- Ты хочешь, чтобы я был Богом? - и пульсирующая боль ударила мне в виски.
- Нет, милый, - сказала мама, тяжело усаживаясь на диван, - я хочу, чтобы ты хотел быть Богом. И я не понимаю, почему ТЫ этого не хочешь.
- Никому не дано быть Богом - кажется ответил я; из-за головной боли я сам себя плохо слышал.
- Нет, никому не удавалось быть Им, но это совсем не значит, что это не дано, - и я получил улыбку вдогонку ответу.
Я ненавидел эту улыбку. Я закрыл глаза. На тёмном фоне мигала красная жирная точка. "Никому не дано быть Богом, никому..." - кричал я внутри себя, и мою душу раздирал плач. Сглатывая слёзы, я открыл глаза и прошептал, почти прошипел: "Я буду ... Богом". И мои веки снова рухнули. Только не видеть, как она улыбается. Она снова победила.
На улице было тепло. И всё же недостаточно тепло, чтобы отогреть мои душу, дрожащую от холода презрения, с которым с ней обращались. Каждый раз, когда я выворачивал свою душу на изнанку и пытался объяснить, что в ней твориться, я сталкивался с обвинением, что в ней почему-то всё должно быть в порядке. Мама всегда первой била меня по моей обнажённой душе, с презрением выговаривая, что я неблагодарная тварь. Вскоре я перестал открываться. Это был часть имиджа Бога. Душа в этом случае была рудиментом, который должен был отмереть вместе со всеми остальными проявлениями пубертатного периода, но по неизвестным причинам (в число которых попадали ошибки в воспитании и дурная наследственность от отца) она продолжала функционировать, и на это требовались силы и время. Впрочем, не только моя душа была заледенелой в то утро. Толстая корка льда покрывала всю эту весеннюю грязь, тщательно размешанную и размазанную сапогами и колёсами по земле. А я думал о том времени, когда никто не видел во мне потенциального Бога. Это время, когда мы ещё не творили Богов, а искали их в себе, было связано с утренней прохладой, пугливо прятавшейся по углам и щелям от прикосновения первых лучей солнца, оно было связано с морем, таким солёным, шепчащим разные нежности и раскрывающее свои тайны, играя; оно было связано с горячим, обжигающим песком, прилипавшим к мокрой коже и скрипящим на зубах... И я со всей дури рухнул на лёд. Поскользнулся. Выдранный из своей нирваны, поднимаясь, я матерился, как последний сапожник. Вставая, я поймал на себе взгляд ребёнка. Маленький мальчик в полном одиночестве гулял по детскому саду. Он не смеялся, он внимательно с серьёзным выражением лица смотрел мне в лицо. Я попытался обезоружить его улыбкой, но он разочарованно отвернулся, так и не ответив мне на улыбку. Мне стало стыдно. В отличие от него у меня было детство.
Я купил сигареты и, оттягивая момент своего возвращения домой, обошёл дом на четыре раза, после чего сел на скамейку, разглядывая проезжающие мимо машины. Мне было интересно, что чувствует человек, который переступает черту, который добровольно отказывается от жизни в пользу смерти и каково это: быть мёртвым. Я бы хотел, чтобы мне снились сны. Обречённо вздохнув, я вернулся домой.
Уже в коридоре, снимая ботинки, я почувствовал, как надо мной повисло тяжёлое дыхание мамы. Ах да, звонил мой друг, победитель Всероссийской олимпиады по математике, почётный получатель всевозможных премий и наград, теперь ещё и сотрудник банка, а я... всего лишь его друг. "Мы тебя не так воспитывали. О, это всё дурная наследственность". Я стряхнул пепел со своей головы и уставился в зеркало. Прямо сквозь себя самого. Там за спиной была тьма.
Вернулся брат из Египта. Он много путешествует по своей работе. Он журналист. "Ты знаешь, я видел много людей: монахинь и развратниц, алкоголиков и трезвенников, истинно верующих и корыстных, дельцов и лентяев, видел тех, кому везёт, кому никогда не везло, тех, кто упал и тех, кто поднялся, паломников и святых, но Богов среди них не было".
Я снова шёл мимо детского сада. Весеннее солнце заливало маленького мальчика, гулявшего в саду в полном одиночестве. Он топтался в луже. "Ноги промочишь", - кинул я, проходя мимо. "Да", - сказал он. Я остановился. Его внимательный и серьёзный взгляд в упор и неотрывно, даже не моргая, был устремлён на меня. "И простынешь", - добавил я, направился к нему и вытащил его из лужи, поставив на землю рядом с собой. "Заболеть хочешь?". "Да", - ответил он. "Я никогда не болел". "Радоваться надо, что тебе так повезло", - сказал я и продолжил свой путь. Вдогонку я услышал: "Меня просто всегда вовремя вытаскивали из лужи". Я обернулся. Мальчик снова стоял в луже и болтал ногой. Весь залитый солнечным светом, такой внимательный и серьёзный, как будто на ощупь изучал мир. Я достал фотоаппарат, который всегда носил с собой. Несколько раз я сфотографировал его, но потом он заметил. Впервые его лицо изменилось. Толстый слой возмущения красной краской покрывал его. Я был удивлён, а мальчик, глубоко, откуда-то от сердца, вздохнув, пошёл прочь. Мне стало стыдно. У меня всё-таки было детство.
Вечером я проявил плёнку. Развесив снимки в своей домашней фото-лаборатории, я открыл коробку с хранившимися там фотографиями. Неожиданно моё прошлое, такое тусклое, почти стёртое из памяти, воскресло и во всех красках предстало передо мной. Вот это на этой фотографии мы с родителями на юге. Море, зеленовато-голубое, как будто состоящее из миллионов звёзд, упавших с неба и мерцающих на солнце. А на этой фотографии рассвет. Рассвет накануне защиты моего диплома. Такой неожиданно тёплый для такой холодной зимы. Настойчиво заглядывал ко мне в окно и прямо напрашивался, чтобы его сфотографировали. А это мы с друзьями на природе. Вот эта девушка мне нравилась. Она стоит на камне посередине реки, через секунду она упадёт в воду. И хотя воды в речке по колено, мы страшно перепугались. Бросились вытаскивать её из речки, посадили у костра греться и отпаивали горячим чаем. А она всё хохотала над нашими испуганными лицами. А здесь я проявляю свой первый снимок, такой серьёзный и такой внимательный. Серьёзный и внимательный... Я посмотрел вверх. Там сквозь толщу тьмы начало проглядывать моё настоящее. Я по-прежнему чувствовал мир и шёл на ощупь. Я по-прежнему был зряч, хотя многие уже давно утратили способность видеть. За моей спиной что-то зашевелилось. Крылья? У моей души раскрывались крылья. Может мне не суждено стать Богом, но я умею останавливать время.