою не гони, - сказал Ребров, - Тут доказательства стопроцентные, я одним глазом глянул и то сразу видно: ни один судья не оправдает с такими. И дела твои ясней ясного, Еськов. Лет десять как минимум, а максимум - одиночка на всю твою жизнь. Оставшуюся. И справка твоя только подтереться годится, с этим все ясно? А вот мне чего было нужно Олегу Станиславовичу от тебя, неясно. Вот ты о чем скажи.
- Правды, начальник, ему надо было, - лицо у "маньяка" серым пятном выделялось на идиотском красноватом фоне. - Он сам захотел узнать всю правду.
- Сам?
Еськов кивнул и поспешно поправился:
- Да, начальник, следователь...прежний... меня попросил. Я и сказал.
Роман откинулся на спинку стула, тот не шелохнулся - привинчен же. Расставил руки и побарабанил пальцами по столу. Раздражитель, рассеивающий внимание, лишний раз заставляющий понервничать. Лишний раз показывающий - кто тут вопрошающий, а кто - всего лишь допрашиваемый.
- И чего, все узнал? - спросил он, разрывая наступившую тишину.
Еськов повернул было голову, намереваясь покачать отрицательно, но наткнулся на взгляд Романа, вздохнул и глухо пробубнил себе под нос, едва слышно.
- Нет.
- То есть, как нет? Что ж это за правда такая?
- Правда одна, начальник, - Еськов опять чуть ухмыльнулся.
- Так что же ты ее так долго рассказываешь, а, Еськов? - Ребров в упор посмотрел на сидящего напротив, - Что же тебя даже по воскресеньям сюда таскают, в свои выходные дни? Может и мне ее расскажешь?
Подследственный вздрогнул, словно его ударили. Ребров от удивления тоже чуть не дернулся и, чтобы скрыть замешательство, кашлянул.
- Там написано все, - сидящий напротив кивнул на папку.
Ладно, написано, допустим, но что ты тогда так нервничаешь, гражданин "маньяк"
- А какую же еще правду тогда хотел Алексеев? Если сам все и написал?
Еськов молчал.
Все вы так. Правдолюбцы, зла не хватает. Перед судом, да перед корреспондентами с телевидения: жизнь довела, тяжелое детство, а тут еще оговорили-подставили-принудили... Скрыли правду, показали вранье... Только и мы знаем таких как ты, Еськов Е.Е., шестьдесят шестого г.р., плавали.
- Ладно, Евгений, - продолжил Роман Павлович, - Пусть вызвал тебя Алексеев за правдой. Не думай, что поверю тебе, копаться пока не хочу. Пока, заметь! Сейчас мне нужно, чтобы ты как можно подробней рассказал, что случилось в кабинете.
Еськов поднял руки, скованные наручниками, потер плохо побритую щеку.
- Ну, мы поговорили...
- О деле, - подсказал Роман, - Это я уже понял. А потом что случилось? Он выпил может чего-нибудь, или что? Курил?
- Нет, начальник, не пил он ничего. Сидел, ну как обычно... курил там...сигареты...это "Георгий", спрашивал... А потом помер и все.
Роман хлопнул ладонью по столу. Мать! Так запросто сидит и говорит, словно про фильм какой, или про таракана. Помер и все! Будто только утром не с его участием это произошло. Ну и гад!
- Помер, говоришь? Ну а ты, Евгений Евгеньевич, что ты то сделал?
- Я, это, подождал, может очухается, а потом смотрю - нет, ну я стал дежурного звать.
- Долго звал?
- Долго, минут пять, не меньше. Воскресенье же...начальник...
Роман прихлопнул по столу еще раз. Так, значит так. Вернее не так, конечно все. Но вот что все? Нутро чует - что-то не так, а голова не понимает. Недоговариваешь ты, козлиная рожа, ой не договариваешь. В груди у Романа Павловича горело. Ненависть, злость, непонимание? А как понять человека, на глазах у которого другой человек умирает...непонятно как...а тот сидит, и как ни в чем!
Не клеится сегодня разговор, понял Роман, и ничего он сегодня не узнает. Вот что сейчас знает, знал даже до прихода сюда, то и будет. А нового - ничего.
Достал из папки протокол опроса, даже не допроса, свидетель у нас, не обвиняемый... Наскоро записал показания, списал из дела личные данные "свидетеля", мать его так...
...в груди настойчиво звенело желание встать и дать ему по морде, худой интеллигентной морде, чтоб понял...
...пробежал глазами и протянул листок через стол.
- Подписывай где галочки.
- А прочитать хоть можно? - спросил Еськов.
- Думаешь, я на тебя еще чего вешать буду? Тебе и так хватит, не бойся.
На лице у сидящего напротив на мгновение застыла маска злости и ненависти. На секунду, но Роман заметить успел. С чего бы это, неужели и вправду думает, что не за что? Или уже озлобился по ихнему, по зычаровски? На всех ментов вообще, только за то что мент?
Ребров крикнул дежурного. Сержант сидел недалеко, заглянул почти сразу. Еськов поднялся и направился к двери. Худой, нескладный, как велосипед или вешалка-плечики: вроде и широкие, а повернешь - ни черта, тоненькие планочки. Как такой смог троих?.. Взрослых, здоровых мужиков. И одного еще связанного.
- Стой! - окликнул уже почти скрывшегося Еськова Роман. - Не для протокола. Сам как думаешь, отчего Алексеев умер?
Вопрос, контрольный. Вроде уже все - протокол подписан, допрос закончен. Подследственный расслабился и спокойно готов идти в камеру, тут-то его и надо...подсекать. Может и сболтнет чего... "Маньяк" обернулся, посмотрел прямо в глаза Реброву. И вновь по лицу скользнула усмешка, смешанная с ненавистью: уголки рта вниз, а левый еще и чуть изгибается, вокруг носа отчетливые морщинки, будто оскал звериный.
- Просто...кончился он, начальник. Не выдержал...
Шаги по коридору.
Утро выдалось на редкость мерзким: дождь, мелкий и совершенно осенний, несмотря на середину августа. Ребров смотрел наружу из салона новенькой, пахнущей свежим дерматином "двенашки" и понимал, что отчего-то именно сегодня его нисколько не радует новая машина. Хотя - дождь, а ему сухо и удобно. А - не радует, совершенно нисколечко. Хотя еще вчера едва садясь в поскрипывающее искусственной кожей сиденье, едва прикасаясь к пластмассе руля, внутри рождалось совершенно детское чувство восторга, ощущение - вот, все не зря! Только если идти и не сворачивать, как он! Вчера вечером можно было списать отсутствие восторга на усталость и раздражение от испорченного выходного дня и вечера. А сегодня?
Ну...Еще и с женой разругались из-за мелочи. Подумаешь, не улыбнулся и не сказал ни одного ласкового слова. Сам виноват - разбаловал...вот и получай, забыл хотя бы мимоходом сказать комплимент, приобнять... все, скандал. И чего завелась?
Да нет, конечно, зря он на Татьянку, зря. Все из-за этого долбанного...Еськова. Вот ведь сволочь, мало ему Алексеева, и за него тоже принялся. Самым натуральным образом: весь вечер заставил думать о себе. Роман поворачивал разговор и так и сяк, прогоняя запись, пусть не совсем законную, на диктофоне. Вслушиваясь, припоминая изменения на лице, эти усмешки-ухмылки, брезгливость, ненависть... вот гад! Чего он хотел сказать этим своим "не выдержал?". Чего не выдержал Алексеев, почему? Ну и не выдержал, и чего...умер? Так вот просто, взял и? Глупости...
- Роман Палыч! Тебе это зачем? - удивился просьбе Реброва старший следователь и начальник отдела Тимошенко.
- Товарищ полковник, сам не пойму. Чего-то этот Еськов не договаривает, вот нутром чую, - Роман для убедительности пристукнул пальцем листок допроса, только что положенный им на стол. - Может и правда ничего не видел, ничего не заметил. Только... Скользкий он тип, чего-то темнит.
Тимошенко снял тонкие очки в золотой оправе, покрутил, покусал дужку и вновь надел. Вздохнул:
- Делать тебе нечего, Роман? Смотри, чтобы только без отрыва...
- Понял Василь Иваныч. Я же просто поговорить. Мог бы и сам, но как-то через вашу голову...
- Добро, добро. Давай, ступай. А мне позови Богаткова, послушаю, чего там он накопал.
Роман Павлович прикрыл дверь, ручка как всегда заела, пришлось подтолкнуть ее вверх.
- Свободен? - спросил стоящий в коридоре Петр Дежнев, кивнув на кабинет.
Ребров кивнул в ответ:
- Только недолго. Он Илюху ждет, я сейчас пришлю.
- Да на пару минут.
Илюха, Илья Борисович, если совсем уж, пил чай с конфетами "коровка". Роман бесцеремонно отобрал стоявшую на столе кружку, развернул конфету и, глядя в возмущенные глаза следователя, сочувственно произнес:
- А тебя, Богатков, ждет шеф. И очень ждет, - выделил голосом "очень".
Стол и царапины, слабо видимые при эдаком освещении. Роман закурил и принялся обдумывать - как ему говорить? И о чем? Только сейчас он вдруг осознал, что ни черта не понимает: зачем пришел сюда. Первичный допрос он произвел, результаты лежат у шефа на столе вместе с остальными бумагами: результатами вскрытия, характеристиками, фото... Дело до конца непонятное, но они же не врачи, в конце концов. Даже те не понимают, отчего иногда люди так умирают. А он то - чего? Работу же сделал, быстро и "в соответствии с буквой закона". Какого тогда?
Сегодня в тридцать шестом было многолюдно, но в закутке с "пыточной" ходили мало и шаги в коридоре Роман Павлович услыхал сразу, будто ждал этого.
"К стене"...
В комнату заглянул круглолицый милиционер. Ого, младший лейтенант сегодня на дежурстве.
- Задержанный Еськов...
Ребров приглашающее махнул - заводи.
Одет вошедший Еськов был в тот же полосатый, с индейским каким-то орнаментом, свитер и мятые черные брюки, в которых приходил вчера. Отличался от вчерашнего, разве тем, что побрился, негладко и неровно... Такой тут сервис: вода холодная, бритва...очень многоразовая.
- Здравствуйте, Роман Павлович, - сказал приведенный.
Ребова это приветствие сильно покоробило, настолько, что даже мурашки пробежали по телу, приподняв волоски "гусиной кожей". Не показывай виду, одернул он себя.
- Садись, - указал на стул.
Еськов сел и положил руки в наручниках на стол. "Почему в наручниках?", - удивился Роман. Вчера еще понятно - воскресенье, ЧП, а сегодня-то? Особенно опасным или склонным к побегу сидящий напротив никак не выглядел. Скорее наоборот, хотя кто знает, чего там в голове у такого? Вчера самую вершинку всех своих чувств показал этот "айсберг", а и то хватило на полсуток размышлений.
- Чего ты всегда в железе? Натворил что-нибудь? - спросил Роман Павлович ("Стыдно, дознаватель, стыдно - не знаешь с чего начать!").
- Нет. Они меня тут все боятся, - ответил Еськов. - Думают, что это я что-то сделал со следаком.
И совершенно гнусно хихикнул.
- А что ты мог-то, а, Еськов? - пренебрежительно, стараясь унять поднимающуюся волну отвращения, спросил Роман.
Да что это с ним? Никогда такого не было, за двадцать лет! Да чем эта гнида тебя так цепляет-то? Мерзкий он, сам себе ответил Ребров. Подлый, мелкий и мерзкий. Но вопрос и вправду глупый какой-то.
- Вот и я говорю им, а кто мне верит?
- Ну а как тебе верить? Ты вон четверых завалил, и как смог сладить.
- Не суди, начальник, не судим будешь, - хмыкнул Еськов.
Ну, конечно. Это тоже - через одного: цитаты из Жития Христова, Корана, других умных книг, привычное дело. А вот резануло сегодня вовсе непривычно, жестко и... больно, словно на нерв в зубе мышьяк кинули.
- Ты пасть то прикрой, - бросил Роман, - Я тебя судить не буду, тебе и без меня накрутят по полной.
И - опять эта скрытая злая усмешка, мелькнувшая на худом лице Еськова. От которой, стыдно даже самому себе признаваться, сводит холодом желудок. Неприятное ощущение, еще не страх, а только предчувствие опасности. Глубоко скрытое в подсознании налетом собственной крутизны - кто я и кто он. Почти забытое.
- Вот ты мне и скажи, - Ребров пристально посмотрел на "маньяка". - Может чего сам поведаешь?
Еськов отрицательно покачал.
- Значит так? - Роман раскрыл дело номер тысяча восемьдесят два дробь двенадцать, - Вот ты пытаешься всех убедить, что невиновен, а посмотри-ка на свою правду... Следователь Алексеев, хороший человек, тут все записал, что ты ему говорил. Вот, к примеру, "Проник в помещение подвала дома номер семнадцать по улице Революции", было? Тебя и камеры записали из магазина и свидетель есть...так, дальше "Нанес сорок ножевых ранений гражданину Остапчуку...", было? Было, нож твой, отпечатки твои...
- Не так было, - пробурчал Еськов.
- А как? Давай, говори, как было. Только не надо про подставу, ладно? Подстава...кому ты нужен? И факты - пришел, залез...
- Он хотел меня убить, - Еськов вдруг торопливо заговорил. Глаза без отрыва, не мигая глядели на Романа. - Он подстроил так, чтобы я пришел в тот подвал. Он позвонил и сказал, что если я не приду, то он...сделает плохо одному человеку. Я не мог не пойти! А там он не один оказался, там их четверо было. Но они не рассчитывали, что я могу...
Он так же внезапно замолк, оборвав себя..
- Можешь что? Выхватить нож и порезать их всех? А нож ты случайно с собой нес, да? Это правда такая, да?
Странно отталкивающее лицо Евгения Еськова, подсудимого по статье "Убийство" мгновенно напряглось, застыв маской гнева и ненависти. И - как и всегда - всего лишь на миг: застыло, обмякло и приняло свое обычное глуповато-безразличное выражение.
- Ну говори, говори. Что тебе не нравиться, а, Еськов? Я протокола не веду.
Подследственный усмехнулся и покачал головой.
- Все ведут, начальник. Все в этом мире ведут протокол.
Так, это уже интересно, философ хренов, это ты чего хочешь сказать?
- И ты?
Еськов посмотрел в глаза Роману, и дознаватель увидел в них нечто такое, от чего вздрогнул. Что за черт!
- Начальник, захотев узнать правду, уже не остановишься. Протокол пишется. Тебе это нужно?
Роман Павлович на несколько секунд даже потерял связь с реальностью. Так бывает когда только проснувшись, еще толком не понимаешь - сон это или реальность. Стены навалились, сужая пространство и без того небольшого кабинета, лампочка под потолком выцветила все вокруг, оставив только тошнотворный кафель и пятно лица. Худого, Роман знал это, но никак не мог разглядеть его в наступившем...тумане?
- Что... ты сказал? - Ребров тряхнул головой, отгоняя наваждение.
Подсунул пальцы под галстук, ослабил узел, подумал и расстегнул верхнюю пуговицу. Вот хренотень! Не хватало еще в обморок грохнуться!
- Захотев узнать всю правду о человеке, невозможно повернуть назад, - с Еськова слетело его безразличие. Глаза Евгения Евгеньевича горели, губы дрожали, мышцы лица судорожно подергивались. - Неужели это так сложно понять? Ты хочешь узнать только то, что удобно тебе. Только то, что хочешь услышать. А копнуть дальше, до всей правды... Ты хочешь этого? Ты готов заплатить за это знание?
Узнать все...Роман Павлович Ребров, неужели именно этого ты добиваешься, заскребло под черепной коробкой, понять почему и зачем, познать как... Да, рвалось, разбивая ребра, да, именно это! Всю свою следовательско-дознавательскую карьеру только это желание и поддерживало его, только оно и давало интерес к жизни, где так много всякого дерьма, где полным полно гнусных типов вроде того, что сидит по другому краю поцарапанной столешницы. Где даже такой гнусный поступок, как убийство - еще не страшное... а ведь есть и очень страшное, и ужасное, и чудовищное.
Кафель, кто только придумал такой, стоял перед глазами, заслоняя абсолютно все, давил-давил прямиком через глаза в мозг. Роман Павлович понял, что сейчас натурально потеряет сознание. Вот и переутомление, вот и работа по выходным!
- Дежурный! - позвал он. - Уводи!
Еськов встал и зашагал к двери. Роман, чтобы вовсе не потерять лица (почему-то казалось, что теряет) встал и сложил руки на груди. Голова шла кругом, но он упрямо и твердо решил проводить... этого... стоя.
- Остановиться невозможно, - Еськов смотрел прямо в глаза.
Роман выдержал взгляд, стиснув зубы, чтобы не отвечать.
День тянулся и тянулся. Тащились мимо серые унылые бесполезные дела...даже не дела - делишки. Рутинные и абсолютно никому не нужные. Словно дурацкий сумасшедший конвейер выпускал непонятную никому продукцию, аккуратно, тем не менее, складывая ее в ровный пухлые папки с надписанными номерами. Кто-то украл, кто-то убил, кто-то что-то... Обыденно... Что может быть интересного в обыденности? Ни-че-го.
Ребров сжал руками голову, с силой взъерошил волосы, кровь мгновенно бросилась на кожу, вызвав жжение. Хоть какое-то ощущение, вызывающее что-то кроме равнодушия и тоски. Отпроситься у Тимошенко? Пойти домой и залечь отоспаться, выпить пару рюмок, посмотреть футбол, или в баню.
Тоскливо откликнулось внутри - на фиг, ничего не охота.
Неужели?...да нет, не может быть...нет!
- Здорово, Ром. Слушай, ты чего какой? - в открытую дверь вошел Дежнев. - Ты нормально себя?
Ребров поднял руку: нормально, нормально.
- Слушай, мы тут с парнями по три сотки скидываемся, у Славы кто-то родиться должен на днях.
- Ну?
- Ты будешь?
На фиг.
- Нет.
Петр Дежнев с удивлением посмотрел на него, Роман в ответ.
- Ты чего-то точно не такой сегодня какой-то, Ром. Не думал, что ты такой бездушный. Давай-ка я завтра еще подойду, а ты отпросился бы и пошел домой отдохнул сегодня.
Как он ушел Ребров не заметил, перед глазами плыл красноватый морковный кафель. Глупо врать самому себе, что это все не из-за...Него...
Правду...
Уф! Наваждение! Тянет, тянет, зовет...узнать все...надо бы...а сил нет.
Надо отпроситься, на фиг так.
Отпроситься? Нафиг.
Роман Павлович захлопнул дверь кабинета, но не стал опечатывать его. А просто повернул пару раз ключ и направился к лестнице. Может его и окликали, может даже дежуривший...Шура Сепанов?.. спросил о чем-то.
Нафигнафигнафиг. Все к чертям...
И отправился домой пешком. Первый раз за десять лет, как прикупил первую машину. Новая "двенашка" проводила хозяина холодным и безразличным взглядом блестящих фар.
Голова разболелась не на шутку, даже "Новоган" не помог, хотя вроде раньше только им и спасался. Серые тучи заполнили небо над городом, разом превратив все в некое подобие себя - мрачное, с различными оттенками серого - чуть красноватого, синеватого, желтоватого. Ползли по серому асфальту забрызганные серой грязью авто... Корявые деревья, известно какого цвета, роняли первые листочки того же колера. Пустая бесшумная квартира, из которой он ушел двадцать минут назад, а она...еще вчера...уже вчера...какаяразницавчера. Ушла и ушла. Куда? Туда. Зачемпочемунасколько...."Винстона" не было, да и какая разница, можно что есть. "Петр"?
Правда?
Давайте.
Он вдруг понял - есть у них и "Винстон", но его надо доставать из коробки, проверять по накладной цену и количество, а смена через полчаса и можно будет сократить время на пересчет... Правда? Ну да. Не суди...
- Опять к нам? - в коридорчике Ребров столкнулся с огромным Дубровским, - Зачастила, прокуратура. Чего опять?
- Да все то же, - не соврал Роман. К чему врать?
- К Еськову? - удивился следователь, - Что ж вас так на него тянет, болезных?
Ребров попробовал было отшутиться и не смог. Нечем отшучиваться, то есть - вообще. Ни слов, ни желания. Душа не лежит. "Бездушный", так сказал вчера Дежнев? Куда только делась, была же. Вроде.
- Правды хочу узнать, - ответил он.
- Не нравишься ты мне, - покачал головой Дубровский, - Палыч, ты прям как Алексеев говорить начал. Правды и правды. Какой на ... правды? В деле все уже разложено и доказано, б... суд через пару недель, чего надо?
- Олег, ты не нуди, - сказал Роман Павлович, протискиваясь мимо богатыря-следователя, - А лучше иди-ка и своими делами займись. Не лезь ко мне. Не судим будешь.
Затылком Ребров чувствовал, что Дубровский смотрит ему вслед. Недоуменно и с обидой, вроде как послали его. А, и по ... с ним.
Шаги по тихому коридору. Привычное "к стене", знакомое "трщмайр, последсвенны..."
Краем глаза отметил силуэт, с трудом дождался пока напротив усядется малознакомая, но уже почти ненавистная личность.
- Говори, зачем? - Роман Павлович с ненавистью смотрел на интеллигентные черты. Прямо в блеклые и пронзающие насквозь глаза. Пугающие, пугающие... скрытой непостижимостью.
Кафель, полумрак, привинченная к полу мебель. Тихий шум за окнами, негромкий гул в здании отдела. Все нормально, все хорошо. Как обычно все. Бездушный. К чертям душу, зачем она нужна?
- Узнавать нелегко, начальник. Сперва вроде просто, есть как есть, а дальше. Вопросы сложнее и ответы сложнее. Так ведь? У вас тоже вопросы все сложней с каждым разом. Ну и правда, она все сложней и запутанней тоже.
- Ты, начальник, задаешь вопросы, ты, прям, орудуешь ими как инструментом. Чтобы добыть, чтобы разобраться. Тебя же учили такому?
Роман вначале недоуменно вскинул брови, но почти сразу понял - о чем говорит...этот...урод! Или на что намекает, это даже хуже.
- А ты...выходит... - и замолчал, давая возможность продолжить. Сейчас и посмотрим, чего ты имеешь в виду.
- А я, выходит... В чем разница?
- От вопросов не умирают, Еськов, дурак, что ли вправду?
Еськов покачал головой и хмыкнул:
- Разве, начальник?
Роману захотелось ответить, возразить, так чтобы этот полудурок сам понял какой он м...к, но тут вдруг понял - а он ведь знает, что умирают. И ничуть не меньше чем от ножей и пуль. И от простых, несложных вопросиков, и от таких, после которых просто нельзя жить. Задаются простые, потом еще, посложней, потом...
- Разные вопросы бывают, где-то по коже, где-то глубже. И ты уже сам не можешь остановиться, надо все глубже и глубже, до нутра самого. Когда хочется все. Все! Ты ведь понимаешь, начальник?
В голове Романа запульсировал огромный вулкан, готовый вот-вот взорваться и разбросать мысли-лаву по комнатке. По долбанному розовому кафелю, по столу, заливая царапины-трещины. Чудовищные мысли-раскаленные камни, сжигающие вокруг себя все живое. Он даже уже не совсем понимал - что настоящее, а что он только придумал. И казалось, что он вот-вот поймет - поймет ВСЕ. Еще один...вопрос, всего один.
- Так ты хотел узнать правду? - спросил он.
- Не суди. Я не убивал.
- Но улики! Ведь ты...
- Нет. Я лишь хотел знать правду, хотел знать ЗАЧЕМ...
Роман Павлович понял, то нет у него сил задать следующий вопрос. Нет их, нет смысла, нет охоты и цели в этой жизни, в которой все так... есть только одно желание - узнать правду. Какой бы она не оказалась, только бы настоящую. Пусто в...душе? Будто незримый магнит тянул всю его сущность, эту его самую душу, к своему отравленной субстанцией минусовому полюсу. Да он и сам тянулся, зная, что впереди яд и смерть, но... нечто мучительно истончалось внутри, таяло без этого!
- И ты дал инструмент? - Роман знал это, - Зачем... так?
- Я указал путь, а инструмент...всего лишь инструмент.
- Но ведь есть другие, ты же говоришь...
- А я и не сказал, что этот был моим.
Блеклые глаза смотрели, пронзая Реброва насквозь, на кафельную стену...или дальше? Что они видели, что скрывали за своей мертвой коричневатой зыбью?
- Я спрашивал... Я не хотел судить. И не сужу их, я только спрашиваю.
Врешь! Врешь! Врешь?
- А вокруг все умирают?
- За каждый вопрос приходится платить...
Еськов тряхнул руками так, чтобы наручники блямкнули о столешницу. Это не случайно, это идет так как идет. Его плата? А почему нет? Он выискивал нечто, он должен расплатиться... Судишь? Голова кружилась. Роман достал пачку (руки заметно дрожали), закурил. Клубы дыма причудливо расплылись по комнатке, превратив невзрачную тусклость в изысканную "зловещность". Темные и непонятные тени заплясали вокруг, дергаясь в завихрениях сизого дыма, напрыгивая друг на дружку и перемешиваясь между собой.
Судить...давным-давно задав себе вопрос - зачем он пошел в органы - Роман Павлович так и не смог найти ответа. Раньше казалось, что для того чтобы помогать справедливости. Чуть, поставляя, где надо и по возможности, свое плечо. Это если откинуть самые обыденные и меркантильные мысли. Деньги, минимальная, но власть... тут это все очень непросто, грязно и ...не оправдывается оно. Гораздо легче заработать "бабки" или подняться "наверх" в иных местах, не мараясь о похабность и...вопросы.
- Платить? Чем...жизнью? Разве это оправдывает цель? - Роман выпустил еще один клуб дыма, прикрываясь от испытывающего взгляда. "Будто не я...а он", - выдавил смешок "про себя" Ребров.
- Это еще не самое страшное, что может произойти.
Несмотря на духоту, холод продрал Романа от плеч до поясницы, выступил тяжелыми каплями на лбу, так прозвучали эти слова из уст скрытого в полутьме, мельтешении теней и дыме "маньяка". Он вдруг подумал...
- Что ты имеешь в виду? Алексеев? Он... что с ним?
- Он захотел узнать много, но...кончился раньше... душа кончилась.
Роман затянулся, увидел, что сигарета закончилась и зажег следующую; пальцы плясали, не слушались. Жутко и холодно. Нереально холодно отчего-то. И невозможно жутко. Вопрос рвался изо рта, но спросить он не мог. Не осталось...страшно, страшно.
- Кончился?
- Протокол пишется... Остановиться нет возможности. За каждый вопрос надо платить. Все очень просто: нет платы, не задашь следующий вопрос. Не задашь...
- Кому платить? - слова вылетели раньше, чем Роман Павлович успел подумать о них.
Тени играли, вырастая из ниоткуда и скрываясь вникуда, выныривая и расплескиваясь по розово-морковным стенам. Роман подумал, что он сходит с ума, до того нереально было вокруг, до того происходящее не могло происходить! Он знал, что ответит Еськов, и уже жалел, что задал вопрос.
- Мне...
...Вопросы, вопросы, вопросы...
...С детства они лезут назойливыми мухами - кто? А потом - почему? Где? Зачем? Сто тысяч кто, сто тысяч где, сто тысяч почему. Сколько он задал вопросов в своей жизни? А? Отвечай! Да-да, именно за этим ты и пришел сюда, затем ты и стал дознавателем! Как все просто! Как все! Ты хотел задавать вопросы, только - чтобы ты! один! а тебе отвечали! В этом и цель твоя, и власть твоя, и деньги твои!
Нужна правда? Да? Сколько ты узнал правды, настоящей, нас-то-я-щей?! Не той, которую хотел услышать, которую нужно было писать в отчетах и делах...
...дело номер тысяча восемьдесят два дробь двенадцать, начато...