Маша вошла в мексиканские прерии просто, как будто вернулась домой. Она без труда опознала присутствующих, разобралась в диспозиции - слабую и косноязычную мать аккуратно и вежливо двинула в сторону. О деде заботилась, но ненавязчиво - тот не терпел разговоров о высоком давлении и о болячках, а вот программы о спорте любил. И еще военные старые фильмы.
Поболтать за просмотром такого кино - это ведь тоже забота, а плата за это огромный кредит под названием "доверие".
Сам Мексиканец молился на молодую жену. Маша служила отныне и телом, и духом - всем тем, чем он был жидковат. Будучи несколько старше, Маша знала откуда-то, чего она хочет. Наверное, ей не нужен был сильный, а вот просто такой - Мексиканец, которого можно затискать, как бедного котика, ощущая в себе материнство при этом. Маша имела и другую причину: с рождения имела она пиетет к талантливым в чем-нибудь людям; быстро поняв её слабость, супруг не лажал. Он часто играл ей, рассказывал музыкальные байки, поражая знакомствами с сильными в мире искусства, отчего молодая супруга приходила в восторг и волнение. Она представляла огромные белые, с люстрами, залы мировых филармоний, и гениального мужа на сцене. Ну и себя в самом первом ряду, бок о бок с Галиной Вишневской, как минимум.
В общем, Маша была из надежной еврейской семьи, воспитанной в точно такой же, как у Мекса, манере, с той только разницей, что родители Маши были людьми состоятельными и не интересовались искусством.
На Мекса они посмотрели с большим подозрением. Деньги, как говорится, должны быть к деньгам. Но потом успокоились - Мексиканец был очень приличной знакомой фамилии, вероятно талантливый, очень воспитанный. Всё это, вместе с жилплощадью, засчитали ему в капитал.
Родители-Фишманы устроили детям солидную свадьбу, уведомив молодоженов, что жить они будут у мужа, чьи возможности вполне позволяли.
Никто и не возражал.
То есть теперь Мексиканец сделался человеком семейным. Об этом ему сообщали едва ли не каждое утро, целуя то в лобик, то в плечико. Ему приносили свежесваренный кофе в постель, готовили ужин, хвалили, зачарованно слушали все, что бы он не сыграл. Мексиканец оттаивал: после бабушки все ожило, в дом вернулось тепло, откатилась тоска, поедавшая тело и мысли. Конечно, он очень любил свою Машу, но гораздо сильнее он был ей признателен - просто за то, что была. Что согрела.
На свадьбу ни Лап, ни тем более Дюк не пришли. Да он и не ждал, если честно, и даже побаивался - вдруг начнут целоваться при всех, что он скажет приличной родне?
Но, столкнувшись на улице с Лапом, он не смог удержаться:
- Как у Егора дела? Как его зрение?
- Он поправится,- сказал ему Лап, - поздравляю с женитьбой.
Он был немного взъерошенный ветром, в распахнутом полупальто, откровенно ухоженный и неуловимо нездешний. Как-то особенно, что ли, шмотки на нём - вроде бы обыкновенные шмотки. Смотрел прямо и немного насмешливо, будто имел там чего-то в виду.
Мекс зачем-то смутился и покраснел.
- Нет у меня проблем,- выпалил он. Помолчал и продолжил:
- Между прочим, у меня есть отличная книга. Жена разбирала стеллаж и нашла. Тургенев, прижизненное издание. Представляешь?
Лапа словно переключили. Вид его из равнодушного стал чуть маньячным - глаза заблестели, и он облизнулся.
- Покажи,- сказал он, - хочу посмотреть. Года какого, издатель?
- Я не помню сейчас, если хочешь, зайди посмотри.
Тот долго не размышлял, на следующий день позвонил, а в субботу пришел к Мексиканцу.
Маша открыла ему, принаряженная в новый голубенький фартук с огромными вишнями на животе. Она жарила гренки на растительном масле, и была раскрасневшаяся, как всегда у плиты.
- Боренька, это к тебе! Твой товарищ! - прощебетала она, и быстро исчезла, сдирая резинку с пропахших волос и меча в угол фартук. Такой молодой человек посетил, а она в беспорядке! Ну Борька, ну хоть бы предупредил, негодовала она.
Быстро соображала - ведь надо же чая. Или все-таки кофе? Такой утонченный парнишка, ухоженный, наверняка растворимый не пьёт.
Дотянулась до круглой жестянки, встряхнула - так ведь нет его, кофе.
- Есть чай с мятой,- сказала она, войдя в комнату, - будете... э-э?
- Марк,- ответил ей Лап.- Я ничего не хочу, и я ненадолго. Мексиканец, мне можно чуть-чуть полистать? Минут десять, не больше.
- Мексиканец?- переспросила Борю жена,- это что, твоя школьная кличка?
- Давай-ка на кухню,- сказал тот, - да, кличка школьная. А чаю бы я выпил.
Лап любовно листал раритет. Страницы желтели изысканно временем, кое-где наблюдались потеки. Хрупкие нити крошились - снести бы её к реставраторам. Шрифт завораживал, из книги ласкался девятнадцатый век золотой, ощутимо дышал на ладонях, проникая до самого дна , прямо в коллекционерскую лапову душу.
"Интересно, за сколько продаст,- подумал он и прислушался,- не просто ведь так он похвастался. Самому-то ему она не нужна, это точно"
А из кухни до уха долетал разговор. Ясно услышалось:
- Твой друг просто куколка,- Маша мелко хихикнула,- ты мне никогда не рассказывал. На голубого похож.
- Тихо ты,- раздраженно сказал Мексиканец,- слышно же всё. Ничего не похож.
Жена Мекса в ответ прошипела - невнятное что-то, на издевательском выдохе.
Лап поднялся.
- Мексиканец,- крикнул он в сторону кухни, - за сколько книгу продашь?
Тот появился, смущенный и с виноватым лицом. Следом возникла супруга. Лицо у неё было крайне заинтересованное.
Плохая идея, ощущал Мексиканец. Не надо было его приглашать. Хотел похвалиться налаженным бытом, солидным, что называется, обликом. А вышло опять, как всегда, по- мексикански и глупо.
- Да ни за сколько,- сказал он решительно. - Так забирай. Подарок.
Лап удивился, но сказать ничего не успел.
- Да ты что,- возмущенно воскликнула Маша,- эта книга у букинистов ты знаешь, почем? Это же раритет! И вообще это дедушкина библиотека, ты у него должен спросить.
Мексиканец беспомощно посмотрел на жену.
Лап внимательно наблюдал за обоими. Поставил Тургенева бережно, чуть огладил по переплёту.
- Спасибо, что дал посмотреть. Книга действительно редкая. Подумай о деньгах,- последнюю фразу сказал, обращаясь не к Мексу - к Маше.
Откланялся вежливо и ушел.
- Ты,- Мекс растерянно посмотрел на жену, - ты зачем это сделала?
- Я? Ты хочешь, чтобы я поддержала, когда ты разбазариваешь неизвестно кому?
- Ты бываешь удивительно... глупой,- вдруг сказал Мексиканец.
Это была их первая ссора.
***
Окна были немытыми, и это немного нервировало. Светлана Сергеевна сидела внизу,на лавочке у подъезда, а Лап, свесив ногу за борт, оттирал непрозрачные стёкла. Мать под присмотром, дело нашлось - все лучше, чем пикироваться в отсутствие Дюка.
Он тер и прислушивался к глупому разговору двух тёток - к Светлане подсела соседка.
"Из тех, что не пьёт, вроде бы" - настороженно рассмотрел её Лап.
Дамы болтали, а он размышлял о своём - интересно, как можно уговорить Мексиканца на книгу. Жена у него презабавная, но она тут большая помеха. Наверное всё-таки лучше разговаривать с ней. Он вытер стекло и посмотрел вниз: там было без изменений. Прислушался. Дама, подсевшая к Светлане Сергеевне, сочувственно говорила:
- Спасать Вам Егорушку надо! Он ведь такой паренек, работящий. А дети какие бы были! У нас вон мужик какой пошел выморочный, бледный да алкоголик, а у вас вон красавец! Моя вон Наташка... от своего нездорового. Так мы все мучаемся с младшеньким, а всё он виноват, все наследственность.
Светлана Сергеевна уныло кивала, понимая, что Лап нависает над ней на втором этаже.
- Вот эти гомосексуалисты,- продолжала соседка,- это же грех. Это как секта. Надо вам, Светлана Сергеевна, сыночка спасать. Как тут не запьешь, раз такое,- сокрушалась соседка, - весь дом говорит про Егора вашего.
Лап вытер насухо подоконник и набрал номер.
- Ты когда будешь,- спросил он у Дюка,- я отъехать хочу ненадолго.
- Я занят,- сказал ему Дюк,- перезвоню.
Вернулся он далеко за полночь, свалился в постель, пробурчав что-то вроде "грёбаные они пидарасы". Уснул, не сходив даже в душ, а с утра, проглотив бутерброд, убежал, чмокнув Лапа и мать - одинаково. Распорядился:
- Не ругаться и не скучать.
Супермаркеты были единственным местом, где Светлана Сергеевна казалась спокойной. Наверное, работали яйца памяти,те,что хранятся в картонных лотках измусоленной жизни. В них еще бултыхались желтки позитива от совместных блинов и пельменей, смешных посиделках на кухне, оставшихся в прошлом. Россыпь еды успокаивала Светлану Сергеевну, в продуктах и Лап разбирался. Возникало некое подобие союза и даже почти единения.
- Транжирить не надо,- говорила она, и Лап соглашался.
Ходили - один выбирал, вторая считала. Они походили на дружных мамашу и сына, катая тележку с продуктами. Позже сгружали добычу в сияющий "гольф", всё же купленный Лапу для перемещений.
Так было и сегодня, только вот Светлана Сергеевна внезапно исчезла. Навязчивым чувством тревоги накрылся покой - Лап занервничал.
Кто, блядь, строит все эти ангары стокилометровой длины, злился он. И зачем миллион закутков, из-за которых не видно?
Он прошелся вдоль прежних рядов - вдруг вернулась за чем-нибудь? Пометался у касс, проехался по бакалее.
Светлана Сергеевна исчезла бесследно, и Лап испугался.
Внезапно над ухом бухнул динамик:
- Водитель Фольксвагена - Гольф с номером сто тринадцать! Подойдите к стойке администрации! Срочно!
Лап оставил тележку с продуктами и рванулся туда.
-Я водитель Фольксвагена,- сказал он сильно накрашенной девушке,- мать потерял. Нашлась?
Девушка молча кивнула на комнату для задержаний.
Там, на расползшемся пластмассовом стуле, висела Светлана Сергеевна. Мерзко, бессмысленно пьяная, она издевательски улыбалась.
- Что, не уберег ты меня, дружочек? Вот теперь тебя Егорка мой... он тебя в-ы-ыгонит!
И она захихикала, мелко и гадко.
Сзади надвинулся серый, мышиный охранник. В руках он держал белый лист.
- Акт,- сказал ему парень. - Выпила прямо в отделе бутылку виски. Стоимостью две тысячи восемьсот рублей. Оплатите или оформлять будем?
- Оплачу,- сказал Лап, - присмотрите, чтобы она никуда не ушла. Это очень важно. А как вы меня отыскали?
- У неё ключи от машины были,- сказал охранник,- по ней и нашли. Пьяная, прав не было, мы и подумали, что она не одна. По сигналке нашли.
- Спасибо, что задержали, даже не знаю, как благодарить-то вас...
Светлана Сергеевна громко икнула и сообщила:
- А он голубой! - и показала на Лапа.- Он только прикидывается нормальным! А так он гомосексуалист! Ты, сынок, от него отойди, а то он тебя попортит.
Мадам веселилась вовсю; развалясь на неустойчивом стуле, она сильно раздвинула ноги. Глаз от Лапа не отрывала, искала реакции и желала скандала.
- Подождите,- сказал охраннику Лап,- я по-быстрому оплачу. Не пускайте её никуда. Или вот... просто деньги возьмите.
- Не положено, надо в кассу,- ответил мышиный охранник, - да не парься ты. Я прослежу.
***
Дотащили её сообща: Светлана Сергеевна без конца упиралась, требуя почестей и душевного к себе отношения. Гармонично сливаясь с Фольксвагеном, мышиный охранник сказал:
- Видел пьяных. Но женщины, это такое... Справишься?
- Сколько она успела выпить,- спросил Лап,- бутылка, я так понимаю, литровая.
- Семьсот пятьдесят, - усмехнулся охранник,- все выпила. Как только влезло. Я вот люблю вискарь, но и то не способен.
Светлану Сергеевну укрепили ремнями, отбиваясь от беспорядочно машущих рук. Глаза её остекленели, пряди прилипли к вспотевшим щекам, рот вис в безобразном безволии.
Лап смотрел на неё и его вдруг ударило : мать показалась ему утонувшей в огромном флаконе, живой и еще шевелящейся. Словно плавала в мутном рассоле, отбиваясь руками от стенок огромной посуды, которую позже поставят в Кунсткамеру на самое видное место. А рядом пришпилят табличку, на которой напишут...
Надпись не стала являться, вместо этого страшно и ярко побежало кино: глаза у Светланы Сергеевны вылезут из орбит и побелеют от едкого, как у рыбы вареной. Она будет глотать свой рассол, стараясь добраться до воздуха, тонкой пленкой живущего прямо под крышкой. Будет давиться, широко разевая бесформенный рот, но ничто не поможет.
Волосёнки восстанут страшными водорослями, розовый джемпер поблекнет, его нити быстро разъест кислота. Розовое растает, и вылезут отвислые груди в синеватых сосудах, со втянутым левым соском грязно-бурого цвета.
Юбку Светланы Сергеевны тоже разъест, она окажется полностью голой в огромной стеклянной пробирке. Мать удивится своей наготе, медленно чавкнет правым замаринованным веком, подмигивая, и свернется в гигантский клубок, выдавив жир с живота на бока. Сольется опять в эмбрион, и, случайно заметив застывшего Лапа, с трудом развернется спиной, на которой, как большая маслина, задрожит, напитавшись каким-то дерьмом, жирная бородавка.
Он затряс головой, отгоняя видение. Мышиный охранник махнул на прощание белым помятым листком.
По дороге мать Дюка вела диалог с кем-то, кто слушал внимательно.
- Они думают, я больная какая-то. Пьющая да, это стыдно, только пьющие под забором. А у меня сын!
Она сильно ударила в спинку водительского сиденья. Лапа качнуло, он едва не затормозил.
- У меня сын, и машина хорошая. Могу позволить порадоваться себе! Ты понял меня или нет? Ты чего там молчишь, извращенец? Думаешь, Егорка меня на твою жопу променяет? Королеву давай... кха... домой! Будем с сыном коньяк на кухне пить... с лимоном.
На время она замолчала. Лап открыл передние окна - в машине воняло спиртным и женским прокисшим потом.
Утопил кнопку радио, всё веселее.
- Выключи, - приказала Светлана Сергеевна,- мне говорить неудобно. Что, слушать не хочешь? Я тебе сейчас все скажу. Ты клещ чертовый, лишний, он тебя выгонит. Егор тебя выгонит, дай срок, все сделаю. Бабу найдет, все хорошо будет. Что молчишь? Это раньше я думала, что Егорка у меня никудышный, а он теперь бизнесмен, позорно ему. А ты... ты чертовый клещ. Сидишь за своими книжками, как и сидел!
И она снова ударила ногой по сиденью. Лап не выдержал:
- Колбасы бы хоть взяли.
- Какой... кхэ... колбасы?
- На закуску украли бы,- сказал Лап,- не развезло бы так.
Сзади послышалось горловое хихиканье.
- Ты мне лекции здесь не читай, наслушалась. Научился языком телепать. Егора моего пидарасом сделал. А он нормальный, Егорка-то. Он заради друга что хочешь может, он путает просто. Ему главное, чтобы всем кругом хорошо, о себе не думает. А был бы ты друг... кха-х ...оставил бы в покое. А не-е-ет! Сосёшь, и тебе хорошо. Ты ж никому не нужен, извращенец. Ты и ему не нужен, жалеет он тебя... Об тебя Бог споткнулся, ты и прилепился. А я... я тя отдеру. Отдеру-у-у...
"Права,- усмехнулся про себя Лап. - Сосу и мне хорошо".
Он выехал на Дальневосточный проспект, руки тряслись, он забыл включить поворотник. Девчонка в зеленой "Шкоде" злобно ему посигналила, покрутив у виска. Разошлись борт о борт, очень плотно... бывает.
- Сама дура, - ответил ей Лап. Понял не сразу, отвлекшись на сложный маневр: сзади как будто бесшумно рвануло огнетушитель, и на него вдруг обрушилась жижа.
Рвота, спасая желудок Светланы Сергеевны, хлынула горлом прямо в просвет между креслами, заполняя вонючей субстанцией мелкие кнопки, блестящие тумблеры, щель рукоятки коробки, глубокие узкие пропасти вентиляции. И правую лапову руку, лежащую на передаче.
- Да ёб твою мать! - от неожиданности выкрикнул он, - предупредили бы! Блядь!!!
Было облёвано всё, что вошло в траекторию. В омерзении он хлопнул по обтекающей рвотой кнопке аварийной остановки. Встали прямо посередине проспекта.
- Кха-ха,- сказала Светлана Сергеевна, и снова свалилась в просвет. Теперь её рвало старым - не виски, а почти переваренной пищей. Рвало густо и громко.
Стирать эту склизкую кашу и намертво въевшийся смрад было просто бессмысленно До дома-то было всего ничего, поэтому он бросил Светлане Сергеевне салонную тряпку, кое-как вытер руку... мутило от запаха, мерзости. Он бы вылез сейчас и унёсся вон в те вон кусты, и там уже сам проблевался бы.
Снова всплыло почему-то - дебелое тело в огромной пробирке, и жирная черная бородавка на белой спине.
Он трудом дотащил до квартиры, обмякшую, очень тяжелую в своём нежелании принимать от него хоть какую-то помощь. Смотрел на ступеньки, считал: марш-пролёт, ровно десять ступеней, измазанных коричневой масляной краской по краю. Чей-то резиновый коврик с отпечатком кроссовки. Сигаретный окурок, дожёванный до дешевого фильтра.
Дошли, наконец.
У лица он почувствовал сильный, омерзительный запах - волосы справа засохли.
"Попало", - он сгрузил свою вялую ношу у стены в коридоре. Дошел до воды, врубил кран на полную мощность, и, не дожидаясь тепла, сунул голову под струю. Через мокрое снял с себя свитер.
Светлана Сергеевна зашевелилась, вероятно, ей стало полегче.
- Сейчас мы отмоемся, - сказал примирительно Лап,- желудок, считайте, промыли. Пить, адсорбенты и спать, Светлана Сергеевна.
-Ути-путеньки, в добренького он играет. Ты ж удушить меня хочешь. Мешаю я тебе, ох, мешаю...
- Давайте уже успокоимся, - сказал Лап, ибо песня давила на нервы. - Уйду я, как скажете. Сейчас отмоемся, ляжем. Отдохнёте, и все решим.
- Сейчас уходи,- упрямилась Светлана Сергеевна, - потом Егор не даст. Сейчас собирайся.