- Вижу плохо в последнее время,- сказал Лап и плюхнул рюкзак перед носом Сергеевой.- Можешь на моё.
Мекс торопливо кивнул, и подвинулся вместе со стулом, демонстративно освобождая пространство. Сергеева оглянулась.
Дюк в упор созерцал всю компанию, положив ноги на стулья. Нехотя выпрямился, отодвигаясь.
- Не возражаешь? - Лап кинул на парту тетрадь,- как вообще каникулы?
Он был совершенно такой, как всегда. Никаких горемычных гримас или тоскливого взгляда. Отлично одет, вкусно и дорого пахнет.
- Хорошо выглядишь,- не удержался Мекс,- я заходил, тебя не было.
- За городом, с мамой. Там свежий воздух и снега полно. После этого всегда хорошо. С чего вдруг должно быть плохо? А ты что хотел?
- Так,- сказал Мекс и зарылся в портфель. Затылком он чувствовал какой-то неправильный взгляд с 'камчатки', но ведь это могли быть и его, Мекса, фантазии.
Брякнул ленивый звонок, перед ними возник математик, мозг вяло заскрежетал отвыкшими за каникулы гайками - война-то войной, Мексиканец, а алгебра по расписанию.
Жизнь потащилась обыденным школьным путём, лишь за тем исключением, что ссору друзей ожидаемо горячо обсуждали. Делали это по-тихому - в столовой, туалетах, остальных потаённых местах. После школы, в спортзале - все давились догадками, наиболее верной найдя лишь одну: друзья не поделили Сергееву.
- Сергеева блядь,- припечатал всех Рэпмен. - Херня это все. Такая овца только для одного годится.
- Ну а что,- приставали девчонки,- они же столько лет дружат!
- Да ничего, - отмахнулся Саня,- мне лично пофиг. И вам не советую.
Вскоре будто бы все улеглось, обсуждать перестали и немного привыкли. Напряжения не было - Лап все так же пускал по рядам решенные тесты, правил контрольные. Он, казалось, вовсе не изменился - здоровался с Дюком, как и со всеми, не реагировал на девчонок, быстро окруживших бывшего друга. Стало понятно - Лапин есть Лапин, независимо ни от кого, он есть и останется прежним. А Марков - что Марков? Перешел в разряд одноклассников, и ему достается обычная доля, такая же, как и всем остальным - спокойной доброжелательности и обычной лаповой отстраненности, без лишних эмоций.
Мексиканец таскался за Лапиным преданно, точно какая-то свита. Он неожиданно похорошел, облачившись в приятные глазу джемпер и джинсы, повесил на плечи модный рюкзак, стерев с себя имидж чудилы. Оказалось, что Мекс, между прочим, вполне симпатичный пацан - высокий и ладный, если б не волосы, росшие так беспорядочно, что впору было завязывать бантики. И Мекс завязал, стянув шевелюру черной невидной резинкой, сразу сделавшись кем-то богемным, вроде молодого художника.
- Тебе идет,- сказал Лап,- сразу стиль. Не стригись. Тебе если стричься, то очень коротко, но это всегда успеешь.
Уходили из школы вдвоем, не задерживаясь, и не особенно торопясь, перекидываясь о чем-то своем, свеже-приятельском, расставались на остановке - Лапу было недалеко, а Мекс лез в маршрутку.
Внешне и Дюк соблюдал реноме. Но пришлось посложнее: висящую липко Сергееву он возненавидел через неделю, но отлепить не умел. Терпел, все чаще срываясь к толпе одноклассников - примыкать удавалось, однако Сергеева шла за ним, как привязанная, дыша в спину. У неё были на это причины - школьные девочки, увидев свободного от Лапина Дюка, включились на полную мощность.
Её, счастливо восседавшую рядом, почему-то не брали в расчёт.Дюк сначала блаженствовал, но внимание девочек неожиданно быстро приелось. Болтовня, перестрелки словами, приглашения скрытые и не совсем - это всё щекотало приятно, но нигде не задерживалось. Секс был и так, а к большему он не стремился. Инстинктивно он понял, что с Сергеевой проще всего - без знакомства с родителями, походов в кино и прилюдных сосаний по скверикам. Поэтому он лишь слегка флиртовал, не отдавая никому предпочтения.
И неконтролируемо зверел, исподтишка наблюдая безмятежного Лапина. Стискивал зубы, проходя мимо их подоконника, где бывший товарищ листал, как обычно, электронный словарь, уютно устроившись между горшками с геранью. Думал догнать после школы, но нет: рядом тащился ненавистный Мекс, и Лап уходил расслабленным шагом.
Хотелось поговорить, все выяснить, помириться, разрешить ситуацию, забраться в светлую лапову комнату вместе, как прежде - но подходящего случая не было. Дюк злился и плёлся к Сергеевой, и это здорово помогало.
***
Он лежал вдоль неё с хорошим таким стояком, готовился к долгому сексу. Но медлил сегодня, чуть отодвинув желание, рассеянно тиская мягкую женскую грудь. Тело было готово, но мысли роились отдельно, объявив неожиданно автономию от либидо хозяина.
'Его может не быть никогда, - обвалилась вдруг сверху тяжёлая истина, - это не просто так ссора. Он если решил, то решил. Рыдать будет, вешаться, но уйдёт, пританцовывая'
Встал, нашел джинсы. Член недовольно торчал из трусов и сочился слезами.
Сергеева тоже не понимала, недоумённо привстав.
- Пойду,- сказал Дюк. - Вот случилось-то, а. Что я тут делаю, ты не знаешь?
- Ты куда,- удивилась она,- где что случилось?
- Друга я потерял, - он втиснулся джинсы, не глядя, - друга слил из-за бабы. Или он меня слил, неважно. Оба слили. Но это неправильно. Это нельзя.
- Да что с тобой такое, что ты вскочил? - Сергеева крепко вцепилась.- Потом и пойдешь.
- Пошла ты,- сказал ей Дюк, выдирая штаны, - нет, я пошел... короче, прости.
На лестнице быстро набрал сообщение: 'Надо встретиться'.
- Охуеть,- сказал себе в лифте,- Лапу смс-ки пишу. Раньше жил там практически. Что случилось-то, Лапыч, что у нас за херня?
Лап не ответил, но это всё это вовсе не страшно - звук на его телефоне частенько был выключен. А вот свет в его кухне - горел.
Дюк быстро потыкал в плоские клавиши.
- Кто,- испросил домофон.
- Надо поговорить,- волнуясь, ответил Дюк,- пусти меня.
- Кто это,- глупо прикинулись из блестящей коробки,- я не понял.
- Все ты понял,- озлился Дюк,- нажимай, я пройду всё равно.
- Сейчас спущусь,- сказал Лап и повесил трубку.
Вышел не скоро, тогда, когда Дюк уже собирался трезвонить по новой. Был в незастегнутой куртке, на ходу заматывая вокруг горла длинный шарф в черно-белую шашку. Удивленно спросил:
- Случилось чего?
Этот Лап раздражал и бесил. Кроме этого, у Дюка сильно ныло в паху - незаконченный секс глумился по полной над горе-любовником, так подло покинувшим битву.
- Пойдем в скверик,- сказал Дюк,- не у подъезда же. Я вижу, меня теперь и в дом не пускают.
- Мама дома,- коротко пояснил Лап, - да и ты не с ромашкой пришел. Что у тебя, говори.
- У меня,- хмыкнул Дюк,- у нас, Лапин, у нас. Кончай ты придуриваться.
Хотелось повесить его на этом стильном мягком шарфе. Чтобы выругался. Чтобы заорал или как-нибудь обозвался.
- Хорошо,- сказал Лап,- пойдем в скверик.
Он двинулся первым, скользя по подъеденной грязным сугробом дорожке. Из-под куртки-косухи виднелась оранжевая толстовка - любимая, знал Дюк. Отросшие волосы путались в крупной вязке шарфа, Лап сутулился, осторожничая на скользком, руки держал в карманах. Дюк рассматривал лапову спину, отмечая походку и всякие старые мелочи - раньше не обращал ведь внимания, надо же.
- Я тут...- Лап споткнулся, чуть оборачиваясь,- я тут наткнулся в инете на частные мемуары. Парень про семью свою пишет.
- Что пишет?
- Пишет, при Сталине людей забирали в домашней одежде. Его прадеда забрали в домашних тапочках.
- Ну и?
- Тапочки им вернули,- сказал Лап, - представляешь. Удивительный факт.
- А остальную одежду?
- В ней расстреляли. Нечего было возвращать. При чем тут одежда? Человека ведь не вернули.
- И что дальше, - Дюк был несказанно рад диалогу, но к чему клонилось, не понимал. Он чувствовал невыносимую муку.
Целых два месяца. Всё это время с ним никто ни о чём не шутил , ничего не рассказывал. Не задавал интересных вопросов, не заставлял шевелиться душой. Не будоражил воображение...
- Дальше? - Лап вспрыгнул на лавочку, уселся на отполированный чужими задам насест, - дальше семья эти тапочки похоронила. Как положено. Отпеть в церкви не дали, конечно, но зато есть могила. Есть куда прийти.
- Почти анекдот,- хмыкнул Дюк,- гроб и тапочки есть, тела нет.
- Не согласен,- Лап резко дёрнул за 'молнию' куртки,- ты хотел пообщаться. О событиях двухмесячной давности, если я правильно понял. Что тебя не устраивает?
Дюк ошеломленно молчал. Он ощутил себя маленьким мальчиком, который был брошен на улице и который швырялся песком в незнакомых людей. Люди взяли мальчишку с собой на двенадцать немыслимо сказочных лет, а потом просто выбросили обратно, удивленно спросив: что тебя не устраивает?
Он готов был взбеситься, но удивительно чуткий сегодня мозг, опасаясь, что второго шанса может не быть, вновь включил автономное мыслеснабжение.
- Напрасно,- спокойно ответил он. - Я не верю, что тебе наплевать на меня. Я тупо не верю.
- Ты волен думать, как хочешь. Я спросил, в чем проблема?
Да, он всегда перехватывал нить, обращая ее в прочную леску, и тянул на себя. Из диалогов на щекотливые темы Дюк выдергивался, словно глупый карась, швырялся на берег, а позже бывал милосердно отпущен.
Но сегодня была не такая рыбалка.
- Мы дружили двенадцать лет,- сказал Дюк,- почему мы не можем продолжить? Я готов извиниться.
Лап хмыкнул:
- Да дело не в этом.
- В чем тогда?
- Ты всё правильно сделал. Я, скорее всего, да. Голубой.
Дюк запрыгнул на лавочку, сел и пихнул плечом:
- Ну, это не новости. Что, у голубых не бывает друзей-натуралов? Что нам мешает, скажи.
Он неожиданно почувствовал то, как дернулся Лап. Закрыл руками лицо.
- Эй?
- Заебал ты меня с этой дружбой.
- Не понял...
- Да не дружил я с тобой никогда,- промычал через руки Лап,- не дружил я. Любил. Все время... любил. И сейчас.
- Чего?!
Сквер белел старым, истоптанным снегом. Этот снег уже самоубился и ничего не несет - ни свежести, ни даже воды желающей солнца земле. Он прикрывает собачье дерьмо и пивные бутылки, препятствуя дворникам расправиться с ними.
Среди белых проплешин торчали пустые деревья - голые базы для беспардонных и хитрых ворон. Вышки для снайперов.
- В последний раз я... я просто не выдержал,- снова услышал Дюк,- я раньше пытался сказать тебе, по-разному. Ты просто не хотел понимать. Скажешь, нет?
- Я не слышал. Мне никогда не понять.
Помолчали. Как-то надо брести через всё это, и лучше вперед. Дюк сказал:
- Но ведь должен быть выход.
- Мы уже вышли, - выдохнул друг, - все сложилось. Почти без потерь. Время пройдет, ты привыкнешь. Все будет нормально.
- То есть всё?
- Всё.
Лап соскочил со скамейки - говорить больше не о чем. Но милосердно добавил:
- Это грустно. Согласен. Как тапочки хоронить.
Так вот куда приплывают печальные и чужие истории. Они приплывают к тебе.
- Это свинство,- выдавил Дюк.- Это просто кидалово. Ты решил, ты подумал, отлично. Какой крутой пидарас. Я в восхищении.
- Эмоции, - и Лап рассмеялся,- это пройдёт. Я тоже не с бухты-барахты придумал. Много прочел всего на этот предмет. Все равно разойдёмся, миры слишком разные. О том, что мне нужно и как, ты будешь думать всегда. Ну, ты понимаешь.
- Не понимаю ни слова.
- Не одному тебе хочется трахаться. Усёк? Начнутся другие контакты. Тебе вряд ли понравится, так? Кроме этого, сам рискуешь. Тебе же важна репутация мачо... или нет?
- Да ну хватит уже, блин...
- Всё это понятно,- снова улыбнулся Лап,- теперь дальше. Дело ведь не в тебе даже. Есть еще я.
Он подошел очень близко, и Дюк, наконец, разглядел мутноватую дымку в обычно прозрачных серых глазах. ' А красивый он,- неожиданно выплыла мысль,- не замечал никогда'
Он вдруг понял, что Лапу больно, и это так странно кольнуло, так едко обидело - ну почему, почему все случилось, зачем?
- Представь,- Лап продолжил,- что рядом с тобой человек, которого ты много лет любишь. Которого хочешь... я не знаю, как это сказать... пусть будет так. Ты хоть однажды задавался вопросом, что я делал после того, как дрочил тебе? Куда я шел-то, ты знаешь?
- Куда? В ванную вроде... Ополоснуть там.
- Верно. А что я там делал, по-твоему?
- Что?
- Я слизывал твою сперму и целовал себе руки, представляя, что целую тебя. Вот что я делал. Я съедал её. Слизывал, понял?
Он стоял перед Дюком жестокий, прямой.
- Ну и как тебе это, - он усмехнулся,- как насчет дружбы? Нормально? Я тебе нужен такой?
- Ты. Ты, блядь... лучше не говори ничего.
- Вот видишь.
Дюк притих, ощущая, как мерзнет между курткой и джинсами голая поясница. Голова стала ватной, с трудом пропуская в сознание хозяина.
- Ты натурал,- сказал Лап,- им и останешься. Жалеть меня я тебе не советую. Я хочу, чтобы меня любили, так, как мне важно и хочется. Не так уж много. Ты - не можешь, а мне оторваться от этого надо. Я справлюсь,за тобой мне таскаться бессмысленно. Мне нужна только дистанция. Потерпим до мая, а потом я уеду к родителям.Давно бы уехал... а теперь уже нечего.
- Как... уедешь?
Все чернело стремительно - снег приобрел белизну в наступающей ночи, вышки-деревья исчезли, вороны заснули, а насмешливый Лап перестал быть опасным. Дюк сказал:
- У меня есть желание. Право имею.
Нужно сделать, как прежде, как он раньше не понял. Дёрнуть его на себя, дать под дых, завалить и о землю побить. Вытряхнуть к черту всю дурь, накатившую вдруг на единственного... Блядь, на единственного в жизни вообще человека...
- Раз это все из-за ебли, насколько я понял... то ты отсоси мне,- жестко сказал Дюк, - как мечтаешь. По-вашему, по-голубому. Ты ведь умеешь уже? По-любому ведь будешь кому-то сосать. Под кем-то лежать. Почему бы?
Дюк мог поклясться, что слышал придавленный смех, но товарищ ответил из темноты совершенно серьезно:
- Ты уверен?
-Уверен. А вдруг ты мне врёшь. Вот и проверим.
- Что, прямо здесь?
- У меня,- сказал Дюк,- пошли, я замерз.
Жизнь проста, знал он. Посмотрим, насколько.
***
Он шел по хрустящей от мелких ледышек дорожке, чутко прислушиваясь к шагам позади. Лап сзади,наверное, по-прежнему съежившись, руки в карманах - странно, раньше он никогда не сутулился. Хотелось встать вкопанно - так, чтобы он налетел. Потрясти, чтобы он, наконец, очнулся.
Дюк слушал хруст льдинок и думал: зря я, наверное. Выбить немного из логики, большего он не хотел.... что Лап сочинит теперь. Ладно, будем беседовать дома. За чаем.
Он привычно свернул налево, к себе. Тишина отрезвила - хруст ледышек исчез. Лап добрался уже до подъезда и тянулся ключом к домофону.
- Стой!- заорал Дюк, и рванулся к нему,- Лапыч, стой... Подожди! Да я ж пошутил же, ну Лапыч! Я пошутил!
Тяжелая дверь с мягким чавканьем хлопнула перед носом.