Гарайшин Фаиз Амирзянович : другие произведения.

Апокалипсис от Иоанна; от "Золотого Века" до "Тысячелетия Праведных". Глава 8

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Освобождение от уз Добра - вот каково будет настроение многих и многих к концу "Золотого Века": сначала - подспудное, а потом всё откровеннее и требовательнее заявляющее о себе. Человечество устанет от духовного света. Оно изнеможет от порываний ввысь и ввысь. Ему опостылит добродетель. Оно пресытится мирной социальной свободой - свободой во всём, кроме двух областей: сексуальной области и области насилия над другими... Скука и жажда тёмных страстей охватят половину человечества в этом спокойном безвластии. И оно затоскует о великом человеке, знающем и могущем больше всех остальных и требующем послушания во всем взамен безграничной свободы в одном: в любых формах и видах чувственного наслаждения..." Д.Л. Андреев "Роза Мира", 1958 г.
  (ИЗМЕНЕННАЯ ВЕРСИЯ)
   В ПОДГОТОВКЕ "ЗОЛОТОГО ВЕКА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА"
  
  
   ГЛАВА 8
   За несколько часов до Армагеддона.
  
   Старик, время от времени, задумчиво оглядывая из окна небоскреба этот безжизненный, точно бы навсегда уже угасший город, то и дело погружаясь в тяжелые воспоминания, большей частью молчал. Худое и усталое, изборожденное множеством глубоких морщин лицо его, хранило на себе отпечаток какой-то внутренней, не проходящей боли. Давно не бритое, заросшее грубой, седой щетиной, оно теперь почти всегда выражало единственное, точно бы наслоившееся одно на другое: горестное чувство вины и тяжелые внутренние переживания.
   Несколько лет назад бежав из Столицы Мира, уже в начале мировой войны превратившейся в апокалиптические руины среди альпийских предгорий, старик некоторое время скрывался с правнуком в уцелевших горных лесах на восточных склонах Карпат. В один день потеряв всю семью, оставшись с тяжело заболевшим ребенком на руках, старик, тем не менее, не терял надежду и веру в спасение. Тяжелая осколочная рана, полученная в тот злополучный, столь трагический для всей семьи старика день, несмотря на начавшееся было осложнение, теперь уже почти не беспокоила. Да и восьмилетний правнук, не по годам повзрослевший за время тяжелых скитаний, пролежав несколько недель в бреду и агонии, к счастью, тоже вскоре пошел на поправку. И выждав еще немного, таясь от своих и чужих, они вновь направились к конечной точке своего маршрута: в Восточную Сибирь. Передвигаясь теперь, после случившейся с семьей старика трагедии, большей частью лишь по ночам. И хотя линия фронта, похоже, откатилась куда-то далеко на юг, уже долгое время путь их пролегал через поспешно брошенные и безжизненные уже города российской части Восточной Европы.
   Вот и этот мегаполис встретил усталых беженцев омертвевшей пустошью. Сначала даже казалось, что магоги уже были здесь, безжалостно истребив все и всех на своем пути. Оказалось иначе. Едва подступив, они лишь готовились ворваться в этот итак уже безжизненный, источающий испуг и ужас, город. Пустив впереди, как всегда, свои передовые элитные отряды. Что, точно бы смертоносные цепочки серых теней, неудержимо растекаясь по обреченным улицам, всегда беспощадно препарируют каждый квадратный метр скальпелями своих губительных излучателей.
   Старик и мальчик, с опаской и готовностью к худшему войдя в мегаполис, весь вчерашний световой день пережидали, затаившись, почти на самом верху одного из небоскребов городской окраины. И лишь с наступлением темноты, опасаясь и людей и магогов, торопливо двинулись дальше, то и дело тяжело преодолевая заторы и нагромождения из бесчисленно брошенных при паническом бегстве автомобилей общественного и частного транспорта.
   Но, несмотря на все усилия, пройти мегаполис за одну ночь не удалось. Широко раскинувшийся вдоль Волги город никак не кончался, сменяя под усталыми ногами путников одну свою улицу другой, вслед за пройденной площадью расстилая новую, а едва какой-то нескончаемый проспект, наконец-то, оставался позади, как тут же, на смену ему, еще более широкой, необозримой лентой, ложился новый, казалось, еще более непреодолимый...
   В итоге старик и мальчик, изрядно измотанные и усталые, вынуждены были пережидать еще один световой день теперь уже почти в самом центре этого безмолвного, и, как и множество других по всей Европе, точно бы уже перешедшего за черту невозврата, города.
   Едва отдохнувшие, удрученные близящейся опасностью скорого вторжения магогов, затаившись на одном из последних этажей взметнувшейся в самую высь высотки, они проснулись лишь под вечер. Однако начавшийся еще после полудня холодный, осенний ливень - спутал все планы. К вечеру лить ненадолго перестало, но промозглый порывистый ветер, точно бы принеся еще один обширный циклон, еще ниже опустил месиво черных туч, и дождь возобновился с большей силой. Пришлось ждать его окончания, по-прежнему тайно надеясь, что самые верхние этажи небоскребов все же не доступны смертносным излучателям магогов.
   Отойдя теперь от окна, и укрываясь в глубине, погруженной в полумрак комнаты, старик достал из дорожной сумки портативную мультителесистему. Толи из-за плохого, сбиваемого "глушилками" магогов, сигнала от спутника-робота, толи из-за полученного вчера удара прикладом автомата, та работала теперь неустойчиво и большей частью лишь в режиме радиоприема. Единая сеть Интернета перестала работать еще в начале войны, всемирное телевещание - чуть позже. Единственными же доступными теперь средствами информации в Европейской части планеты оставались теле- и радиовещание, передаваемые напрямую через немногие, еще уцелевшие орбитальные спутники.
   - Вот и дожили; XXIII век стал каменным веком! - шутливо произнес старик, по-прежнему тщетно пытаясь настроиться на прием, но заметив на худом, болезненном лице правнука растерянность, спохватившись, и точно оправдываясь, добавил. - Ничего, ничего! Перерывы в телевещании - это еще не самое худшее. Представь только, что, в век своего изобретения, телевидение именно так и работало. И ничего - обходились. Даже сумели затем такой "Золотой Век" выстроить, что ого-го!... - вновь взглянув на бледное, измученное постоянными переходами и недоеданием лицо мальчика, он тяжело вздохнул.
   Изо всех сил стараясь приободрить правнука, старик намеренно говорил теперь с ним как со взрослым. Это помогало мало, к тому же и у него самого сил на прежний оптимизм и бодрое расположение духа оставалось все меньше и меньше, но, тем не менее, старик не сдавался.
   - Вот ведь ирония судьбы! - нарочито бодро произнес он, продолжая возиться с телесистемой. - И кто бы мог подумать те же лет двести или... - когда там изобрели телевидение? - лет триста назад, что когда-то вновь придется делать все по старинке. Что, дойдя до уровня полной роботизации и автоматизации, человечество когда-то от своей же собственной недальновидности и пострадает...
   Старик, произнеся слово "пострадает", внезапно осекся. Улыбка на печальном лице померкла, и он вдруг с мучительной болью вновь вспомнил о недавней семейной трагедии.
   Тогда, проходя по самому краю большого городского пустыря, на другой стороне которого на значительном отдалении десяток солдат мирно играли в некое подобие футбола, чуть поотставший правнук, опрометчиво, ближе всех приблизился к игравшим. По природе своей открытый и доверчивый, по малолетству он все никак не осознавал, что беду теперь нужно ждать и от своих и от чужих. Солдаты, весело и задорно смеясь, - что, видимо, более всего и привлекло ребенка - столь же задорно бегали между импровизированных ворот, громко подбадривая друг друга веселыми, беззаботными возгласами. Внезапно один из игроков стремительно пробежал через весь пустырь к ничего не подозревавшему - и лишь в самый последний момент чуть испугавшемуся - мальчику; с с детским интересом, на ходу и издали, наблюдавшему за веселой игрой.
   - Лови! - задорно смеясь, солдат бросил ему, подбегая, свой странный, неправильной формы "мяч", а когда тот, облегченно вздохнув, тут же по-мальчишески ловко поймал "пас", радостно загоготал. - Вот новый мяч! - прокричал солдат своим сотоварищам. - Теперь все голы мои!
   В ответ раздался многоголосый взрыв одобрительного хохота.
   А один из сослуживцев, вызвав новую волну восторженного одобрения, задорно тут же выкрикнул:
   - Подожди! Не порть инвентарь, садомаза! Дай я прежде покажу ему свою штучку!...
   - Нет уж! Га-га-га... - отозвался, давясь от смеха, подбежавший к мальчику солдат. - Изврат, ненасытный!... Га-га-га... После тебя всегда одно кровавое месиво...
   - Тогда вся филейная часть моя! - не унимался тот, радостно забавляя остальных. - Особенно задняя! Нежный, праздничный ужин!
   - Га-га-га... Здесь кожа да кости! - громко смеясь, ответил подбежавший. - Препарируй вон лучше его мамулю! Га-га-га... Только смотри, извращенец конченный, не подсунь, как в прошлый раз, ту жилистую старуху вместо молодой овцы! - и под новый взрыв хохота своих товарищей, продолжая давится ледяным и бездушным смехом, обращаясь уже к ребенку, добавил. - Давай меняться... Га-га-га... Я тебе свой мяч, а ты мне свой... Га-га-га...
   Ни запоздало раздавшийся тут же исступленный крик матери мальчика: "Сы-но-о-ок, беги-и-и!!!", ни внезапно сверкнувший в руке солдата холодный блеск кинжала, не сдвинули того с места.
   Обернувшись слишком поздно, старик не видел, как влетевший в подставленные детские ручки правнука "мяч", оказался изуродованной солдатскими бутсами, головой такого же как он ребенка. Не видел, как, точно бы парализованный, правнук все никак не мог оторвать взгляда ни от пустых, выколотых глазниц своего мертвого ровесника, ни от грубо отрезанных остатков его маленьких ушек, ни от перекошенного болью, с выбитыми зубами и изорванного кованными ботинками, детского ротика; несмотря ни на что точно бы все еще страдальчески пытавшегося докричаться до кого-то своим не то плачем о пощаде, не то криком о помощи.
   Обернувшись слишком поздно, старик не видел всего этого.
   Остолбеневший от ужаса, он, словно бы в замедленном кино, видел лишь как оцепеневший правнук, не сдвинулся с места ни тогда, когда солдат, мертвой хваткой схватив его за волосы, уже было привычно занес кинжал над детской шейкой очередной своей жертвы, ни тогда, когда спасая сына, отчаянно бросились к солдату родители мальчика, ни тогда, когда, с интервалом в миг, безжалостный головорез, оточенным движением, исполосовал и зарезал их обоих...
   Лишь внезапным шквалом начавшийся авианалет магогов прервал разыгравшуюся на городском пустыре жестокую бойню. Разметав, в довершение трагедии, разрывами коврового бомбометания, окровавленные останки тел всех остальных членов, прежде многочисленной семьи старика...
   Пролежав несколько недель в бреду и агонии, среди неудержимо катящегося теперь к своему краху мира, словно сошедшего уже с ума, необузданно попирая в этом своем безумном падении последние, еще остававшиеся прежде, проблески человечности, мальчик, лишь относительно недавно стал приходить в себя, едва избежав потерю рассудка.
   А прежде же этого, пребывая в беспамятстве и горячке, день за днем и ночь за ночью буквально разрывая сердце старика, то безутешным пронзительно-горьким плачем, то виноватыми рыданиями, переходящими в мучительные стенания или столь же полубезумными причитаниями, чаще всего заканчивающимися столь же бессознательными, душераздирающими стонами. Несколько недель кряду прометавшись в мучительном бреду между жизнью и смертью, то запоздало вскидывая детские ручки и моля в безудержном плаче: "Дяденька солдат! Пожалуйста, не убивайте маму и папу! Пожалуйста, не убивайте!". То вдруг порываясь куда-то вперед и, точно изувеченная зверюшка на привязи, едва не задыхаясь в пронзительном, хрипящем крике: "Мама! Папа! Не надо ко мне, он вас убьет! Убьет!". То едва слышно, будто бы придя в себя, жалобно зовя старика пересохшими губами: "Де-душка, де-душка...", а затем, по-прежнему находясь в беспамятстве, виновато-горестно, и как-то совсем по-взрослому, добавляя: "Это я... Я во всем виноват... Мама, мамочка моя, где ты?... Где ты, бедненькая моя?..."
   Внезапно вспомнив все это, старик, скрипнув зубами и мучительно прошептав: "Разве люди теперь лучше магогов?", непроизвольно потянулся было к болезненно занывшим рубцам ранения, полученного на том злополучном пустыре, но под сострадательным взглядом правнука, точно бы спрашивавшего: "Больно, дедушка?", одернув руку, продолжил как можно спокойнее.
   - Так я и говорю, где теперь те инженеры, которые контролировали работу всех этих автоматизированных и компьютеризированных систем, что в свою очередь следили за отлаженной работой всей нашей высокотехнологичной, роботизированной техники? Где? Все в последние два столетия настолько усложнилось, что стоило только расстроить привычный ход вещей... Выпасть одному-двум звеньям... Как вся эта компьютеризованная и роботизированная техника стала неподвластна уму простого человека. И вот итог; все превратилось ныне в груду высокотехнологичного и бесполезного металлолома... Но, ничего! - добавил он, с усилием улыбнувшись. - Вот прибудем на указанное нам место и заживем. А? Жили же люди когда-то без всего этого. Жили же... - с последними словами в памяти опять возникли истерзанные, бездыханные тела родных среди дикого, бесчеловечного хохота солдат, сменившегося столь же беспощадным грохотом разрывов бомб магогов, и голос старика вновь мучительно задрожал...
   Перед глазами внезапно возникло любимое лицо умирающей жены. Абсолютно белое как полотно, совершенно бескровное, оно казалось еще белее на фоне рано поседевших, теперь уже совершенно белесых волос ее, удивительно совместив в себе тогда страдание и умиротворенность. Чуть испачканное копотью и налетевшей землею, лицо ее, и теперь казалось каким-то совершенно инородным, и точно бы не от мира сего, среди вздымающихся вокруг разрывов, среди воя бомб и предсмертных криков, среди гибнущих вперемежку тел и членов ее семьи и тел их жестоких обидчиков.
   Голубые глаза ее, уже не моргая и, казалось, уже не видя этого мира, были широко раскрыты, точно готовые слиться с поразительно высоким и удивительно синим тогда небом. И даже рваный шрам, полученный ею в лагере, прежде ломанной, грубой линией рассекавший все ее многострадальное лицо, странным образом разгладился и, казалось, затерявшись среди многочисленных морщин, совсем исчез. И лишь узенькая, едва пульсирующая струйка крови, медленно стекающая между ее, по-детски тонких, почти безжизненных теперь губ, казалось, не отпускала ее, мучительно удерживая в эти последние ее секунды, из этого агонизирующего, беснующегося в неистовой злобе мира, всю жизнь терзавшего и мучившего ее...
   - В п-прочем... с д-другой стороны... - не глядя на правнука произнес старик, предательски задрожавшим голосом. Он сделал паузу, справляясь с нахлынувшими чувствами, а затем уже спокойнее продолжил. - В прочем, именно это-то и помогает теперь человечеству в войне с магогами... Если бы... Если бы они были вооружены лучше, или бы даже и вовсе их армии были бы роботизированы в духе последних десятилетий, то, вероятней всего, погибших людей было бы уже не десятки или, быть может, сотни миллионов, а, скорее, уже даже миллиарды. А так - и у них, и у нас военная техника теперь, похоже, одинаково на уровне XXI или даже XX века. Хорошо еще, что предки наши, при объединении человечества, полностью уничтожили все оружие. - сделав паузу, старик тяжело вздохнул. - Жаль вот только, что где-то, видимо, все же какие-то чертежи сохранились. Ими, видимо, для начала и воспользовались... Но, ничего! Как говорится, нет худа без добра. Зато вооружения уровня XX века, если и не уравнивают теперь наши силы, то дают человечеству явный шанс. Шанс выстоять и выжить. А?... Как думаешь?... Ведь, хотя магоги более организованы и доминируют в изобретательности умов, но нас много больше и наши армии преобладают в численности. А это как раз и дает всем нам столь необходимое теперь время. Ведь главное сейчас это вовсе не победы в войне. Вовсе не итоги сражений. Хотя это, конечно же, тоже ныне не маловажно. Дело же совершенно в ином...
   - Да, я помню... - точно вспомнив что-то, внезапно перебивая, произнес совсем грустно мальчик. Сделав паузу, он растеряно улыбнулся, а затем уже совсем тише продолжил. - Хорошо помню, что хотя Столица Мира и была поначалу оставлена, но, благодаря многочисленности наших армий, затем вновь отвоевана. - сказав последнее, правнук с какой-то тяжелой внутренней болью посмотрел на прадеда. - Пусть и ненадолго...
   На что старик, в ужасе догадавшись, что тот имел в виду, точно отгоняя эту свою догадку, тут же поспешно выпалил:
   - Нет-нет, шанс человечества теперь совершенно в ином. Вовсе не в многочисленности наших армий. И вовсе не в победах в войне с магогами...
   - Люди теперь словно сами магоги. - точно приговор, с какой-то даже обреченностью, тяжело вздохнув, добавил правнук, и вновь, словно мучительно вспоминая о чем-то, тягостно замолчал.
   Старик, пытаясь унять внезапно задрожавшие губы, нервно заходил желваками небритых скул, будто подбирая слова.
   - Не надо! Слышишь?!... Пожалуйста, не надо обо всем этом ни вспоминать, ни думать!
   Ужаснувшись своей догадке, он теперь почти наверняка знал, что имел в виду его такой маленький, но уже столько повидавший и столь переживший на своем коротком веку, бедный правнук. Старик и сам всегда с мучительным содроганием вспоминал о той страшной, совершенно жуткой бойне, какую устроили человеческие армии ворвавшись в еще не разрушенную Столицу Мира вслед за отступившими ненадолго магогами. И что, не застав там, выскользнувшую в последний момент из кольца окружения вражескую армию - поначалу еще не столь милитаризованную и победоносную как теперь, - нещадно перебили в неистовой злобе - не разбирая ни стариков, ни детей, ни женщин - последние несколько десятков или даже сотен тысяч столичных мирных жителей. Сначала опрометчиво оставшихся в ожидании своих "освободителей" в ненадолго захваченном магогами городе, а затем бездвижно замерших на его разграбленных, разрушенных и залитых кровью улицах. Наполняя столичный мегаполис - прежде самый грандиозный город мира, поражавший всех величием, невероятной роскошью и умопомрачительным великолепием - нестерпимым зловонием неисчислимого множества разлагающихся, изувеченных и обезображенных тел; тут и там расчлененных, тут и там обезглавленных, нередко даже с заживо снятой кожей, а чаще всего с вырезанными зачем-то на их агонизирующих человеческих телах надписями: "Смерть магогам!" или "Смерть предателям!".
   Старик мучительно помнил, что было все это еще в самом начале войны с демоночеловечеством, внезапно вспыхнувшей вслед за подозрительно-многомиллионными перемещениями магогов по всему миру. И что вслед за внезапной гибелью верховного правителя невероятно быстро начавших концентрироваться в разных частях света; и прежде всего в Столице Мира. Столь же подозрительно скоро, а главное по опасному категорично-решительно, объявив и себя и своих вождей (что и было громогласно заявлено): "главной руководяще-движущей силой всех, подлежащих непременному осуществлению, замыслов временно перешедшего в иные сферы Верховного правителя мира".
   Тоже, как оказалось, вовсе неспроста с самого начала приближавшего к себе магогов, всячески их превознося и возвеличивая; особенно в последние свои годы. И вовсе затем - тайно и явно - не только начав назначать магогов членами Мирового Правительства, но и переводить их на должности своих наместников и на иные ключевые посты на местах.
   Всякий раз при этом ставя человечеству в пример крайний эгоцентризм и холодную расчетливость магогов, их нездешнее хладнокровие и жестокосердие. Столь же открыто, наоборот, всячески высмеивая и клеймя в людях их "слабую человечность". Откровенно глумясь над людской ограниченностью в виде человеческой чувственности и сентиментальности. Но в еще большей степени надсмехаясь над разного рода проявлениями в людях их "порочных рудиментов"; как издевательски высмеивал антихрист глубинные, - несмотря ни на что, нет-нет, да и исходившие точно бы откуда-то из самой основы и глубины человеческого естества; сквозь их крайне растленные уже сознания и очерненные души - проявления человеческой любви и угрызения их человеческой совести. Как оказалось, в полной и окончательной мере оказавшихся все же неподвластными ни крайне развращенной воле самих людей, ни всем "перевоспитательным" усилиям владыки мира.
   В последние свои годы совершенно намеренно подливавшего масло в огонь взаимной ненависти людей и "нового человечества"; итак уже с самого начала своего совместного сосуществования все более и более ненавидевших и презиравших друг друга. Одни - за "машиноподобность" и крайнюю рассудочность мышления магогов. За холодность их чувств и почти полное отсутствие "человеческих эмоций". За крайнее бессердечие и нечеловеческое коварство этих пришлых чужаков. Точно бы специально явившихся, - как стало уясняться большинству людей лишь гораздо, гораздо позднее - словно откуда-то из самой преисподни, осуществить некий жуткий план порабощения, а затем и полного уничтожения человечества.
   Магоги же, в свою очередь, в еще большей степени презирали людей за ограниченность их человеческого ума, за непредсказуемую стихийность чувств и неконтролируемость человеческих страстей и эмоций. Презирая людей, как существ точно бы "низшей расы", и за излишнюю между ними привязанность и за человечески-чувственные отношения между друг другом.
   Не только так и не сумевших избавиться от множеств своих "изъянов" и "рудиментов", но в той же мере, в силу все той же "ограниченности" человеческой природы, то и дело впадавших - в малопонятные и неизвестные самим магогам - тоску и уныние. Вследствие этой своей "человеческой ограниченности" всю жизнь "чисто по-человечески" мечась между неукротимой ненасытностью и тошнотворным пресыщением. Между не контролируемым разгулом страстей и - нет-нет, да и наступавшими вслед за этим - полной апатией, депрессией и равнодушием к жизни. Опять же, вследствие малопонятных и неизвестных самим магогам, угрызений "какой-то там совести", - нет-нет, да и пробивавшейся сквозь многочисленные препоны развращенных человеческих сознаний и очерненных человеческих душ, голосом остающегося всегда светлым человеческого духа - то и дело спасаясь от всех этих своих человеческих "рудиментов" и "изъянов", разного рода галлюциногенами, транквилизаторами или элементарным алкоголем.
   Год за годом несравнимо уступая, тем самым, и в глазах магогов, а главное - в глазах самого Верховного правителя - и по своим способностям и по всему спектру своих человеческих качеств - "новому человечеству"; всегда и во всем, наоборот, неизменно хладнокровным и неотступно жестокосердным. Всегда и во всем лишенным каких бы то ни было "изъянов"; будь то угрызения совести, проявления любви или же личностная привязанность. И как итог - всегда и во всем готовым на все. Но самое важное - в отличие от "разнохарактерных" и "неоднородных" людей, вечно сомневающихся и вечно колеблющихся - поголовно всячески поддерживавших и боготворивших властелина мира всегда и во всем. Неизменно при этом, совершенно даже по-рабски, совершенно не по-человечески злорадственно, восхищаясь масштабами его планетарных достижений и грандиозностью его вселенских - тайных для людей, но явных для магогов - губительных замыслов.
   Восторженно боготворя его в том числе и за то, что в последние свои годы Верховный правитель здесь, в этом мире - подобно всесильному и единовластному дьяволу во всех многочисленных темных мирах - уже совершенно решительно ни в чем себя не ограничивал. Собственноручно совершая то демонстративные убийства провинившихся, то показательно-мученические казни - большей частью для усиления подобострастия толпы - "выявленных врагов". Столь же демонстративно-открыто - транслируя все это даже и на весь мир - позволяя себе уже не только публичное сексуальное мучительство своих многочисленных человеческих обожателей и обожательниц, заканчивающееся теперь всегда лишь летальным исходом, но и столь же публичное, демонстративно-сладострастное людоедство этих своих, публично замученных в оргиастических агониях, жертв. Безгранично и безмерно позволяя тем самым всё лишь себе одному, а развращенным и ожестокосердившимся им за столько десятилетий человеческим множествам - в общей массе всегда стремившихся нелепо вторить и слепо подражать своему вождю-сверхчеловеку - запрещая и демонстративное проявление садизма, и публичные истязания детей, и прилюдные открыто-изуверские мучительства сексуальных партнеров, и уж тем более всякого рода - как некая непостижимо-непозволительная другим форма сладострастно-сексуального удовлетворения - людоедство своих добровольных сексуальных наложниц и наложников.
   Удивительно ли, что уже в самом начале войны, когда не только перестав уже сдерживаться запретами погибшего властелина мира, но и вкусив уже, наконец, полную вседозволенность военного времени, человеческие дивизии и полки, ворвавшихся в осажденную Столицу Мира разъяренных и бесчинствующих "освободителей", предались самым жутким страстям и самым отвязным бесчинствам? Опьяненные кровью безнаказанности, беспощадно и бессмысленно убивая и разрушая в своей собственной столице, свою собственную столицу и своих собственных же сограждан. Не столько сжигаемые при этих своих кровавых бесчинствах и вакханалиях не утоленной ненавистью к избежавшим расправы магогам, сколько подхлестываемые завистливой враждебностью к "коренным" жителям "города избранных"; как им кроваво-ненавистно казалось теперь, несправедливо ближе них самих и более них самих утопавших при антихристе и в роскоши, и в наслаждениях...
   - Да... Да, люди теперь крайне жестоки... - точно защищая гибнущее человечество, нерешительно произнес старик после небольшой паузы, пытаясь направить мысли мальчика в иное русло. - Но все же мы одно человечество. Мы все люди. Больше того. Мы все, мы все одного со Светлыми силами... - оборвавшись на полуслове, старик не договорил.
   Заглянув в самые глаза правнука, старик растерянно не знал что сказать. И не столько потому, что боялся еще больше навредить мальчику реальною картиной происходящего, в которой армии магогов все дальше и дальше теснили теперь человеческие армии по всем фронтам, в то время как само человечество все больше и больше предавалось бессмысленному и беспощадному самоистреблению. Сколько тем, что, понимая и горячо веря в то, что единственное спасение людей теперь вовсе не в доминирующей их численности, и даже не в каких-то их, возможных еще, военных успехах, не знал, как объяснить, как подобрать нужные слова, чтобы рассказать об этом своем знании и понимании, еще совсем маленькому, совсем крошечному своему правнуку. Словно бы уже окончательно разуверившемуся, среди этого гибнущего в жестокосердии и агонии мира, в какую бы то ни было возможность - даже самую малую и самую невероятную - чего-то еще светлого и доброго на земле...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"