К дружбе этих двоих все давно привыкли, как к солнцу на небе, воздуху в легких и к жетонам в метро. Никто и не знал, как они подружились - кажется, так и пришли вместе из какого-то детского сада, где, вероятно, сидели рядом на синих казенных горшках. Лишь иногда, после особо жестокой и загадочной драки Турандот восклицала:
- Ну откуда вы двое на мою голову?
Все было просто, как в тысяче случаев - оба были тогда малышами.
Заброшенный матерью Дюк рушил песочницу - от нечего делать. Малышня разлетелась к мамашам , от сердитого мальчика хотелось держаться подальше. Дюк воинственно целясь, нуждался в мишени - оглядывался в поисках жертвы, и нашел, наконец. Ком сырого песка разошелся о какую-то одинокую девочку в красной куртке и джинсах. Девчонка сидела на ржавых качелях почти каждый день, болтая ногами и думая о чем-то своем.
Больше швырять, понятное дело, было не в кого. Девчонка не стала визжать, удирать и реветь не желала тем более.
Она брезгливо поморщилась и принялась чиститься.
Дюк с интересом смотрел, все еще ожидая реакции.
- Метко кидаешься,- сказала девчонка, - а почему ты такой злой?
- Это не я,- открестился решительно Дюк, - само прилетело.
- Само? - удивилась девчонка, - Это надо проверить. Давай ты отойдешь, а я подожду - вдруг еще прилетит?
Ну и дура, подумал Дюк, само прилетит ей, как же.
- Без меня не сработает,- сказал он, - надо, чтобы я тут был. Я волшебник.
- А говорил, не ты, - разочарованно сказала она, - тебя как зовут?
- Дюк,- сказал он, - а ты кто?
- Я Лапин,- сказала девчонка, - Лапин моя фамилия.
- Ты пацан, что ли? - и Дюк облегченно вздохнул. С девчонками разговаривать в его планы никак не входило. И половина беды как с куста - раз этот пацан, значит, обиженных девочек нету.
- Я мальчик, - ответил Лапин, - просто я на маму похож, а она же девочка.
- Понятно,- сказал Дюк. Подумал немного: - Песок сегодня больше не летает. Погода стала уже нелетная.
- Ерунда твой песок,- сказал пацан, - вот книжку знаю про мальчика, который взаправду летал. Могу рассказать.
- Расскажи, - заинтересовался Дюк, - хоть это и враки, наверное.
Так начались их походы по кругу вокруг пресловутой песочницы, потом - сидение в ней же, чуть позже - уход на врытые неизвестно зачем турники в зеленой облупленной краске и совместное висение на них вниз головой. Дюк отчаянно делал вид, что ему до балды ненастоящие похождения Питера Пэна, о которых так складно рассказывал новый знакомый, но долго он притворяться не смог. Однажды, не дождавшись товарища в условленном месте, Дюк заявился к нему домой и потребовал продолжения.
- Я книгу могу тебе дать, - сказал обмотанный шарфом заболевший ангиной Лапин, - почитай сам.
- Мне семь лет, - презрительно сказал Дюк, - я читать не умею.
- А мне шесть, - удивился умник. - Я умею уже давно.
- Ну и дурак, - сказал гость и ушел.
Но у турника он крутился каждый день, и, наконец, дождался: выздоровевший товарищ явился, таща большую, с картинками, книгу.
- Буду читать, и буквы заодно покажу, - он был настроен по-деловому, - которые знаю. А знаю я все.
- Вот еще, - фыркнул Дюк,- учитель нашелся. Рассказывай лучше.
- Это "п", - невозмутимо сказал Лапин,- ворота. С неё начинается песок, который ты в меня кидал. Питер Пэн тоже с неё начинается целых два раза.
К сентябрю стало понятно, что шестилетнего Лапина тоже отдают в школу - дома он маялся и изводил бабушку, на попечение которой был оставлен вечно разъезжающими родителями. Мальчиков определили в разные классы - Дюк оказался в "А". Он самостоятельно пришел к директору и сообщил:
- Мне надо к Лапину в "Б". Мы с ним друзья.
Николаич растрогался и разрешил. О том, что они друзья, Лапин узнал самым последним:
- Будешь Лап,- сказал Дюк.
- Мне не нравится, - мотнул головой друг, - что я, кошка, что ли.
- Нет, ты немножко красивее, - последовал ответ, и мальчик почему-то согласился.
Так родилась эта дружба, которая не распалась ни разу. Дюк стал читать запоем, направляемый другом, а Лап научился драться. Школа неслась мимо них не задевающим поездом, лишь иногда семафоря; стук колес был чуть слышным аккомпанементом их миру, который был создан нечаянно, и как выяснилось, надолго. Дюк привнес в отношения реалии улицы: драки, из которых они выходили живыми, баскетбол. Там были забавные ночки с фантазийными чудаками, которых так много является Питеру в белые ночи, дождливые крыши над пасмурным миром и гулкие ветхие чердаки. Своим появлением Дюк отрезал домашнему мальчику Лапину путь в никуда - в бесконечные сказки, тоску по родителям, и в детское - да - одиночество.
Сам он нуждался не меньше - то, что умел делать друг, не сумел бы никто: ни загнанная работой мать, ни школа, ни та же разнообразная улица.
Никто не сумел бы прикинуться Наполеоном, подслушивающим совет в Филях, изображаемый Дюком в многочисленных лицах. Никто бы не согласился стать на время Адольфом Гитлером на допросе Иосифа Сталина - играли они и в такое, вообразив на часок, что Россия-таки проиграла.
- Был бы ты фюрером, мы бы точно войну просрали,- смущенно чесал затылок Дюк, - откуда ты только все знаешь?
- Теперь и ты знаешь,- смеялся товарищ,- а чтобы выигрывать, ума много не надо. Ты же вот всегда меня перебарываешь! Дело в тактике, в чувстве войны.
Дюк сжимал кулаки.
- Я, значит, тупой, да? Вот настучу-ка тебе по башке, и узнаешь...
Лап хохотал:
- Ну вот видишь! Сталин не мог проиграть!
Было не скучно. Каким-то неведомым способом Лап заставлял Дюка проникаться всем, что знал сам: игрой, рассуждениями, сравнениями, и если не помогало, то иногда - анекдотами. Он, собственно, вел его по тому коридору науки, которым уныло тащится любой маленький человек, попавший в школу - но в этом туннеле он развешивал такие картины, что Дюк открывал в восхищении рот.
Школа Дюку не нравилась никогда. Претензии выражались своеобразно:
- Евгений, блин, Онегин, - он закидывал ноги на стол и морщился.
В комнате Лапа было всегда светло и убрано - встроенный шкаф, где хранились обычно разбросанные у Дюка вещи - от футболок до скейта; синий диван-трансформер, легкий стальной стол с компьютером и телевизор на стенке. Единственный вызов порядку бросали многочисленные провода - но и те были подвязаны так, чтобы не особо мешать пылесосу. Дюк, недовольный прилипшим к компьютеру Лапом, дул на чай и целенаправленно отвлекал:
- Вот прикинь. Живет такой перец скольки-то там лет...
- Двадцати шести, примерно,- уточнял Лап, не отрываясь от монитора. Он играл в онлайн - шахматы со старым противником, ждал ответного хода.
- Не суть,- не унимался товарищ.- Чего, он спрашивается, по жизни делает?
- Дворянствует, - отвечал Лап, - работа такая в девятнадцатом веке. Сибаритствует и по балам ездит. Прочти уже, что ли.
- И я о том,- возмущался Дюк. - О деньгах ему думать не надо...
- Ну как же... имение надо вести, помещик же.
- Великий труд,- хмыкал Дюк,- была забота ...
- Еще какая, - говорил Лап и пихал другу распечатанный текст из сети, - трудился, аки пчела.
Дюк затихал на время, пролистывая, и саркастически изрекал:
- Мдя... Особенно, если неурожай.
- Ты заземленный, как провод, и прямой, как теплотрасса, - говорил Лап, - там же стихи как музыка... дался тебе Онегин. Ты почитай "Кавказского пленника" - оно польется. Красиво. "Полтаву" тоже можно, там баталия. Патриотично, как ты уважаешь.
- А давай ты мне вслух почитаешь, - озаряло Дюка,- ты же сказочник у нас по жизни? Я люблю, когда ты...
- Аудиокниги на что, - кидал ему диск Лап, - на, отвисай. В метро вместо музыки врубишь и будет тебе счастье.
- Да оторвись ты от компа, - злился друг, пряча диск, - пошли в баскетбол поиграем. Вставай давай, побомбим кольцо.
- Мой ход... - стонал Лап, - я партию проиграю, отстань, дурила!
- То Онегин, то партия, - говорил Дюк, сгребая его в охапку и выталкивая за дверь, - хомо компьютерис, блин... Третью мировую пропустишь.
Лап возмущался, сдавался, и они шли на площадку.
Но кое-чего Дюк так и не понимал.
- Вот скажи, зачем тебе столько всего, - допрашивал он товарища, - все знать во-первых, - он загибал палец, - невозможно. Во-вторых, бесполезно. В-третьих, не все тебе пригодится в жизни.
- Ты бесишься, что я на тренировку не пошел, - парировал Лап, - в этом причина?
- Ах, как мы с темы соскакиваем, - съехидничал Дюк, - я спросил.
Лап подумал, потеребив себя за ухо - так он делал всегда, когда размышлял.
- Все на свете знать нельзя, это правда. Меня интересуют процессы.
- Процессы?
- Ну, движение. И процессы, которые им управляют.
- Какое и куда движение? И чего, - Дюк ненавидел Лаповы загадки, чувствуя себя идиотом, - объясни.
Они отдыхали на баскетбольной площадке. Было лето, майки липли к телам от пота, но быстро сохли на городском ветру. Вечерело, и надо было расходиться, но Дюку домой не хотелось. Вечер дома означал просмотр телевизора в компании матери, вечно болтающей по телефону, или сидение в интернете и аське с коротко отвечающим Лапом - тот никогда не скучал, находя себе кучу занятий. Были у Дюка и другие дела, но все они были сложены в гараже, в котором не было электричества, поэтому починка очередного мотора откладывалась на воскресенье.
- Движение мира людей, - произнес Лап, - взаимодействие логики с чувствами... любое взаимодействие.
Ошарашенный, Дюк даже замер. Присвистнул.
- Что-то я пропустил,- сказал он, - когда это у тебя ум за разум зашел. Или я недоразвитый. Чего это вдруг такое?
Лап рассмеялся.
-Да нет, все просто,- сказал он. - Вот представь. Есть государства, религии, законы - этих вообще полно, от спорта до литературы... я уже про судебную систему молчу. Много напридуманного людьми. Есть поступки, преступления, нормы морали, ценности там всякие ...
- Всякая шняга,- сказал Дюк, - а если короче?
- А есть законы природы, - согласно кивнул Лап, - на них мы вряд ли влияем.
- Влияем-влияем, расслабься.
- Только эти законы законами, по-моему, и являются. Ибо они законы жизни, и против них не пойдешь. Хотя мы, конечно, пытаемся.
Лап смотрел себе под ноги, кроссовкой чертя что-то вроде квадрата на сером песке.
- А в остальном все управляется чем-то, чему нет объяснения,- продолжил задумчиво.- Пока. Весь геморрой человечества...войны и революции порождены неизвестно чем.
- Природой человека и порождены,- усмехнулся Дюк, - человек самый поганый зверь, ты же знаешь.
- Ты прав, - сказал Лап, - но и самый прекрасный. Кто устанавливает этот баланс? Кто регулирует все эти потоки энергии, не давая нам сдохнуть из-за нас же самих?
- Я думал, что-то серьёзное, - усмехнулся Дюк. - Ягуар в пятнышках, пантера черная - но тот же ягуар. Еще бывает опенок и ложный опенок...
- Мне кажется, там где-то есть высшая сила... какая-то объективность, к которой мы придем. Точнее, нас приведут.
Лап был явно взволнован чем-то.
- Кто? Бог?! - спросил его Дюк.
Он почти испугался - сектанты поймали товарища, что ли? Эти умеют мозги промывать.
- Что, а не кто,- поморщился Лап.- То, что человечество накопило вокруг себя за тысячелетия. То, что окружает планету. Или оно было всегда, до нас? То, что направляет человеческие процессы. Некая сила, дух. То, из-за чего нам вообще повезло стать... живыми. И оно, знаешь ли, очень даже материально. Я это чувствую.
Дюк размышлял, катая оранжевый мяч ногой. Уже совсем стемнело, становилось холодновато.
- И чего же больше, по-твоему, вышло из недр человечества? Положительного, отрицательного? Или,- он хихикнул, - вообще сероводорода?
- То-то и оно,- рассмеялся друг, - даже в кровавой войне я нахожу кучу положительных моментов. Милосердия, отваги, любви по отношению к ближнему. А в вывернутых на землю кишках можно найти сходство с тропическим цветком. Чем безобразнее или горше, чем ненормальнее - тем больше красоты. Да и война - подчищает гниль всякую. Разве не так?
- Что-то ты уклонился от темы, алё...
- А в мирное время можно найти такие мерзости, что в войну и не снились...
- Лапыч...
- Остается мерило,- продолжал взволнованно тот, - литература, музыка, наука, искусство. Как зеркало, отсылающее положительные и отрицательные заряды туда, - он кивнул в сумеречное небо, - все зависит от того, кто в него смотрит.
-Так ведь нет их - ни добра, ни зла. Мы же уже решили вроде? Помнишь?
- Да вообще ничего нет, - вздохнул Лап, успокаиваясь, - самое мудрое в нашем случае - узнавание, наблюдение. Восток это давно уяснил для себя. Моя проблема в том, что я не во всем с ним согласен, с Востоком... поэтому хочу знать побольше. Почему все повторяется и как это работает. Если оно существует, конечно. И как мне самому с этим жить.
Дюк продолжал катать мяч. Краем глаза он видел, что Лапу холодно - белокожий, тонкий, он всегда замерзал очень быстро. Накинуть-то даже нечего, черт.
- Лапыч,- спросил он наобум,- а может, ты у меня влюбился? И сидишь тут, все подряд препарируешь. Себя в том числе, а весь мир так, под раздачу попался? Я тебя как-то не узнаю в последнее время. Ты же машина счетная, а не романтик по сути.
Лап смолчал. Наклонился и подергал зачем-то высокую шнуровку кроссовки.
- Хорошо же ты меня знаешь, - было понятно, что он улыбается под закрывшими лицо светлыми волосами. - Может, и так.
А Дюку вдруг стало хреново.
Какими же клещами надо тянуть из него самые простые вещи!
Ну почему было не сказать? И не поделился ведь, ни за что не сказал бы ему, Дюку, лучшему другу, если бы тот не спросил наобум для того, чтобы дальше не развивать не совсем понятные лаповы мысли?
И он раздраженно ляпнул:
- Странная у тебя на любовь реакция. Рассказал бы хоть... А кто это, между прочим? А, Лап?
Тот промолчал. Только поёжился от холода.
- Да пошутил я,- примирительно сказал он. - Пойдем по домам уже, половина двенадцатого.
Дюк растерялся, но допрашивать дальше не стал. Всегда знал, когда просто - не стоит. Ночью, ворочаясь, он подумал о небе, в котором, наверное, есть что-то такое, что отдал ему Лап - что-то очень хранимое и нерассказанное даже ему, единственному и верному другу. Что-то, предназначенное какой-то там девушке, такое, что и не объяснишь никогда. И становилось тоскливо.
"Должно ведь быть радостно, - думал он. - За друзей надо радоваться". Но получалось не очень.
Наверное, они были братьями, думал он иногда. Холодный, и немного надменный на людях, Лап был теплым и очень покладистым. Покладистость, правда, лежала в определенных границах, очерченных жестко и навсегда. Если дело доходило до ссоры, друг превращался в холодный ад. Он замораживал и расчленял горячего Дюка на несрастаемые куски словесным мечом, нимало не разбираясь, кто, собственно, прав. Черта эта у него была ну такая стервозная и сволочная, что лучше было не нарываться.
Такие ссоры Дюк вечно проигрывал, ибо не был силен в подобной полемике. Он на всё отвечал нецензурно, отключал телефон и свирепо гасил Интернет, отрезая себе всякий путь к перемирию. Бывало, что ссора затягивалась на пять или шесть часов - на большее его не хватало. Но однажды он сделал большое открытие - в пятом, кажется, классе, он примчался мириться, утащив из кастрюли горячих еще пирожков. Дверь ему открыл странно шмыгающий, взъерошенный Лап.
- Ты это что... Ревел?!! - в голове такое просто не помещалось.
- Пошел в жопу,- сказал ему тот и захлопнул дверь перед носом. Через три пирожка и долбежки в железо ему все же открыли, и чуть не захлопнули снова - оставался только один пирожок...
- Ты все сожрал, - гневно простил его Лап, - крокодил ты!
Поэтому ссориться Дюк ненавидел, и по большому счету, уступать приходилось ему самому.
Общительный и открытый, он не замыкался на дружбе - но так вышло , что незачем было трудиться душой ради кого-то еще. Все, чего он ждал от людей, чего требовал детский, а впоследствии и подростковый голод, он находил в своем друге. Остальные знакомцы просто разнообразили жизнь - не удивляли, не увлекали, не заставляли задуматься и не собирались понять.
Русичка Голем как-то выдала тему для сочинения - "Что бы вы взяли на необитаемый остров?" Нужно было взять три предмета и выжить три дня благодаря только им. Предлагалось в подробностях описать процесс выживания до мельчайших деталей, и как можно реалистичнее.