Класс , как и все, размышлял о досуге. Отчего-то захотелось собраться всем вместе, может быть, потому, что в последний? Без взрослых, солидно. Вечеринки случались, конечно, и раньше - класса этак с восьмого, но они были какие-то детские, в комплекте с беднягой-родителем, жертвенно остававшимся для присмотра за успевавшей хлебнуть неизвестно какого и где компанией. Те, кто любил отрываться по полной, тихо линяли с семейственных сборищ и добирали - кто как, по пустующим лежкам и гаражам. А вот по-настоящему, официально - не складывалось.
В этот раз захотелось по-взрослому: придумать меню, выбрать вино, раскинуть колени - ну вы понимаете.
Праздновать предложила Сергеева, и с ней согласились - даже тандем, у которого планов, как оказалось, не было.
- Последний ведь год,- говорила Сергеева, - больше такого не будет. Все мои уезжают, трехкомнатная квартира.
- Что по деньгам, - раздались голоса, и все стали считать. Оказалось, не дорого, всего по пятьсот.
Алкоголь обещала сергеевская мамаша, продавец магазина, открытого аж двадцать четыре часа. Так ей было спокойнее - дети напьются, зато не отравятся, да и лет-то уже не двенадцать.
- Вливайся,- сказала Сергеева Мексу, - или ты дома будешь, с мамой и папой?
- Я с вами... со всеми,- поправился Мекс,- деньги завтра отдам.
Уроки закончились, и народ потянулся домой. Мекс копался в портфеле, не находя очков - то ли засунул куда, то ли оставил. Марков и Лапин не трогались с места, тихо о чем-то беседуя, а рядом писала бумажку со сметой на будущий праздник Сергеева. Чумной ураган Турандот захватил их врасплох.
- Ребята!!!- проорала она, - нужна ваша помощь! Там елка!
- Чего с ней,- спросил недовольно Дюк,- свалилась-таки?
- Почти что,- дышала Надежда Петровна,- первоклассники прыгали, выбили столбик.
- Ничего себе кони, - хихикнула Сергеева,- как они прыгали резво.
- Помогите же, - раздражилась Петровна, - там теть Маша уборщица стоит, на себе ее держит. Она же наряженная уже, перебьются игрушки!!!
Спасаясь, он быстро взглянул на Сергееву. Та была красной и кусала губу.
Что вообще происходит, хотелось бы знать.
Оба товарища уже двигались к выходу, слушая вопли Надежды Петровны. Турандот оргазмировала - ей все-таки удалось привлечь эту парочку к школьной проблеме!
- Нет, ну ты видел? - спросила Сергеева.
- О чем это ты, - прикинулся Мекс, - ты про Лапина?
Алёна презрительно фыркнула.
- В первый раз за всё время,- сказала она,- симпатичненько.
- Ни разу не видела?
- Представляешь вот,- раскололась Сергеева, - только Дюк, наверное, знает его.
Они посидели, соображая каждый своё, потаённое.
Помолчали.
- Пойдем, может, поможем,- разбил ситуацию Мекс, - он, глядишь, еще улыбнется.
- Идиот,- рассердилась Сергеева, сложила бумажки и двинулась следом.
В актовом зале стоял дикий хохот. Ёлка была под углом по полностью неизвестной причине. Под колючими лапами огромной красавицы пыхтела уборщица, и Дюк поднырнул ей на смену.
- Апельсинов навешали с одной стороны, - заливался Лап,- столбики тут ни при чем!
- Это они специально,- подал голос развеселившийся Дюк, - помните, у нас в шестом классе тоже такое было?
- Падала, помню,- вспомнила вдруг Турандот, - тогда мы наряжали, по-моему...Прямо на Деда Мороза свалилась. Так и лежала, а все вокруг прыгали. Мороза едва не прибили!
- Мы наряжали,- и оба товарища покатились со смеху, - мы тут до вечера ее... наряжали...
- Вот ведь засранцы, - тихонько сказала себе Турандот, - могло бы кого и насмерть!
А парочка разошлась не на шутку.
- Ты у нас этот... Атлант, - веселился Лап, - что ты красный такой, загорел на питерском солнышке? Где, блин, повязка на чресла, ха-ха!
- Ёлки зелёные... Оставьте мне тряпочку, ну, - ответствовал Дюк,- да это вообще башня пизанская...Долго мне тут атлантировать? Тяжело же!
- Всем Пизам по Атланту! - скандировал Лап, - смычка Италии и России! Решим все проблемы культурных столиц - разденем Атлантов и выпрямим падающие!
- Идиотские шуточки, - пыхтел его друг, - в прошлый раз поднимали веревкой.
Лап веселился, и был дивно хорош в своей фиолетово-белой нездешней рубашке с расстегнутым воротом, чуть растрепанный, теплый. Мексиканец, не захотевший войти, любовался втихую, прильнув к косяку и умирая от странного какого-то чувства... от нежности? Вот какие бывают, пронеслось у него в голове, от них хорошо и светло. На них нужно смотреть обязательно, чтобы знать - радость есть...
- Надо с другой стороны потянуть, Дюк не справится,- командовал Лап, - веревка нужна! Идите сюда все!
Веревка нашлась. Её обернули вокруг елки, чуть помяв пестроватые флаги,слегка потянули, дав Дюку возможность поставить дерево вертикально. Лап забил в крестовину столбик, а Сергеевой с Мексом поручили перевешивать апельсины.
Турандот сорвалась по делам, ощущая вселенское единение и педагогическую гордость от содеянного, и ребята остались вчетвером в разряженном к празднику зале.
Мальчишки засели на сцене, болтая ногами, и явно не торопились идти.
Сергеева вешала фрукты и принимала изящные позы. Косилась назад.
- Алён,- ошалев от собственной смелости, спросил Мекс, - а тебе в таких штанишках как, не холодно?
- Не холодно,- спокойно ответила та,- девушки в Питере ко всему привычные. А что ты там видишь?
- Всё я там вижу. Я не виноват.
Сергеева фыркнула.
-Алён,- снова решился он,- а как Лапина зовут? Я до сих пор многих только по фамилиям знаю. А некоторых вообще по прозвищам.
- Ну ты даешь, одноклассник, - фыркнула та, - Лапина зовут Марк.
- Марк?
- Нормальное имя,- удивилась Сергеева, - раньше не слышал, что ли?
- Слышал, - ответил Мекс, - а у Дюка фамилия Марков.
- Ну да. У них сразу понятно, кто чей.
- Это как же?
- Да так,- сказала Сергеева,- только на голубых они не похожи. Так, конкуренты прикалываются. Они же вместе всегда. Странно, что девушек нет. Из-за этого, может быть.
Мекс уловил характерную горечь - такую же, как у себя порой. Надо спросить.
- По Дюку страдаешь?
Сергеева замерла:
- Что, очень заметно? - она чуть прищурилась. - А ты, что же, по Лапину? Я вообще-то не дура.
- Он же парень,- Мекс храбро посмотрел ей в глаза,- как это возможно?
- Так тоже бывает,- ехидно сказала Сергеева,- такие, как он, всем подряд нравятся. Однохуйственно, - закончила она неожиданно и похабно.
- Апельсины закончились. Ты можешь слезать.
Сергеева приняла галантно подставленную руку и сползла с лестницы.
-Водки хочется,- сказала она голосом взрослой женщины и развязно взвесила грудь на ладонях,- хочется водочки после школочки.
- Коньяк подойдёт?- раздалось от сцены. Говорил Дюк.
Парни смотрели давно и внимательно. Лапин больше не улыбался, а вот товарища наоборот - разбирало.
"Что-то задумали",- пронеслось в головах у Сергеевой с Мексом. Они быстро переглянулись.
-Подойдет,- ухватилась Сергеева,- угощаешь?
- Подгребайте, пожалуйста,- шутовски раскланялся Дюк и достал из рюкзака бутылку. - Мы иногда на "камчатках" балуемся...
Мекс ощутил неожиданный дух приключений, отваги и запашок авантюры. Коньяк в учреждении, борющемся за нравственность! Это же круто!
Он обернулся и сдернул с елки один апельсин. Подумал и сдернул второй.
- Пропьем сейчас елку,- сказал ему Дюк,- стаканов, к сожалению, не имеем.
Мекс заметил, что сами они уже хороши - коньячок был явно не первый.
- Чего это вы,- мудро спросила Сергеева, - вы же не алкаши, вроде?
- Мы поспорили,- сказал Лап, - мы поспорили с Дюком, что он выпьет такую баклажку и ему ничего не будет. Никто не заметит.
- И ты проиграл,- подтвердил Дюк,- вот это вторая. На мне не работает. А Лап за компанию, потому что проспорил.
--Ну у тебя и здоровье,- сказала Сергеева и приложилась к бутылке.
Мекс тоже хлебнул - с непривычки глотнул многовато, сразу закашлялся. Его хлопнули по спине, сунули апельсин, усадили на сцену, где он разместился между Сергеевой и Лапом.
Тот был близко, пах коньяком и каким-то еще ароматом, плечо его изредка прикасалось к Мексу, грея скрытой, неожиданной силой.
Сидели. Осторожно болтали на общие темы, а Мексиканцу было так хорошо, как никогда и ни с кем.
Явился вдруг сторож, принесший печальную весть о закрытии школы, они собрались и нестройно вывалились на крыльцо.
- Зима,- удивленно сказал полупьяненький Мекс.
-Она самая,- подтвердили его собутыльники.
- Голова болит, брат,- сказал Лап,- я домой, ты как хочешь.
- Давайте все вместе проводим,- предложил Мекс,- проветримся заодно.
В спину вошло что-то твердое, и он обернулся.
Сергеева строила рожи. "Чего это с ней?"
Наверное, соседствуя с ней, он все-таки вынес житейских премудростей. Ах, ну понятно.
- Я могу проводить тебя,- он прикоснулся к застывшему Лапину,- мне нетрудно. Пусть идут?
Расслабленный Дюк уже уходил, влекомый Сергеевой. Мекс же тихонько вцепился в дорогую дубленку Лапа, который, потирая висок, болезненно морщился, всматриваясь...
Он сейчас пойдет за ним, почувствовал вдруг Мексиканец. Окрикнет, остановит. Не пустит. Надо спешить.
- Марк, пойдём. Тебе надо лечь. Они доберутся нормально.
Тот взглянул - болезненно, мутно.
- Как ты меня назвал?
- Марк. Это ведь твоё имя.
- Я им не пользуюсь. Мне оно марку напоминает, которую лижут, а после - наклеивают. Несвобода какая-то.
- Ерунда,- сказал Мекс,- Благородное римское имя. Я почел бы за честь такое носить. А редкие марки стоят дорого и хранятся в бархатных красных альбомах. Лежат там, как короли.
- Марк Аврелий,- кивнул Лап, - да, я помню. Марк Твен. Сплошная филателия.
- Марко Поло, - сказал ему Мекс. - Надо начинать путешествие домой и пить анальгин.
Нельзя, чтобы солнечный мальчик потух. Нельзя, чтобы он был так зависим. Нельзя, чтобы такое страдание.
Мексиканец вдруг стал непреклонен, впервые за всю свою жизнь.
- Тебе надо прилечь, - сказал он жестковато и развернул собеседника в сторону.
И они побрели.
"Библиотека",- подумалось Мексу.
Квартира Лапа в новом бело-зеленом доме на Октябрьской набережной была не совсем человеческим домом. Пахло старинной, смешанной с запахом клея, картона, выцветшей типографской краски пылью, той, которую жадно глотают любители бумажных раритетов. Пахло книгами, они были в этом доме повсюду, начиная с просторной прихожей.
На паркетный затейливый пол падал свет из растущих глубоко в потолке овальных светильников. Он грел нижние полки, выпукло пухнущие томами самого разнообразного качества переплетов. Книги росли как цветы, до самого верха, холёно сияя разноязычными буквами, занимая все ниши, проемы и полости интересной квартиры.
Да, пахло книгами, пылью, но дом блестел новизной, чистотой. Никаких сваленных в угол пакетов, растерянной обуви, забытых перчаток - словно оранжерея, уход за которой был ежедневным, любовным и тщательным.
- Ого, сколько книг!
Лапу , тем временем, становилось все хуже - в лифте он прикрыл глаза и больше уже ни на что не смотрел, шел как-то наощупь. Боль схватила давящим металлическим шлемом, грозя тошнотой. Для мыслей остался лишь маленький трезвый чулан, и из него доносилось - лечь, немедленно лечь. Закрыть обязательно дверь.
- Дед собирал. До него прадед,- тихо сказал, стараясь не шевелить губами,- теперь я.
Не разуваясь, он проволокся по длинному коридору, вслепую ища по пути выключатель - коридор был свободен от книг, там висели картины. Мягкого света было достаточно, чтобы их рассмотреть: на одной из них Мекс увидел четкий автограф и чуть не присвистнул.
Лап замер, схватился за голову и чихнул.
- Аллергия,- выдавил он, - на книжную пыль.
Сшиб собой дверь в светлую комнату, из которой повеяло улицей, морозом, прохладой.
Мекс вошел следом, оглядываясь. Ни единой бумажки, не то, чтобы книги. Идеально-не-пыльно - сталь , паркет, пластик. На столе у компьютера - круглый аквариум. Рыбок в нем не было, а были конфеты: разноцветные круглые леденцы в прозрачной обертке - оранжево-апельсиновые, лимонные, яблочные. Ягодно-красных было меньше всего, и они светились сквозь зелень и желтое.
"Он тут живет,- подумалось Мексу,- как сторож при книгах".
- Мекс,- глухо промычал Лап и повалился на диван вниз лицом,- там на кухне таблетки есть.
И затих, уткнувшись лицом.
"Какие таблетки,- подумал Мекс, озираясь в чужой, довольно уютной кухне,- анальгин надо. Или какой-нибудь спазмолитик?"
Прикинув, где бы могли размещаться медикаменты, он полез по маленьким кухонным ящичкам. Не обманулся - нашел, набрал из-под крана воды.
Лап лежал в прежней позе, обхватив свою голову и шевелиться не собирался.
- Марк,- позвал его Мекс,- я таблетки принес.
Но тот лежал тихо, и не отреагировал. Или не спал - сбился в мучительный кокон, стараясь не шевелить свою боль, и отвечать не желал : когда больно, всё лишнее.
Мексиканец решил, что будить - неуютно, неправильно.
"Подожду,- подумал он, - тормошить не буду".
От нечего делать он пошевелил мышку компьютера - монитор засветился. С экрана поплыли красивые звезды, замерцала Галактика - и ничего. Ни одного ярлыка, выдающего вкусы владельца. Лишь на нижней панели мигает ромашка: "Вам сообщение".
Мекс навел курсор, и прочитал: "Сообщение для corvin"
"Корвин, - подумал Мекс,- что-то знакомое. Кажется, из Желязны. Точно, "Хроники Амбера" Будем знать", - и он отложил мышку.
Лап все так же не шевелился, сидеть было скучно, и пора было выбираться из чужой квартиры. Ухаживать за больными Мекс не умел, да и не чувствовал за собой такого почетного права. Находиться в одной комнате с Лапом было как-то неловко и словно по-воровски, а, кроме того, было холодно - окно было слегка приоткрыто, несмотря на зиму.
" Странно в гости зашел. А хотел проводить", - подумалось Мексу.
Подвинул поближе стакан и таблетки, и решил уходить. Но до выхода он не добрался, заглянув в комнату справа - уж больно там было темно. Мексиканец пошарил рукой, выключатель нашелся немедленно: рассеянный свет, будто снег опустился - лаская.
И здесь только книги, понял Мекс. Библиотека была вовсе не мёртвой - собранной из каприза ,из спеси или изменчивой моды. Не было ровных, безликих рядов не раскрытых ни разу собраний - авторы располагались по алфавиту; некоторые из книг встречались по нескольку раз, в разных изданиях. В плотных рядах переплетов чуялась жизнь - все они были обласканы чуткими пальцами, каждая книга пролистана.
Он пробежался по полкам взглядом. Пушкина - несколько книг, в том числе старых ,наверное, еще в довоенной бумаге. Гоголь, немного Некрасова, ни разу не виданные им переплёты. Стена русской классики - все, что угодно. Бунин, Куприн, Тургенев - по алфавиту. Все, видимо, лучшее. То, что читалось и нравилось.
Дальше были иностранные книги. Мекс обнаружил и Джойса, и Миллера ,сильно затёртого Воннегута. Между ними, как будто недавно и не к месту засунутый, тоненько вклинился переведенный Виан.
"Пена дней", прочёл Мекс.
"Я темный, совсем темный еврей",- подумал он, и с трудом вытащил книгу, осторожно придерживая соседние. Прислушался - тишина.
В нише, между стеллажами, был низкий журнальный стол и пара старинных глубоких коричневых кресел - в такие положено забираться с ногами, включать светлую тёплую лампу - и читать, читать...
Что Мекс и сделал, облившись с первых же строк оранжевым радостным солнцем, насмешливой элегантностью:
"Колен отложил гребень и, вооружившись маникюрными ножницами, подрезал наискосок уголки своих матовых век, чтобы придать тем самым своему взгляду таинственность. Ему часто приходилось повторять эту операцию, поскольку веки у него отрастали очень быстро. Он зажег маленькую лампу увеличительного зеркала и придвинулся вплотную к нему, чтобы проверить состояние своего эпидермиса.
Вокруг крыльев носа выступило несколько угрей. Увидев крупным планом, сколь они уродливы, угри быстро нырнули обратно под кожу, и удовлетворенный Koлен погасил лампу".*
- Ха,- улыбнулся Мекс, потрогал себя за нос и нырнул в текст. Он читал, не чувствуя времени, удивляясь, грустя и раздумывая. За окнами давно почернело, было тихо, уютно, покойно, и он сам не заметил, как, замечтавшись, уснул.
***
Звонок захрипел и завис, не желая рождаться мелодией под сильным и долгим нажимом. Гудел электричеством, подыхая под упертым в блестящую кнопку пальцем.
Лап распахнул тяжелую дверь, сбив звонящего в укутанное мягкой и толстой курткой плечо - Дюк отлетел прямо к лифту, освободив, наконец, мерзко брякнувший напоследок звонок.
Он был дерзок и гадок, возбуждён и совсем обессилен. Так, что не почувствовал двери, и не заметил другого лица. Он пьяно толкнулся от принявшей его ослабевшее тело стены и пошел прямо на Лапа. Тот отпрянул обратно в квартиру.
- Др-руг, - глупо скалясь, полез на товарища Дюк, - ты просто обязан меня пр...поздравить...
- Ты пьян в жопу, - бесцветно сказал ему Лап, - ты чего приперся? Ночь давно.
- Ты должен меня по.. - Дюк качнулся и схватился за него, оседая всей массой, - я сегодня...
- Ты трахнулся, - спокойно помог ему Лап, - и нажрался. Ты шел бы домой.
Говорить ничего не хотелось. Дюк подозрительно тихо висел у него на плече. Расслабленный, пьяный, он показался чужим, отвратительным. Он раздражал, словно обоссавшийся тысячный раз, завшивевший мерзостный бомж.
- Слезь с меня, Дюк,- сказал он, стараясь не двигаться,- ты очень тяжелый.
От друга несло сладковато-спиртным проститутским дешевым ликером, чужими духами, и будто бы вытащенным из-под засаленных юбок самым нижним, интимным бельем. Лап задыхался.
Злоба, одна только злоба, подумалось вдруг. Душила разлитым густым ядовитым дегтем, выжигая горечью от горла до живота.
- Встань, я сказал.
Но Дюк не услышал. Уткнувшись в плечо, он довольно мурлыкнул:
- Ага. Я нажрался. Но это потом я. А до того я не-ее... Я все помню! - он сделал попытку отлипнуть от Лапа, но вышло, что навалился сильнее, втолкнув его прямо в квартиру.
Тот увернулся, а Дюк пролетел в коридор, упал, распластавшись на дубовом полу.
- Ну е... - он прополз к стеллажам, и уселся, все так же бессмысленно улыбаясь.
Он был румяный с мороза, со взмокшими от мелкого быстрого снега висками. Счастливый, и по-детски дурацкий, ставший на отдалении неожиданно свежим, красивым и ...беззащитным.
Лап смотрел на него, утомленного первым сексом и больше всего алкоголем. Собирался внутри.
- Ты зачем пришёл, - сказал он как можно спокойнее.- Шел бы домой.
- Ма-аать же, - удивленно протянул Дюк, - расстроится. Я у тебя поваляюсь.
- Нечего у меня, - отрезал Лап, - домой вали. На хер ты мне тут сдался.
Дюк понемногу очухивался, но продолжал улыбаться так глупо, что хотелось его задушить.
- А! - выкрикнул он, поднимая указательный палец. - Я понял! Я понял! Ты мне это... Ты мне просто завидуешь.
И замер, напоровшись на странный, полыхнувший безумием взгляд. Это вдруг отрезвило.
Лап изменился. Он больше не выглядел злым, а сделался сосредоточенным, собранным . Как будто на что-то решившись, он, осторожно ступая, вдруг двинулся к Дюку. Словно хотел рассчитать траекторию перед разбегом,а потом влупить по мячу - забить свой решающий гол. Пенальти.
- Ты завидуешь, точно, - довольно хихикнул Дюк, опасливо подбирая коленки, - ты ведь у нас еще ма-альчик...
Тот прыгнул. Он придавил жертву сверху, схватил за одежду, сгребая с неожиданной силой, злобой, и неожиданно впился в пьяные Дюковы губы. Вынимая дыхание, кусая тонкую кожу.
- Как она тебя,- сказал он ему прямо в лицо, - как она тебя трахала? Так?
Дюк потрясенно обмяк под натиском и ничего, ничего не делал.
Лучший друг рвал ему рот зубами, пихая злой, ненасытный язык в сладкое, горькое, неподатливое.
- Как она тебя трахала? Отвечай, - он душил друга курткой, как-то нервно хихикая, - как ебала? В рот?
Сгреб жесткие джинсы в паху и рванул на себя.
Оглушенный всем этим, Дюк болтался, как тряпичная кукла. Мир сузился до полураскрытых губ Лапа, влажных, злых и опасных.
Опасных.
- Ох... Да ты что?! Охуел!!! - он, наконец, среагировал. - Ты кусаешься!
- Это ты охуел, - Лап душил его, встряхивая, - это- ты- о-ху-ел... Ты пришел сообщить мне про бабу... ты ведь мог промолчать, ты же все понимал. Ты, блядь, воняешь ее трусами.
Он тряхнул еще раз. И больше не стал разговаривать - впился надолго, как-то сам по себе, ни на что уже не обращая внимания. Отчаянно, вот как.
Дюк хотел вырваться , но сил не достало. Попытался ударить, но размахнуться не было места.
- Дай рот,- прошептал ему Лап,- ты же мог с ней... ну почему? Почему?!
Он что-то еще бормотал, слишком много и неразборчиво; он что-то делал с губами, глазами, и всем лицом Дюка - так, как не делал никто. Он говорил ему что-то такое, от чего поднималось внутри.
Все это было абсолютно чужое. Опасное.
Дюк замер, не слушая, и терпеливо пережидая. Сжал губы и пытался дышать. Лап продолжал целовать - лизал, прорывался, покусывал - стискивал голову, гладил.
Раскрывал его сжатые губы, пальцами надавил скулы, и, наконец, добился.
А потом он спросил:
- У тебя же стоит. У тебя же стоит на меня, с детства так было.
Наконец-то отлип.
- И что, - сказал Дюк, машинально стирая с лица, - и что? Ты зачем это сделал сейчас, придурок? Больной пидарас. Мы же вместе придумали всё... что напоим её, я пойду.