Аннотация: Воспоминания мальчишки, который провел лето в деревне у загадочной бабки-знахарки и стал свидетелем мистических событий.
Однажды приступы боли стали настолько сильными, что я не смог даже встать с постели. Я валялся среди подушек, и белые волны проходили через меня, разрывая мозг и обжигая сердце. Иногда острую боль сменяла тупая, и я мог плакать. Снова прилив - я кусаю одеяло, ничего не слышу и не вижу вокруг. Лишь пульсирование крови в ушах и красное пятно где-то над бровями. Я не думал о смерти, потому что так, по моим представлениям, не умирают. Это бесконечная пытка, и пока мое сознание сопротивляется раскаленной бездне боли, я буду жить - я это не думал, а понимал. Правда, это не помогало мне переносить страдания. Я держался лишь постольку, поскольку верил, что очередной приступ - последний. Я вообще был тогда великим оптимистом.
Участковый врач разводил руками. В этот раз он лишь предложил сделать укол и отвезти в местную больницу. Но там мест не оказалось. Мне предложили лечь в коридоре на тележке, как лежала половина пациентов, но мать воспротивилась. Наверное, к лучшему. Наша больница - то еще место - в районную лечебницу возили совсем безнадежных умирать, да и то за неофициальную плату отчаявшихся родственников. И в областную больницу мне тоже не довелось попасть по причине еще более циничной: не было денег и знакомых, кому эти деньги давать. Участковый врач, которому очень нравилась моя мать, честно попытался кому-то позвонить, но лишь разругался и в сердцах бросил трубку. Это почему-то не повлияло на мое миролюбие, я воспринял неудачи как должное и молча боролся с болью один на один, впрочем, безуспешно.
Еще до серьезных приступов я обследовался в поликлинике, и врачи не нашли никаких отклонений, хоть и обследовали меня практически одним стетоскопом. Глядя на мою встревоженную мать, Алексей Антонович, тот самый участковый врач, предложил воспользоваться нетрадиционной медицинской практикой. Он именно так и сказал, а потом поведал, что где-то на юге области есть деревушка, а в ней живет бабка, и уж если она не поможет, то и медицина бессильна. Непонятно, что он имел в виду под словами "медицина бессильна", но меня больше поразил тот факт, что человек науки отправляет меня к какой-то колдунье и даже надеется на успешный исход авантюры. Но так как и я был оптимистом, и мать желала мне добра - на следующий день, когда мне полегчало, дядя Леня, мамин брат повез меня на своем "москвиче" в ту самую деревушку, недалеко от города Озерецк. С нами ехала мама и Алексей Антонович.
Мне было интересно поглазеть из окна машины на места, по которым мы проезжали, ведь дальше нашего городка я никогда не был. А тут представилась возможность прокатиться почти через всю область: увидеть наши реки, озера, города и веси. Но в итоге дорогу я пропустил. Боль подкралась незаметно и заставила меня сидеть на заднем сидении с тупым взглядом, равнодушным к происходящему.
***
Очнулся я уже у деревни. Лес, который однообразно тянулся последние 20 километров, вдруг оборвался, как и моя боль, и мы выехали в поле. Шоссе метнулось вправо вдоль леса, а дядя Леня, следуя указаниям Алексея Антоновича, свернул на пыльную дорогу с колеей и редкой глубины непросыхающими лужами. Теперь мы ехали, окруженные с обеих сторон высокой травой и какими-то раскидистыми кустами. Потом показалась низкая крыша, превратившаяся по мере приближения в заколоченную баньку. Это и была окраина деревни.
Как я выяснил позже, деревушка была населенной по областным понятиям. В ней находилось тридцать жилых домов, десять домов, в которых жили в летний сезон дачники и шесть с половиной заброшенных избушек. Продукты и прочие необходимые товары закупались в соседнем поселке, до которого полчаса ходу через лес. Население составляли в основном старики и несколько полных семей.
Деревня имела две достопримечательности. Первой был фермер Василий Сошкин с большим хозяйством и подержанным OPELем. А второй знаменитостью была бабка Алена.
Жила она в низком бревенчатом домике, почерневшем от времени и осенних дождей, с косой трубой. Вокруг домика был небольшой огородик, в дальнем углу которого располагались сарай и курятник. Перед ветхим крылечком в конуре сидел пес, прячущийся от полуденной жары - вид у него был скучающий и равнодушный.
Алексей Антонович постучался в дверь, а потом в окно, в котором отражалось чистое синее небо. Где-то глубоко в доме загремело, раздался скрип, и дверь открылась. Старуха в платке и телогрейке о чем-то поговорила с врачом, и тот махнул нам рукой, приглашая войти. Дядя Леня остался у машины.
Мы миновали темные сени, пахнувшие сухими листьями и углем, и оказались в широкой светлой комнате, обставленной, если не по-современному, то вполне обыкновенно. Я же ожидал некое мрачное жилище настоящей ведьмы в лучших традициях жанра с огромным котлом, зельями на полках, вороном и черным котом. Но увидел большую белую печь, шкаф, буфет. В центре широкого стола стояли самовар и вазочка на тонкой ножке с сухарями. На стене напротив висела старая фотография молодого человека в форме. Под потолком вокруг скромного абажура летали мухи. При свете я смог лучше разглядеть бабку Алену. Обычная старушка, какую встретишь на улице и не запомнишь. Ни худая, ни полная. Седые волосы, выбивающиеся из-под платка, лицо в морщинах, голубые глаза. Что еще сказать? Ходила она в валенках, грела ноги.
Я пересек комнату и почувствовал, что у меня кружится голова. Вот оно, присутствие силы, подумал я с волнением.
Бабка Алена указала мне на табурет. Я сел, и пока она говорила с матерью, смотрел в окно. Вернее, на подоконник. Он был заставлен разными пузырьками, баночками, бутылочками. Содержимым этого всего хозяйства были, судя по наклейкам, мази от радикулита, настойки для желудка, слабительные, жидкости от комаров. Все это было куплено в аптеке, а не сделано самой бабкой. До настоящей колдуньи ей точно далеко - решил я.
Алена подсела ко мне и посмотрела в глаза.
- Как зовут? - спросила она.
- Петр! - смущенно представился я.
- В школу ходишь, Петр?
Я посмотрел на мать, потом ответил:
- Сейчас нет.
- Чего же так?
- Болит, - вздохнул я.
Старушка прищурилась, задумалась на миг. Я не смог обнаружить в ней что-либо магического. Она больше походила на врача или на учительницу.
Алена взяла с полки в буфете какой-то предмет, то ли камень, то ли кусок мыла: он был круглым, твердым, и от него приятно пахло. Она попросила меня расстегнуть рубашку и затем принялась этим камнем водить мне по груди и шее и шептать слова. Кажется, это была молитва, а может заговор. Мне же было щекотно и стыдно. Происходящее виделось мне достаточно глупым.
- Сиди смирно, - бабка прервала свое шептание, не переставая водить камнем. Я замер. Прошептав еще с десяток слов, она положила свой "инструмент" на стол. Мама и врач вопросительно смотрели на нее, в их глазах была тревога и надежда. "Они были бы хорошей парой", - почему-то подумал я.
Алена поднялась с табурета, подошла к столу и стала раскладывать свои бутылочки.
- Запущено, - сказала она.
Мама охнула.
- Но это излечимо. Решай, мать. Предлагаю выбор: оставишь сына здесь на пару месяцев, постараюсь спасти.
- Спасти? - растерянно переспросил врач.
- С ним все нормально, здоровый парень, но, если не выгнать из него гадость эту, так и останется с ней на всю жизнь. Будет только маяться...
"Нет!" - закричал я про себя. Я абсолютно не желал оставаться в этой дыре с ненормальной ненастоящей колдуньей. Я забыл о своем недуге и страстно желал, чтобы мама не решилась оставить меня здесь...
***
Так я поселился у бабки Алены. Сначала я очень боялся ее, но потом мы неожиданно сдружились, и я необыкновенно зауважал старую женщину. Перспектива провести летние каникулы в деревне стала мне даже нравиться. Алексей Антонович убедил мою мать, что с физиологической точки зрения я здоров, и что свежий воздух и отдых на природе мне пойдут на пользу. Я, пожалуй, немного времени отдыхал у Алены, если под отдыхом подразумевать валяние дурака на берегу реки или послеполуденный сон под сенью берез за деревней. Алена ни за что не захотела брать мамины гроши за мое содержание, отговорив ее тем, что я сам отработаю свое жилье. И оказалась права. Большая часть работы по дому и на дворе была возложена на меня. Я подметал, чинил забор и красил сарай, ходил за водой и за продуктами (а это был неблизкий путь), кормил кур, колол дрова и так далее. Не об этом ли мечтает среднестатистический городской романтик? Иной раз я был готов поменяться с ним. Но в итоге мне и это пришлось по душе. Я такой человек, что привыкаю ко всему и нахожу в новом приятные моменты. Например, в своей болезни...
Боль приходила каждый день. Первый раз незадолго до обеда в полдень, а второй - на закате, когда солнце касалось леса за околицей. В эти минуты я не верил в исцеление, я ненавидел мир вокруг себя, мне хотелось выть. Часто я представлял себе, лежа в постели, скорчившись от боли, что я бегу по полю, по траве. Бегу быстро, стараясь обогнать ветер, убежать от сжигающего меня огня. Я физически чувствовал эту гонку, я сжимал кулаки, скрипел зубами. Но воображение рисовало мне помимо моей воли препятствия вроде ям, канав, кустов, травы, путающейся в ногах. Мне казалось, что мне нужно добежать, и я избавлюсь от всех недугов. Но я не знал, где финиш моего забега. В этой фантазии не было ни начала, ни конца - только бескрайнее волнующееся поле.
Алена лишь однажды заинтересовалась моими приступами. Я валялся, тихо постанывая, на скамье под печью. Она подошла, положила руку на мою голову, и боль вдруг исчезла, словно случайный порыв ветра сдул ее, я лишь успел заметить остатки боли в висках. Потом Алена убрала руку, вздохнула "эх ты, душа безгрешная" и пошла во двор. Больше она так не делала. Я тоже не просил ее успокаивать боль, наверное, понимал, что это как-то неправильно. Сеансы продолжались раз в три дня: Алена брала свой камень и водила по моей груди и лицу, шепча нелепые заговоры.
***
У Алены был кот. Но не черный и с длинными клыками, как полагается быть коту у ведьмы-знахарки, а светло-серый с белыми лапами и брюшком. Звали его очень важно: Наполеоном. Но большинство называло его Поликом. С этим котом я воевал все время, проведенное у Алены. Он не принимал меня ни за хозяина, ни даже за гостя. Открытых боевых действий между нами не было, но мелкие пакости мы друг другу устраивали. Кот мог "случайно" попасться под ноги, и я пару раз сильно грохнулся, мог дико завопить в темных сенях, намереваясь напугать меня до смерти. Однажды он додумался спихнуть со шкафа мне на голову коробку с какими-то тряпками, но получил выговор от Алены, и с тех пор стал разборчивее в методах. Но у меня перед ним были очевидные привилегии. Во-первых, я спал на печи - обожаемом месте кота. Алена, кстати, спала в противоположном углу на большой кровати с периной. Наполеон мне явно завидовал, но ничего не мог поделать. Во-вторых, я обязан был его кормить, кот презирал меня, но не пропускал ни одной кормежки; я оказался человеком добрым, и даже в разгар наших с котом баталий исправно снабжал пищей лагерь противника. И, в-третьих, я был в дружеских отношениях с Федотом - большим ленивым псом неизвестной породы, которого Полик очень боялся. Впрочем, Федот ни разу при мне, даже ухом не повел в сторону кота. Если между ними и были недоразумения, то очень давно, и прекратились они, похоже, в пользу пса.
***
Посетители к Алене приезжали почти каждый день, а в конце недели даже выстраивались очереди. С богатых пациентов Алена брала плату, не стесняясь, называла сумму. А у клиентов победнее брать деньги или подарки упорно отказывалась. Я не считал это благородством, так же как и Алена, я полагал, что это единственное правильное решение.
Случаи пациентов были часто интересными. Люди приезжали с различными недугами, и не всегда болезни были физическими. Я помню, один парень долго стоял у забора, и, наконец, решился постучать в дверь. Когда я ему открыл, и он увидел меня, то чуть не убежал. Но Алена, вышедшая из сада, подбодрила его. Оказалось, парень мучился из-за любви к одной девушке, и просил помочь. Алена заявила, что она не ведьма, и никакими приворотами не занимается. Но на прощанье она посоветовала расстроенному парню собрать в четверг на закате три вида трав, сделать из них настойку и три капли подмешать возлюбленной в питье. Не знаю, насколько этот способ помог ему, но Алена шутить не любила. Я до сих пор не очень понимаю, почему она позволяла мне присутствовать при приеме пациентов. При этом я сидел в дальнем углу комнаты, и часто из-за ширмы меня не было видно. Таким образом, я не смущал людей своим присутствием, но слышал каждое слово. По просьбе Алены я приносил ей необходимые вещи или выполнял другие указания.
Иногда Алена, поглядев в окно на очередного пациента, говорила мне: останься. Она словно подбирала с неведомой мне целью случаи 'достойные' моего внимания.
Помню мальчишку, моего ровесника, которого привезли родители на стареньком 'запорожце'. Он был худ и бледен, только смущенная улыбка на лице показывала, что он реагирует на окружающий мир сквозь боль, которую я увидел в его глазах. Алена долго колдовала над ним, а потом попросила его родителей привезти ребенка через год. Когда семья уехала, Алена сказала мне, что мальчик, скорее всего, не протянет и двух месяцев. Впрочем, я почти уверен, что видел этого мальчишку на одном мероприятии спустя много лет после этого. Не знаю, что и сказать. Могла ли Алена на самом деле предсказывать смерть или ее вероятность? Я спросил ее тогда, чем болен мальчик. Алена пробурчала, что дело не столько в болезни, сколько в людях, которые его окружают. Естественно, я не понял, что она имела в виду. И в том возрасте, после случая с мальчишкой я в страхе задумался о причинах своего пребывания у Алены. Не потому ли я здесь, что тоже обречен? Может быть, Алена хотела, чтобы я умер вдали от семьи, чтобы только она видела мою смерть и смогла ее предсказать с точностью до минуты?
Мои боли не прекращались, но и не усиливались. Я почувствовал, что судьба берет меня за горло. Любые немногословные обращения Алены ко мне я воспринимал как утешения. Во время очередного сеанса Алена спросила меня, не собрался ли я помирать. Я горько вздохнул, а потом разревелся, как девчонка. Пробормотал сквозь слезы, что у меня предчувствие какое-то нехорошее. Алена внимательно всмотрелась в меня, а потом сказала, что таких дураков, как я, она встречала на своем веку два раза. Правда, подробностей я не услышал - Алена отправила меня за продуктами в деревню за лесом.
***
Я шел из соседней деревни с сумкой, в которой лежали хлеб и молоко. Эти продукты Алене еженедельно совершенно бесплатно поставлял один мужичок. Наверное, Алена что-то у него вылечила. Или кого-то...
Погода была ясная, но ветреная. Огромные ослепительно белые облака неслись по небу. Казалось, когда смотришь вверх, что не облака мчатся по небосводу, а сосны убегают против ветра. Я обожал такую погоду. Даже боль в этот день была слабой. 'Может, я излечиваюсь' - подумал я с надеждой. И вдохновленная лучами солнца, падающими на лес, моя надежда превратилась в твердую уверенность, что боли больше не будет. Разве в такую погоду не случается чудо? Ветер словно прощался со мною, с тем, который болен.
'Если я когда-нибудь умру, - сказал я себе, - то только именно в такой день'. От переполняющих эмоций у меня закружилась голова, и я присел на обочине дороги, прислонился спиной к теплому сосновому стволу.
Боль маялась неподалеку, не решаясь подойти. Я тряхнул головой, отгоняя ее будто комара, и отросшие за время, проведенное в деревне, волосы упали мне на лоб. В этой относительной тишине рождались удивительные образы и мысли. Я вдруг подумал, что хотел бы быть гномом и жить под старым дубом, что на развилке. Каждый день в любую погоду я бы ходил к ручью за водой, а ночами, особенно зимними и темными, пил бы чай из лесных трав. Алена проходила бы мимо и оставляла бы мне кусочек масла на дубовом листе. И мечтал бы я стать человеком с неизвестной медицине болезнью. Но гномы не болеют, а могут быть исключительно прокляты. И я тоже проклят. Но кем и когда? Сколько раз я безрезультатно размышлял и вспоминал, как все это началось.
Представим, что посреди белого дня в человека вдруг ударяет молния и кажется, что существует два объяснения. Первое - это маловероятная случайность, необычное явление природы, помноженное на невезучесть бедолаги. А второе - высшие силы наказывают тебя за какой-то проступок или в назидание другим. И тогда ты становишься мучеником, и проклятье твое - богоугодное дело...
Я понял, что влез в какие-то безумные философские дебри, слишком сложные для 13-летнего мальчишки и расстроился. 'Все у меня не так, как у людей,' - возмутился я. Поднялся и побрел в деревню, подгоняемый ветром.
Проходя мимо дуба на развилке, я с любопытством заглянул в дупло на уровне моих глаз. Там было темно и пахло опилками.
***
Прошлое Алены оказалось страшным и трудным. Большую часть рассказов о ее жизни я узнал не от нее самой, а от местных жителей. Родилась Алена в другой области в какой-то глухой деревеньке, название которой она и сама уже подзабыла. Деревенька эта была полностью сожжена фашистами, когда Алене исполнилось всего десять лет. Всю войну ее постоянно эвакуировали, перевозили с места на место, из приюта в приют. В сорок третьем она чуть не умерла от голода. Все эти воспоминания Алены были довольно смутные, но никто кроме нее не мог сказать, как судьба издевалась над девочкой. Также совершенно непонятно, что произошло с ней после войны. Рассказывают, что вернувшийся с фронта отец, звеня медалями, разыскал дочурку, но прокормить ее не смог, спился и сгорел пьяным в бане. Впрочем, четырнадцатилетняя Алена, давно уже не была ребенком (чего я не мог сказать о себе). Она перебралась в областной центр, где устроилась на работу и закончила то ли училище, то ли спецшколу. Скорее всего именно в те годы она обнаружила свое странное умение успокаивать чужую боль. Возможно, при попытке доказать это она претерпела много неприятных моментов, и ее попросили уйти с работы, пригрозив исключением из комсомола.
Один человек, с которым она тогда встречалась, однако, не отвернулся от нее. Они вместе бросили центр и приехали в теперешнюю деревню, где стали мужем и женой. Ее муж, фото которого висело в рамочке на стене, работал при колхозе по части просвещения и не верил ни в бога, ни в черта. И не верил он, что жена его ведьма, хотя гордился ее способностью снимать тяжелые симптомы русского похмелья. Слишком гордился.
В пятьдесят втором в колхозе кипели нешуточные страсти - старожилы деревни пытались мне объяснять, как и что было, но в силу своего возраста и образования я ничегошеньки не понял. Во всяком случае, мне стало известно одно: однажды муж Алены не вернулся из города с совещания. Алена смогла разыскать его уже перед самой отправкой куда-то в Сибирь. Кто-то из местных, рассказывая это, предположил, что эта самая Сибирь начиналась и заканчивалась у каменной стены во дворе районного изолятора.
Позже мне припомнилось чье-то замечание о том, что среди обвинений был и факт распространения мистического учения среди работников колхоза. Не буду утверждать, что так оно и было. Но мужа Алены больше никто никогда не видел. А ее саму и имущество не тронули. Возможно потому, что на руках у нее остался маленький сын, который появился за пару лет до ареста отца.
И здесь Алену преследовал странный злой рок. Ребенок родился со страшным увечьем: у него почти отсутствовала грудная клетка, какая-то необычная деформация ребер. Алена ничем не могла помочь собственному сыну, к тому же я неоднократно слышал непонятное поверье среди знахарей: 'своя кровь не лечится'. А еще я слышал, что этот случай вызвал злорадные усмешки в деревне, мол, доигралась ведьма-безбожница.
Врачи, тем не менее, помогли ребенку выжить при помощи уникальной операции. Но большую часть детства тот провел в районной больнице. В тот год, когда муж отправился за судьбой, Алена, правильно истолковав косые взгляды и намеки, ушла из колхоза и устроилась работать младшей медсестрой в той самой больнице, где лежал сын. Каждый день она преодолевала пять километров пешком до автобусной станции, а потом еще двадцать километров ехала на автобусе до Озерецка. В больнице она приобрела замечательный медицинский опыт, так как свои странные способности не забросила. Сначала весть о медсестре, успокаивающей боль и излечивающей мелкие болезни, распространилась среди пациентов больницы, а потом разошлась по району. К Алене начали приезжать люди из окрестных городов и селений. Приезжали домой поздно вечером или прямо на работу в больницу.
С начальством Алене повезло. Заведующий отделением оказался любопытным до таланта медсестры и научными терминами тщетно пытался описать феномен.
А вот что произошло, когда сына Алены выписали из больницы, я выяснить не смог. Сама Алена молчала, и спрашивать ее я не решался. Старожилы в этом месте своих воспоминаний начинали нести какую-то чепуху, ссылаться на других, и в итоге за их длинной путанной речью оказывалось полное отсутствие фактов об этом периоде биографии Алены...
***
С местными ребятами отношения у меня поначалу не сложились. Я был мало того, что городской, так еще и жил у ведьмы. Это среди деревенской ребятни считалось неприличным. Правда, об этом я узнал от Васьки Крапивы. Он был тут аутсайдером, но знал все последние слухи. Думаю, он сам и ушел в свое изгнание, чтобы эффектно выглядеть. Ему было лет пятнадцать, и дети Ваську избегали за чрезмерную занудность, но охотно пользовались его осведомленностью, выменивая нужную информацию на услышанные слухи. Васька много читал фантастики, и говорят, что в областном центре он посещал исключительно книжные магазины.
Естественно он не мог пройти мимо такого персонажа, как я. В ведьмовство Алены он свято верил и полагал, что и я частично владею ее мастерством. Однако вскоре он понял, что во мне ничего интересного нет, что я, похоже, самый обычный мальчуган. И общался он со мной охотно. Во-первых, поддерживал имидж: вот, мол, Васька Крапива знается с учеником ведьмы. А во-вторых, я его не чурался и не испытывал по отношению к нему никаких эмоций. Он ничего не знал про меня, и не мог ничем зацепить. Я был чужой.
***
Однажды у дома остановился дорогой автомобиль. Ей-богу, я о такой марке даже и не слыхал. Из него вылезли молодой человек лет тридцати и, видимо, его жена. Вид у обоих был высокомерный, однако мужчина заметно робел. Я вышел им навстречу, решив, что приехали клиенты. Обычно таких пациентов, живущих в роскоши, Алена не жаловала и если и лечила, то с издевками и намеками на неправедную жизнь.
Женщина не обратила на меня внимания, а мужчина испуганно спросил, кто я такой. Я представился.
- А... где Елена Михайловна? - спросил он с непонятной тревогой в голосе.
- В доме, - ответил я, - пожалуйста, проходите.
Мужчина помедлил у дверей, рассеянно разглядывая сад. Затем переступил порог. Его жена, наморщив нос, прошла за ним. Пожав плечами, я проследовал в комнаты. Алена сидела и смотрела в окно - она видела, как приехали эти двое, но сейчас почему-то не смотрела на них.
Мужчина немного потоптался в дверях, а потом сказал:
- Мама, здравствуй...
Алена медленно повернулась. Ни радости, ни печали не отразилось на ее лице - обычно с таким выражением она принимала пациентов.
- Вот, - он виновато вздохнул, - Я долго не приезжал... Дела, занят, суета, сама знаешь... - сын вдруг спохватился: - Это жена моя: Марианна... Мария... Маша. Мы женаты... три года...
Он замолчал. Словно споткнулся. С отчаяньем посмотрел на меня, как будто я здесь решал семейные проблемы.
- Рада видеть тебя, Андрюша, - на губах Алены мелькнула то ли улыбка, то ли усмешка, - здравствуй, Мария.
Она предложила чаю. Сын с радостью согласился, ободренный гостеприимством. Он попытался помочь, уронил стул и наступил коту на хвост.
- Извини, Полик, - сказал он коту, и я заподозрил, что тому гораздо больше лет, чем я предполагал.
Заваривая чай, я вдруг ощутил странное чувство: мне показалось, что в дом залетела грозовая туча, и ее распирало, она была готова вот-вот взорваться молниями и тяжелым градом. Неведомая сила и ярость копились в углах, клубились черным туманом прямо над головой Андрея. Я понял, что гости не подозревают и не ощущают присутствия силы. Марианна смотрела в окно и сдерживала зевоту. Андрей пытался сообразить, о чем поговорить - он перескакивал с темы на тему и нелепо махал руками.
Алена сидела с застывшим лицом, сложив руки на коленях, и еле заметно кивала головой. Внезапно моя левая рука дрогнула. Чашка выпала из моих рук, упала на пол, разлетевшись на четыре крупных осколка. И я увидел, как туча обратила внимание на меня, потянулась ко мне, коснулась волос. Моя голова зазвенела, и сильнейший приступ скрутил меня, свалив с ног. Последнее, что я увидел, это задумчивый взгляд кота, сидящего на печке.
***
Тогда ли в обмороке я увидел этот сон или в другой раз - я сейчас не вспомню. Но сон запомнился на всю жизнь. Я проваливаюсь в другой мир, в странный старинный город c трехэтажными домиками и улочками с керосиновыми фонарями. Неожиданно исчезают все краски, остаются только черный и белый цвета без каких-либо оттенков. Все вокруг словно небрежно нарисовано карандашом и наспех заштриховано. Но рисунок движется и меняется, как в авангардных анимационных фильмах. Поэтому стены домов, деревья, земля и небо дрожат и кажутся нереальными. Я вижу луну - она тоже дрожит, по краю диска бегают разряды неаккуратной штриховки художника. Значит, дело происходит ночью.
Очень тревожно. Я слышу гул. Ровный низкий гул, только усиливающий тревогу, чем-то похожий на гудение ламп дневного света, только более низкий и напряженный.
'Это скоро кончится,' - сообщает мне невидимый прохожий. Он где-то за спиной. И я слышу звук шагов - приближается толпа, вернее строй. Ровным неспешным шагом. Невидимый прохожий объясняет мне, что жители этого города, чтобы не сойти с ума, строятся и маршируют по улицам. Мне тревожно и страшно.
Я бросаюсь к крылечку аккуратного подъезда с лесенкой и резными перилами. Но крылечко словно втягивается внутрь дома под ритм колебаний штриховки рисунка, и передо мной оказывается стена с черным дрожащим глазом окна. А крылечко появляется левее. Я снова бегу к нему и снова промахиваюсь, натыкаюсь на стену. А марш все ближе и ближе, и гул все труднее не замечать... Потом я проснулся.
***
Когда Андрей с женой уехали, Алена навестила меня, валяющегося на печи, оглушенного и обессиленного. Впервые я увидел ее растерянной, и мне почудилось, что эта мудрая женщина не знала, как поступить.
- Он позвал меня в Германию, - сказала она зачем-то, - рассказал про большой дом у озера с утками.
Я не мог ни пошевелить рукой, ни даже кивнуть. Тело ныло и стонало.
- Поехали, говорит, мать, старость должна быть достойной. Хватит, говорит, людей от грехов отваживать, грехов много, говорит, а ты одна. А свой ты давно выстрадала...
Алена задумчиво поглядела на меня и повторила: - ... давно выстрадала.
Она словно ждала от меня ответа. Ответа тринадцатилетнего пацана, который в жизни своей знал только беспричинную боль. Впрочем, а что знала она? Такую же беспричинную бессмысленную боль, на вопрос о которой есть только один ответ - 'терпи'.
В тот момент я понял, что значит быть взрослым. Я смог понять чужую боль. Всего на мгновение, на секунду - потом это понимание снова скрылось за детской непосредственностью. Но осталось смутное знание о том, что Алене очень больно, может быть больнее, чем мне.
***
Если уж говорить о пациентах Алёны, то нужно отметить, что некоторые случаи были бы достойны упоминания на международных медицинских конференциях. Все это как будто проносилось сквозь меня, я не удивлялся необычности лечения или внезапного исцеления. И в силу какой-то детской уверенности не относил себя к пациентам Алены. Был я, и были они.
Вспоминаю забавного деда, который неоднократно приезжал к Алене и, каждый раз встречая меня, говорил 'так-так... молодежь, значит' и больно щипал за плечо. Алена говорила, что у него черт сидит в печенках.
Однажды приходил священник. В мирской одежде, украдкой, оглядываясь и шепча про себя что-то, он прокрался через двор. Увидев меня, перекрестился. Я-то не знал, что он поп, и в замешательстве провел его к хозяйке. Алена тогда была в замечательном расположении духа. Глянула на посетителя и сказала сонному коту на лавке что-то вроде: 'бывает, думаешь, что свои грехи тяжелее, а потом смотришь у кого-то тонна за плечами'. От чего она лечила священника, я так и не узнал, но в памяти засела уверенность, что недуг его был связан с женщинами.
Как-то к Алене заглянул ее знакомый врач. Профессор из областной больницы. Он принес бутылку коньяка. Меня прогнали в огород собирать смородину, а сами звенели рюмками и кого-то долго вспоминали. Потом врач потребовал меня на осмотр. Долго слушал мое дыхание и расспрашивал в подробностях о моих симптомах. Алена молча сидела в углу и улыбалась.
- Ну, что я могу сказать, - вздохнул профессор, поправив сползающие с носа очки, - весьма вероятно аномальное расположение сердца. Надо бы обследование провести. Давай-ка, мы его осенью пристроим в отделение к Корнееву.
- Я умру? - спросил я.
- Полноте, молодой человек, - рассмеялся доктор, дыхнув на меня парами коньяка, - более того, это у вас, скорее всего, пройдет через годик другой, как только организм начнет взрослеть.
Я оглянулся на Алену. Появилось ощущение, что она все это давно знала. Профессор неправильно истолковал мой взгляд.
- Елена Михайловна превосходный специалист по психосоматике, но тут дело явно в деформации внутреннего органа. Корнеев про вас диссертацию напишет, вы приходите в сентябре лично ко мне. Капельницу пропишем, витаминчики...
***
Когда заколосилась рожь, я уходил в поле. Там я чувствовал себя словно на другой планете. Меня окружали высокие колосья, с мой рост. А выше было только небо. Оно казалось очень низким с бегущими по нему облаками. Я всегда мог дотронуться до них, но не решался - вдруг захватят и унесут обратно в странную суету этого большого мира. Что-то тянуло меня к этому одиночеству и звенящей тишине. И я думал, что боль остается на границе поля. Возвращаясь обратно в деревню, я словно надевал боль на себя, словно поднимал свой крест и тащил дальше, как любила поговаривать Алена о пациентах.
Однажды на краю поля меня подловил Васька Крапива.
- Шаманишь? - спросил он.
Я промолчал.
- Дочки фермера говорят, что это ты грозу наколдовал. Глупо, правда?
Я пожал плечами и направился в деревню. Крапива пошел следом. Что-то ему от меня было нужно. Он тяжело дышал и пыхтел, и я словно спиной видел, как он краснеет.
- Петька! - вдруг крикнул он.
Я остановился, обернулся с вопросительным взглядом.
- Петька, - голос Васьки сорвался, - что нужно, чтобы стать учеником ведьмы?
Похоже, вопрос дался ему очень тяжело. Надо думать, что все мировоззрение Крапивы выдерживало тяжелое испытание. Мне стало смешно и немного жалко.
- Нужно очень сильно страдать! - сказал я и почувствовал себя бесконечно мудрым. Таким, что стало тошно - я быстро зашагал в сторону дома Алены, понимая, что тем самым еще больше убеждаю Ваську в моем величии.
На следующий день в меня кинули камень. Откуда-то из кустов. Потом раздался оглушительный треск - кто-то поспешно ретировался из засады. Камень попал мне в плечо. Не очень больно, даже синяка не будет. Я задумчиво посмотрел вслед "охотнику на ведьм".
Позже, когда я пропалывал грядки на огороде Алены, меня позвал Васька Крапива. Оглядываясь и неправдоподобно нервничая, он рассказал мне, что местные дети во главе с сестрами Сошкиными объявили меня колдуном и чернокнижником. Причем я вообще не навязывался к местным и даже избегал их.
Вечером я решил рассказать о неприятностях Алене. Та почему-то восприняла мою жалобу серьезнее, чем я ожидал. Обещала поговорить с фермером. Я запротестовал, сказал, что потерплю такое отношение к себе и вообще разберусь сам. На что Алена назвала меня дураком. Но к фермеру не пошла.
***
- Она не ведьма, - сказал я местной ребятне, - она врач.
- А почему она в больнице не работает? - сестры недоверчиво покосились на меня.
- Она на пенсии, - сам все объяснил Васька.
- Почему тогда ты такой бука? - спросила самая маленькая девочка из компании.
Я растерялся. А потом подмигнул ей и ответил:
- Да мы, городские, все такие.
Ребята одобрительно зашумели, а потом повели меня показывать камень-следовик за деревней, который исполняет желания.
***
В тот день с яблони на землю упало первое спелое яблоко. Я поднял его, помыл в ржавой бочке. Глядя на свое отражение, я отметил, что сильно загорел, похудел и выпрямился. В мышцах всего тела ощущалась сила и гибкость. Болезнь будто постарела во мне, съежилась, сморщилась. Я подумал, что ей осталось недолго. Рассмеялся и отнес яблоко Алене. Она разрезала его ножом на две части, и мы вместе съели по половинке, отметив вкус наступающей осени.
- Алена, - вдруг спросил я, - почему я вижу иногда странное облако? Оно черное, как туча, и появляется, когда приходят чужие люди.
Я догадывался об этом уже давно, но признаться в таком было очень трудно.
- Вы тоже ее видите? - поинтересовался я.
- Каждый видит ее по-своему, - туманно ответила Алена, - но отгоняет ее всегда одинаково.
- Как это? - не понял я.
- Как в картах: старшая карта бьет младшую. А бывают и такие, у кого карты козырные...
Я ничего не понял из ее фразы.
- Но я ничего не отгоняю, - возразил я, - лишь только вижу что-то необычное.
- У тебя уже получалось, - улыбнулась Алена, - и очень хорошо получалось.
Озадаченный, я вышел в сад. На вишне у крыльца сидел кот и сверлил меня большими зелеными глазами.
***
Когда маленький цыганенок из соседней деревни напоролся на ограду во время обирания фермерских слив вместе со своей бандой из такой же мелкотни, то он вопил так, что наверняка слышно было за лесом. Мы с Васькой были неподалеку, поэтому прибежали первыми и глядели, как фермер беспомощно бегал вокруг висящего на заборе из металлических штырей мальчугана. Потом Ваську отправили к Алене - все-таки медицинский работник хоть и бывший.
А я подошел к ослепленному болью мальчишке. Он уже не орал, а что-то стонал по-цыгански, и на лице его я видел неприятный оскал. Как у полевого зверька, попавшего в лапы хищнику. А еще над его тощим тельцем над оградой висела черная туча. Которую никто кроме меня не видел. Приблизившись вплотную к раненому, я положил руку ему на лоб. Словно издалека я слышал крик фермера, который требовал, чтобы я не трогал и отошел. В непонятном трансе я приказал туче уйти, и она взмыла ввысь. Но чем дальше она улетала, тем сильнее слабел голос цыганенка. Я понял, что тот умирает. И попросил тучу вернуться обратно. Но не очень близко. Туча попыталась перебраться ко мне - как тогда в доме Алены, но я не разрешил ей.
Я стоял и удерживал тучу, пока не пришла Алена. Немногословно, по-деловому, она организовала спасение: отправила фермера заводить машину, а его работника - за ножовкой. Кусок штыря пришлось отпилить. Я незаметно отошел в сторонку, присел на обочине в высокой траве и просидел, наверное, с час, не очень понимая, где я и что происходит. Потом все уехали, включая Алену, и стало тихо.
Как-то быстро и внезапно стемнело. Надо мной распростерлось звездное небо. Холод августовской ночи успокаивал мои нервы - в голове постепенно прояснялось. Пахло травой, мокрой от росы, и спелыми яблоками.
'Человек, который все время видит боль, должен смертельно устать', - подумал я. Это не дар. Это проклятье, от которого нельзя отказаться, потому что не позволит совесть. Вдруг над травой пронесся ветерок, совсем легкий порыв, принесший еще больше запахов. А я почувствовал, как внутри меня зашевелилась старая подруга.
***
Последние дни моего пребывания у Алены ознаменовались тяжелейшей схваткой. Я валялся на печи и выл, словно умирающий пес. Рядом сидел кот и настороженно что-то рассматривал над моей головой.
Незадолго до приступа Алена вдруг сказала мне: 'ну, держись, Петр'. На мой вопросительный взгляд она лишь ответила: 'Я больше не удерживаю ее'. А потом меня что-то сбило с ног. Как назло, я не терял сознание, не проваливался в забытье. Я чувствовал боль каждой клеточкой тела. Неведомые силы разбирали меня и собирали вновь. И я не мог ни о чем думать, но сквозь красную пелену боли, пробивались догадки. Догадки обо всем - только я не успевал их сформулировать, понять и запомнить. Я лишь повторял странную фразу 'вот так лечение', сжимая зубы и кусая язык.
Алена была рядом, вне поля моего зрения. Сначала я думал, что она что-то говорит, а потом понял, что она поет. Какую-то старинную песню. Навроде колыбельной. Эта песня почему-то раздувала костер боли внутри меня все яростнее.
Я очень хотел, чтобы Алена замолчала, заткнулась - я приподнялся на руках, повернул голову, чтобы увидеть старуху. И я увидел ее. Сидящую на лавке под печью с рукоделием в руках - она вязала то ли носок, то ли шарф, напевая под нос невразумительную песенку. А потом я увидел еще кое-что. Алену окутывала странная туча. Такая же, как я видел над головой мальчика. Это была всем тучам туча.
Древняя и сильная. Настолько сильная, что увидеть ее было почти невозможно. И только через призму сильнейшей боли я различал ее.
- Что ты делаешь? - сквозь зубы прорычал я.
Алена посмотрела на меня странным взглядом и сказала:
- Боли больше не будет. Ты всегда сможешь остановить ее. И не только свою...
В ее глазах я увидел нечто безумное. Слово кинозлодей в последних сценах фильма, Алена преобразилась.
- Слушая меня Петр, - подскочила она ко мне, - ты молод и силен, ты полон сострадания и отваги. Теперь ты возьмешь дар на себя.
- Какой дар? - прошипел я.
- Ты знаешь, какой. Я давно искала такого. Или такую.
Я понял, о чем она говорит, и я хотел бы обдумать ее предложение, и обдумать не в течение двух минут, а несколько дней. Однако боль разрывала меня на части.
- Больше не могу. Устала, - проскрипела Алена. - Но его не выбросишь, нужно отдать. Тому, кто подходит.
- Ты меня не лечила? - спросил я. - Ты меня готовила?
Она молчала. На середину избы вышел кот, вид у него был свирепый: распушенный хвост, безумные глаза, выпущенные коготки. Я почувствовал, что он на моей стороне.
А Алена на моих глазах превращалась из волевой уверенной женщины в очень старого и усталого человека, у которого от одиночества и боли уже не осталось даже слез. Туча над ней словно прорвала последнюю оборону и вытягивала из старой женщины все, что осталось.
- Петр, - крикнула Алена, - ты справишься!
- Хорошо, - кивнул я и потянулся к туче.
И боль исчезла. Я почувствовал, что она пропала навсегда вместе с тучей над Аленой. Больше никаких приступов и судорог. Невидимая сила поселилась во мне. Но вместе с ней невероятной мощности тревога, которую я, тем не менее, удерживал своей волей. Тревога о том, что на замену моей старой боли пришла новая, гигантских размеров, которая за один момент причинит мне страданий больше, чем я вынес за всю свою тринадцатилетнюю жизнь.
- Прости, Петр, - прошептала Алена беззвучно. А я на сутки провалился в забытье.