Гандлер Эльза. Из Перми с любовью

Наука палеонтология, которая в теории оперирует миллионами лет, на практике учит, что все задуманное нужно делать безотлагательно. Иначе потом пойдет дождь, обрушится склон, отменят Академию наук или случится еще что-либо сокрушительное для планов даже самых сиюминутных. Текст ниже написан на основе полевого дневника вскоре после окончания экспедиции, поскольку мне хотелось не только сохранить воспоминания об этом радостном событии в моей жизни наиболее полно, но и поделиться ими со всеми интересующимися.

Время действия мое: 13-20 сентября 2013.

Время действия наших находок: ~250 миллионов лет назад.

День 1. Жилка и вилка

Наш утренний дождь выразительно кончился при въезде во Владимирскую область, поэтому я могла сквозь волнения любоваться чахлой околожелезнодорожной природой. Звуковое сопровождение обеспечивали мама с ребенком-младшеклассником: он играл с фигурками черепашек-ниндзя, а она пыталась направить это ретрозанятие в образовательное русло, в частности, спросила, как их зовут. Ребенок вышел из положения, обозначив персонажей коллективно "храбрыми букашками", а я осталась думать, как же звали четвертую черепашку?! На вокзале, похожем на стену с подпространством буфета и касс, они встретили папу и упорхнули с ним и черепашками домой, а я нерешительно двинулась к газетному киоску в надежде приобрести нормальную карту к своим распечаткам с Яндекса. Карты в киоске не оказалось, зато тут же подошла маршрутка в город - Вязники расположены в стороне от ж/д вокзала. Я благоразумно отбросила идею идти пешком в культурно-успокоительных целях, села в нее и была заблокирована другими желающими попасть на место упокоения вязниковского фаунистического комплекса.

На каждой остановке народ все прибывал, блокируя виды и кондуктора, а я меж тем обнаружила, что таблички с обозначениями улиц и домов тут непопулярны. Если же мне удавалось заметить где-то табличку, то мы проносились мимо нее со свистом. После въезда в собственно город я совершенно перестала понимать, где нахожусь, и начала присматриваться к соседям напротив. Справа сидела испуганная девочка, явно не местная, слева - помятый мужичок. Когда я спросила у него про гостиницу, он осторожно заметил, что мне нужно выйти до поворота на улицу Ленина, а где у них гостиница, он не знает. Обняв рюкзак с картами, я продралась к выходу, вывалилась из маршрутки на остановке "Юность"... и обнаружила, что до поворота на гостиницу ровно два дома.

С замиранием сердца я прошествовала мимо столовой текстильной фабрики и премилого скверика прямо туда, и тут мое везение дало сбой во владениях дурости поистине безграничной: хоть я и звонила заранее и номер бронировала сквозь отвратнейшую связь, в списках меня не оказалось. Администратор, чем-то похожая на преподавателя иммунологии в моей alma mater, тревожно сообщила мне о прибытии к ним большой группы - нашей, о чем я ей и пролепетала, нервно теребя карты. Не знаю, какова была угроза всему предприятию и насколько положение спасла моя принадлежность к международной экспедиции из Москвы, но номер мне нашелся на четвертом этаже. Я написала в графе "цель приезда": "Палеонтологические раскопки", поднялась по лестнице, прошла по длинному безлюдному коридору, вошла в номер, заперла дверь, села за стол и некоторое время смотрела в стену.

Потом достала телефон и глубоко задумалась. В Вязниках есть так называемый Венец - площадка с красивым видом на Клязьму; готовясь к экспедиции, я разглядывала фотографии этого места в контактике и первоначально хотела заглянуть туда на пути к гостинице. Но на Венец идти было довольно далеко, а администратор гостиницы сказала, что москвичи "звонили, и они уже во Владимире". В раздумьях, где же сейчас москвичи, я вышла из гостиницы и направилась к столовой напротив, потому что меня просили предупредить ее сотрудников о возвращении к ним голодных поляков. При этом я сделала пару снимков гостиницы на память. Занятно, что потом на них оказалась машина прибывших в тот же момент москвичей, но я, разумеется, об этом не знала. Столовую предупредила в меру возможностей и отправилась в ближайший парк.

Парк встретил меня двумя концами кольцевой дорожки, и далее события развивались стремительно и символично: стоило мне пойти по одному пути, встретить шершня и попрыгать вокруг него с фотоаппаратом, как позвонил А.Г. (руководитель экспедиции), и я бросилась назад к гостинице. Встреча, о которой так долго говорили, произошла на крыльце, где я сходу перепутала начальника отряда с его, отряда, участником, не расслышала точно, как того зовут, и, в конце концов, присела на лавочку в ожидании остальной группы и полной прострации. "Мы - гады!" - сказал А.Г. о своей специализации. "А мы - гнус!", - подхватил палеоэнтомолог. К нам подошла его коллега. И мы отправились снова в столовую.

На ступенях столовой спал симпатичный белый кот. На нас он почти не обращал внимания, лишь изредка приоткрывая голубой глаз, но эта идиллия закончилась с появлением таксообразной собаки, которую хозяйка оставила у входа, примотав поводок к поручням. Кот стремительно вскочил и высунулся из-за угла, воздействуя на собаку инфернальным ворчанием с высокими нотками грядущей жуткой расправы. Собака мялась на месте, И.Д. - второй палеоэнтомолог - дипломатично стояла между зверьем, а я фотографировала, как маньяк. При ближайшем рассмотрении оказалось, что у кота только один глаз голубой, а второй - желтый.

А мы отправились дальше - к администрации города и в магазин. Пока энтомологи и я ждали разрешения бюрократических проволочек, солнце засветило особенно ярко и неожиданно тепло. День уже перевалил за половину, но мы погрузились в машину и, к моей ошалелой радости, поехали работать.

Когда мы очутились почти на месте, выяснилось, что точки запланированы уже две. Пока из машины появлялись инструменты, рюкзаки и загадочная длинная палка с зарубками, я поняла, что вторую предстоит отыскать по наводке палеонтолога Вьюшкова, который копал тут около шестидесяти лет назад. От его раскопок потомкам в нашем лице остались сомнительного генеза повреждение склона и некая обтекаемая статья с неуверенными привязками. Эта точка, обозначенная как Вязники-1, пока представляла собой задернованный склон, и меня направили с энтомологами на вторую.

Там передо мной разверзлась щель в склоне, уже закиданная частично мусором заботливых аборигенов. Продравшись через серую сухую траву с зеленым "подшерстком", я заметила внизу на стенке под наслоением песков красноватую полоску. Пока я растерянно мялась наверху, Д.С., тот первый энтомолог с "гнусом", принялся очищать полоску от окружающей породы, а затем вынимать из кокетливой прослойки куски и разламывать их, придирчиво осматривая открывшиеся поверхности. Я осторожно спустилась к нему, сжимая выданный напильник и поминутно оглядываясь. "Крылья насекомых выглядят примерно так", - сообщил мне Д.С. и показал красноватый кусок с невнятным отпечатком. От растений они отличались, по его словам, "осмысленными жилками". Я вынула свой кусок из полоски - она крошилась легко, оставляя в руках увесистые фрагменты, гладкие и плотные, мягко окрашивающие пальцы рыжей пылью. При давлении напильником на одну из сторон или просто физическим усилием куски легко разламывались по слоям, которыми их намывало тут ~250 миллионов лет назад. Внутри порода бугрилась мелким плавным рельефом, в ней встречались минеральные образования разной окраски - поначалу они сбивали с толку, но очень быстро, кроша кусок за куском, я успокоилась и почувствовала себя как дома, словно занималась этим всегда. Мы сидели в щели, как в тайном убежище, в стороне от человеческой суеты, где-то сверху журчала вода, влажно пахли куски спрессованной пермской глины в руках, и я, не отвлекаясь от своего занятия, не всегда поручилась бы не только за то, где нахожусь, но и - когда.

Когда формировалась эта прослойка под конец Пермского периода, восточно-русская равнина превратилась в обширную низменность с текущими по ней реками, разливающимися во влажный сезон и мелеющими в засушливый. Реки меандрировали по равнине, оставляли за собой тихие старицы, похожие на те, что красуются в долине Клязьмы сейчас, и туда падали незадачливые насекомые, оседали на дно и покрывались илом, сохраняясь до нынешнего момента в отпечатках. В то же время в воде обитали маленькие раковинные рачки - конхостраки и остракоды. Остракод мне пока не попалось - а когда попалось, я все же не сразу смогла их разглядеть, - но конхостраки встречались в количестве и вселяли некоторый оптимизм, как следы жизни на породе. Почему-то готовые ученые этот оптимизм не разделяли, а кто разделял - тот его лишился на попытках познать ископаемых конхострак, так мне рассказывали о желающих их изучать. "Ваши конхостраки - неопределимы!" - вынесла вердикт их последняя на данный момент жертва.

Однако слой с конхостраками был все же привлекательнее, чем вовсе пустой, и в то же время я обнаружила у себя склонность к норной работе: меня все время тянуло брать породу в уголке, из-под нависших корней. Помимо "осмысленных жилок", мне было сказано искать все, что отличается от окружающей породы, что не так-то просто неофиту в силу стремления сознания цепляться за знакомое. Миниландшафт расколотых кусков глины поначалу казался мне совершенно непознанным, и каждая его деталь могла оказаться чем-то нужным, но, когда я увидела на очередном сколе, гладкое образование с рядами изящных прожилок, оно бросилось мне в глаза своей инаковостью. Забегая вперед, скажу прямо, что это было такое же интуитивное откровение, как и случайное везение, однако моя первая находка получилась на удивление очевидной.

Дальше я сама пойти не могла и представила геологическое искусство знатокам. Д.С. определил моего "зверька", как называла свои объекты И.Д., в тараканы по "жилке и вилке" на крыле, а затем вдруг спросил про противоотпечаток. Я же, рассеянно выхватывая породу из темноты и впечатлившись встречей с тараканом, совершенно не могла не только предоставить искомое, но и даже не помнила, откуда взяла счастливый кусок и куда дела его половину. Позже выяснилось, что увлекательная игра "найди противоотпечаток", случается, радует и опытных палеоэнтомологов, потому как заиметь вторую часть отпечатка полезно, но не всегда легко. Особенно если не ломаешь породу в руках, а снимаешь слои in situ.

В схожую ситуацию попала вскоре И.Д., обнаружив на извлеченном фрагменте крупное и прелестное крыло предположительно цикады. У нее противоотпечаток нашелся, и мы продолжили, ободренные находками. Как и положено иному миру, его артефакты никому не гарантированы, и может быть такое, что и вовсе ничего не найдешь, сколько ни упирайся, по словам - и опыту - Д.С.

К скорому вечеру в коробку для образцов добавились одинокая рыбья чешуя и пара неопознанных насекомых, требующих бинокуляра, а я набрала для какого-нибудь потенциального борца с конхостраками несколько симпатичных мне экземпляров и складировала их на "полочку" в раскопе. Делать так не следовало, потому что в один не слишком прекрасный момент склон тихо посыпался и похоронил моих конхострак под слоем липкого песка их же возраста. Д.С. отнесся к случившемуся с юмором и припомнил такой "намек" в прошлом, когда он где-то копал и под конец раздумывал, покопать ли еще, но склон решил за него и обрушился на место действия весь. Раскоп теперь нуждался в косметической работе лопатой, при которой Д.С. же порадовался тому, что он "не позвоночник", потому как они копают постоянно, а энтомологам это обычно не требуется.

Тем временем естественное освещение стало совсем негодным к высматриванию миниатюрных "зверьков" на породе, и мы засобирались в обратный путь. Лежал он, однако, не в гостиницу, а в кафешку на трассе, вызвавшую у меня прилив теплых воспоминаний о поездках с дальнобойщиком в 2005 году. Кафешка ничем не отличалась от посещенных мной тогда, и более всего почему-то напомнила какое-то сходное заведение в Самарской области. Тут я впервые столкнулась с тем, что палеонтологи любят еду, но тогда от волнений не обратила на это внимание. После такого "выхода в свет" мы собрались в полулюксе "гадов", где пили чай с прорвой вкусняшек; я пугалась пристального внимания к себе и обилия съестных запасов супротив моих запланированных на выживание булок с водой. Это был единственный "визит вежливости" вечера - с непривычки; впоследствии я уже не могла представить себе вечера без наших посиделок и до сих пор скучаю по ним лишь ненамного меньше, чем по самой работе.

День 2. Средний был и так, и сяк, младший вовсе был кивсяк. (с)

Утро встретило дождем. С некоторым трепетом я спустилась в полулюкс на завтрак, не имея ни малейшего понятия, в какую погоду палеонтологи работают, а в какую - уже нет. Гипотетические булки окончательно скрылись в параллельной вселенной, когда мне выдали овсянку творчества В.К. "Нам нужно всего 45 минут, чтобы начать варить кашу!" - заметил В.К., когда мы принялись за завтрак. На нем красовалась футболка "The Russian Dinosaur Exhibit January 15 - April 11, 1999".

За завтраком внимания к моим самоопределениям было уже меньше, но закончился он неожиданным "контрольным выстрелом": узнав, что я нашла вчера таракана, А.Г. презентовал мне книгу "Геологическая история Подмосковья" с двумя "фирменными" закладками из палеоарта. Вцепившись в книгу, все еще изумленная я в итоге убрела в свой номер готовиться к выезду в поле.

Теперь мы отправлялись уменьшенным составом, потому как В.К. оставался писать грант, чтобы ночью отправить его по хилому Интернету. Эта возня с грантами стала такой же бытовой чертой экспедиции, как дожди, польская речь и столовая. Как мне объяснили, грант - нормальное проявление современной научной реальности, особливо в сентябре, когда нужно подавать заявки с препятствиями. А.Г. вспоминал американца, с которым говорил на эту тему, видимо, где-то на излете СССР; американец в то время советскому ученому завидовал. Ты, говорил он, работаешь спокойно в своем ритме, а я бегаю с этими бумажками, планы вымучиваю на три года и вообще, какую фундаментальную проблему можно решить за три года?..

Я порадовалась тому, что меня эти пугающие вещи не касаются, и выехала на то же место с энтомологами, потому что костеносный слой еще не был выкопан в этот лучший из миров обратно, а настаивать на приобщении к грубым земляным работам я пока не решилась.

Пока поляки изучали место будущих работ на "раскопе Вьюшкова", как вскоре стали называть точку Вязники-1, мы отправились к родному выходу пермских глин с тараканчиками и прочей вожделенной живностью. Погода, испортившись ночью, улучшаться и не думала, поэтому я нацепила на себя мешкообразный дождевик, найденный где-то впопыхах перед отъездом. Цвета он был ядрено желтого и придавал мне вид скорбного головой привидения, зато пока неплохо защищал от дождя. Бурую "остевую" растительность и ее нежный зеленый "подшерсток" обильно увесили прозрачные капли, а вид вдаль послойно стирался водяной дымкой. В раскоп я не залезала, ковыряя вытащенную оттуда породу рядом с И.Д. Дождь создавал в работе некоторое неудобство: разломив кусок и вдумчиво рассматривая обе стороны, я то и дело отвлекалась на падающие капли. В остальном же сидеть в траве с напильником ( "ковырялом" ), натянув плащ до сапог и поглядывая в туманные дали, было так уютно, что я не заметила, как пришло время обеда.

В этот момент булки совершили последнюю попытку прорваться в наше измерение, но встретили решительный отпор, главным образом, со стороны И.Д., и окончательно скрылись. Идея единоличного питания казалась ей глубоко неестественной, невзирая на все экономические, политические и культурные пертурбации последних 25 лет, поэтому мне немедленно вручили хлеб, яйцо, отличные рыбные консервы и пластиковую кружку. Отстоять свою аскезу я смогла только в виде чистой теплой воды в этой самой кружке вместо чая или кофе.

В тот день удача улыбалась мне одними отпечатками пермских растений, равно как и И.Д., что она прокомментировала в переделанную рифму: "И вымерло все до Триаса в ожидании бутылочки кваса"*; зато Д.С. нашел "обрывки тараканов" и гриллоблаттиду (тараканосверчка), что было весьма приятно, потому что ими-то он и занимается. Крупное крыло, возможно, принадлежало представителю не описанного еще рода, и по такому случаю его изначально решили назвать "Петринией" по относительно близкому топониму. Д.С. упаковал "Петринию" в собственную сигаретную пачку отдельно от "обрывков тараканов" и заметил, что бывают места хуже, но бывают и лучше.

В какой-то момент в ковыряемом слое угрожающе зашуршало, и напильник-ковыряло извлек из него целого майского жука. Это была моя первая встреча с осваиванием древних пород современными животными, а уже вскоре Д.С. нашел в своей стороне раскопа ящерицу. Ящерица поначалу была медленной на сентябрьском холоде, но быстро отогрелась в руках и нервно по ним забегала. Запечатлев зверюгу на память, я отнесла ее подальше, и вернулась к нашим делам.

К вечеру дождь разошелся, и мы очень вовремя уехали с раскопа. Столовая в выходной день нас не ждала, поэтому мы завернули в радостный бело-оранжевый магазин "Дикси", а затем вернулись в гостиницу и сговорились явиться в штабной полулюкс на ужин.

За ужином В.К. вспоминал смешные истории про кошек в ПИНе, которые носились по тамошним скользким коридорам, а потом разговор перешел на Ефремова, А.Г. почему-то очень удивился тому факту, что я его не только знаю, но и читала. Оказалось, что не все мне известно про Ефремова: о его нелюбви к "шмакодявочникам" (палеоэнтомологам) и стремлении пожечь их из огнемета читать не доводилось. Как и ранних рассказов, которые рекомендовал А.Г., отметив в них "восторг человека из народа перед наукой".

По возвращении в номер я познакомилась со здоровенным пауком на форточке, который, однако, сокращал поголовье поздних осенних мух не так эффективно, как мог бы. Героически засняв паука через недостаток освещения, я угнездилась спать, но меня сразу же разбудил салют прямо под окнами по случаю свадьбы местных обитателей. На этой жизнерадостной ноте второй день экспедиции завершился.

* Оригинал "И замерло все до рассвета в ожидании рифмы поэта" (с)

День 3. Потоп на обе ваши эры

Впечатления об этом дне большей частью были записаны в блокнотик вечером в сухой домашней одежде и под одеялом, поэтому носят исключительно благостный характер и начинаются с пожелания не покидать экспедицию.

С утра снова шел дождь. Поляки нас покинули под благородным предлогом своего католичества, предпочтя Гороховец раскопкам, а мы отправились к Помойной щели, где некоторое время общались на экспедиционные темы и писали полевые дневники. Как оказалось, оные в экспедиции ведут все, причем не от личной писучести, а в целях сохранности знаний об обнажениях для работы.

А.Г. попутно рассказывал воодушевляющую историю про открытие одного местонахождения. Ему повстречался там некий абориген, к которому А.Г. вежливо обратился с вопросом, не Жуков ли это овраг, на что абориген ответил на чистом русском матерном, что этих оврагов тут до ... и шел бы он на .... А.Г. спустился в овраг с мыслью ковырнуть разок породу и ну его действительно, на .... Подошел, уронил буквально молоток на породу - а оттуда тотчас же вываливается позвонок!

По его словам выходило, что бывают местонахождения много более богатые, чем вязниковские (но без местной специфики, конечно). Такие "развращают" обилием костей и их доступностью, особенно черепов - и разговор плавно перешел на черепа и их волнительные истории. После нескольких эпизодов потери ценных находок в отвалах и коварных лужах, я отчетливо поняла, что мне следует вцепиться в черепушку, ежели она мне когда-либо попадется, и не выпускать из рук, потому как такие эксцессы явно не для моей хрупкой нервной системы. Более всего впечатлил меня рассказ о палеонтологе, который так неудачно взмахнул рукой с черепом, что тот раскололся на две половинки, одна из которых укатилась прямиком в лужу под склоном, причем не нашлась, как ее ни искали потом в мутных водах.

Затем мы с А.Г. оставили энтомологов и отправились маршрутить, то есть изучать местность на предмет обнажений. Сначала мы спустились вдоль Помойной щели и бегло поискали кости, хотя ничто их не обещало. Я заметила, что размыв был весьма и весьма сильный, потому что куски породы вынесло далеко от склона. Некоторые я успевала в процессе разломить, но безрезультатно. Вскоре мы оставили усеянную розоватыми и серыми фрагментами тропинку, забрались обратно и пошли верхом, неодобрительно глядя на капли, стекающие по дождевикам. Траверс склона грозил промоканием штанов насквозь, поэтому детально осматривать местность сейчас не представлялось разумным.

По пути я любовалась красивыми видами на Клязьму в дымке дождя и слушала А.Г. Через какое-то время мы отошли к "материковой" части города, поплутали на скользких тропках и, в конце концов, пришли к точке Вязники-2, где уже поработали вчера поляки. Сейчас оставленный ими раскоп в глухом углу показался мне вратами в "затерянный мир". А.Г. выдал мне маленькую лопатку, чтобы ковырять породу, а затем присовокупил к ней наконец-то почти самый ожидаемый по стереотипам инструмент - щетку для сметания песка. Наша щетка, правда, миниатюрностью не отличалась и предназначена была не для костей, а для работы с самим раскопом.

Порода представляла собой в основном песок, местами более плотный, но в основном легкий на копание, поэтому я довольно успешно вгрызалась в очищенный пермский слой. В какой-то момент из него выпал кусок с пленкой-отпечатком вроде бы листика. "Листик" и правда оказался растительного происхождения, он имел едва уловимый лиловый оттенок на своей бурой поверхности и с виду держался на честном слове. Не надеясь его сохранить, я сфотографировала "листик" и положила возле мешков с породой, которую поляки набрали на промывку для поиска микрофоссилий. Мне попался еще один "листик", но больше ничего древнего из породы не появлялось, зато то и дело сваливались на лопатку личинки жуков. Когда я брала их в руки, они механически щелкали челюстями и всеми лапками выражали свое неодобрение.

Дождь потихоньку усиливался, вскоре мы снялись на поиски места для обеда. Эстетическое чувство взяло верх, посему для этого дела мы вернулись к красивым видам на долину Клязьмы. Трава между старицами и мелкими озерцами казалась красноватой и сверху напоминала пушистый ковер. Линия горизонта здесь словно выгибалась, создавая впечатление конечности мира, из-за которого, сказал А.Г., ему тут нравится даже больше, чем на Венце.

Мой дождевик тем временем порвался совершенно безнадежно, я сняла его и запихала в пакет с мусором, горячо надеясь на то, что завтра дождя не будет. Дождь сегодняшний никак не менялся, но и не слишком докучал пока. Так мы дошли до бывшего карьера, ныне оставленного под хозяйственные нужды и развлечения окрестных жителей. Сочная трава вокруг него была усыпана желтыми листиками с берез, а сам он выделялся на этом фоне красно-кирпичными глинами. Здесь А.Г. обещал показать мне копролиты - окаменевшие экскременты животных, в нашем случае архозавров и звероподобных рептилий. Не имея никаких идей на тему того, как они должны теперь выглядеть, я шла за ним, а он рассказывал, что здесь их странно много, поэтому необходима гипотеза, объясняющая этот факт, например, импактная, с кометами и устрашающими эффектами. Впрочем, тогда бы тут же осталось много костей от авторов копролитов, чего не наблюдалось, и пока я задумалась над таким странным эпизодом 250-миллионной давности, А.Г. протянул мне два красновато-белых камушка и показал на обнажение. Там из пестрой породы торчал еще один такой камушек, но крупнее. Выковыривая его, я обнаружила повыше слой, весь усыпанный копролитами - в основном розовыми и бежевыми, реже - красными. Самый крупный и яркий образец я извлекла из породы и теперь задумчиво крутила в пальцах, пока А.Г. не достал спичечный коробок, куда произведение пермской зверюги решительно не влезло, а затем более просторную коробочку. Попутно он рассказывал, что и как можно узнать из анализа копролитов, начиная от классовой направленности эволюции автора (хилые желудком млекопитающие или рептилии, лучше переваривающие чешую и кости).

С этого момента дождь усилился и стал весьма ощутимым, поэтому мы засобирались обратно и побрели к цивилизации, поскальзываясь на мокрой глине. Тропинки развезло, мокрые пучки травы тут и там торчали из скользкого красновато-бурого месива, это было даже красиво и первобытно в миниатюре.

На асфальте мы упаковали молотки в мешочки и затем в рюкзак, чтобы не пугать людей, и отправились под крышу ближайшего супермаркета. Там, в коробках, поставленных одна в другую, восседала черно-белая кошка. Свободная коробка была ей впритык, но кошку это явно не смущало. Вскоре подъехала машина за нами, в ней уже обретались энтомологи на клеенке, им тоже пришлось помокнуть.

В качестве моральной компенсации "за вредность" решено было пойти в ресторан, базирующийся в гостинице за соседней дверью. Все оставшееся время до выхода в свет мы определили на сушку одежды выданными бесплатно обогревателями. В номере я обнаружила, что подобранная в раскопе симпатичная раковина содержит в себе еще вполне живую улитку, и была вынуждена снова выйти под дождь для освобождения животного. Меня агрессия стихии и ее успешное забарывание привели в философское настроение, поэтому, лежа под покрывалом во всем сухом, я не только истово радовалась простому пещерному счастью, но и прикидывала, как мне изобразить "прижизненные" картины найденных артефактов, а также мечтала о хроноскопе, чтобы можно было бы увидеть любое событие в прошлом в точности как оно было тогда.

В то же время решимость задержаться тут дольше тех четырех дней, на которые я изначально планировала поездку, прозаически рекомендовала экономить на еде, однако отрываться от коллектива мне не хотелось, поэтому я пошла в ресторан прямо в своих бесформенных штанах (сухих!) и ночной водолазке (сухой!). Там, впрочем, царил концептуальный полумрак в светодиодных пятнышках повсюду, и не было никого, кроме нас и сотрудников. В ожидании заказов мы все так же делились веселыми байками про экспедиционную жизнь, а потом байки естественно сконцентрировались вокруг еды. К рассказу про специалиста по динозаврам, который отличается также любовью и способностью к питанию, достойной его подопечных, я поняла, что до тру-палеонтолога мне очень и очень далеко в том числе и в бытовом плане.

После ресторана мы пошли пить чай в полулюкс, но уже единственно с целью пообщаться. Вернувшись в свой номер в ночь, я обнаружила, что ветровка высохла, а обе кофты и джинсы - нет, и завалилась спать, уповая на общую жизненную удачу, с которой мы все сегодня тут собрались после миллионов лет в не всегда гостеприимном мире.

Нигде жизнь не ощущается так полно и ярко, как в полевых выездах.

День 4. Интернациональная пустыня

Дождь шел и на следующее утро. Силы, впрочем, в нем не наблюдалось, поэтому на завтрак я отправилась уже без тревоги за судьбу рабочего дня. Штабной полулюкс чем-то неуловимо напоминал осовремененную дачу с залетными проявлениями цивилизации посреди диких мест. Роль последних играли обычно безлюдные коридоры и лестница. После потопа я спускалась на посиделки исключительно в домашних штанах и перестала завязывать ботинки на переход, окончательно почувствовав себя дома.

Костеносным слоем на Вязниках-2 плотно занималась польская группа, Вязники-1 упрямо скрывали место работ Вьюшкова, поэтому я оказалась снова прикомандирована к энтомологам. Сегодня в планах значилась нижняя часть размыва Помойной щели. Сама она там расходилась в стороны, как края рваной раны, и открывала солнцу бледные поверхности пермских глин. Фронт работ там был существенно шире скромной верхней линзы, но такого же привлекательного впечатления он на меня не произвел.

Но прежде чем приступить к делу мы отправились в Вязники-2 за Мартой - студенткой из города под Варшавой, которая хотела стать палеоэнтомологом, что выяснилось, к сожалению, только теперь силами И.Д., знающей польский. Мне ее изначально описали как "девушку, выпадавшую из окна". Когда заинтригованная я попросила подробностей, мне поведали пугающую историю про рамы гостиницы "Вязники": Марта разговаривала с кем-то на улице, держась за них и бурно жестикулируя, как вдруг коварные рамы вывалились в пропасть трех этажей; сама Марта осталась в здании, ухватившись за другую, более выносливую часть окна. Поскольку лучшая защита - нападение, администратору гостиницы гибель рамы представили как угрозу международного скандала, и больше пострадавших не было.

Поляки выехали раньше нас, поэтому за Мартой мы подошли уже к активному раскопу. Больше всех далеко внизу выделялся парень в кислотно-оранжевых штанах дорожного рабочего, он с напарником таскал носилки с породой к отвалам. Раскоп заметно углубился, оставив вбитые штыри торчать на уже недосягаемой высоте, сейчас его отвесная стена делилась ровно пополам на красные со светлыми прожилками и желтые пески.

А.Г. пообщался с группой, мы забрали Марту, выползли по раскисшей почве наверх и отправились на Вязники-1, в машине нас теперь было шестеро. И.Д. бойко разговаривала с Мартой, а я улавливала только слово "dobrze" ( "добже" ) или "dobre" ( "добре" ), но поляки и Марта в их числе использовали его столь часто и по любому поводу, что я не была уверена в значении.

Вязники-1 пока выглядели неосвоенными: там на середине склона копошились в траве четыре человека, не добравшиеся еще до "плоти" - коренной породы. Наш открытый раскоп смотрелся лучше, но на вид не слишком привлекал. Красная глина там сменялась серой и бурой, обе они казались невыразительными и бедными остатками животных, как водная гладь по центру крупного озера - толща воды да ветер гуляет над ней. Словно в подтверждение такого сравнения-ощущения прессованная глина нужного возраста оказалась даже более влажной, чем наверху под дождем, а современная местами угрожающе хлюпала, когда в нее наступали, и жадно охватывала сапоги. Мне представлялось, что я стою на месте открытого пространства над обширной водой, где до дна с насекомыми метры и метры спокойной воды.

Сверху, над основным массивом обнаженной породы, образовалась пещерка, полускрытая сползшим дерном. Повиновавшись своей тяге забраться в укромный уголок, я вскоре залезла туда, прихватив с собой пустую канистру с ближайшей помойки, которую использовала как сидушку. В этом убежище было темновато, но день наконец-то случился большей частью ясный, и я не вылезала из "гнезда" до обеда. За это время мы нашли только пару отпечатков растений, словно вырезанных в глине ножиком, и конхострак лучшей сохранности, чем наверху, - тут их панцири выделялись темными ляпушками. Д.С. обнаружил остракод, необходимых кому-то для стратиграфии, но тогда мне не удалось их разглядеть даже с лупой.

На обед перебрались на Вязники-1 к начальству и части польской группы. По дороге нам встретилась пара здоровенных мухоморов и какие-то съедобные грибы, которыми вплотную занялся Д.С. Его, впрочем, в грибной охоте превзошел А.Г. двумя громадными белыми. Наверное, надо очень любить объекты своей "охоты", чтобы они шли в руки, потому что и А.Г., и Д.С. грибы любили как собирать, так и есть.

Грибы эти оказались главной дневной добычей на всех трех точках, потому что более ничего существенного мы до вечера не нашли и в сумерках отправились сначала в столовую, а потом утешаться грибным супом. На ужин неожиданно пришел начальник польской группы - Томаш и даже мной интересовался, что было крайне смутительно из-за языкового барьера - у меня, сам он хорошо говорит по-русски. С поляками я до этого момента не разговаривала, поскольку в работе разговоры скорее мешают, а посему ограничиваются редкими консультациями или обменом впечатлениями о находках, а в обед беседу вели в основном старшие товарищи и вспоминали Амалицкого с другими палеонтологами прошлого.

Перед отходом ко сну я узнала, что входящие звонки в роуминге у меня тоже платные, и потеряла связь с миром по мобильнику, что меня совершенно не волновало, когда я завалилась в кровать, поставила будильник на 7.20 и задремала.

День 5. Инициация

Это был тот случай, когда, чем больше планов настроишь, тем неожиданнее станет развитие событий.

В этот день меня хотели забрать на Вязники-1 для земляных работ, а после обеда вернуть на красную линзу энтомологам, ежели еще буду жива. Однако первый час после завтрака ушел на бумажную эпопею с грантом РФФИ у палеонтологов и на напряженное ожидание у меня, в котором я разрывалась между книжкой в объятиях, дождем за окном и безмолвным телефоном - для связи с внешним миром и штабным полулюксом у меня оставались только собственные или чужие ноги и интуиция. Такой откат в развитии цивилизации вкупе с плохой погодой изрядно действовал мне на нервы, и я решительно не могла сосредоточиться.

Деньги мне на счет телефона поступили к обеду, а мы все еще ждали в гостинице. С линзой я мысленно простилась и так же примеривалась к лопате, когда "гады" наконец вернулись и дали зеленый свет остаткам рабочего дня.

Перед выездом А.Г. поднялся ко мне на четвертый этаж и попросил спуститься в штаб с паспортом. На столе в полулюксе перед ним лежал лист бумаги, на котором А.Г. мучительно выводил какой-то официальный текст. Как все официальные тексты, он был устрашающ и сопровождался свитой опасных подписей, расшифровок и дат в разных частях листа. А.Г. регулярно обращался к В.К., но и тот был не лучшим борцом с бюрократией. Я на этой душераздирающей сцене растерянно молчала. Когда официально-деловое чудовище было закончено, я пришла в себя и попросила пересказать мне краткое содержание предыдущих серий, объясняющее сей явно чужеродный феномен в моем углу экспедиции. Как-либо официально отмечаться в истории современной палеонтологии в России я нынче не планировала и даже связывала оглушительный успех в деле попадания в экспедицию со своей финансовой от нее независимостью. Тенью бродить среди ученых и чиновников меня вполне устраивало. Но в Палеонтологическом институте оказалось принято нанимать рабочих по раскопочным, упаковочным и другим работам (точную формулировку под хрустящей корочкой канцелярита запомнить не смогла) по договору подряда, а поскольку я оставалась в экспедиции на неделю, мне причиталась некоторая сумма. Пораженная до глубины души столь необычными порядками, я попыталась отказаться от некоторой суммы или передать ее в фонд нашей теплой компании, например, на питание, которым палеонтологи ежедневно рушили мои водно-булочные планы. Но деньги неумолимо перешли ко мне, что, к слову, позволило мне оплатить еще одну ночь в гостинице и есть еду в столовой - единственном месте, где это происходило индивидуально. Поэтому, забегая вперед, скажу, что встречей с Триасом, журналистами и челюстью тероцефала я обязана именно щедрости РАН.

После обеда мы все же выехали на работу, но меня, невзирая на слабые протесты, направили прямиком на Вязники-2 к полякам. С тропинки над оврагом они сновали в раскопе, как разноцветные муравьи. В немой покорности судьбе я спустилась по измочаленному дерну склона вслед за "гадами", которые тут же завели там беседу с Джегашем, перемежая ее фотографированием геологии раскопа. Пока я мялась возле А.Г., кто-то из поляков вытащил из породы кость и щедро плеснул на нее водой под предостерегающие замечания "гадов". Кость, по счастью, от такого обращения не развалилась, зато приобрела яркую животную индивидуальность, избавившись от налипшего песка. Она была сочно-бурая, очень короткая с расширяющимися эпифизами, поставленными перпендикулярно друг другу. Старшие товарищи мигом опознали в ней плечевую кость лабиринтодонта (по всей видимости, двинозавра - не путать с динозавром!), отметив амфибийную примитивность. Не успели "гады" оставить нас ради Вязников-1, как подоспела следующая находка - на сей раз позвонок, причем размерами превосходящий предыдущую кость. Когда Джегаш отчистил его от породы металлическим штырьком толщиной с карандаш, позвонок стал похож на большой каменный топор, а сам Джегаш - на довольного пещерного человека. В его находке достаточно уверенно определили дицинодонта - характерное растительноядное животное этого времени.

Пошутив на тему того, что наше присутствие отлично помогает находить кости, "гады" двинулись назад к машине, а я оттащила рюкзак к скоплению оных под березой, натянула перчатки и опасливо вернулась к раскопу. Сам по себе он был, конечно, обширнее, чем привычная мне Помойная щель, но и людей на него приходилось много больше, чем нас там, и все они находились в беспрестанном движении - в отличие от неторопливых энтомологов. Девушки ползали на четвереньках по срываемой сверху вниз послойно ступеньке либо стояли рядом с ней и рыхлили породу кайлом или лопаткой, затем разбирали полученную массу руками и сбрасывали песок в отвал на носилки. По мере заполнения - в течение буквально нескольких минут - двое парней хватали носилки и несли их к обрыву площадки, где сбрасывали отвалы вниз по склону. Остальные копали ту часть площадки, на которой мы стояли, чтобы продвинуться вниз по склону, и пристраивались к костеносному слою где могли - в тесноте да не в обиде. При этом поляки бойко разговаривали между собой на родном языке, который я не понимала совершенно никак.

Подобрав ничейное кайло и опционально свободную лопатку, я залезла в самый угол раскопа и занялась тем же, что делали тут другие. Порода крошилась легко, а вот просматривать ее нужно было едва ли менее внимательно, чем сколы глин для насекомых, потому что песок охотно облеплял все, включая конгломераты, гальку и пальцы. Ситуацию осложняло то, что мы с поляками все же нашли общий язык - английский, и теперь пытались параллельно общаться на светские темы вроде количества студентов в ННГУ и академических интересов. Мой английский оказался не так ужасен, как я думала, но все равно требовал некоторых мыслительных усилий, которые в особо неудачных лингвистических конструкциях отвлекали от работы. Поляки поинтересовались, как будет по-русски "копролит", а затем - его "very fresh" оригинал. Борьба морали с пролетарской юностью и подбор приличного синонима, очевидно, отвлекли меня даже больше обычного, потому что в следующий момент я вдруг обнаружила в своей руке плотный предмет, обращенный прямо мне в лицо чистым костяным сломом.

Увиденное прямо-таки парализовало меня, заставив забыть про лопатку, английский и синонимы разом. Имея ранее возможность только смотреть на смонтированные скелеты животных этого геологического периода, я представляла себе их кости грубее минерализованными, чем более молодые фоссилии, и такая тонкая сохранность внутренней структуры поразила меня до глубины души. Завороженно глядя в черную сеточку остеонов с красноватой окружностью посередине и гладкую серую с крапинками поверхность вокруг, я посидела немного вне окружающей суматохи, а потом отложила кость на край раскопа к кусочкам породы с отпечатками листьев, хотя энтомологический опыт уж должен был меня научить, что делать так категорически нельзя. Здравый смысл вернулся ко мне через несколько минут и один слой на моем пятачке под нависшим склоном: я схватила кость и наклонилась к ближайшему товарищу, который меня больше всех общал и писал дома бакалаврский диплом по архозаврам. Пробормотав, что I have found something, я сунула ему кость - и тут в раскопе началось столпотворение.

Все побросали инструменты и обступили нас, бурно восхищаясь костью, я показала на участок раскопа, откуда она ко мне выпрыгнула, и Джегаш в считанные минуты нашел вторую половину, а затем еще один кусок уже от нее. В это время Марта очень любезно предложила мне сделать пару снимков с костью, на которых видно изумление "автора" находки. Потом Джегаш, пройдясь штырьком, очистил мой обломок от основной массы песка и зачем-то подклеил его к родным фрагментам. Из всех разговоров я понимала только поздравления на английском и латынь, например, "Archosaurus" (архозавр) и "humerus" (плечевая кость). Обилие людей и внимание ко мне из эмоционального ступора меня отнюдь не выводили, поэтому я, чтобы не стоять улыбающимся столбом в хаосе раскопа, схватилась за фотоаппарат и принялась сама снимать кость со всех ракурсов. В этот момент склон с той стороны, где виновница торжества была найдена и затем лежала в ожидании здравого смысла, пополз, похоронив под собой собранную мной коллекцию растительных остатков. Давид его героически удерживал, пока мы спасали оттуда мелкий инструмент, а я - свою куртку, но в итоге гравитация победила, и стенка обрушилась в раскоп.

Меня еще раз сфотографировали - уже с целой костью и на фоне раскопа, потом Джегаш упаковал кость, поблагодарил меня за нее и заверил, что это самая большая на данный момент кость в улове с этой точки. Я ответила, что сама "very happy", и метнулась к рюкзакам пить воду и глядеть украдкой на красивые виды для приведения себя в чувство и рабочее состояние, которое мне, впрочем, уже почти не понадобилось, потому что поляки начали собираться в гостиницу и на ужин в столовую.

На мой вкус, было слишком рано для окончания рабочего дня, да и моя перенапрягшаяся нынче нервная система была не прочь прогуляться в одиночестве и найти покой и умиротворение в раскопе "шмакодявочников" для обработки столь громадных впечатлений. Поэтому я заверила Джегаша, что пойду пешком к энтомологам, которые тут почти что рядом. Рассовав по карманам найденные ранее кусочки окаменевшей древесины, я полезла по склону наверх вместе с группой, а там мы разделились - они прошлепали по липкой глине к своему микроавтобусу, а я побрела в ту сторону, где, по моим предположениям, должны были находиться энтомологи.

Что идея не такая блестящая, как казалось моему воспаленному сознанию, я поняла сразу же, когда мне навстречу вышел мужик с двумя козами, а сама я углубилась в высокую траву на откосе, не наблюдая никаких признаков знакомых пейзажей. Погода снова портилась, заросли травы под свинцовым небом выглядели подчас угрожающе дикими, а признаки цивилизации вокруг - не самыми дружелюбными. Дождь шел утром и, видимо, ночью, то и дело возобновлялся днем, и теперь трава по обе стороны едва заметной тропинки угрожала промочить штаны насквозь за несколько метров. Кроме того, я не имела точного представления о том, как далеко отсюда находятся энтомологи и успею ли я дойти туда быстрым шагом до того, как они отчалят в столовую. Поляки уже однозначно уехали, поэтому мне оставалось только продвигаться вперед, горячо надеясь на удачу и скорость. Что будет, если товарищи подъедут в столовую и не обнаружат там меня с такой самодеятельностью, мне и думать не хотелось.

К счастью, я довольно скоро вышла в район родного насекомного раскопа, с замиранием сердца подобралась к нему и обнаружила И.Д. на привычном месте в тишине и покое. Д.С. отсутствовал - он отправился в ближайший лесок по грибы. Я с облегчением вытащила из линзы кусок глины и разломила его, попутно рассказывая И.Д. про свои "позвоночные" приключения. Вскоре вернулся Д.С., и мы засобирались на отдых от трудов сегодняшних.

На ужин я ограничилась компотом и вишневым пирожком - аппетит мне все эти волнения счастливо отбили; а затем мы поехали на автовокзал за билетами И.Д. и заодно мне, благо загруженный впечатлениями мозг думать совсем перестал. Купив билеты, мы погрузились обратно в машину и отправились уже в другую сторону от гостиницы на Венец, который я до сих пор не видела, кроме как на фотографиях в вязниковской группе Вконтакте. По дороге А.Г. рассказывал много всего об истории и архитектуре города. Сам Венец представлял собой смотровую площадку, под которой расстилалась долина Клязьмы и текла она сама, круто изгибаясь. Вид отсюда был почти нетронут цивилизаций, и только вдалеке из-за леса выглядывало какое-то культовое сооружение. Наш раскопочный район слабо просматривался в стороне, зато наблюдался храм, порадовавший нас однажды в раскопе колокольным звоном. По течению же Клязьмы человеческое присутствие ничто не выдавало, река так и уходила в чистые леса розоватого заката. Пока мы любовались местными красотами, снова пошел дождь и загнал нас обратно в теплую машину.

Вечерний чай стал очень познавательным, когда мы перешли к обсуждению техники работы с костями, а от нее - к порядкам и легендам ПИНа. Меня справедливо смутило применение клея на неотпрепарированную кость: делать так и правда не рекомендуется, пока она покрыта песком; нужно сначала очистить, аккуратно высушить находку и только потом в цивилизованных условиях склеивать фрагменты. С мыслями о судьбе "своей" кости я поднялась к себе в номер, познакомилась с чешуйницей в ванной и немедленно свалилась спать.

День 6. Заботы маленькой двинии

За ночь окно от обогревателя запотело так, что я спросонья подумала на густой утренний туман. На деле никакой перемены в окружающей среде не случилось, на улице снова шел дождь, но я уже мало задумывалась о нем. А стоило бы, потому что за время завтрака он усилился, и выезд в поле был отложен до более сухих времен. По моему этажу бродил гостиничный кот, черный с белой звездочкой на груди; потом он, кажется, нашел поляков и получил от них если не еды, то коллективного обожания точно.

Теперь наконец пришел черед моего вчерашнего плана по краткой вылазке на земляные работы в Вязники-1, куда я отправилась вместе с "гадами". Там я встретилась с длинным и узким многоступенчатым шурфом. Сверху в нем зияла подозрительная горизонтальная дырка, а на ступени чуть повыше моего роста располагались чьи-то пожитки. Добавив к ним рюкзак и получив указание срывать ступеньку вниз по склону, я принялась махать лопатой. С песком дело шло хорошо, затруднения мне создавала только ширина раскопа, не слишком удобная для выбрасывания породы прямо с места. Здесь склоны оврага были немного более пологие, но и более влажные, из-за чего местами ноги проваливались в чавкающую глину или скользили по потревоженному дерну.

Через некоторое время я закономерно обнаружила, что с выносом ступеньки в отвалы высота шурфа до наших вещей существенно увеличивается, а значит, уже очень скоро мы не сможем до них дотянуться. Пока мы с А.Г. спасали вещи, я заметила на другой стороне оврага пару поляков: они метались по склону с непонятной установкой и то и дело вгрызались ею в землю. А.Г. объяснил, что это у них бур, которым они предполагают определять наличие окаменелостей в породе. Хотя принцип работы агрегата остался неясен, я вспомнила рассказ Лайона Спрэга де Кампа "Такая работа..." (Employment, 1939) - предтечу "Парка Юрского периода", в котором ученые изобрели сначала прибор для обнаружения ископаемых в породе, а затем - способ их восстановить по информации из одной клетки. Поляки с буром тем временем остановились и начали копать склон с зачином еще одного шурфа.

Мне говорили, что копать разведочные шурфы - скучно и утомительно, но пока мне не было ни скучно, ни особенно трудно махать лопатой. Слой, который я срывала, состоял преимущественно из песка с редкими вкраплениями гальки, копать его было нетрудно, и я всегда могла разнообразить земляные работы физически более легким исследованием слоя и поковырять породу лопаткой или ножом на предмет костей.

Костей не попадалось, но я, не будучи избалованной их крупными скоплениями, воспринимала это как должное. Сам по себе этот процесс, равно как и в случае с энтомологическими глинами, напоминал мне бесконечно закольцованное открывание новогодних подарков в детстве, когда не знаешь, что там может быть, и предвкушаешь, предвкушаешь, предвкушаешь... Сколько бы я ни работала в раскопе, это ощущение никогда не покидало меня.

А.Г. объяснил мне, что вязниковские местонахождения небогаты, и в них так не упирались бы, если бы не своеобразие местного фаунистического комплекса в конце Пермского периода и глобальном вымирании при переходе оного в Триасовый. Граница Палеозоя и Мезозоя с его всем известными динозаврами отмечена крупнейшим биотическим кризисом в естественной истории Земли, гораздо более впечатляющим, чем вымирание упомянутых динозавров. Их звероподобные предшественники не стали такими популярными, как "ужасные ящеры", поэтому их массовое исчезновение с лица земли менее известно широкой публике. В Вязниках же фаунистическая граница двух эр оказалась сдвинута: типичные обитатели Перми - парейазавры и горгонопсы - вымирают здесь еще до своего апокалипсиса, а сменившие их рептилии архозавры - будущие властелины Мезозоя динозавры, крокодилы и другие - появляются раньше, в самом конце Перми, а не в Триасе, как раньше считалось.

Конкретная точка Вязники-1 разрабатывалась не впервые: мы шли сюда по привязке палеонтолога Вьюшкова, копавшего тут в 1955-1956 гг. В своих дневниках он отметил другие точки как "выработанные полностью", а про Вязники-1 такого не указал - но не указал и точного места своего раскопа, желательно с фотографиями, без которых теперь, как и без GPS, не обходится ни одна экспедиция. В самый первый визит на Вязники-1 мы заметили странное повреждение склона, могущее быть "шрамами" давнего раскопа, и теперь копали под ним, но пока ничто, кроме найденного в шурфе ножа, не указывало на труды Вьюшкова в прошлом веке.

Мои копательные труды тем временем привели к обнаружению чего-то твердого в левом углу шурфа. Пару раз скребнув по нему лопатой, я вцепилась в твердое руками и, к своему удивлению, вытащила из пермского песка большой металлический круг с дырочкой посередине, похожий на блюдо или щит. "Блюдо" явно лежало в земле давно и уже изрядно проржавело. Я показала его товарищам, но никто его не опознал. В конце концов, А.Г. воткнул "археологию" в склон в качестве упора для рюкзака, а я вернулась к лопате. Разочаровавшись в левом углу, я сунулась в правый и там вскоре обнаружила твердое образование, на сей раз не грозившее превратить экспедицию в археологическую - то был крупный конгломерат, проще говоря, камень. Это меня порадовало, поскольку разнообразило работу и дало некоторую надежду на обнаружение костей: они могли быть также внутри образования. Разбив несколько фрагментов, А.Г. нашел там раковину двустворки, заметив, что кости с двустворками обычно не любят "жить" в одном месте.

Меня это совершенно не смутило, и беспечная я продолжила копать. И тут-то норные склонности, мизерный опыт и отсутствие постоянного контроля за процессом со стороны сыграли со мной злую шутку: увлекшись углом с конгломератом, я подрыла склон, в результате чего он охотно начал в шурф падать. Сначала сверху на оставшуюся часть конгломерата упал ком песка, скрыв каменюку под собой. Пока я расчищала конгломерат обратно, мне в волосы прилетела еще одна порция песка. Вспомнив, как в Помоечной щели рухнул здоровенный валун как раз в то место, где незадолго до этого сидел Д.С., я отступила назад, и в этот момент прямо перед моим носом пролетела масса породы - от песка до дерна с растительностью - и глухо попадала в раскоп. На этом правая стенка шурфа не остановилась, продолжая упорно обваливаться тяжелыми глиняными кусками. Когда процесс затормозился, я вынула из темной массы сверху кусочек камня с мазком гладко-серого вкрапления. Подоспевший к драматическим событиям А.Г. сказал, что это кремень, а раскоп надобно заново расчищать, что же еще делать, а вообще правила техники безопасности велят не подрываться под склон.

Сунув кусок упавшей на меня четвертички в карман, я снова взялась за лопату - и довольно быстро осознала всю досадность ситуации: копала я уже довольно долго, по мнению непривычного к этому делу организма, а порушившаяся в шурф порода состояла из тяжелых глин и пронизанного корнями растений дерна, и выбрасывать ее наружу лопатой был гораздо тяжелее, чем песочек. Глины эти не особенно нравились и опытным палеонтологам посильнее вашей покорной слуги ( "...выбрасываешь из раскопа - и улетаешь вслед за ней" (с)), а меня так и вовсе быстро утомили, благо компанию им составляли неповоротливые куски почвы с травой, которые я предпочитала пинками выкидывать наружу, а не затаскивать на лопату. Меж тем время поджимало - мы ждали обеда в лице В.К., который повез поляков на промывку породы. Последний раз он объявился по телефону со словами: "Я подъезжаю к луже, но не уверен...", и на этом связь прервалась. Когда группа засобиралась на обед без него, я все еще расчищала шурф от падения стенки. После обеда я планировала отправиться с энтомологами на Помойную щель, чтобы ограничить нагрузки на первый раз и не утопить мышцы в молочной кислоте, поэтому закончить восстановление статуса-кво мне нужно было вот прямо сейчас. Когда из-под глины показался конгломерат, я уже порядком вымоталась, а мышцы начали побаливать - особенно почему-то gluteus maximus*. Мучаясь раскаянием в оправе самобичевания, я, в конце концов, отложила лопату и побрела вверх по склону к сосискам, бутербродам и чаю из термосов. Шурф оставался грязноватым, но практически в том же состоянии, до какого я докопалась к обрушению стенки, потеряв преимущественно время.

По-хорошему следовало бы остаться на Вязниках-1 после обеда и компенсировать неудачу более грамотным трудом, но мышцы сказали мне на это твердое: "нет", и я сочла за лучшее не рисковать всей работоспособностью в первый же заход.

В тот момент я более всего напоминала себе "маленькую двинию" - главную героиню первой пермской главы книги Ирины Яковлевой "След динозавра". Глава так и называлась - "Большие заботы маленькой двинии", в ней глазами мелкой животины из предков млекопитающих показывалась Пермь в своем фаунистическом многообразии. Существо это было бестолковое, но удачливое: избежав общения с крупными и опасными соседями по геологическому периоду, оно нашло много-много еды и радостно в нее закопалось: "А двиния уже прыгнула в сугроб поденок. Прошлого для нее не было. Был голод. Был детеныш, теребящий брюхо мягкими губами. Было будущее. Сейчас глазки двинии блестели почти осмысленно, как бы предвещая скорое торжество чадолюбивых млекопитающих. Но это был только мираж... До млекопитающих им было еще далеко". До нормального палеонтолога-"позвоночника" мне было так же далеко, как двинии до млекопитающих, а после обеда я, как и она, нырнула в насекомых.

Насекомых искали снова в Помойной щели, но теперь в самой верхней ее части. Там красная линза продолжалась в размыве и почти не требовала работы лопатой. Затащив сюда "свою" канистру, я пристроилась к слою и до конца рабочего дня таскала из него куски породы, но и здесь нам не повезло.

После ужина мы встретились на крыльце гостиницы с поляками; они показали большой зуб неясного пока происхождения, но весьма впечатляющий. Затем я отправилась в Фатьяновский парк прогуляться. В первый день в Вязниках, сразу по приезду, я сделала попытку выбраться туда, но далеко отойти не успела, потому что приехали москвичи. Теперь торопиться было некуда, и я прошлась кружной дорогой, радуюсь ясному вечеру. В дальнем углу парка нашлась площадка для культурных выступлений, напоминающая забытый здесь осколок советской эпохи. Впечатление усиливал ровный "частокол" деревьев по обе стороны дороги к ней и сумрачный овраг поблизости.

Вечерний чай в тот день особенно удался. Сначала речь зашла о реакции местных жителей на раскопки. Обычно люди либо проходят мимо, либо выкрикивают какие-нибудь "остроумные" комментарии, либо подходят с вопросами. Последним можно ответить уклончиво, а можно и поведать, что именно тут у них ищут. Ответы могут быть полезными и не очень или же забавными, например, как у бабки, услышавшей про древние какашки (копролиты) и начавшей самозабвенно плеваться; или у двух мужичков, которые сами прожили тут всю жизнь, отцы-деды жили - и никаких ящеров никто не видел. На эту тему В.К. вспомнил старушку-посетительницу в музее, которая у скелета тарбозавра высказалась: "Спасибо советской власти, что повывела эту нечисть!".

С нечисти разговор перешел на крипи-истории. Сначала рассказали про охочую до фольклора бабушку в деревне, куда палеонтологи приехали посмотреть на скелет - лошади, как выяснилось - да так и застряли, потому что у проводника сломалась машина. Пока он ее чинил, ушлая сказительница подобралась к гостям и поведала им про аномальные явления у местного озера. В подтверждение правдивости своего рассказа бабушка предложила встать боком к озеру, вытянуть руки в противоположные стороны и почувствовать исходящее от загадочного водоема дыхание холода. А.Г. сказал, что холод он вполне прочувствовал, а потом вспомнил, как однажды ночью в экспедиции один студент начал замогильным голосом вещать: "Они пришли!.. Они пришли к нам!.." А.Г. посветил на него фонариком и увидел, что тот стоит с протянутыми на манер зомби руками и открытыми невидящими глазами. "Они пришлиии..." - продолжал студент, а когда А.Г. двинул ему локтем под ребра, свалился и моментально уснул. Палаточно-ночные приключения напомнили В.К., как он ночевал один в палатке, ожидая группу в месте, полном активного зверья. Однажды он проснулся, почувствовав тяжесть на ногах, перекинул ее в изголовье, после чего "тяжесть" забегала кругами по палатке, пока не нашла выход и не исчезла в темноте. Кто это был, так и осталось тайной.

Под конец, когда все окончательно развеселились, вспомнили самую милую историю. Кто-то из сотрудниц ПИНа любит искусство из сухой растительности, поэтому как-то в последний день экспедиции ей насобирали такой, смотали в один рулон, замотали его скотчем и положили недалеко, чтобы при отъезде погрузить сверху. И вот наступил момент отъезда, В.К. берет рулон и несет к машине, а там народ покатывается со смеху: "Посмотри, что ты несешь!" Он смотрит - а к рулону скотчем за хвост примотан гадючонок и болтается в попытках освободиться.

Так мы засиделись допоздна, но, поднявшись к себе, я долго читала книжку и бродила по комнате с плеером, потому что завтра начинался предпоследний день и мое участие в экспедиции выходило на финишную прямую. Я не могла и не хотела в это поверить.

* Большая ягодичная мышца

День 7. Обломки империи

А вот этим утром туман стоял уже самый настоящий. И было оно печальным, как это часто случается после счастливых вечеров: когда я дошла до штабного номера, на меня оттуда повеяло заплесневелой тоской беспомощных 90-х в виде новости о принятии закона о реформе РАН. Хотя технически мы находились в обитаемом мире города, новости доходили сюда как в затерянный лагерь первопроходцев вдалеке от цивилизации. Я чувствовала себя совершенно оторванной от волнений мегаполиса и человечества в целом, что несколько скрашивало мрачность перемен. А.Г. предложил мне гордиться тем, что я участвовала в последней экспедиции РАН, но настроения это никому не подняло. Ночью мне к тому же снился какой-то фантастический сон про подземные развалины эпохи развитых технологий, в которых отдельные люди подпольно предавались то ли фантазированию, то ли расширению сознания, за что на них охотились военные. Все это вкупе с приближающимся финалом экспедиции, пасмурной погодой и очередным бездеятельным ожиданием - аудиенция в администрации города - сделало начало седьмого дня совсем безрадостным.

Уныние прошло, как только мы выехали "в поле". От первоначального плана навестить ранее разрабатываемое местонахождение насекомых за городом отказались из-за неустойчивой погоды и двинулись на Вязники-2, где поблизости от раскопа польской группы обреталась еще одна точка по энтомологической части. Прошествовав мимо "позвоночного" раскопа с маленькими фигурками поляков в нем, мы вышли на самую высокую точку холма. Склон здесь был градусов 65-70, поэтому спускаться оказалось несколько сложнее. Я преодолела первые метры на пути вниз и оказалась в песке разрыва в растительном покрове склона - следа оползня. Энтомологи помнили место раскопа очень приблизительно, фотографий с собой ни у кого не было, зато были все основания полагать, что склон основательно сполз за прошедшее время. Покопавшись немного в естественном разрезе, быстро обнаружили пермский слой, но и он был представлен песком без намека на нужные нам прессованные глины.

Мы пробрались ниже. Там зияла еще одна дыра в заросшем склоне, и в ней проглядывала вожделенная глина, присыпанная почвой. Мы более или менее расчистили фронт работ и сели по сторонам за поиск отпечатков, но ничего не обнаружили, тогда как в слое с насекомыми должны были быть хотя бы растения - их по прошлым припаданиям к этому источнику хорошо запомнили.

Зато мне наконец удалось разглядеть остракод: когда И.Д. сказала, что они похожи на рис гномиков, я увидела крошечные "капсулки" белого цвета. Серая глина была ими буквально усыпана на некоторых сломах, как торт кокосовой стружкой.

Поскольку сверху по склону глину покрывали пески, раскоп потихоньку расширялся вниз, но нам по-прежнему не попадались отпечатки растений в ожидаемом количестве, не говоря уж о насекомых. Становилось ясно, что нужный слой расположен ниже, а туда еще предстояло докопаться. Тем временем наступил обед, на который пришлось карабкаться наверх. Снизу склон казался отвесным, но чего не сделаешь ради сосисок с горчицей, хех.

Несмотря на облачность, вид открывался очень красивый. В какой-то момент показалось солнце и осветило лес в долине Клязьмы, прихватив полоску золотистого поля. Деревья вокруг стояли еще зеленые, и лишь некоторые щеголяли яркими пятнами желтых и красных листьев в кронах.

За обедом безрадостные разговоры о судьбе науки в России продолжились; самым светлым моментом в них оказались, как ни странно, известие о поддержке со стороны правых граждан и удивление Еськова тому, что он вступил на православном радио, - о чем ранее и помыслить не мог, учитывая идейные разногласия. Все это действовало угнетающе, и я была рада вернуться к работе среди земли, травы и переменчивого мира природы подальше от людской политики.

Спускаясь с остальными обратно в раскоп, я по пути ковырнула лопаткой первый, верхний, разрез, после чего оттуда вылетел большой толстый шмель и, негодующе жужжа, повис на травинке. Встретиться так с современным насекомым повезло не только мне: В.К. поймал в том самом месте, где мы работали, здоровенную кобылку - родственное саранче насекомое, похожее на кузнечика, но с короткими усиками. Пока раскоп был занят, я фотографировала животину: сначала она сидела у меня на руке с полной покорностью судьбе, а потом довольно чувствительно вцепилась челюстями между костяшками пальцев.

Копательные работы привели к тому, что глиняный слой увеличился по вертикали, и вскоре в увесистом куске из его нижней части я увидела черно-красную полосу. Черную сердцевину в ней составлял отпечаток членистостебельного растения (по-видимому, рода Neocalamites), а красный ореол обрамлял его в результате окислительных процессов. При раскалывании фрагмента породы части этой картинки естественного происхождения оказались на разных кусках, и оба я бережно сложила на сидушку в стороне от раскопа, где уже хранились малоценные, но симпатичные образцы. Стоило мне вернуться в раскоп, как на свободный угол сидушки опустилась припозднившаяся стрекоза.

От раскопа поляков на другой стороне оврага нас скрывала береза, поэтому мы их почти не видели, но иногда слышали. В какой-то момент до нас донеслись обрывки русской речи явно не научного характера, и мы замерли, прислушиваясь. На вершине холма над раскопом собрались местные жители, заинтересованные в происходящем и очень пьяные. Сначала они что-то неразборчиво кричали вниз, но, не получив желаемого ответа, полезли в раскоп. Через березу я разглядела, что их было как минимум двое и с ними таскался безмолвный ребенок детсадовского или младшего школьного возраста. Один абориген выражался громко и отчетливо, а второй тихо и совершенно нецензурно. Ребенок хранил молчание. Узнав, что перед ним иностранцы, громкий абориген воодушевился и завопил на весь овраг: "Варшава, Москва - друзья! Ну, Вязники!.." Тихий абориген попытался что-то сказать, но громкий яростно его перебил в защиту поляков, коим, по его мнению, тот недостаточно внятно доносил свою мысль. На фоне этого матерного бедлама то и дело раздавался голос Томаша, который с акцентом заверял кого-то: "Я все хорошо понимаю, что ты говоришь!" Громкий абориген радушно предложил с ними выпить, но Томаш отказался, сославшись на работу и график, а потом стал рассказывать щедрому оккупанту про документы от администрации, разрешающие нам здесь копать. Абориген, видимо, заскучал и несколько раз заверил Томаша, что вот-вот уйдет, но, как это свойственно пьяным, ни разу не ушел. Все это время я сидела за березой и радовалась, что у меня есть лопата и замечательное естественное укрытие, и нет столь пристального внимания одурманенной публики.

После столовой мы поехали по достопримечательностям Вязников, начиная с центральной площади, где располагались часовня Казанского собора, пожарная часть, универмаг и белый памятник Ленину в клумбе. Затем я вспомнила, как А.Г. упоминал при поездке на Венец "дачу" некоего купца Сенькова, и уже вскоре мы остановились возле заброшенного дома занятной архитектуры за готичным забором. Тут за нами увязались две собаки, но В.К. резво засунул подальше любимые пирожки из столовой, и одна отстала, а другая сопровождала в экскурсии по дому. Сам дом - усадьба XIX-начала XX вв - снаружи выглядел неплохо в своем оригинальном для здешних мест готическом стиле, но внутри являл собой очередной пример постсоветской разрухи. Мы рискнули подняться на второй этаж по каменной лестнице и выйти на открытую площадку, а затем пройти по коридору к восьмигранной башне и там по винтовой лестнице забраться на самый верх и через узкие окошки посмотреть на Троицкую церковь и окрестности. Башня сохранилась хорошо, а вот внутренние помещения дома выглядели очень грустно, особенно зал второго этажа с провалившимся полом, заколоченными окнами и горами мусора внизу. Судьба этот дом ждала самая печальная, судя по всему.

От усадьбы мы поехали к бывшему Колодцу Любви, чья печальная судьба уже настигла его и упокоила в безразличной ко всему земле. Когда-то тут был собственно колодец с огромным колесом, с помощью которого предполагалось извлекать тяжелую бадью с водой; делать это должен был жених к свадьбе, откуда и название. Что происходило с теми незадачливыми пареньками, которые не могли осилить Колодец, история умалчивает, а вот сам Колодец с недавних пор люди невзлюбили точно так же, как и весь остальной мир, закидали мусором, а потом и вовсе закопали. Колесо оставили, по крайней мере, пока.

В Вязниках оказалось поистине необыкновенное количество кошек в свободном выгуле, наверное, от любви к ним местных жителей и благостной атмосферы частного сектора. Очень меня порадовал флюгер в виде кошки на одном из домов рядом с Колодцем.

По дороге нам попалось еще своеобразное здание тубдиспансера в стиле модерн, потом начало быстро темнеть, а мы все еще искали Муромский тракт - остатки старинной дороги на Муром. А.Г. так увлеченно рассказывал про достопримечательности, что В.К. заметил: "Ходим как по обломкам Римской империи".

В этом закоулке исторической части города Муромского тракта не оказалось, тогда мы вернулись к Троицкой церкви и усадьбе Сенькова, сели в машину и углубились на ней в извилистые улочки. Там уютный частный сектор с рябинами и кошками сменился современными магазинчиками. Начало Муромского тракта, едва заметное на проселочной дороге в темноте, обнаружилось на улице - логично - Муромской, и мы вернулись в гостиницу.

Там, несмотря на то, что я утром должна была сдать ключи, мне заботливо поменяли постельное белье, точнее, сняли привычное розовое в цветочек и оставили в сложенном виде чистое белое. Я приняла волевое решение надеть его до вечернего чая, чтобы иметь беспрепятственный доступ к незамедлительному падению в подушку под тяжестью впечатлений. Это была очень хорошая мысль, потому что после бесконфликтных наволочки и простыни я обнаружила пододеяльник самой странной конструкции из всех, что мне довелось встречать: дырка для одеяла располагалась у него в ногах и занимала примерно треть от ширины изделия. Борьба с пододеяльником заняла у меня больше времени, чем я планировала, а за чаем мы скидывали фотографии на нетбук и обсуждали положение энтомологического раскопа на Вязниках-2 - спасибо прогрессу, теперь всегда можно увидеть старые раскопы как они были. Я сама отстояла художественную нечестность собственных снимков, пообещала прислать всем желающим их после удаления лишних и минимальной обработки оставшихся и с тяжелым сердцем забрала две карточки с чужими фотографиями. Изображения следующего дня и дальнейшей экспедиции мне уже не суждено было посмотреть сразу при съемке или так же за вечерним чаем.

День 8. Апокалипсис

Утром я проснулась на двадцать минут раньше и собрала вещи. От мысли, что отныне "дома" у меня в Вязниках нет, стало неуютно, но куда больше меня огорчал конец участия в экспедиции. Я несколько раз пожалела о решении взять обратный билет на вечер пятницы, хотя объективно это было самое удачное время.

Свои не слишком объемные пожитки я оставила на полу в прихожей штабного полулюкса, где заботливо скатали ковровое покрытие после просьбы уборщицы его не топтать грязными сапогами. Завтрак прошел на удивление весело в рассказах о бытовых ужасах экспедиций вроде постельных клопов, аргентинских муравьев, атакующих в ночи, и пробитых труб в гостиничных номерах. Погода выдалась сухая, пусть и облачная, как повелось. Планы на повестке дня значились неопределенные, но угрожающе в них выглядело только явление журналистов в раскоп, и то я не сомневалась в том, что спрячусь за спасительной березой.

Не успели мы сесть в машину, как нас на крыльце гостиницы поймала ее сотрудница и поведала душещипательную историю о похищении трусов с сушилки: дескать, кто-то из мальчиков-поляков приходил и забрал все белье, прачка в шоке, какой-то мужчина наверняка не может уехать без трусов! Картина вырисовывалась пугающая, но не слишком неожиданная, поскольку незадолго до этого поляки завесили свой этаж постиранным бельем, и их попросили переместиться к официальной сушилке из-за наличия на этаже постороннего офиса. Нужно ли говорить о том, что к моменту открытия расследования бдительной женщиной поляки уже уехали на раскоп? Мы пообещали разобраться и двинулись вслед за ними.

Группу мы застали выгружающейся из микроавтобуса на подъезде к рабочему месту. Ребята весело переговаривались, но затихли, как только А.Г. рассказал им о проблеме трусов. При этом он использовал какое-то особо неприличное польское слово, обозначающее, наверное, совсем недостойные трусы, потому что В.К. стал смеяться: "Теперь точно никто не признается!" С мертвой точки дело не сдвинулось, поэтому мы отправили в гостиницу с поляками И.Д., как говорящую по-польски, а сами большей частью забрались в свои раскопы и приступили к труду.

Слой с растениями залегал все еще ниже разрытого нами уровня, то и дело приходилось браться за лопаты и копать дальше. Но растений попадалось уже больше. Один отпечаток я в задумчивости положила на край раскопа и забыла о нем, благо ценности он не представлял ни для ботаников, ни тем более для нас.

С неба ощутимо закапало, поэтому я вынуждена была надеть одолженный дождевик. Вместе с курткой и кепкой он здорово ограничивал мне видимость на окрестности, из-за чего появление группы людей с камерой и микрофоном сверху по склону стало для меня малоприятным сюрпризом. Я так и замерла с напильником и куском породы в руках, пока радостный ведущий, похожий на морячка, добрался до нас и ждал оператора. Тот рискованно балансировал с камерой на мокром склоне и осторожно переступал по кочкам. Сначала журналист взял мини-интервью у вернувшейся И.Д., которая осветила ему общие вопросы, потом - у Д.С., он показал, как происходит поиск насекомых в глинах. Я все это время старательно держалась за спиной оператора и решительно отказалась от интервью, сказав, что я тут волонтер, и спрятавшись за И.Д. У меня была мысль рассказать вязниковцам, как насекомые попадали в водоемы тогда-еще-не-их-города и, в конечном счете, - в куски породы, но сочла за лучшее не лезть с художествами в ряд старших научных сотрудников. Последующий просмотр новостей того дня показал, что это была очень, очень здравая мысль: коварная съемочная группа сумела незаметно запечатлеть нас сверху, и на этих кадрах я в дождевике до пят с остроконечным капюшоном более всего напоминала зеленого активиста Ку-Клукс-Клана перед поджиганием креста. Страшно представить, какая жуть явилась бы миру при съемке вблизи. Мой вклад в репортаж сводился к единственной на тот момент находке, которая оказалась под рукой, - тому самому отпечатку растения, что я отложила по рассеянности.

Когда журналисты удалились на встречу с "позвоночниками", мы вернулись к работе, и вскоре я нашла на сломе черный силуэт шишки. Я показала его И.Д., ей он неожиданно понравился, более того, она сказала, что привередливым ботаникам шишка тоже может приглянуться, потому что генеративные органы растений они берут. Довольная такой маленькой удачей, я оставила И.Д. упаковывать шишку в коробочку для находок и осуществила траверс склона до точки с красивыми видами. При этом я промочила ноги выше сапог и несколько раз чуть не свалилась кубарем вниз, а по возвращении дождь снова разошелся, так что обеду я была очень рада.

Из-за погоды мы не полезли наверх и на сей раз базировались у раскопа поляков под деревом. Листья частично спасали от дождевых капель, поели мы вполне благополучно. И.Д. сообщила, что никакого похищения трусов и мужика их заложника не было: некто из поляков забрал свое белье и ничье более, тем более что никто, кроме польской группы, его там и не вешал в данный момент. Панику развели на пустом месте, но, надо признать, забавную.

Я планировала прилепиться к "гадам" и полякам, чтобы съездить с ними на триасовые обнажения, но тут дождь ливанул так, что мы бросились к транспорту, оставив мысли о работе. Пока я грелась в нашей машине, А.Г. позвал уже вернувшихся на точку энтомологов - те были несказанно рады такой заботе, потому что на открытом склоне уже очень скоро промокли бы до нитки. Поляки массово передумали ехать на Триас, мы все отправились в гостиницу, а В.К. - за "ихтиандрами" с промывочной породой, которые остались вдвоем между Клязьмой и водой с неба. Настроение у меня упало до холодного мокрого нуля.

В номер к обогревателю я вернуться уже не могла, но меня очень любезно пригласили посидеть в полулюкс. Пока я тосковала у обогревателя, подлый дождь практически прекратился, оставив после себя легкую изморось. В это время вернулся со спасенными промывочниками В.К. и спросил меня в окно прямо со двора: "Ну что, поедем на Триас?" Я энергично закивала ему в ответ и радостно выбежала к разгружаемому прицепу. Когда мы все собрались в путь, в легковой машине нас было шестеро, причем на заднем сидении мы с Д.С. теперь соседствовали с довольно крупными поляками, а не И.Д. и Мартой. Моего энтузиазма теснота нисколько не умаляла.

Так мне все-таки выпала возможность увидеть знаменитую границу Перми и Триаса - пойманный в породе конец света. Этой границей возрастом около 252 миллионов лет разделяют не только Пермский и Триасовый периоды, но и Палеозойскую и Мезозойскую эры. То было самое масштабное вымирание в истории животного мира Земли.

Мы выехали за город и остановились на трассе, оставили там машину и пошли к вожделенному Триасу пешком. По дороге нам попалась лужа с утопшей в ней одеждой пафосного вида, которая у поляков вызвала ассоциации со "стражем границы" (пограничником). Нашу же, пермско-триасовую границу лучше текстильных останков охраняла вода на траве - вымокли мы моментально, стоило выйти из леса и дойти до обнажения полем. В лесу экспедиция ненадолго захлебнулась в грибах, но самые нетерпеливые и не знакомые пока со здешним Триасом добились от грибников нужного направления.

Первое знакомство с границей состоялось еще в лесу. В.К. вывел нас к малозаметному обнажению, состоящему снизу вверх из косослойных песков, уже привычной красной глины в обрамлении серых полос, прослойки песка потемнее и светлых горизонтальных песчаных слоев. В.К. ткнул палкой-высотомером в темную прослойку и буднично представил нам Апокалипсис. Его тут же оккупировали поляки.

Потом мы отправились к более обширному выходу триасовых отложений. К нему подошли сверху и некоторое время разглядывали оттуда, не решаясь нырнуть в потенциально долгое путешествие с обрыва вниз головой, но мягкий намокший песок оказался устойчив, и в полет отправить не грозил. Я порылась сверху в триасовом слое, поискала конхострак вместе с поляками - безуспешно; как по закону подлости, обильные везде, где их не надо, рачки тут от меня попрятались. Я влезла обратно на твердую землю, чтобы сфотографировать красоты, но тут из зарослей далеко внизу появился А.Г. и спросил, кто пойдет с ним на гравилиты.

Слово "гравилиты" не сразу дошло до моего перевозбужденного сознания, а потом я ринулась по обрыву, увязая в песке, и оказалась в поросшей молодым леском низменности, скрытой неровностями ландшафта. Тут и там в склоне чернели лисьи норы. В траве хаотично валялись средних размеров бежевые камни. Под кустом А.Г. устроил мини-наковальню: клал камни на плоский валун, разбивал молотком и осматривал открывшиеся поверхности, как мы делали при поиске насекомых. Он сказал, что гравилиты - а это они и были - вываливаются из триасового слоя над границей, и в них можно найти кости тупилякозавров - очень некрупных животных, судя по информации, что их позвонки должны быть похожи на гайки. Я обосновалась с наковальней и молотком, а А.Г. ушел маршрутить по окрестностям. Хотя поляки копались сверху по обрыву, а В.К. и Д.С. бродили где-то поблизости, отсюда никого не было слышно. Иногда я вставала с сидушки и пробиралась мимо лисьих нор за новой партией гравилитов, но в основном сидела над ними, большую часть времени изучая шероховатые поверхности. С веток тихо капала вода, зелень молодых деревьев расцвечивала сумрачную погоду, тишина навевала покой и умиротворение.

Времени на работу здесь у нас было в обрез, вскоре группа собралась в единое целое и потянулась к машине на пути в столовую и гостиницу. До окончательного покидания Триаса мы нашли еще один выход границы и с моей восторженной подачи сфотографировались с ней. Здесь граница располагалась под открытым небом и выглядела обманчиво невзрачно, но триасовые отложения над ней многообещающе бугрились очертаниями слоистости, как символ великих перемен своего времени.

Вторая встреча с грибами оказалась даже более тормозящей продвижение по лесу, потому что Д.С. потерял ценное кайло за собирательством плодовых тел и возвращался за ним. Необычность этого дня подействовала и на внимательность А.Г. - он забыл в машине коробку с челюстью тероцефала, которую положил отдельно, чтобы не таскать в рюкзаке на Триас. Я же в столовую вошла едва ли не меньше сраженной впечатлениями, чем три дня назад после находки кости. Мне очень запомнилось, как В.К. сказал в шутку, что мы могли бы прийти сюда и на свадьбу в субботу, даже не переодеваясь, и что на ужин нам перепали горшочки с крохотными, но очень вкусными порциями тушеной картошки с мясом.

С этого момента огорчение от конца экспедиции накрыла меня с полной силой, и в гостиницу для ожидания автобуса я возвращалась в экзистенциальной тоске. Она не оставляла меня еще неделю - до естественного окончания экспедиции в положенный срок. Даже сейчас, просто вспоминая о событиях тех дней, я загораюсь желанием забраться в раскоп и выискивать в породе все то, что она хранит в память о самой обширной части мира, которая отстает от нашего во времени, но доступна мысли в своем много превосходящем его многообразии. И это самое прекрасное, что может быть на свете, пока человечество не открыло радикально новые пути первопроходцам.

Оставить комментарий © Copyright Гандлер Эльза Размещен: 24/10/2013, изменен: 13/12/2013. 80k. Статистика. Очерк: Проза, Естествознание Полевые дневники Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Рассказ о палеонтологической экспедиции в Вязники. Сентябрь 2013.

Гандлер Эльза : другие произведения.

Из Перми с любовью