Ганелин Владимир Викторович : другие произведения.

Огонь и лед, стена и корни

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  От автора:
  Эта повесть написана десять лет назад. Писал я ее с большим удовольствием, да и сама уже законченная вещь мне очень нравилась - в то время. Теперь она мне кажется очень наивной, и очень, очень несовершенной. Тем не менее, что-то такое в ней есть. Поэтому я и решил ее опубликовать. Может быть, кому-то из читателей она доставит такое же удовольствие, как когда-то мне самому.
  
  
   ОГОНЬ И ЛЁД, СТЕНА И КОРНИ
  
  
   Шесть лет назад Аксинья Семёновна Кузнецова и думать не ду-
  мала, что их с мужем ждёт такая неожиданная, безвременная и бес-
  поворотная разлука.
   Которая как бы и не разлука вовсе.
   А началось всё с того, что в один прекрасный день Иван Гри-
  горьевич, работавший лесником, получил новое назначение, и они
  всей семьёй переехали в новый дом у самого края Быстринского ле-
  са.
   К тому времени у Ивана Григорьевича и Аксиньи Семёновны име-
  лось уже трое детей: совсем взрослая дочь Антонина, и два сы-
  на-подростка, Пётр и Николай.
   И жили они все в маленьком домике из двух комнат и кухни,
  выстроенном давным-давно ещё дедом Ивана Григорьевича.
   А тут - только что срубленный большой дом, а в доме - четы-
  ре комнаты, солнечная утеплённая веранда, просторная кухня, ог-
  ромный двор.
   В общем, это новое назначение пришлось весьма кстати.
   Правда, отсюда Аксинье Семёновне было не очень удобно доби-
  раться на работу в свой совхоз.
   Правда, о Быстринском лесе с давних пор ходило много легенд,
  больше похожих на обыкновенные сказки.
   Рассказывалось в них о бабе Яге, о кикиморе, о водяном, жи-
  вущих где-то в сокровенной глубине леса, а также и ещё о ком-то,
  кто, растворившись в составляющих лес деревьях, ревниво охранял
  лесные тайны.
   Как ни странно, жители всех окрестных деревень в эти леген-
  ды верили.
   В том числе и Иван Григорьевич, разумеется.
   До переезда просто верил, а, походив по лесу, стал и заме-
  чать кое-что.
   Например, мелькали за деревьями иногда вместе, иногда по-
  рознь, две каких-то загадочных фигуры.
   Одна из них была лёгкая и быстрая, одетая будто в зелёные
  лохмотья.
   Другая - намного крупнее, вся в прошлогодних листьях и по-
  желтевшей хвое, и ещё быстрее первой.
   "Померещилось!" - думал сначала Иван Григорьевич, и только
  встряхивал головой, чтобы прогнать наваждение.
   Потом он стал видеть следы.
   От больших, как бы мужицких ног, обутых в здоровенные лапти.
   И от маленьких ножек, обутых в маленькие ладные лапоточки.
   Но какие тут могут быть лапоточки - в наше-то время!
   Ещё через несколько дней шёл Иван Григорьевич по давно изу-
  ченному им лесному кварталу, да вдруг совершенно неожиданно для
  себя оказался в таком месте, куда никогда не попадал раньше.
   И прямо перед собой заметил Следы.
   Только так, с большой буквы, и надо их называть.
   Потому что это были следы от огромных птичьих лап, на кото-
  рых, очень может быть, однажды стояла некая избушка...
   Но лишь всмотрелся в них Иван Григорьевич попристальнее, как
  - бац!
   И оказался опять на прежнем месте.
   Долго потом Иван Григорьевич раздумывал, что же это такое с
  ним приключилось, но к какому-то однозначному выводу придти не
  смог.
   А однажды с Иваном Григорьевичем случилась совсем уж стран-
  ная вещь.
   По лесной тропинке он в тот момент шёл, слушая обычные лес-
  ные звуки и зорко всматриваясь вперёд.
   Вдруг там опять мелькнут те самые странные силуэты...
   И тут чей-то голос произнёс тихим, но всепроникающим шёпо-
  том: "Жизнь..."
   "Жизнь?" - переспросил Иван Григорьевич. - "Какая жизнь? Где?"
   "Везде..." - ответил ему тот же странный голос.
   И пропал.
   Иван Григорьевич остановился, огляделся по сторонам, но ни-
  кого не увидел.
   Опять померещилось?
   Он вздохнул, поскрёб в затылке, задумался, несколько раз по-
  чему-то повторив про себя это слово: "Жизнь".
   И вдруг - понял.
   Жизнь!
   Действительно, жизнь!
   Везде, всюду - в земле, в воздухе, в хвое, в корнях окружаю-
  щих Ивана Григорьевича деревьев, в каплях росы и дождя, в звере и
  птице, в нём самом...
   В груди Ивана Григорьевича вдруг гулко ударило сердце.
   Он всегда прекрасно знал, конечно, что вокруг него - жизнь.
  Но никогда раньше не ощущал её так остро и ясно, как ощутил те-
  перь.
   Впрочем, это ощущение тут же исчезло.
   Но стало повторяться - с каждым днём всё чаще и чаще.
   И тогда Иван Григорьевич загрустил. Не в жилу ему стало ста-
  вить на деревья клейма для лесорубов.
   Он и раньше-то гораздо больше любил заниматься лесоустрои-
  тельными, чем лесозаготовительными, работами.
   А тут, делая затёсы и ставя на деревья клейма, стал прямо
  убийцей себя чувствовать.
   И тогда Иван Григорьевич, неожиданно для себя самого, напи-
  сал письмо в своё министерство.
   Конечно, писать о своих странных ощущениях, о своём новом
  ощущении жизни, о том, что в Быстринском лесу живут всякие ска-
  зочные существа, он не стал - его могли бы, мягко говоря, непра-
  вильно понять. Зато он очень убедительно написал о том, что имен-
  но здесь в первозданном виде сохранился уголок древних русских
  лесов, и что было бы весьма неразумно весь его, в конце концов,
  извести.
   Самое удивительное, что к его письму в министерстве отнес-
  лись чрезвычайно серьёзно.
   Хоть и сказали: "Не лесник, а прямо поэт!"
   Но очень быстро прислали специальную и на всё уполномочен-
  ную комиссию.
   Комиссия эта из двух также очень серьёзных мужчин и одной
  ещё более серьёзной женщины вместе с Иваном Григорьевичем исходи-
  ла лес вдоль и поперёк и приняла решение - образовать здесь за-
  поведник.
   Конечно, обычно такие решения так быстро не принимаются и,
  тем более, не выполняются. Обычно комиссии всё ездят и ездят, всё
  чего-то решают, и не могут решить, а лес всё рубят и рубят, и че-
  рез некоторое время, глядь - а решать уж ничего и не нужно, пото-
  му что от проблемы в конце концов - от леса то есть - и щепок не
  осталось ...
   Но в этот раз всё решилось очень быстро - точно как в сказ-
  ке. И уже через пару месяцев после отъезда комиссии в лесничес-
  тво прибыли жутко важные документы на гербовой бумаге, из кото-
  рых следовало, что Быстринский лес объявляется дендрозаповедни-
  ком, а Иван Григорьевич из лесников переводится в его смотрители.
   Иван Григорьевич ликовал.
   Теперь он мог, наконец, заняться главным образом не отводом
  леса под разработку, а его очисткой от валежника, лечением
  больных деревьев, расселением по лесу муравьёв, и многим другим,
  чем давно мечтал заниматься.
   Теперь он мог дружить с лесом так, как никогда не мог дру-
  жить раньше.
   Постепенно эта дружба окрепла, и, как водится во всякой
  крепкой дружбе, лес и Иван Григорьевич стали доверять друг другу
  сокровенные мысли и тайны - Иван Григорьевич рассказывал лесу о
  том, что у него подрастают и скоро станут настоящими мужчинами
  сыновья, что дочь его только что вышла замуж за хорошего челове-
  ка, и, видно, в свой срок сделает его дедушкой, а лес открывал
  ему свои секреты.
   Например, Иван Григорьевич опять нашёл то место, где ког-
  да-то действительно стояла избушка на курьих ножках.
   Лес открыл ему сюда путь.
   Это была поляна внутри почти непроходимых зарослей кустарни-
  ка, по краям которой лежали древние трухлявые брёвнышки, а в се-
  редине были те самые Следы. Иван Григорьевич ещё подумал, что из-
  бушку можно было бы отстроить заново, вот только куда они подева-
  лись, ноги эти, и где скрывается, если ещё жива, хозяйка избушки?
   Не один раз сидел Иван Григорьевич и на берегу открывшегося
  ему таинственного озерца в глубине леса, в котором жил древний
  водяной - Иван Григорьевич частенько приветливо махал ему рукой,
  когда тот глядел на него из-под воды. Водяной в ответ как-то
  смущённо улыбался в свою зелёную спутанную бороду из водорослей,
  и вновь опускался на дно озерца. Видно было, что ему очень хочет-
  ся поговорить с Иваном Григорьевичем, но он отчего-то
  стесняется... Иван Григорьевич, однако, надеялся, что рано или
  поздно водяной перестанет стесняться, поднимется к самой повер-
  хности озерца, и они, никуда не торопясь, потолкуют о
  житье-бытье, о том, что было, что будет, и о том, как мало, к со-
  жалению, осталось на земле таких вот замечательных сказочных мест.
   После того, как судьба леса так благополучно и быстро реши-
  лась, к Ивану Григорьевичу, точнее, в его заповедник, несколько
  раз приезжали учёные-ботаники. Обнаружилось, что в Быстринском
  лесу и вправду произрастают какие-то очень древние и редкие рас-
  тения. Увидев эти растения, ботаники ужасно засуетились, а в гла-
  зах их вспыхнул полубезумный огонь научного интереса. Уезжая, они
  очень долго уговаривали Ивана Григорьевича беречь вверенные ему
  зелёные сокровища пуще глаза.
   А что было его уговаривать? Он и так их берёг, хлопоча о
  всякой расположившейся здесь на жительство что веточки, что тра-
  винки, что махонькой еловой шишечки.
   После государственных приезжал в заповедник и ещё один бо-
  таник - не государственный, а так, сам по себе. Был он худой и
  нескладный, но по лесу на своих ногах-штативах носился как угоре-
  лый, и в глазах его сверкал огонь уж вовсе безумный.
   И какой-то страдальческий.
   Искал он не что-нибудь, а одолень-траву, ту самую траву, ко-
  торая, по преданиям, способна вылечить любую болезнь и отвести
  любую напасть - выпьешь, мол, из неё отвару, и убережён будешь
  чуть ли не от всего на свете...
   Причём, нужна была ему не видная всем на любом озерце прос-
  тая белая кувшинка, которую одолень-травой называют ошибочно, а
  настоящая одолень-трава, которую искать нужно не по виду, а по
  чувству.
   Искал он эту травку, да всё никак не находил - то ли не
  растёт она больше в наших лесах и лугах, то ли растёт, но не хо-
  чет даваться даже и самому обострённому чувству. Так, ничего не
  найдя, и уехал он восвояси, но очень просил Ивана Григорьевича
  ещё её поискать, и по нахождению черкнуть ему пару строчек.
   Иван Григорьевич, чтоб не обижать блаженного страдальца,
  обещал и поискать, и черкнуть, если что...
   И вот ещё какое странное обстоятельство открылось Ивану Гри-
  горьевичу: когда он шёл по лесу один, то ясно видел все пути-до-
  роги ко всем тайным лесным уголкам - и к месту, где была избушка
  на курьих ногах, и к маленькому лесному озерцу, жилищу водяного,
  и к странной поляне, окружённой какими-то уж совсем древними де-
  ревьями, поросшими тёмно-зелёным мхом (Иван Григорьевич подозре-
  вал, что где-то здесь прячется хитрая старушка, лесная кикимора,
  но вот на глаза она ему ещё ни разу не попадалась).
   Но стоило ему войти в лес не одному, а с кем-нибудь посто-
  ронним, вроде этих учёных, как пространство внутри леса словно
  изменяло свою природу, искривлялось, укрывая секретные тропинки и
  тайные места стеной деревьев и кустов так, что, несмотря на весь
  свой опыт, Иван Григорьевич опять не мог найти к ним путь.
   Очевидно, лес давал понять Ивану Григорьевичу, что только
  ему одному доверяет он свои древние тайны.
   И одну из них лес открыл ему вроде бы случайно, но отнюдь не
  спроста, как после понял Иван Григорьевич.
   Это было уже осенью, после обильных и затяжных дождей, ког-
  да дня на два вновь из-за туч выглянуло солнце, немного развеяв-
  шее дождливую хмурость. Но подсушить лесные тропинки оно не успе-
  ло - маловато в нём, предзимнем, осталось летнего тепла, и поэто-
  му Иван Григорьевич, совершая своей ежедневный обход, шагал по
  лесу очень осторожно, чтоб ненароком не поскользнуться и чего-ни-
  будь себе не повредить при падении.
   Как вдруг какие-то странные звуки заставили его остано-
  виться и прислушаться.
   Совсем рядом кто-то и в самом деле стонал, плакал и всхлипы-
  вал, что-то при этом приговаривая жалобным голоском, и Иван Гри-
  горьевич, отбросив всякие сомнения, поспешил на помощь в направ-
  лении услышанных звуков.
   Но он не сделал и десятка шагов, когда увидел сидящую у ог-
  ромного пня старушку в зелёных лохмотьях...
   Старушка сидела в неудобной позе, то ли растирая, то ли
  дёргая свою правую ногу.
   Судя по всему, нога застряла между корней того самого дере-
  ва, которое теперь стало этим поросшим лишаями пнём.
   Старушка, ещё не заметив Ивана Григорьевича, вновь попыта-
  лась высвободить ногу, и, не сумев, всхлипнула - эти всхлипыва-
  ния и привлекли его внимание.
   - Да что ж это за страсть такая! - странным шипящим голос-
  ком бормотала она. - Ты что же это не слушаешься! Вот нашлю на
  тебя трухлявчиков, переработают они тебя на энти... на удобрения,
  будешь знать, как непочтение да неподчинение мне оказывать!
   Иван Григорьевич даже остановился от неожиданности, услышав
  этакие непонятные угрозы. К пню, она, что ли, обращается?
   А старушка продолжала:
   - А всё эти, с топорами да пилами! И пилы-то у них какие -
  вжик, и нету дерева! Это когда ж такое было! Столько лесу погуби-
  ли! Холодное железо, оно холодное железо и есть!
   И вдруг, изменив тон, заговорила ласково, как с неразумным
  ребенком:
   - Ну ты что же? Али забыл, как он тебя холил и лелеял, как
  из зёрнышка выращивал, как я к тебе ручейки посылала, чтоб ты пил
  вволю, да рос-вырастал? И каким ты огромным вырос - вверху, быва-
  лочи, гроза, а под тобою и сухо и тепло! Забыл, как мы с тобой
  разговаривали, давешние времена вспоминали?
   - Нет, не слышит он меня, не слышит, в полном бесчувствии
  пребывает! - сказала старушка сама себе. - А ведь корни-то его
  ещё живые - спят только...
   Тут Ивана Григорьевича от сырости разобрал чих, и, не сдер-
  жавшись, он дал ему волю так громко, что старушка прямо подскочи-
  ла на месте и даже ойкнула с испугу.
   - Кто здесь? - вскрикнула она, вглядываясь в подошедшего
  как бы подслеповатыми глазами. - А-а, это ты, погубивец! Вот,
  вишь, чего наделал - не токмо жизни, а и памяти дерево лишил!
   Иван Григорьевич отчего-то покраснел, надеясь в глубине ду-
  ши, что в лесном сумраке этого не видно. Но старушка, как тут же
  выяснилось, только притворялась полуслепой.
   - Ишь ты, краснеет ишшо! - воскликнула она. - Раньше бы
  краснел, когда печати свои смертные ставил!
   И глаза её негодующе сверкнули.
   Иван Григорьевич попытался что-то возразить, но поперхнулся.
   - Вот-вот! - торжествующе сказала старушка.- Нетути у тебя
  слов, нетути!
   Иван Григорьевич, наконец, прочистил горло:
   - Зря вы так, бабушка! Это дерево давно пнём стало, ещё до
  меня. А если б не я, от Быстринского леса вообще бы ничего не ос-
  талось!
   - Знаю, знаю! - проворчала старушка. - Расхвастался! Подсо-
  би лучше ногу ослобонить!
   Иван Григорьевич подошёл поближе и увидел, что корни схвати-
  ли старушкину ногу довольно крепко. Он поднатужился, чуть-чуть
  развёл корни - от напряжения сердце застучало, как колокол - и
  освободил-таки старушку из неожиданного капкана.
   - Ну, благодарствую, - сказала она. - Ты уж меня, это...
  прости, если я что не так сказала, вредный у меня характер, да
  мне и положено вредной быть - должность моя такая. Но и пойми -
  много от вас, людей, неприятностей! Один печати ставит, другой
  режет да пилит. Раньше народ-то побережнее был, побережнее, к ле-
  су-то посочувственнее относился! Ведь какой кедр могутный был -
  один пень от него остался! Он бы и ожил, да забыл всё, спит сном
  вечным, тяжким...
   И кикимора - это была, конечно, она - скорбно вздохнула.
   Они помолчали. Иван Григорьевич, собственно, не нашёл, что
  сказать, а кикимора погрузилась на время в какие-то свои мысли.
   Наконец, она, кряхтя, поднялась, и, взглянув на Ивана Гри-
  горьевича снизу вверх своими пронзительно зелёными и вовсе не
  подслеповатыми глазами, вдруг предложила:
   - А ты его разбуди! Ты его на смерть снаряжал, тебе и
  в жизнь отправлять!
   - Да как же я могу! - растерялся Иван Григорьевич. - Легче
  новое дерево посадить, чем этот пень оживить! У него, наверное, и
  корни уже сгнили!
   - Вот-вот! - вознегодовала лесная старушенция.- Прежнее, не
  вами сделанное да выращенное, не цените, всё бы вам крушить, ло-
  мать, да резать!
   Тут Иван Григорьевич почувствовал обиду.
   - Это вы мне говорите?! - воскликнул он. - Да я за свою
  жизнь своими руками ещё один лес посадил!
   - Ну ладно, ладно, чего уж там! - успокоительно махнула ру-
  кой кикимора. - Раскипятился! Ты ж новый лес посадил, молодой,
  ему до зрелости сколько лет придётся возрастать? То-то и оно! А
  ты вот старое дерево к жизни верни!
   Она повела сухонькой ручкой:
   - Видишь, трещина пень рассекает? Приди завтра на зорьке, да
  семя кедровое малое в неё и вложи. Ежели воспримет он его, ежели
  оно его к жизни возвернёт - значитца, простил он тебя! Ну, бывай,
  пойду я, у меня делов тоже хватает!
   И кикимора решительно повернулась, собираясь уходить.
   - Подождите! - вскричал Иван Григорьевич. - Нога-то как, не
  болит? Может быть, вас проводить, помочь дойти?
   - Куды тебе меня провожать? - возразила кикимора. - До дому?
  Дак я и так дома!
   И с этими словами она ушла, исчезла, просто растворилась
  среди деревьев, будто её и не было - Иван Григорьевич даже мор-
  гнул и головой помотал.
   Но старушкиному совету он, тем не менее, последовал, и на
  рассвете следующего дня был уже опять здесь.
   В лесу было сумрачно и тихо, почему-то ни ветер, ни гомон
  населяющих его зверьков и птиц не нарушали этой тишины, словно
  все они замерли в ожидании чего-то.
   Иван Григорьевич, в раздумьи разглядывая рассечённый щелью
  пень, перекатывал в пальцах кедровый орешек, не решаясь доверить
  ей это "малое семя", но, всё-таки решившись, пальцем вдавил его в
  труху в приглянувшемся ему месте.
   Тут же в верхушке ближайшего дерева прошумел ветер, что-то
  звонко выкрикнула какая-то птица, и вокруг Ивана Григорьевича
  возникли и все остальные лесные звуки.
   Но в пне не изменилось ничего - да и что могло в нём изме-
  ниться? Иван Григорьевич вздохнул, и, поскребя в затылке, решил,
  что пора уходить.
   Он уже повернулся к тропинке, которая и привела его сюда,
  как вдруг его остановил еле слышный то ли полувздох, то ли полу-
  скрип.
   Он оглянулся на пень, огляделся вокруг - никого и ничего.
   На этот раз, видно, послышалось.
   Кончился дождливый сентябрь, и наступил необычайно тёплый в
  том году октябрь - последний отзвук лета перед наступлением холо-
  дов.
   Ещё несколько раз Иван Григорьевич наведывался к пню, подол-
  гу стоя рядом с ним, вспоминая встречу с зелёной старухой и всё
  глядя на то место, где теперь лежало укрытое трухой семя.
   Он будто ожидал увидеть на этом месте росток.
   Но ростка, если даже он и появится, что маловероятно, надо
  было ждать до следующей весны. Всё же во второй половине октября
  Иван Григорьевич наведался сюда ещё раз.
   Едва сойдя с тропинки и направившись к пню, он увидел, что на
  нём кто-то сидит. Подойдя ближе, он увидел, что это опять была его
  новая знакомая - лесная старушка кикимора.
   - Здравствуйте... - нерешительно сказал он.
   - Здравствуй, здравствуй, ослобонитель! - с усмешкой ответи-
  ла кикимора, и, меняя тон, сказала:
   - Давно уж тебя поджидаю. Мог бы и поторопиться, старуш-
  ку-то жалеючи!
   - Так откуда же я мог знать, что вы меня ждёте! - восклик-
  нул Иван Григорьевич. - Вы ведь меня не предупредили!
   - И как бы я тебя предупредила? Телефонов у нас нету, рация-
  ми мы не обеспеченные! - нелогично съехидничала старушенция. -
  Ладно, ты на меня не обижайся. Садись вот на чём стоишь - разго-
  вор к тебе есть, разговор сурьёзный.
   Иван Григорьевич сел на какой-то подвернувшийся холмик и
  приготовился слушать.
   - Разговор сурьёзный... - повторила, теперь уже задумчиво,
  лесная жительница. - Как семя принялось, и, принявшись, кедр раз-
  будило, он и решился...
   - Принялось? - повторил Иван Григорьевич.
   - Принялось! - подтвердила кикимора. - Тебе покуда не видно,
  весной увидишь, а мы-то знаем, нам-то видно! Значит есть в тебе
  дар великий... Интересно даже, откуда в человеке эдакое? Мы уже
  думали, забыли люди, совсем забыли... Ан нет, не забыли! Ну и
  ладно, ну и хорошо! Ещё такие есть? - вдруг неожиданно спросила
  она.
   - Какие "такие"? - не понял Иван Григорьевич.
   - Какие, какие! - проворчала старушка. - Да вот такие, кото-
  рые сперва рубят, потом спохватываются!
   - Есть! - уяснив, наконец, что кикимора имеет в виду, под-
  твердил Иван Григорьевич. И добавил: - Вы не думайте о нас так уж
  плохо, мы понимаем!
   - "Понимаем!" - передразнила его старушенция. (Всё-таки мно-
  го было в ней ехидства!) - Раньше бы понимали, раньше! Ну да лад-
  но, сейчас об этом говорить не будем, сейчас я к тебе с другим
  послана, и вот с чем - вопреемник ему нужен. Вот мне и велено уз-
  нать у тебя, что ты на это скажешь? В прежние-то времена, конеч-
  но, к человеку с такой просьбой ни за что не обратились бы! Своей
  молоди было полно, бывало, так пострелята эти меня донимали, что
  и за вихры я их таскала, и шлёпала, а теперь бы и рада беспокой-
  ству, да беспокоить некому...
   - Я не пойму, вы о чём говорите? - спросил Иван Григорье-
  вич. - Какой "воспреемник"? Кому?
   - Кому, кому! - встрепенулась кикимора. - Известно кому -
  хозяину нашему!
   - Хозяину?
   - Да ты что заладил вопросы свои! Всё никак в понятие не
  войдёшь, что ли? Иль думаешь, что только в вашем хозяйстве, в че-
  ловечьем, хозяева бывают? Нет уж, и наша жисть без хозяина не
  идёт, без него, если уж всю тебе правду выложить, нам бы и дня
  лишнего не протянуть!
   И кикимора посмотрела на Ивана Григорьевича взглядом острым
  и насмешливым.
   Иван Григорьевич никак не ответил на этот взгляд - он погру-
  зился в размышления.
   И, выйдя из них, позволил себе задать ещё один вопрос:
   - Так у него дело ко мне, у хозяина вашего? А с ним самим
  мне встретиться нельзя?
   - Встретиться-то с ним тебе не трудно будет, ты, если на то
  пошло, с ним и так, что ни день, встречу имеешь, и даже разгова-
  ривать пытаешься! Только вот досконально вам друг друга в нынеш-
  нем виде всё равно не понять - очень уж у вас естество различает-
  ся, а от естества и язык зависит. Я для того им и посланная, чтоб
  ваше несоединимое соединить!
   - Теперь я вообще ничего не понимаю! - вскричал тут Иван
  Григорьевич. - Мы о чём, вообще, говорим? Что это за хозяин та-
  кой, с которым я, видите ли, ежедневно встречаюсь, а объясниться,
  как следует, не могу?!
   - Да вот же он - рядышком! - спокойно ответила кикимора. - А
  ещё вон там, и вон там, и здесь, и вот здесь! Ты глаза-то свои
  разуй, а разум открой - так и поймёшь!
   - Рядышком?.. Там?.. Здесь?.. - растерянно повторил Иван
  Григорьевич.- Так ведь вокруг нас только лес...
   - Лес, да! - всё так же спокойно подтвердила кикимора. - А
  тебе чего надо - хором каких-нибудь? Нет, хозяин наш не в пала-
  тах белокаменных жительство имеет, как государи человеческие, он,
  соками земными питаемый, во всякий зелёный росток, веточку вся-
  кую с ними проник и в них обитает для радости своей и пользы на-
  шей! Они же ему и в другие земли выход подсказывают, и с их оби-
  тателями знакомят...
   - В другие земли?... Какие?.. И... Зачем ему это?..
   - Зачем - мне не ведомо, не учёная я какая-нибудь, чтоб те-
  бе всё это полным словом объяснить, знаю только, что жизнь - та
  же дорога и каких только на ней путников нет! И как дороге мосты
  надобны, чтоб через реки да пропасти перебираться, так и жизнь
  для себя мостов требует, только других немножко. И тот, кто мос-
  ты такие наводит, ей любезен, будь он хоть смертный, хоть бес-
  смертный, хоть человек, хоть существо какое непонятное - вроде
  меня!
   И кикимора лукаво улыбнулась.
   - Кажется, я начинаю понимать, о чём вы говорите... - задум-
  чиво произнёс Иван Григорьевич.
   - Дошло таки? - осведомилась кикимора. - Но что-то медленно
  до тебя всё доходит...
   - Только я не понимаю, для чего я ему понадобился? Я ведь и
  вправду не из ваших... Да и семья у меня, дети ещё не взрослые...
   - Я тоже не понимаю... - ворчливо ответила кикимора. -
  Знать, приглянулся ты ему чем-то. Да и старый он уже, ох, какой
  старый! Ваших-то он ещё с тех пор помнит, когда не в домах вы жи-
  ли, а по деревьям, что белки какие-нибудь, скакали, так же весе-
  ло хвостами помахивая!
   Тут кикимора захихикала, прикрывая сухонькой ладошкой ротик,
  а Иван Григорьевич, отчего-то обидевшись за своих предков, хотел
  было что-то возразить, да собеседница его, отхихикав, сказала
  утешительным голосом:
   - Ну ладно, ладно, не буду уж! Ишь, обижается!
   И, напустив на себя опять весьма серьёзный вид, она продол-
  жала:
   - Да, так вот - старый он стал, сил у него изрядно поубави-
  лось, а забот, наоборот, прибавилось. Человек, вишь, опять к яс-
  ной жизни пробуждается, о корнях своих, да о нас вспомнил, от
  этого мы и зашевелились...
   - От этого?
   - А от чего же ещё? Между нами - связи старинные, хоть вы
  про них и позабыли почти... Потому, наверное, что к свету редко
  стали обращаться - всё во тьму смотрите, всё кровушкой землицу
  орошаете! От крови этой больно ведь ей, землице-то!
   Кикимора, помолчав, продолжала:
   - Но всё ж таки, многие - навроде тебя - к солнцу, будто де-
  ревья, тянутся, от тепла его светлой силой напитываются, и силой
  той тьму разгоняют. Этим, видно, ты его внимание и привлёк, в
  этом, видно, ты с ним и роднишься! Ну что, согласен воспреемни-
  ком-то быть?
   Иван Григорьевич осторожно сказал:
   - Но ведь я так и не понял, что я должен делать! Если я дол-
  жен, так сказать, отринуть всё земное, то я к этому не готов... Я
  же говорил - у меня семья, дети...
   Кикимора фыркнула, как раздражённая кошка:
   - Ну вот ещё чего - "отринуть!" Слово-то глупое какое! Нам
  известно - есть в роду вашем недоумки какие-то, от неразумения,
  да от безделья себя и ближних своих на заклание придуманным богам
  отдающие. Нет, ты уж живи, как жил - супругу свою люби, да деток
  подращивай. Нынче ему только согласие твоё требуется, чтоб успел
  ты в древнее знание войти, пока не придёт твоему окончательному
  переходу судьбой назначенный час...
   Почему-то мороз пошёл по коже Ивана Григорьевича, и он по-
  лушёпотом спросил:
   - И.. что потом?..
   Кикимора прищурилась:
   - А чего ты испужалси? Потом ничего особенного - в зем-
  лю-сохранницу, как вам всем положено, и уйдёшь. А уж из земли - в
  корни эти, да в стволы и ветви на место нынешего хозяина нашего.
   - А он куда?
   - О нём ты не беспокойся, он - туда, откуда и пришёл. В сол-
  нечный луч войдёт, а по нему и до солнца самого доберётся, чтоб
  там, в тепле могутном и передохнуть сколько-то лет, сил новых на-
  бираясь.
   Иван Григорьевич облегчённо вздохнул и осмотрелся вокруг.
   Какие, всё-таки, здесь огромные деревья, как мощны их ветви,
  каким веет от них величием и покоем, как нравиться ему бывать
  здесь! Неужели ему предоставляется шанс, войдя в них, почувство-
  вать наконец по-настоящему, что же это такое - впитывать корнями
  соки земли, и гнать их вверх, в ветви и хвою, и в почки, раскры-
  ваясь листьями и зелёными иглами навстречу солнцу!
   - Ну, чего башкой завертел-то? - бесцеремонно влезла в его
  величественные мысли кикимора. - Говори, согласен ты, али нет?
   Иван Григорьевич, глубоко вздохнув, сказал просто:
   - Согласен!
   - Ну вот и ладно, вот и хорошо! - обрадовалась кикимора. - А
  за семью ты не переживай - времени у тебя ещё много, ты не только
  детей подымешь, а ещё и внуков понянчить успеешь!
   Она чего поискала у себя в лохмотьях, бормоча: - Да куды ж
  она подевалась, язви её, окаянную! А, вот ты где!
   С этими словами она и протянула Ивану Григорьевичу ма-
  ленький берестяной туесок, в котором что-то булькнуло.
   - На-ка, выпей это! Прямо тут выпей, с собой забирать запре-
  щено!
   Иван Григорьевич туесок взял, но спросил осторожно:
   - А что это такое?
   - Настой на воде ключевой, из специальной травки! - поясни-
  ла кикимора. - Одолень-трава называется. Да-да, та самая, что
  знакомец твой длинный всё искал. Но травка эта, вишь, не простая,
  даётся по особому распоряжению.
   - Гляди-ка, и у вас, как у нас! - поддел на этот раз Иван
  Григорьевич кикимору.
   - "У вас как у нас!" - обиделась кикимора. - Сравнил, не бу-
  ду говорить, что с чем! Пей уж давай. Все хвори отступят, ника-
  кая зараза не пристанет, силушки да сноровки прибавится. Радику-
  лит мучает?
   - Мучает! - подтвердил Иван Григорьевич.
   - Не будет мучить! Пей, подвоха никакого нету.
   И Иван Григорьевич выпил эту жидкость тёмно-зелёного цвета,
  от которой исходил запах хвои, травы, древесной смолы и ещё че-
  го-то приятного.
   И вкус у неё был приятный - свежий, бодрящий.
   - Выпил? - осведомилась кикимора. - Туесок давай сюды - та-
  ра возвратная!
   Иван Григорьевич отдал туесок, произнеся положенное:
   - Спасибо!
   - На здоровье! - вдруг тепло ответила кикимора.
   Иван Григорьевич спросил:
   - Значит, меня угостить этим настоем особое распоряжение бы-
  ло?
   - А то как же! - ответила кикимора. - Мы ведь в тебе теперь
  и заинтересованные особо - чтоб ты не только здоровый был, но
  и чтоб, в неприятность какую попав, раньше срока в землицу не
  ушёл.
   - Ну, от болезней травка эта, допустим, убережёт, - сказал
  Иван Григорьевич, - а вот, если машина меня собьёт, кирпич на го-
  лову свалится?
   - Нет, всё-таки ты непонятливый какой-то! - всплеснула кики-
  мора ручками. - Не наедет, не свалится - не переживай! Одо-
  лень-трава на то и одолень-трава, чтобы все беды отводить-одоле-
  вать. Подумаешь, кирпич! На тебя теперь хучь эту... бонбу бросай,
  всё будет нипочём.
   И она захихикала удовлетворённо.
   - А если не веришь мне, то, когда домой вернёсси, разбежись
  посильнее, да лбом в стенку и садани - посмотришь, чего будет!
   Иван Григорьевич смутился, но всё же недоверчиво покачал го-
  ловой.
   - Ты башкой-то не мотай, не мотай, вот привычку взял! -
  прикрикнула на него кикимора. - Фома-неверующий! Ему знак оказа-
  ли, а он в сомнениях пребывает! Всё, одиенция законченная, давай,
  топай дальше по своим делам.
   Иван Григорьевич встал с холмика, на котором сидел.
   - Стой! - вдруг сказала кикимора. - Совсем ты меня с толку
  сбил. Ещё к тебе дельце есть... - в её голосе совершенно неожи-
  данно появились просительные нотки.
   Иван Григорьевич даже удивился.
   - Это... плотничать-столярничать могёшь?
   - Могу! - ответил Иван Григорьевич.
   - Избёнку надо сеструхе моей сродной сладить. Столько лет
  она проспала, а тут чевой-то завозилась, сигнализирует, что вес-
  ной, мол, ото сна окончательно восстанет. А жить ей где? Жить ей
  негде - она ж не я, ей положено дом какой-никакой иметь! Да вот
  от дома ейного одни брёвнышки трухлявые остались. Вот ты бы и за-
  нялся энтим делом, а?
   - Это... избушку на курьих ногах, что ли, заново отстроить
  надо? - спросил Иван Григорьевич, догадавшись, о какой сеструхе и
  какой избёнке идёт речь. - Избушку сладить не так уж и трудно, да
  вот ноги курьи где взять? Что-то я не встречал подходящей
  курицы! Можно, конечно, из дерева вытесать - получится стилиза-
  ция...
   - Не надо тут никакой такой стилизации! - возразила кикимо-
  ра. - Ты избёнку сооруди и на место, где она была, и поставь. Но-
  ги курьи у ей где-то спрятанные лежат. Восстанет - сама управит-
  ся. Чай, слово не забыла, а забыла - дак я подмогну.
   - Ну, прощевай пока! - сказала кикимора. - Теперь приду
  строение принимать... к эксплатации!
   И они распрощались.
   Радикулит и вправду перестал мучить Ивана Григорьевича, и
  очки за ненадобностью он закинул куда-то в самый дальний ящик. В
  руках же он опять чувствовал ту удаль и силу, что были у него в
  молодости.
   За зиму он построил избушку, о которой его просили, и топор
  да пила будто сами летали. Избёнка вышла - загляденье. Правда,
  Ивану Григорьевичу оказывал помощь невидимый помощник: подтащил к
  месту строительства тяжёлые брёвна, приволок целую кучу зелёного
  мха для утепления и уплотнения брёвен, убрал стружки, опилки и
  прочий строительный мусор, оставив после себя на снегу только
  рубчатые следы от здоровенных лаптей...
   Уже в начале марта Иван Григорьевич вставил в избушку окна,
  застеклил их, потом, немного почему-то посомневавшись, всё-таки
  решился, и выложил в избе русскую печь.
   Тут же откуда ни возмись явилась кикимора, всё осмотрела
  чрезвычайно придирчиво, но добро на "эксплатацию" дала.
   Наступила весна, Антонина закончила в городе свой институт,
  в котором училась, получила диплом, а к середине лета стало ясно,
  что зимой Аксинья Семёновна и Иван Григорьевич станут бабой Си-
  ной и дедом Иваном.
   Тут-то с лесом и случилась беда.
   В то лето наступила великая сушь - май, июнь и июль прошли
  без единого дождя, в полях горела пшеница, в лесу сохли и умира-
  ли молодые деревца, и даже ручьи куда-то исчезли - влага опусти-
  лась глубже в землю. Старые, глубоко укоренившиеся деревья ещё
  могли до неё достать, а молоденькие сосёнки и берёзки погибали
  десятками - Иван Григорьевич очень переживал, но сделать ничего
  не мог.
   Он только гнал из лесу неразумных посетителей, опасаясь слу-
  чайного пожара, да собирал накопившийся сушняк, вывозя его прочь
  из лесу на подводе.
   Через день он наведывался к заветному озерцу, жилищу водяно-
  го, с тревогой наблюдая, как уровень его с каждым днём всё пони-
  жается.
   Водяной смотрел на Ивана Григорьевича из-под воды жалобно,
  жабры его судорожно вздымались, а хвост поник.
   Иван Григорьевич понял - ещё немного, и водяного ждёт гибель.
   Как ни странно, и кикимора куда-то запропастилась, не с кем
  было и посоветоваться, что же делать.
   Наконец, Иван Григорьевич решился. Он отправилсяя к директо-
  ру совхоза просить трактор с цистерной.
   - Озеро надо спасти, говоришь? - сказал задумчиво директор.
  - А что, там рыба у тебя какая ценная есть?
   - Да нет, рыбы там нету... - отвечал смущённо Иван Гри-
  горьевич.
   - Нету? - повторил директор. - Ну а чего ж тогда переживать?
  Дожди начнутся, озеро само восстановится. Ты уж извини, мне сей-
  час не до лесных озёр. Хлеб вон горит, да овощи, не успеваем по-
  ливать,того и гляди, без урожая останемся. Техника вся, какая
  есть, задействована, так что трактор, сам понимаешь, не могу те-
  бе выделить...
   И трактор Иван Григорьевич, увы, не получил... Вернулся он
  домой с тяжёлым сердцем и всю ночь не спал, всё думая, что де-
  лать.
   Единственное, что он придумал, так это отгородить для водя-
  ного в озере маленький уголок, и оставшуюся воду перекачать туда,
  чтобы хоть так помочь ему дожить до дождей.
   Одному, конечно, работы многовато, но делать-то что-то надо!
  К тому же Иван Григорьевич надеялся, что ему помогут те самые по-
  мощники, что так деятельно участвовали в строительстве избушки
  для кикимориной сеструхи.
   Утром он оседлал коня и заспешил в лес.
   Подъезжая к озерцу, он услышал странный и невозможный звук,
  как будто шёл дождь. Как это может быть, когда в небе ни об-
  лачка?
   И тем не менее дождь шёл. Он шёл из крохотной тучки, висев
  шей точно над озером, он шёл и шёл, вода в озере всё прибывала и
  прибывала, и туча только тогда окончательно истаяла, когда озеро
  почти вошло в свои прежние пределы.
   Водяной, ошалев от восторга, начал буравить озерцо туда и
  сюда, как дрессированный дельфин в океанариуме, а успокоившийся
  Иван Григорьевич вернулся домой.
   Он понял, кто спас водяного...
   Обильные дожди с грозами пошли только в начале августа, и
  шли целую неделю почти без перерыва, отдавая земле и лесу то, что
  должны были отдать раньше.
   А потом опять наступили солнечные дни. Солнце бушевало в
  лесу, проникая в самые тёмные его уголки, но лес был мрачен, же-
  лание жизни как будто покинуло его, но почему - Иван Григорьевич
  не мог понять.
   Загадку разрешила кикимора, однажды совершенно неожиданно
  возникшая у него на пути.
   Вид у неё был отчего-то очень мрачный, а из лица даже исчез-
  ло обычное для неё выражение ехидства.
   - Садись, хозяин, потолкуем... - серьёзно предложила она.
   Иван Григорьевич очень удивился такому обращению, а сердце
  его тревожно стукнуло в груди - видно, ему раньше разума стало
  ясно, что случилось что-то очень, очень плохое.
   - Осиротели мы, - просто и грустно сказала кикимора. - Хо-
  зяина нашего больше не осталось - ни грамочки, ни капельки... - и
  из глаз её выкатилась и упала на её лохмотья огромная слеза.
   - Как не осталось? - оторопел Иван Григорьевич. - А я, как
  тот дождь увидел, ещё подумал, как силён старик!
   - Дождь! - воскликнула кикимора. - То-то и оно, что дождь,
  изошёл он этим дождём, хозяин наш...
   - Изошёл? - не понял Иван Григорьевич, ожидая, что кикимора
  опять станет его передразнивать, негодуя на непонимание, но она
  объяснила:
   - Всему свой век... У него век долгий, очень долгий, да вот
  сил-то маловато попреж прежнего осталось. А водяного спасти он
  всё равно хотел. Призвал он на помощь воды небесные, да не доз-
  вался, далеко они были, никак невозможно им было его услыхать,
  хотел поднять он воды земные, да не поднял, глубоко они опусти-
  лись, не достать, вот и стал он дождём сам, солнышка силу остав-
  шуюся в дождь превратив. А у дождя век известно какой - и не век
  вовсе, а миг краткий...
   Кикимора замолчала, уронив в опавшую хвою вторую слезу, та-
  кую же огромную, как и первая.
   - И что теперь? - осторожно спросил потрясённый видом плачу-
  щей кикиморы Иван Григорьевич.
   - Теперь нет у нас хозяина... Только то он и успел перед
  тем, как в луч уйти, сделать, что меня призвал для последнего по-
  ручения.
   Тут кикимора взглянула на Ивана Григорьевича по-особенному
  пристально, и от этого взгляда сердце его стукнуло в груди ещё
  тревожнее.
   - К тебе поручение, - сказала зелёная старуха тихо. - Дога-
  дываешься, поди, на счёт чего?
   - Догадываюсь... - прошептал Иван Григорьевич. - Только...
  как же я? Внука ждём, да и парни мои ещё в полную силу не
  вошли...
   Кикимора, глядя почему-то в сторону, всё так же тихо сказала:
   - Решать тебе... Только без хозяина и нам, оставшимся, дол-
  го не протянуть. Солнце в зиму смотрит, без хозяина оно нас не
  слышит, а хватило ли ему сил его достигнуть - мы и не знаем. Так
  что до зимы - весь наш срок...
   Тут она, охнув, поднялась с пенька, на котором сидела, и
  сказала:
   - Ежели всё ж таки решисся - приходи завтра к тому пню, где
  впервые меня увидел, лицом к земле прильни, а далее она сама те-
  бе скажет, что делать.
   И с этим ушла.
   Иван Григорьевич пришёл домой прямо не в себе. Весь вечер
  пребывал в задумчивости, на вопросы родных отвечал невпопад и всё
  смотрел на сыновей, на дочь, да на жену, всё думал-раздумывал.
   - Да что это с тобой? - встревоженно спросила его Аксинья
  Семёновна. - Заболел, что ли?
   - Ничего, ничего, всё в порядке, - ответил Иван Григорьевич.
  - Пойду-ка я двери у сарая починю, давно собирался.
   Весь вечер он возился во дворе, что-то приколачивал, перес-
  тавлял, раскладывал по местам, и вошёл в дом только тогда, когда
  все домашние уже легли спать.
   Но сам он спать не лёг, чувствуя, что всё равно не заснёт, а
  сел у окна, глубоко задумавшись и взглядывая иногда через стекло
  окна на темнеющий невдалеке лес, в который его теперь и пригла-
  шали войти совершенно особым образом - так войти, что возможнос-
  ти вернуться в прежнее состояние уже не будет.
   По крайней мере, в этой жизни...
   А жизнь эта им и его женой составлена была из очень простых
  вещей - труда, заботы друг о друге, любви, в которой они с нею
  произвели на свет двух замечательных парней, спящих сейчас без
  задних ног в своей комнате, и дочь, внутри которой в продолжение
  ими начатого уже бьётся кто-то маленький, обещающий выйти к ним
  зимой.
   Оставить их одних?
   Навсегда!
   Сможет ли он?
   Иван Григорьевич глубоко вздохнул.
   Этот вздох слышала лежавшая в их спальне Аксинья Семёновна,
  которой тоже не спалось, и при других обстоятельствах она бы обя-
  зательно спросила мужа, в чём дело, и не требуется ли её участия
  в разрешении мучающих его проблем.
   Впрочем, она бы и спрашивать не стала! Никогда раньше этого
  не требовалось - раньше она без всяких вопросов знала, когда ей
  нужно подойти к нему и просто посидеть, побыть рядом.
   Что же останавливало её сейчас - останавливало впервые за
  столько прожитых вместе лет? Аксинья Семёновна думала, и никак не
  могда надумать, что.
   Но видно, что-то очень серьёзное, иначе не вздыхал бы он так
  тяжко.
   Мысли о том, что, может быть, у Ивана Григорьевича завелась
  какая-нибудь другая женщина, желающая стать им разлучницей,
  Аксинье Семёновне даже в голову не пришла.
   Быть такого не могло, вот и всё.
   Нет, она чувствовала - решает сейчас Иван Григорьевич, её
  ненаглядный Ваня, куда более серьёзную проблему, чем отношения с
  какой-нибудь там залёткой, и поэтому в сердце её всё нарастала
  и нарастала глухая тоска...
   В чём же её причина?
   Вероятно, всё-таки в том, что сердце чувствует - ждёт их
  разлука, ждёт, и никуда от неё не уйти, и никак не
  предотвратить...
   В это же самое время Иван Григорьевич, вспоминая прожитую
  жизнь и мысленно перелистывая страницы написанной ими вместе не-
  видимой книги, неожиданно понял, к какому он склоняется решению -
  в душу ему вошло то самое окончательное чувство, с которым чело-
  век, ещё стоя у какого-то важного порога, уже берётся за ручку
  ведущей в новый предел таинственной двери...
   Вдруг объятые ночной темнотой находящиеся в комнате предме-
  ты подёрнулись странной дымкой, будто превращаясь в мираж, в сон,
  или будто он наблюдал за ними из сна, а ходики, только что высту-
  кивавшие: "Ре-шай! Ре-шай! Ре-шай!", застучали: "Про-щай!
  Про-щай! Про-щай!"
   Вливавшаяся же неизвестно откуда в сердце Аксиньи Семёновны
  тоска вдруг так переполнила его, что вырвалась наружу из её глаз
  двумя крохотными, но каждая величиной с океан, непрошенными сле-
  зинками.
   "Что это я? С чего это я?" - мысленно спросила она себя,
  уже, впрочем, зная ответ.
   И, понимая, что надо бы о чём-то спросить Ивана Григорьеви-
  ча, не спросила его ни о чём.
   И, желая его позвать за чем-то, не позвала...
   И так и провели они остаток ночи, находясь вроде бы рядом
  друг с другом, и в то же время всё более и более расходясь...
   А когда уже начало светать, Иван Григорьевич войдя в
  спальню, сказал:
   - Сина? Ты не спишь?
   - Не сплю... - ответила Аксинья Семёновна.
   - Ты слышишь меня? - спросил тогда Иван Григорьевич.
   - Слышу... - с замирающим сердцем ответила Аксинья Семёновна.
   - Ухожу я, Сина. Навсегда ухожу. Видеть ты меня сможешь,
  только вот так говорить со мной, как мы раньше говорили, и так
  сидеть, как мы сидели, рука в руке - нет.
   - Да что ты такое говоришь?! - шёпотом воскликнула Аксинья
  Семёновна. - Куда совсем?!
   - В лес мне уйти назначено - лесной народ в смотрители свои
  меня позвал. Прежний-то смотритель их погиб, когда одного из них
  спасал. В дождь он превратился, чтоб высыхающее озерцо для водя-
  ного наполнить...
   Иван Григорьевич помолчал, в то время как Аксинья Семёновна
  просто не могла говорить, и добавил:
   - Должен был я не сейчас уйти, но так уж вышло. Ты уж прос-
  ти меня, что я тебя одну оставляю в такой момент. Внука хоте-
  лось бы понянчить, но что ж теперь... Парни уже почти совсем
  взрослые, теперь пришло их время...
   Аксинья Семёновна всё молчала, не в силах произнести ни сло-
  ва, а Иван Григорьевич, постояв ещё немного у входа в спальню,
  вновь вздохнул глубоко-глубоко, и...
   И ушёл.
   Аксинья Семёновна хотела всё-таки что-то сказать, остано-
  вить его как-то, удержать, да только её саму словно какая-то си-
  ла удержала, и не сказала она ничего, даже встать с постели не
  смогла.
   Она часто думала потом, почему же в ночь прощания он не по-
  дошёл к её постели, не сел рядом, не взял её за руку напоследок?
   Пока не поняла - он боялся, что, взяв её за руку, он уже не
  сможет уйти...
   Вот так и исчез Иван Григорьевич. Искали его, искали, и ми-
  лиция и спасатели, прочесали, казалось, весь лес, всю округу, да
  только ничего не нашли. Так и записали его в без вести пропавшие.
   Аксинья Семёновна всё вспоминала его последние слова, и не
  знала, верить ли ей в то, что он сказал, или не верить, всё му-
  чилась сомнениями...
   Только вот с тех пор, при всяком посещении леса в летнюю по-
  ру она без полной корзины то ли грибов, то ли ягод даже в неуро-
  жайный год не возвращалась, словно выводил её кто-то на самые
  грибные или ягодные места.
   Когда стало ясно, что Иван Григорьевич не вернётся, её приг-
  ласили в лесничество, и попросили присмотреть за заповедником,
  пока не пришлют кого-нибудь Ивану Григорьевичу на замену.
   Она согласилась, конечно, и так хорошо справилась, по мне-
  нию начальства, с этой работой, что замену ей искать не стали.
   Не бросила она эту должность и в ту пору, когда, уйдя из
  своего совхоза, превратилась в фермершу - к тому времени Пётр и
  Николай стали уж совсем взрослыми, и стыдно было бы им втроём не
  справиться со всей работой.
   Но фермершей она стала много позже, а в тот год произошло
  ещё одно важное событие, о котором совершенно необходимо расска-
  зать.
   После исчезновения Ивана Григорьевича прошло несколько меся-
  цев, наступила зима, и уж подходило время появиться на свет пред-
  ставителю третьего поколения их семьи - внучке Насте. Правда,
  тогда ещё никто не знал, кроме неё самой, что это будет именно
  она, а не какой-нибудь там внучонок Мишка, но все ждали этого со-
  бытия с большим нетерпением и волнением - Аксинья Семёновна, Ни-
  колай и Пётр в их доме у леса, а Антонина и её муж Виктор - в
  своей городской квартире.
   В ту декабрьскую ночь разыгралась метель - вот выбрала Настя
  времечко! - и Аксинья Семёновна легла спать под завывания ветра,
  думая о том, что, наверное, все дороги заметёт, и она не сможет
  добраться в город, чтобы посмотреть на внучку или внука, когда
  Антонина, наконец, разродиться.
   Как вдруг она услыхала за окном автомобильный сигнал.
   Сначала она подумала, что ослышалась - какие могут быть ма-
  шины в такую непогоду, когда даже электричество погасло!
   Но сигнал повторился ещё раз, потом ещё.
   Аксинья Семёновна накинула полушубок и выскочила к воротам.
   Открыв проделанную в них калитку, она буквально обомлела,
  когда увидела Виктора и ещё какого-то незнакомого парня у огром-
  ной машины, то ли грузовика, то ли легковушки, во всяком случае,
  раньше Аксинья Семёновна таких автомобилей не видела.
   - Витя? Как вы добрались в такую непогоду? Случилось, что
  ли, что-нибудь? С Тоней всё в порядке?
   - В порядке, в порядке, - ответил недовольным голосом Виктор. -
  Здесь она, в машине.
   - В машине?! - оторопела Аксинья Семёновна. - Да ты что ли
  одурел, тащить её в такую пору сюда? Ей же вот-вот рожать!..
   - Не знаю, кто из нас одурел, я или она, только давайте уж
  сперва в дом зайдём, там и поговорим. - ответил Виктор.
   - Ну, я, пожалуй, поеду обратно! - заявил незнакомый парень.
  - Доставить я вас доставил, теперь мне как-то вернуться надо, ут-
  ром на работу.
   - Да вы точно все с ума посходили! - воскликнула Аксинья
  Семёновна. - В такую-то метель! Занесёт, и не найдут!
   - Ну, сюда ж ехали - не занесло! - возразил парень.
   - Не знаю, уж как вы там ехали, только давайте, заходите
  сперва все в дом, а там уж будет видно, ехать ли кому-то обратно,
  или оставаться.
   Но обратно Виктору со своим другом удалось уехать только че-
  рез день, когда дорогу от дома до главной трассы расчистил
  трактор-снегоочиститель. Антонину же пришлось пока оставить в до-
  ме у матери. Точнее, Антонину с Настей, которая в ту же ночь,
  ближе к утру, и вышла первый раз в свет, прямо в руки своей ба-
  бушке.
   Медсестра сумела добраться к ним только через несколько
  дней.
   Дело, по словам Виктора, обстояло так: никуда они ехать не
  собирались, как вдруг уже вечером Антонина впала в странное бес-
  покойство, заметалась по квартире, заявив, что ей срочно нужно к
  матери, и пусть Виктор делает, что хочет, но доставит её туда.
  Виктор пытался её успокоить, объясняя, что в таком состоянии, и в
  такую погоду ехать куда-нибудь просто опасно, но Антонина не же-
  лела слышать никаких возражений. Тогда Виктор позвонил своему
  лучшему другу, у которого был какой-то особый автомобиль-везде-
  ход, и они поехали. Виктор в глубине души надеялся на то, что,
  увидев как бушует метель, Антонина образумится, и они вернутся
  домой, но, к его удивлению, метель вовсе не стала им помехой.
  Более того, Виктор сказал, что ему показалось, будто ветер дул
  как-то странно, не заметая дорогу, а, наоборот, разметая сугробы
  на их пути и словно подталкивая их автомобиль вперёд. А друг Вик-
  тора буквально очумел от быстроты, с которой они доехали. "Я, -
  говорил он, - и в спокойную погоду так быстро не ездил, а тут, ну
  надо же!" (Кстати, он всё-таки попытался в ту ночь уехать в город,
  но тут же вернулся - путь обратно был перекрыт огромными сугроба-
  ми).
   Проводив сына с его другом в город, баба Сина решила прогу-
  ляться, точнее, не то, чтобы она решила, а словно что-то позвало
  её выйти со двора.
   Погода стояла чудесная. Был лёгкий морозец, ярко светило
  солнце, и, хотя оно и не грело, было приятно видеть, как под его
  лучами искрится снег, которого, действительно, намело удиви-
  тельно много.
   Баба Сина бодро шагала по расчищенной бульдозером дороге, и
  совершенно незаметно для себя оказалась под сенью леса.
   И, как только она вошла в лес, словно что-то в ней прорва-
  лось, и она заговорила:
   - Эх, Ваня, Ваня, где же ты есть, где же искать мне тебя?
  Вот чует сердце - рядом ты где-то, а где - не понятно мне... Иду,
  бывало, по дороге лесной, а ты будто смотришь на меня, будто го-
  воришь со мной опять, да так ласково!
   Бабе Сине всплакнулось, и, успокоившись, она продолжала:
   - А у нас ведь такая радость, такая радость, - дочка у Анто-
  нины родилась, внучка наша! Настей мы её назвали, в честь мамы
  твоей. И такая крепкая девка - чуть к мамкиной груди приложили -
  так и зачмокала! А тебе и в руках её не подержать!
   Бабе Сине опять всплакнулось.
   Но как-то легко, и на сердце отчего-то стало тепло и покой-
  но. Она заговорила вновь:
   - И как только они давеча к нам добрались - ума не приложу.
  Ведь такая непогода была, такая буря, прямо целый ураган! И вот
  что я думаю - уж не ты ли их позвал?
   И тут вдруг в лесу что-то зашумело, словно ветер по верхуш-
  кам деревьев пролетел, и в их шелесте баба Сина услышала:
   - "Я-аа! Я-аа!"
   Услышала, и пристальнее вгляделась в заснеженные деревья:
   - Где же ты, Ванечка, друг мой милый? Покажись хоть на миг,
  хоть на секундочку мне прежним!
   Но напрасно ждала она ответа на свою просьбу - лес стоял мол-
  ча, и никто, хрустя снегом, к ней не вышел, не показался.
   - Ну что ж, и на том спасибо! - сказала баба Сина и поклони-
  лась лесу. - Что ж, пойду домой, детей своих обедом кормить, да
  внучкой любоваться!
   И вдруг сзади себя баба Сина услышала деликатное покашлива-
  ние. Она проворно обернулась и увидела неизвестно откуда взявшую-
  ся не то старуху, не то девушку в зелёных лохмотьях и с зелёными
  же пронзительными глазами.
   - Вы... - растерянно спросила её баба Сина. - Вы кто будете?
   - Жительница я лесная, к тебе с поручением, - несколько вор-
  чливо ответила незнакомка, и баба Сина увидела, что никакая она
  не девушка, а старуха, и очень даже древняя.
   А та продолжала:
   - Прежний хозяин меня на посылках гонял, нынешний гоняет,
  будто я им курьер какой! Совсем бабку замучили! - Говорила так,
  а в глазах у самой сверкала лукавая доброта. - На вот, держи!
   И протянула бабе Сине объёмистое лукошко. Баба Сина маши-
  нально взяла его, но всё же спросила:
   - Что это? От кого?
   - Что, что! - всё так же ворчливо ответила зелёная старуха.
  - Ягода это лесная, для матери молодой очень пользительная! А от
  кого - неужели не догадалась?
   И, не дав бабе Сине и рта раскрыть, закончила:
   - А внучку, Настасью, в гости ждут. Сперва с мамкой, на са-
  ночках да на колясочке, а как ходить начнёт - пусть сама прихо-
  дит. Здесь ей будет и привет и присмотр - желанная она!
   Баба Сина хотела всё же что-то сказать, но не успела - вдруг
  налетевший откуда-то шаловливый ветерок взвихрил вокруг зелёной
  незнакомки снег, скрыв её от глаз бабы Сины, а когда он улетел, и
  снег улёгся, никого перед нею не оказалось.
   А лукошко, доверху наполненное крупной ежевикой, словно
  сейчас был не декабрь, а июль, осталось.
   Остаток зимы, весну и почти всё лето Антонина с Настей про-
  вела в материнском доме, и, действительно, почти каждый день они
  гуляли в лесу. Антонина - пешком, а Настя - в коляске, установ-
  ленной на санках.
   Причём тропинку, по которой они любили гулять, никогда не
  заметало, и снег здесь был слежавшийся, плотный, так что ноги под
  него не проваливались.
   Но время шло. Антонина, как только Насте минул год, опять
  вышла на работу в свою фирму, и теперь они только приезжали в
  гости к бабе Сине.
   Хорошо ещё, что город был совсем рядом. Лето, правда, Настя
  проводили преимущественно у бабушки.
   Однажды, на третьем году жизни, в самом начале июня, Настя
  устроила бабе Сине большой переполох.
   Дело было так: баба Сина отвлеклась на что-то, временно вы-
  пустив внучку из виду, а та гуляла себе по двору, гуляла, сперва
  поиграв с котёнком, потом увлёкшись кормлением кур, потом гоняя
  прутиком от куриного корма нахальных воробьёв, а ещё потом баба
  Сина вдруг обнаружила, что внучки во дворе нет.
   В доме, как оказалось, её тоже не было.
   Тогда баба Сина помчалась в лес, решив, что Настя отправи-
  лась сюда, хотя одной ей было запрещено куда-либо отлучаться со
  двора.
   Баба Сина, конечно, отлично помнила приглашение кикиморы на
  счёт Насти, но отпускать такого маленького ребёнка в лес одного
  она не решалась.
   Но, как только баба Сина вбежала под его прохладный зелёный
  свод, беспокойство, с которым она искала Настю во дворе и в доме,
  немедленно исчезло. Она, правда, походила немного по лесу, аукая
  и заглядывая под кусты - а ну как ребёнок заснул, уставши?
   Но это она делала, стыдно признаться, скорее для очистки со-
  вести, чем для того, чтобы и в самом деле отыскать Настю.
   Что-то - или, может быть, кто-то? - словно говорил ей, что
  с Настей всё в порядке, и сейчас она сама появится.
   Наконец, устав, баба Сина присела на подвернувшийся и ока-
  завшийся очень удобным зелёный холмик, вдохнув полной грудью све-
  жий и прохладный воздух.
   С красавца кедра, росшего рядом, на землю спустилась белоч-
  ка, безбоязненно взобралась к ней на колени, и стрельнув на неё
  озорными глазками, вдруг совсем по-человечьи протянула лапку, но
  не просительным жестом, а, наоборот, словно сама желая что-то ей
  дать.
   Баба Сина машинально подставила ладонь, и из белочкиной лап-
  ки на неё выпал кедровый орешек.
   - Подарочек мне? Ну, спасибо, кроха лесная! - растроганно
  сказала баба Сина, а белочка, распушив хвост, соскочила с её ко-
  лен и, мигом взобравшись обратно на кедр, исчезла из виду.
   Баба Сина, перекатывая орешек пальцами, задумалась о чём-то
  и просидела в глубокой задумчивости минут, ещё, наверное, пятнад-
  цать, а то и все двадцать, как вдруг шорох прошлогодней листвы и
  хвои заставил её встрепенуться. Это к ней из-за деревьев вышла
  сияющая Настя со ртом, перемазанным ягодным соком, и с огромным
  белым грибом в руках.
   - Ну что, угостилась на славу? - спросила баба Сина внучку.
  То, что ягоды и гриб, да и кедровый орешек где-то отыскались в
  начале лета, её не удивило - отыскалась же где-то ежевика в де-
  кабре!
   Нет, всё-таки совсем не зря было сказано тогда: "..здесь
  будет твоей внучке и привет и присмотр - желанная она!"
   Она взяла Настю за руку, и они пошли домой. С тех пор, в те
  дни, когда она гостила у бабушки, особенно летом, а в хорошую по-
  году и зимой, Настя пропадала в лесу целыми часами, и баба Сина
  никогда не беспокоилась за внучку - теперь она знала, что там ей
  не грозит никакая неприятность.
   Не беспокоилась она и за то, что Настя в лесу задержится
  дольше разумного времени или заблудится - она знала, что в поло-
  женный час лес сам выведет Настю к дому по хорошо утоптанной кем-
  то тропинке.
   А кедровое семя, высаженное бабой Синой перед домом, прижи-
  лось, и вышедшее из него деревце стало расти прямо на глазах.
   Очень большая неприятность через несколько лет произошла с
  самой бабой Синой.
   Случилась она в один из её редких визитов в город, в гости к
  Антонине и зятю, в начале апреля.
   Баба Сина не собиралась долго рассиживаться в гостях - она
  рассчитывала только переночевать, и утром, прихватив с собой Нас-
  тю, которой уже пошёл седьмой год, возвращаться домой.
   Но получилось так, что в городе она задержалась несколько
  дольше...
   Перед многоквартирным домом, в котором жила Антонина с му-
  жем и дочерью, ремонтники раскопали траншею - им пришлось срочно
  чинить прорвавшую теплоцентраль, и жители дома преодолевали воз-
  никшее препятствие по довольно узенькому металлическому мостику,
  с металлическими же перильцами.
   Рядом стоял вагончик ремонтников, к нему от трансформатора
  тянулась "воздушка" - толстый кабель, блестевший в сыром воздухе
  влажной чернотой.
   В одном месте "воздушка", провиснув, касалась перильцев воз-
  двигнутого рабочими фортификационного сооружения...
   Да, было сыро, очень сыро, потому как таяли накопившиеся за
  зиму снега, и ещё влаги добавлял мелкий и нудный дождик, будто
  был не апрель, а какой-нибудь поздний сентябрь.
   Баба Сина подошла к мостку очень бодро, и, не колеблясь -
  чай, не старуха какая-нибудь - взялась за перильца и уже сделала
  было первый шаг по нему, как вдруг в её руке будто что-то взорва-
  лось, и...
   Очнулась она в кровати, в полной темноте.
   В кромешной темноте.
   "Где это я?" - подумала баба Сина и отчего-то тихо позвала:
   - Тоня! Витя! Как бы свет включить?
   Но ни Антонина, ни Виктор на её зов не явились.
   Она позвала ещё раз.
   Опять никто не пришёл.
   Тогда баба Сина, уже начиная сердиться, хотела было встать,
  чтоб самой отодвинуть с окон плотные шторы, или хотя бы включить
  свет в этой тёмной комнате, но, лишь попытавшись поднять голову
  от подушки, вдруг почувствовала такую слабость в теле, что, ох-
  нув, опустила голову обратно.
   - Да что же это такое?! - возмутилась она вполголоса и крик-
  нула уже гораздо громче, чем в первые два раза:
   - Тоня! Да где ж ты там! Включи тут хотя бы свет, что-то мне
  нехорошо, встать не могу...
   Но вместо дочери вслед за перестуком каблучков по твёрдому
  полу и хлопком стремительно открытой двери в комнату к бабе Сине
  вошла какая-то другая девушка, судя по голосу, совсем молоденькая.
   - Аксинья Семёновна! - нерешительно позвала она. - Вы сей-
  час что-то говорили?..
   - Говорила, а как же! - недовольным голосом отозвалась баба
  Сина. - Куда это вы меня поместили? Где дочь моя? И шторы вот
  совсем закрыты...
   - Ой! - почему-то вскрикнула девушка. - В себя пришла! Вы
  подождите немножко, я сейчас доктора позову!..
   И, выбежав из комнаты, точнее, из палаты, как поняла уже ба-
  ба Сина, девушка закричала громко, удаляясь:
   - Юрий Андреевич! Юрий Андреевич! Кузнецова из третьей пала-
  ты в себя пришла!
   Через минуту в палату к ней, запыхавшись вбежал кто-то, су-
  дя по шагам, более массивный и более старший, и вообще, солидный
  мужчина. Даже сквозь темноту баба Сина почувствовала - мужчина
  этот очень даже авторитетный.
   - Ну, Аксинья Семёновна, заговорили, значит? А как общее са-
  мочувствие? - осведомился он голосом заботливым, но немного нап-
  ряжённым.
   - Что ж мне не говорить-то! - отозвалась баба Сина. - Я,
  как-никак не вчера на белый свет родилась, говорить уж давно нау-
  чилась! Только что мы в темноте-то говорим, друг друга не видя?
   - Аксинья Семёновна! - сказал ей авторитетный доктор медлен-
  но и голосом по-прежнему напряжённым. - Вы только не волнуйтесь,
  ладно? И выслушайте меня внимательно - я вас вижу очень хорошо,
  хоть и ношу очки, близорукость у меня. И сестра видит вас хорошо.
  Сейчас день, в вашей палате солнце...
   И доктор замолчал, как бы давая возможность бабе Сине поду-
  мать над его словами.
   Баба Сина подумала, и вдруг до неё стал доходить непоправи-
  мый смысл происшедшего.
   - Это... Вы хотите сказать, что я... я... ослепла? - спроси-
  ла она врача слабым голосом.
   Раздался звук пододвигаемого стула - это усаживался врач.
   Усевшись, он успокоительно положил свою сильную руку сверху
  её руки.
   И так он этим жестом напомнил ей Ваню, что сердце её горячо
  стукнуло в груди.
   - Вот послушайте меня, Аксинья Семёновна - сказал врач, всё
  держа свою руку на руке бабы Сины, - уж не знаю, везучий вы в
  жизни человек, или нет, но в этот раз вам повезло не единожды.
  Во-первых, от такого удара током, какой вы перенесли, вы могли
  погибнуть на месте. Вы потеряли сознание. Во-вторых, потеряв соз-
  нание, вы могли свалиться в траншею, и получить серьёзную травму.
  Вы упали на самом краю траншеи. В-третьих, поблизости совершенно
  случайно проезжал реанимобиль, вас заметили и очень своевременно
  оказали вам первую помощь. Да, со зрением, как я понимаю, возник-
  ли кое-какие проблемы. Это последствие шока. Так бывает. Но бу-
  дем надеяться, что проблемы эти временные. Мы завтра же присту-
  пим к нужным процедурам, вмешаемся в это дело, если будет необхо-
  димо, оперативно, и я думаю, что зрение ваше в самом скором вре-
  мени восстановится!
   Доктор говорил настолько убедительно, что баба Сина успокои-
  лась.
   Но день шёл за днём, неделя за неделей, вокруг бушевала вес-
  на, а зрение к бабе Сине возвращаться не желало.
   А ведь у неё и в поле и дома было полно работы. Всё-таки
  фермерствовала она с уже взрослыми сыновьями всего третий год, и
  их земельные угодья, прежде чем угодить им обильным урожаем, тре-
  бовали к себе очень большого внимания.
   "Ты уж выздоравливай, мама! - в один голос твердили ей Пётр
  с Николаем, когда приезжали её попроведовать. - Мы справимся, не
  сомневайся!"
   Баба Сина и не сомневалась - она переживала, что ей самой в
  самую горячую пору приходится лежать в больнице.
   Антонина навещала её почти ежедневно, а Настя так и просто
  сидела у неё в палате целыми часами, о чём-нибудь весело болтая.
   Баба Сина тоже болтала с нею о её милых детских пустяках,
  стараясь казаться весёлой, но в душе её царила неизбывная тоска.
   "Неужели я так и останусь навсегда слепой?" - думала она с
  ужасом.
   Апрель, тем временем, почти закончился, стало очень тепло, в
  воздухе пахло ароматом распускающихся тополиных листочков,
  больные-горожане из других палат вели дачные разговоры, ошалело
  галдели воробьи и раздавались прочие весенние запахи и звуки, но
  опять поселившейся в сердце бабы Сины тоски они развеять не могли.
   В один из таких дней она, держась за руку Насти, осторожно
  вышла в больничный скверик, засаженный тополями и клёнами.
   - Давай-ка, Настёна, подойдём к тополю, - предложила она
  внучке. - Я хоть листочки руками поглажу.
   И Настя подвела её к одному из молодых тополей.
   Баба Сина осторожно протянула вперёд руку, чтоб не повре-
  дить невзначай только что вылупившиеся из почек листочки, и неж-
  но-нежно провела по ним пальцами.
   И вот тут-то она этим мягким жестом словно стёрла плотную
  завесу со своего лица - внезапно в глаза ей ударил свет, и она, с
  замеревшим от счастья сердцем, поняла, что прозрела!
   - Настя! - вскричала она. - Да ведь я вижу!
   - Бабуля! Правда?! - закричала в ответ Настя. - А какого
  цвета у меня пальто?
   - Синее! - ответила баба Сина радостно. - С вышивкой!
   - Тётя Люба! - закричала Настя сестре. - А моя бабушка опять
  видит!
   На этот крик прибежала не только сестра, но и все бывшие в
  сквере в тот момент больные, и все с радостными лицами галдели,
  кто поздравляя бабу Сину с прозрением, а кто громко удивляясь
  вслух этакому чуду.
   Чуть погодя, тщательно осмотрев её в процедурной, Юрий
  Андреевич сказал:
   - Ну и организм у вас, Аксинья Семёновна, прямо уникальное
  явление какое-то! Таких случаев, если уж честно, описаны бук-
  вально единицы! Люди на анализе таких случаев докторские диссер-
  тации пишут... Ну хорошо, я думаю, ещё недельку-другую вам надо
  побыть у нас в больнице, мы проведём ещё кое-какие процедуры, кое-
  какие исследования...
   - Нет уж, Андреич, ты уж меня лучше выписывай, а то сбегу! -
  решительно возразила ему баба Сина. - Мне теперь разлёживаться не
  к чему - весна вон на дворе, в поле дел невпроворот. Я ведь тебе
  не дачница какая-нибудь, у меня не шесть соток земли-то, а сто
  двадцать гектаров!
   Юрий Андреевич, задумчиво взглянув на неё, сказал со вздохом:
   - Ну что ж, придётся мне в очередной раз остаться без дис-
  сертации... Но всё равно, случай совершенно потрясающий! На два
  три дня, вы как хотите, я вас всё-таки задержу - иначе мировая
  наука меня не поймёт!
   - Ну хорошо, - скрепя сердце, согласилась баба Сина. -
  Три-то дня я уж потерплю!
   Через три дня, правда, Юрий Андреевич предпринял ещё одну
  попытку задержать бабу Сину в больнице, но, напомнив ему про тот
  самый уговор, который дороже денег, она буквально заставила его
  выписать её, пообещав, правда, что через месяц приедет на денёк
  опять в больницу - на текущее обследование.
   Из больницы она заехала к Антонине, но лишь за тем, чтобы
  собрать вещи для Насти, которую она, наконец-то, везла с собой.
   И жизнь бабы Сины вроде бы пошла по-прежнему, в ежедневных
  трудах и заботах.
   Только вот в самом скором времени она заметила, что зрение,
  вернувшись к ней из того места, где оно до поры скрывалось, при-
  хватило с собой кое-какие новые свойства.
   Например, она вдруг обнаружила, что стоит ей захотеть, и мир
  для неё раскрашивается не в семь цветов, как для всех остальных,
  а более чем в десять - баба Сина пыталась для себя сосчитать, во
  сколько же именно, но запуталась в оттенках.
   Потом, немного погодя, она убедилась, что запросто, даже на
  расстоянии, как какая-нибудь инфракрасная камера, отличает горя-
  чее от холодного.
   Тут её взял интерес, и она, поиграв со своим зрением как лю-
  бознательный ребёнок с новой игрушкой, обнаружила, что, ещё нем-
  ного напрягшись, она может видеть клеточное строение любого пред-
  мета и существа, а, сосредоточившись уж совсем сильно, она увиде-
  ла и те маленькие штучки, из которых состоят сами клетки. Более
  того, она даже с некоторым страхом ощутила, что взгляд её мог бы
  двигаться и дальше, вплоть до атомов, и даже, может быть, ещё
  дальше, но тут она остановилась - так её поразила возникшая пе-
  ред ней картина.
   А как-то в конце июня баба Сина обнаружила у своего зрения и
  ещё одно свойство - свойство не то чтобы оживлять живые существа,
  а, скажем так, отодвигать смерть.
   За их домом рос старый тополь, на котором лет уж пять как
  висел сделанный на совесть скворечник - сделали его Николай и
  Пётр ещё в ту пору, когда учились в школе. В нём каждое лето жи-
  ла пара скворцов - видимо, скворечник им очень понравился.
   И вот однажды скворцы эти что-то уж слишком сильно разкрича-
  лись, и, привлечённая поднятым ими шумом, баба Сина вышла к топо-
  лю. Шум птахи, как оказалось, подняли совсем не попусту - под
  тополем баба Сина увидела свалившегося на землю крохотного желто-
  ротого скворчонка.
   Проникшись жалостью к даже не успевшему хоть немного пожить
  птенцу, баба Сина взяла его в ладонь, и вдруг увидела, что он ещё
  жив, но @всЇ"л(c) 惥⠥є(r) вҐ"мж 㿥 бв ґ(r)ѓЁвбп @е(r)"(r)ѕґлќ.
   ...(c) бв "(r) гї б(r)всем его жалко, она, кажется, всё бы сделала
  для того, чтобы он не умирал, и вот тут, непонятно для себя са-
  мой как, она взглядом @Ї(r)ѕв(r)"Єґг" бЄѓ(r)аз(r)ґЄЁґ(r) бҐаѕзЁиЄ(r), Ё ѓѕагє
  (r)ґ(r) ѓґ(r)ѓм ј ђЁ"(r)бм ѓ Ї(r)"ґго бЁ"г!
   'Єѓ(r)аз(r)ґ(r)Є ѓбв९Ґґг"бп, б Ґє(r) є" ј Ёб祼" ґ Ї(r)"ји п ђл"(r)
  ґ ґЁе Ї"сґЄ , Ё (r)ґ, ѓ(r)јќгйсґґ(r) ѓјє"пґгѓ ґ ђ ђг 'Ёґг, ѕ їҐ Ї(r)-
  Їлв "бп зв(r)-в(r) Їа(r)вҐбвгойҐ Їа(r)жѓЁаЁЄ вм, Є Є ђгѕв(r) нв(r) (r)ґ ђл"
  ѓЁґ(r)ѓ в ѓ Ґє(r) Ї ѕҐґЁЁ.
   - €им вл Є Є(r)(c)! - " бЄ(r)ѓ(r) бЄ ј " ђ ђ 'Ёґ . - Ѓ(r)(c)ЄЁ(c)! Ќг,
  живи!
   И крикнула:
   - Петя! Иди-ка сюда! Тут надо одного пострадавшего домой
  вернуть!
   Своим родным баба Сина не решилась рассказать о новых свой-
  ствах своего зрения.
   Тем более не рассказала она о них и Юрию Андреевичу.
   Инача б ей до скончания времён пришлось бы стать подопытной
  свинкой в каком-нибудь исследовательском центре.
   А ей этого, разумеется, не хотелось.
   Ну зачем, спрашивается? Жизнь и так только недавно стала бо-
  лее или менее налаживаться, и никаких в ней кардинальных перемен
  бабе Сине отнюдь не хотелось.
   Но перемены себя ждать не заставили.
   В один из жарких беспокойных дней в первой половине июля
  бабу Сину вызвали в районную администрацию. Она запрягла неве-
  роятно ленивую кобылку Зорьку и поехала.
   Перед зданием администрации её внимание привлёк сверкающий
  лаком новенький джип, у которого лениво покуривал двухметровый
  детина в каком-то пёстром костюмчике с короткими штанами, будто
  он на пляж приехал.
   А в здании администрации её уже ждали её (администрации)
  глава, районный лесничий, и ещё какой-то сравнительно молодой че-
  ловек довольно упитанного вида, одетый, несмотря на жару, в кос-
  тюм-двойку, и при галстуке.
   В глазах у главы было выражение глубокого удовлетворения
  чем-то, в глазах у лесничего виднелось какое-то сомнение и даже
  смущение, а глаза молодого и упитанного баба Сина сразу разгля-
  деть не смогла, потому что они были скрыты за дымчатыми стёклами
  очков в жутко модной оправе.
   Бабе Сине показалось даже, что за стёклами своих очков этот
  человек словно прячется от окружающих.
   Её это очень заинтересовало и насторожило - с чего бы это
  ему прятаться? Приехал, видно, по какому-то делу, и отчего-то
  прячется, как будто камень за пазухой держит.
   Баба Сина, после того, как ей открылись новые свойства её
  зрения, вовсе не стремилась пускать их в ход всякий раз, когда
  разговаривала с людьми, пусть даже и не знакомыми ей до сих пор -
  она понимала, что вряд ли кому-то понравилось бы, если бы его
  стали разглядывать изнутри, стараясь проникнуть не только в его
  организм, но и в его душу - но тут баба Сина нарушила своё прави-
  ло, и попыталась взглянуть на странного незнакомца так, как мог-
  ла глядеть только она.
   И ничего не увидела!
   То есть через стёкла очков проникнуть ей удалось - она уви-
  дела, что глаза незнакомца - приятного синего цвета, но какие-то
  уж очень сытые, точнее, пресыщенные, будто он всего наелся, на
  всё насмотрелся , всё испытал до такой степени, что не хочется
  ему уже смотреть ни на что.
   А вот заглянуть ему в душу ей не удалось, потому что её
  взгляд столкнулся с преградой - душа незнакомца была окутана хо-
  тя и тонкой, но, очевидно, прочной тускло-серой пеленой.
   Только и удалось ей увидеть, что где-то за этой пеленой ещё
  горит какой-то живой огонёк, но горит очень слабо, свечой на вет-
  ру, и может в любою минуту погаснуть.
   Баба Сина очень удивилась такой картине, и задумалась было,
  что же она означает, но из раздумий её вывел громкий голос главы:
   - Мы тебя, Аксинья Семёновна, вызвали вот по какому
  вопросу... Поскольку ты у нас лесник, и лицо, отвечающее за запо-
  ведник, поедешь сейчас вот с этим това... господином, и покажешь
  ему всё в наилучшем виде.
   Говорил глава всё это с очень интересной, между прочим, ин-
  тонацией: обращение "Аксинья Семёновна" звучало у него просто как
  "Аксинья", но зато за его словом "мы" ухо уже как бы само слыша-
  ло: "владетель Малыя, Белыя..."
   Ну и прочее.
   - Что показать-то? - спросила баба Сина.
   - Заповедник, я тебе говорю, заповедник! - легко отчего-то
  раздражаясь, сказал глава.
   - Заповедник, он и есть заповедник, - ответила баба Сина. -
  Что в него попусту соваться! Да и дни вон опять какие жаркие
  стоят, нечего вообще в лесу об это пору на машине делать. Не
  ровён час, искра какая вылетит, так заполыхает, что в неделю не
  потушишь!
   - Ты, Кузнецова, оставь этот тон! - возмутился глава. - Тут
  государственое дело, а она ерепенится!
   - Государственное дело - природу сохранить! - заявила баба
  Сина. - А не тревожить её почём зря.
   Районный лесничий отчего-то вдруг раскашлялся, потом открыл
  рот, будто хотел что-то сказать, но снова его закрыл, теперь уж
  до конца всего этого разговора.
   - Ишь ты, умная какая! А мы тут, значит, дураки, не блюдём
  государственных интересов! - очень вежливо отозвался на заявле-
  ние бабы Сины глава. - В общем так, хоть это и не твоего ума де-
  ло, я тебе объясню ситуацию, потрачу на тебя ещё немного своего
  времени... - тут глава как-то странно посмотрел на Дымчатые Очки,
  как будто ища одобрения, но Дымчатые Очки зевнул и отвернулся к
  окну.
   Глава прокашлялся и продолжал:
   - В общем, Кузнецова, на самом верху... - глава ткнул
  пальцем в потолок и многозначительно поднял брови, - ..принято
  решение на базе заповедника создать туристский маршрут. "Русская
  сказка" будет называться. Избушки будут выстроены разные, будут
  приглашены актёры, чтоб леших, кикимор, да бабу Ягу изображали.
  Иностранцы любят экзотику, вот пусть к нам и призжают, денежки
  платят, доллары да марки, а то у района прорех в бюджете много -
  дороги вон чинить надо, а денег нету! Будет там и домик для ту-
  ристов выстроен, а вокруг заповедника, чтоб разный несозна-
  тельный... народ не лез, забор будет поставлен бетонный, с про-
  пускными воротами для желающих посетить. Господин Сидоров всё это
  сделает и за этот маршрут отвечать будет, а нам, в бюджет района,
  я имею в виду, будет от всего этого дела хороший процент отчис-
  лять. А чтоб местное население не обижать, всем решено выдать
  специальные пропуска с фотографиями - как ходили, так и будут хо-
  дить за грибами там, да за ягодами, только в специально от-
  ведённые дни, конечно, чтобы иностранцам не мешать!
   - Ну, ясно теперь? - закончил глава. - Так что давай, езжай,
  пусть това... господин Сидоров всё осмотрит, наметит фронт работ
  себе, ну и так далее.
   Однако баба Сина не стала торопиться выполнять указания гла-
  вы. Она, слегка поразмыслив, сказала ему, переняв его манеру об-
  ращения, и от души:
   - Актёры, значит, будут лесных жителей изображать, так? А
  шута горохового кто? Твоя персона? Себе-то пропуск ты уже приго-
  товил, или ты у нас сойдёшь за иносранца? (Да, так и сказала - "за
  иносранца"!)
   Тут районный лесничий, не сдержавшись, прыснул в ладошку,
  Дымчатые Очки, повернув голову в сторону бабы Сины, кажется, на
  неё посмотрел, а вот глава...
   Глава отреагировал совсем уж интересно: после того, как на
  его лице сменилось столько оттенков и цветов, что даже баба Сина
  с её замечательным зрением не успела их все определить, он от-
  крыл рот, и хотел, очевидно, тоже от души что-нибудь проорать ба-
  бе Сине в ответ на её возмутительное высказывание, да спазм в
  горле помешал, и он прохрипел:
   - Да ты... Да как ты... Да я тебя...
   - Ты воды лучше выпей, - спокойно посоветовала ему баба Си-
  на. - А то ещё дурно тебе станет! И меня послушай, потому как я
  за заповедник отвечаю: уж не знаю, на каком там верху вы эту ду-
  рость согласовали, только дурость она дурость и есть. Туристский
  маршрут - это одно, а аттракцион - это совсем другое. Для аттрак-
  ционов парки специальные устроены. А насчёт забора... Если уж
  господину Сидорову деньги девать некуда, пусть он найдёт им дру-
  гое какое-нибудь применение. В общем, моё решение будет такое -
  пусть будут туристы, раз району деньги нужны, почему б и не быть?
  Только осторожно, бережливо! А вот аттракциона в заповеднике ни-
  какого быть не должно. Не говоря уже о заборах. Хватит, пожили
  при заборах, больше не надо.
   Тут Дымчатые Очки повернулся к главе и вроде бы посмотрел
  теперь на него.
   А глава, хватанув-таки добрый стакан воды из графина, зая-
  вил бабе Сине:
   - А решения здесь не ты принимаешь. Ты кто вообще такая,
  чтобы решения принимать? И насчёт того, что ты за заповедник от-
  вечаешь, тоже можно подумать! Теперь у района власти - целый ва-
  гон! Мы вот тебя возьмём, да и освободим от этого ответу, как не
  справившуюся, ты же теперь фермерша, тебе, поди, и на земле рабо-
  ты хватает!
   - Может, ты меня ещё и от земли освободишь? - усмехнулась
  баба Сина. - Кишка тонка! А с лесом будет так, как я сказала -
  забор вы не поставите, и не старайтесь. И аттракцион не устроите.
  Сам лес вам и не даст. Хотите ряженых леших да кикимор в лес по-
  садить? Смотрите, как бы настоящие лешаки вас не потревожили!
   - Ну, ты уж и заговариваться начинаешь! - сказал глава. -
  Или угрожать вздумала? Смотри мне! Терроризьма в моём районе не
  будет!
   - Ну что ж, - побарабанил он пальцами по столу. - Разговор у
  нас не получился... В таком разе из лесников можешь считать себя
  уволенной - за отказ выполнить свои служебные обязанности! - И,
  обратившись к лесничему, сказал: - Чтоб приказ об увольнении был
  готов сей момент!
   Баба Сина слушать дальше не стала - она просто повернулалсь,
  и вышла из кабинета. Ей на прощание хотелось садануть дверью, но
  не стала она этого делать. Дверь стало жалко. Но более или менее
  она успокоилась, только въехав в лес. Здесь было всё так же спо-
  койно и прохладно, как и было всегда в летний зной - обширные
  кроны хвойных деревьев пропускали вниз совсем немного солнечного
  света, и баба Сина подумала: "Разве ж можно прятать от людей эта-
  кую красоту и благодать?"
   - Слышь-ка, Ваня, чего они удумали, - обратилась она к ле-
  су, - забором тебя окружить! Запустят внутрь туристов, а народ,
  значит, пусть вокруг ходит, про грибы да ягоды только вспоминает!
  Мало им городского бетона да асфальта, они уж решили и до лесов
  добраться! Не бывать этому!
   И лес в ответ грозно поддержал её: - "Не быва-а-ать! Не бы-
  ва-а-ать!"
   - Я думаю, общими усилиями мы с этой напастью справимся! -
  приободрившись, продолжала баба Сина.
   "Справимся-аа! Справимся-аа!" - поддержал её снова лес, и
  баба Сина, совершенно укрепившись духом, сказала:
   - Ну вот и хорошо, вот и ладно!
   Что же касается господина Сидорова, вовсе не всегда был он
  таким вот упитанным и пресыщенным, и до какого-то определённого
  момента даже и не думал, что у него когда-то появятся деньги на
  всякие прихоти.
   Нет, ещё несколько лет назад Сидоров Дмитрий Михайлович был
  всего лишь рядовым сотрудником проектного института, и сослужив-
  цы и друзья звали его просто Дима.
   Правда, чего они там в своём институте проектировали, те-
  перь уже сказать нельзя - забылось это как-то.
   В детстве Дима, правда, был ребёнком не совсем рядовым - уж
  очень он любил наблюдать, читать, и думать, и в походы, например,
  туристические ходил не из спортивного интереса, как другие, а всё
  из-за того, что любил наблюдать за разворачивающимися вокруг кар-
  тинами природы.
   Очень часто ему казалось, что наблюдаемые им картины сопро-
  вождаются не просто шумом ветра, шелестом листьев и хвои, крика-
  ми птиц и зверей, но и звуками вполне осмысленными.
   Правда, смысл этот был как бы скрыт, и Дима, как он ни ста-
  рался, не мог его постичь.
   Может быть, маловат ещё был для этого, и знал мало...
   Поэтому он решил поскорее подрасти и побольше накопить вся-
  ких важных сведений из книг и из жизни, поэтому в школе учился
  очень хорошо, и хорошо закончил свой институт.
   Но после окончания института некогда ему стало разбираться в
  тайнах природы и постигать сокровенный смысл её обращённой вроде
  бы только к нему неясной речи - его усадили за кульман, проекты
  какие-то чертить. Какие именно - история умалчивает, ей некогда
  было обращать внимание на такие мелочи, но, кажется основные тре-
  бования к проектам были такие: чтобы ничего нового в них не было,
  вредно это, и чтоб всё было очень аккуратно - выше нельзя, шире
  нельзя, лучше того, что было, можно только с вышестоящего разре-
  шения. Всяк сверчок знай свой шесток, сиди тихо и лопай, что дают.
   Дима и сидел себе тихо и лопал скромно, что давали в инсти-
  тутской столовой.
   Пирожки, правда, любил, с морковкой, которые в их столовой
  готовили плохо, зато совершенно потрясающего готовила его жена.
   Он жениться успел - дело ведь это нехитрое...
   Так он отбыл за кульманом лет, наверное, пять.
   А может десять.
   И жизнь всё это время была у Димы очень одинаковая - на ра-
  боту он ездил в одно и то же время на одном и том же автобусе, в
  свою рабочую комнату шёл одним и тем же коридором, по одной и той
  же лестнице, ну и работу свою - одну и ту же - выполнял всегда на
  одном и том же кульмане, установленном раз и навсегда в одном
  месте. Карандаши и ластики только менялись, истирались они поче-
  му-то, но заменяли их тоже точно такими же, не говоря уже о туши,
  которая всегда была строгого чёрного цвета.
   Какие уж тут картины природы, какой сокровенный смысл!
   И жил Дима, соответственно, с женой и друзьями одинаково, на
  одинаковых улицах в одинаковых квартирах, смотрели одинаковые те-
  лепередачи, в которых даже новости - новые вести, то есть - были
  одинаковыми.
   В общем, всё вокруг было такое одинаковое-одинаковое.
   Даже жену свою Дима однажды спутал с другой женщиной - по-
  дал ей руку на выходе из автобуса, а это оказалась вовсе и не
  его жена, просто пальто на этой женщине было одинаковое.
   В виде исключения жена у него была, конечно, единственная и
  неповторимая, но скандал она ему из-за его такого неосторожного
  поведения устроила одинаковый, точно такой же, как и неделю на-
  зад - хотя повод для скандала в тот раз был другой.
   Да, такие вот дела.
   И так бы, может быть, Дима и прожил бы свою жизнь одинаково
  и скромно, и дожил бы тихо до одинакового с другими ящика - сна-
  ружи обитого красным, а изнутри выложенного белым, как вдруг в
  этой одинаковости возникла трещина, словно в тарелке какой-нибудь,
  и расколола её не то, чтобы на две половинки - на мелкие кусочки!
   Первым делом в эту трещину ухнула Димина работа - никому
  вдруг стали не нужны их одинаковые проекты чего-то там.
   Вместе с проектантами.
   Но Дима сначала даже не задумался над возникшей в его жизни
  проблемой.
   Он за годы его одинаковой жизни отвык задумываться.
   Он обрадовался даже, что на работу ходить не надо - уж очень
  она ему надоела.
   И стали они с женой жить на его пособие по безработице и на
  пособие жены, которую тоже откуда-то там уволили, тоже примерно
  из-за того, из-за чего уволили и Диму.
   Или, может быть, утомила она всех своей неизменной склон-
  ностью к устраиванию одинаковых скандалов...
   Ну, живут Дима с женой на пособия месяц, два, три. Полгода
  живут. И в один отнюдь не прекрасный день вдруг оказывается, что
  срок выплаты пособий кончился, и деньги кончились тоже.
   Живут они ещё немного.
   Без денег.
   В наше время.
   Живут день, два, три.
   И вот утром четвёртого дня происходит Нечто.
   Дима в тот момент лежал на диване, глядя даже не в телеви-
  зор, а в потолок.
   Поскольку задумываться он отвык, какие-нибудь там пейзажи,
  хоть природные, хоть индустриальные, его раздражали.
   Тем более лица.
   А вид белого, без всяких рисунков, потолка его успокаивал.
   Жена Димина в тот момент в кресле сидела, вязала себе кофту.
   С горя, наверное.
   И вдруг раздались какие-то странные бурляще-скрежещущие зву-
  ки ужасающей силы.
   Дима спросил жену встревоженно:
   - Ты слышала? Что бы это могло быть?
   - Слышала, слышала, - ответила жена.
   - И, как ты думаешь, что это такое?
   - В животе это у тебя бурчит!
   - А от чего, интересно?
   - А от того, что не ели мы ничего с позавчерашнего дня!
   - С позавчерашнего? - задумался Дима. - А я и не заметил...
  А в чём, собственно, проблема? Давай поедим чего-нибудь!
   - Нельзя! - категорически ответила жена.
   - Нельзя? Почему это? - опешил Дима.
   - Потому нельзя, что еды у нас нет! - спокойно ответила же-
  на.
   - Как - нет? Вообще, что ли?
   - Вообще! - был ему ответ.
   Вот тут Дима, наконец-то, попытался задуматься - в первый
  раз за многие годы.
   Получилось это не очень хорошо, но он всё-таки предложил:
   - Ну, надо, наверное, у кого-нибудь денег занять, и че-
  го-нибудь купить.
   - Не надо! - опять возразила жена.
   - Почему? - опять не понял Дима.
   - Потому что отдавать нам нечем.
   Тут Дима задумался ещё глубже, даже с дивана встал и похо-
  дил по комнате туда-сюда, заложив руки за спину.
   - Так это что же получается? - наконец сказал он. - Денег у
  нас нет, продукты у нас кончились! Мы ведь так и с голоду можем
  помереть!
   - И очень даже запросто! - почему-то весело ответила жена.
   - А чему ты радуешься? - удивился Дима.
   - А я и не радуюсь! - ответила жена. - Это у меня от голода
  крыша поехала, шарики закатились за ролики, а ум зашёл за разум!
   И глаза у неё сверкнули странным блеском.
   Дима же почувствовал, как его волосы встают дыбом.
   Но он мужественно пытался продолжать думать.
   И придумал.
   - Надо нам чего-нибудь продать! - озарила его светлая, но не
  оригинальная, в общем-то, мысль.
   - Так, чего же продать? - забегал Дима по квартире. - Теле-
  визор? Диван? Холодильник? Ковёр? Старьё, старьё, кому оно нужно!
  И как потом без них?
   Тут он остановился перед женой, долгим взглядом на неё пос-
  мотрел, но только горестно плечами пожал.
   - Что, я тоже старьё? - спросила жена и заплакала. От голо-
  да у неё уже не было сил скандалить.
   - Да ладно ты! Я и не об этом совсем! - смутился Дима. - Я
  вот думаю, что... да... о чём это я думаю? Вот! Не испекла бы ты
  пирожков? С морковкой?
   - Да, да, - всхлипывая, сказала жена, - по сусекам поскреби
  да испеки! Нечего скрести - муки нет. Морковки, правда, нес-
  колько штук осталось...
   - Ну, уж муки-то можно занять! - воодушевился Дима. - Пойду
  к Ивановне схожу.
   Ивановна была их соседка, весьма запасливая старушка.
   Когда, уже ближе к вечеру, пирожки были готовы, Дима, пе-
  режёвывая их один за другим, всё продолжал думать.
   Голод, надо сказать, процесс думания очень ускоряет.
   Где-то на шестнадцатом пирожке Дима, пытаясь ухватить ка-
  кую-то ускользающую мысль, сказал жене:
   - И, всё-таки, отличные пирожки ты печёшь!
   - Спасибо хоть на этом... - вздохнула жена.
   - Да, отличные пирожки... - повторил Дима. - А торговки на
  рынке стоят у лотков в любую погоду, на сквозняках, и никто им
  просто так не то, что пирожка, куска хлеба не принесёт...
   - Чего это ты вдруг о торговках забеспокоился? - подозри-
  тельно спросила жена.
   - Да вот представил себе, как стою зимой на морозе у прилав-
  ка, и торгую чем-нибудь, холодный, голодный...
   - Ну, сейчас-то ты не голодный! - резонно возразила жена. -
  И не холодный. Сейчас ты лопаешь пирожки и сидишь в тепле.
   - Да, я-то сижу... - начал Дима.
   - ..а торговки стоят у прилавков голодные и холодные, - закон-
  чила за него жена, и, саркастически усмехнувшись, спросила:
   - Может быть, мне ещё и торговкам напечь пирожков, а ты,
  сердобольный, отнесёшь, покормишь их, несчастных?
   Это высказывание жены Диму почему-то как громом поразило, и
  он повторил медленно, но со значением:
   - Напечь торговкам пирожков...
   - И накормить несчастных! - вновь закончила за него жена.
   - Точно! - вскричал Дима, впадая в крайне возбуждённое сос-
  тояние. - Слушай, это же идея! Мы им напечём, мы их накормим! Но
  за деньги, за деньги!
   - Гениальная мысль! - фыркнула Димина жена. - Думаешь, ты
  один такой умный? На рынке и эти места уже заняты! Раньше надо
  было соображать! К тому же печь не из чего, торговать некому...
   Но Дима уже не мог остановиться:
   - Ну, торговать мне придётся - я же печь не умею. А из
  чего... Ладно, ради такого случая займу денег у Конотыпина - для
  начала.
   Конотыпин был бывший Димин сослуживец, заядлый фарцовщик.
  Из института он ушёл сам и задолго до того, как Диму уволили.
  Ушёл, из фарцовщиков переквалифицировался в бизнесмены, понаот-
  крывал в городе ларьков и магазинов, и зажил, с точки зрения Ди-
  миной жены и её подруг, припеваючи.
   На следующий день с эмалированным ведром горячих пирожков
  Дима рванул на ближайший рынок.
   И сразу же обнаружил, что, действительно, не он один такой
  умный: между торговыми рядами уже ходили толстые тётки и даже
  рослые дядьки, таскавшие за собой тележки и вёдра со всяческой
  снедью.
   Дима сначала упал было духом.
   И ещё его вдруг поразила неприятная мысль о том, что уже
  захватившие рынок конкуренты могут его за вторжение на их терри-
  торию и побить слегка.
   А, может быть, и не слегка...
   Отступать, впрочем, было некуда.
   Хотя бы потому, что Конотыпин вчера очень ясно намекнул Диме,
  что деньги, которые он ему по дружбе занимает без процентов, нуж-
  но всё равно отдать вовремя.
   Во избежание.
   Пришлось Диме тоже предлагать свой товар всем желающим и не-
  желающим.
   Этих последних было, почему-то, больше.
   И, как ни странно, побит он не был, а его ведро довольно
  быстро опустело. Карман же, напротив, наполнился кое-какой налич-
  ностью, потому как пирожки, приготовленные его женой, понравились
  всем покупателям почему-то больше других.
   Так Дима во время этого первого занятия по практической по-
  литэкономии сразу и навсегда уяснил себе, что качество товара -
  определяющая вещь в бизнесе.
   Тут-то у него совершенно неожиданно и открылось неизвестно
  где до этой поры скрывавшееся коммерческое чутьё.
   Да, вот так живёт человек, живёт, а талантов своих и не
  знает...
   В общем, дело у Димы пошло - пирожки пеклись, продавались,
  пеклись, продавались, духовка на их кухне не успевала остывать, и
  через некоторое время её сменил жарочный шкаф, а самого Диму у
  ведра с пирожками сменили нанятые им наёмные торговцы.
   Ну а дальше - что дальше! Дима очень быстро сделался солид-
  ным бизнесменом и так попёр в гору, что даже Конотыпин удивлялся,
  а уж ему-то было хорошо известно, что такое коммерческий успех.
   Больше всего Диме понравилось то, что в его жизни теперь
  стало гораздо больше "можно", чем "нельзя".
   Все "нельзя", бывшие в его жизни прежде, особенно одно, ска-
  занное как-то его женой, казались ему нынче просто глупым сном.
   Более того, выяснилось, что "нельзя", то и дело возникающие
  на его пути теперь, довольно легко превращаются в "можно".
   Как правило, без чьёго-либо разрешения.
   Но при определённых усилиях, конечно.
   В определённом направлении...
   Через полгода Диму в его новеньком оффисе на центральной
  улице города навестил не кто иной, как Конотыпин.
   - Да, устроился ты нормально! - сказал он Диме, осмотрев его
  апартаменты.
   Дима довольно улыбнулся. Ему очень польстила похвала Коноты-
  пина.
   Конотыпин уселся напротив Димы в кресло для посетителей.
   - В общем, чувствуешь ты себя хорошо? - спросил он.
   Дима, внимательно глядя на своего гостя, пожал плечами.
   До него стало доходить, что Конотыпин пришёл к нему не прос-
  то так.
   - Ладно, не буду тянуть кота за хвост, - заявил Конотыпин. -
  Подняться-то ты более или менее поднялся, но пора заняться нас-
  тоящим бизнесом и получить настоящие бабки. Очень большие бабки.
   - Я в криминал не полезу! - быстро вставил Дима.
   Конотыпин фыркнул.
   - "Не полезу!" - передразнил он Диму. - Многие так говорили,
  да вот залезли. Кто и не хотел - тех засунули. Но успокойся - @вг-
  @ѕ п вҐђп ґҐ ј(r)ѓг. Љ їѕ(r)ќг - бѓ(r)с. ' Є зв(r) ќл б в(r)ђ(r)(c) ј (c)ќсќбп
  ѕ"п ґ з " нЄѓ ѕ(r)абЄЁќЁ ђ ґ ґ ќЁ, ѕ "миҐ ѓЁѕґ(r) ђгѕҐв.
   "Ёќ в ответ только вздохнул:
   - Увы, для таких дел денег у меня пока нет. И когда будут,
  пока не ясно...
   - Деньги есть у меня! - заявил Конотыпин. - Не хватит моих -
  кредитнёмся, в банке у меня всё схвачено.
   - Тогда зачем я тебе? - осторожно спросил Дима. - Раз у тебя
  всё есть...
   Тут наступила очередь Конотыпина вздыхать.
   - Одному с большим делом не справиться. Партнёр нужен.
  Надёжный партнёр. Меня, знаешь ли, компаньоны много раз прокалы-
  вали, и я пришёл к выводу, что надёжность в нашем деле великая
  вещь! Ведь ты меня, надеюсь, не подведёшь? Если согласишься со
  мной работать, конечно, - Конотыпин остро посмотрел на Диму, и
  глаза его почему-то сверкнули недобрым огнём.
   - Не подведу... - сглотнув слюну, ответил Дима.
   Вот так Дима и вошёл в большой бизнес, и только теперь ему
  стало ясно, что такое настоящая работа.
   Работы, действительно, было очень много.
   Конотыпин, в основном, закупал фрукты, и следил за их от-
  грузкой и доставкой, а Диме пришлось взять на себя заботы об их
  хранении и реализации.
   В заботах этих Дима как-то незаметно превратился в Дмитрия
  Михайловича, и по имени его теперь называла только жена и Коноты-
  пин.
   Потом они с Конотыпиным торговали нефтью и бензином.
   Потом лесом.
   Потом цветными металлами.
   Потом они с Конотыпиным всё же расстались - нормально, впро-
  чем, расстались. Просто Дмитрию Михайловичу захотелось быть еди-
  ноличным хозяином своего дела.
   Аппетит приходит во время еды...
   Теперь ему везде и всюду, днём и ночью, вместо звёзд, луны
  и солнца сияло одно огромное "МОЖНО".
   Ведь теперь у Дмитрия Михайловича появились Большие Деньги,
  такие большие, что в его прошлой, обыкновенной, жизни они не мог-
  ли бы ему даже присниться.
   А нынешняя жизнь у Дмитрия Михайловича была необыкновенная.
   Дмитрий Михайлович мог теперь отдыхать где-нибудь на Гавай-
  ях, кушать самые свежие и дорогие продукты, играть в казино ночи
  напролёт, и в любое время посещать баню-сауну в сопровождении мо-
  лоденьких ночных бабочек.
   Если бы не жена, конечно.
   Нет, Дмитрий Михайлович не прожигал жизнь, как какой-нибудь
  там легкомысленный купец-кутила, он по-прежнему очень много рабо-
  тал, но постепенно начал замечать, что и эта его новая жизнь
  как-то стала терять для него свою свежесть и необыкновенность.
   Ну, скажем, днём работает он, работает, закупает, продаёт,
  продаёт, закупает, оценивает, уценивает, переоценивает, считает,
  пересчитывает, деньги в чулок... то бишь в сейф, складывает, а
  вечером едет в казино - отдохнуть, развлечься, и опять всю ночь
  считает - выигрыши и проигрыши за карточным столом, или за рулет-
  кой. Днём - снова считает, теперь опять свои бизнесменские трудо-
  вые деньги, вечером едет отдохнуть - ну, в бассейн. На следующий
  день опять делает деньги, вечером едет отдохнуть - ну, в ресто-
  ран. На следующей неделе всё повторяется сначала. Скучно!
   Или, допустим, подумывается ему: "А не купить ли новый какой
  автомобиль?"
   Идёт.
   Покупает.
   А что, собственно, в новом автомобиле нового?
   Колёс как было четыре, так и осталось. Кондиционер? Музы-
  кальный центр? Радиотелефон? Холодильник? Так это всё и в прежней
  машине было.
   Нет, скучно!
   Ладно, возникает у него желание на горячем песочке пова-
  ляться - ну, летит он на эти самые Канары.
   Валяется.
   Так на прошлой неделе он так же на Багамах валялся.
   А на позапрошлой - в Южной Африке загорал.
   Невыносимо скучно!
   Может быть, на Курилы для смеху смотаться?
   Да ну, простудишься ещё, сляжешь в постель, конкуренты за
  время болезни, того и гляди, переконкурируют...
   Жизнь - это ж бег с препятствиями!
   Гонка!
   Правда, нельзя сказать, чтобы Дмитрий Михайлович совсем уж
  не замечал, как засасывает его новая обыкновенность, как сияние
  его великолепного "МОЖНО" теряет для него свою привлекательность.
   Замечал.
   Но ничего поделать не мог.
   Где-то в самом дальнем переплетении его мозговых извилин
  мелькала мысль о том, что какая-то главная радость жизни опять
  проходит мимо него, но некогда было Дмитрию Михайловичу в эту
  мысль всмотреться-вслушаться, он деньги делал.
   А деньги, знаете ли, такая вещь! Такая вещь! Это, понимаете
  ли...
   Ну, в общем, ничего такого особенного в деньгах нету. Бу-
  мажки, они бумажки и есть.
   Конечно, когда люди работают, они продолжают жить, любить, и
  не только друг друга, но и своё дело, вкладывая в получающиеся в
  результате этого дела товары частицу себя, и так в них, в товары
  эти, переходят какие-то человеческие чувства, а потом товары про-
  даются, и отзвуки этих чувств переходят в вырученные за них
  деньги...
   И деньги нам напоминают об этих чувствах.
   Напоминают, но предоставить нам их вместе с приобретаемыми
  товарами не могут.
   А Дмитрий Михайлович склонился к мысли, что могут.
   Он вообще стал думать, что эти бумажки, эти кружочки метал-
  ла, эта квадратики золочёного пластика могут гораздо больше, чем
  они могут на самом деле.
   И это было главное изменение, которое с ним, в конце концов,
  произошло.
   Но это и понятно - ведь он день за днём занимался только тем,
  что делал деньги, думал о деньгах, считал деньги, ел деньги...
   Впрочем, нет, деньги он не ел, конечно, но вокруг него было
  множество людей, которые были бы готовы их и есть - лишь бы они
  кому-нибудь другому не достались.
   Зато его самого стала заедать новая обыкновенность и отсут-
  ствие не где-то снаружи, а внутри него какого-то очень важного
  "НЕЛЬЗЯ".
   Именно с этих пор его душу всё сильнее и сильнее стало за-
  тягивать той самой непроницаемой плёнкой, через которую не сумел
  проникнуть и особенный взгляд бабы Сины.
   И постепенно всё необыкновенное, и в первую очередь - эта,
  как её, а ѕ(r)бвм їЁјґЁ, ЇаҐѓа вЁ"(r)бм ѕ"п "ќЁваЁп ЊЁе (c)"(r)ѓЁз ѓ
  Ё""ојЁо, ѓ б(r)ґ, ѓ вгќ ґґ(r)Ґ ѓЁѕҐґЁҐ...
   "Ґ(c)бвѓЁвҐ"мґ(r), ѓ(r)в г ґҐє(r) їҐ ѕҐґҐє Ї(r)"ґ(r), Ї(r)"ґ(r)(c) а ѕ(r)бвЁ
  їЁјґЁ ґҐв - значит, и вообще её нет, и быть не может! И не рас-
  сказывайте ему о счастье, о любви, которые не купишь ни за какие
  деньги, он, если ему понадобится, купит этого самого счастья
  столько литров, метров, килограммов, или в чём оно там измеряет-
  ся, сколько ему будет нужно!
   Но чегой-то оно не покупалось, хоть Дмитрий Михайлович и по-
  купал всё движимое, недвижимое, летающее и даже ползающее иму-
  щество (анаконду десятиметровую месяц назад в Бразилии купил),
  которое попадалось ему на глаза.
   Зачем ему анаконда? А так - пусть ползает себе. У вас нету,
  а у него есть!
   Вот так ему на глаза попался и Быстринский заповедник.
   Проезжал он через него случайно - элеватор зачем-то ездил в
  соседнее с заповедником село покупать, так, на всякий случай,
  вдруг ему вздумается заняться торговлей зерном, хлебом и мучными
  продуктами!
   Пирожки, видимо, всё ещё вспоминались...
   И, когда он ехал через заповедник, машина его вдруг слегка
  сломалась, прямо посередине леса, и Дмитрий Михайлович, пока его
  водитель занимался ремонтом, вышел из машины ноги размять, и
  вдохнул лесного воздуха и, вдохнувши, вдруг вспомнил и почувство-
  вал, что такое радость жизни, и чувствовал это очень долго - це-
  лых сорок восемь секунд, пока не подумал: "А не купить ли мне
  этот лес?". И как только так подумал - радость жизни и растаяла.
   А желание купить лес только укрепилось.
   Но когда Дмитрий Михайлович стал наводить справки, то выяс-
  нилось, что на этот раз покупка состоятся не может - государ-
  ственные заповедники пока ещё не продаются.
   Но он не расстроился, и придумал этот самый обходной манёвр
  с превращением приглянувшегося ему леса в аттракцион.
   Привык он очень к своему сияющему "МОЖНО", а на случайное
  "НЕЛЬЗЯ" в образе бабы Сины решил внимания не обращать.
   Ничего, как только лес будет окружён забором, общим заповед-
  ником он останется только на бумаге, а на самом деле распоря-
  жаться им единолично и единовластно станет он, Дмитрий Михайло-
  вич Сидоров, новый хозяин!
   И уже через неделю после того взбудоражившего бабу Сину
  разговора в районной администрации какие-то невиданные, сверкаю-
  щие свежей эмалью грузовики навезли к заповеднику огромное коли-
  чество бетонных плит, и приехавшая бригада рабочих принялась мон-
  тировать вокруг него высоченный и прочный забор.
   Дмитрий Михайлович распорядился поставить для них спальный
  вагончик, чтобы они и жили здесь, пока не окончат всей работы.
   И забор начал расти прямо на глазах.
   В течение первого дня было готово уже метров пятьдесят, не
  меньше.
   А баба Сина с сыновьями весь этот день была занята на
  дальнем поле ожесточённй борьбой с сорняками, которые лезли из
  земли радостно и дружно, в то время как посадки капусты и морко-
  ви, наоборот, расти почему-то не торопились, и баба Сина, медлен-
  но проходя по рядкам, осторожно подталкивала их взглядом, приго-
  варивая при этом про себя:
   - Ну-ка, ну-ка, просыпайтесь, просыпайтесь! Ишь, ленивые ка-
  кие! Эти-то дикари вон как прут - прямо на глазах, а вы, недотро-
  ги, место им уступаете! Не спать! Расти!
   Вслед за ней так же медленно ехал на тракторе Пётр, обраба-
  тывая междурядья рыхлителем, а там, где добраться им до сорняков
  было нельзя без того, чтобы не повредить ростки овощей, действо-
  вал Николай, ловко продёргивая сорняки руками.
   Баба Сина отлично знала, что они могли бы обойтись без этой
  утомительной процедуры по уничтожению сорняков таким вот привыч-
  ным способом - ей ведь не составило бы большого труда морковку и
  капусту взглядом @Ї(r)ѕв(r)"Єґгвм, б(r)аґпЄЁ @(r)вв(r)"Єґгвм, ѕагєЁќЁ б"(r)-
  ѓ ќЁ, @㝥авѓЁвм.
   Ќ(r) Ї(r)祝г-в(r) ђ ђ 'Ёґ ѕҐ" вм нв(r)є(r) ґҐ е(r)вҐ" .
   Њ(r)їҐв ђлвм Ї(r)в(r)ќг, зв(r), Їа(r)ґЁЄ п ѓјє"пѕ(r)ќ ѓ б⥐"Ё Ё "Ёбвмп
  а б⥴Ё(c), ѓбс а ѓґ(r) - (r)ѓ(r)йҐ(c) Ё"Ё б(r)аґпЄ(r)ѓ, (r)ґ ѓЁѕҐ" , зв(r) Ё в ќ
  Ё в ќ ѕҐ(c)бвѓгҐв бЁ" јҐќ"Ё, а бвѓ(r)асґґ п ѓ ЇЁв ойҐ(c) Ёе їЁѕЄ(r)бвЁ,
   , јґ зЁв, ѕ"п јҐќ"Ё ѓбҐ а б⥴Ёп ѕ(r)а(r)єЁ, Ё ґҐв ѕ"п ґҐс ґЁзҐє(r) ґЁ
  Ї(r)"Ґјґ(r)є(r), ґЁ ѓаҐѕґ(r)є(r), всё хорошо, чему она может дать жизнь.
   Конечно, выдёргивая сорняки руками, она тоже убивала их.
   Но при этом она не оскорбляла землю, вмешиваясь в её тайную
  для других работу, не тревожила её чрезмерно, вторгаясь в её @(r)ђ-
  @" бвм ѓ" бвЁ.
   ' Є (r)ґЁ вагѕЁ"Ёбм ѓҐбм ѕҐґм б ґҐђ(r)"миЁќ ЇҐаҐалѓ(r)ќ ґ (r)ђҐѕ, Ё
  Ї(r)Ґе "Ё ѕ(r)ќ(r)(c) в(r)"мЄ(r) ѓҐзҐа(r)ќ, (r)祴м гв(r)ќ"сґґлҐ, ґ(r) ѓЇ(r)"ґҐ гѕ(r)ѓ-
  "Ґвѓ(r)асґґлҐ ॼг"мв в ќЁ бѓ(r)Ґє(r) вагѕ .
   - Ѓ ђгиЄ ! - ј ЄаЁз " Ќ бвп, "Ёим ђ ђ 'Ёґ ѓ(r)и" ѓ(r) ѕѓ(r)а.
  - ¤ єг"п" ѓ лесу, а там какие-то дядьки забор вокруг леса
  строят! Такой здоровенный! Я их спросила, кто им разрешил, а они
  меня прогнали! "Не твоего ума дело!", говорят.
   Глаза бабы Сины сверкнули гневом.
   - Строят всё-таки! - сказала она. - Ну, охламон! Ну, мёртвая
  душа! Петя! Коля! Давайте, собирайте на стол, Настю покормите, не
  забудьте. А я сейчас вернусь.
   - Не забудем, не забудем! - весело блеснул зубами Николай,
  хватая запищавшую Настю в охапку. - Но, может быть, нам лучше с
  тобой поехать?
   - Ничего, сама управлюсь! - ответила баба Сина, и запрягши
  Зорьку, скоренько выехала со двора.
   День клонился к вечеру - солнце завершало свой очередной
  дневной круг, опускаясь куда-то за лес, наверное, как раз туда,
  где сейчас приезжие рабочие ставили забор.
   Въехав в лес, она увидела, что он тих и мрачен. Бабе Сине
  даже показалось, что он в обиде на неё - вот, не отстояла, не за-
  щитила от дурацкой затеи.
   Она было открыла рот, чтобы сказать что-то, но говорить не
  смогла, и, лишь поддёрнув вожжи, заставила недовольную Зорьку пе-
  рейти на более быстрый шаг.
   Баба Сина ещё не знала, что она скажет мужикам-строителям,
  она только чувствовала, что внутри неё, как буйный сорняк, всё
  разрастается и разрастается гнев.
   Он всё не могла понять - ну как это так, приходит кто-то, по
  этой земле не ходивший, заботы её не испытавший, и не давший ей
  заботы, и вдруг распоряжается ею, и всем тем, что с лаской и лю-
  бовью вырастила она, как своей собственностью!
   "Откуда это взялось?" - недоумевала баба Сина. -"Откуда они
  - вроде такие же люди, а подойдёшь ближе, да начнёшь разгляды-
  вать - и не люди вовсе, а кровососы какие-то. И всё им одно -
  лишь бы нажраться повкуснее, да и на боковую!"
   Может быть, баба Сина была и не права в этих рассуждениях,
  но её разум затуманивался гневом.
   Уже приближаясь к выезду из леса, баба Сина почувствовала,
  что сзади и немного сбоку от лесной дороги кто-то стоит, и очень
  даже пристально смотрит ей сейчас вслед.
   Она остановила Зорьку и обернулась, но "кто-то", предупре-
  див её движение, уже неслышно исчез среди деревьев - лишь на
  краткий миг углядела баба Сина и зелёные лохмотья, и спутанные
  волосы, все в шишках и сухих листьях, и бездонные пронзи-
  тельно-зелёные глаза.
   И взгляд этих глаз - на этот раз суровый и требовательный.
   Сердце бабы Сины так и ёкнуло в груди, и она, энергично
  встряхнув опять вожжами, заставила фыркнувшую от негодования
  Зорьку всё же перейти на бег.
   Но не от страха баба Сина так заторопилась вперёд, чего бы
  ей было бояться кикимору! Просто она хотела разобраться с этим
  делом побыстрее.
   Выехав из леса настречу косым и длинным лучам уже почти
  опустившегося солнца, баба Сина увидела, что строительство ещё
  идёт полным ходом.
   Слева от неё кран опускал очередную плиту в приготовленные
  для неё "стаканы", а справа ещё один кран, в два раза больше пер-
  вого, выгружал из грузовика какие-то кубы, стойки, блоки, и дру-
  гие детали неясного пока назначения, но все вместе они были очень
  похожи на детали детского строительного набора, только очень уве-
  личенные.
   Баба Сина, дёрнув вожжами, заставила обрадованную передышкой
  Зорьку прервать дремоту и подойти ближе к заборостроителям.
   Работали они, действительно, красиво и ловко, залюбуешься
  этакой слаженностью действий! Поставив плиту в "стаканы", они тут
  же подпирали её с обеих сторон распорками, и заливали в её осно-
  вание цементный раствор. Пройдёт несколько часов, раствор затвер-
  деет, распорки уберут, неглубокую узкую траншейку, в которой
  стояли "стаканы", засыпят, заровняют, и забор останется стоять,
  словно он вырос из земли.
   Но нет, такого безобразия земля из себя не взращивает!
   Баба Сина, сойдя с телеги, подошла к рабочим.
   - Здравствуйте, мужики! - приветствовала она их.
   - Здорово, мать! - ответил самый старший из них, мужчина лет
  сорока пяти, и, обернувшись к крану, крикнул:
   - Всё, Никита, глуши мотор! Хватит на сегодня!
   - Хорошо потрудились? - спросила баба Сина.
   - Да уж, на славу! - гордо ответил старлший. - Вон сколько
  плит за день установили!
   - И кто ж это вам такую работу дал? - снова спросила баба
  Сина.
   Рабочие переглянулись, заулыбались, и старший ответил:
   - Да есть тут один чудик городской. Сидоров его фамилия.
  Денег у него куры не клюют, вот и вздумал он этакую дурь - лес
  огородить!
   - Чудик, значит. - заметила баба Сина. - Вздумал, значит,
  дурью заниматься! А вы ж тогда кто?
   - Нам-то что! - сказал подошедший к ним Никита. - Нам пла-
  тят, мы работаем.
   - Да-да, дело ваше телячье, - сказала баба Сина себе самой,
  но, впрочем, достаточно громко для рабочих и махнула рукой впра-
  во:
   - А это что?
   - А это господин Сидоров домик себе строют для отдыху! -
  иронически заметил третий подошедший к ним рабочий, парень лет
  двадцати пяти. Подошёл к ним и ещё один, совсем молоденький, с
  робким выражением на лице. Но этот не говорил ничего, тлько улы-
  бался смущённо.
   - Домик?- переспросила баба Сина. - Для туристов, что ли? Он
  же тут вроде как туристский маршрут собрался открывать?
   Рабочие опять развеселились.
   - Ну да! - сказал двадцатипятилетний. - Для туристов! Нет
  уж, Сидоров будет тут туристом в одиночку. Он и заборчик этот
  придумал, чтоб поспособнее было ему уединяться. Какие уж там ту-
  ристы! Он и так-то людей только по необходимости терпит, а уж
  развлечения кому-то, кроме себя, устраивать точно не будет!
   - Вот оно, значит, как... - протянула баба Сина задумчиво. -
  "Русская сказка", значит, на одну персону!
   Строители молча смотрели на неё.
   - А вам, значит, всё равно, - продолжала баба Сина, обра-
  щаясь опять к рабочим. - Что богу свечка, что чёрту кочерга! И
  хорошо вам Сидоров платит?
   Рабочие переглянулись.
   - Да уж, не жалуемся... - ответил старший из них, как-то
  неодобрительно сощурившись. - А ты, мать, кто будешь-то, что воп-
  росы такие задаёшь?
   - Фермерша я здешняя, как нынче говорят, а, проще выражаясь,
  крестьянка обыкновенная, - ответила баба Сина. - И лесником в
  этом самом лесу была, пока ваш господин Сидоров не явился.
   Рабочие переглянулись опять.
   - А-а... - сказал старший. - Вроде как слышали мы эту исто-
  рию. Выходит, Сидоров теперь тебе враг?
   - Что мне Сидоров! Мне до него дела нет! - сказала баба Си-
  на. - Только где ж это видано - лес от людей отгородить и сидеть
  в нём сычом нелюдимым без пользы и толка!
   - Ну, польза и толк, допустим, Сидорову будут, - вступил
  опять в разговор двадцатипятилетний. - Воздух свежий, ягодки,
  грибочки... - И рассмеялся радостно.
   - Этот лес всю жизнь всем людям принадлежал, муж мой...
  ушедший... столько сил положил, чтобы тут заповедник сделать, а
  Сидоров ваш выдумал из него дачу загородную устроить! - сказала
  баба Сина с горячностью.
   - Ну, Сидоров такой же наш, как и твой! - тоже с горячнос-
  тью заявил ей старший. - А что касается заповедника - его же ник-
  то и не трогает, так ведь? Ещё и целее будет - попробуй-ка че-
  рез этакий забор с бревном утащенным перелезь!
   И он вновь с гордостью оглядел результат их сегодняшней ра-
  боты.
   Баба Сина немного помолчала, потом, вздохнув, сказала, сло-
  ва свои обращая ко всем строителям:
   - Вижу, и у вас сердца нету! Эх вы, чужаки-завоеватели!
   - Ты, мать, чего ерепенишься? - всё сильнее раздражаясь,
  сказал старший. - Тебе чего надо-то, я не пойму? По-прежнему ле-
  сом этим распоряжаться хочется? Мы ж такие же люди, как и ты, по-
  нимаем! У водицы, да не напиться! И все окрестные мужики тоже,
  поди, волокут отсюда кто что может - кому баньку строить надо,
  кому дом, а кому и просто починить чего требуется. Сидоров, ко-
  нечно, такого не допустит. Хозяин он, да, строгий.
   Краска так и бросилась бабе Сине в лицо.
   - Это ты меня воровкой, что ли, считаешь? Да к твоему сведе-
  нию, ни мною, ни мужем моим после того, как тут заповедник сде-
  лался, ни одного брёвнышка без оплаты не взято! Мужики... ну,
  грешат, не без того. Но всё же народ наш с понятием и лесу защит-
  ник. В прошлом году, было дело, пожар начинался, так мужики со
  всей округи съехались, день целый с огнём воевали, и отстояли-та-
  ки лес! Уголочек только небольшой и задело. Да разве ж в одном
  лесном прикорме дело! Лес этот особенный, нашенский, и того, кто
  к нему с понятием, да с любовью относится, тем же отблагодарит
  стократ! Его в забор упрятать - всё равно что птицу вольную в
  клетку посадить!
   - Ну ладно, мать, чего уж ты раскипятилась! - сказал ей
  старший, немного ошеломлённый её напором. - Что ж ты к нам-то с
  претензиями, будто мы крайние!
   - Вот и не будьте крайними, бросайте вы эту свою работу, да
  и езжайте себе по домам! - предложила баба Сина - Неужто приятно
  забор этот ставить? Лучше уж дом какой-нибудь людям постройте!
   - Ну-у, это ты совсем не туда загнула! - протянул старший. -
  Кто ж это в наше время от работы отказывается? А и уедем мы - что
  толку? Через день тут другие будут.
   - Ничего, и другие, как и вы, уедут! - убеждённо заявила ба-
  ба Сина.
   - Ну всё, точка! - разозлился старший, - Езжай-ка ты, мать,
  домой, своими делами занимайся, а мы будем заниматься своими! И
  не приезжай ты больше сюда, не трепи нам нервы!
   - Нет, ну что ж ты за напасть такая! - воскликнул он, обра-
  щаясь не то к своим товарищам, не то вообще куда-то к небу. -
  Приезжает тут, понимаешь, настроение портит! Езжай мать, езжай, -
  обернулся он опять к ней, - мы, вон не ужинали ещё. Пошли, мужи-
  ки, супчик разогреем, да чайку сообразим!
   И рабочие, увлекаемые старшим, повернулись к бабе Сине спи-
  нами и отправились к своему вагончику - баба Сина только вздохну-
  ла, глядя им вслед.
   Въехала она в лес в глубокой задумчивости. И показалось ей,
  что лес стал ещё мрачнее, чем был, когда она ехала сюда - ветра
  вроде не было, а в верхушках деревьев завывало, и солнце вроде
  ещё светило, а в лесу уж совсем сгустилась тьма.
   И так же темно стало на душе у бабы Сины - как будто при ней
  обижают кого-то беззащитного, а она не может ничего сделать, но
  смотреть на это равнодушно нет сил, и оттого подколодной змеёй
  опять, как когда-то, вползает в душу глухая тоска, и льётся её
  яд, и мертвеет сердце, и тяжелей делаются мысли...
   - Ну, что, потолковала с мужиками? - услыхала она вдруг
  скрипучий старческий голос, и, вздрогнув, остановила лошадь.
   Впереди неё у ствола огромной сосны стояла кикимора, и гла-
  за её, как и в первую их встречу, пронзительно сверкали зеленью,
  но теперь эта зелень высвечивалась изнутри огнём мрачным и недоб-
  рым.
   - Здравствуй, бабушка! - поклонилась ей баба Сина.
   - Здравствуй, здравствуй, - ворчливо отозвалась кикимора. -
  Сказывай скорее, к чему ты с мужиками дотолковалась!
   Баба Сина вздохнула.
   - А к тому только и дотолковалась, что деньги им хорошие за
  их работу уплачены! - ответила она. - Забор, видишь, их хозяину
  вздумалось вокруг леса построить. Хочет он единолично тут хо-
  дить-гулять, чтобы простой люд не докучал... - принялась она
  объяснять, но кикимора, взмахнув рукой, остановила её:
   - Да знаю я это всё, знаю - нешто ты думаешь, мы тут сидим,
  да ничего не слышим, не знаем? Ты мне скажи, чего они делать-то
  думают?
   - Кто, мужики?
   - А то кто же! - Кикимора нетерпеливо всплеснула ручками.
   - А ничего они особенно не думают! Строят себе, да уж деньги
  в уме подсчитывают! - сказала с горечью баба Сина.
   - Не думают, значит... - пробормотала кикимора и сказала как
  бы сама себе: - Эх, не достать мне до хозяина ихнего, а то бы я
  ему показала!..
   Она сделала какое-то странное движение руками, и баба Сина
  впервые увидела, что её старческие искривлённые пальцы заканчи-
  ваются острыми ногтями, в темноте больше похожими на когти.
   Ещё она увидела, как глаза кикиморы разгораются всё ярче и
  ярче жгучим и страшным зелёным пламенем, и бабе Сине сделалось
  жутко от этого зрелища. Нет, далеко не проста была лесная стару-
  шенция, ох, не проста!
   - Ну ничего, - забормотала кикимора, - как ночь станет, я их
  в лес-то и завлеку! Того, который постарше, свояку водяному отдам,
  он его в водичке размочит, да в своё удовольствие и употребит!
  Хи-хи-хи! - потирая ручки, премерзко захихикала она. - А энтих-то,
  помоложе, сестрица зажарит-завялит-засолит! Вот уж несколько лет
  тому, как опять она пробудилась, а человечинки, бедняжка, всё ни-
  как не откушает, не попробует, всё на зайцах постылых сидит! -
  пояснила она бабе Сине как бы про между прочим. - Уж я ей и оре-
  хов, и грибков, и ягоды всяческой носила, но нет, не набирает в
  теле сестрица Ягусинька, не набирает, и всё! Так, может хоть от
  человечинки-то в себя придёт... Без человечинки, вишь, ейный эн-
  тот.. рацион... не слаба... не сбалинсированный!
   - Ты что! Ты что! - замахала на неё руками баба Сина. - Ду-
  ши живые губить! У них всё ж таки семьи, жёны-дети, родичи...
  Нельзя так!
   Но огонь в глазах кикиморы горел-разгорался с неудержимой
  силой, и баба Сина поняла, что нужно срочно найти какой-то очень
  серьёзный довод против завлечения строителей в лес с последующим
  их замачиванием и завяливанием.
   И такой довод нашёлся.
   - Да и сама подумай, хозяин-то тебя за погибель ихнюю не
  похвалит, совсем не похвалит!
   - Не похвалит, говоришь? - спросила кикимора. - А ведь и
  верно, не похвалит... - И огонь в её глазах несколько поутих. -
  Жёсткости в нём нету, ох, нету! Вот прежний-то наш, тот потвёрже
  был, потвёрже. Ваши-то его уважали, сильно уважали!
   - Будет, будет! - прикрикнула на зеленушку баба Сина. - И
  прежний ваш такой же был. Забыла, как он того же свояка твоего
  спас? И Ваня мой тем вам и приглянулся, что душа у него добрая,
  жалеючая! - Тут вдруг опять слёзы прильнули к её глазам, и, про-
  гоняя их, она воскликнула: - Забрали вы моего Ваню, завлекли его к
  себе, а теперь ещё и морды воротите!
   - А грубить не надо, не надо - я как-никак, старше тебя! Ты
  только родилась, а я уж давным-давно в больших годах была! - за-
  ворчала на неё кикимора. - И никто его не завлекал, на такие дол-
  жностя рази ж завлечёшь кого поперёк желания? Сам он пришёл. И мы
  им очень даже довольные, такого хозяина тыщу лет ищи - не
  найдёшь! - закончила она почему-то заискивающим голоском, глядя
  не на бабу Сину, а куда-то вверх.
   "Чего это она?"- подумала баба Сина, недоумевая, но недоуме-
  ние её тут же разрешилось - в верхушках деревьев что-то прошуме-
  ло, но на этот раз не мрачно, и даже не грозно, а, скорее, стро-
  го, и, откуда ни возьмись, вниз слетела здоровенная еловая шишка,
  да и тюкнула кикимору прямо в темечко - знай, мол, своё место,
  старая карга!
   - Ой! - подскочила на месте кикимора, но негодования не вы-
  разила, а, наоборот, закивала-закланялась:
   - Спасибо, хозяин-батюшка, за науку, впредь буду умнее! Все
  свои слова беру немедля назад - жёсткий ты у нас, авторитетный, и,
  вообще, несгибаемый!
   Баба Сина засмеялась:
   - Вот так-то вот! Мой как скажет, так и отрежет!
   Кикимора зыркнула на неё глазами:
   - Смеёсси? Смейся, смейся - забор вон построют, и будет те-
  бе твой Ваня и не твой, а энтого... господина Сидорова!
   И спросила, требовательно глядя бабе Сине в лицо:
   - Вишь, умная ты какая! Вот и посоветуй, чего делать-то?
   - Не знаю... - смутилась баба Сина. - Мужики они, прямо ска-
  зать, крепкие. Парнишка тот молоденький, и то уж какой здоровый,
  как бычок годовалый, хоть и держится за старшого. Ничем их вроде
  не проймёшь, не напугаешь!
   Тут зелёный огонь в глазах кикиморы сверкнул озорством:
   - Не напугаешь, говоришь? Это смотря, как пугать! Ну, уж я
  их напугаю - они у меня весь век забор этот будут вспоминать! Так
  отсюда побегут - только пятки засверкают!
   - Вот и ладно, вот и хорошо! - одобрила решение кикиморы ба-
  ба Сина. - Нам этого и надо. Только... ты того, смотри, пугай, да
  не до смерти!
   - Не боись! - самодовольно заявила кикимора. К ней, видно,
  вернулось прежнее бодрое ехидство. - Живы будут, здоровёхоньки.
  В штаны только намокрят, или наложат чего! - и захихикала опять,
  но теперь вместе с ней засмеялась и баба Сина.
   И так, с хихиканьем, кикимора шагнула назад и в сторону от
  дерева, у которого стояла, и, по своему обыкновению, пропала,
  словно её и не было.
   А баба Сина, встряхнув вожжами и прикрикнув на Зорьку:
  "Но-но, ленивица раскормленная, ногами-то поживее перебирай!",
  поехала домой сквозь всё более сгущавшуюся тьму, но теперь тьма
  окутывала её не мрачной пеленой, а мягким покоем, и птицы, забыв
  до время о громких дневных песнях, баюкали птенцов, тихо насвис-
  тывая им что-то ласковое, и белки старались без шума завершить
  свои ежедневные труды, и ветер уже не выл волком, а негромко пел
  в ветвях деревьев, как и положено дружелюбному ветру, и сами де-
  ревья шептали ей с такой знакомой интонацией: "Всё будет хорошо...
  Всё будет хорошо..."
   Но совсем не о том и не так шептали они рабочим, сидевшим у
  небольшой печурки рядом с их жилым вагончиком, на которой стоял
  ещё горячий чайник и уже пустая кастрюля из-под супчика.
   Рабочие только что поужинали, и, слушая, как их животы уми-
  ротворённо урчат, переваривая высококалорийное питание, покурива-
  ли крепкие сигареты без фильтра, поглядывая на загорающиеся
  звёзды и темнеющую громаду леса.
   Обычно людям, только что закончившим работу, и поужинавшим,
  бывает хорошо и уютно, особенно, если и работа и ужин происходи-
  ли на свежем воздухе, вот как у наших рабочих. Однако хорошо бы-
  ло только их желудкам - им самим было почему-то не совсем хорошо,
  и даже, говоря прямо, совсем не хорошо.
   Душа у них отчего-то была не на месте - она в данное время
  находилась снаружи каждого из них, а не внутри, где обычно пребы-
  вала, и стоя этак подбоченясь и улыбаясь каверзно, как бы говори-
  ла: "Ну что, дружок, заборчик строишь? Денежки в уме неполучен-
  ные подсчитываешь? Ну, строй, строй! Ну, считай, считай! Э-эх!"
   Непонятнее всего было это вот "Э-эх!"
   И что она, собственно им хотела сказать?
   Ответ был где-то рядом, но в нём, догадывались они, тоже бы-
  ло мало хорошего.
   И оттого вместо покоя и удовлетворения чувствовали они ка-
  кую-то жгучую, как изжога, досаду, и вечер казался им неуютным, и
  ветер неприятным, и лес уже не величественным, а грозным и даже
  угрожающим.
   Он шумел кронами, он качал ветвями, он заставлял птиц что-то
  кричать пронзительными голосами и вообще был чем-то очень и очень
  недоволен.
   Между тем, действительно, ветер крепчал, в лесу шумело, вы-
  ло и поскрипывало, как будто кто-то большой и неуклюжий ворочал-
  ся в его глубине с боку на бок, а в пасти у него сверкали огром-
  ные клыки и зубы, отсвечивающие уж так страшно в лунном свете, и
  так жутко с них на сопревшую под деревьями листву и хвою падала
  слюна, что даже сюда, на лесную опушку, проникал этот отсвет и
  этот шорох от тяжело падающих капель...
   Все четверо молчали как заворожённые.
   "У-а-а! У-а-а!" - выл ветер.
   "Скрррип-клик-клик! Скрррип-клик-клик!" - скрипели ветви и
  стволы деревьев.
   "Стук-бряк! Стук-бряк!" - стучал и брякал за деревьями
  кто-то бесцеремонный, и, наверное, нагло ухмыляющийся.
   "Шшш-пок! Шшш-пок!" - падала слюна...
   - Дядя Коля, мне страшно! - сказал тот самый молодой парниш-
  ка, которого баба Сина назвала бычком годовалым, и подсел побли-
  же к "дяде Коле", старшому, Николаю Петровичу. Он был ему и в са-
  мом деле племянник. Женька его звали. Николай Петрович взял его с
  собой на работу, потому что Женькина мать очень просила: пусть,
  мол, парень деньжат подзаработает, да и по подъездам городским
  зря шлындать не будет. Несмотря на свои шестнадцать, вымахал
  Женька под метр восемьдесят, и был очень силён - не зря его баба
  Сина так назвала...
   Услышав Женькины слова, Никита, крановщик (он был лет на де-
  сять моложе Николая Петровича), засмеялся:
   - Ну ты, Женька, даёшь! При твоих-то габаритах, это, брат,
  несолидно, несолидно!
   Вот только смех его был каким-то ненастоящим - видно, ему
  тоже было не по себе...
   Женька ничего ему не ответил, а лишь как-то весь подобрался,
  подтянув ноги к подбородку и обхватив их руками.
   А Николай Петрович ничего не ответил Женьке, да он его и не
  слышал, потому что думал о чём-то другом, с такой злостью докури-
  вая свою сигарету, словно она была его врагом номер один, и её
  надо было уничтожить как можно скорее...
   Или он злился совсем не на сигарету?
   Наконец, он её докурил, и зло бросил окурок на землю. Оку-
  рок дымился, Николай Петрович смотрел на него с негодованием, а
  все с недоумением смотрели на Николая Петровича.
   - Ну, и баба! Откуда только она взялась! - вдруг воскликнул
  он и даже кулаком стукнул по коленке.
   - Ты про кого это, Петрович? - спросил Никита. - Про эту
  тётку, что ль?
   - А то про кого же? Приехала, понимаешь, вопросы какие-то
  дурацкие начала задавать! Всё настроение перепортила!
   - Ты, Николай Петрович, не переживай! - попытался ободрить
  его двадцатипятилетний рабочий, Витьком они его звали. - Вот ра-
  боту закончим, денежки получим, хорошие денежки, и настроение
  сразу подымется! Не мы, так другие бы их получили, верно ведь?
  Так пусть лучше это будем мы!
   - Это верно, конечно, - проворчал Николай Петрович. - Но вот
  скребёт чего-то у меня на душе! Скребёт, и не отпускает...
   - Может, по сто грамм? - робко предложил Никита. - Я на кра-
  не сгоняю...
   - Нечего зря бензин жечь! - отклонил его предложение Нико-
  лай Петрович. - И договорено же было: до конца работы - сухой за-
  кон!
   Никита вздохнул. Он считал, что за ради начала этой самой
  работы сухой закон стоило бы слегка и размочить...
   Вслух, впрочем, он не решился высказать эту мысль.
   Они вновь замолчали. И, как только прекратилось сотрясение
  воздуха от последнего сказанного ими слова, опять стало слышно,
  как воет в лесу ветер, и теперь в его завывании была такая неиз-
  бывная, неутолимая тоска, что сердца всех четырёх одновременно
  глухо стукнули и заныли в унисон с ним.
   А он выл всё протяжнее, всё тоскливее, всё безнадёжжнее...
   Так воет волк над телом убитой охотниками подруги, так воет
  бездомный пёс в морозную ночь от голода и хлада, так воет несчас-
  тный алкоголик над прозрачным трупиком последней, случайно разби-
  той бутылки с водкой...
   - Помню, у нас в лагере года три назад, - заговорил вдруг
  Женька, не меняя позы и не поднимая головы, отчего его голос сде-
  лался каким-то замогильным, - вожатая была, Елена Николаевна.
  Истории страшные любила рассказывать. Главное, мы их и так с
  детства знали, но если она начнёт рассказывать, так страшно дела-
  лось, что аж зубы стучали! Про гробик, там, на семи колёсиках,
  про вампиров, про покойников... Вот как-то про старуху она рас-
  сказывала, которая мертвецов ела. В спальне дело было. Она элек-
  тричество выключила, свечку зажгла - тени по стенам такие длин-
  ные, колеблются, двигаются, как будто сейчас схватят! Мы в одея-
  ла закутались, сидим, от страха трясёмся... Я ближе всех к ней
  сидел. И вот она уж в конце истории руки ко мне протянула - это
  она ту самую старуху изображала, и как закричит прямо мне в лицо:
  "Да, ела я мертвецов, ела!" Все тоже как заорут! А я - громче
  всех! Наташка Семёнова как в обморок брякнется! Елена Николаевна
  принялась на неё водой брызгать, чтобы она в себя пришла, а она
  не приходит никак! Пришлось за медсестрой бежать в больничку -
  еле Наташку откачали... Медсестра ябеда оказалась, и после этого
  Елену Николаевну из лагеря чуть не выгнали - мы всем отрядом хо-
  дили к начальнику лагеря, упрашивать, чтоб её оставили. Так-то
  она хорошая была...
   - И Наташка тоже ходила? - спросил вдруг Никита.
   Он не оттого спросил, что ему уж так важно было знать в под-
  робностях, что там дальше произошло с Еленой Николаевной, а отто-
  го, что было ему как-то не по себе, и своим голосом он хотел это
  ощущение отогнать.
   - Конечно! Она девчонка клёвая была, только сердце у неё бы-
  ло слабое. - ответил Женька.
   И опять все замолчали, странно очарованные и впечатлением от
  Женькиного рассказа, и воем ветра, в котором опять появились но-
  вые нотки - нотки ужаса и страдания, отчего он сделался ещё тос-
  кливее, ещё безнадёжнее...
   А по всему лесу вдруг волной пронёсся какой-то непонятный
  шум, потом что-то ухнуло, ахнуло, шандарахнуло и ещё сильнее за-
  скрипело.
   - Что это там? - привстал со своего места Никита.
   - Где? - спросил его Витёк.
   - Да вон, огоньки какие-то зелёные, рядом совсем, вон за тем
  деревом! Как будто глаза волчьи горят!
   - Да откуда тут волки! Тут крупнее зайца никого нет! - попы-
  тался возразить ему со смехом Витёк, но смех не получился, вмес-
  то смеха получился какой-то кашель.
   Женька ещё сильнее сжался, хотя и сжиматься вроде ему было
  уже и некуда...
   - Да бросьте вы эту дурость, как дети, ёлки-палки, вздумали
  друг друга пугать! - возмутился Николай Петрович. - Время поз-
  днее, спать уж пора - завтра работы полно. Пошли на боковую!
   И он хотел было встать, но, привлечённый усиливающимся скри-
  пом, явственно донёсшимся из лесу, остался сидеть, принявшись да-
  же что было сил вглядываться в лесную темноту.
   - Вроде пропали... - облегчённо вздохнул Никита. - Помню
  как-то на охоте...
   Но что там случилось у них на охоте, он не успел рассказать
  - его внимание отвлёк всё тот же скрип, становившийся всё громче
  и громче, как будто что-то приближалось к ним из лесу.
   Стало совсем темно.
   - Смотри-ка, звёзды куда-то исчезли! - сказал Витёк, посмот-
  рев вверх. - Только что небо было ясное... Так же не бывает!
   И он взглянул в лица своим товарищам, но никто ему не отве-
  тил - все напряжённо вглядывались и вслушивались в лес.
   Так беглец вслушивается в звуки погони, и ждёт чего-то, по-
  нимая, что, если он сейчас не побежит дальше, его найдут и схва-
  тят, но, уже схваченный замораживающим ужасом, не может бежать, а
  только слушает и слушает страшные шаги и возбуждённые крики тех,
  кто его ищет и через минуту неминуемо найдёт...
   Витьку, однако, ни слушать, ни ждать было невыносимо - он
  завозился и опять как-то судорожно поднял голову, пытаясь разгля-
  деть в небе хоть одну звезду, но не увидел ничего, кроме мертвен-
  но-бледного и безмолвного лика луны...
   Ему стало очень страшно.
   Он снова посмотрел на Никиту и Николая Петровича, и ему ста-
  ло ещё страшнее - освещённые мёртвым светом луны, их лица были
  белее мела, как лица изголодавшихся вампиров, и, точно как вампи-
  ры в предчувствии свежей крови, они нервно облизывали языками
  враз потрескавшиеся губы.
   Витёк, увидев это зрелище, даже не сообразил, чего он те-
  перь боится больше - приближающегося жуткого скрипа или своих то-
  варищей...
   Он попытался хотя бы отодвинуться от них, но не смог - тело
  охватила непонятная слабость.
   Тогда он с обречённостью кролика, уже полупридушенного уда-
  вом, наклонился к Женьке, чтобы увидеть и его лицо, но увидел
  только расширенные ужасом Женькины глаза - ко всему прочему Женька
  ещё и в куртку закутался.
   А скрип становился всё ближе, всё пронзительнее, всё невыно-
  симее...
   Тут на Витька накатила такая волна страха, что он чуть было
  не заорал, но, из последних сил сдержался, и, чтобы ещё укрепить
  свою выдержку, заговорил опять. Заговорить он хотел о чём-нибудь
  другом, вообще не относящемся ни к их работе, ни к сегодняшнему
  вечеру, о птичках, например, или о рыбках, но страх затуманивал
  его мозг и управлял его языком, поэтому он сказал:
   - Деревья в этом лесу какие-то уж очень мрачные! В детстве,
  помню, на даче - смотрю я ночью из окна на тополиную рощу, а в
  темноте тополя качаются, как живые, и мне кажется, вот сейчас они
  раскачаются посильнее, вырвут корни из земли, и придут за мной!
   Тут он всё-таки попытался бодро засмеяться, но на этот раз
  попытка совсем не удалась: из горла его не вырвался ни смех, ни
  кашель, а только хрип, как будто удав уже начал его заглатывать,
  или будто у него на шее палач начал затягивать верёвку, и Витёк,
  совсем потеряв голову от ужаса, правой рукой ощупал свою шею -
  нет ли на ней и в самом деле петли?
   Петли не было.
   Но не успел он с облегчением перевести дух, как ужас нака-
  тил на него с новой силой, и теперь не желал откатывать обратно,
  а всё разливался и разливался по телу, захватывая каждый его ор-
  ган, каждую клетку.
   Витька понять было не трудно: он, как и все остальные, уви-
  дел, что деревья, действительно будто живые, посторонились, и из
  лесу с уже слышанным жутким скрипом выехал тот самый гробик на
  семи колёсиках, о котором только что упоминал Женька.
   На его крышке сидела мерзкая старуха в драном платье, и,
  цепко держа что-то в руках, с наслаждением это "что-то" грызла -
  виднелись какие-то кости, разбитый череп, плоть, свисавшая
  лохмотьями с костей, а из черепа, по мере того, как она в него
  вгрызалась, чем-то брызгало.
   Порыв ветра обдал их отвратительным запахом разложения.
   Но это ещё не всё - за гробиком на семи колёсиках ехал гро-
  бик на шести колёсиках, потом на пяти, на четырёх, на трёх, на
  двух - гробы шли углом, по всем правилам военного искусства.
   Но и это было ещё не всё - деревья расступились опять, и да-
  же, кажется, почтительно склонились, и из-за них на опушку леса
  вышла ещё одна старуха. Она была громадного роста, на ней был
  тёмный балахон с капюшоном, под которым не было видно лица, а
  только впадины глазниц, и костный выступ вместо носа, и оголённые
  страшные зубы.
   Эта старуха ничего не грызла - руки были заняты.
   В правой она держала огромную косу со зловеще блеснувшим
  лезвием, а в левой... О, в левой руке у неё оказался поводок, за
  который она вела совершенно жуткого зверя - приснится такой в
  ночном кошмаре, и то проснёшься от собственного крика, а тут, на-
  те вам пожалуйста, вышагивает себе на четырёх вывернутых наружу
  лапах жуткое лохматое существо, а глаза у него горят, как у ог-
  ромного кота, а пасть полна острых зубов, и это капающая с них
  слюна производит тот самый "шшш-пок", который им почудился только
  что. Ноздри зверя раздуваются от дразнящего запаха тёпленьких лю-
  дишек, и длинным хвостом он возбуждённо бьёт себя по бокам, и по-
  водок на его ошейнике натянут туго-туго...
   Вот сейчас она его отпустит, а потом ещё и косой для вернос-
  ти - вжик! Вжик!
   И скормит мерзкой старухе на переднем гробу, уже тянущейся
  к ним своими цепкими пальцами!
   Вот тут Витёк не выдержал окончательно. Он вскочил и, преры-
  висто заглотнув побольше воздуха, заорал, широко открыв рот:
  "А-а-а!"
   Но он не один так заорал, его басом поддержал Никита.
   Дуэт у них получился, и хоть и не готовились они специально,
  а "А-а-а!" выводилось у них на два голоса, чисто и слаженно - вот
  бери и на сцену их отправляй, на подпевки.
   Но некому было их туда отправить, не было рядом соответс-
  твующего специалиста.
   Женька от захлестнувшего его ужаса орать не мог - от поску-
  ливал тоненько под своей курткой, закрыв наконец-то глаза, чтоб
  только не смотреть на этот кошмар...
   Более или менее не потерял присутствия духа лишь Николай
  Петрович - всё ж таки он был мужик, крепко лужёный жизнью!
   Он лишь пробормотал потрясённо: "Ядрит твою те на порвалки!",
  и, дёрнув Никиту за рукав, крикнул ему из всех сил, чтобы перек-
  рыть его "А-а-а!": "Кран заводи!"
   Никита, закрыв ротовое отверстие, кивнул головой и опро-
  метью бросился к автокрану, а Николай Петрович, дав Витьку хоро-
  шего пинка - для снятия шока, вероятно - подхватил Женьку за ши-
  ворот и потащил за собой.
   Пинок, действительно, оказал на Витька целительное воздей-
  ствие - он, уяснив, что все бегут спасаться к крану, тоже бросил-
  ся туда.
   Никита был уже у его дверей и, судорожно дёргая левой ру-
  кой за дверцу, правой нашаривал в кармане ключи, и нашарил-таки,
  но уж очень руки тряслись - ключи, конечно же, выскользнули из
  его непослушных пальцев и упали куда-то вниз, в траву.
   Никита наклонился было - но куда там искать - и гробы, и
  старухи, и страшный зверь были уже рядом, совсем рядом.
   Тогда Николай Петрович выдал некое предложение, состоящее
  сплошь из непечатных слов, которое по этой причине здесь привес-
  ти невозможно, а жаль - это был верх ораторского искусства, и,
  всё ещё крепко держа скулящего племянника за шиворот, махнул ру-
  кой остальным, и кинулся прочь от страшного леса на своих двоих.
   Вот это был бег!
   К большому сожалению, рядом не было также и тренера нашей
  сборной по лёгкой атлетике с секундомером, иначе никому из четве-
  рых не пришлось бы больше в своей жизни таскать раствор, подни-
  мать бетонные плиты и прочие грубые вещи - их бы немедленно взя-
  ли в сборную, и они бы, может быть, на ближайших же международ-
  ных соревнованиях заняли все призовые места, шепни им только на
  ушко: "Гробик на семи колёсиках!"
   Они бежали так, как будто вместо ног у них была воздушная
  подушка, вместо рук - крылья, а вместо ещё одного, тоже очень
  нужного места - реактивный двигатель.
   Им казалось, что мимо них с невероятной скоростью проносят-
  ся не только этот страшный лес, не только родные просторы со све-
  тящимися в темноте уютными окошками городов и деревень, но что
  сама земная поверхность уходит у них из-под ног, и вот они уже
  возносятся над нею, и, пробив атмосферу, через всевозможные тер-
  нии устремляются к звёздам.
   И стало им казаться, что страшные старухи в окружении гро-
  бов остались позади, и светящиеся глаза жуткого зверя скрылись во
  мраке, и тёмное пятно грозного леса исчезло, растворившись в ещё
  более тёмном океане ночи, как вдруг, повернув голову, Николай
  Петрович увидел, что лес вовсе не исчез никуда, а так и стоит
  слева от него, насмешливо качая деревьями и торжествующе помахи-
  вая ветвями, а они сами бегут всё время не прочь от него, а ря-
  дом с ним, как будто он, не отпуская, держит их невидимыми нитя-
  ми, и всё равно сейчас приведёт то ли к пасти зверя-убийцы, то ли
  подставит под взмах смертоносной косы, то ли всунет прямо в же-
  лезные челюсти старухи-трупоедки.
   "Да что ж это такое?!" - подумал про себя Николай Петрович.
  - "Что за наваждение?" И крикнул товарищам, молча несущимся ря-
  дом (Женька тоже уже бежал самостоятельно): - Дурни! Что вы всё к
  лесу прёте? От леса надо бежать! От леса!
   И сам поробовал было последовать своему совету и повернуть
  прочь от засасывающего лесного омута.
   Попробовал и уж теперь-то испугался по настоящему - ноги не
  слушались его, не желали двигаться в нужную сторону, и, видно, не
  слушались и остальных: Никита с жалким выражением лица только ру-
  ками на бегу развёл - вот, мол, знаю, что от леса надо бежать, а
  не могу, Витёк лишь таращил глаза и бежал так, будто ноги его
  жили сами по себе, всё ещё подпитываемые энергией Николай Петро-
  вичева пинка, а Женькино поскуливание перешло в подвывание и он
  тоже, очевидно, не мог сделать ничего, чтобы разорвать невидимую
  привязь, как кордовая модель самолёта не может разорвать прочный
  шнур и улететь в небо сама по себе.
   И так они бежали, бежали, бежали, не отдаляясь от леса, но,
  правда, и не приближаясь к нему, пока, наконец, их бег не замед-
  лился, и они не обнаружили, что прибежали прямо к воротам большо-
  го дома - обычного деревенского дома - хотя других каких-нибудь
  домов рядом и не было.
   На верху столба у палисадника перед этим домом висела ярко
  светившая лампочка в плафоне, немного выше над нею сияла никакая
  не мертвенно-бледная, а самая обычная полная луна, а ещё выше,
  над луной, нейтральными голубыми и зелёными огнями рассыпались
  опять появившиеся звёзды.
   Николай Петрович перевёл дух и оглядел своих товарищей, как
  оглядывает командир войска после боя, желая узнать, какие ими бы-
  ли понесены потери.
   Потерь, к счастью, не было, но личный состав, то бишь мужи-
  ки, вымотались до предела.
   Витёк, остановившись, сразу же повалился в траву, глядя ши-
  роко открытыми глазами в небо и шепча умильно: "Звёзды! Звёздоч-
  ки!"
   Никита остался стоять, но, наклонившись, упёрся руками в ко-
  лени и дышал тяжело и шумно, как загнанный бык на корриде.
   А вот Женька как-то медленно оседал на землю, лицо его поси-
  нело, и глаза не просто закрылись, а подёрнулись плёнкой, как у
  дохлого петушка.
   В голове у Николая Петровича молнией пронеслось: "Наташка
  Семёнова в обморок как брякнется!", и он кинулся к племяннику:
   - Женька! Ты чего? Плохо тебе? - ему показалось отчего-то,
  что Женька, не выдержав пережитых потрясений, помирает. "Что я
  матери-то его скажу?" - подумал Николай Петрович, но Женька, от-
  крыв глаза, пробормотал:
   - Дядь Коль? Это ты? А эти?..
   - Нету, нету их - убежали мы! - успокоил его Николай Петро-
  вич.
   - А-а! - только и произнёс Женька со слабой улыбкой и снова
  закрыл глаза.
   "Всё!" - мелькнуло в голове у Николая Петровича, и он опять
  затряс племянника:
   - Женька! Не помирай!
   Но Женькино лицо опять стало розоветь, помирать он, видно,
  пока не собирался, к нему даже возвращались другие простые пот-
  ребности, кроме потребности бежать без оглядки прочь и прочь от
  жуткого кошмара, и, открыв глаза в очередной раз, он произнёс:
   - Воды бы попить...
   И Николай Петрович немедленно кинулся к воротам дома, у ко-
  торого они оказались, чтобы постучать в них и попросить у хозяев
  воды, тем более, что, несмотря на позднее время, в одном окне до-
  ма горел свет, но вдруг его охватило странное сомнение, и сту-
  чать по воротам он не стал, а, вытянувшись на носках, через доща-
  тый забор заглянул во двор.
   Что уж он там хотел увидеть, непонятно, но только ни гаража
  для колёсных гробов, ни огромной будки для зверя-убийцы, ни даже
  подставки для смертоносной косы он не обнаружил, а обнаружил
  только колёсный трактор, грузовик, какие-то сельскохозяйственные
  орудия, составленные в углу этого просторного двора, а из откры-
  тых дверей в конюшню виднелся мирно памахивающий лошадиный хвост
  и доносилось пофыркивание его владелицы.
   - Ты чего, Петрович? - окликнул его немного оклемавшийся Ни-
  кита. - Фермеры тут какие-то живут, стучи уж, воды-то надо парню
  дать. Да и мы попьём, потом уж решим, чего дальше делать.
   Услышав слово "фермеры", Николай Петрович нахмурился, будто
  пытаясь что-то вспомнить, но больше колебаться не стал, и нес-
  колько раз громко стукнул по деревянным крашеным воротам. Потом,
  углядев кнопку электрического звонка, нажал и на неё.
   От стука очнулись две дремавшие где-то дворняги, и женщина,
  вышедшая через минуту на высокое резное крыльцо дома, подошла к
  воротам в их сопровождении.
   - Тихо вы! - крикнула она собакам, открывая калитку, и Нико-
  лай Петрович в безжалостном свете электрической лампочки тут же
  узнал ту самую женщину, которая совсем недавно мучила их "дурац-
  кими" вопросами.
   Это, конечно, была баба Сина. Спасаясь от кошмара, они по
  иронии судьбы (или же по иронии кого-то другого), прибежали к её
  дому.
   Николай Петрович, смешавшись, и чувствуя, что почему-то
  краснеет, молча уставился на неё.
   Баба Сина же, казалось, вовсе не удивилась неожиданному
  появлению незваных гостей.
   - Пожаловали-таки! - сказала она таким тоном, как будто они
  приглашала их к себе в гости, и они всё отказывались, а тут вдруг
  пришли. - Все четверо? И малый здесь?
   Николай Петрович только стоял, как пень, да глазами хлопал,
  не зная, что и сказать.
   - Ну, что молчишь, бригадир? - нетерпеливо опять обратилась
  к нему баба Сина, вглядываясь, впрочем, через его плечо в сторо-
  ну остальных. - Что с парнем-то?
   С этими словами она, отодвинув Николая Петровича, быстро по-
  дошла к уже вставшему с земли Женьке с тем же вопросом, что и па-
  ру минут назад его дядя:
   - Ты что, паренёк? Плохо тебе? А ну, айда быстро в дом!
   И повлёкши Женьку за собой, успела, прищурившись, прис-
  тально посмотреть в сторону леса и покачать головой.
   Николай Петрович уловил этот её взгляд, и опять в его мозгу
  мелькнуло некое странное сомнение, но он не успел толком в нём
  разобраться, потому что баба Сина решительно скомандовала:
   - И вы тоже - нечего за воротами стоять! Заходите в дом,
  ночь, как-никак, на дворе!
   Женька шёл за бабой Синой без сопротивления, как ягнёнок,
  хоть и попытался что-то мекнуть, Никита же смущённым голосом про-
  бормотал:
   - Да не... Ты уж нам, хозяйка, воды вынеси попить, и мы
  пойдём...
   Николай Петрович, опять же, не сказал ничего, он просто не
  знал, что обычно говорят в таких случаях, а Витёк так и вообще
  вышел из чёткого светового круга, очерченного лампочкой, пробор-
  мотав:
   - Да, воды нам, и мы пойдём, пойдём!..
   - Ну и куда ж вы пойдёте? - спросила их баба Сина. - Обрат-
  но в свой вагончик? А чего ж тогда сюда примчались? Ведь вижу,
  бежали! Дышите вон, как моя Зорька, когда в гору идёт!
   Мужики растерялись. Действительно, куда им теперь идти?
  Обратно? Туда, где для них старуха с косой уже приготовила само-
  ходные гробы? Да ещё через этот страшный лес...
   Нет, чего-то не хочется!
   А баба Сина ждала, насмешливо глядя на них.
   "Знает!" - оформилось, наконец, в догадку сомнение Николая
  Петровича, и он остался стоять на месте. Никита же, смущённо
  взглянув на него, сказал:
   - Пойдём уж, Петрович, чего там - не на улице же стоять. Лес
  вон рядом, не ровён час...
   Николай Петрович, услышав его последние слова, заколебался
  ещё сильнее - теперь он стоял, раскачиваемый сомнениями, как оси-
  новый лист: и в лес идти страшно, и в дом этот боязно.
   Да и стыдно...
   Тут подал голос Женька:
   - Дядь Коль, я без тебя не пойду!
   И даже попытался выйти обратно на улицу, но был остановлен
  бабой Синой:
   - Мужики, вы что как дети малые? Чай не графья какие-ни-
  будь! Заходите без опасения, здесь вас никто не съест!
   "Нет, точно знает!" - снова колотнулось в мозгу у Николая
  Петровича, но теперь он всё ж таки сдвинулся с места и пошёл
  вслед за Женькой и Никитой, из двух зол, выбрав, наконец, меньшее.
   - Ну а ты чего? - обратилась баба Сина к маячившему где-то в
  тени Витьку. - Тебе особое приглашение надо?
   - Да я уж тут постою... - промямлил из своего теневого укры-
  тия Витёк. - Мне, это... Ну, в общем, я здесь подожду остальных!..
   - Вот ещё глупости! - не одобрила его решения баба Сина. -
  Давай заходи!
   - Нет, нет, я уж лучше тут... - всё сопротивлялся Витёк.
   - Что, неприятность какая с тобой произошла? - осведомилась
  баба Сина. - Тем более заходи! Я баньку истопила! Мы сегодня с
  поля, пыль смывали и воды горячей ещё полный котёл остался, всем
  хватит помыться. Парнишке-то точно надо, а тебе, я чувствую, осо-
  бо!
   Услышав эти её слова, Николай Петрович взглянул в сторону
  Женьки повнимательнее, и увидел у того на штанах обширное тёмное
  пятно, а о характере неприятности, приключившейся с Витьком, рас-
  сказал ему прилетевший с порывом озорного ветерка совершенно кон-
  кретный запах...
   В общем, всё, как и предсказывала зловредная лесная стару-
  шенция!
   - Вы, мужики, не стесняйтесь! - сказала баба Сина голосом, в
  котором на этот раз не было ни следа насмешки, а только добродуш-
  ное сочувствие. - В жизни оно всяко бывает! Так что вы без про-
  медления шуруйте в баню, я сейчас запру собак, да свет там вклю-
  чу. Баня у меня ладная, всем четверым места хватит. Ну а ежели
  понадобится состирнуть чего - там корыто в предбаннике имеется, и
  на полочке мыло стиральное.
   Тут Женька чего-то шепнул своему дяде на ушко, и Николай
  Петрович остановил уже повернувшуюся было уходить бабу Сину:
   - Хозяйка, а это... парню-то, ну и второму, само собой,
  после бани... ну, надеть там чего...
   - Штаны, что ль? Найдём и штаны. Парней у меня двое, оба
  рослые, крепкие, так что их штаны вам всяко подойдут - и парниш-
  ке, и второму мужичку. Да, чуть не забыла - мочалки и полотенца
  там на крючках висят, найдёте, коль глазами смотреть умеете!
   Она увела куда-то слегка сопротивлявшихся собак, потом, под-
  нявшись на крыльцо, нажала там выключатель, и мужики увидали, как
  над бревенчатым строением в другом конце двора зажёгся фонарь.
   - Ну, вот, путь вам обозначился, а свет внутри включите,
  как войдёте - выключателоь там слева на стене. Идите, идите, не
  стойте, я пока и на стол чего-нибудь соображу!
   - Да мы ведь ужинали уже... - робко возразил Николай Петро-
  вич.
   - Знаю я ваши ужины! - сказала баба Сина. - В поле оно в по-
  ле и есть, не то, что дома, за столом, как полагается. Так что
  все по местам - вы в баню, а я на кухню! И мойтесь от души, ник-
  то вас теперь никуда не гонит!
   Через некоторое время распаренные после бани мужики уже си-
  дели за столом на просторной кухне, изрядное место в которой за-
  нимала русская печь.
   В этом доме вообще было много простора - как и во дворе, как
  и в полях, его окружавших.
   Женька и Витёк сидели в выданных бабой Синой штанах - их
  собственные сушились во дворе, на бельевой верёвке.
   Каждый из непрошенных гостей получил по здоровенной тарелке
  вкуснейшей куриной лапши, а к лапше ещё имелить грибные пироги,
  свежие огурчики, глубокая глиняная миска со сметаной, нарезанная
  редиска, и даже графинчик с прозрачной жидкостью рубинового цве-
  та, которую уже попробовали все, в том числе и Женька - немного.
  Николай Петрович попытался поначалу чего-то там лепетнуть про су-
  хой закон, но баба Сина сказала: "Здесь я хозяйка! Да и не пере-
  живай, много не налью, а по стаканчику после баньки в самый раз
  будет - и полезно, и приятно!" "Мировая тётка!" - подумал Никита
  растроганно, размочив, наконец, этот злосчастный день, но отме-
  чая скорее благополучное спасение от ужасной гибели, чем начало
  работы.
   Но больше всего внимания баба Сина уделила Женьке, ухаживая
  за ним, как за собственным внуком.
   - Ты кушай, кушай, - говорила она ему. - Вон какой вымахал -
  тебе много надо! Ишь, дядька твой придумал - ребёнка работой му-
  чить, да голодом морить!
   "Я уже не ребёнок!" - хотел возразить Женька, но рот его был
  занят то лапшой, то пирогом, то сметаной, и он только смущённо
  пофыркивал, в точности как Зорька у себя в конюшне.
   - Ничего, потрудиться ему не помешает! - заявил Никита. - А
  то в городе ему только и работы, что в магазин один раз в день за
  хлебом сходить.
   - И не только за хлебом! - прожевав, возразил Женька. - Я
  ещё за молоком хожу, и за свет платить, и полы подметаю!
   - Да ты что? - как бы удивилась баба Сина, даже руками
  всплеснув одобрительно. - Молодец какой!
   Все рассмеялись, Женька покраснел.
   - Ай, и румяный какой, и пригожий! - похвалила его баба Си-
  на. - Вот ещё немного - и все девки твои будут!
   - Да они и так его! - сказал Никита. - Особенно одна, бе-
  ленькая такая, стройненькая...
   - Какая беленька!- встрепенулся Женька. - Что вы, дядь Ники-
  та, выдумываете!
   - А такая, очень простая - провожать ещё приходила, когда мы
  из города уезжали. Или она так, мимо шла?
   - Ну так это Светка, одноклассница просто! - сказал Женька,
  но покраснел ещё больше.
   Мужчины опять рассмеялись, и Никита хлопнул Женьку по плечу:
   - Ты не смущайся! Это дело такое, молодое! Я в твои годы
  вообще ни одной подходящей не упускал!
   - Ну ладно, ладно! - одёрнула его баба Сина. - Расхвастался
  тут!
   Вот так, в тёплой дружественной обстановке ужин и подошёл к
  концу, и почему-то никто из мужиков даже не заговорил о том,
  почему они здесь оказались, а баба Сина их не расспрашивала.
   Наконец она сказала:
   - Ну, мужики, спасибо, что не обидели, не побрезговали моей
  стряпнёй!
   - Вам спасибо! - загомонили мужики, а Женька сказал:
   - Так вкусно я никогда ещё не ел!
   - Была б корова да курочка, а сварит и дурочка! - ответила
  на это весьма, однако, польщённая баба Сина. - Тут еда простая,
  здоровая, полезная. Земля, она всегда прокормит. При земле в
  трудный час с голоду я не помру. Это ж не то, что вам, городским,
  на всё про всё деньги нужны - вот и приходится на любые работы
  соглашаться. В голове от этого, ясное дело, получается непорядок!
   И она посмотрела почему-то на Николая Петровича, который в
  ответ только тяжело вздохнул.
   - Не побрезговали ужином - не побрезгуйте и переночевать! -
  закончила она к большой радости Женьки, который чувствовал, что
  ещё немного - и он заснёт прямо за столом. - Мужикам я вон в той
  комнате на полу постелила, а малец пусть на кровать ложится, в
  перине понежится.
   И мужчины отправились на боковую.
   Все, кроме Николая Петровича. Ему, в течение ужина не проро-
  нившему ни слова, хотелось кое о чём спросить гостеприимную хо-
  зяйку наедине.
   Но он сидел, молчал, и никак не мог решиться задать свой
  вопрос.
   Ему помогла сама баба Сина, усевшись напротив него у вмиг
  прибранного ею стола.
   - Ты, Петрович, не робей! Если спросить чего хочешь - спра-
  шивай! (Они познакомились перед ужином).
   Николай Петрович прокашлялся.
   - Я вот о чём, Семёновна, спросить хочу... У вас, с этим
  вашим лесом, всё в порядке? По крайней мере, раньше всё в поряд-
  ке было? Никто не пошаливал?
   - Кто пошаливал-то? Разбойники что ль?
   - Да не то, чтобы разбойники, а, скажем, колдун какой-ни-
  будь или ведьма...
   Баба Сина, немного подумав, ответила ему так:
   - Я тебе, Петрович, вот что скажу: лес наш и вправду особен-
  ный. Есть у него своя воля, есть и жители тайные, не каждому они
  показываются, а если показываются, то по-разному. А кое-кому и не
  показываются, а показывают - вот как вам!
   Николай Петрович, вспомнив, что именно им показали, вздрог-
  нул.
   Баба Сина продолжала:
   - Ну не хочет лес забор этот вокруг себя терпеть, поэтому и
  сделал вам предупреждение, а через вас и Сидорову вашему.
   Николай Петрович сидел и молчал, не зная, верить или не ве-
  рить её словам.
   - Не веришь мне? - угадала его мысли баба Сина. - А вот ут-
  ром пойди и попытайся опять работой своей заняться! Только уж
  парня у меня оставь. Он хоть и большой вырос, а всё ж таки малой,
  ещё повреждение какое будет у него в голове.
   - И что ж нам теперь делать? - помолчав и подумав ещё нем-
  ного, спросил Николай Петрович бабу Сину.
   - А то и делайте, что я вам уже советовала - за деньги
  эти... подзаборные... не хватайтесь, езжайте себе домой, да дру-
  гую какую-нибудь работу ищите, пока лето не прошло. Ты мужик
  толковый, умелый, без работы не останешься. Да и возраст твой уже
  подходящий, чтобы в деле да в людях разбираться! Не всё то золо-
  то, знаешь, что блестит, не всякая работа годится для того, что-
  бы за неё браться!
   Николай Петрович только в голове почесал, услышав такой от-
  вет, и, уже улёгшись в приготовленную постель, долго не мог зас-
  нуть. Усталость, тем не менее, своё взяла.
   Спали все четверо крепко, и проснулись только в десятом ча-
  су дня, когда Николай и Пётр уехали снова в поле.
   Баба Сина позвала их завтракать, и, выйдя к столу, они уви-
  дели, что завтракать им придётся в обществе не только бабы Сины,
  а ещё и одной персоны, лет шести от роду, с большими ярко-голубы-
  ми глазами, загорелым лицом, облупленым носом и довольно корот-
  кой для девочки причёской - видимо, для удобства.
   - Внучка моя, Настя, - представила персону баба Сина. - Да
  вы ведь вроде уже и знакомы?
   - Ещё как! - сказала Настя. - Эти дяденьки меня и прогоняли!
   - Да мы ведь не со зла, - смутился Николай Петрович. - Техни-
  ка у нас там, плиты бетонные, вдруг заденет случайно...
   - Не оправдывайтесь, не оправдывайтесь! - обвиняющим голо-
  сом звонко произнесла Настя. - Прогоняли! Меня прогоняли, а сами
  вчера к нам прибежали! Так вам и надо!
   - Да уж... - вздохнул Никита.
   - Настя! - с неудовольствием покачала баба Сина головой. -
  Ты лучше язычок свой маленький да остренький придержи! Допивай
  вон компот, да отправляйся.
   Настя, не заставляя себя уговаривать, быстренько последова-
  ла совету бабушки, но глазами из-за краёв эмалированной кружки
  стреляла в сторону гостей так, что свои глаза они от тарелок по-
  дымать не осмеливались.
   Поставив пустую кружку на стол и погладив свой вздувшийся
  под футболкой животик - как видно, был достигнут очередной ре-
  корд - Настя заявила:
   - Я пойду цыплят кормить! А потом в лес!
   - А и пойди, пойди! - поддержала её бабушка. - Там на веран-
  де пшено, найдёшь?
   - Найду! - крикнула Настя, убегая.
   - Одну пускаете в лес? - спросил Никита. - Не боитесь? Вруг
  кто-нибудь обидит?
   - Лес ей первый друг и защитник, там ей ни зверь, ни лихой
  человек не страшны! - ответила баба Сина. - Я бы глянула на того,
  кто её в лесу обидеть посмел бы!
   - Да уж... - сказал опять к чему-то Никита.
   - И ведь душа у неё детская, чистая, - добавила ещё баба Си-
  на. - Что у той белки. А лесу каждая малая зверушка мила, что бе-
  лочка, что девочка!
   - Да вы ешьте, ешьте! - увидев, что мужики не едят, а сидят,
  чем-то смущённые, сказала она. - Борщ свежий, добрый. Или не
  вкусно?
   - Классный борщ! - поторопился ответить Женька, и все сог-
  ласно закивали головами.
   А Женька опять повторил своё вчерашнее наблюдение:
   - Вы вообще классно готовите!
   - Нравится? - разулыбалась баба Сина. - А ты приезжай в гос-
  ти из своего города, недели через две. Вареньем свежим угощу. Ва-
  ренье у меня вкусное, душистое, и малиновое, и ежевичное, и брус-
  ничное, всякое!
   - Приезжать? - переспросил Женька, наморщив лоб от усилия
  что-то понять. - Мы что, дядя Коля, уезжаем? Не будем забор
  строить?
   Остальные двое тоже уставились на Николая Петровича, поза-
  быв о своих тарелках.
   Николай Петрович ничего не ответил, с преувеличенным стара-
  нием работая ложкой.
   Остаток завтрака прошёл в молчании.
   Провожая их у ворот, баба Сина спросила его:
   - Малого, значит, не оставляешь?
   Николай Петрович молчал, переминаясь с ноги на ногу, а
  Женька, метнув в его лицо взгляд и что-то такое в нём увидев, не
  решился высказывать какие-то соображения по поводу бабы Сининого
  странного вопроса.
   - Ну смотри, помни мои слова! - с такой суровостью напут-
  ствовала Николая Петровича баба Сина, что Женька даже поёжился -
  оказывается, эта добрая бабушка умеет быть и такой!
   Самый короткий путь к их вагончику лежал, конечно, через
  лес, по хорошо наезженной телегами и машинами дороге, но подошли
  мужики к лесу и чувствуют - не войти им под его зелёную крышу.
   Вроде бы и день стоял яркий, солнечный, и в лесу этом трек-
  лятом не осталось ни капли ночного ужаса, но вот чудились им
  опять в его глубине глаза горящие да гробы скрипящие.
   Пересилили себя, вошли - как ни как, в обход идти далекова-
  то.
   И только вошли - враз всё изменилось! Солнце внезапно, как
  вчера звёзды, померкло, птицы закричали пронзительно и тревожно,
  белки застрекотали возмущённо, в верхушках деревьев загудел-за-
  бился ветер, сами деревья закачались-задвигались опять как живые,
  угрожающе протягивая к ним ветви, а где-то вдалеке, в глубине ле-
  са вновь раздались пугающие звуки: и "стук-бряк", и "шшш-пок", и
  "скрррип-клик-клик"!
   А они-то надеялись - ночное наваждение в ночи и осталось!
   Ан нет!
   Они и выскочили из лесу, как ошпаренные!
   Никита сказал:
   - Пойдём, Петрович, лучше кругом, так надёжнее будет!
   И пошли они обратно к своему вагончику тем же путём, каким
  ночью примчались к дому бабы Сины...
   На этот раз шли они около полутора часов, тогда как прошед-
  шей ночью преодолели его за считанные минуты.
   Да уж, как сказал бы Никита!
   Честно говоря, они и не торопились - что-то не было настрое-
  ния браться сегодня за работу: если вчера с каждой новой выстав-
  ленной бетонной плитой перед их мысленным взором возникала увели-
  чивающаяся пачка денежных купюр, то сегодня, когда они пытались
  разбудить в себе любовь к заборостроению этой же самой великолеп-
  ной картиной, перед их взором возникала не она, а какая-то, изви-
  ните, харя, с похотливыми маленькими глазками, с чёрными гнилыми
  зубами, меж которых застряло расползающееся мёртвое мясо, а ча-
  рующий шелест денег перекрывался мерзким скрипом гробовых колёс и
  смрадным дыханием зверя-убийцы...
   Фу, гадость какая!
   В общем, можно сказать, что они даже и не шли к забору, а
  как бы гуляли, отнюдь не горя желанием поскорее его увидеть.
   Но вот наступил момент, когда они, несмотря на все старания,
  к нему в конце концов пришли.
   Здесь всё было так, как и оставалось в минуту роко-
  вую - вот вам вагончик, вот вам печурка у него с стоящими на ней
  кастрюлей и чайником, вот вам табуреточки у печурки, и бетономе-
  шалка, и плиты, и траншейка под фундаментные "стаканы", которую
  следует продолжить.
   Вперёд, мужики, за работу!
   Но мужики не торопились почему-то взяться кто за рычаги, а
  кто и за лопаты - напротив, не зная, как бы ещё оттянуть момент
  начала работы, они сели на эти самые табуреточки и закурили.
   Женька, хоть и не курил, подсел поближе к Николаю Петровичу.
  Что-то ему опять было нехорошо.
   В сторону леса он вообще старался не смотреть.
   Глянувший на него Витёк заметил, что, по всем признакам,
  Женьке опять хочется натянуть свою рабочую куртку себе на голову,
  но он стесняется - не ночь всё-таки.
   Но Витёк не решился поддеть Женьку каким-нибудь остроумным
  высказыванием - куда уж тут поддевать, когда сам...
   Ну да ладно.
   Покурили.
   Помолчали.
   Ещё покурили.
   Потом ещё.
   Потом Никита полез в карман за новой сигаретой, но его оста-
  новил Николай Петровичы:
   - Ладно, Никита, не порть лишний раз здоровье.
   - Что, начнём работать? - спросил Никита.
   - Нет, будем манатки собирать, - ответил Николай Петрович
  и, оглядев притихших товарищей спросил: - Или будут какие другие
  предложения?
   Никита почесал в затылке:
   - Что-то ты круто берёшь, бригадир... Такие бабки потеряем!
  Может днём будем работать, как работали, а ночевать будем в го-
  род на кране ездить?
   - Действительно, Петрович, - встрял в разговор Витёк. - Мы
  же все понимаем - привиделось нам вчера. Так это ночью, днём-то
  может никаких видений и не будет?
   Витёк так говорил, словно позабыв о том, как менее двух ча-
  сов назад они не смогли почему-то войти в лес.
   Да нет, ничего он не забыл - ему просто неудобно было за то,
  что с ним произошло ночью, вот он и пытался реабилитировать себя
  в глазах остальных.
   Николай Петрович усмехнулся:
   - Днём, говоришь, можно работать? А ты попробуй!
   - Попробовать? - не понял Витёк.
   - Ну, возьми вон лопату, да иди, хоть в куче песка поковы-
  ряйся, вроде как работаешь, а мы тут пока посидим, посмотрим! И
  он посмотрит!
   - Кто посмотрит? - спросил Витёк.
   - А тот, кто в лесу сидит, да привидения эти насылает! - от-
  ветил Николай Петрович.
   Тут Витёк как-то подозрительно посмотрел на своего бригади-
  ра - мол, не шутит ли он, не тронулся ли случайно после вчерашне-
  го? Но Николай Петрович был серьёзен, и на сумасшедшего отнюдь
  не походил.
   Витёк заколебался. Такое простое действие, как работа лопа-
  той неожиданно представилось ему занятием очень рискованным и да-
  же смертельно опасным, вроде скалолазанья.
   А может и опаснее.
   Но уж очень хотелось ему смыть со своей репутации вчерашнее
  позорное пятно...
   Поэтому он и не решился отступить.
   Да и чего бояться-то? День в самом разгаре, на небе ни об-
  лачка, всю округу заливает яркое солнце, а уж при нём-то, как на-
  деялся Витёк, ведьмы и вампиры не смеют нападать на простых смер-
  тных.
   И он бодро взял лопату, направился к куче песка, и даже ус-
  пел вонзить лопату в него.
   Дальше произошло следующее:
   С точки зрения Николая Петровича, Никиты и Женьки, уже опять
  успевшего подтянуть коленки к груди, Витёк, набравший в лопату
  песка, вдруг бросил её, и завертелся на месте, почему-то колотя
  себя левой рукой по правому плечу, как будто пытаясь смахнуть ка-
  кое-то насекомое, и оря при этом дурным голосом что-то вроде:
  "Уйди, не дамся, уйди, зараза, уйди!"
   Но "зараза", видимо, уходить не желала, и Витёк колотил ру-
  кой всё яростнее, уже не вертясь на месте, будто волчок, а только
  дёргаясь, будто кукла-марионетка.
   Наблюдать это непреднамеренно устроенное представление со
  стороны было одновременно и жутко и забавно - Женька никогда не
  видел, чтобы руки и ноги человека двигались так, словно у них
  вообще нету суставов - будь здесь какой-нибудь цирковой режиссёр,
  он бы здорово поспорил со вчерашним тренером по лёгкой атлетике
  из-за Витька, потому что в его движениях появилась какая-то со-
  вершенно неожиданная и завораживающая артистическая пластика.
   Выступи Витёк с подобным представление в цирке - люди бы по-
  следние деньги отдали, чтоб только на него посмотреть!
   Никита же, сказав: "Во даёт!" так и остался сидеть с откры-
  тым от удивления ртом. Туда даже залетела пролетавшая мимо по
  своим делам оса, но, не найдя в нём ничего интересного, кроме ды-
  рявых зубов и не причинив Никите никаких повреждений, вылетела
  обратно, недовольно жужжа.
   А Николай Петрович, пробормотав: "Ну вот, те, бабушка...",
  глубоко вздохнул, отвернулся и не стал смотреть, хоть в этот раз
  денег за смотрение можно было и не платить.
   И никто из троих в течение всех мучений Витька не сделал да-
  же и попытки броситься ему на помощь.
   Бессердечные какие, не правда ли?
   А ещё товарищи называются!
   С точки зрения Витька всё выглядело несколько иначе: чуть
  только он подошёл с лопатой к куче песка, как что-то произошло со
  временем: оно вдруг стало тяжёлым, как сам этот песок, и таким
  тягучим, что он почувствовал его скольжение вокруг и внутри себя.
  Он даже, кажется, сумел увидеть те мельчайшие частицы, из кото-
  рых оно состоит, и которых не видит никто и никогда, измеряя вре-
  мя только потом, когда оно уже прошло, и сложилось в минуты, ча-
  сы и дни.
   Поэтому для него всё происходило медленно.
   Медленно кто-то большой и страшный накрыл солнце чёрным кол-
  паком, и оно погасло.
   Но ни звёзд, ни луны в этой кромешной черноте не возникло, а
  в некотором отдалении от Витька медленно возникли странные зелё-
  ные двоеточия.
   Они медленно приблизились, и Витёк с невыносимым ужасом,
  вдвойне невыносимым от того, что душу его он сжимал своими ледя-
  ными пальцами медленно, увидел, что это глаза того вчерашнего
  жуткого зверя и его братьев и сестёр, а, может быть, просто соб-
  ратьев по ихней стае.
   И его ужас ещё более усилился - ровно во столько раз, во
  сколько стало больше зверей.
   Медленно усилился, медленно!
   Правда, сразу есть Витька они не стали - их, всё ж таки, бы-
  ло много, а он один, и им, естетствено, нужно было сперва как-то
  его поделить.
   В условиях медленно текущего времени с этим делом можно бы-
  ло не спешить, и они неторопливо расселись вокруг него, высунув
  языки и обнажив клыки.
   Впрочем, скорее всего, они вообще не собирались его есть,
  лишь сопровождая ту, для которой он предназначался, потому что у
  себя на правом плече Витёк почувствовал чью-то руку, и, повернув
  голову - медленно, конечно, повернув, ведь и мышцы его теперь
  могли действовать только медленно - в слабом свете горящих звер-
  ских глаз увидел омерзительные, распухшие в суставах и с длинны-
  ми грязными ногтями старушечьи пальцы.
   То была, само собой, престарелая любительница трупов.
   Правда, Витёк ещё не был трупом, но и с этим проблем не бы-
  ло - в другой руке старуха держала небольшой такой топорик с
  удобной ручкой.
   Небольшой, но Витьку бы хватило.
   Старуха, глумливо ощерившись огрызками зубов, уже заносила
  топорик над его головой, цепко держа его за плечо, но тут Витёк
  начал сопротивляться, пытаясь стряхнуть её пальцы-клещи со свое-
  го плеча, одновременно уворачиваясь от занесённого топорика.
   Делать это было очень трудно - воздух тоже стал вязким, как
  сироп, и руки через него приходилось протаскивать с большим уси-
  лием.
   Борьба Витька со старухой происходила целую вечность, он,
  изгибаясь то в ту, то в другую сторону, бил рукой по старушечьим
  пальцам, но сбросить их всё никак не удавалось, и не удавалось
  увернуться от топора - вот-вот он должен был уже вонзиться ему в
  шею, но тут Витёк, ослабев, упал на четвереньки, и из последних
  сил пополз куда глаза глядят, лишь бы уползти от этого медленно-
  го ужаса.
   Только так ему удалось освободиться от страшных пальцев.
   Он полз, полз, полз, напрягая свинцовые руки и ноги, и пе-
  рестал ползти только тогда, когда его голова упёрлась во что-то
  твёрдое.
   "Это ж я в ногу кого-то из этих зверюг упёрся!" - дошло до
  Витька, и он зажмурился, понимая, что сейчас страшные зубы отку-
  сят его голову и схрупают, даже ни с кем не делясь, но инстин-
  ктивно протянул руку, пытаясь ощупать это твёрдое, в ожидании
  ощутить под пальцами звериную шерсть, но ощутил только плотную
  ткань рабочих штанов.
   Тут он догадался открыть глаза и на мгновение опять их
  прикрыл от яркого света, потому что вокруг снова царило солнце, а
  старуха и звери исчезли, словно их и не было.
   Впрочем, почему - "словно"? Их и в самом деле не было!
   - Ты ногу-то отпусти! - дружелюбно сказал Витьку Никита. -
  Чего вцепился-то?
   Витёк последовал его совету и снова встал на две точки опо-
  ры, пытаясь незаметно для окружающих лёгким пошевеливанием яго-
  диц определить, не случилось ли с ним опять чего-нибудь вроде
  вчерашнего? На этот раз, к счастью, такого не случилось... Он
  слегка воспрял духом, и, кашлянув, попытался сделать вид, что ни-
  чего особенного только что не произошло, и что это не он минуту
  назад ползал на четвереньках и даже обыкновенную ногу в растоп-
  танном кирзовом сапоге принял за звериную лапу.
   - Так это было опять видение! - произнёс он и чуть было не
  добавил: "Ну я же говорил!", но, взглянув в лицо Николаю Петрови-
  ча, понял, что говорить этого не следует, что следует замолчать и
  скромно отойти в сторонку.
   А Николай Петрович, произнеся опять своё "М-да!", спросил у
  всех присутствующих:
   - Ну, теперь вроде всё ясно? Или ты, Никита, желаешь повто-
  рить эксперимент?
   - Не, я лучше посижу!- ответил Никита.
   - Так что, мужики, денег этих нам не взять. - подытожил Ни-
  колай Петрович. - Не даст он нам. (Никто теперь не стал уточ-
  нять, кто такой этот "он"). А в таком разе сидеть здесь нечего,
  Собираем манатки и мотаем в город. Есть у меня на примете один
  мужичок, дом себе строит, и работы у него ещё полно. Деньги там,
  конечно, не те, что здесь, но - деньги, нормальные деньги, не
  дурные.
   Тут Никита с удивлением посмотрел на Николая Петрови-
  ча - всем было известно, что Николай Петрович умеет работать
  очень даже хорошо, но и работу свою высоко ценит, и деньги любит.
  И вообще, для него хорошей работой была та, за которую больше
  платили.
   А тут вдруг назвал обещанные им деньги "дурными"! Странно,
  очень странно!
   - А, это, Петрович... - заговорил Никита, отчего-то нереши-
  тельным голосом. - С авансом-то чего делать будем?
   - Аванс вернуть придётся! - жёстко ответил ему Николай Пет-
  рович.
   - Может, хоть не весь? День-то всё-таки проработали...
   - Ты, Никита, прям точно будто перед смертью не надышишься!
  - уже раздражённо сказал ему Николай Петрович. - Аванс полностью
  вернём, и точка! Из-за копеек я ещё никогда не марался.
   Никита глубоко вздохнул, и лицо его приобрело чрезвычайно
  смущённое выражение, он словно хотел ещё что-то сказать, но ни-
  как не мог решиться.
   Николай Петрович, собственно, уже догадался о причинах Ни-
  китиного смущения, но ждал.
   Никита поёрзал на своей табуреточке, почесал в затылке, пос-
  мотрел в небо, ещё раз вздохнул, в этот раз уже как-то даже тра-
  гически, и, не смея поднять глаз на Николая Петровича, пробормо-
  тал:
   - А я свой аванс уже того.. истратил...
   - И куда ж ты его истратил? За субботу с воскресеньем? - Со
  значением спросил Никиту Николай Петрович. - Поди, продуктов до-
  мой закупил? Или пацанёнку своему обновку справил? Или жену
  платьем новым порадовал? А, Никита?
   Никита опять вздохнул, да так глубоко, словно у него были не
  лёгкие, а котёл низкого давления, Николай Петрович даже заслушал-
  ся шумом, с которым в него всасывался воздух.
   - Ты, Никита, не вздыхай так глубоко, а то ещё лопнешь, не с
  кого долги будет получить! - сказал Николай Петрович.
   - Какие долги? - испуганно спросил Никита. - Я никому не
  должен!
   - Ну так будешь должен! - успокоил его Николай Петрович. -
  Ты ведь аванс свой не истратил, а пропил! Ведь пропил же, Никита?
  С дружками со своими! И как только успел?
   Никита в ответ только вздохнул.
   - Ну а раз пропил, нам тебе занимать придётся! До первой по-
  лучки на новой работе! Вот тебе и долги!
   Тут раздался голос Витька:
   - Аванс-то мы вернём, а вот как с Сидоровым быть? Я так слы-
  шал, что он не любит, когда нарушают договорённости! Он мужик с
  деньгами, и возможности у него не те, что у нас! Захочет - в по-
  рошок сотрёт! Он, между прочим, сегодня к обеду приехать обещал.
   - А ты не растирайся! - огрызнулся на это Николай Петрович.
  - Ишь ты, "в порошок"! Меня многие пытались стереть, да ни у ко-
  го пока не вышло!
   И закончил:
   - С Сидоровым я сам буду разговаривать! Я с ним стрелки на-
  водил, мне и разводить.
   - А нам что делать? - спросил Никита.
   - А вот сейчас сядете на кран, да и поедете домой. И сидите
  дома, пока я тут не закончу! Тебя, Евгений, это особенно касается!
   - Может, нам лучше остаться? - спросил Никита. - Вдруг Сидо-
  рову уж очень наш отказ не понравится. Прикажет своему мордоворо-
  ту чего-нибудь с тобой сделать...
   - Езжайте уж! - ответил Николай Петрович. - Ничего он прика-
  зывать не будет. Сидоров хоть и мёртвая душа, да не дурак.
   И мужики, забрав свои немудрёные пожитки, уехали на автокра-
  не обратно в город.
   А Николай Петрович, после того, как они уехали, долго сидел,
  пристально глядя в сторону леса, как будто пытаясь разглядеть там
  что-то ещё, кроме деревьев и кустов, но ничего почему-то не раз-
  глядел. Он ведь был не баба Сина.
   Но сразу после того, как его товарищи уехали, он почувство-
  вал, что настроение леса очень изменилось в лучшую сторону, слов-
  но рассеялся какой-то мрачный туман, его окружавший, и с его
  зелёного лица сошло хмурое выражение.
   Теперь он раскачивал стволами деревьев и махал их ветвями не
  сурово, а приветливо, посылая Николаю Петровичу ясный сигнал о
  том, что он, как и всякий доброжелательный путник, может войти и
  вдохнуть свежего прохладного воздуха и даже угоститься лесными
  дарами, вроде грибов или ягод.
   - Что, радуешься? - сказал лесу Николай Петрович. - Добился
  своего? Эх, такие деньги потеряны!
   В лесу что-то предупреждающе прошумело.
   - Ладно, ладно, молчу! - махнул на него рукой Николай Петро-
  вич и почему-то улыбнулся.
   Николай Петрович не любил бездельничать, поэтому часы ожида-
  ния тянулись для него очень медленно. Он занёс табуретки, посуду
  и лопаты с вёдрами в вагончик, а больше делать было и нечего.
  Пойти же прогуляться в как будто бы ставший опять гостеприимным
  лес он не решился - не хотел пропустить приезда господина Сидоро-
  ва.
   И вот уже ближе к двум часам дня, на ведущей к лесу
  просёлочной дороге показался мощный Сидоровский джип. Он нёсся к
  вагончику на огромной скорости, поднимая за собой клубы пыли, и
  подлетая на подъёмах, словно торопясь быстрее пройти очередной
  участок международного ралли.
   Николай Петрович только головой покачал. Видно, за рулём
  опять сидит лучший Сидоровский водитель, и, по совместительству,
  телохранитель, то бишь, "мордоворот" - стодевяностодвухсанти-
  метровый верзила Юрчик. Его гордое княжеское имя превратилось в
  эту несколько снисходительную кличку по причине лёгкого и почти
  незаметного посторонним недоразвития Юрочкиного ума. Зато при
  всяком удобном случае он демонстрировал Сидорову свою предан-
  ность и готовность сломать любую занесённую над шефом руку - на
  это его ума хватало вполне, ведь Сидоров был Юрчику нужнее, чем
  он ему. И не потому только, что давал ему работу - громилы вроде
  Юрчика никогда без дела не останутся, а потому, что за спиной Си-
  дорова Юрчик скрывался от большого денежного долга - в прошлом
  году он проиграл в карты очень приличиную сумму. Иногда ему напо-
  минали о долге, и напоминали очень настоятельно, но трогать боя-
  лись - все знали, что Сидоров своих людей в обиду не даёт из
  принципа, и что Юрчика он особенно ценит как действительно вели-
  колепного водителя.
   Джип подлетел к вагончику с шиком и остановился как вкопан-
  ный буквально в двух метрах от неколебимо стоявшего Николая Пет-
  ровича.
   Первым из джипа вышел очень довольный собой Юрчик, в яркой
  рубашке с короткими рукавами и бермудах - в этом наряде он смот-
  релся очень забавно, как балбес-переросток.
   Которым он, впрочем, и являлся.
   Затем появился господин Сидоров, в лёгких брюках и рубашке
  тоже с короткими рукавами, но гораздо более спокойной расцветки.
   Настроение Сидорова, в отличие от настроения Юрчика, было
  непонятно Николаю Петровичу, и не только из-за того, что на его
  лице были неизменные дымчатые очки - на протяжении последнего го-
  да оно было непонятно всем окружающим, и в первую очередь самому
  Сидорову.
   Господин Сидоров поднял лицо к небу, затем перевёл на уже
  выставленные плиты забора, и только потом обратил его к Николаю
  Петровичу.
   - Здравствуйте... - обронил Сидоров равнодушно.
   - Приветствую... - отозвался Николай Петрович.
   - Начало, я вижу, есть... - безжизненно сказал Сидоров. -
  Почему не продолжаете? Вы должны успеть к установленному сроку,
  если хотите получить аккордные...
   Холодом веяло от Сидорова. Странное дело, но вдруг при зву-
  ке его голоса Николаю Петровичу на миг примерещилось нечто в ду-
  хе кошмаров прошедшей ночи.
   Он даже головой потряс, чтоб стряхнуть с себя наваждение, и
  стряхнул, но как-то не совсем.
   "Что за ерунда?" - подумал Николай Петрович, чувствуя, вдо-
  бавок, какую-то неожиданную для себя неувереность, но тут же из-
  гнал её из своей души прочь, и, кашлянув, заявил Сидорову:
   - Мы решили это... расторгнуть наш договор. То есть забор мы
  строить не будем. Мужиков своих я уже отправил в город. Аванс мы
  вернём, конечно...
   Тут жизнерадостное выражение на лице Юрчика сменилось укро-
  жающей гримасой, и он сказал, сделав шаг в сторону Николая Петро-
  вича:
   - Ты чё, мужик, офигел совсем? Ты соображаешь, с кем гово-
  ришь?!
   - Юрчик. - пустым голосом произнёс Сидоров, и Юрчик, внезап-
  но уменьшившись в росте, немедленно затух, и сделал обратно уже
  не один шаг, а два, потому как в Сидоровской пустоте было что-то
  очень для него опасное.
   Повисло молчание. Сидоров, кажется, думал. Николай Петрович
  ждал.
   - Почему? - спросил наконец Сидоров.
   - Не даёт он нам, - пояснил Николай Петровиыч.
   - Кто? - был вопрос.
   - Лес. - коротко ответил Николай Петрович.
   Сидоров опять немного помолчал, глядя себе под ноги, потом
  спросил:
   - Каким образом?
   - Кошмары насылает! - прямо ответил Николай Петрович.
   Юрчик фыркнул, стоя у дверей джипа, но Сидоров, лишь только
  обозначив намерение повернуть голову в его сторону, ещё немного
  уменьшил его рост.
   А фырканье перешло в писк.
   - Какого рода кошмары? - поинтересовался Сидоров.
   - Гробы, звери клыкастые, смерть с косой, ещё старуха ка-
  кая-то, мертвечину ела, - добросовестно перечислил Николай Петро-
  вич.
   - Интересно. - констатировал Сидоров, и теперь в его голосе
  и вправду появился первый намёк на интерес.
   - Ночью? - спросил он.
   - Днём тоже.
   - Интересно. - повторил ещё раз Сидоров. - Первый раз за
  несколько лет я слышу подобную оригинальную причину отказа от ра-
  боты. От очень хорошо оплачиваемой работы. Я должен вам верить?
   Николай Петрович насупился.
   - Племянника я с собой взял, шестнадцать ему. Вымахал - будь
  здоров! Не меньше этого вашего будет со временем. - Николай Пет-
  рович махнул рукой в сторону Юрчика. - Парень не из пугливых. А
  ночью штаны с перепугу обмочил, что тебе малец. Мне врать не к
  чему - я ещё никогда от работы просто так не отказывался.
   Про то, что переночевали они в доме у бабы Сины, и про свой
  важный разговор с нею Николай Петрович Сидорову не рассказал.
  Что-то ему подсказывало, что не стоит этого делать.
   - Ну и что это такое, по-вашему? Экстрасенс? Гипнотизёр?
   - Нет, не гипнотизёр. Я же говорю - сам лес.
   - Лес. - холодно констатировал Сидоров, и на некоторое вре-
  мя даже обратил свои скрытые за очками глаза в сторону леса.
   И опять наступило молчание, длившееся на этот раз довольно
  долго.
   Наконец, Сидоров, придя к какому-то решению, прервал молча-
  ние:
   - Так. Хорошо. Сегодня проверю лично. Юрчик!
   Юрчик немедленно оказался подле шефа.
   - Сегодняшнюю ночь мы с тобой проведём здесь.
   - Как здесь?! - опешил Юрчик. - Я же говорил вам про...
  это... ну...
   - "Это", - сказал ему Сидоров, - перенесёшь на другое время!
  Повторить?
   И он мертвенно сверкнул на Юрчика очками.
   - Нет, не надо! - быстро сказал Юрчик, а Николаю Петровичу
  показалось, что представший вдруг не в пёстром летнем костюме и
  сланцах, а в каком-то чёрном мундире с серебряными погонами и на-
  чищенных сапогах он на самом деле сказал: "Яволь, майн фюрер!" и
  пристукнул каблуками.
   "Да ну что же это такое!" - уже простонал про себя Николай
  Петрович. - "В гробу я видел этот забор!"
   - Вы. - сказал Сидоров, поворачивая свои дымчатые очки к не-
  му. - на сегодня свободны. Согласен. Завтра жду у себя в конторе
  к девяти тридцати.
   - Ладно. Буду. - хмуро ответил Николай Петрович.
   - Юрчик. Едем. - скомандовал Сидоров Юрчику, тот засуетился,
  открывая перед шефом дверцу джипа, Сидоров равнодушно сел, Юрчик
  радостно прыгнул на своё место, и через минуту джип уже исчез за
  клубами пыли.
   Доехать вместе с ними Сидоров Николаю Петровичу не предложил.
   Но Николай Петрович на это и не надеялся.
   Он, лишь пробормотав про себя: "Фу ты, ну ты!", пошёл нето-
  ропливо всё той же просёлочной дорогой по направлению к главной
  трассе.
   Длиный июльский день уже кончался, когда к покинутому брига-
  дой Николая Петровича вагончику вновь подъехал всё тот же Сидо-
  ровский джип, с Юрчиком за рулём. Настроение Юрчика было неваж-
  ным - он предпочёл бы эту ночь всё-таки провести в каком-нибудь
  другом, более весёлом местечке. В ночном клубе, например, или в
  баре.
   Настроение же Сидорова было даже несколько приподнятым -
  впервые за последние несколько лет ночью он оказался в лесу, точ-
  нее, возле леса, и здесь ему, как ни странно, нравилось гораздо
  больше, чем в том самом клубе, куда так стремился весь организм
  Юрчика.
   Как видно, лес-таки запал ему в... ну, не в душу, а в то
  место, где она находится у других людей, намного сильнее, чем он
  сам себе представлял. И та непроницаемая и прочная оболочка, за
  которой, возможно, и скрывалась Сидоровская душа, сейчас как-то
  странно натянулась, словно готова была лопнуть - в некоторых мес-
  тах.
   А в голове Сидорова неизвестно из-за чего вдруг забрезжили
  какие-то далёкие воспоминания, воспоминания о том времени, когда
  он и видел, и слышал совсем не так, как теперь - Дмитрий Михайло-
  вич вдруг увидел себя мальчиком лет двенадцати, в окружении та-
  ких же мальчиков и девочек, а рядом были большие палатки, и лес,
  и горы на горизонте. И все эти весёлые девочки и мальчики о
  чём-то говорили, и смеялись, и отдыхали после какого-то трудного
  перехода, и что-то ели очень вкусное из котелков, пахнущее дымом
  и свежестью одновременно, а горы смотрели на них с любовью, и то-
  же вроде бы пытались о чём-то с ними заговорить, и даже, кажется,
  заговорили, но вот о чём - Сидоров нынешний никак не мог вспом-
  нить, как ни старался, как ни хмурил брови за дымчатыми своими
  очками (да, даже ночью он их не снимал).
   Они сидели в машине час, другой, Юрчик хотел было включить
  приёмник, или хотя бы магнитофон, но Сидоров отрицательным пока-
  чиванием головы запретил ему это делать.
   Ночь, сменив тем временем мягкие сумерки, сгустилось совер-
  шенно, взошла яркая луна - всё ещё продолжалось полнолуние - и в
  её свете лес отнюдь не казался враждебным, а, скорее величествен-
  ным и немного нереальным, словно он пришёл сюда из сказки.
   Да ведь так оно и было, только Сидоров об этом не знал.
   Он уже устал от тщетных попыток вспомнить то, что почувство-
  вал когда-то среди тех высоких гор, он вспомнил только, что это
  было какое-то особое...
   Ощущение?
   Желание?
   Или что-то ещё?
   И решил он разложить своё кресло - раз уж вспомнить
  не удаётся, и ничего вообще не происходит, лучше поспать, вдыхая
  свежий воздух, проникающий в салон автомобиля сквозь специально
  приспущенное боковое стекло. Тем более, что ни комары, ни кошма-
  ры им пока не докучали. "Видения? Наваждения? Ну-ну!" - ещё поду-
  мал Сидоров, опуская правую руку вниз, чтобы нажать на рычаг
  управления креслом, как вдруг услышал Зов.
   Зов исходил из леса, и, проникнув в салон вместе с лёгким
  ветерком, почти мгновенно стал настолько сильным, что Сидоров за-
  был про своё намерение разложить кресло, и, не медля ни минуты,
  вышел из машины.
   За ним, как привязанный, вышел и Юрчик, всё время помнивший
  о своих обязанностях телохранителя дражайшего шефа.
   Хоть было совсем и не холодно, Юрчик поёживался - видимо, для
  профилактики.
   А Сидорова так потянуло к лесу, что он сделал к нему нес-
  колько шагов, но затем почему-то остановился.
   И Юрчик увидел нечто, настолько его поразившее, что на неко-
  торое время он даже забыл о необходимости поёживаться: Сидоров
  снял свои очки!
   На его памяти это происходило впервые.
   "Чего это он?" - взглянул Юрчик на Сидорова с недоумением и
  даже опаской: кто его знает, что может означать этот жест, вдруг
  он означает что-то лично для Юрчика очень нехорошее?
   Но ничего для себя нехорошего в лице Сидорова Юрчик не заме-
  тил - он заметил только, что неприкрытый очками взгляд его шефа
  устремлён в сторону леса с каким-то странным ожиданием.
   "Ни фига себе!" - подумал Юрчик, и проследив за направле-
  нием взгляда шефа, увидел только тёмную громаду леса, и больше
  ничего.
   Он вздохнул - начальству виднее! На то оно и начальство,
  чтобы смотреть дальше подчинённых, и видеть нечто там, где неис-
  кушённый подчинённый, действительно, не видит ни фига.
   Но, едва выдохнув воздух, Юрчик наконец-то увидел то нехоро-
  шее, чего так опасался, но исходило оно не от Сидорова, а от
  кое-кого другого.
   Увидел, и, с криками: "Саня! Я всё отдам! Честное благород-
  ное! Вот гадом буду! Ай! Ой! Не надо в меня стрелять из грана-
  томёта!", кинулся, забыв про шефа, к джипу, сел за руль, рванул с
  места на первой космической, и через минуту был уже далеко-дале-
  ко от страшного места.
   Но Сидоров, словно и не заметив внезапного уезда неверного
  телохранителя, всё смотрел, не отрываясь, в лицо леса, и слушал
  его неслышимый голос.
   "Я не хочу пугать тебя наваждениями, как других" - говорил
  ему этот голос, возникающий в покачивании ветвей, в шелесте кро-
  ны, в шорохе лапок лесных зверьков, - "Я хочу говорить с тобой,
  как с равным, как с тем, кто может понять меня... И ведь мы рав-
  ны хотя бы в том, что и ты и я даём движение многому и многим. Ты
  - подобным тебе, когда они, осуществляя задуманное тобой, соз-
  дают что-то новое, я - населяющим меня бегающим, ползающим и ле-
  тающим тварям, и я же насыщаю воздух живительной свежестью, необ-
  ходимой им так же, как и тебе.
   Ты перемещаешься из одного места в другое очень быстро, я -
  всё время пребываю в одном месте, но, как и ты, я свободен.
   Ты добился своей свободы собственным трудом, трудился и я,
  целыми веками взращивая всё то, из чего состою.
   И в течение веков ко мне приходили такие же люди, как и ты,
  и брали мои деревья, когда им было нужно построить дома, и я не
  мешал им в этом, и не обижался на них, потому что понимал, что
  больше негде им взять их.
   И я делился с ними накопленной мною в моих деревьях светлой
  энергией солнца, чтобы тепло было им и уютно в построенных ими
  домах.
   И им было тепло и уютно.
   Ещё они приходили ко мне за другими дарами, собирая в моих
  пределах грибы, ягоды, угощаясь диким мёдом и находя лечебные и
  волшебные травы.
   И этим я свободно делился с ними.
   И ещё я делился с ними земной любовью.
   За что же ты хочешь лишить их и меня этой свободы?
   И этой любви...
   Я не принадлежу кому-то одному - я всегда принадлежал и се-
  бе и другим, и я даной мне древней властью не дам тебе изменить
  этот порядок вещей.
   Я хочу, чтоб ты знал это.
   Слышишь ли ты меня - так, как я хочу, чтобы ты слышал?
   Понимаешь ли ты меня - так, как я хочу, чтобы ты понимал?
   Не забудешь ли то, что я тебе сейчас сказал?"
   Когда голос леса умолк, Дмитрий Михайлович ещё некоторое
  время стоял, безмолвно шевеля губами, будто пытаясь что-то ска-
  зать в ответ и ощущая, что, оказывается, за непроницаемой тус-
  клой оболочкой внутри него действительно скрывается живая душа.
   И она подсказывала ему сейчас, что он должен отказаться от
  своих самонадеянных притязаний наслаждаться воздухом и красотой
  этого леса в одиночку, что ему следует приказать рабочим не про-
  должать строить забор, а, наоборот, разобрать уже построенный его
  отрезок, и даже загладить следы от фундаментной траншеи, чтобы
  ничего больше не напоминало о нём.
   Давненько Дмитрий Михайлович не слышал голоса своей души -
  он как-то подзабыл о ней за последние годы, и сейчас слушал её
  подсказку даже с некоторым умилением, как слушают рассуждения о
  жизни хорошо воспитанного, но маленького ребёнка.
   Слушают внимательно, и с доброй улыбкой, но как правило, не
  прислушиваются.
   Прислушается ли к ней Дмитрий Михайлович?
   Он был уверен, что прислушается.
   Сейчас он поедет обратно в город, ночевать, а утром, когда
  бригадир строителей придёт к нему в контору, он и объявит ему:
  так, мол, и так, езжайте опять к лесу, построенное разберите,
  раскопанное заровняйте, плиты аккуратно сложите - они ещё сгодят-
  ся куда-нибудь, и можете быть свободны.
   И, преисполнившись этими благими намерениями, Сидоров повер-
  нулся к машине, но на месте ни её, ни Юрчика не обнаружил.
   Дмитрий Михайлович нахмурился, припоминая крики своего води-
  теля-телохранителя о каком-то долге, какой-то стрельбе из грана-
  томёта...
   Какой долг? Какой гранатомёт? Здесь всё время был только
  этот вот лес да они двое.
   Куда же делся Юрчик?
   За годы своего бизнесменства Дмитрий Михайлович до того при-
  вык к тому, что его указания и распоряжения выполняются беспре-
  кословно, что не рассердился сразу, обнаружив исчезновение Юрчи-
  ка, а лишь впал в некоторое недоумение.
   И в гнев оно перейти не успело, потому что ещё на первых се-
  кундах этого перехода на дороге возникли два жёлтых электричес-
  ких огня, и, быстро приблизившись, превратились в светящиеся фа-
  ры джипа, за рулём которого сидел крайне смущённый Юрчик.
   Впрочем, "смущённый" - ещё не то слово для передачи его ис-
  тинного состояния - он вообще не знал, куда девать глаза, и так
  весь сморщился в ожидании начальнического гнева, что опять, как
  давеча, потерял в росте сантиметров тридцать, а то и сорок.
   В этом состоянии он пребывал потому, что потерял всякое
  представление о том, что с ним только что произошло, и что вооб-
  ще происходит в эту ночь.
   Ещё бы!
   Сначала из лесу неожиданно появился Саня, уже столько време-
  ни тщетно ожидающий от Юрчика возврата карточного долга.
   И как это он только его нашёл? "Хвостов" за ними, пока еха-
  ли сюда, вроде не было...
   Как он вообще осмелился сюда заявиться?!
   Осмелился вот, да ещё двух до зубов вооружённых головорезов
  в камуфляже с собой прихватил!
   И они без лишних разговоров принялись палить по Юрчику из
  десантных гранатомётов, чудом не задевая ни шефа, ни джипа, но
  вокруг самого Юрчика всё так и завзрывалось. Само собой понятно,
  что Юрчику ничего другого не оставалось, как побыстрее исчезнуть
  из образовавшейся "горячей точки", и когда он мало-мальски пришёл
  в себя уже на шоссе, за рулём джипа, летящего на всех парах к го-
  роду, шефа на его обычном месте не было.
   И Юрчик понял, что вот теперь-то он влип по-настоящему!
   Теперь его в покое не оставят уже двое - и Саня, и Сидоров.
   Если Сидоров остался в живых, конечно - уж очень плотный
  огонь вели Санины подручные...
   Юрчик понял: надо бежать!
   Только в какую сторону?
   Надо бы в такую, чтоб уж точно не нашли.
   За границу?
   Денег маловато, да и без зарубежного паспорта дальше аэро-
  порта не уедешь.
   Эх, не позаботился вовремя о паспорте!
   Впрочем, и за границей находят...
   "Ладно, - решил Юрчик, - заеду домой, заберу всю заначку,
  залью бак под горлышко, да и рвану, куда глаза глядят! И ехать
  буду всю ночь напролёт! Сейчас, главное, свалить отсюда побыс-
  трее и подальше, а там видно будет."
   Юрчик несколько приободрился.
   О том, чтобы вернуться и помочь выпутаться шефу из предпола-
  гаемой беды, он не подумал.
   Но это вполне понятно - собственная-то шкура была ему зна-
  чительно дороже, чем шкура шефа, чем любая другая шкура вообще.
   Но только разогнал Юрчик джип как следует, благо, на ночной
  дороге ни встречных, ни попутных машин почти не было, и можно бы-
  ло без особой опасности набрать хоть двести километров в час,
  как тут же почувствовал непреодолимое желание вернуться.
   "Совесть, что ль, во мне заговорила?" - испугался Юрчик,
  прислушался к себе, и с облегчением обнаружил привычное её отсут-
  ствие.
   Аж от сердца отлегло!
   Так, всё вроде в порядке, всё он обдумал, всё решил, со-
  весть не мучает, джип под задницей, на дороге ни впереди, ни сза-
  ди никого нет, почему ж тогда его тянет обратно?
   И как тянет! Сил никаких нету сопротивляться этой тяге!
   И почувствовал Юрчик - не едеться ему вперёд, хоть ты лопни!
  Не слушаются его ни ноги, ни руки - ноги вместо педали газа да-
  вят на тормоз, руки сами собой выворачивают руль в обратную
  сторону, и вот он уже с ещё большей скоростью едет назад.
   Хотел было он опять вывернуть руль к городу, да куда там -
  не подчиняются ему руки и всё!
   Забился Юрчик, заметался внутри собственного тела, и так,
  забившись, и вернулся к Сидорову.
   "Ну, - думает, - тут мне и конец!"
   Однако смотрит - Саня с подручными куда-то пропал, следов от
  разрывов гранат нет и в помине, Сидоров жив-здоровёхонек, и даже
  не сердится.
   Не успел ещё рассердиться.
   Что такое - померещилось ему что ли?
   Так и осталось для Юрчика всё проишедшее тайной.
   Ничего не сказал ему и Сидоров, который, сев на своё место,
  буркнул только: "В город", и всю дорогу промолчал.
   Юрчик иногда осторожно поглядывал на него искоса, но ника-
  ких признаков недовольства в его лице не замечал.
   И постепенно Юрчик успокоился.
   Он понял, что увольнять его никто не собирается, и можно
  продолжать чувствовать себя в полной безопасности под "крышей"
  Сидорова, случившееся наваждение объяснив за счёт временно съе-
  хавшей собственной крыши - не верить же, в самом деле, болтовне
  какого-то ломом подпоясанного работяги о том, что это сам лес на-
  сылает наваждения!
   Но тогда почему съехала его крыша?
   "Пью много!" - пришёл он в конце концов к самому простому
  для себя объяснению, и, успокоившись полностью, решил хотя бы на
  несколько недель уйти в полную завязку.
   Молчание шефа Юрчик объяснил тоже очень просто: "Видно, оче-
  редную сделку обдумывает!"
   Но Сидоров не обдумывал очередную сделку.
   С ним происходило что-то странное: подходил он к дверце джи-
  па, открывал её и садился на своё место с абсолютно определённым
  решением оставить этот лес в покое, а, усевшись, стал вдруг спра-
  шивать себя, уж не под влиянием ли наваждения возникло у него та-
  кое странное желание?
   Действительно, кто всерьёз поверит в то, что лес вот так вот
  запросто может разговаривать, а тем более иметь своё мнение по
  всякому вопросу?
   Лес может только расти, скрипеть деревьями, шуметь ветвями,
  исправно насыщать воздух кислородом, и совсем не его это дело -
  думать и говорить.
   Что вы, какой там голос леса, глупости это всё!
   Ведь он, Дмитрий Михайлович Сидоров, никакими психозами не
  страдает, никаких галлюцинаций у него не было, так что дело не в
  нём, а в чём-то другом.
   Может быть, тут орудует какой-нибудь его скрытый недоброже-
  латель?
   А что? Вот это вполне может быть - недоброжелателей у него
  хватает! Мог кто-нибудь из них, узнав про намерения Сидорова
  насчёт этого леса, нанять какого-нибудь экстрасенса, чтоб тот
  наслал на рабочих и на него самого эти наваждения?
   Мог!
   Тут Сидоров вспомнил о пожилой не то лесничихе, не то фермер-
  ше, бурно сопротивлявшейся его, Сидорова, намерению окружить лес
  забором.
   Ещё он вспомнил взгляд, которым она ожгла его даже сквозь
  его любимые дымчатые очки.
   Нет, что-то такое было в её взгляде - что-то, обычному чело-
  веку несвойственное. Конечно, её можно понять - столько лет
  пользовалась лесом, как хотела, а тут вдруг этому может придти
  конец!
   Уж не она ли - этот самый экстрасенс, наславший прошлой
  ночью кошмары на строителей, и буквально только что на Юрчика?
   Да и на него самого?
   Голос!
   "Понял ли ты меня..."
   Ха-ха-ха, господа!
   И Дмитрий Михайлович улыбнулся победно - ничего, за свою
  бизнесменскую жизнь он не с такими проблемами сталкивался, не та-
  кие препятствия преодолевал, найдётся и на эту старуху проруха!
  Но... Отчего ж тогда чувствует он странное сомнение, которого не
  чувствовал раньше? И не только сомнение в правильности его наме-
  рений на счёт леса, но и правильности всех его действий, всей его
  жизни в течение последних нескольких лет!
   "Да пропади оно пропадом, сомнение это!" - мысленно восклик-
  нул Дмитрий Михайлович, пытаясь разозлиться и этой злобой из-
  гнать его, но разозлиться по-настоящему он не смог, что-то этому
  мешало, и очень даже сильно.
   Где-то в глубине себя Дмитрий Михайлович начал понимать, что
  пусть даже на самом деле и не было никакого лесного голоса, пусть
  даже его, как и привидевшиеся рабочим и Юрчику ужасы, навеяли
  козни ведьмы-лесничихи - всё равно он, Дмитрий Михайлович Сидо-
  ров, не прав в чём-то главном, но в чём - было ему неясно.
   Тут впервые за последние годы Дмитрий Михайлович попытался
  проникнуть внутрь себя, чтобы отыскать это главное, и понять, в
  чём же оно заключается.
   Да, отправился Дмитрий Михайлович внутрь себя, и вдруг стал
  свидетелем загадочной картины: он увидел, как здесь, разделённые
  какой-то мертвенной перегородкой, бьются два огня, два пламени.
  Один огонь, кажется, был его собственный, даный ему при рождении.
  Второй возник только что, под влиянием только что услышанных им
  слов, чьи бы губы их не произнесли.
   Бьются огни, стремясь соединиться, да перегородка мешает, и
  они не могут никак прожечь её, а ей не удаётся погасить их своим
  ледяным холодом.
   И почувствовал Дмитрий Михайлович: должен он сейчас сделать
  что-то, чтобы как-то закончить эту борьбу. Или ему надо раздуть
  оба пламени, чтобы, разгоревшись, они испепелили перегородку и
  соединились, или вдохнуть в неё ещё холода, чтобы его хватило по-
  гасить их.
   И не решился он сделать ничего, потому что не нашёл в себе
  сил сделать то, или другое.
   Но и ответа на мучившие его вопросы, соответственно, не
  нашёл.
   Не нашёл, да ещё и испугался чего-то, и рванул поскорее об-
  ратно, за пределы себя, и вдруг опять очнулся на своём месте
  справа от водителя в быстро несущемся к городу джипе.
   Юрчик, когда они уже совсем близко подъехали к городу, хо-
  тел спросить: куда, мол, ехать - в городскую квартиру, помещав-
  шуюся в том же здании, что и главная контора Сидоровской фирмы,
  или в загородный дом, но в лице у Сидорова сохранялось такое вы-
  ражение, что он не решился ничего спрашивать, а, положившись на
  авось, поехал к конторе.
   Сидоров на это ничего не возразил и заговорил лишь тогда,
  когда уже выходил из машины:
   - Завтра, как обычно!
   - Есть! - ответил Юрчик.
   Что там дальше было с шефом, и куда он пошёл, войдя в зда-
  ние - в контору, или к себе в квартиру, Юрчик не знал, он, желая
  поскорее забыть то, что с ним произошло, и помня о данном самому
  себе обещании насчёт полной завязки, в ночной клуб или бар не
  поехал, хотя и очень хотелось. Нет, он проявил моральную устойчи-
  вость, и в оставшиеся ночные часы предался не азартным играм или
  выпивке, а любовным утехам сразу с двумя девицами весьма лёгкого
  поведения.
   Одна из них, впрочем, выполняла роль лишь ассистентки -
  Юрчик, несмотря на его рост, гигантом был лишь внешне...
   Тем не менее, на работу он слегка опоздал - его опередила
  секретарша Сидорова Олечка. Вообще-то это был её личный шик -
  придти в контору раньше всех.
   Но в этот раз, войдя в приёмную, она обнаружила, что шеф уже
  на месте.
   Буквально через несколько минут Сидоров вызвал её звонком,
  и, увидев его лицо, Олечка поняла, что произошло нечто из ряда
  вон выходящее - Сидоров был без своих обычных очков с дымчатыми
  стёклами.
   Произошло это не потому, что Дмитрий Михайлович потерял их
  сегодняшней ночью где-то у леса - не такой уж он был растяпа.
   Нет, он попытался сегодна утром надеть их и надел, но тут же
  снял.
   Отчего-то ему сделалось душно и тесно за дымчатыми стёклами,
  как будто, надевая очки, он в то же время сдавливал себе чем-то
  сердце и горло.
   Он ещё подумал: что это - продолжение наваждения?
   Но больше надевать очки не стал.
   А Олечка своего шефа без очков вообще никогда не видела.
   Из природного женского любопытства она всмотрелась в его
  глаза повнимательнее, и, в общем-то, ничего необычного в них не
  обнаружила.
   Глаза как глаза. Ярко-синие. Выразительные. В симпатичных
  морщинках.
   Но откуда в них появилось выражение тайного страдания?
   Или оно было всегда, и это его скрывал Сидоров за стёклами
  очков?
   Короче говоря, Олечка была совершенно заинтригована неожи-
  данной переменой в облике шефа.
   Ещё она заметила, что шеф явно не выспался.
   И неудивительно - ведь он практически не спал весь остаток
  ночи, всё думал о чём-то, а о чём, и сам не понимал, и не помнил.
   - Почту! - коротко сказал он Олечке. Олечка бабочкой выпорх-
  нула из кабинета, и буквально через несколько секунд впорхнула,
  неся на своих крылышках кипу конвертов и буклетов.
   - Газеты будут ближе к обеду! - прощебетала она, отчего-то
  чувствуя себя не в своей тарелке.
   - Ладно... - буркнул Дмитрий Михайлович, и принялся просмат-
  ривать конверты, почти каждый второй выбрасывая в корзину для не-
  нужных бумаг.
   Конверты так и замелькали в его руках.
   На стол, в корзину, на стол, в корзину, на стол, в корз...
  нет, этот конверт чем-то привлёк Сидоровское внимание.
   В нём был рекламный листок какой-то новой фирмы под чудным
  названием "Изыди!". Сидоров, прочитав это название, даже головой
  покачал.
   И чего только не придумают!
   Листок гласил:
   "Только мы, располагая нами же разработанным оборудованием,
  на подлинной научной основе и используя самые последние достиже-
  ния электроники
   - определяем источник и силу отрицательных биополей;
   - нейтрализуем их вредное воздействие;
   - снимаем сглаз и избавляем от порчи.
   Нас боится сам полтергейст, и стороной облетают летающие та-
  релки!
   У вас плохое самочувствие?
   Ночью по вашей квартире кто-то ходит?
   Вам снятся страшные сны?
   Обратитесь к нам, и мы обязательно вам поможем!"
   Адрес - ...
   Телефон - ..."
   Некоторое время рука Дмитрия Михайловича с листком "Изыди!"
  колебалась между корзиной и столом, но, наконец определившись,
  выбрала стол, тут же придавив кнопку звонка.
   Вновь, хлопая глазками, впорхнула Олечка.
   - Нефёдова сюда. Немедленно! - сказал ей Дмитрий Михайлович.
   И Нефёдов возник перед взором Сидорова даже быстрее, чем
  Олечка покинула кабинет.
   Нефёдов был Сидоровский спецагент.
   В его обязанности входило раздобывать такую информацию, ко-
  торую обычными путями было не раздобыть, и своё служебное время
  Нефёдов проводил, вынюхивая, выслушивая и высматривая всё, что
  могло как-то коснуться самого Сидорова или возглавляемой им фирмы.
   Но на его облике это никак не отражалось - его глаза, уши и
  нос были самого обычного, нормального вида, как, впрочем, и всё
  остальное.
   Настолько нормального, что Нефёдов в любой толпе, где было
  больше двух человек, немедленно терялся.
   Это и было показателем его высочайшего профессионализма.
   Сидоров протянул Нефёдову листок с "Изыди!".
   Нефёдов быстро пробежал его глазами, кивнул, и уставился на
  шефа в ожидании инструкций.
   - Всё разузнать, доложить. В 15.00. - в своей обычной крат-
  кой манере распорядился Сидоров.
   Нефёдов снова кивнул и исчез - чуть ли не прямо через закры-
  тые двери, лишь в воздухе что-то треснуло и запахло дымом.
   Или серой.
   Сидоров только поморщился - иногда Нефёдов своими фокусами
  его раздражал.
   К девяти тридцати, как и было сказано, пришёл Николай Петро-
  вич.
   - Я понимаю ваши проблемы. - сказал ему Сидоров. - Но мне
  потребуется некоторое время, чтобы разобраться в ситуации.
   Николай Петрович посмотрел на него хмуро:
   - Лето проходит быстро...
   - Да, лето проходит быстро, - повторил Сидоров. - Мы сде-
  лаем так. Сегодня у нас среда? Жду вас в пятницу в это же время.
   - А завтра нельзя?
   - В пятницу! - повторил Сидоров.
   - Ну ладно, - вздохнул Николай Петрович. - В пятницу, так в
  пятницу...
   И ушёл.
   Потом Дмитрий Михайлович погрузился в текущие дела, и, охва-
  ченный их потоком, почти забыл о своём поручении Нефёдову.
   Но тот напомнил о себе сам, явившись перед взором шефа в
  точно назначенный срок как бы из воздуха, но на этот раз без ды-
  ма и треска.
   Он положил Сидорову на стол рекламный изыдиевский листок и
  сказал:
   - Соответствует действительности.
   - В самом деле? - спросил Сидоров.
   - Как ни странно! - подтвердил Нефёдов.
   - Так. - сказал Сидоров и немного помолчал.
   Нефёдов так же молча ждал дальнейших распоряжений.
   А Сидоров всё думал, в своей фирменной манере барабаня
  пальцами по столу и глядя в окно.
   - Хорошо. - наконец сказал он. - Как они работают?
   - Круглосуточно.
   - В таком случае организуй мне встречу с их шефом сегодня.
  Здесь. В шесть вечера.
   - Уже. - ответил Нефёдов.
   - Каким образом... - вскинул на него глаза Сидоров, но не
  стал уточнять, что он имел в виду, поскольку знать привычки шефа
  и предугадывать его желания Нефёдову было положено по долгу
  службы.
   И это ему отлично удавалось.
   - Хорошо. - повторил Сидоров. - В шесть. Ты присутствуешь.
   Нефёдов, испаряясь, склонил голову в знак того, что он всё
  понял.
   В шесть вечера Нефёдов ввёл в кабинет довольно-таки молодо-
  го человека, скорее похожего на книжного мальчика, чем на руково-
  дителя фирмы. Такие бывают очень старательными и действительно
  толковыми студентами, но в жизни людьми совершенно непрактичными.
  В высшей математике, они, к примеру, чувствуют себя как рыба в
  воде, а стоимость булки хлеба не знают.
   И в одежде бывают неряшливы.
   Но этот человек только на первый взгляд выглядел субъектом
  не от мира сего - присмотревшись повнимательнее, Дмитрий Михайло-
  вич увидел, что костюм у него в полном порядке, а всмотревшись
  пристально в его глаза, уловил в них особую цепкость, свойствен-
  ную и ему самому.
   "Родная кровь!" - понял Дмитрий Михайлович.
   - Трубин, - представился приглашённый, - Эдуард Игоревич.
   - Ну что же, приятно познакомиться, - ответил Сидоров, - моё
  имя вам известно.
   И жестом предложил Трубину сесть.
   Нефёдов сел рядом с ним.
   - Несколько странноватое название выбрали вы для своей фир-
  мы, - начал Сидоров беседу.
   - Почему же? - ответил Трубин. - Оно выполняет обе функции,
  которые должно выполнять название фирмы. Во-первых, оно отвечает
  роду деятельности фирмы, во-вторых, сразу привлекает внимание.
   - И много у вас клиентов?
   - Отбою нет.
   - И вы, действительно, используете какиев-то приборы?
   - Безусловно. Мы используем только собственные разработки.
  Мы, видите ли, исходили из того, что всё, реально существующее,
  поддаётся какому-то измерению. Если существует мысль - можно из-
  мерить её по свойственным ей параметрам, надо только знать, по
  каким. Если существуют некие явления, называемые запредельными
  или сверхъестественными, то их тоже можно определить и измерить
  по свойственным им параметрам.
   - Надо только знать, по каким? - усмехнулся Сидоров.
   - Безусловно! - видимо, своим любимым словом и ничуть не
  смущаясь, ответил Трубин.
   - А кто определяет вам параметры? Кто вообще под всю вашу
  деятельность подвёл теоретическую базу?
   - Мы всё сделали сами. У нас собралась целая группа специа-
  листов, равных которым вы не найдёте больше нигде - в специфичес-
  кой сфере деятельности, конечно. А что касается теоретической ба-
  зы - она уже несколько тысяч лет разрабатывается всем человечес-
  твом.
   - Всем прогрессивным человечеством... - повторил, усмехнув-
  шись, Дмитрий Михайлович. И спрсил: - И ваша деятельность призна-
  на соответствющими научными учреждениями? И ваши приборы сертифи-
  цированы?
   На это Трубин ответил всё так же уверенно:
   - Нет, в таком смысле наша деятельность пока никем не приз-
  нана. Дело в том, видите ли, что официально признанных учрежде-
  ний, которые могли бы нас так же официально признать, пока прос-
  то не существует. Академия наук только фыркает, а всякие там сою-
  зы колдунов и тайные ордены нас не интересуют. И оборудование на-
  ше тем более не сертифицировано. Ещё даже стандартов таких не
  разработано, по которым его можно было бы сертифицировать.
   - Но тем не менее вы работаете. И, как мне стало известно, у
  вас есть результаты.
   - Безусловно! - подтвердил Трубин. - Мы сообще, знаете ли,
  достигаем успеха почти в ста процентах случаев.
   Сидоров только бровями повёл.
   В кабинете повисло молчание. Сидоров о чём-то думал, опять
  глядя в окно, а Трубин невозмутимо ждал продолжения беседы. Что
  касается Нефёдова, то его почти не было видно - ведь их в кабине-
  те было уже трое.
   - Так, - сказал Сидоров. - Вы можете взять свои приборы и
  выехать на место?
   - В основном мы так и работаем. Что у вас - квартира, дом,
  офис?
   - В каком смысле?
   - Вв смысле - где вы почувствовали наличие.. скажем так...
  нежелательных явлений?
   - В лесу, - ответил Сидоров.
   Невозмутимость Трубина первый раз была несколько поколеблена.
   - В лесу? - удивился он. - Вы купили лесные разработки и
  желаете погасить нежелательные поля, так сказать, заранее?
   - Нет, не покупал я лесных разработок. - нетерпеливо отве-
  тил Сидоров. - Лес, о котором я говорю, не будет разрабатываться.
  Он интересует меня в другом смысле. И эти самые явления заметны
  там очень отчётливо. Я бы хотел также, чтобы вы обследовали и
  один дом, расположенный рядом с лесом - вместе с его обитателя-
  ми...
   Трубин сделал жест рукой - мол, всё понятно, и сказал:
   - С живым лесом мы дела до сих пор не имели. Люди, видите
  ли, просто не посещают таких лесов, где что-то такое почувствова-
  ли. Но мы готовы иметь дело и с лесом. Когда вы хотите, чтобы мы
  приступили к делу?
   - Если возможно, завтра, - ответил Сидоров. - С вами поедет
  мой порученец (он кивнул в сторону Нефёдова), и всё покажет вам
  на месте.
   - Хорошо. - Согласился Трубин. - Но... Наши цены вам из-
  вестны? Тем более - лес...
   - А вам известно, с кем вы имеете дело? - вопросом на воп-
  рос ответил Сидоров.
   Трубин в знак понимания склонил голову.
   На следующий день к вечеру баба Сина, закончив дневные рабо-
  ты на своих овощных полях, заехала к тому месту у леса, где нача-
  лось строительство забора, и с удовлетворением отметила, что к
  его линии за прошедшие два дня не прибавилось ни одной плиты.
  Впечатление было вообдще такое, что строители покинули это место
  навсегда - вагончик стоял закрытый на внутренний замок, да ещё и
  на здоровенный навесной, большая куча песка выглядела сиротливо,
  а готовый кусок забора на фоне древнего леса смотрелся просто
  глупо и чужеродно.
   - Ну вот и ладно! - сказала себе баба Сина. - Поняли,
  кажется.
   И поехала домой в полной уверенности, что в борьбе с Сидоро-
  вым лес одержал решительную и бесповоротную победу.
   Откуда ж ей было знать, что упрямее Сидорова трудно найти
  человека, что препятствия на пути к поставленной им цели лишь так
  распаляют его, что все свои силы он направляет на их преодоление,
  и, как правило, преодолевает.
   Правда, в поглощающем его в такие моменты жизни угаре
  борьбы он часто забывает о самой этой цели, но тут уж ничего не
  поделаешь - азарт, он штука такая, захватывающая...
   Не знала баба Сина и того, что сегодня сюда приезжали ка-
  кие-то люди на автофургоне со странного вида антенной, и, понавы-
  тащив из него разных приборов и приспособлений с дисплеями и ци-
  ферблатами, несколько часов чего-то измеряли и исследовали, запи-
  сывая показания приборов в специальные тетрадочки, а один из них
  ещё ходил с видеокамерой и всё чего-то снимал, снимал...
   И тем более не могла она знать, что, закончив свою непонят-
  ную работу здесь, эти люди подъехали поближе к её дому, но не
  очень близко, и, спрятавшись за кустами, направляли на дом не то
  трубки, не то объективы, не то направленные микрофоны и тоже
  что-то очень подробно записывали всё в те же тетрадочки, и наго-
  варивали в диктофоны.
   И в то самое время, когда она, вернувшись домой, вместе с
  сыновьями и внучкой ужинала, эти загадочные люди всё ещё были
  здесь, у дома, за кустами, и так же, как и днём, направляли свои
  щупы в его сторону.
   Конечно, если бы баба Сина посмотрела в ту сторону, где они
  прятались и захотела их увидеть, она бы их увидела, и, конечно,
  прогнала.
   Но она, ничего подобного не подозревая, в ту сторону совсем
  даже не смотрела, поэтому и не видела ничего.
   Спать они все легли тоже в отличном настроении, и в то са-
  мое время, когда они уже крепко спали, в кабинете Сидорова снова
  сидели Трубин и Нефёдов, участвуя в созванном Дмитрием Михайлови-
  чем экстренном совещании.
   Экстренность такая, может быть, была и ни к чему, да Сидоро-
  ву не терпелось поскорее узнать, каких результатов достиг со
  своей командой Трубин.
   Трубин на этот раз притащил с собой кипу бумаг, тетрадочек -
  тех самых, фотоснимков, расшифровок показаний приборов, и распе-
  чаток диктофонных записей. Захватил он и видеокассету с записью
  всего увиденного объективом камеры в обычном свете, а также, для
  верности, в инфракрасном, ультрафиолетовом, и рентгеновском излу-
  чении.
   Но выглядел он на этот раз совсем не таким уверенным, как во
  время своего вчерашнего визита к Сидорову, а, скорее, озадаченным.
   Причём весьма и весьма.
   Он даже в затылке почёсывал время от времени, как какой-ни-
  будь школьник-двоечник у доски.
   - Мы впервые столкнулись с такими явлениями, как в обследо-
  ванных нами местах, - сказал он Сидорову. - С такими, прямо гово-
  ря, странными явлениями...
   - Так ведь иметь дело со странными явлениями - ваша спе-
  циальность! - уязвил Трубина Дмитрий Михайлович. - Впрочем, лад-
  но. В чём же выражается эта странность?
   - Ну, во-первых, в том, что интересующий вас лес, действи-
  тельно, обладает определённым полем излучения, но совсем не та-
  ким полем, какие свойственны обычным смешанным лесам, и даже не
  таким, какие улавливаем мы в тех местах, которые нам указывают
  наши клиенты.
   - То есть? - поднял брови Сидоров.
   - То есть данный лес обладает полем излучения неустановлен-
  ного характера. Наши приборы обладают очень широким диапазоном
  действия, но и они работали с большим напряжением лишь для того,
  чтобы только определить его наличие. Что же касается параметров
  его действия, нам пока неясно, от чего отталкиваться в их уста-
  новлении.
   - Проще говоря, - сказал Сидоров, - какое-то поле у этого ле-
  са есть, но определить, как оно действует, вы не можете?
   И он тяжёлым взглядом вперился в лицо Трубина.
   - Да, можно сказать и так... - несколько побледнев, но не
  опустив глаз, ответил Трубин.
   - М-да.- пробормотал Сидоров. - Так. Это всё было "во-пер-
  вых". Что "во-вторых"?
   - Во-вторых, мы пытались определить мощность излучения это-
  го поля - для этого нами разработана унифицированная методика - и
  пришли к двойственному результату...
   Трубин немного помолчал.
   - ...с одной стороны, это излучение очень слабое, с другой
  стороны, мощность его может быть беспредельной.
   - Беспредельной? - вскинул на него глаза Сидоров. - В ка-
  ком смысле?
   - В самом прямом.
   - Та всё-таки слабое оно или беспредельное по мощности? -
  уже раздражённо спросил Сидоров.
   - Определённо сказать невозможно! - ответил Трубин.
   - То есть в отношении леса у вас для меня нет никаких ре-
  зультатов! - ещё более раздражённо сказал ему Сидоров.
   Трубин в ответ только вздохнул и плечами пожал.
   - Ну а что относительно дома? - уже без особой надежды спро-
  сил Дмитрий Михайлович.
   Трубин кашлянул и заговорил после почти неощутимой паузы:
   - Мои сотрудники обследовали дом дважды: первый раз днём,
  когда в доме была только девочка лет семи, две собаки и мелкие
  домашние животные. Никаких аномальных явлений или излучений от-
  мечено не было.
   Второй раз - вечером, когда в дом вернулись взрослые. И вот
  тут было отмечено появление необычного излучения. Установлено со-
  вершенно точно - исходит оно от пожилой хозяйки дома. Но един-
  ственное, что можно сказать, так это то, что характер излучения
  полей леса и этой женщины идентичен.
   Трубин прокашлялся, в то время как Сидоров исподлобья и всё
  так же тяжело смотрел на него.
   Но смотрел он на него зря - больше Трубин ничего не сказал.
   Тогда Сидоров заговорил сам:
   - Кажется, я вас, наконец, понял - поля эти друг от друга не
  отличаются, а что с ними делать, вы мне объяснить не можете! За-
  мечательно!
   Трубин опять вздохнул.
   - Замечательно! - повторил Сидоров. - Вчера вы сказали, что
  достигаете успеха почти в ста процентах случаев. Мой случай, ви-
  димо, относится к тому самому "почти". Явления есть, а что они из
  себя представляют - сказать невозможно! Не говоря уже о том, что-
  бы что-то с ними сделать! Так ведь?
   И Сидоров сверлящим взглядом уставился в глаза Трубина.
   Но Трубин, очевидно, был не из тех, кого могли задеть подоб-
  ные штучки - его ответный взгляд сверлению не поддался, и Сидоро-
  ву пришлось сбавить обороты.
   "Родная кровь!" - ещё раз даже с умилением подумал Сидоров.
   - Да, у нас тоже бывают неудачи, - согласился Трубин, воз-
  вратив себе свою обычную невозмутимость. - В таких случаях денег
  с клиентов мы не берём.
   Сидоров усмехнулся.
   - Всё, что мне нужно, я покупаю. Подачек мне не нужно. Вы
  выполняли работу для меня, и она должна и будет оплачена. Пришли-
  те мне завтра ваши счета, и больше об этом говорить не будем. Ме-
  ня теперь интересует только вот что - сколько вам с вашими, как
  вы сказали, уникальными специалистами понадобится времени, чтобы
  разобраться всё-таки, что за поле излучает лес и эта...
   - ..Кузнецова Аксинья Семёновна, - подсказал Нефёдов, на миг
  возникнув из небытия.
   - Трудно сказать... - нахмурился Трубин. - Нужно разработать
  новые методики, изготовить новые приборы, провести тщательные
  исследования...
   - Меня интересует точный срок! - заявил Сидоров.
   - Я думаю, не меньше полугода. - твёрдо ответил Трубин.
   - Такой срок меня вряд ли устроит.
   - В меньший срок мы не уложимся.
   - Ну, хорошо... - поморщился Сидоров. - Я подумаю и приму
  решение. Что ж, спасибо за сделанное! - и он встал, протягивая
  Трубину в знак прощания руку.
   Трубин тоже встал, но, пожимая руку Сидорову, вдруг сказал
  ему со странной интонацией:
   - Дмитрий Михайлович! Я бы хотел вас спросить...
   Сидоров опуская руку, медленно произнёс:
   - Что ж, спрашивайте...
   - Насколько я понял, у вас есть какие-то планы относительно
  этого леса?..
   В ответ Сидоров промолчал, но по лицу его было заметно, что
  он ждёт продолжения.
   Трубин не заставил себя ждать, и заговорил, тщательно под-
  бирая слова:
   - Должен вам сказать, что в нашей работе, помимо приборов и
  знаний, большое значение имеет предчувствие...
   - И что же вам подсказывает ваше предчувствие? - спросил Си-
  доров с сарказмом.
   - Что от ваших планов в отношении этого леса вам лучше воз-
  держаться!
   - С какой бы это стати?
   - Видите ли, Дмитрий Михайлович, обычно мы гасим нежела-
  тельные излучения при помощи созданных нами подавляющих генерато-
  ров - для этого требуется не так уж много энергии, потому что
  и сами эти поля не отличаются большой мощностью. Почему это так -
  отдельный вопрос. Кратко поясню, впрочем, что подпитываются они
  чаще всего той энергией, которая поступает сюда из параллельных
  пространств, и на пути её возникает слишком много препятствий - к
  нашему счастью, конечно.
   Лес же, с которым вы имеете дело, ведь находится в нашем,
  обычном пространстве, не так ли?
   - Ну-ну... - буркнул Сидоров.
   - И растёт он из земли, из Земли с большой буквы. А совсем
  рядом с Землёй находится мощнейший источник энергии - то бишь
  Солнце.
   - Ну и...?
   - А что, если лес этот через свои корни получает энергию от
  всей планеты, которая получает её от Солнца? В этом случае, если
  мы даже разберёмся, каким образом это происходит, мы всё равно не
  сможем построить подавляющий генератор. Вы только представьте се-
  бе - пытаться подавить излучение всего Солнца!
   - Что-то вы уж сильно загнули... - пробормотал Сидоров.
   - Мне просто будет очень жаль, если вы, пытаясь достичь не-
  возможного, зря выбросите на ветер деньги. И, судя по всему,
  очень приличные деньги!
   В ответ на это Сидоров воскликнул как-то даже по-детски за-
  пальчиво:
   - Мои деньги! Как хочу, так и трачу!
   Трубин, пожав плечами, молча поклонился и быстро вышел из
  кабинета.
   А Сидоров, повернувшись к окну и прикрыв глаза (очков-то те-
  перь не было!), старался успокоиться и вообще ни о чём не думать.
   Его и без непрошенных советов Трубина мучила одна мысль, ко-
  торую он всё гнал и гнал из головы, а она, крепко уцепившись за
  мозговые извилины, ни в какую не желала уходить.
   Мысль была очень простая и здравая: "Действительно, зачем он
  мне сдался, лес этот? Куплю лучше себе виллу - ещё одну, где-ни-
  будь на Средиземном море, и буду зимой туда летать загорать!"
   А что? Плохая, что ли мысль?
   Особенно, когда деньги есть!
   Но увы, развившийся в нём за годы бизнесменства дух упрямст-
  ва, не только отвыкший от слова "нельзя", но даже и от слова "не-
  возможно", эту мысль отогнал, и Сидоров стал размышлять о том,
  чтобы ещё такое предпринять для успешного продолжения строи-
  тельства забора.
   Нанять других рабочих?
   Так с ними, по всей видимости, то же самое будет, что и с
  этими!
   Что ж делать-то, а? Что ж придумать?
   Может быть, у японцев роботов каких-нибудь купить? Многофун-
  кциональных?
   Ну-ка, ну-ка, что-то в этом есть! Купить роботов, устано-
  вить телекамеры, пусть оператор сидит за пультом на безопасном
  расстоянии, и управляет строительством!
   Что роботу всякие там излучения, что наваждения - чихать он
  на них хотел! Если бы умел чихать, конечно.
   Сидоров даже повеселел слегка.
   Ничего, так просто он не отступит!
   Тут вдруг ему в голову вообще безо всякого разрешения заяви-
  лась ещё одна мысль: "Ну хорошо, построишь ты всё-таки забор. А
  дальше? Ты за ним и пяти минут не выдержишь: лес на тебя такой
  кошмар нашлёт, что и имя своё с перепугу забудешь!"
   Сидоров так и вздрогнул, а мысль ещё и ухмыльнулась ему пря-
  мо в растерянную физиономию: "Что, съел?"
   Но дух упрямства немедленно подсказал ему возражение: лес-то
  отчего-то забора не хочет! Боится, значит! Вот и надо забор по-
  скорее построить, а уж потом можно будет в ситуации полностью ра-
  зобраться!
   Сидоров опять повеселел.
   Но опять слегка - всё-таки что-то мешало ему повеселеть пол-
  ностью, что-то, ворочавшееся в глубине его мозга будто недо-
  вольный медведь в берлоге.
   Но Сидоров не успел задуматься об этом как следует - из
  раздумий его вывел голос Нефёдова:
   - Я знаю, кто вам нужен.
   "Чтоб тебя! Нет, чур меня!" - произнёс Сидоров про себя, но
  вслух холодно спросил:
   - И кто же?
   - Ведьма!
   Сидоров развернулся, чтобы посмотреть в лицо Нефёдову. Иро-
  низирует, что ли ?
   Но лицо Нефёдова было вполне серьёзно.
   - Ведьма? - переспросил Дмитрий Михайлович. - Из книжки про
  чёрную магию?
   - Нет, не из книжки. Настоящая. Тут, в пригороде, живёт. А в
  чёрной магии она, точно, разбирается лучше, чем в белой.
   Сидоров продолжал изучать лицо Нефёдова.
   - Родственница твоя какая-нибудь?
   - Не родственница. О её существовании я случайно узнал.
  Как-то раз... Вчера ей двести пятьдесят исполнилось. Нет, двести
  шестьдесят, кажется.
   - Чего - двести шестьдесят?
   - Ну, лет, разумеется!
   - А, может, двести семьдесят? Знаешь, Нефёдов, только ведьмы
  мне как раз для полного счастья и не хватает!
   - Зря вы так, Дмитрий Михайлович! Эта ведьма - настоящая, ей
  не надо на каждом углу о себе кричать, как этим новым самозван-
  кам. Она делает то же самое, что и Трубин, только в пять раз луч-
  ше. А может в десять.
   - Почему же я о ней раньше не слышал?
   - Я же вам и говорю - она себя не афиширует. Те, кому надо,
  её находят и так. К ней обращаются, когда уж совсем припечёт.
   - Тогда зачем я с Трубиным время терял? Надо было сразу мне
  о ведьме этой сказать!
   - А вас тогда ещё не припекло!
   Сидоров, побагровев, посмотрел на Нефёдова так, что, каза-
  лось, сейчас набросится:
   - Так ты меня, выходит, до кондиции доводил?
   - Иначе нельзя было! Я же говорю - к ней нужно обращаться
  уже в самом крайнем случае. И, насколько я знаю, проколов у неё
  ни разу не было.
   - Ну так уж и ни разу!
   - Ни разу. Правда, берёт она дорого.
   - Что значит "дорого"? Давай, вези её сюда, посмотрим, что
  она за мадам!
   - А она сама к клиентам не ездит. Ездят к ней.
   - Смотри-ка ты! Заплати ей побольше, приедет как миленькая.
   - Исключено. Не приедет.
   - Принципиальная?
   - Нет, тут дело в другом. Она утверждает, что какое-то там
  её тайное знание этого требует.
   - Подожди-ка... А как же она, не выезжая, борется с этими...
  барабашками и прочими?
   - А она на расстоянии действует, через траву. Через неё вро-
  де как и видит и слышит и барабашек изгоняет.
   - Через траву?
   - Да. Если, например, вокруг дома или места, где всё проис-
  ходит, растёт хоть какая трава или кустик, она их использует.
  Если нет, то даёт горшок с каким-то ростком и действует через не-
  го. Только горшок этот нужно обязательно ей вернуть.
   - Возвращают?
   - Ещё как! Никому не хочется у себя дома колдуний глаз дер-
  жать.
   Сидоров немного подумал.
   - Так. Ты хорошо знаешь, как к ней доехать?
   - Конечно. Да и вам дорога известна...
   Сидоров, не обратив внимания на последние слова Нефёдова,
  воскликнул:
   - В таком случае, поехали!
   - Прямо сейчас?
   - Разумеется. Не вижу причин откладывать.
   Тут Нефёдов чего-то замялся.
   - Ну, чего мнёшься? - нетерпеливо спросил его Сидоров.
   Нефёдов ответил:
   - Тут дело вот в чём... Вам действительно не терпиться её
  увидеть или вы просто перебираете возможности?
   В глазах Сидорова что-то сверкнуло.
   Нефёдов удивился. Он привык к мертвенной дымчатости Сидоров-
  ских очков, и видеть у него в глазах свежий огонь молний было ему
  непривычно.
   "Зевс!" - подумал Нефёдов.
   А Сидоров, скрежеща зубами, с подавляемым бешенством сказал
  ему:
   - Нефёдов! Любитель лазить по разным местам! В душу ко мне
  свои шпионским сапогом не лезь, понял?!
   Но Нефёдов, не дрогнув, кротко заметил:
   - Я ведь не зря говорил о том, что к этой женщине попадают
  только в том случае, если сильно припечёт. Иначе мы можем не най-
  ти входа.
   - Да брось ты туман наводить! - вскипел Сидоров. - В чём ещё
  дело?
   - У неё перед домом пространство искривлено. Не любит праз-
  днолюбопытствующих! - объяснил Нефёдов. - Вход может разглядеть
  только тот, кому очень надо .
   Сидоров, услышав такое объяснение, только головой покачал:
   - Слушай, Нефёдов, объясни мне, пожалуйста, кто из нас сошёл
  с ума - ты или я?
   - Мы оба в полном зравии, - был ответ Нефёдова, - но истина
  такова, как я её излагаю.
   - Слог-то какой! Не Нефёдов, а Цицерон целый! - усмехнулся,
  справляясь с собой, Дмитрий Михайлович. - Ладно, спорить больше
  не будем, садимся в машину и едем.
   Спорить Нефёдов, действительно, больше не стал.
   Уже усевшись в джип на своё любимое место рядом с разбужен-
  ным Юрчиком - ведь была уже ночь - Дмитрий Михайлович спросил,
  полуобернувшись к Нефёдову, севшему на заднее сиденье:
   - Едем-то куда?
   - В Прохоровку. - коротко ответил Нефёдов. Дмитрий Михайло-
  вич очень удивился:
   - В Прохоровку? Что-то там ни о какой ведьме не слышно!
   Нефёдов опять начал:
   - Ну я же вам говорил...
   - Ах да, я забыл - пространство возле своего дома она искри-
  вила! - прервал его Сидоров. - Ладно, поедем, посмотрим на это
  искривление!
   - Езжай! - приказал он Юрчику с той же интонацией, с кото-
  рой когда-то баре приказывали извозчику: "Трогай!"
   Прохоровкой когда-то была деревня в двадцать домов, а те-
  перь так назывался самый престижный пригородный посёлок, где от-
  строили себе коттеджи люди с деньгами. Здесь были свои магазины,
  детский сад, школа, а также ночной клуб, кегельбан. теннисный зал,
  и, разумеется, сауна с бассейном. Здесь никто не интересовался
  профессией и родом занятий друг друга - зачем интересоваться,
  когда всё и так было известно? - но всякий друг перед другом
  стремился выпендриться - кто необычной архитектурой своего дома,
  кто наимоднейшим автомобилем, а кто ночи напролёт, сияя перстня-
  ми и ослепительными женщинами, сорил деньгами в клубе.
   И только расположенное невдалеке от коттеджей кладбище, ос-
  тавшееся от старой Прохоровки, напоминало местным обитателям:
  увы, @в ќ ќл ђгѕҐќ ѓбҐ, ґҐѓјЁа п ґ а ј"Ёзґ(r)Ґ Є(r)"ЁзҐбвѓ(r) ЁќҐѓиҐє(r)-
  бп ЇаЁ їЁјґЁ ЁќгйҐбвѓ .
   "(r) Џа(r)е(r)а(r)ѓЄЁ (r)ґЁ ѕ(r)Ґе "Ё ђлбва(r). "(r)а(r)є боѕ ђл" (r)祴м
  јґ Є(r)ќ ѓбҐќ ва(r)Ёќ - 'Ёѕ(r)а(r)ѓ ѓ ќҐбвґле 楴ва е ѕ"п Їа(r)їЁє ґЁп
  їЁјґЁ ђл" ѕ(r)ѓ(r)"мґ(r) з бвлќ Ё гѓ ї Ґќлќ є(r)б⥝. Ђ ЌҐдсѕ(r)ѓ Ё "азЁ-
  Є (r)ґ з б⥴мЄ(r) ЇаЁеѓ влѓ " б б(r)ђ(r)(c).
   " (r)ґЁ Ё ђҐј иҐд боѕ ґ ѓҐѕлѓ "Ёбм, ђ"Ёбв п, в Є бЄ ј вм, ѓ
  (r)ва їсґґле (r)в 'Ёѕ(r)а(r)ѓбЄ(r)(c) б" ѓл лучах.
   Когда они въехали в пределы посёлка, Нефёдов сказал Юрчику:
   - До конца дороги.
   Юрчик бросил взгляд на Сидорова, и, не дождавшись никаких
  замечаний или поправок, поехал, куда было сказано.
   Через несколько минут джип пересёк весь посёлок и остановил-
  ся у последнего дома.
   Больше домов не было, а дорога уходила вправо, закольцовы-
  ваясь, и они могли только вернуться по ней опять ко въезду в
  посёлок.
   Юрчик остановил джип.
   - Надо выйти, - сказал Нефёдов.
   - Мне тоже? - спросил Юрчик.
   - Да сиди ты! - сказал ему Сидоров.
   Они с Нефёдовым вышли.
   Вокруг царила ночь, ещё более густая там, куда не долетал
  свет от ярких поселковых фонарей.
   - Ну? - повернулся Сидоров к Нефёдову. - Что дальше? Нет
  здесь никаких ведьминых домов. Там вон Петров живёт, банкир,
  здесь - Жужелицына, рестораторша, а тут березняк начинается, а в
  нём, вон, кладбище... Пойдём к могилкам? И ведьма, раздвигая мо-
  гильные плиты, выйдет к нам, улыбаясь мёртвой улыбкой...
   Нефёдов отчего-то вздрогнул, но сказал только:
   - Вы должны смотреть внимательно в этом направлении! Первым
  вход можете увидеть только вы.
   - Дёрни за верёвочку, дверца и откроется... - пробормотал
  Сидоров, но послушно уставился в указанном направлении.
   Ничего он не увидел, кроме старых берёз, едва видных в доле-
  тевшем до них свете фонарей, но тускло поблёскивающий из-за них
  металл кладбищенских оградок был виден почему-то очень хорошо.
   Сидоров вздохнул. Несколько минут он меланхолично их разгля-
  дывал, временно позабыв о цели приезда - скрытое в берёзовом ле-
  су кладбище напомнило ему о тщете всего сущего, а также и о его
  тщетных пока усилиях фактически присвоить себе другой лес.
   Сидоров чувствовал обиду, как когда-то в детстве, когда ему
  не давали какую-нибудь игрушку.
   Действительно, с какого-то времени и до сих пор стоило ему
  только захотеть-заплатить - и он получал в своё распоряжение всё,
  что ему приглянулось. А тут вдруг сбой, вдруг его скромному наме-
  рению единолично владеть даже не лесом, а лесным отдыхом мешают
  не люди даже, а какие-то ёлки-палки!
   Обидно же, правда?
   А он всего лишь хочет, удаляясь иногда от мирской суеты, ти-
  хо отдыхать у себя в скромном лесном домике в два этажа (в три,
  если считать полуподвал), с бассейном и тренажёрным залом, и так,
  чтобы никто снаружи не мешал - ни какие-либо фермеры, ни случай-
  ные грибники. Ну кто, кто смеет чинить ему препятствия? Если б не
  странные наваждения, перепугавшие нанятых им рабочих, они бы сей-
  час уже половину леса окружили забором, из готовых блоков воздви-
  гался бы его домик, а ещё через несколько недель он бы уже поси-
  живал в нём на открытой веранде, потягивая из тёмной бутылочки
  охлаждённое пивко и любуясь деревьями.
   Ну кто - или что - мешает ему?
   Внезапно на Сидорова накатила злость, ещё более сильная и
  неутолимая от того, что не ясно было, на кого конкретно надо
  злиться.
   Он даже кулаком правой руки стукнул себя по ладони левой.
   Раздался хлопок, и то ли так уж сошлось, то ли хлопок этот
  послужил сигналом, но, как только он прозвучал, прямо на земле
  перед Сидоровым, будто на фото из "Полароида", постепенно стала
  проявляться-возникать ещё одна дорожка, не закатанная, правда,
  асфальтом, а мощёная булыжником.
   Она возникала, продолжаясь вперёд и уходя в темноту, словно
  её прокладывал невидимый булыжникоукладчик.
   Сидоров протёр глаза.
   Нефёдов вздохнул, но промолчал - он тоже @нв(r) ѓЁѕҐ".
   "азЁЄ ѓ ѕїЁЇҐ ґЁзҐє(r) в Є(r)є(r) ґҐ ѓЁѕҐ" - (r)ґ в(r)"мЄ(r) ґҐЇаҐалѓґ(r)
  јҐѓ ". Џа(r)и" п ґ(r)зм, Є Є-ґЁЄ Є, ѕ"п ґҐє(r) ђл" ѕ(r)ѓ(r)"мґ(r) ђгаґ(r)(c), Ё
  ѓ нвг ґ(r)зм (r)ґ а ббзЁвлѓ " (r)в(r)бЇ вмбп.
   ђ бзсвл Ї(r)Є ґҐ (r)Їа ѓѕлѓ "Ёбм.
   "(r)а(r)є , Їа(r)впґгѓиЁбм ґ є" ј е 'Ёѕ(r)а(r)ѓ Ё ЌҐдсѕ(r)ѓ ќҐва(r)ѓ ґ
  бв(r) ѓЇҐасѕ Ё Є Є ђл (r)вѕ "Ёѓ ђҐаҐјґпЄ, гЇса" бм ѓ Є Є(r)Ґ-в(r) ЇаҐЇпв-
  бвѓЁҐ.
   Ќ(r) ѓ(r)в Їа(r)и"(r) ґҐбЄ(r)"мЄ(r) ᥪ㴾, Ё б"(r)ѓґ(r) а јѕѓЁґг"бп ґҐѓЁѕЁ-
  ќл(c) ј ґ ѓҐб.
   "ґ а јѕѓЁґг"бп, Ё (r)ђ "ѕҐѓиЁ(c) 'Ёѕ(r)а(r)ѓ гѓЁѕҐ", зв(r) явившаяся
  неизвестно откуда дорога ведёт к дому, выстроенному из тёмно-
  красного гранита, и скорее даже не дому, а замку английского ти-
  па, в два этажа и с башенками по углам.
   "Хороший проект!" - машинально подумал Сидоров. - "А мне
  подсовывали всякую дрянь!"
   Дом-замок, освещённый двумя фонарями на мраморных столби-
  ках-колоннах, выглядел настолько внушительно, что Сидоров почув-
  ствовал некоторую робость.
   А в последние годы он отвык её чувствовать перед кем бы то
  ни было.
   Следовало, видимо, идти к замку, но Сидоров что-то не решал-
  ся сделать первый шаг по странной этой дороге.
   - Вход открылся. Мы идём? Он может сейчас и закрыться! -
  обеспокоился Нефёдов.
   - Идём! - решился Сидоров.
   И они пошли.
   Юрчик, зевавший в это время в очередной раз, чуть не вывих-
  нул себе челюсть: в тот момент, когда она была в крайнем нижнем
  положении, он увидел, как шеф и Нефёдов сделали шаг к обочине до-
  роги, на которой стоял их джип и внезапно исчезли, словно их сме-
  ло невидимой гигантской метёлкой.
   Вот только что были, и вдруг пропали неизвестно куда!
   Юрчик со щёлканьем захлопнул пасть, и хотел было перекрес-
  титься, но не стал, потому что не знал, как это делается.
   Да и грешен был он сильно, и раскаиваться не желал.
   Так что тут крестись, не крестись - бесполезно!
   Юрчик оглянулся по сторонам - может быть, это не они исчез-
  ли, может быть, это его самого куда-нибудь унесло? После той но-
  чи, когда Юрчику привиделся Саня с гранатомётчиками, он уже во
  всё готов был поверить.
   Но нет - всё было на месте: и коттеджи, и ухоженные клумбы
  перед ними, и дорога, на которой находился он вместе с джипом, а
  вот шеф с Нефёдовым исчезли.
   Что теперь делать-то - бежать за помощью? А в чём ему нужна
  помощь? Начни объяснять - не поверят ведь, подумают, что выпимши,
  ещё врача вызовут!
   Вот дела!
   Но оставаться-то на месте страшно - вдруг его тоже уволокёт
  какая-нибудь потусторонняя сила!
   Тут внутренний голос, пришедший почему-то извне, строго ска-
  зал Юрчику: "Юрчик! Сиди и не дёргайся! Жди! Шеф с Нефёдовым сей-
  час вернутся, и они совсем не обрадуются, если тебя на месте не
  окажется. Врубился?"
   - Ага... - ответил внутреннему голосу Юрчик, и стал ждать.
   А ничего больше ему и не оставалось!
   Между тем Сидоров и Нефёдов не подозревали о страданиях юно-
  го Юрчика - они уже, чуть ли не взявшись от волнения за руки,
  подходили к массивным входным дверям в дом-замок.
   "Это всё на самом деле?" - думал при этом Дмитрий Михайло-
  вич. - Или опять наваждение?"
   Он вполголоса спросил Нефёдова:
   - Ты то же самое видишь, что и я?
   - Да не волнуйтесь вы! - ответил ему Нефёдов. - Это всё
  по-настоящему, просто дом она заворачивает в пространство, как в
  простыню. Я здесь вообще-то уже во второй раз.
   Сидоров изумлённо воззрился на него:
   - Ты что, по своим делам?..
   - Нет, сопровождал одного... Маленький бизнес!
   - И когда в последний раз?
   - Два года назад. У вас я ещё не работал.
   Сидоров успокоился. Он очень не любил, когда его люди иска-
  ли себе дополнительного заработка на стороне.
   Тем временем они подошли к дверям, сделанным из толстых до-
  сок, соединённых проклёпанными полосками железа.
   Держались двери на массивных кованых навесах, ручка их так-
  же была кованой, изготовленной в виде русалки.
   Сидоров остановлися перед дверью, опять слегка заколебав-
  шись, но он ведь не привык отступать! Поэтому его колебания были
  очень недолгими - он прервал их, решительным движением схватив-
  шись за русалку, и потянув дверь на себя.
   Дверь неожиданно легко подалась, распахнувшись без скрипа, и
  они вошли в просторный холл с огромным пылающим камином прямо
  напротив входа и двумя лестницами, спускавшимися к нему справа и
  слева. Каменный пол холла был устлан медвежьими шкурами, стены
  задрапированы гобеленами, на которых красиво висело старинное
  оружие.
   Как видно, хозяева этого дома стремились воссоздать антураж
  настоящего замка, но у Сидорова возникло странное ощущение, что
  они попали в мультяшку, хотя все предметы здесь были настоящими.
   Освещался холл, в добавок свету от пламени в камине, бронзо-
  вой люстрой, свисавшей с потолка на цепи.
   Лампы в люстре были электрические.
   Самым интересным было, впрочем, не это, и не гобелены или
  старинное оружие, а женщина у камина, подбрасывавшая в него
  берёзовые поленья.
   Она наклонилась к огню, обратившись к вошедшим спиной, но в
  багровых отсветах его пламени - свет люстры был довольно тусклым
  - было ясно видно, что волосы у неё ярко-зелёного цвета.
   "Ну, уж это просто вульгарно!" - подумал Сидоров.
   Женщина, бросив в камин последнее полешко, выпрямилась и
  обернулась к вошедшим.
   Сидоров увидел, что росту она была небольшого, и вовсе не
  выглядела на свои двести пятьдесят (или двести шестьдесят?), а,
  скорее просто на пятьдесят, причём, ей стройной фигуре позавидо-
  вали бы и многие молодые женщины.
   Глаза её были такого же пронзительно-зелёного цвета, как и
  волосы, носик остренький, губы в ниточку, а общее выражение лица
  показалось Сидорову недобрым.
   - Ну, здравствуйте, непрошенные гости! - произнесла она
  звонким, но каким-то визгливым голосом. - Люди ко мне всегда хо-
  дят незваными, и только тогда, когда им уж очень сильно понадо-
  бится моя помощь! Но моя помощь стоит дорого, очень дорого!
   - Здравствуйте! - вежливо произнёс Сидоров. - Помощь нам,
  точнее, мне, действительно нужна, и у меня найдётся, чем запла-
  тить.
   - "Есть чем заплатить!" - проворчала женщина. - Нынче мне
  всегда приносят только бумажки, только шуршащие бумажки! Не то,
  что прежде, когда в ходу были настоящие деньги! Золото, серебро,
  камни - где это всё?
   Женщина зло сверкнула глазами на Сидорова.
   - Драгоценные камни найти можно. Вот с золотом могут возник-
  нуть проблемы... - стремясь сохранять в голосе вежливость, ска-
  зал медленно Дмитрий Михайлович.
   "Можно найти!" - опять передразнила его старуха. - Придётся
  найти, молодой человек, придётся найти!
   "Ну и вредина!" - подумал Сидоров. - "И злости у неё на де-
  сятерых!"
   - Но, может быть, мы перейдём к делу? - вслух предложил он.
  - Раз уж мы согласовали форму оплаты за ваши услуги. О размере
  оплаты, я думаю, мы поговорим немного позже.
   - К делу! - воскликнула старуха. - Вы, люди, делами называе-
  те свои прихоти! Вот уж, почитай, вторую сотню лет я живу среди
  вас, и ни разу никто не обратился ко мне с настоящим делом!
   Она замолчала, глядя на Сидорова исподлобья.
   "Хоть бы предложила сесть!" - подумал Сидоров.
   Старуха, словно угадав его мысли, неожиданно изобразила гу-
  бами что-то вроде улыбки и сказала:
   - Ну, что уж тут, подходите, усаживайтесь, выкладывайте ва-
  ше дело!
   Сидоров и Нефёдов, которого, казалось, покинул дар речи, по-
  дошли ближе к камину и уселись в стоявшие около него два потёртых
  кожаных кресла, в то время как их не особенно любезная хозяйка
  примостилась на самом краешке третьего такого же кресла, стоявше-
  го слишком близко к камину, да ещё и руки протянула к его пламе-
  ни так, что оно едва не задевало её пальцы.
   "Сейчас как прыгнет в огонь!" - мелькнула вдруг в голове у
  Сидорова несуразная мысль.
   Но женщина, не оправдав его надежд, в огонь не прыгнула, а
  лишь зябко передёрнув плечами, пробормотала как бы про себя:
   - Ох, как холодно! Холод преследует меня! Он повсюду, повсю-
  ду - зимой жуткие холода, и лето ничуть не теплее зимы, и год от
  года становится всё холоднее и холоднее! Согреюсь ли я когда-ни-
  будь? Согреюсь ли?
   - Ну что уставился! - вдруг злолбно взвизгнула она, дёрнув-
  шись к Сидорову так, что он от неожиданности отпрянул. - Уши рас-
  топырил! Слушаю я тебя, слушаю!
   Сидоров повернул голову в сторону Нефёдова, но тот еле прос-
  матривался в своём кресле - ведь вместе со старухой их опять бы-
  ло трое.
   Старухой, вот именно! Теперь Дмитрий Михайлович разглядел
  под её моложавостью какую-то прямо запредельную старость, выра-
  жавшуюся не в морщинах и дряблости кожи, а в чём-то другом, труд-
  но определимом словами.
   Может быть, в дряблости испытываемых ею чувств?
   Так что, не дождавшись от Нефёдова даже намёка на совет, Си-
  доров решился:
   - Я произвожу строительные работы в лесу. Точнее, их произ-
  водят нанятые мной рабочие. Что-то им мешает - насылает из леса
  кошмары. Работа остановилась.
   - В лесу? - зыркнула на него глазами старуха. - Опять лес
  вырубаешь? Всё бы вам не вами выращенное уничтожать...
   - Нет, - собрав всё своё терпение, поскольку старуха с каж-
  дой секундой раздражала его всё сильнее, сказал Сидоров, - это
  заповедный лес, его нельзя вырубать. Я строю бетонный забор вок-
  руг него.
   - Для какой надобности?
   - Ну, как раз для того, чтобы сохранить лес в неприкосновен-
  ности, чтоб не портил его никто...
   - Врёшь! - бросила Сидорову прямо в лицо старуха.
   Сидоров поперхнулся и замолчал, а ведьма так и уставилась
  ему в глаза своими зелёными зенками, и Дмитрий Михайлович почув-
  ствовал, что она, как и баба Сина когда-то, пытается проникнуть
  ему в душу.
   И проникает!
   Но если баба Сина вглядывалась в него хоть и пытливо, но ос-
  торожно, эта старуха лезла в его сознание холодным взглядом,
  словно корявыми ледяными пальцами, так нагло, так бесцеремонно,
  что Сидорову захотелось как-то защититься от её вмешательства, и
  он ринулся внутрь себя вслед за ней, стараясь её опередить.
   И вновь увидел два негаснущих пламени, рассечёных непрони-
  цаемой неуязвимой перегородкой.
   Что надо было сделать?
   Прибегнуть к защите перегородки?
   Или попытаться раздуть пламя?
   Времени не оставалось - Сидоров увидел приближающиеся тени,
  будто от искривлённых пальцев старухи, и, не раздумывая больше,
  что было сил дунул на ближайшее к нему в этот момент внешнее пла-
  мя.
   И оно взметнулось, и задело-таки эти наглые пальцы, и они
  отдёрнулись и исчезли!
   Послышалось злобное шипение, словно кошка случайно обожгла
  лапу.
   Сидоров моргнул и невольно потёр руками глаза.
   Открыв их, он увидел, что старуха, непередаваемым образом
  изогнувшись, смотрит на него уже скорее со страхом, чем со злобой.
   - А ты, парниша, охальник, как я погляжу! Уходи немедля! Не
  буду я тебе помогать! Дурацкое ты дело затеял, и толку от него не
  будет! Лес этот, он... - тут старуха захлопнула рот и даже глаза-
  ми по сторонам застреляла, будто опасаясь проговориться.
   Дмитрий Михайлович почувствовал, как в нём нарастает гнев.
   - Что, бабушка, боитесь? - тихо, но с большим чувством ска-
  зал он, вглядываясь в глаза ведьмы. В них теперь ясно различался
  страх, а их зелень подёрнулась нездоровой ряской.
   - Ничего я не боюсь.. - пробормотала ведьма. - А не хочу те-
  бе помогать, и всё!
   - Ну да, ну да! - съязвил Сидоров, чувствуя, что инициатива
  переходит к нему (а это ему всегда нравилось), - и камешки стали
  не нужны?
   - Камешки! Да где они у тебя? - попыталась справиться с со-
  бой старуха. Страх в её глазах сменился блеском алчности.
   - Камешки есть! Сначала дело надо сделать!
   Старуха сжалась в кресле - согрелась? Или ещё больше
  замёрзла? - и только злобно смотрела на Сидорова глазками, кото-
  рые теперь из ярко-зелёных превратились в мутно-болотные.
   - Да какое тебе дело-то надо? Забор строить хочешь? Ну и
  строй, тешь гордыню свою!
   - Наваждения!
   - Чего наваждения?
   - Наваждения надо устранить. Мне сказали, вы большая масте-
  рица в этом деле. Ну и где ваше мастерство?
   Старуха, ощерившись мелкими острыми зубками, завозилась в
  кресле, но от взгляда Дмитрия Михайловича деваться ей было неку-
  да, и она забормотала:
   - В том лесу деревьев больно много, большие те деревья,
  старые, страшные... И я старая, сил у меня мало, где мне с ними
  тягаться!
   - Торгуетесь? - спросил Сидоров, усмехаясь. - Торговаться и
  я умею!
   Он помолчал.
   - Ну, хорошо. Я не могу тут торчать бесконечно! Нефёдов!
   Нефёдов проявился почти полностью и выразил намерение встать.
   - Осади назад! - вдруг окрепшим голосом крикнула старуха.
   Сидоров откинулся на спинку кресла, а Нефёдов вновь начал
  терять насыщенность облика.
   - Василий! - крикнула ведьма громко.
   Откуда-то сверху раздалось мягкое топотание, и, сбежав по
  лестнице, к ведьме подскочил огромный котяра угольно-чёрного
  цвета. "Вот кто ей дрова колет!" - посетила Сидорова ещё одна не-
  суразная мысль.
   - Мурр? - спросил кот свою хозяйку, потёршись об её кресло,
  а она, почёсывая его за ухом, сказала неожиданно добрым голосом:
   - Васенька! Сходи-ка ты в огородчик, принеси горшок с цвет-
  ком - ты знаешь, какой мне сейчас надо.
   Кот немедленно удалился - на четырёх лапах, а вернулся на
  двух задних, в передних неся глиняный горшок с цветком красного
  цвета ("Колет! Ещё как!" - уверился Дмитрий Михайлович).
   Старуха осторожно взяла горшок из лап кота и сказала ему
  всё тем же добрым голосом:
   - Моя тебе благодарность! Ну, иди, отдыхай!
   И кот, так и не удостоив Сидорова с Нефёдовым даже ми-
  молётного взгляда, вновь удалился наверх.
   Видимо, к себе в опочивальню.
   Или в эту, в bedroom?
   Сидоров, вглядываясь в цветок, пытался понять, что это - ро-
  за? Или гвоздика?
   Но почему он растёт как-то странно?
   Почему так искривлён его чёрный стебель?
   Почему на нём такие острые и такие большие шипы?
   И почему красный цвет его лепестков отдаёт какой-то крова-
  вой багровостью, а сами лепестки так странно перекручены, что не-
  понятно, чего в них больше - красоты или уродства.
   Старуха, держа горшок с цветком обеими руками, что-то зашеп-
  тала над ним.
   Акустика в этом зале была хорошая, но Сидоров, как ни прис-
  лушивался, не мог разобрать бормотания старухи - слова были ка-
  кие-то странные, похожие на русские, и в тоже время совсем не по-
  хожие. Разобрал он только два слова - "тьма" и "лёд", они звуча-
  ли ясно и повторялись чаще других.
   Услышанное вызвало у него двойственное ощущение, будто испы-
  тывал он одновременно и злую радость и сожаление.
   Но по поводу чего была эта радость, о чём было это сожале-
  ние, осталось для него в этот раз неясным.
   А ведьма, закончив бормотать, выхватила откуда-то тёмную
  склянку, вытащила из неё пробку и побрызгала чем-то на заговари-
  ваемый цветок.
   Но капли жидкости, вылетевшей из склянки, ещё в краткий миг
  полёта к лепесткам и стеблю цветка превратились в мельчайшие су-
  хие льдинки, и цветок немедленно покрылся инеем.
   "Конец цветку!" - подумал Дмитрий Михайлович.
   Он ошибся - иней, продержавшись на цветке всего-то нес-
  колько секунд, исчез, и Дмитрий Михайлович каким-то образом по-
  нял, что он не испарился, как сделал бы на его месте любой нор-
  мальный иней, а был впитан цветком прямо в льдистом состоянии.
   Дмитрию Михайловичу даже показалось, что, впитав иней, цве-
  ток бодро встряхнулся, как пёс после купания.
   Но этого, конечно, не было, а вот изменения, произошедшие в
  цветке после обрызгивания, были: он стал ещё уродливее, стебель
  его ещё более искривился, лепестки отвратительно вывернулись, ши-
  пы хищно заострились, и он стал напоминать не цветок, не пса, а
  взъерошенную злобную крысу.
   И ещё кое-что произошло с цветком - он начал притягивать Си-
  дорова к себе, словно стал теперь не цветком, а мощным магнитом,
  а Сидоров - какой-нибудь там крохотной безвольной железкой.
   Дмитрий Михайлович даже с кресла привстал и руки начал про-
  тягивать к цветочному горшку.
   Но не только на него так действовало это заколдованное рас-
  тение - краем глаза Сидоров заметил, что и Нефёдов тоже прив-
  стаёт со своего места, что глаза его затуманиваются и он тоже,
  как лунатик, протягивает руки к цветку.
   Встань ведьма сейчас с кресла с горшком в руках, пойди к ка-
  кой-нибудь подходящей пропасти, да швырни горшок в неё - и Сидо-
  ров с Нефёдовым отправились бы за ней, и прыгнули бы вслед за
  горшком, и в своём последнем полёте всё протягивали бы к нему
  руки, и не заметили бы даже того, как горшок разбивается о камни
  на мелкие черепки, а за горшком - и их черепушки.
   Ведьма, зыркнув на них вдруг прояснившимися зелёно-льдистыми
  глазками, мерзко хихикнула, но к пропасти не пошла, и даже с мес-
  та не стронулась, а, выхватив ещё откуда-то грязную серо-зелёную
  тряпку, словно сотканную из паутины пополам со мхом, накрыла ею
  горшок, и тяга его немедленно прекратилась.
   Сидоров и Нефёдов тут же рухнули обратно в кресла.
   "Вот это да!" - подумал Дмитрий Михайлович. - "Вот это рас-
  теньице!", а Нефёдов ещё сильнее, чем раньше, сжался в своём
  кресле, так сжался, что Николай Петрович, будь он сейчас здесь,
  сравнил бы его с Женькой во время известных событий.
   Но не было здесь Николая Петровича - только утром ему пред-
  стояло встретиться с Сидоровым, и сейчас он спал, и снились ему
  простые, не вещие, сны.
   А жаль - а то бы он уберёгся сам и товарищей своих уберёг от
  кое-каких неприятностей...
   - Действует! - проскрипела старуха голосом настолько отвра-
  тительным, что у Дмитрия Михайловича мурашки забегали по телу.
   - Действует! - ещё раз скрипнула ведьма, и, обратившись к
  Сидорову, сказала:
   - Вот тебе орудие! Так сделаешь - покажешь своим рабочим на
  краткую минутку, и что скажешь им после того, то и будут они де-
  лать! И никакие их видения да наваждения не побеспокоят, пока они
  всю работу не сделают.
   Но смотри - до время тряпку эту с цветка не снимай, никому
  его не показывай, и сам не гляди! Не то, не ровён час, прои-
  зойдёт что-нибудь с тобой - сила в цветке этом великая!
   Когда задание рабочим будешь давать, слова подбери ясные,
  чтобы понятно было, где работе начало, а где конец, не то начнут
  они работать, а остановится не смогут!
   Ну всё, бери горшок, да отправляйся - не люблю я вас, гос-
  тей непрошенных!
   Дмитрий Михайлович встал с кресла, чтобы взять горшок, но,
  подумав кое о чём, спросил:
   - А каким же образом я буду его рабочим показывать, когда
  мне самому на него смотреть нельзя?
   - А ты отвернись, да глаза прикрой, вот и всё!
   Тут она, остро взглянув ему в лицо, добавила загадочно:
   - Жжёт, ах, как жжёт! Сгоришь, а не согреешься! Когда б не
  пламя это, и отворачиваться бы тебе не пришлось! Ну ничего, за-
  кончишь свой забор, и оно закончится!
   От слов таких тоскливо сделалось внутри у Дмитрия Михайлови-
  ча, но его руки уже как бы сами собой протянулись к горшку, и уже
  почти взяли его, как вдруг ведьма схватила его руку за запястье
  своей рукой, и своей ладошкой шлёпнула по его ладони.
   Шлёпнула, и сделала такое движение ею, словно втирала ему
  что-то в кожу, что-то невыносимо холодное, шершавое и крайне не-
  приятное.
   Оппомнившись, Дмитрий Михайлович отдёрнул ладонь, и, подне-
  ся её к глазам, попытался рассмотреть, что за дрянь она ему в неё
  втёрла.
   Однако ничего, кроме лёгкого покраснения, разглядеть ему не
  удалось.
   Но он совершенно ясно ощущал - что-то сейчас вошло ему че-
  рез кожу в кровь, и уже движется к сердцу.
   Он поднял голову , и, глядя в наглые зелёные глазки ведьмы,
  сказал ей с уже несдерживаемым бешенством:
   - Вы... ты... что же это, старая ведьма, делаешь?
   - А ничего, ничего особенного! - забормотала ведьма, отодви-
  гаясь. - Так, порошочек памятный, рецептик древний, тайный, чтоб
  не забыл ты камушки принести. Как цветочек возвращать станешь,
  так и камушки принесёшь! А не принесёшь - худо тебе будет, ох ху-
  до! Сердчишко остынет твоё, совсем остынет! И огоньки те не помо-
  гут, ой, не помогут! Он же, порошочек этот, скажет тебе, сколько
  камушков принести требуется, чтоб не остыло сердчишко-то раньше
  времени!
   И ведьма опять мерзко и злобно захихикала.
   И точно, в эту минуту почувствовал Дмитрий Михайлович, что
  ледяные крупинки достигли его сердца, и мертвящими точками уже
  начинают липнуть к нему.
   Он непроизвольно схватился за грудь, но что могла сделать
  его не вооружённая древней чёрной наукой рука против этой хотя и
  маленькой, но изощрённой в колдовстве сухонькой лапки злокознен-
  ной колдуньи?
   Он только повернулся к Нефёдову, и хотел было спросить его
  голосом угрожающим: "Куда ж ты завёл меня, Нефёдов?", но голос
  вышел слабым и совсем даже не угрожающим, а каким-то жалким.
   - А ты подчинённого своего не терзай, не терзай! - вмеша-
  лась старуха. - Он тебе только место показал, а вход ты сам
  нашёл. А не надо было б тебе - и не нашёл бы! Так что давай, от-
  правляйся ты домой, а как цветочек-то покажешь и камушки со-
  берёшь - приходи опять. В дом тебе будет уж не войти, так ты на
  обочине дороги всё оставь, там, где вход открывался, и цветочек и
  камушки. А я уж приберу всё, приберу, куда следует!
   И ведьма снова захихикала, да так на этот раз скрипуче, что
  у Дмитрия Михайловича аж зубы заныли от этого хихиканья.
   И так и ныли всё время, пока, с горшком в руках, и с Нефёдо-
  вым позади, он шёл к джипу, ныли и всю обратную дорогу, и перес-
  тали ныть только уже перед самой конторой.
   Пока они с Нефёдовым из дома ведьмы шли к машине, Сидоров ни
  разу не обернулся, а когда, уже взявшись за дверцу, обернулся на-
  конец, то никакого дома не увидел, как будто всё с ними сейчас
  происшедшее было лишь очередным видением.
   Но нет, на этот раз никакого видения не было - горшок-то, с
  уродливым цветком, вот он, в руках! Правда, краем глаза Сидоров
  заметил какое-то странное выражение, с которым на них смотрел
  Юрчик, но Дмитрию Михайловичу было не до того, чтобы задумы-
  ваться ещё и об этом - холодный горшок в его руках примораживал к
  себе всё его внимание.
   А Юрчику было от чего чувствовать себя странно - ведь шеф с
  Нефёдовым возникли у машины так же неожиданно, как и исчезли - из
  ночного воздуха, словно они были привидения.
   Но, может быть, за то время, которое они были неизвестно
  где, они уже и стали... неизвестно кем...
   А?
   Поэтому всю обратную дорогу Юрчика мучило намерение прове-
  рить, реален ли его шеф, или уже нет.
   Ткнуть пальчиком, например, или локотком прикоснуться...
   Но ему было страшно - а ну как локоток пройдёт сквозь пусто-
  ту?
   Так Юрчик и не решился проверить свои подозрения, и успо-
  коился только в тот момент, когда Сидоров с горшком в руках, вы-
  ходя из джипа, споткнулся, и чуть было не упал - привидения ведь
  не могут спотыкаться!
   Чего им спотыкаться - они плывут себе, плывут над поверхнос-
  тью, просто обтекая все попадающиеся им на пути препятствия!
   Кстати, что уж такого ценного в этом самом горшке, да ещё и
  накрытом какой-то грязной тряпкой, что Сидоров прижимает его к
  себе с такой осторожностью?
   А как его перекосило, бедного, когда он чуть было не выро-
  нил горшок!
   Будто это и не простая посудина из обожжённой глины, а бес-
  ценная ваза китайского фарфора!
   Дмитрий Михайлович, между тем, вовсе и не собирался держать
  горшок всю дорогу в руках - он собирался всучить его Нефёдову.
   Горшок, точнее, растущий в нём заговорённый цветок Дмитрия
  Михайловича пугал, он боялся его даже больше, чем начальника
  своего отдела в то время, когда он ещё работал в проектном инсти-
  туте.
   Пугал, и, одновременно, манил.
   Поэтому, когда Дмитрий Михайлович попытался отдать его
  Нефёдову, это ему не удалось - горшок словно не захотел перехо-
  дить из Сидоровых рук в руки Нефёдова.
   В руках у Дмитрия Михайловича ему, видимо, нравилось больше.
   И Дмитрий Михайлович выпустил горшок из рук только войдя в
  свой кабинет, двери в который пришлось открывать Нефёдову.
   Поставив цветок рядом с факсом, Дмитрий Михайлович сел на
  своё место.
   - Нефёдов! - позвал он негромко.
   - Я здесь! - отозвался Нефёдов, усевшийся почему-то чуть ли
  не в самом конце кабинета.
   "Горшка боится!" - с мстительным удовлетворением подумал Си-
  доров.
   - Чего ты там сидишь? - спросил он. - Сюда иди!
   - Да я уж тут... - отозвался Нефёдов, - посижу... Что-то мне
  нехорошо...
   - Это мне должно быть нехорошо! - сказал ему с сарказмом
  Дмитрий Михайлович. - Это ведь меня ты втравил в это дело! Так
  что давай, не отсиживайся и иди сюда - скажу что-то!
   Нефёдов, как-то пугливо косясь в сторону факса, приблизился
  - на максимально далёкое от стола шефа расстояние.
   Сидоров только вздохнул.
   - Нефёдов. - Сказал ему Сидоров. - Ты сделаешь так, что
  завтра, то есть уже сегодня к началу рабочего дня сюда придёт не
  один бригадир, Николай Петрович этот самый, а с собой приведёт
  всю команду. Понял?
   - Понял... - вяло ответил Нефёдов и вяло вылинял из кабинета.
   Сидоров, лишь только за Нефёдовым закрылись двери, немедлен-
  но расслабился в своём кресле, чувствуя себя таким же вялым, как
  и Нефёдов. Ведь он только перед ним старался держаться по-прежне-
  му твёрдо и властно, на самом деле ничего такого он впервые за
  много лет внутри себя не чувствовал, зато над собой чувствовал, и
  ещё как!
   Он чувствовал власть цветка, с каждой минутой всё увеличи-
  вающуюся, и теперь даже накидка не препятствовала ощущению тёмной
  и тяжёлой силы, с которой его тянуло к нему.
   Его тянуло откинуть накидку, наклониться над цветком и дол-
  го-долго смотреть прямо в центр его бутона, вдыхая отталкиваю-
  ще-манящий запах его восхитительно уродливых лепестков. Но он по-
  нимал, что делать этого ни в коем случае нельзя, что, наклонив-
  шись, всмотревшись и вдохнув, он уже никогда не сможет разог-
  нуться и вернуться обратно к себе самому.
   Да он и так уже не был самим собой - он, сидя в кресле, раз-
  рывался между гибельным желанием откинуть накидку и спасительным
  стремлением покинуть кабинет хотя бы до утра, и не мог сделать ни
  того, ни другого.
   И поэтому он всё сидел и сидел в своём удобном кресле посре-
  ди роскошного кабинета, войдя в примерно такое же состояние, в
  каком был два дня назад в джипе, ощущая себя только оболочкой, в
  которой схлестнулись два противоречивых желания, не имея сил
  взять сторону одного из них и чувствуя, как из цветка прямо че-
  рез накидку внутрь него - внутрь этой безвольной оболочки - про-
  никает что-то уже не манящее и не восхитительное, а вонючее, мел-
  кое и подлое.
   Сначала мысли:
   "Ничего, завтра я избавлюсь от цветка! Только покажу его
  сперва мужичкам - пусть лучше он на них действует, чем на меня,
  он для них ведь и предназначен. Так что забор у меня будет! А уж
  за забором я и с лесом этим разберусь!"
   Потом ощущения - Дмитрий Михайлович вдруг почувствовал себя
  вампиром, высасывающим у своих жертв не кровь, а волю, и застав-
  ляющим их выполнять не их желания, а его, только в образе вампи-
  ра он выглядел не устрашающим, или отвратительным, а просто жал-
  ким.
   Затем Дмитрию Михайловичу показалось, что кровь его осты-
  вает, а сердце уже остыло, что его пальцы превратились в со-
  сульки, а глаза - в ледышки, и одновременно он почувствовал себя
  куском сырой глины, которая при охлаждении не твердела, как ей
  было положено, а размягчалась.
   И вот, под влиянием силы цветка, этот комок холодного, но
  пластичного вещества стал меняться, переходя из состояния в сос-
  тояние, из формы в форму так быстро, что всякий раз невозможно
  было понять, где конец прежнего превращения, и начало следующего.
   Вначале Дмитрий Михайлович предстал перед собой в образе
  древнегреческого полубога с благородными, красивыми, и мощными
  линиями лица и тела, затем этот образ незаметно перетёк в образ-
  великолепного дерева с ещё более мощными корнями, глубоко уходя-
  щими в землю, а дерево превратилось в огромную птицу с открытым в
  хриплом и грозном крике клювом, и с крыльями, раскинутыми как
  ветви.
   Но тут же вместо этих форм пришли новые - и ни в одной из
  них не было ни намёка на благородную красоту, а только сменяющее
  друг друга омерзительнейшее уродство: не полубог, а сморщенный,
  искривлённый человечек, не грандиозное дерево, а чёрное, больное
  растение, затем - какие-то тошнотворные слизняки, и бледные глис-
  точерви, и десятиногие пупырчатые жабы, и рыбы с выпученными гла-
  зами, и просто зловонные лужи чего-то липкого и непонятного, и
  ещё какие-то совсем уж неописуемые вещества и существа.
   И все они, такие непохожие и невозможные, загадочным обра-
  зом сохраняли сходство с ним самим, и он смотрелся в них, как в
  зеркало, ужасаясь в первую очередь себе, хотя и понимая, что они
  - лишь отражение его нынешнего дввойственного состояния, его ко-
  лебаний между светом и тьмой, между пламенем и льдом.
   И вот он решился, наконец, сделать окончательный выбор, чтоб
  раз и навсегда покончить с этой мучительной раздвоенностью.
   Решился.
   И выбрал тьму и лёд.
   Тьму и лёд, находившиеся в заговорённом цветке он стал сое-
  динять с тьмой и льдом той непроницаемой пелены, которая находи-
  лась внутри него, и с мрачной радостью увидел, как её толщина
  растёт, как она накрывает собой оба пламени, всё горящие внутри
  него, и они с шипением гаснут...
   Да нет же!
   Шипят, слабеют, уменьшаются, но не гаснут!
   Не гаснут, и продолжают упрямо гореть.
   Как видно, упрямство Дмитрия Михайловича тоже было двой-
  ственным...
   Дмитрий Михайлович воспринял такое непослушание пламени с
  растерянностью и негодованием, и в свои ледяные усилия добавил
  ещё и злости - в цветке её было хоть отбавляй.
   Но пламя, точнее, оба пламени, ещё немного уменьшившись,
  гаснуть всё-таки не желали.
   Снова и снова добавлял Дмитрий Михайлович холода в пелену,
  а пламя всё горело и горело.
   И не желало гаснуть!
   Эта битва длилась долго, очень долго, охладившаяся почти до
  абсолютного нуля пелена уж покрылась инеем, а пламя всё не гасло
  и не гасло...
   Может быть битва эта и ещё бы продолжалась, когда б не была
  прервана щебетанием Олечки:
   - Дмитрий Михайлович! Извините! К вам Нефёдов рвётся, он
  ещё мужчин каких-то с собой привёл! Пускать?
   - Что? - очнулся Дмитрий Михайлович. - Который час?
   - Восемь тридцать... - ответила Олечка, несколько растеряв-
  шись, и, набравшись духу, спросила робко:
   - Вы хорошо себя чувствуете? Вы такой бледный...
   - Утра или вечера? - совсем запутавшись во времени и не слу-
  шая того, что говорила Олечка, спросил Сидоров.
   - Чего?.. - не поняв вопроса, захлопала Олечка глазками, но,
  быстро сообразив, ответила: - Утра, конечно! Восемь тридцать ут-
  ра, нет, уже восемь тридцать одна! - бросила она взгляд на руч-
  ные электронные часики.
   А Дмитрий Михайлович бросил взгляд в сторону окна - через
  него в кабинет врывались лучи утреннего солнца.
   Что же это выходит - он всю ночь, что ли, провёл в борьбе с
  самим собой?
   Дмитрий Михайлович нервно провёл рукой по лицу и неожиданно
  ощутил на нём отсутствие чего-то совершенно ему необходимого.
   Очки! Конечно, не хватает очков!
   И как это он несколько дней проходил без них?
   Затем он нахмурился, пытаясь ещё что-то сообразить непослуш-
  ными мозгами, и несвойственным ему жестом почесал в затылке.
   Олечка, удивившись, так захлопала глазками, что в кабинете
  поднялся ветерок.
   И его дуновение окончательно привело Дмитрия Михайловича в
  чувство.
   Во-первых, он наклонился и из ящика стола вынул очки с дым-
  чатыми стёклами.
   Запасные. Они всегда там на всякий случай лежали.
   Надел.
   Оглядел сквозь их стёкла кабинет.
   Увидел, что чётко обозначенные солнцем границы между светом
  и тенью слегка размылись, и почувствовал себя гораздо спокойнее.
   Нет, ну почему он вообще очки-то снял в ту ночь?
   Вот нужно было!
   Олечке, внимательно наблюдавшей за Дмитрием Михайловичем,
  стало вдруг как-то не по себе.
   Она вспомнила, что ей всегда было не по себе рядом с
  шефом - более или менее свободно она чувствовала себя только в
  эти вот несколько дней, когда он почему-то не носил очков.
   Во-вторых, Сидоров приказал Олечке:
   - Шторы.
   - Что? - спросила Олечка.
   - Закрой шторы. - повторил Сидоров. - Уволю.
   Олечка метнулалсь к окнам и с такой силой дёрнула за свисав-
  шие с гардин шнурки от штор, что чуть было их не оторвала.
   Сидоров хмыкнул и недовольно поджал губы.
   Олечка, совсем растерявшись, обратила внимание на возникший
  рядом с факсом старый грязный глиняный цветочный горшок, накры-
  тый ещё более грязной тряпкой, и, рванувшись к тумбочке, на кото-
  рой стоял факс, протянула к горшку руки.
   - Не трогать! - проскрежетал Сидоров.
   Олечка вздрогнула и сказала: - Ой!
   Ей отчего-то стало очень страшно, и она залепетала в своё
  оправдание:
   - Я хотела... я думала... уборщица вчера забыла выбросить...
   - Ничего здесь никто не забывал! - лязгнул Сидоров. - А хо-
  теть и думать здесь буду я! Ясно? Или нет?
   - Я-ясно... - заикаясь, пролепетала опять Олечка, и, повер-
  нулась к выходу из кабинета.
   Ей захотелось побыстрее выйти из него к себе в приёмную,
  сесть за стол и спрятаться среди бумаг.
   - Стоять! - раздался голос Сидорова.
   Олечка остановилась и зажмурила глазки. Она понимала, что ей
  нужно повернуться к шефу лицом, чтобы выслушать его вопрос или
  приказание, но она боялась это сделать, а почему боялась - не по-
  нимала.
   - Что там насчёт Нефёдова? - металлическим голосом спросил
  Сидоров Олечкину спину.
   - Он привёл с собой каких-то строителей и хочет с ними вой-
  ти... - ответила Олечка дрожащим голоском, так и не решившись по-
  вернуться к опасности лицом.
   - Пусть входят! - распорядился Сидоров.
   Олечка, переступая негнущимися ногами, вышла из кабинета.
   Ей неожиданно стало очень холодно в её мини-юбке, как будто
  она оделась не по сезону.
   "Всё, теперь точно уволит!" - думала она, выходя.
   А Сидоров застыл в кресле, ожидая, когда войдут рабочие.
   Ему стало отчего-то хорошо.
   Прохладно так, покойно...
   Правда, где-то глубоко-глубоко внутри него саднила какая-то
  горячая заноза, но Сидоров чувствовал, что саднить ей осталось
  недолго.
   Очень недолго.
   Да.
   Вошёл Нефёдов, за ним Николай Петрович, Женька, Никита и
  Витёк.
   "Так. Все в сборе." - удовлетворённо подумал Сидоров.
   - Нефёдов, - сказал он. - Ты пока выйди.
   Нефёдов тут же испарился.
   Рабочие, войдя, как-то неловко остановились посредине каби-
  нета, не садясь и молча глядя на Сидорова. Николай Петрович хо-
  тел обратиться к нему уважительно, по имени-отчеству, но, всмот-
  ревшись в его лицо пристальнее, обратился просто на "Вы":
   - Вы... зачем всех четверых-то позвали? Всё можно было и со
  мной решить!
   Сидоров в ответ попытался улыбнуться, но улыбки не получи-
  лось - получился какой-то оскал, от которого Николая Петровича
  передёрнуло:
   - Сейчас я всё объясню. Но сначала... берите стулья и сади-
  тесь ближе.
   Рабочие переглянулись, но послушно взяли каждый по стулу из
  стоявших у стены, и уселись прямо перед Сидоровским столом.
   Николай Петрович думал, что Сидоров сейчас начнёт им прика-
  зывать, грозить или, на худой конец, убеждать вновь продолжить
  строительство и уже внутренне напрягся, готовясь к достойному от-
  пору, но Сидоров неожиданно повернулся, взял с боковой тумбочки
  нечто, накрытое грязной тряпкой, и поставил его на стол поближе к
  ним.
   - Я хочу, - сказал он, - чтобы вы все внимательно посмотре-
  ли на то, что я вам сейчас покажу. Все. Внимательно. Посмотрели.
   И медленно обвёл их лица своими очками.
   Всех четверых прошиб озноб.
   Но, будто заворожённые действиями Сидорова, они даже не пе-
  реглянулись, а, точно следуя его приказанию, пододвинулись ещё
  ближе и всмотрелись в то, что было накрыто грязной тряпкой, очень
  внимательно.
   Сидоров ещё раз обвёл их лица своими очками и взялся за уго-
  лок тряпки.
   Николай Петрович хорошо запомнил, что, взявшись за тряпку,
  Сидоров почему-то отвернулся.
   Что было дальше, Николай Петрович, как и все остальные, не
  запомнил...
   А Олечка, мелко дрожавшая за своим столом в приёмной от хо-
  лода и страха, запомнила, что рабочие вышли из кабинета её шефа
  через несколько минут после того, как вошли.
   Вышли, как-то странно ступая, со странно застывшими лицами
  и дыша тихо-тихо.
   И тихо-тихо ушли.
   "Что это они?" - ещё подумала Олечка. - "Как призраки..."
   Через минуту после их ухода Сидоров опять затребовал к себе
  Нефёдова.
   И Нефёдов незамедлительно проследовал к нему в кабинет, вы-
  шел тоже очень скоро, ни капли не изменившись, но с лицом озада-
  ченным и целеустремлённым.
   И ушёл быстро-быстро.
   Уехал даже, потому что Олечка услышала, как за окном взре-
  вел мотор джипа.
   "А с этим что?" - опять подумала она, поскольку выражение
  озадаченности не возникало на лице Нефёдова никогда.
   А просто Сидоров в кабинете сказал Нефёдову:
   - Сейчас поедешь к Розенштейну - он недавно получил новую
  партию бриллиантов, и купишь камней вот на эту сумму.
   Сказал и вручил Нефёдову чек.
   Нефёдов равнодушно взял чек, но, когда он взглянул на прос-
  тавленную в нём цифру, на миг потерял дар речи.
   - Что, вот столько? - спросил он. - Не слишком ли будет для
  старухи?
   Тут Сидоров дёрнулся к Нефёдову и даже, кажется, хотел рука-
  ми развести - "Вот, мол, ничего не поделаешь!" - но не развёл, а
  сказал только:
   - Не слишком. Выполняй! Времени - час.
   Прошёл этот день, наступила суббота.
   Всё это время баба Сина была очень занята, и ей некогда бы-
  ло следить за тем, строят ли забор вокруг леса, или нет.
   Вернее сказать, она была уверена, что не строят, потому и не
  проверяла.
   А, кроме неё, проверить это было и некому - Николай с Пет-
  ром были заняты так же, как она, допоздна, а Настю Антонина заб-
  рала на несколько дней домой, чтобы дать бабе Сине передышку, но
  никакой передышки баба Сина не чувствовала, наоборот, без Насти
  ей было очень скучно и как-то пусто в доме и на душе.
   Насте тоже было очень скучно без бабушки, несмотря на то,
  что и мать она давно не видела.
   Скучно ей было и без леса, вот почему, приехав в субботу уже
  под вечер опять к бабушке, наласкавшись с нею, напившись томлёно-
  го молока с шанежками и быстренько пересказав ей городские новос-
  ти, Настя, пока совсем не стемнело, убежала в лес - прогуляться.
   Вернулась она очень быстро, и прямо с порога закричала:
   - Бабушка! А те дяденьки, которые к нам тогда ночью прибега-
  ли, опять там забор строят! Я к ним подойти хотела, а потом испу-
  галась!
   - Строят? - переспросила баба Сина. - Вот тебе и раз! А ис-
  пугалась ты чего?
   - А странные они какие-то! Работают быстро-быстро, как робо-
  ты, не разговаривают друг с дружкой, и лица у них.. это... как
  будто замороженные...
   - Это ещё что за напасть! - воскликнула баба Сина и, кое-как
  завершив домашние дела, выбежала из дому во двор - запрягать
  Зорьку.
   - Как же так! - приговаривала она, выезжая. - Как же так! И
  страху не боятся! И доброго слова не понимают! Что же это с
  людьми делается?
   Подъехала она к месту строительства опять, как и в первый
  раз, в начале сумерек.
   С того раза забор изрядно удлинился, охватывая уже огорожен-
  ный участок леса по-своему красивой дугой.
   Подъехав поближе, баба Сина увидела, что строительство идёт
  полным ходом, как будто рабочие намеревались использовать каждую
  минуту светлого времени.
   Рабочие, действительно, были те же самые, и баба Сина уже
  открыла рот, чтобы крикнуть: "Петрович! Что же ты это, а?", но
  вдруг осеклась и всмотрелась в происходящее повнимательнее.
   Она всмотрелась в лица рабочих и увидела, что они и в самом
  деле какие-то застывшие, "замороженные", как выразилась Настя,
  словно их мускулы схватил паралич.
   Поэтому двигающиеся глаза на этих лицах произвели на неё
  жуткое впечатление.
   А после того, как она всмотрелась в движения их рук и тел,
  ей стало совсем нехорошо - да, они были и точны и быстры, но не
  как движения живых существ, а как движения машин, или кукол, ко-
  торых дёргают за ниточки.
   Только вот движения машин и кукол могут быть красивы тем,
  что красивы движения их водителей и создателей, тем, что они по-
  добны движениям живых, но видеть живых, совершающих машиноподоб-
  ные движения, было совершенно невыносимо, как невыносимо и неес-
  тествено было бы видеть движения трупов.
   Вдобавок все четверо рабочих друг с другом они не разгова-
  ривали, не жестикулировали, но работа шла невероятно быстро -
  вот, не делая ни одного лишнего движения, Женька прицеплял крюки
  от крановых строп к петлям на бетонной плите, тут же отходил в
  сторону, плита взмывала вверх с такой скоростью, с какой никогда
  не работает ни один крановщик, в считанные секунды перемещалась
  на место установки, и ещё в несколько секунд устанавливалась в
  "стаканы" Витьком и Николаем Петровичем, и можно было браться за
  следующую плиту.
   Баба Сина и сама замерла, наблюдая за такой работой, словно
  и на неё подействовала управляющая рабочими сила.
   Она попыталась по - особому всмотреться в рабочих, чтобы по-
  нять, что же это такое с ними произошло, но это ей не удалось
  сделать, как когда-то не удалось всмотреться в душу Сидорова -
  взгляд её упёрся в такую же непроницаемую, тёмную и холодную
  преграду, в какую упёрся и тогда.
   - Да что же это делается-то?! - шёпотом спросила баба Сина
  себя саму, и решившись, громко сказала: - Петрович! Петрович! Вот
  послушай-ка!
   Но Николай Петрович, обагрённый лучами заходящего солнца,
  как кровью, ничего ей не ответил, он продолжал работать - опус-
  кать-отпускать-закреплять, опускать-отпускать-закреплять...
   Баба Сина замолчала и сделала шаг, чтобы подойти к Николаю
  Петровичу, и, встряхнув его хорошенько за плечи, привести в чув-
  ство, но остановилась - ей показалось, что если она сейчас попро-
  бует это сделать, он не только никак не почувствует её прикосно-
  вений, но, чего доброго, ещё и зашибёт, кулаком ли, плитой - всё
  одно...
   - Да что же это... - повторила она ещё раз в полном замеша-
  тельстве. - Что ж они, как заведённые, или... заговорённые? Заго-
  ворённые! Эдак они всю ночь работать будут - до полного лишения
  сил!
   Но нет, Сидоров, показав рабочим цветок, дал им очень проду-
  маные указания, и баба Сина увидела, как точно с последним лу-
  чом солнца, упавшего, наконец, за горизонт, рабочие прекратили
  работу, но не по знаку или крику своего бригадира, а без всяких
  видимых знаков с чьей-либо стороны, враз и без лишней суеты.
   Замолчал мотор крана, и в наступившей на строительной пло-
  щадке тишине рабочие пошли к вагончику.
   Очевидно, ужинать и отдыхать.
   Но больше баба Сина не могла на это смотреть, она опять
  спросила саму себя:
   - Что делать-то, делать-то что? Кто ж это с мужиками такое
  сотворил? Неужто этот, в очках непроницаемых, да с нутром непро-
  биваемым? Ну, погоди у меня!
   И, вскочив на телегу, и разбудив Зорьку вожжами, баба Сина
  решительно и быстро повернула к лесу.
   Углубившись немного в лесную темноту, она остановила Зорьку,
  сошла с телеги, и, немного подумав над тем, как бы ей правильно
  обратиться, крикнула:
   - Жительница лесная, отзовись, откликнись! Разговор к тебе
  есть неотложный! Ау-у!
   - Ну, чего голосишь-то? - тут же с облегчением услышала она
  ворчливый голос кикиморы, неизвестно откуда появившейся перед
  ней. - Нешто я ничего не слышу, не вижу, не знаю? Всё за дурочку
  меня держишь!
   - Да я... да нет... - немного смутилась баба Сина.
   - Ладно, ладно уж! - махнула рукой кикимора. - И о том, что
  ты мне сказать хочешь, я тоже знаю.
   - О том, что опять они строят, что они... они...
   - Заговорённые они, порчей объятые, - без церемоний заявила
  кикимора.
   - И кто ж это с ними такое сделал?
   Кикимора вздохнула, глаза её как-то странно сверкнули, и она
  отвернулась в сторону.
   - Кто - известно, - коротко ответила она.
   - И... кто? - спросила баба Сина.
   Тут кикимора опять глубоко вздохнула, и опять её глаза свер-
  кнули огнём странным, ранее бабой Синой не виденным.
   Бабе Сине вообще показалось, что кикимора словно прячет он
  нея свои глаза, будто нехорошо у неё на душе, будто виновата она
  в чём-то.
   Какая-то смутная догадка забрезжила у бабы Сины в голове, но
  очень, очень слабо, и она предпочла дожидаться ответа от своей
  собеседницы.
   А та, вздохнув ещё раз, сказала как-то нехотя:
   - Рази ж в том дело - кто порчу навёл? Снять её - вот дело!
   - А разве нельзя снять?
   - Можно, - ответила кикимора. - Но трудно, ох и трудно! Пор-
  ча эта на древнем знании сотворена, тот, кто её наводил, толк
  знает, ох, знает!
   - Да что ты заохала! - не выдержала баба Сина. - Скажи уж
  ясно - не знаешь ты, как её снять!
   Кикимора в ответ опять лишь вздохнула, хотела и охнуть, да
  сдержалась.
   - Знать-то знаю! - сказала она. - Да стара я уж больно - не
  первую тыщу лет как-никак на этом свете живу. Хозяин бы меня не
  поддерживал - и дня бы лишнего мне не протянуть. Мне и за преде-
  лы этого леса раньше надолго выходить было нельзя - истаять мог-
  ла, что твоя Снегурочка. Так что наваждение какое навести я могу,
  а порчу настоящую снять - нет, сил моих не достанет!
   - А у кого же их достанет? - спросила баба Сина.
   - У того, кто порчу навёл! - ответила кикимора.
   Теперь настала очередь вздыхать бабе Сине.
   - Тот, кто наводил, снимать не будет! - сказала она. - Чув-
  ствую я - большие деньги были им за это получены! Сидоров, как я
  поняла, если упрётся, так денег ни на какую дурь не пожалеет!
   - Правда твоя! - подтвердила кикимора. - Деньги она любит,
  всегда любила, ради денег и своих бросила...
   И поняв, что невзначай проговорилась, сухонькой зелёной ла-
  дошкой прикрыла рот.
   Но было уже поздно.
   - Так это - из ваших кто-то? - поняла баба Сина. - Как же
  она могла, вот так вот!
   - "Как могла, как могла!" - передразнила её кикимора. - Раз-
  удивлялась! Вы, поди, тоже много чего могёте - я ж не удивляюсь!
  Ваш вон удумал забор этот воздвигнуть - и никто из ваших ему не
  помеха!
   Баба Сина не нашлась, что ответить на это.
   А кикимора продолжала:
   - Ладно, не обижайси! Ты давай домой таперича езжай! А я тут
  покумекаю кой-чего, пока ночь на дворе, и страдальцы заго-
  ворённые спят! Ну, чего стала, езжай себе, езжай! Нужна будешь -
  я тебя позову!
   И бабе Сине ничего не оставалось, как снова сесть на телегу,
  и вернуться домой, то и дело подгоняя едва переставляющую ноги
  Зорьку.
   Любила, вишь, скотинка эта четвероногая воздухом лесным
  прохладным подышать!
   Уже улёгшись в постель, баба Сина долго не могла уснуть, всё
  думала, что за тёмную силу пустил Сидоров нынче в ход?
   Но, так ничего и не надумав, уснула...
   В это же самое время в другом месте, другом доме, в доме,
  притворявшемся не домом вовсе, а замком, в глубоком кресле перед
  жарко горящим камином сидела другая женщина.
   Свои дряблые старческие ручки с болтающимися на пальцах брил-
  лиантовыми кольцами, она протянула к огню так, что он едва не
  поджаривал их, но, несмотря на это, ей было холодно, очень холод-
  но, и она бормотала себе под нос:
   - Нет, не согреться мне, не согреться! Столько лет я жгу
  здесь дрова, но не было ни одного дня, чтобы мне было тепло! За
  что мне это, за что?
   - За злобу тебе это, за злобу! - раздался вдруг совсем ря-
  дом неожиданный голос.
   Старуха вздрогнула, и, отдёрнув от огня руки, завертела го-
  ловой.
   А вертеть-то и не надо было!
   Вот она, обладательница голоса, сидит в другом кресле, и
  пламя весело высвечивает её ветхие зелёные лохмотья, и высохшую
  зеленоватую кожу рук и лица, и такие же, как у хозяйки дома, яр-
  ко-зелёные волосы.
   Только вот, в отличие от хозяйкиных, они были совсем не ухо-
  жены, - в них было полно веточек, шишечек, листочков, и прочего
  лесного материала, которого хватило бы и на гнездо какой-нибудь
  летающей крохе, да вот не строят летающие крохи себе гнёзд в та-
  ких беспокойных местах.
   - Чо вертисси? - насмешливо спросила хозяйку эта, ещё одна
  незваная посетительница. - Успокойси уж, поговорим, потолкуем...
   - Тётушка! - воскликнула хозяйка. - Вот уж вас к себе в гос-
  ти я тем более не звала! И ведь силёнок хватило добраться! А я уж
  думала, вы совсем там сгнили, в лесу вашем!
   - Смотри, как бы тебе первой не сгнить или льдом не пок-
  рыться! - бодро ответила на это лесная жительница. - Эвон как от
  холода трясёсси! "В лесу вашем!" Быстро ты о корешках-то своих
  позабыла!
   Хозяйка злобно сверкнула глазами на "гостью":
   - Да, забыла! И вспоминать не хочу! И вам я ещё сто лет на-
  зад говорила - вернуться вы меня не заставите, как ни старайтесь!
   Теперь женщины смотрели друг другу в глаза, но с разным вы-
  ражением: хозяйка со злобой, глубоко под которой прятался непо-
  нятный страх, "гостья" спокойно и с насмешкой, почти не скрывав-
  шей другого чувства, гораздо более сильного , чем страх или злоба.
   Это чувство было - жалость.
   Хотя что ей было жалеть свою племянницу - платье у ней вон
  какое богатое, не в пример тёткиным лохмотьям, и перстни с ка-
  меньями драгоценными пальцы её унизывают, и дом-то у ей большой
  да справный.
   Не то, что, действительно, какой-то там лес, открытый летом
  дождю, а зимой снегу, и всегда открытый ветру - то-то "гостья"
  пододвинулась поближе к камину вместе с креслом, с явным удо-
  вольствием подставляя своё лицо его теплу.
   В отличие от хозяйки, которая и почувствовать тепло не мог-
  ла, не говоря уже о том, чтобы им согреться!
   - А заставлять тебя мне надобности нету! - сказала кикимора.
  - Не хочешь ворочаться - не надо! Насильно мил не будешь! Я к те-
  бе не за этим пришла.
   - И за чем же?
   - А затем, что в ремесле своём ты себе слишком много воли
  стала давать! Ты на мужичков-строителей пошто порчу напустила?
   - Ничего с ними не сделается - вот построят забор, и порча с
  них сама спадёт!
   - Вот так, значитца? Будто тебе и не ведомо было, что забор
  этот не нужон нам!
   - А "не нужон" если, - передразнила племянница тётушку, -
  так вы его и сломайте! Сил хватило до меня добраться, хватит и
  забор свалить!
   Кикимора в ответ воскликнула, всплеснув руками:
   - И где ж ты этой дури-то набралась? Ты ж знала, что забора
  вкруг себя мы ни в коем разе не потерпим! Выходит, ты и Сидорову
  этому голову дурила? А до нас, выходит, тебе и дела нету? Что
  сгинем мы, что с напастью справимся - всё одно?
   - А хотя бы и сгинете - никто и не заметит! Что толку-то от
  вас? Сидите год за годом в своих берлогах, да всё силу былую
  вспоминаете!
   - Отчего ж - былую? - усмехнулась "гостья". - Возвращается
  силушка-то, возвращается! Как люди вспомнили про нас да про преж-
  нее уважение - так и стала она прибавляться! Иначе б и я к тебе
  не добралась - вон каких ты около себя каверз понаделала: и доро-
  ги позапутывала, и невидимости напустила, и ещё невесть чего на-
  ворочала!
   - Уважение, говорите? То-то вы себе в хозяева смертного взя-
  ли! В древности такое разве могло быть? В древности тайный на-
  род своей силой с людьми не делился, а только брал от них всё,
  что ему нужно было!
   Кикимора прищурилась, взглянув на свою более молодую род-
  ственницу взглядом настолько острым, что та поёжилась.
   - Кто брал, а кто и давал, у кого с людьми лад был, а у ко-
  го и разлад! А как в точности бывало, тебе ведомо быть не может -
  в те времена родители твои не только о тебе не думали, но и друг
  о друге не слыхали! Одно могу сказать - заборами, что из живого
  лесу, что из лесного материалу, что из камня дикого или деланого
  ни мы от них, ни они от нас не отгораживались. Нам заборы такие и
  не в помеху бы стали, нам ли их не миновать! А вот людям они по-
  мешать могли бы крепко. Побаивались они нас, что уж там скрывать,
  но огораживать нас от себя у них и в мыслях не было! Знать, так
  случай изначальный велел - рядышком нам жить, в свободе полной
  друг с другом общаясь... И свобода та, как вода вешняя, ничем
  сдержана быть не может!
   Кикимора помолчала, глядя задумчиво в огонь, в то время как
  хозяйка дома смотрела из своего кресла на неё с такой ненавистью,
  будто хотела испепелить на месте.
   Или заморозить.
   Кикимора продолжала:
   - И других заборов в древности-то помене было, помене! А где
  они были, там мы воротца проделывали, да в гости друг к другу и
  похаживали, ни расстояний, ни миров не разбирая! Это ж сейчас лю-
  ди что-то вспомнить пытаются, да и городят, чего ни попадя -
  посторонний, потусторонний, энтот... параллельный! А у нас один
  мир был - натуральный! Что с того, что кое-какие его части не
  всеми достигаемы были...
   Времени много минуло, много... Воротца те позакрывались, а
  открываются с трудом, ох, с трудом! Молодь тамошняя неумелая в
  гости к нам рвётся, да, бывает, вместо того, чтобы воротца откры-
  вать, стены ломит, здешних жителев пугает... Кто сильно пугается,
  да деньги имеет - помощи ищет. Ищет ведь?
   Кикимора снова остро посмотрела на хозяйку, как бы ожидая
  ответа, но та продолжала молчать, взирая на свою тётушку всё так
  же - с ненавистью и страхом.
   - Ищет, я говорю! - продолжала кикимора. - А ты им и помо-
  гаешь, да не тем, что входящих через воротца проводишь, чтобы
  лишнего не шумели, людям не мешали, нет, ты их обратно взашей го-
  нишь, а кое-кого и жизни лишила... Чего молчишь-то?
   - А чего вы от меня ждёте - что расплачусь, да в ножки ки-
  нусь прощения просить? - злобно ответила ведьма. - Я в вашем про-
  щении не нуждаюсь!
   - Знать, всё такая же ты, как с рождения была... - опять
  вздохнула кикимора. - Всё злобу в себе лелеешь - от того, я тебе
  говорю, и согреться не можешь!
   Она опять замолчала, глядя на огонь не жмурясь и не боясь его
  яркого пламени - словно впитывая его живую энергию.
   Потом, решительно повернувшись к племяннице, сказала:
   - Ну вот что, мне с тобой объясняться боле не к чему. Скажу
  только, что сильно мы недовольны тем, что ты дури людской потвор-
  ствуешь! Думаешь, уж так ты сильна, что без твоей помощи мы не
  обойдёмся? Обойдёмся, в том сомнениев нету! Мужичков вот только
  жалко, что вместо нужного дела они зряшным трудом занимаются!
  Заклятие немедля снять надо!
   - Ничего я снимать не буду! - окрысилась ведьма. - Сами ж
  сказали - без меня обойдётесь! Вот и обходитесь!
   Кикимора вздохнула и сказала как бы сама себе:
   - Никогда, никогда ты меня не слушалась. Да и не слышала ни-
  когда... Только с собой ты всю жизнь считалась! Землёй тебе
  большая сила дана, но берёшь ты у неё, у матушки, всё без благо-
  дарности, и всё во зло, всё в холод обращаешь... Уж и не знаю,
  может быть иначе надо было с тобой поговорить, но и доброго об-
  хождения ты никогда не понимала... Значит, заклятие снимать ты не
  станешь, такое будет твоё последнее слово?
   - Не стану! - злобно ответила тётке племянница.
   - В таком разе силу твою я забираю - не сможешь ты боле ни
  порчу наводить, ни странников выпроваживать!
   - Куда уж вам! - взвизгнула ведьма. - На ногах вон еле дер-
  житесь, заклятие без меня снять не можете, а уж силу мою у меня
  отнять даже и не мечтайте!
   - Вот тут правда твоя, - спокойно подтвердила кикимора. -
  Года мои древние, всю меня они иссушили-выпили, и мне одной твою
  силу не отнять. Так ведь и не я тебе её давала, не я и отнимать
  буду...
   Хозяйка дома на это лишь рассмеялась:
   - Вы ещё заявление вашей матушке-природе напишите, в двух
  экземплярах! "Прошу, мол, освободить родственницу мою, как не оп-
  равдавшую доверия..."
   - Зачем же мне заявления писать? Писать мне трудно, грамоте
  я слабо знаю, да и с бумагой в лесу плохо, мы, если чего запи-
  сать надо, на коре берёзовой корябаем. Я уж матушку попрошу
  по-простецки, давно хотела, да всё тебя жалеючи, не просила! Вот
  и дожалелась!
   - Я уже вам говорила - мне вашей жалости не надо! А силу мою
  отнять никто не сможет!
   - Спорить с тобой мне не к лицу, - сказала на это кикимора.
  - Вскорости ты сама всё поймёшь. Ты лучше, пока не поздно, дом
  свой в другое какое место перенеси, а то, когда заклятья твои на-
  ведённые падут, видно его будет - придётся перед людскими властя-
  ми ответ держать, да объяснять, откуда ты тут взялась!
   - Ну, на этом и прощевай! - сказала она, поднимаясь с крес-
  ла. - Одна ты теперь остаёсси - Ваську я домой забираю!
   - Ещё чего! Да и не пойдёт он с вами!
   - Не пойдёт, верно - побежит! Очень он по дому соскучился!
  Это ж я его подле тебя удерживала, всё, думала, памятка тебе жи-
  вая, добрая рядом будет! Всё, хватит зверя портить! Он коло тебя
  столько мерзости насмотрелся - устал!
   И кикимора крикнула громко: - Василий! Домой!
   Тут же сверху раздались мягкие, но тяжёлые прыжки, и по
  лестнице к непрошенной гостье примчался чёрный котище. Примчался,
  и с громким мурлыканьем закрутился возле её ног, распушив хвост и
  умильно глядя ей в лицо.
   - Вася! - впервые растерянно и жалко, протягивая к нему ру-
  ки, прошептала ведьма. - Не уходи! Разве плохо я за тобой ухажи-
  вала? Иди-ка, я вот рыбки тебе дам!
   Но Вася будто и не услышал призывов оставляемой им хозяйки,
  всё увиваясь у ног кикиморы.
   - Вот тебе и первый знак! - сказала она племяннице. - Будут
  и другие! Пойдёшь ты за травкой - в руках у тебя травка рассып-
  лется, нагнёшься за цветком - бабочкой цветок обернётся, да и
  улетит, чтоб не сделала ты из него растения порченого, землю в
  руки возьмёшь - утечёт у тебя меж пальцев земля, чтоб и её ты не
  напоила ледяным своим ядом! И не станут служить тебе ни птицы не-
  бесные, ни твари лесные, ни тараканы запечные. Жаль было мне те-
  бя, да злобой своей всю мою жалость ты изничтожила! Прощай!
   И с этими словами кикимора покинула этот тёмный дом, растая-
  ла просто, вместе с котом у своих ног.
   Но перед тем, как окончательно исчезнуть, всё-таки смахнула
  что-то с глаз...
   Баба Сина, между тем, проспала почти до самого рассвета.
   Но, едва за окном чуть посветлело, она вдруг проснулась, и,
  испугавшись что во сне её, может быть, звали, а она и не услыша-
  ла, быстро вскочила с постели, быстро оделась, вышла тихо из до-
  му, чтоб никого не разбудить, и опять погнала крайне недовольную
  Зорьку в лес.
   На этот раз, оказавшись среди деревьев, баба Сина не стала
  никого звать, надеясь, что та, кто была ей нужна, уже знает о её
  присутствии, и сейчас объявится.
   Было свежо. От корней деревьев вверх и в стороны распростра-
  нялся туман, скрадывавший очертания стволов и ветвей, и бабе Си-
  не показалось вдруг, что на своей телеге она словно не в лесу
  стоит, а плывёт по небу вместе с густым и прохладным облаком -
  так легко почему-то стало у неё на душе.
   Она даже глаза прикрыла, вдыхая необыкновенно чистый воздух,
  чудесную свежесть которого нельзя теперь передать никакими слова-
  ми, а можно было бы лишь почувствовать, оказавшись в то раннее
  утро рядом с нею.
   И она вдыхала этот воздух медленно-медленно и глубоко-глубо-
  ко, чтобы навсегда запомнить его вкус, а туман гладил ей кожу не-
  весомыми ладонями, и, кажется, шептал что-то... что-то о любви,
  растворённой среди этих деревьев и трав, и принадлежащей им так
  же, как и ей, пусть даже тот, кто поддерживает сейчас в них
  жизнь, когда-то принадлежал ей одной.
   И тихо-тихо она прошептала, обращаясь к тому, кто - она зна-
  ла - слышит её сейчас, находясь в одно и то же время и здесь, ря-
  дом с нею, и везде, в каждом дереве и деревце, в каждом ростке и
  каждой травинке:
   - Ванюша... Друг мой сердешный... Я знаю, ты - здесь, я знаю
  - ты слышишь меня, я знаю - нас не разлучат, нет, не разлучат!...
   В соединение к её словам из глубины леса вместе с шумом
  ветвей донёсся неявный, но хорошо слышимый ею голос: "Не разлу-
  чат!.. Не разлучат!.."
   Баба Сина, услышав эти слова, улыбнулась - светло и покойно.
   И открыла глаза.
   Тут же из-за ближайшего дерева вышла старуха в зелёных лох-
  мотьях и с отсутствием причёски на кое-как прикрытой древним
  платком голове, а рядом с нею, к удивлению бабы Сины, вышагивал
  здоровенный чёрный котище.
   Он посмотрел на бабу Сину горящими глазами и одним глазом
  ей подмигнул, в ответ на её улыбку улыбнувшись в свои роскошные
  усы.
   - Чего явилась? - ворчливо спросила кикимора.
   - Да вот... - сказала баба Сина. - Вдруг, думаю, ты меня
  звала, а я и не слышала, заснувши.
   - Да нет, не звала я... - сказала кикимора. - Сам-то, вишь,
  решил, что пусть мужички забор достраивают...
   - Как это он мог такое решить! - всполошилась баба Сина. -
  По своей воле в клетку, что ли, идти готов?!
   - Да ты не суетись! В клетку он не собирался и не собирает-
  ся. Это он силу свою чувствует, да мужичков жалеет.
   - Ничего я не понимаю! - воскликнула баба Сина.
   - Уж больно суровое заклятье на мужичков наложено! - приня-
  лась объяснять кикимора. - Всё ихнее естество им опутано, словно
  ниточками прочными, во всевозможных местах перевязанными! За ка-
  кой кончик ни дёрни - всё больно будет, всё плохо, может так вый-
  ти, что станешь распутывать нитки те, да естество и повредишь, и
  получится вроде как человек, а вроде и нет, вроде в этой жизни
  пребывающий, а вроде и в другой... Понимаешь ты, что я говорю-то?
   - Понимаю...кажется... - ответила баба Сина, чувствуя, как в
  её груди тревожно стукнуло сердце. - А та, которая с ними это
  сделала, она, что...
   - О ней разговора не будет! - сказала кикимора.
   Как отрезала.
   Сердце вновь тревожно ударило в груди бабы Сины, ударило и
  заныло, перед её внутренним взором пронеслись застывшие жуткие
  лица строителей, а разум её, не желавший смиряться с тем, что
  кикиморе представлялось неизбежно необходимым, явил ей некую
  мысль, и баба Сина как бы против своей воли спросила:
   - А я? Я не могу ли чем-то помочь?
   Кикимора, быстро взглянув на неё, пробормотала:
   - Мочь-невмочь... Не можешь, даже и не думай!
   - Да ведь я могу видеть то, что другим не видно! - продолжа-
  ла настаивать баба Сина, впервые говоря об особых свойствах свое-
  го зрения открыто. Ей было легче сказать о своей необыкновеннос-
  ти именно кикиморе, существу ведь тоже необыкновенному... - А ес-
  ли я смогу увидеть место, из которого ниточки те начинаются? Тог-
  да можно было бы и распутать их осторожно! Правда, пеленой они
  окутаны, но я уж постараюсь!..
   Тут кикимора улыбнулась бабе Сине настолько ясно и тепло,
  что лицо её на миг стало юным, как только что пробившийся из ап-
  рельской почки листочек. Никогда баба Сина не ожидала увидеть на
  этом лице вот такую улыбку! Кикимора улыбнулась и сказала без
  следа ворчливости:
   - Знаем мы про зрение твоё, знаем! Нам - и не знать!
   - Как - знаете?! - поразилась баба Сина. - Я ведь никогда,
  никому!..
   - Ну уж так и никому! А плоды насущные, с любовью да забо-
  той взращиваемые? А птенец малый да неосторожный, тобой
  спасённый? Никому! Тебе рази не известно, чта травка с травкой,
  корешок с корешком, тварь с тварью всегда разговор имеют, да всем
  случившимся свободно делятся! Так вести разные к нам и доходят,
  так мы про горе твоё и узнали. Узнали, да её, землю-матушку, о
  помощи и попросили.
   - Так это... вы?..
   - Ну, мы! Мы только просьбу, как могли, высказали, а уж она,
  нас услышавши, с ростком малым помощь спрошенную тебе и послала!
  Так ведь было-то?
   - Так... - ответила баба Сина, вспоминая, как, одновременно
  с прикосновением к её пальцам только что вылупившегося листочка к
  глазам её, объятым тьмой, прикоснулся свет.
   - Видеть-то ты с тех пор видишь лучше прежнего, да чтоб зак-
  лятия снимать, ещё и ведать надо! А вот тут, окромя зрения, зна-
  ние тайное иметь требуется. Но ты душу-то свою не сокрушай почём
  зря - у тех нитей начало запутано-запрятано, зато конец определён.
  Как мужички-то работу свою никчёмную, им навязанную, завершат,
  тут нити и прервутся враз, тут сон злонавеянный с них и спадёт!
   - Так ведь этого-то Сидоров и добивается! - воскликнула ба-
  ба Сина. - Забор-то готов будет!
   - А что забор? - спокойно сказала кикимора. - Забор этот
  долго не простоит, тут ты беспокойство оставь! Хозяин наш нынче в
  полную силу вошёл - тут он её и покажет, тут и ты понадобисся!
   - Я? - растерялась баба Сина. - Чем же я пригожусь? Только
  что ты говорила - "ведать, знать"...
   - Ну вот! - всплеснула ручками кикимора. - То помочь свою
  предлагает, то в растерянность входит! Пригодисся, я тебе говорю,
  когда час придёт! Так что езжай себе домой спокойно - как мужич-
  ки дело своё закончат, так мы за своё возьмёмся!
   - Да как же тут быть спокойной! - воскликнула баба Сина. -
  Как я вспомню их лица - так прямо жуть берёт!
   - А ты тем утешься, что страдания их весомым рублём Сидоров
  этот оплатить обязан, и оплатит! Старшой-то ихний уж своего не
  упустит! - весьма практично заявила кикимора. - Всё, езжай, гово-
  рю, домой, работы свои исполняй и попреж дела о деле не беспокой-
  ся. А уж если о заборе этом думать мочи нет - то и не думай о
  нём. Так оно вернее будет!
   С этими словами и без лишних церемоний кикимора раствори-
  лась в тумане.
   Вместе с котом, разумеется. Он, хоть в беседе участия и не
  принимал, попрощался с бабой Синой бархатным "Мурр!"
   Пришлось бабе Сине последовать совету кикиморы, и от тревож-
  гных мыслей уйти в дела. Это было тем легче сделать, что дел и в
  поле, и в доме накопилось порядочно.
   Так, вся в житейских заботах она и не заметила, как лето пе-
  ревалило на третий месяц, а забор удлинился настолько, что, обог-
  нув лес с невидимой из её дома стороны, вышел на видимую.
   Баба Сина старалась не смотреть в том направлении, но иног-
  да, вернувшись с поля домой, непроизвольно бросала туда взгляд и
  хорошо видела, как всё в одном и том же ритме, будто роботы, дви-
  гаются рабочие, и как, подчиняясь их движениям, серой бетонной
  змеёй движется забор.
   Ещё через какое-то время змея уползла опять на невидимую
  сторону, чтоб там укусить себя за свой собственный хвост, и томи-
  тельное ожидание, в котором баба Сина всё это время пребывала,
  стало ещё томительнее.
   Она чувствовала себя, как воин перед решающей битвой - из-
  вестно, что битва непремено будет, известно, что главнокомандую-
  щий уверен в победе, но точные его планы никому не известны, и от
  того нервы воина натягиваются и звенят, как струны.
   Что за мелодию в решительный час на них сыграет судьба?
   Бабе Сине хотелось ещё раз побывать в лесу, пока забор не
  был закончен, для того, чтоб просто попроведовать лес, чтоб успо-
  коиться самой, убедившись, что с ним-то ничего плохого не проис-
  ходит, и, может быть, для того, чтобы ещё раз встретиться с кики-
  морой, и от неё сильнее укрепиться духом, но кто-то останавливал
  её, будто говоря: "Ну подожди, подожди!"
   Настя, как и её бабушка, тоже перестала ходить к лесу, пред-
  почитая возиться во дворе с подросшими цыплятами и прочей мелкой
  живностью, даже не задавая никаких вопросов относительно возоб-
  новления строительства забора.
   Бабу Сину это поначалу удивило и даже обидело: вот ведь, так
  дружила с лесом, так любила гулять в нём, а теперь его отгоражи-
  вают, закрывают, причём - люди от людей, а внучке как будто бы и
  дела до этого нет. Был лес открыт и приветлив - хорошо, стал зак-
  рыт - ну и ладно, ну и подумаешь!
   Потом до неё дошло, что Насте откуда-то известно то же, что
  и ей, как будто сам лес поделился с нею своими планами, да ещё и
  всячески её успокоил, вот она и не переживает ни о чём, находясь
  в полной уверенности, что всё закончится хорошо.
   А плиты забора встали так основательно, так прочно, что труд-
  но было и представить, что придёт "решающий час", и исчезнут они,
  и не будут загораживать взор и вход к лесу, и будет всё так, как
  было всегда.
   Ах, если бы плиты были какими-нибудь там большими птицами,
  насильно сцепленными друг с другом, и страдали бы от этого, уж
  тут баба Сина приложила бы все усилия, чтобы помочь им расце-
  питься, и с огромым удовольствием смотрела бы потом, как освобож-
  дённые плиты-птицы улетают к себе домой, или, например, на зимов-
  ку.
   Увы, плиты не были птицами, они были всего лишь искусствен-
  ным камнем, армированным холодным железом!
   Так дни наступившего последнего месяца лета шли и шли, так
  мучительное ожидание всё тянулось и тянулось, пока...
   Пока в одно прекрасное - по-настоящему прекрасное - утро ба-
  ба Сина не проснулась с совершенно определённым чувством: сегод-
  ня - конец ожиданию, сегодня - завершение томительной и мрачной
  полосы в её жизни, жизни леса и жизни ещё кого-то.
   Правда, кого именно, чувства ей не сказали, но они сказали
  главное.
   Сегодня!
   Замечательное слово!
   "Сегодня", растворяющее в себе "вчера", "сегодня", вынаши-
  вающее в себе "завтра", "сегодня", в течение которого только и
  происходит жизнь!
   Сегодня!
   Вставало солнце, дающее всем и вся каждодневную радость, тя-
  нулись к нему всевозможные растения, пели под его лучами всегда
  восхищённые им птицы, пело сердце бабы Сины, и вызревал в нём
  плод новой надежды, питаемый вечно живущей в нём любовью.
   Она, отправив в поле Николая и Петра, сама - впервые за пос-
  ледние недели - осталась дома.
   И даже не потому, что дома накопилось много дел, а потому,
  что так ей захотелось.
   В доме было тихо.
   В отведённой ей комнате ещё спала Настя, но уже вот-вот
  должна была встать, и бабе Сине захотелось приготовить ей к зав-
  траку какое-нибудь особенное, праздничное, блюдо, хотя никакого
  календарного праздника сегодня и не было.
   Праздник сегодня был в душе у бабы Сины.
   И она приготовила Насте вареников с клубникой.
   Это незамысловатое блюдо бабе Сине хорошо удавалось всегда,
  а сегодня удалось как никогда.
   Сегодня у неё получились не вареники прямо, а какая-то сим-
  фония вкуса.
   Настя, разбуженная её ароматом, быстренько поднялась с пос-
  тели, ещё быстрее умылась, кое-как оделась, и принялась так ло-
  пать один вареник за другим, что от треска за её ушами притихли
  даже дворовые собаки.
   А поднявшись, наконец, из-за стола и обратив к бабушке пере-
  мазанное клубничным соком лицо, Настя сказала:
   - Можно, я пойду ещё полежу?
   - В твои-то годы? - весело спросила её баба Сина. - Ранова-
  то! Иди лучше прогуляйся!
   "И чего я так веселюсь?" - подумала баба Сина про себя, но
  от этой мысли веселье её не исчезло, и, проводив, вернее, выпро-
  водив Настю во двор, она чрезвычайно весело занялась всякими дру-
  гими домашними делами. Она и так-то никогда не грустила, зани-
  маясь ими, а в этот день выполнять их было ей как-то особенно ра-
  достно, и потому всё у неё получалось и хорошо, и быстро - посу-
  да помылась почти сама, рабочие брюки Николая заштопались так ак-
  куратно, что хоть на выставке их показывай, а русская печь, кото-
  рую бабе Сине вздумалось подбелить, засияла просто невероятной
  белизной.
   Но, закончив побелку и полюбовавшись достигнутым результа-
  том, баба Сина вдруг забеспокоилась о Насте.
   Выйдя во двор, она громко её позвала, но на зов никто не
  явился.
   Вот тут она забеспокоилась гораздо сильнее, и так, как не
  беспокоилась уже давно - может быть, с того самого давнего дня,
  когда Настя впервые отправилась в лес самостоятельно.
   Баба Сина даже поразилась сперва этому ощущению. Оказывает-
  ся, за последние несколько лет она просто отвыкла от беспокой-
  ства за Настю - ведь рядом был лес, и вблизи него, а, тем более,
  в нём самом, Настю никто бы не посмел обидеть.
   Но теперь лес был отрезан от них мёртвой железобетонной сте-
  ной, теперь где-то на другой его стороне работали строители, ко-
  торые ничего вокруг себя не видели и не слышали, кроме самой
  своей работы.
   В первый-то раз они Настю просто прогнали, а теперь, не за-
  метив, и в самом деле могут ненароком зашибить!
   От этой мысли бабе Сине стало нехорошо, а за своё неумерен-
  ное веселье она на себя рассердилась.
   - Вот дура-то старая! - воскликнула она и даже слегка
  стукнула себя кулаком по лбу. - Надо идти искать!
   И побежала к калитке.
   Но не добежала - потому что калитка неожиданно отворилась, и
  во двор вошла Настя - в целости и сохранности.
   Она шла очень быстро, почти бежала, лицо её выражало край-
  нее нетерпение и восхищение, а в руках у неё был огромный белый
  гриб, гораздо больше того, что был подарен ей лесом когда-то.
   "Смотри-ка, опять белый гриб!" - подумала баба Сина. - "Бе-
  лый гриб... Так ведь это... Откуда?.."
   Увидев бабушку, Настя воскликнула:
   - Бабушка, смотри, какой гриб здоровенный! Давай не будем
  его сразу жарить, оставим до вечера! А? Вечером дядя Коля его
  сфотографирует!
   - И где ж ты его нашла?
   - А прямо у забора! Когда ты мне сказала прогуляться, я и
  пошла к лесу. И почему пошла, интересно - туда ж теперь не войти?
  Вот придумали забор этот дурацкий! Я уже хотела домой возвра-
  щаться, вдруг смотрю - у самого забора что-то такое, интерес-
  ненькое. Я и подошла поближе. Смотрю - а это гриб вот этот. Я ду-
  мала, такие грибы только в мультфильмах бывают! Ведь правда кра-
  сивый?
   И она замолчала, любуясь грибом.
   Потом спросила:
   - А мы что, так и будем теперь за забором жить? Я в лес хочу!
  Вдруг там ещё такие грибы есть? Бабушка, мы теперь когда-нибудь
  опять в лес попадём?
   Баба Сина замешкалась, и удивляясь наконец-то заданному
  внучкой вопросу, и подыскивая слова для ответа, но тут ей в голо-
  ву, вот именно, ударило: "Да ведь грибом этим знак мне дают!"
   Она улыбнулась Насте и сказала спокойно:
   - А вот завтра и пойдём.
   - Завтра? А как мы через забор будем перелезать?
   - А не нужно будет нам перелезать. Не будет этого забора.
   - Не будет? А куда же он денется?
   - Куда-нибудь да денется!
   - Но куда же, куда, бабушка?
   - Куда-нибудь! - Ещё раз повторила баба Сина в полной вере в
  свои слова, и, опять улыбнувшись Насте, сказала: - Ты вот что,
  сегодня к забору больше не ходи. Пойдём-ка лучше, поможешь мне
  пшено просеять, а то что-то в нём трухи всякой много.
   В это самое время рабочие, всё так же молча, словно околдо-
  ванные... впрочем, почему "словно"? - околдованные, вот именно -
  заканчивали установку в забор массивных стальных ворот.
   Это и был обозначенный Сидоровым конец их работе.
   И точно - лишь только Николай Петрович закрыл встроенный в
  ворота хитрый замок огромным ключом, они (мужики конечно, не во-
  рота же!) будто очнулись от душевной комы.
   Очнулись и завертели головами, и запереглядывались, ничего
  не понимая, ведь для них всё выглядело следующим образом: вот
  только что Сидоров зачем-то пригласил их посмотреть на нечто,
  прикрытое грязной тряпкой, и вдруг они уже оказались тут, у зак-
  рытых ворот в готовом заборе!
   И все такие загорелые-загорелые.
   - Ах ты ядрит твою за ногу! - сказал Николай Петрович.
   - Ни хрена себе! - более кратко выразился Никита.
   - Дядь Коль, это что, Сидоров нас загипнотизировал, что ли?
  - спросил Женька.
   - Устами младенца истина глаголет! - бодро сострил Витёк.
  (Не остри, Витёк, не остри - никогда уж тебе не смыть два позор-
  ных пятна со своей репутации...)
   Но никто на этот раз Витька не одёрнул - все почувствовали в
  его словах и словах Женьки простую, но от этого не менее горькую,
  правду.
   Николай Петрович принял решение моментально:
   - А ну, все на кран - едем к Сидорову! Я из него всю душу
  вытрясу! Никто ещё не позволял себе обманом меня к работе принуж-
  дать!
   Эх, Николай Петрович, было б что вытрясать!
   И, усевшись в кабину "ЗиЛа" вчетвером, они рванули в город.
   Самое интересное, что за всю дорогу до Сидоровской конторы
  они не попались на глаза ни одному инспектору ГАИ, да ещё, как
  только въехали в город, на каждом перекрёстке им горел "зелёный",
  будто и не на "ЗиЛе" они ехали, а на президентском лимузине.
   В приёмную Сидорова они вошли так, будто готовы были взять
  двери кабинета штурмом, но это намерение вовремя пресекла не уво-
  ленная почему-то Сидоровым Олечка.
   Она вскочила из-за своего стола у двери в Сидоровский каби-
  нет, и, сделав стойку, закрыла её собой.
   Причём надо сказать, что экстерьер был у неё просто велико-
  лепный.
   К тому же всё ещё длилось лето, и на Олечке был не менее ве-
  ликолепный загар, лишь слегка прикрытый тонкой блузкой и мини-юб-
  кой, которые подавали её прелести в самом выигрышном свете, а
  ещё...
   А ещё все четверо строителей были мужчины, организмы кото-
  рых несколько недель не ощущали ни единой женщины в натуральном
  виде, а один из них в таком виде женщины и вообще ещё никогда не
  ощущал, поэтому живая картина под названием: "Преданная секретар-
  ша грудью закрывает двери в кабинет дорогого руководителя" как-то
  выбила их из колеи, и они, одновременно сглотнув (Женька громче
  всех), молча уставились на Олечку, мысленно её раздевая.
   Хорошо.. то есть, конечно, плохо, что никто из них не обла-
  дал способностью к телекинезу, то бишь к перемещению предметов
  одним лишь взглядом, в данном случае - предметов женской одежды...
   - В чём дело? - строго спросила Олечка, слегка покраснев. -
  Без доклада не входить! Идёт совещание!
   - Гхм! - сказал Николай Петрович. - Сидоров тоже там?
   - Конечно! - ответила Олечка. - Но он вас сейчас ни в коем
  случае не примет!
   - Ты, это, красавица иди сейчас и доложи ему, что строители
  пришли - кое с чем разобраться нужно! - сказал ей без лишних дип-
  ломатических экивоков Никита. - А если не пойдёшь, мы тут всё
  сейчас разнесём! И тебя в том числе. (Насчёт Олечки Никита хотел
  сказать, конечно, - "Унесём!" Ну, в какое-нибудь укромное
  место...)
   - А я охрану сейчас вызову! - на этот раз побледнев, но не
  растерявшись, ответила Олечка.
   - А мы и охрану разнесём! - ответил на это Никита.
   Олечка по очереди взглянула каждому из них в лицо и поня-
  ла - разнесут! (Унесут!)
   - Ну хорошо... - сказала она. - Я доложу о вас. Стойте
  здесь! Не вздумайте заходить!
   И вошла в кабинет.
   Пробыла она там недолго, и, когда вернулась, вид её стал
  гораздо менее неприступен, и привлекателен - более.
   Поджав губки, она сказала:
   - Сидоров готов вас принять - через несколько минут. Но про-
  сил сначала зайти в бухгалтерию.
   - Да какая там бухгалтерия!.. - начал было Никита, но Нико-
  лай Петрович дёрнул его за рукав, и Никита, поперхнувшись, замол-
  чал.
   Олечке Николай Петрович сказал:
   - Ладно, в бухгалтерию мы заглянем, но потом Сидорову всё
  равно придётся с нами встретиться!
   И все четверо дружно удалились.
   В бухгалтерии им, не задавая лишних вопросов, сразу предло-
  жили пройти в кассу, кассир же вообще предпочитал всё делать мол-
  ча.
   Молча он вынул откуда-то платёжную ведомость, молча протянул
  её Николаю Петровичу, и молча ткнул ручкой в графу "Подпись".
   Николай Петрович, однако, в первую очередь обратил свой взор
  на графу "Сумма к выдаче".
   Сначала он подумал, что ошибся, и посмотрел на проставлен-
  ные цифры повнимательнее.
   Нет, не ошибся!
   По ведомости выходило, что Сидоров платит им в три раза
  больше того, что было им обещано перед самым началом строи-
  тельства.
   Николай Петрович, больше не раздумывая, поставил подпись, и
  кассир выложил ему в окошечко несколько увесистых пачек.
   Николай Петрович спросил, правда:
   - Деньги-то настоящие?
   Кассир в ответ посмотрел на Николая Петровича с таким оби-
  женным видом, что Николаю Петровичу стало стыдно, и он быс-
  тренько отошёл от окошечка, уступив это приятное место своим то-
  варищам.
   Через несколько минут, когда рабочие с чувством глубочайше-
  го удовлетворения рассовали деньги по карманам, Николай Петрович
  сказал:
   - Всё, мужики, теперь по домам!
   - Что, к Сидорову не пойдём? - спросил Витёк.
   - Иди! - коротко сказал ему Николай Петрович. - Если тебе
  мало неприятностей на свою задницу! А я домой сейчас пойду.
   Витёк покраснел, подумав про себя, что это неприличное сло-
  во - "задница" - можно было бы и не упоминать...
   И рабочие ушли.
   Не стали больше рваться в кабинет к Сидорову.
   Так что он всё рассчитал очень правильно, предпочтя отку-
  питься от неприятностей, пусть даже и маленьких, чем их иметь. Уж
  скупердяем-то Сидоров не был никогда! Ключи от ворот, правда, Ни-
  колай Петрович зашёл, отдал Олечке - не самому Сидорову. Первона-
  чальный пыл его прошёл, и он, в общем-то, хотел поскорее попасть
  домой и забыть Сидорова навсегда.
   Честно говоря, стал он Сидорова побаиваться, и не желал
  больше с ним встречаться.
   И вообще, работа сделана?
   Сделана!
   Деньги уплочены?
   Уплочены!
   Всё, оставьте ваши вопросы, господа!
   Так что, неся в карманах непонятным образом заработанный ве-
  сомый рубль, рабочие отправились по домам. В душе, правда, свер-
  било что-то... Но на то она и душа, чтобы свербить.
   Многие живут со свербящей душой - и ничего.
   Сидоров же, положив на стол принесённый ему Олечкой ключ от
  ворот, испытал странное ощущение, тем сильнее странное, что он
  всё более не был самим собой.
   Особенно с того дня, когда он отбросил с цветка накидку и,
  отвернувшись, дал рабочим на него посмотреть.
   После того как в кабинете повисла необыкновенно глубокая ти-
  шина, он, всё так же отвернувшись, снова накрыл зловредный цве-
  ток накидкой, и только тогда повернулся к рабочим.
   Они сидели с застывшими лицами, словно их выключили, и Си-
  доров даже обеспокоился - уж не умерли ли они?
   Но, услышав их мерное дыхание, понял - нет, не умерли.
   Живы.
   И всё равно, что-то колыхнулось у него в сердце, что-то
  кольнуло, забилось и ожгло так, что ему стало больно где-то глу-
  боко внутри, в таком месте, к которому невозможно подобраться,
  чтобы натереть его какой-нибудь живительной мазью или закрыть ле-
  чебным пластырем.
   Но тут же обожжённое место обдало потоком холода от облепив-
  ших его сердце ледяных бляшек - ведьминого подарочка - и на не-
  которое время боль ушла.
   Почему же уход её Сидоров ощутил, как потерю чего-то очень
  важного?
   Впрочем, это ощущение было очень, очень кратковременным...
   Он, вспомнив наставления ведьмы, произнёс, глядя в ничего не
  выражающее лицо Николая Петровича:
   - Сейчас езжайте к лесу и заканчивайте все работы по строи-
  тельству забора. Работать от рассвета до заката, делать перерывы
  через каждые четыре часа на приём пищи. Ночами спать. Закончить
  все обозначенные в чертеже работы, установить ворота, закрыть их
  на ключ. С этого момента вы свободны, и можете приезжать за рас-
  чётом.
   Тут же рабочие дружненько встали и покинули кабинет.
   Работать отправились.
   К обеду Нефёдов привёз от ювелира бриллианты, и Сидоров хо-
  тел сразу же ехать рассчитываться с ведьмой, но помешало одно де-
  нежное дело Сидорову очень хотелось бросить его - уж какие тут
  деньги, когда в его кабинете стоит треклятый цветок, а сердце его
  обрастает и обрастает ледяными бляшками!
   Но денежный интерес оказался сильнее сердечной боли. Ведь
  надо же было потери, понесённые Сидоровым от покупки драгоценнос-
  тей, как-то компенсировать!
   Поэтому выбрался он из конторы только к вечеру. И поехал в
  Прохоровку один, с бриллиантами в кармане, и горшком со злокоз-
  ненным растением на правом переднем сиденьи джипа.
   Доехав до того места, где вчера ему открывался вход, Сидо-
  ров вышел из машины и некоторое время напрягался в тщетном стрем-
  лении опять его увидеть - очень уж ему не хотелось коробочку с
  бриллиантами оставлять просто на травке.
   Но не увидел.
   Немного поколебавшись, Сидоров всё же решился и положил, на-
  конец, драгоценную коробочку в траву за бордюром.
   По крайней мере, пока он здесь, с коробочкой ничего не слу-
  чится.
   А сколько он собирался здесь пробыть, Сидоров и сам не знал,
  видимо, до тех пор, пока ведьма, как обещала, не появится и не
  заберёт коробочку.
   Однако буквально через несколько минут появилась не она, а
  её помощник - чёрный котяра.
   Он выпрыгнул прямо из воздуха, схватил коробочку в зубы, и
  был с нею таков - то есть впрыгнул обратно в воздух и в нём исчез.
   Сидоров успокоился. Теперь-то он был уверен, что камушки
  ушли по назначению.
   И тут же он почувствовал, как от его сердца отпадают ледя-
  ные бляшки, растворяются в омывающей его крови, и уносятся прочь.
   Правда, плохо они растворялись, медленно.
   Но всё же стало легче.
   "Ну что ж, пора возвращаться!" - подумал он и обернулся к
  машине, но вдруг остановился, поражённый - он вспомнил о горшке с
  цветком.
   Что такое? Как он мог про него забыть? Ведь его надо было
  вернуть вместе с камнями!
   Он быстро подошёл к машине, открыл правую переднюю дверцу,
  чтобы взять горшок с переднего сиденья, но внезапно остановился,
  вновь охваченный странным желанием откинуть с цветка предохрани-
  тельную накидку, и всмотреться, всмотреться, всмотреться в его
  околдовывающие лепестки.
   И показалось ему, будто тонкий голос прошептал-взмолился
  из-под накидки: "Не отдавай! Не отдавай!"
   "Надо отдать, надо!" - сказал Сидоров сам себе, и протянул
  уже руки к цветку, но за тем ли он их протягивал, чтобы взять его
  и отправить на обочину дороги вслед за бриллиантами, или за тем,
  чтобы, откинув накидку, всё же им полюбоваться хотя бы в послед-
  ний раз?
   Всмотреться в цветок и даже оставить его себе ему @е(r)вҐ"(r)бм,
  Ё (r)ђ нв(r)ќ їҐ ќ(r)"Ё" Ґє(r) ґҐЇ(r)ґпвґл(c) є(r)"(r)б(r)Є; (r)вѕ вм 惥в(r)Є, ґЁ ѓ
  Є(r)Ґќ б"гз Ґ ґ ґҐє(r) ґҐ ѓјє"пѕлѓ п, ђл"(r) @ґ ѕ(r).
   -в(r) (r)Є ј "(r)бм ђл ѓ Є(r)ґжҐ Є(r)ґж(r)ѓ бЁ"촥Ґ - їҐ" ґЁҐ Ё"Ё ґҐ(r)ђ-
  е(r)ѕЁќ(r)бвм - ⥯Ґам гї ґҐ гјґ вм: бЇ(r)а ќҐїѕг ґЁќЁ а јаҐиЁ" ѓҐвҐа,
  ј 祝-в(r) Ї(r)б" ѓиЁ(c) боѕ , Є ѕїЁЇг, (r)ѕЁґ Ёј бѓ(r)Ёе Ї(r)алѓ(r)ѓ, Є(r)в(r)алќ
  Ё б(r)аѓ " ѓґҐј Їґ(r) 㿥 б"ҐєЄ бђЁѓигобп (r)в вапбЄЁ ѓ ЇгвЁ ґ ЄЁѕЄг.
   'гв, ќ(r)жет быть, надо было бы зажмуриться, но видимо и реф-
  лексы Сидорова тоже были подавлены, и он не зажмурился, а, наобо-
  рот, словно обрадованный тем, что проблема оказалась решена за
  него, всмотрелся в цветок как следует.
   И опять не понял, что же это - роза, гвоздика, хризантема,
  или орхидея какая-нибудь? Скорее всего, ни то, ни другое, ни
  третье, ни четвёртое, и даже не ..надцатое.
   Не бывает таких цветков в природе, таких уродливых в красо-
  те и красивых в уродстве растений!
   И таких притягательных.
   Вот Сидоров и смотрел, смотрел, смотрел в завораживающее ли-
  цо цветка, впитывая в себя каждый изгиб каждого из его лепестков,
  и не мог насмотреться на них, не мог от них оторваться.
   Может быть, если бы это было вчера, если бы он откинул на-
  кидку с цветка до того, как показать его рабочим, он, не имея
  возможности выйти из под власти тёмного наваждения, так и стоял
  бы около своего собственного автомобиля, пока какие-нибудь добро-
  желатели не отправили бы его в соответствующий диспансер, но, к
  счастью, не ему всё-таки предназначался цветок, да и сила его бы-
  ла уже истрачена по назначению, так что ничего плохого с Сидоро-
  вым не произошло.
   Однако очнулся он лишь потому, что от ворот ближнего дома
  ему крикнули:
   - Эй, господин! Вам плохо?
   Сидоров очнулся, и, оторвав взгляд от цветка, посмотрел в
  сторону кричавшего.
   Это был пожилой мужчина в майке и джинсовых шортах, вышед-
  ший на улицу по каким-то своим делам.
   - Да нет, всё в порядке... - с трудом ответил Сидоров.
   - А то я за вами уж с полчаса, наверное, наблюдаю! - продол-
  жал мужчина. - Смотрю, подошли вы к машине, двери открыли, да и
  замерли, словно случилось чего. У меня тёща вот так померла, во
  время стирки, прямо когда бельё в машину закладывала. Трудолюби-
  вая старушка была, без конца стирала, чистила, парила, жарила,
  готовила чего-то, и меня, понимаешь, любимого затя, пилила-пили-
  ла, пилила-пилила! И всё - одновременно! Вот и не выдержала, бед-
  ная, такого перенапряжения организма...
   Голос этого словоохотливого и жизнерадостного мужчины вер-
  нул Сидорова к жизни, но даже из благодарности разговаривать о
  чужих трудолюбивых тёщах, пусть и почивших в бозе, Сидорову поче-
  му-то не хотелось.
   Поэтому, быстренько накрыв цветок накидкой и захлопнув пра-
  вую дверцу джипа, он сел на водительское место и уехал.
   Да, он не стал возвращать цветок, не смог, уж очень сильна
  была даже оставшаяся его тяга, уж очень жалостлив был просящий
  его голосок.
   Приехав в свою контору, он поставил цветок во всё равно поч-
  ти пустующий бар.
   Почему-то он был уверен, что в холоде цветку будет лучше.
   А вместо поливки он всё то время, пока цветок находился в
  баре, иногда посыпал его измельчённым льдом.
   Лёд этот, конечно, не был заговорён, но цветок, очевидно,
  это устраивало, потому что лёд непонятным образом сразу же впи-
  тывался в него.
   И ещё - в груди Сидорова с того дня, как он показал цветок
  рабочим, вдобавок к негаснущему пламени поселилась странная, тя-
  нущаяся, неумолимая боль, может быть, из-за пламени и происходя-
  щая.
   Показываться врачам он не стал, потому что догадывался - это
  не тело его болит, это болит его...
   Душа?
   Он гнал этот вопрос от себя, а вместе с вопросом и ответ,
  словно боясь, что они могут причинить ему ещё большую боль.
   Но он заметил: стоило ему открыть бар и посмотреть на цветок,
  как потоком холода от него боль глушилась.
   Чтобы потом вернуться опять, как возвращается боль от неза-
  живающей раны.
   К тому же цветок постепенно погибал - не помогал ни тол-
  чёный лёд, ни тьма в закрытом баре.
   И Сидоров знал - когда цветок погибнет окончательно, стран-
  ная боль вернётся навсегда, и нечем будет её заглушить, и она бу-
  дет мучить и мучить его до тех пор, пока не найдёт он от неё нас-
  тоящее лекарство.
   И ещё он знал, что добыть это лекарство будет трудно, очень
  трудно.
   Да, он увеличил рабочим оплату за их работу, но если от них
  ещё можно было как-то откупиться, от душевной боли - никак.
   И так, не избавившись от своего раздвоенного, разбитого,
  растерзанного состояния, он и встретил тот день, когда Олечка до-
  ложила о прибытии сердитых рабочих.
   "Забор построен!" - подумал Сидоров.
   С радостью всё-таки подумал.
   Со злой радостью.
   И злость её вдруг заглушила боль, да так хорошо, как никог-
  да не глушил и цветок.
   Ещё через некоторое время Олечка принесла ему ключи от во-
  рот, и Сидоров опять хотел было ехать смотреть забор немедленно,
  но опять дела помешали, и он выбрался из конторы только поздно
  вечером.
   На этот раз за рулём джипа сидел Юрчик, но лицо его не выра-
  жало никакой радости от езды, а только неизбывную печаль - Юрчик
  с одной очень памятной ему ночи не любил ездить с шефом на место
  строительства забора, всё ещё ожидая от леса какого-нибудь подво-
  ха.
   Но Сидорову не было дела до печали своего водителя, он её,
  печаль то есть, и потому ещё не замечал, что ему самому впервые
  за несколько недель было очень хорошо - из головы его куда-то уш-
  ли всякие сомнения, из тела - мучительная боль, и весь он напол-
  нялся злой радостью и предвкушением дивной картины окружающего
  лес сплошного бетонного забора с мощными в нём воротами, за кото-
  рыми он сможет, наконец, укрываться по мере надобности от мир-
  ской суеты.
   Радость эта, правда, омрачалась тем, что забор был готов, а
  домик для отдыха - нет. Тут Сидоров пошёл на компромисс, учиты-
  вая известные обстоятельства.
   Ну ничего, думал он, справимся и с этим!
   Как именно будет он с этим справляться, Сидоров пока не
  знал, но был уверен, что способы для полного удовлетворения своей
  прихоти он найдёт.
   Главное, что у него деньги есть - ведь только тот имеет пра-
  во на удовлетворение своих прихотей, кто имеет для этого деньги!
   Ведь так же?
   В тот самый момент, когда Сидоров садился в джип, баба Сина
  у себя дома, накормив ужином сыновей и внучку, убирала со стола.
   Она старалась сделать это побыстрее, потому что чувствовала
  -@ га(r)зґл(c) з б б(r)ѓбҐќ ђ"ЁјЄ(r), Ё ѓ(r)в-ѓ(r)в ґ бвгЇЁв, , јґ зЁв, ґ ѕ(r)
  ђгѕҐв ѓле(r)ѕЁвм Ёј ѕ(r)ќг, Ё Ґ(c) ґҐ е(r)вҐ"(r)бм (r)бв ѓ"пвм Ї(r)б"Ґ ᥐп
  ґҐЇаЁђа ґґл(c) бв(r)".
   "б(r)ђҐґґ(r) а ѕ ђ ђ 'Ёґ ђл" в(r)ќг, зв(r) ґ а ђ(r)в ѓиЁҐбп ј
  ѕҐґм Џсва Ё ЌЁЄ(r)" (c) ба јг Ї(r)б"Ґ гїЁґ "Ґє"Ё бЇ вм Ё гбґг"Ё ѓ ѕѓҐ
  ќЁґгвл, ґҐ є(r)ѓ(r)ап 㿥 (r) Ќ бвҐ, Є(r)в(r)а п гбґг" Їапќ(r) ј бв(r)"(r)ќ, Ё
  Ґс ѕпѕмЄЁ ѕ їҐ б"ҐєЄ Ї(r)бЇ(r)аЁ"Ё ј зҐбвм (r)ⴥбвЁ Ґс ѓ Ї(r)бвҐ"м.
   '"Ґѕовательно, не нужно будет никому ничего объяснять, ког-
  да @з б ЇаЁѕсв.
   € ґ ѕ(r) їҐ - (r)ґ ЇаЁис" ђгѕв(r) Ї(r) ј Є јг - Їапќ(r) ба јг Ї(r)б"Ґ
  в(r)є(r), Є Є (r)ґ Ї(r)бв ѓЁ" ѓ бгиЁ"Єг Ї(r)б"Ґѕґгоо в аҐ"Єг.
   '"(r)ѓґ(r) ґ ђ в Їа(r)јѓгз " ѓ є(r)"(r)ѓҐ г ђ ђл 'Ёґл, , ќ(r)їҐв ђлвм,
  нв(r) ђл"Ё д ґд ал - ґ(r), зв(r) ђл нв(r) ґЁ ђл"(r), (r)ґ ђҐј ќ "Ґ(c)襺(r) Їа(r)-
  ќҐѕ"ҐґЁп ѓли" Ёј ѕ(r)ќ ґ Єал"мж(r), бвढ़ЁвҐ"мґ(r) ᐥї " б ґҐє(r),
  в Є їҐ бвढ़ЁвҐ"мґ(r) ЇҐаҐбҐЄ" а ббв(r)пґЁҐ (r)в Єал"мж ѕ(r) ѓ(r)а(r)в, Ё
  ѓли" зҐаҐј Є "ЁвЄг ґ г"Ёжг, ґ вг б ќго ѕ(r)рогу, по которой она
  так часто езживала в лес, и которая теперь была намертво рассече-
  на забором.
   Зорьку она запрягать не стала. Пусть уж отдохнёт, тут сов-
  сем недалеко.
   Сидоров, упоённый предвкушением замечательного зрелища,
  мчался в ведомом Юрчиком джипе, баба Сина, охваченная ощущением
  большого дела, которое именно ей предстояло сейчас совершить,
  спешила на своих двоих, но прибыли они к забору практически од-
  новременно, хотя и с разных сторон.
   Сидоров вышел из джипа, подъехавшего к самым воротам в забо-
  ре, и остановился, любуясь их мощью и высотой, бабу Сину высота
  забора ужаснула.
   Но лишь на миг, не более того.
   "Ведь не жалко ж было денег!" - подумала она, но прикиды-
  вать хотя бы даже примерно, в какую именно сумму вылилось Сидо-
  рову это сооружение, она не стала, поскольку привычки считать чу-
  жие деньги не имела.
   Мысль эта, о затраченных на строительство забора деньгах,
  посетила её вообще лишь на такой неуловимый миг, что баба Сина
  немедленно о ней забыла.
   Она, ужаснувшись высоте, твёрдости и неприступности забора,
  подумала: "Как он там, за этакой-то махиной? Ни взглядом челове-
  ческим не согрет, ни участием живым не обрадован?"
   И непроизвольно она попыталась проникнуть взглядом и чув-
  ством сквозь армированный бетон, и ей это сразу же удалось нас-
  только легко, что она этой лёгкости даже не успела поразиться -
  взгляд её почти без усилий пронзил бетонную преграду, словно её и
  не было, и устремился дальше, к деревьям и кустам, к корням их и
  кронам, и внутрь их, и вверх, и вниз, и в глубину, проникая в
  каждую клетку каждого из составляющих лес растений, и везде со-
  прикасаясь с тем, кого не смогло отделить от неё ни время, ни
  искусственный камень.
   Никогда ещё, с тех пор, как баба Сина приобрела свои новые
  способности, не чувствовала она в себе этакой всепроникающей мощи.
   "Откуда это взялось?" - подумала она, и тут же поняла, отку-
  да, и поняла, что же ей следует сейчас делать.
   Она стала смотреть дальше, окончательно сместив свой взгляд
  вглубь, под почву, в корни деревьев, потому что именно здесь
  происходило что-то очень важное, чего в обычную пору не происхо-
  дит никогда.
   Сперва она не поняла, что именно, но, присмотревшись, увиде-
  ла - корни деревьев растут! Растут очень быстро, удлиняясь и уд-
  линяясь под землёй с необыкновенной, непредставимой скоростью, но
  не пронзая землю, не вспарывая, не разрывая её, а раздвигая мяг-
  ко, вернее, земля сама расступалась перед корнями точно в таких
  пределах, которые требовались им для движения вперёд без помех,
  словно и земля и корни действовали согласованно.
   Впрочем, почему "словно"? Они в самом деле действовали сог-
  ласованно - ведь они были одно!
   "Сила-то какая! И разве могла я такое вообразить! - подума-
  ла баба Сина. - Куда уж мне в помощницы!"
   Но тут же она почувствовала, как взгляд её движется ещё
  дальше вглубь - под корни деревьев, под плодородный слой, под
  грунт и глину, но движется не сам по себе, и не по одной только
  её воле, а по приглашению кого-то большого и намного более рас-
  пространённого, чем тот, кто жил в лесных растениях наверху.
   Она почувствовала, как её взгляд ведут сквозь глубинное
  твёрдое основание, сквозь раскалённую магму, сквозь другие, сжа-
  тые неимоверным давлением слои земного вещества прямо в её центр,
  в её огромное ...
   И живое сердце!
   "Батюшки мои! - мысленно воскликнула баба Сина. - Так ведь
  она и вправду живая, Земля-то наша!"
   И, находясь теперь в самом её сердце, она почувствовала ещё,
  что вся закрывающая и предохраняющая его толща планеты - не прег-
  рада для связи между ним и Солнцем, между ним и другими звёздами,
  что, более того, они всё время связаны между собой, и что связь
  эта каким-то непостижимым образом проходит через живущих на по-
  верхности планеты маленьких и слабых существ - людей, нужных ей,
  и Солнцу, и звёздам так же, как они все нужны людям.
   И наконец-то ей стало понятно, зачем понадобилась она сама:
  такие огромные силы мог поднять к поверхности планеты лес (прав
  был Трубин, ещё как прав!), что опасался что-нибудь непричастное
  повредить, что-нибудь, людьми созданное в пользу, а не в прихоть,
  вот и потребовалась ему помощь уязвимого - и близкого - челове-
  ческого существа.
   Вновь из неимоверной земной глубины она переместилась в её
  самый верхний слой, туда, где быстро двигающиеся корни уже дос-
  тигли фундамента забора, и вот-вот, подталкиваемый ими снизу, он
  должен был упасть.
   Но тут корни замерли в ожидании - теперь их дальнейшее прод-
  вижение стало зависеть от неё.
   И она, бережно подхватив их, побудила двигаться опять.
   Она могла бы заставить их двигаться так решительно и мощ-
  но, что забор на глазах просто взорвался бы, разбрасывая обломки
  составляющих его плит по всей округе, но ей было жалко молодую
  поросль, которую падавшие обломки могли бы повредить, и ей было
  жалко сами плиты - ведь их люди не для того делали, чтобы она вот
  так просто их разрушила, как и не для того, впрочем, чтобы Сидо-
  ров пустил их на такое пустое дело.
   Она чуть-чуть замешкалась, и опять движение корней останови-
  лось, но тут ей на помощь пришло @јґ ґЁҐ, Є(r)в(r)а(r)Ґ ґҐј ќҐвґ(r) ѕ"п
  бҐђп б ќ(r)(c) (r)ґ Ї(r)"гзЁ" (r)в ‡Ґќ"Ё, ґ е(r)ѕпбм ѓ Ґс 楴ваҐ.
   € ѓ(r)в, Ї(r) Ґс ќлб"Ґґґ(r)ќг а бЇ(r)а￥ґЁо, ј ѕѓЁє "Ёбм Є(r)аґЁ Ё
  ј ѕѓЁє "Ёбм Ї"Ёвл, ѓлЇгзЁѓ пбм Ёј јҐќ"Ё ѓќҐб⥠б дгґѕ ќҐґвґлќ
  бѓ(r)Ёќ (r)бґ(r)ѓ ґЁҐќ, ґ(r) ґҐ аѓ "Ёбм, ґҐ "(r)Ї "Ёбм, а јѕҐ"п"Ёбм в(r)з-
  но по шву, и не падали, а перемещались к тому именно месту, где
  сейчас стоял любующийся долгожданным детищем своей прихоти госпо-
  дин Сидоров.
   Перемещались плиты не по воздуху в видимом пространстве -
  это было бы долго, а в междупространствии, оказываясь практичес-
  ки одновременно с моментом отправления у места назначения.
   У которого господину Сидорову, Дмитрию Михайловичу, приш-
  лось познать на практике ту избитую истину, что всякий конец есть
  в то же время и начало, и что великолепная победа может при опре-
  делённых условиях превратиться в сокрушительное поражение.
   Но и поражение - в победу.
   Иначе говоря, в сладостный миг наслаждения видом мощного за-
  бора и не менее мощных ворот он услышал позади себя какие-то
  странные звуки, и, обернувшись, буквально опешил от несколько
  иного зрелища - возникая из воздуха, как ведьмин кот, здесь акку-
  ратными стопками укладывались очень знакомые ему бетонные плиты.
   Лишь через минуту до него дошло, что это - те самые плиты,
  из которых состоит построенный по его распоряжению забор.
   Он судорожно повернул голову и увидел, что забор стоит
  по-прежнему на месте.
   Откуда ж тогда плиты?
   Или это опять насылаемый кем-то мираж?
   Но нет, это был не мираж - просто то были плиты от невиди-
  мой сейчас Сидорову части забора, и в тот момент, когда он взгля-
  нул на его видимую для себя часть, настала её очередь.
   Земля у забора на глазах изумлённого Сидорова вспучилась,
  плиты, каким-то образом вытолкнутые из земли, на миг зависли над
  нею - и исчезли.
   Чтобы составить справа от Сидорова новую стопку.
   Ещё через несколько минут там же оказались и массивные во-
  рота - возьми, мол, господин Сидоров, своё имущество, нам оно не
  надобно, да и катись-ка отсюда подобру-поздорову!
   Всё вообще произошло в считанные минуты - так даже в фильмах
  ужасов не бывает - вот был забор и вот, извините, нету, опять
  превратился в аккуратные стопки плит.
   Только на месте, где он был, осталась фундаментная траншея,
  как в живом теле длинная резаная рана.
   Но и она недолго просуществовала - тело это залечивало се-
  бя невероятно быстро - взрезанная земля стянулась, срослась, зак-
  рылась травами, и вот не стало и траншеи!
   - Юрчик, - слабым голосом спросил растерявшийся Сидоров. -
  Ты тоже это видел? Что это, Юрчик?
   - Вы думаете, я знаю? - ещё более слабым голосом ответил
  Юрчик. - Шеф, может поедем обратно, может, это всё нам показа-
  лось, может днём ещё приедем, посмотрим? А?
   - Показалось? - переспросил Сидоров и, поколебавшись немно-
  го, подошёл к ближайшей стопке плит.
   Посмотрел, потрогал одну из них.
   Твёрдая, холодная.
   Лежит, скотина, в штабеле, а должна бы в заборе стоять!
   - Ничего не понимаю... - пробормотал Сидоров, понимая, впро-
  чем, только одно - забора нет.
   И не будет вокруг этого леса никогда.
   - Ладно, поехали... - сказал он Юрчику, и они уехали.
   Разум Сидорова был пуст - из него как будто бы исчезли не
  только мысли, но даже и мыслишки.
   Оно и понятно - этакий-то облом...
   Попавшаяся им навстречу машина сверкнула ему в глаза непе-
  реключенными на ближний свет фарами, и Дмитрию Михайловичу вдруг
  на миг почудилось, что в этом свете возникло одно большое и сияю-
  щее слово - "НЕЛЬЗЯ".
   Сияло оно, впрочем, не ехидно и не злорадно, а спокойно и
  твёрдо, и даже чуть ли не дружески.
   Сидоров вздохнул.
   Вдобавок к мыслям его покинули и почти все его чувства.
   Кроме чувства опустошения, разумеется.
   Правда, и боль, так в последнее время его мучившая, тоже
  временно куда-то исчезла.
   Хоть это было хорошо.
   И единственное желание, которое Сидоров в этот момент испы-
  тывал, было - взглянуть на стоявший в баре в его кабинете пока
  ещё не совсем погибший колдовской цветок.
   А баба Сина, после того как в штабель уложилась последняя
  плита, и в земле перед лесом затянулась рана от траншеи, домой,
  конечно же, не пошла.
   Она пошла в лес.
   Вокруг было уже темно, в небе высыпали звёзды, а на землю
  опустилась прохладная ночь.
   Войдя в лес, она, даже не углубившись в него как следует,
  прислонилась к одной из оказавшихся поблизости сосен, и закрыла
  глаза...
   А Сидоров, войдя в кабинет, включил свет, быстро подошёл к
  бару, вытащил цветок, и увидел, что тот почти умер - из всех его
  лепестков живым выглядел только один, и Сидоров всмотрелся в не-
  го в последний, как он понимал, раз.
   Внутри него опять разгоралась боль, и жалкая струйка холода
  от этого единственного оставшегося лепестка не могла её унять.
   Он понимал, что очень скоро ему уже совсем нечем будет заг-
  лушить её, и она пребудет с ним навсегда, навсегда...
   Как вдруг оставшийся лепесток словно зашевелился, а другие
  лепестки, засохшие, словно ожили, и Сидорова обдало таким пото-
  ком мертвящего холода, что исчезла не только боль, а и сам он
  будто исчез, весь скованный холодом.
   В голове у него помутилось, и вдруг он снова увидел ту са-
  мую отвратительную ведьму из скрытого дома, сидевшую на этот раз
  у совсем погасшего камина - что толку жечь дрова, если пламя её
  всё равно не греет?!
   Ведьма нехорошо взглянула на него гадко-зеленоватыми глазами,
  протянула к нему высохшие руки-лепестки и забормотала:
   - Ушла, ушла моя сила, вся, как тёткой и было сказано, рас-
  творилась она, растаяла, а за нею растаю и я... А ты, смотри ка-
  кой молодец, не стал цветочек мой мне возвращать, сохранил! Вот
  ты мне и поможешь напоследок, успокоишь-утешишь, что не одна я
  сгину, а вместе с лесом этим ненавистным!
   И с пальцев ведьмы сорвалась ледяная молния и ударила в Си-
  дорова, совсем уж его проморозив, сама же ведьма опала в кресло,
  сжалась вся, высыхая прямо на глазах и через минуту на сиденье
  кресла от неё осталась только кучка сухой и холодной трухи...
   Сидоров встряхнул головой - что такое? Что это ещё за сны
  наяву?
   Он ещё раз взглянул на цветок, и увидел, что от него не ос-
  талось почти ничего - усох и последний лепесток.
   "Всё!" - почти что с облегчением понял Сидоров.
   Но что это ему стало так холодно - как будто за окном не ав-
  густ, а ноябрь?
   Кондиционер, что ли, включить? На тепловой режим, разумеется.
   Он пошёл было к кондиционеру, и вдруг остановился, захвачен-
  ный диким, невероятно злобным желанием мести этому непослушному,
  непонятному лесу.
   Правда, в первый миг Сидоров ещё удивился этому желанию -
  оно будто проникло в его мозг откуда-то извне, но тут же удивле-
  ние прошло - уж так ему захотелось уничтожить, разрушить, сжечь
  лес до основания, до тла, чтобы и напоминания от него не осталось!
   Желание это было, конечно, ведьмино, но голова у него пока
  была своя, и она лихорадочно заработала, превращая возникшие в
  ней красочные картины разрушения в простые и страшные слова.
   Слов этих было всего два, и Сидоров, с искажённым яростью
  лицом, прокричал их в тиши своего кабинета, погрозив кому-то ку-
  лаком:
   - Дефолиант! Напалм!
   Бросившись к телефону, Сидоров снял трубку, набрал номер и
  слушая длинные гудки, притоптывая от нетерпения на месте, забор-
  мотал:
   - Ну давай, давай, бери трубку!
   Наконец, в трубке раздался соный голос:
   - Нефёдов слушает...
   Сидоров, не тратя времени на предисловия, прокричал Нефёдо-
  ву всё те же два слова:
   - Дефолиант! Напалм!
   И ещё одно:
   - Вертолёт!
   В это самое время баба Сина всё ещё была в лесу, тихо празд-
  нуя его и свою победу над случившейся напастью, и о чём-то с ним
  без слов, одним чувством, разговаривая.
   Как вдруг кто-то вышел из-за одного из ближних деревьев,
  сверкнул в темноте ясными зелёными глазами, и, подойдя к ней сов-
  сем близко, сказал ворчливым голосом:
   - Что, радуесси? Победу празднуешь?
   Что-то странное было в этом голосе, и баба Сина ответила ос-
  торожно:
   - Радуюсь... А что, разве нет повода для радости? Такое дело
  сделали!
   - Сделать-то сделали, - всё так же ворчливо продолжала кики-
  мора, - да супротивник наш новую нам беду налаживает!
   - Опять!? - воскликнула баба Сина. - Да когда он только ус-
  покоится? Постой, - спохватилась она. - А ты как об этом узнала?
   - Да уж узнала! Всё тебе расскажи!
   Баба Сина прямо растерялась. Что же это такое, что же это за
  беспрерывные военные действия? Когда они кончатся наконец?
   - Да ты не бледней, не бледней - с напастью этой мы с тобой
  управимся! - успокоила её кикимора. - Вдвоём управимся, и хозяина
  тревожить не будем!
   - Что же он ещё задумал-то?
   - Да задумал-то не он, а сродственница моя, та, что мужич-
  ков заколдовала-заморочила. Теперь она на него морок наслала, за-
  хотелось ей, вишь, чтоб сгорели мы все вместе с лесом до тла, и
  пепел наш ветром по округе разнесло. Сейчас он уж химию какую-то
  изыскивает, чтоб пламя запалить негасимое.
   - Батюшки! - воскликнула баба Сина. - Чем же мы его ту-
  шить-то будем? И что же это за родственница у тебя такая, откуда
  злобы в ней столько?
   - От сродственницы моей вреда не будет больше - ни нам, ни
  тебе, это желание было уж последнее-распоследнее... - ответила
  кикимора, и, помолчав почему-то немного, продолжила. - И тушить
  нам ничего не придётся. Как он к лесу-то прибудет, морок я с не-
  го и сниму. Силы у ней уж не было нынче крепкое колдовство-то
  соорудить, так что задание у меня нетрудное будет.. А твоё, пожа-
  луй, будет потруднее.
   Баба Сина молча смотрела на кикимору, ожидая продолжения.
   - Как морок с него падёт - я к тебе его направлю! - неожи-
  данно сказала кикимора.
   - Ко мне!? - вскричала баба Сина. - Зачем это? Не надо мне
  его, мертвоглазого, и близко не надо!
   - Ты чего заерепенилась-то? - спокойно спросила кикимора. -
  Сидоров этот мужчина трудовой , справный, да сам себя отравил,
  испортил, тут ещё и козни родственницы моей вмешаны были. Пого-
  ворить с ним надо по-людски. Не мне же с ним говорить-то, он ме-
  ня и слушать не будет! С человеком человек должон разговаривать,
  иль не права я в рассуждениях своих?
   - Да вроде права... - протянула задумчиво баба Сина. -
  Только, помнится, был у нас однажды разговор, и очень ты была Си-
  доровым не довольна, добраться до него хотела...
   - Ну, мало ли чего в чувствах не ляпнешь! - не смутилась ки-
  кимора. - Вы ведь тоже не всё в ясном разуме делаете! А таперича
  время пришло разум и чувства воедино собрать, да и помочь челове-
  ку из буераков-то на путь выйти! Или, по твоему, пусть он так в
  буераке и останется?
   - Да нет, конечно... - согласилась с кикиморой баба Сина.
   - Ну, на том и порешили! - заявила кикимора.- Я, значитца,
  своё дело справлю, а ты своё! Так что уж извини, сегодня не до
  сна тебе будет, он уж скоро сюда заявится! Ну, давай, отправляй-
  ся домой, гостя поджидай, и я отправлюсь...
   - Постой! - вдруг воскликнула баба Сина. - А с мужичками-то
  строителями всё ли в порядке?
   - А что с ними будет? Как работу свою кончили, так в себя и
  пришли! Деньги уж успели получить, родичей своих порадовать.
  Один, на больших-то радостях, упился до визгу поросячьего, спит
  сейчас беспробудно, утром проснётся, похмеляться будет. И у семьи
  его радость - не все он деньги на этот раз пропил, начал
  только...
   И они расстались. Кикимора была права - менее чем через два
  часа Сидоров прибыл к лесу всё в том же джипе, гружёном двумя за-
  паянными бочонками, и даже вертолётом с распылителем. Вертолёт,
  правда, был маленький, радиоуправляемый, почти игрушечный - япон-
  ская штучка.
   А вот жидкость в бочонках была отнюдь не игрушечная - смер-
  ти, в ней заключённой, хватило бы на десяток таких лесов, как
  этот. Так что Сидоров рассчитал всё наверняка.
   А вот где он и Нефёдов в такое короткое время всё это раз-
  добыли - останется навсегда их тайной.
   Правда, когда Нефёдов понял, что дело запахло напалмом, он
  было заартачился - очень уж ему, по его утверждению, не хотелось
  провести остаток дней в закрытых помещениях.
   Но Сидоров на него нажал, и Нефёдов сдался.
   Подъехал, значит, Сидоров к лесу, вышел из джипа, чтобы
  одеться в защитный костюм, да груз свой распаковать, и вдруг
  сознание потерял.
   Очнулся он на чём-то мягком и тёплом, но не на перине или
  матраце и не в своей спальне.
   - Что это? Где я? - спросил он слабым голосом.
   - В лесу, где же ещё! - услышал он в ответ ворчливый стару-
  шечий голос и открыл глаза.
   Голос, действительно, его не обманул - он находился в ноч-
  ном лесу, в том самом, который собирался сначала обработать дефо-
  лиантом, а потом сжечь напалмом.
   Над ним склонилась какая-то старуха в лохмотьях и даже при
  свете звёзд Дмитрий Михайлович разглядел, что и волосы и глаза у
  неё были одного цвета - зелёного.
   Он так и подпрыгнул на месте!
   - Это опять ты, мерзкая ведьма! - закричал он. - Тебе мало
  было, что ли?
   - Да ты не голоси, не голоси, успокойси! - примирительно за-
  говорила старуха. - В темноте, ясное дело, лица трудно
  разбирать... То сродственница моя была, она лес родной уж давно
  покинула, а я спокон веков здесь обитаю!
   Дмитрий Михайлович, напрягая зрение при слабом свете звёзд,
  ещё более слабом из-за того, что даже этому свету мешали кроны
  деревьев, всмотрелся в лицо своей непрошенной собеседницы, и уви-
  дел, что да, перед ним совсем другая старуха, хоть чем-то и похо-
  жая на ту, первую, злобную и алчную.
   Но в этом лице не было ни злобы, ни алчности, а из-под пок-
  рывавших его морщин просматривалась не дряхлость, как у той
  из-под внешне ухоженной кожи, а неожиданная юность.
   Дмитрий Михайлович удивился про себя - как это может совме-
  щаться?
   - Ну что, разобрал теперь? - спросила его старуха.
   - Разобрал, вроде... - ответил медленно Сидоров. - А вы...
  вы ничего не будете со мной делать?
   - Не буду! Сделала уже!
   Сидоров от этих слов похолодел и принялся судорожно себя
  ощупывать, в том числе и в самых сокровенных местах.
   Вроде всё было на месте...
   Старуха ехидно захихикала.
   - И-их, мужики! Сразу об одном думаете, кобели лукавые! Не
  об этом тебе думать-то надо нынче! Морок-то я с тебя сняла, а вот
  боль мне не подвластна. Иль ты её не чуешь?
   Сидоров вслушался в себя - действительно, как только исчез-
  до охватившее его наваждение, так боль и вернулась, и, к тому же,
  в несколько раз усиленная!
   - Больно? - участливо, без ехидства, спросила его кикимора.
   - Больно... - схватившись за грудь, ответил Дмитрий Михайло-
  вич.
   - То-то и оно! - строго сказала кикимора. - Вишь, как ду-
  шу-то свою ты уязвил мыслями да делами худыми!
   - Вот ещё! Ещё вы мне о душе будете говорить! - пересиливая
  себя, попытался выпендриться Дмитрий Михайлович. - У вас-то вооб-
  ще её нету!
   - Это кто ж тебе глупость такую сказал? - всплеснула кикимо-
  ра руками от негодования. - Моя-то душа постарей да покрепче
  твоей будет! Она от сердца, от нутра земного происходит, хоть и
  боится железа холодного!
   - Извините... - прошептал Сидоров. - Я не хотел вас
  обидеть...
   - Ладно уж, не хотел... - пробормотала кикимора. - Не хотел,
  да обидел, ладно, что заметил, а то много чего замечать-то разу-
  чился!
   Она замолчала, успокаиваясь. Молчал и Сидоров, слушая всё
  разраставшуюся в груди тупую боль.
   Потом он поднялся на ноги.
   - Ну ладно, спасибо вам, что от наваждения избавили, поеду
  я уж домой... Или ещё чего вы мне сказать хотите?
   - Нет, не хочу! - буркнула кикимора. - Хотела сперва, а те-
  перь на хочу! Давай, езжай в контору свою постылую, мучайся до
  седых волос!
   Сидоров остановился.
   - А... это... вы лекарство знаете? Я ведь за него заплатить
  могу. Очень хорошо заплатить.. ох! - простонал он вдруг, схватив-
  шись опять за грудь.
   - Заплатить! - проворчала кикимора. - Всё бы платил! Нет уж,
  деньги тут тебе не помогут!
   - А что.. поможет?.. - морщясь, спросил Дмитрий Михайлович.
   - Да есть тут человек один, рядышком живёт. - ответила кики-
  мора. - Женщина, не такая, как я, лесная, а ваша, смертная! Оби-
  дел ты её, правда, сильно, но если подойдёшь к ней по-людски,
  обиды не вспомнит, поможет!
   - Я тут никого из местных не обижал! - возразил Сидоров.
   - Так ли? - прищурилась кикимора, остро глядя на него.
   Сидоров почему-то покраснел от этого взгляда. Покраснел, да
  вдруг и понял, о чём и о ком идёт речь.
   - Нет, не могу я к ней идти... - тихо сказал он. - Я ведь и
  вправду её обидел! Из-за меня её из лесников уволили, да и дру-
  гое... всякое.. Нет, не могу я к ней, стыдно мне...
   - Вот и хорошо, что стыдно, вот оно тебе и первая микстура!
  - неожиданно мягко сказала ему кикимора. - А ты пойди - а ну как
  и поможет? Денег твоих ей от тебя не надо, раболепствовать да
  пресмыкаться перед тобой она не станет, а разговор утешный произ-
  ведёт!
   Сидоров молчал, не зная, что и сказать.
   - Ну, чего молчишь-то как бирюк! - прикрикнула на него кики-
  мора. - Дитя малое, балованное, что творит, не ведает, ответу
  держать не любит! Иди, тебе говорят!
   - Я хоть машину заведу... - пробормотал Сидоров.
   - Неча её заводить - машина твоя на другом конце леса оста-
  лась. А дом, куда тебе идти следует - вон он, в двух шагах.
   - На другом?... В двух шагах? - глупо забормотал Сидоров. -
  Это... Как же...
   - Как надоть! - бодро ответила ему кикимора. - Иди уж, вон
  лампочка-то светится, а за машиной твоей я присмотрю...
   И Сидоров пошёл.
   А что ему оставалось делать?
   Действительно, не прошло и нескольких минут, как по лесной
  дороге он вышел к большому, крытому шифером дому.
   Лампочка на верхушке вкопанного перед домом столба давала не
  очень много света, но сидевшую на лавочке у ворот пожилую женщи-
  ну было видно хорошо.
   Сидоров подошёл к ней, и, не зная, что сказать, остановился,
  молча переминаясь с ноги на ногу.
   Молчала и женщина, строго глядя ему в лицо, так строго, что
  Дмитрий Михайлович покраснел и опустил глаза, не увидев поэтому,
  как этот взгляд теплеет и вместе со строгостью в нём возникает
  сочувствие.
   Видимо, что-то обнадёживающее разглядела у него в лице и не
  только в лице баба Сина.
   - Ну, здравствуй! - неожиданно приветливо сказала она.
   - Здравствуйте... - робко, как провинившийся школьник, отве-
  тил Дмитрий Михайлович.
   - Садись уж! В ногах правды нет! Очки-то свои потерял, что
  ли?
   - Да, оставил где-то опять...
   - Хотя дело-то не в очках! - продолжала баба Сина.
   - Не в очках... - согласился Дмитрий Михайлович.
   Вновь наступило молчание.
   Дмитрий Михайлович решился его прервать.
   - Я хотел извиниться перед вами... - начал он, но вдруг ох-
  нул и схватился за грудь.
   Баба Сина вздохнула.
   - Видишь, как измучил-то ты душу свою - боли в ней какие! -
  произнесла она с состраданием. - Но теперь её немного видно ста-
  ло...
   - Видно?..
   - Видно! - повторила баба Сина. - Но вся в ранах она. Они-то
  у неё силы и отнимают, они-то тебе покоя и не дают!
   - Помогите мне... - тихо попросил Дмитрий Михайлович.
   Баба Сина опять вздохнула.
   - Помочь тебе можно, да только ты сам должен это сделать!
   - Я сам?.. Как же я?..
   - Ну как? Как всегда это делалось, и делается - делами доб-
  рыми, другим людям нужными, душа лечится! Вы ж всё торопитесь,
  всё о себе, для себя, под себя, всё собственность свою увеличи-
  ваете, о других вам думать некогда! Все деньгами меряете, а ведь
  есть вещи, которые деньгами не измерить, не купить! Ты же это
  знаешь! Или знал, да забыл? Или думаешь, что эта истина и не ис-
  тина вовсе, а так, книжная глупость, и тебя она не касается?
   - Вы против собственности? - слабо усмехнувшись, спросил Си-
  доров.
   Баба Сина в ответ на этот вопрос воскликнула:
   - Да как же я могу быть против собственности, когда я сама
  какая-никакая, а собственница! Нет, на этот счёт я долго размыш-
  ляла, и думаю, что без собственности человек существовать не мо-
  жет. Хватит, посуществовали!
   Я больше тебе скажу - я думаю, что только через собствен-
  ность человек и осуществляется! Некоторые вот говорят - или соб-
  ственность, или душа, надо, мол, эти понятия разделять, мол, за-
  ботясь о собственности, о душе заботиться уже некогда!
   Глупости это! Отбери у человека собственность - и не станет
  человека!
   Сидоров, правую руку держа у сердца, левой схватился за го-
  лову:
   - Подождите, подождите! Вы совсем меня запутали - я уже ни-
  чего не понимаю! А как же эти... праведники... пустынники? Дио-
  ген в бочке? У них ведь вообще ничего не было - ну, кроме рубища
  там какого-нибудь, посоха да сумы?
   - Как это не было?! А они сами? Собой они владели в первую
  очередь. Собой и своим путём! Других они на него звали, конечно,
  потому как для них дороже его ничего не было. Что ж, кто-то за
  ними и пошёл. Ну и ладно! Но не все ведь пошли, не могут все за
  ними идти, да и не должны - жизнь разными путями вперёд двигает-
  ся, в том для человека и радость, что он свой путь в полной сво-
  боде выбирает! И кто-то на этом пути мысли вечные оставляет, а
  кто-то вещи красивые, которыми другие так же вечно готовы владеть,
  пользоваться и любоваться! Правильно я говорю, или нет?
   - Да вроде бы правильно... - пробормотал Дмитрий Михайлович.
  - Вот только почему у некоторых среди их владений радости жизни
  нет?
   - А потому, что меры они не знают, за то хватаются, что не
  может принадлежать кому-то одному, вот как лес этот, да к душе
  своей не прислушиваются, а прислушивались бы, и не страдали бы,
  как ты, и радость жизни бы не потеряли!
   - Как я... - сказал тихо Дмитрий Михайлович.
   - Ой! - неожиданно воскликнула громко баба Сина. - У меня ж
  там в духовке утка запекается! Неужто сгорела?
   И с этими словами баба Сина убежала в дом. А Дмитрий Михай-
  лович остался сидеть на лавочке.
   Почему-то от слов бабы Сины ему стало немного легче, хотя
  ведь абсолютно ничего нового в них и не было.
   Так, расхожие истины...
   Но, может быть, вдруг подумалось ему, есть истины, так ска-
  зать, насущные, как ежедневный хлеб, которые от постоянного упот-
  ребления не приедаются? Только вот открывать и осознавать их каж-
  дому приходится самостоятельно...
   "Так! - чувствуя, как улучшается его настроение, подумал
  Дмитрий Михайлович. - Кажется, я всё понял! Вот приеду в город -
  сразу же начну делать добрые дела!"
   "Чтоб такого хорошего сделать? - задался он вопросом. -
  Школу построить? Приют открыть? Для сироток? Ладно, начну со шко-
  лы!"
   И он улыбнулся победно, ожидая, что вот сейчас душевная боль
  уйдёт, а радость жизни, так долго им не прочувствованная, вер-
  нётся.
   И погладил грудь, ожидая ослабления боли.
   Не тут-то было!
   Боль продолжалась, а радость жизни возвращаться не желала.
   "Что, школы мало?" - cпросил Сидоров душу. Душа от ответа
  воздержалась.
   "Ладно, ещё дом для престарелых построю!"
   Опять потрогал грудь - никакого эффекта!
   "Больницу!"
   Нет эффекта!
   "Детский сад!"
   Нет и нет!
   "Накормлю всех бездомных кошек бесплатными обедами!"
   Увы, Дмитрий Михайлович...
   "Да что ж это такое?!" - вскричал Дмитрий Михайлович мыслен-
  но, и ринулся, рассерженный, внутрь себя, да так и замер: там
  по-прежнему горели два огня, два пламени, а между ними всё так же
  мертвенно мерцала непроницаемая преграда. Опять перед Дмитрием
  Михайловичем возникла необходимость выбора.
   На этот раз он выбрал чистое пламя, и принялся его что было
  сил раздувать, да где там! Оно хоть и не гасло, но и не разгора-
  лось, а преграда хоть и не укреплялась, но и исчезать не желала.
   И дошло наконец до Дмитрия Михайловича - суждено ему вечно
  мучиться вот так вот между двух огней, да болью неутолимой тер-
  заться, ведь желание добрых дел искренним должно быть, от души
  исходящим, а как же могли его желания от неё исходить, когда мол-
  чит она, душа-то, не желает на мольбу его отзываться?
   И почувствовал себя Дмитрий Михайлович маленьким и беззащит-
  ным, и заплакал над горем своим неизбывным.
   Над тем, что ждёт его до скончания лет боль мучительная, ле-
  чению не поддающаяся.
   Над тем, что суждено ему вечно быть раздвоенным, разделённым,
  ни тьме не подверженным, ни свету не принадлежащим.
   Над тем, что теперь он знает, чего следует хотеть, да хо-
  теть не может, не знает, как - слишком долго не того хотел!
   Над тем, что, видно, и не узнает он этого никогда!
   Над тем, наконец, что и женщина эта, которая, как ему было
  обещано, может ему помочь, не о нём беспокоится, а об утке своей
  запекаемой!
   Утку, значит, нельзя бросить одну в тёплой духовке хоть на
  пять лишних минут, а его одного, вот тут, на уличной лавочке,
  посреди августовской прохладной ночи, можно!
   И слёзы из глаз его потекли безудержно, как во время дет-
  ских обид, казавшихся когда-то такими горькими, и каким-то обра-
  зом проникли к нему внутрь, и попали и на пламя разделённое, и на
  преграду непроницаемую, но от этого пламя не погасло, а вспыхну-
  ло ярче, словно то не слёзы были, а масло горючее, преграду же
  они прожгли насквозь, и она, вдруг вся сжавшись, вспыхнула от
  усилившегося, удвоенного пламени, и опала, а пламя, соединившись
  наконец, весело и жарко заполыхало с удесятерённой мощью!
   Тут ещё более непонятным образом увидел Дмитрий Михайлович
  забытое лицо своей души, и теперь на нём - больном, утомлённом -
  вдруг появилась улыбка!
   И услышал он Голос:
   - ..Ну, во время я успела! Утка сготовилась в самый раз,
  пальчики оближешь!
   То была баба Сина, конечно...
   Она посмотрела на него внимательно и спросила:
   - Да ты плачешь, что ли?
   - Плачу! - подтвердил сквозь слёзы Дмитрий Михайлович.
   Баба Сина вгляделась в него ещё внимательнее, и сказала теп-
  ло и ласково:
   - Ну и хорошо, ну и ладно - это слёзы чистые, что роса ут-
  ренняя, душа-то ими умылась и воспряла! Ну, пойдём в дом, утка
  нас там дожидается, да графинчик кое с чем. Ты, конечно, к брен-
  дям разным привык, но с моей настоечкой никакая брендя не срав-
  нится!
   - Сейчас, иду... - ответил Дмитрий Михайлович. - Минуты три
  вот ещё поплачу и приду...
   - Ну, поплачь, поплачь, - согласилась баба Сина. - Что ж не
  поплакать, если плачется! Да смотри, не засиживайся - лишняя сы-
  рость тоже ни к чему. Да и ночь вон прохладная, август как-никак!
   И ушла.
   От проявленной бабой Синой заботы Дмитрий Михайлович ещё
  немного поплакал, но уже как-то легко и светло, ведь теперь он
  знал, что душа его жива, что ему вновь есть к кому прислуши-
  ваться в решающую минуту, есть у кого спросить, что, действи-
  тельно, можно, а что - нельзя.
   И вдруг он опять вспомнил о давнем детском туристическом по-
  ходе в горы, о том, как после какого-то трудного перехода они
  сделали привал, и немного отдохнув, ели что-то очень вкусное из
  котелков, пахнущее и дымом и свежестью одновременно, а горы смот-
  рели на них добродушно, и говорили им что-то важное.
   Теперь Дмитрий Михайлович вспомнил, о чём же именно тогда
  говорили они.
   Они говорили о единстве, о взаимосвязанности всего сущего, о
  том, что всё принадлежит каждому, и каждый - всему, что всё от
  всего зависит, и всё во всём оставляет след...
   И он ещё немного поплакал от радости, что, наконец, вспом-
  нил об этом, а шумевший поблизости лес, мудро глядя на него, по-
  сылал ему чувство мягкого покоя, и птицы, забыв до время о гром-
  ких дневных песнях, рассказывали своим уж изрядно подросшим птен-
  цам о дальних краях, куда им всем вскоре предстоит отправиться, и
  откуда нужно будет обязательно вернуться домой, чтобы опять вы-
  растить здесь птенцов, и всевозможные лесные обитатели, продол-
  жая бесконечные труды, всё копошились в гнёздах, норках и дуплах
  деревьев, и ветер дружелюбно пел им что-то, и сами деревья тихо
  шептали всем, кто их слышал: "Всё будет хорошо... Всё, что нужно,
  произойдёт, и всё сложится, как надо - кирпичик к кирпичику, рос-
  ток к ростку, душа к душе..."
   Наконец, утерев слёзы, Дмитрий Михайлович встал - чтобы ид-
  ти в дом лакомиться запечённой уткой и чудесной бабы Сининой нас-
  тойкой, чтобы говорить о ежедневном и вечном, и советоваться о
  важном, и начинать новую дружбу, и строить планы на будущее.
   И продолжать жизнь.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"