Невеста с севера
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Эльчин Гусейнбейли
НЕВЕСТА С СЕВЕРА
(немного длинный рассказ)
В эту историю я влип, можно сказать не то, чтоб на ровном месте, а прямо
на ходу. Шел я себе, шел, долго ли шел или коротко, по горам да долинам,
брел по ущельям, карабкался по скалам... Стоп, да меня, кажется, опять
заносит в альпинизм...
Начну-ка, лучше снова. Выехали, значит, как-то я да мой портфель в
путь-дорогу, направляясь к нашим северным соседям. Меня с моей поклажей
ждали в городе N (не стану называть его, вам это не интересно, да и в моем
рассказе он будет играть самую что ни на есть второстепенную роль) на
какое-то мероприятие врачей для животных (на вашем языке их называют
ветеринарами). Чтобы вспомнить, что это было за мероприятие, надо было бы
покопаться в куче пригласительных, но во-первых, не так уж и важно, что
это было за мероприятие, а во-вторых, у меня не хватит терпения искать то
приглашение, а у вас - ждать, пока я его найду. Уверен, что как истинные
азербайджанцы, вас больше интересует случившееся со мной. Вот о нем я
сейчас вам и расскажу.
Но, прежде, чем перейти к сути, совершенно искренне скажу вам - я стал
ветеринаром из-за нашей буйволицы. Купили мы ее у Миркиши давно, еще
когда я был совсем маленьким. И вдруг эта буйволица, которая стоила целого
стада, серьезно заболела. Начался у нее понос, и так она и скончалась. А
перед смертью выкатилась из ее глаз слезинка. Я-то к тому времени хорошо
знал, какие это страдания, когда тебя несет, поэтому прекрасно понимал,
как она бедняжка мучается. А остальным все было ни по чем. Видно у них
никогда не болели животы. Может, когда и болели, но я что-то не помню,
чтобы они часами посиживали в уборной. Ну, разве что бабушка могла
посочувствовать нашей бедняжке буйволице. Она тоже бывало, жаловалась на
запоры. Вот тогда-то я назло домашним решил стать не человечьим врачом, а
ветеринаром. Поступил в техникум у нас в райцентре, проучился там два
года, получил, как говорила бабушка, царский диплом, опровергнув тем самым
мнение будто у меня каменное сердце.
Чтобы между нами не было никаких недомолвок, я должен разъяснить эту
историю насчет каменного сердца. Надо вам сказать, что в детстве я слыл
искусным охотником на соседских кур, которым умел ловко перебить ногу.
Разумеется, все наши соседи и близкие находили мое поведение крайне
антигуманным. На самом же деле я лишь претворял в жизнь мечты бабушки.
Потому что бабушка, завидя в нашем огороде соседскую курицу, швыряла в нее
камнями, целясь именно в ногу. Но ни разу бабушке не удавалось поразить
цель. А ваш покорный слуга отличался поразительной меткостью, но вместо
призов ему доставалась только брань от домашних и соседей. Все это,
конечно, теперь уже далеко позади, и мне удавалось не раз доказывать, что
мнение обо мне, как человеке жестокосердом весьма ошибочно. А теперь
перейдем к мелодраматической части моего рассказа.
Сначала все шло хорошо. Купил билет, сел в самолет, долетел. Пропущу
всякие несущественные мелочи, скажу только, что в клубе ветеринаров мне
дали двухметровый чертеж - как проехать в поселок, где будет проходить это
самое мероприятие. Через полчаса я уже стоял на перроне, откуда отходят
пригородные электрички, и ждал поезда, одновременно выясняя - ходят ли
вообще поезда до поселка Рог (наши северные соседи почему-то именно так
назвали поселок, где намечалось это ветеринарное мероприятие. Но никто не
мог дать мне вразумительного ответа. Я не отчаивался и продолжал
расспросы, пока меня не отослали к стоящей в некотором отдалении небольшой
группе людей. Я подошел к ним и спросил едет ли электричка в этот
проклятый поселок. И опять я не получил никакого ответа. И ни то, что не
ответили, даже не обратили на меня внимания. Даже повернулись ко мне
спиной. Я совершенно отчетливо понял, что люди, ожидание поезда с которыми
уравняло нас в статусе, игнорируют меня из-за того, что в этой компании
блондинов я оказался единственным брюнетом. Тут во мне бурно взыграл
инстинкт самолюбия и я выдал по полной программе все, что о них думаю.
Сейчас мне неохота пересказывать всю мою тогдашнюю речь, могу только
упомянуть весьма удачную, на мой взгляд мысль - <я - врач, и насмотрелся
на блондинистых баранов, вроде вас>... Слово <врач> я произнес с особым
пафосом, и собирался уже хлопнуть портфелем оземь, но какая-то пожилая
женщина перехватила не столько даже мой портфель, сколько злобу и спокойно
сказала: <Успокойтесь, молодой человек, Поберегите ваши нервы для
старости, а уехать в ту дыру можно именно с этой платформы>. Я вошел в
вагон гордый, как аист. (Неплохое сравнение, да, - гордый, как аист? А еще
кое-кто говорит, что в моих рассказах мало образности.) <Здесь свободно?>
- спросил я. И опять никто не ответил. Я плюнул и сел, не дождавшись
ответа. Да и зачем мне нужно чье-то разрешение? Что, он ему по наследству
досталось? Или это его папа изобрел поезд? Сижу себе, думаю обо всем этом,
и тут замечаю, что рядом со мной сидит молодая женщина. Собственно то, что
она молодая, я узнал только когда она спрыгнула с поезда. Потому что
нижнее белье ее оказалось плиссированным, а такое белье носят только
молодые. Рядом с ней сидел маленький мальчик. На это я уж совсем не
обратил внимания, о чем потом горько пожалел. Знал ведь, что на детей
надо обращать особое внимание, что надо в первую очередь сдружиться
именно с детьми. Иначе... Короче, сижу себе, любуюсь пейзажем за окном.
Думаю о чем-то. Не важно о чем. Готовлюсь плавно к сладостному,
беззаботному, но крайне необходимому процессу дремы, как вдруг чувствую,
как что-то обжигает мне бок. Оглядываюсь и вижу, как этот самый
мальчишка, что был рядом с женщиной, стоит сбоку и совершенно спокойно
совершает деяние, недопустимое в общественном месте, а попросту говоря,
вынув свое мужское достоинство, впрочем, какое там достоинство - вот
инструмент, который Залха увидела у нашего односельчанина Имралы - это
достоинство, а тут так себе, отросток не больше шелковичного червя, и
орошает меня из него. Я с криком вскочил на ноги. Высказал его матери
все, что думал по поводу ее сына. Та, не переставая, затвердила
<Простите, Бога ради...> Окружающие смеялись. Видя это, она тоже
присоединилась к остальным. Тогда я в бешенстве сорвал с себя рубашку и
выжал на нее эту (примите к сведению!) вонючую жидкость. Судя по всему,
женщина этого не ожидала. Она тоже завопила и вскочила на ноги. <Нахал!>
- воскликнула женщина. Я с достоинством ответил, что это она нахалка, ее
отец - нахал, все их семейство, включая кошку - нахалы. С утра морочит
людям голову рассказами о благовоспитанности своей кошки, но не может
научить приличиям своего оболтуса-сына. Женщина возразила, что я бездушный
и бессердечный человек, а обгадивший меня мальчик - еще сущее дитя, и
нельзя так раздувать всякую ерунду. <Да знаете ли вы, кто я такой?> -
закричал я. И не дожидаясь ее ответа вытащил из портфеля журнал, где я
был запечатлен обнимающим одного из своих <пациентов> - ягненка, а под
фотографией была напечатана статья <Друг животных>. <Это я бессердечный?>
- орал я, тыча им в глаза журналом. Я неистовствовал, но вдруг, взглянув
на свое улыбающееся фото, успокоился. До чего же я выглядел счастливым. И
ягненок улыбался, и даже чем-то был похож на меня. Женщина, увидев мою
фотографию, тут же растаяла. Итак, и здесь в российской глубинке, мне
удалось доказать, что я не бессердечен. Она стала уговаривать меня не
нервничать, оправдывалась тяжелым характером своего Вовочки, который, едва
увидит возле нее мужчину, тут же спешит его... ну, это самое. Что значит -
<это самое>, удивился я? Все имеет свое название, и должно быть названо.
Но я - врач, и верный клятве Гиппократа, тут же взял себя в руки, тем
более, что вспомнил женщину на перроне, уговаривавшую меня не нервничать
по пустякам. Кажется, в нашем техникуме в клятве Гиппократа был этот самый
пункт насчет нервов. Потому что, стоило мне начать нервничать, как
преподаватели тут напоминали мне о клятве Гиппократа. Но даже если это
было не так, в настоящий момент о Гиппократе необходимо было вспомнить. Я
же собирался подвести итог этим размышлениям, как мое внимание снова
привлек звонкий голос женщины. Он зазвучал у самых моих ушей и был на этот
раз мягким и нежным. Она говорила о том, что мероприятие, на которое я еду
будет проходить недалеко от ее дома. Она приглашала меня к себе, обещала
отстирать рубашку. Говорила что дома нет никого, кроме ее матери и Вовки.
- А ваш муж?
- У меня нет мужа, - ответила она.
- Как это? А кто отец мальчика?
- У него нет отца... Она произнесла это так гордо, будто иметь мужа было
чем-то постыдным и неприличным.
- То есть как это - нет. Не с неба же он свалился, - удивленно спросил я,
тыча мальчика в бок.
- Не с неба свалился, а на земле нашелся. Мы нашли его на дороге.
Потом Вера (так звали мою попутчицу) сказала, что была бы рада, если я
принял ее приглашение. Что, мол, я не пожалею. Но, увы, я пожалел. То есть
поначалу, до того момента, как я начал жалеть, все шло хорошо.
Мы пришли к Вере домой. Но перед этим Вера потянула за стоп-кран и стала
уговаривать меня спрыгнуть на землю. Отсюда, мол, до поселка короче. Но
я, естественно, отказался, не желая рисковать по пустякам. Вера с Вовкой
спрыгнули. Поезд тронулся, и тут я увидел, что Вовка размахивает папкой, в
которой хранились все мои газеты, журналы, документы, то есть все, что
составляло смысл моей жизни, мою <визитную карточку>, если хотите. Видно,
мальчишка успел стянуть ее еще в вагоне, пока я бился в истерике. Я тут же
бросился к двери, рванул ее и с портфелем под мышкой выпрыгнул из вагона.
До самого дома мы с Верой ругались, но тут снова мне на помощь пришла
клятва Гиппократа, и я вынужден был в <чужом монастыре> взять себя в руки.
Вопреки ожиданиям, у Веры меня встретили хорошо. Собственно, если
говорить о встрече, то мать Веры с кошкой в руках ожидала дочь у крыльца.
Мать с дочкой многозначительно переглянулись, и я ни минуты не сомневался
в том, что этот обмен мимикой касался моей персоны.
Справедливости ради должен сказать, что Вера выполнила все свои обещания.
Она быстро отстирала и высушила мое белье. А я тем временем искупался в
бане, которая была больше похожа на крытый загончик, хлев, но достаточно
чистый. Тишина и покой дома настолько расслабили меня, что я даже стал
забывать о мероприятии, ради которого приехал сюда. Но имидж друга
животных вернул меня к действительности.
Естественно, мы отправились туда вместе. Я вел себя, как и положено
гениям. Впрочем, я имел на это право. Ведь не каждого приглашают на
подобные мероприятия, тем более, не каждого ветеринара. А потом вышло так,
что я на этом мероприятии слегка выпил, и меня потянуло на тосты о том,
как прекрасна профессия врача, о важности дружбы между народами и
животными. Впрочем, не хочу вам морочить этим всем голову. Но наутро,
когда я проснулся в том же аккуратном хлеву, Вера с большой охотой
пересказывала мне мои речи, утверждая, что я человек особенный, ни на кого
не похожий. А потом Вера предложила мне пару дней погостить у них, если я
не особенно спешу, и я тут же согласился. Как выяснилось позже, совершенно
зря. Потому что оставшихся дней вполне хватило на то, чтобы я Верочку
полюбил (с тех пор я называл ее только Верочкой, что было, согласитесь,
проявлением моей к ней бесконечной любви).
Итак, однажды я наслаждался подаренными мне радостями жизни и любви.
Рядом довольно мурлыкал и кот Веры, который, кажется, тайно ревновал меня
к хозяйке, но, в отличии от Вовки, ничего лишнего себе не позволял. Разве
что изредка поглядывал на меня и мяукал. Я только-только начинал
осознавать, что женщины не такие уж противные существа, как вдруг зазвонил
телефон.
- Алло, можно Веру Аракеловну?
- Кого?
- Веру Аракеловну.
Я ответил, что здесь такая не живет и повесил трубку. Но телефон позвонил
снова. На этот раз говорил женский голос. Спрашивали Веру Аракеловну
Погосову. Я спросил у мамаши ( так я уже по-семейному звал маму Веры)
живет ли здесь Вера Аракеловна. <Конечно, ответила она, ведь это же наша
Вера>. Ярость азербайджанца ударила мне в голову. Как это, Вера армянка?
Кажется, при этом даже лицо мое изогнулось в форме вопросительного знака.
- Нет, русская, - ответила мамаша.
- А откуда тогда взялся Аракел?
- А из увольнительной. Выяснилось, что отец Веры, Аракел, служил здесь в
армии и как-то пошел в увольнение, случайно споткнулся и упал аккурат на
Верину маму, причем упал так удачно, что ровно через девять месяцев, опять
же совершенно случайно, на свет появилась Вера. В те времена на
матерей-одиночек смотрели с неодобрением, поэтому в документах она
записала Аракела отцом Веры. Хотя, может быть, им был вовсе и не Аракел.
Но как докажешь?.. Наука в те времена не достигла еще нынешних высот, люди
не умели ни предохраняться от беременности, ни определять подлинность
отцовства. Глупы были люди. Слава Богу, что по случайности Аракел забыл у
них свою увольнительную, которая и явилась единственным доказательством
его причастности к рождению ребенка, во всяком случае ее хоть можно было
предъявить в качестве оной работникам ЗАГСа. Впрочем, знай она тогда, что
все обернется именно так, и страна советов развалится, она не стала бы
делать подобной глупости. Но откуда ей было знать, она же простая женщина,
а не пророк... Записала бы вместо Аракела Ваську. В конце концов, не так
уж трудно было бы уговорить и самого Ваську, и работников ЗАГСа. <Все
мужики одинаковы>... Вы уже поняли, что этот утешающий монолог принадлежит
Вериной маме.
А я никак не мог смириться с происшедшим. Как же, здесь, на просторах
России, я опозорил свою нацию! Я думал об этом, и кровь мчалась у меня по
жилам, как испуганный ишак Моллы Насреддина. (Вот вам еще одно образное
сравнение). Скандал, учиненный мной, был столь же стремителен и яростен.
Я кричал, что они нарочно заманили меня в свою ловушку. Потом бросился на
чердак, горя желанием покончить с собой, ибо не видел другого способа
смыть свой позор. Как это, я полюбил армянку! Обнимал, ласкал ее.
Останься я здесь еще немного, она бы от меня забеременела.
Я лез на чердак, а Вера уговаривала меня не делать этого. Ясно, что я бы
не убился - это точно, а покалечиться случайно могу. А если бы и умер,
меня хоронил бы Васька. Но я был против Васьки. Я представил свою смерть.
Дом Веры вместе с чердаком высотой не более десяти метров, но это не
помешало мне увидеть, как я падаю с гораздо большей высоты, точней лечу
вниз головой с ускорением, которое рассчитал еще Ньютон. Особое
удовольствие доставило мне зрелище Веры, рыдающей и рвущей на себе волосы
над моим бездыханным телом. Не над каждым умершим любящая женщина будет
рвать волосы. Потому-то азербайджанские поэты веками воспевают своих
возлюбленных, чтобы после смерти обеспечить себе женщину, рвущую на себе
волосы. Жаль все-таки, что Вера армянка, а не азербайджанка. Видно, это
моя судьба. Я уж не говорю о священнике на похоронах. Он будет отпевать
меня: <Во имя отца, и сына, и святого духа>. Я слышал уже церковный хор.
Это было прекрасней всего. С детства я люблю слушать хоровую капеллу.
Собственно говоря, ни религиозные, ни музыкальные проблемы не имеют к
моему рассказу никакого отношения. Но я думаю, что это недостойно:
родиться мусульманином, а быть похороненным по-христиански. Хотя я и не