Дюка ничто не тревожило. После похорон ему стало спокойно, будто он умер, но мог контролировать все на земле. Ну, не всё, только то, чем владел: родной автосервис, еду в холодильнике, плазму на отремонтированной стене, серебристый "Пежо" ( это пидарская машина, по секрету сказали ему, и он сразу купил), стеллажи, наполняемые им регулярно разнообразными книгами, шмотки, к которым внезапно почувствовал вкус. Стал ходить в рестораны, которые становились приличными и с хорошей обслугой. Не то, чтобы кухня была зашибись, просто стиль кое-где привлекал.
Он обнаружил, что ему двадцать два, он был абсолютно свободен, никому не обязан и ни капли не должен. За все заплатил, чувствовать временно разучился, и, наверное, сделался счастлив.
Быстро выросли из-под асфальта грибы, всё знакомые люди - те, кого знал по нехитрым школярским делам. Они разрослись - кто во что, обзавелись идеалами; плотно закрыли собой институты, кафе, дискотеки, и неожиданно устремились общаться.
Дюк знал всему этому цену, и использовал разнообразие, исходившее от этих людей. Не сближаясь ни с кем, Дюк выдавливал долю веселья из студенческих яростных пьянок, шатаний по городу и тусовкам в кафе. Я молодой, вспомнил он. Просто вспомнил.
Клубное синее пламя захватывало, тащило к раскрашенным лицам, скользким от пота телам, горьковатым губам, женским, мужским, молодым и всегда одинаковым. Тело желало тереться о незнакомую кожу, изголодавшийся зверь пожирал изнутри: хотел плотного мяса, отчаянных выкриков, беспощадных толчков и естественных запахов секса.
Он не отказывал зверю. Внешности свежих партнёров не помнил: если случалось пересечься вторично, узнавал запах. Мальчишку, знал Дюк, можно вспомнить по аромату между лопаток, если поближе, то по вкусу в паху. У девушек проще - флюиды ловились за кромкой волос, у красивого ушка, или же в районе подмышек, там, где майки врезаются в сочную плоть, у плеча. Он ловил своих жертв равнодушно, пропуская прелюдии из болтовни - прикасался как будто нечаянно, проверяя выносливость тела, чуя "да" или "нет". Потом он приманивал, доводил до пещеры, а уж там распинал, изливался в своей резковатой манере, поил жертву чем-нибудь пьяным, давал на такси... ну, иногда продолжал.
На пол однодневки внимания не обращал, он лишь желал, чтобы мясо под ним извивалось и плавилось, терялось в реальности, отдавало энергию, сочилось хоть чем-то - да пусть и слезами. Трудно сказать, что за секс он давал - кому-то и пытка, а кому и единственный стоящий раз за всю жизнь. Сам он об этом не думал: ловил и кормил ненасытного зверя - часто и много. Только боялся, что тот заскребется голодными зубьями, рванёт что-то там изнутри, и оттуда вдруг хлынет.
Ресторанные церемонии расслабляли беседами на отвлеченные темы, а полутёмные бары дарили простое общение - Дюк дурковал, забываясь, заливаясь галлонами пива, стучал по столам, орал "го-о-ол". Всё путём, думал он, всё каким-то путём.
Компания, принявшая его, благоразумно молчала о прошлом, лелея совсем не благие намерения - самбуки и виски хотелось вкушать эстетически много, а Дюк зачастую платил.
Ближе всех оказался случайно попавший в компанию Рэпмен. Он вроде как сдался - его рифмоплётство вдруг сделалось тайной от юной жены. Теперь он бузил на совместных тусовках, стесняясь читать свои вирши при ней.
- Вот будет жена, и поймешь, - отозвался поэт на иронию Дюка,- подумаешь, рэп.
По иронии девки-судьбы, супруга Санька готовилась стать литератором, и опасения Рэпмена имели под собой основания.
- Нда,- говорил ему Дюк,- а в туалет ты тоже тайком от неё ходишь? Мальчики, типа, не пукают? Я бы, наоборот, почитал ей стишата - может, поправила бы чего.
Саня отбрыкивался и не обижался.
С ним просто болталось, иногда ни о чём. При ближайшем контакте Санёк оказался невредным, и сам при деньгах, что уравнивало. Он не стал, как и Дюк, колотиться о высочайшие сферы, а сделался программистом, да и в компьютерах разбирался отлично. Работал Санёк в основном по ночам, и часов до одиннадцати на него можно было рассчитывать в баре, и боулинге, да и везде. Пили ребята немного, темы всегда находились - приятельствовали.
Работа вошла саморезом в готовое к стали умение Дюка - он получал удовольствие. От пыльного утра на улице Салова, от будки охраны на входе с новым шлагбаумом, от мокрого духа сырого асфальта перед зданием сервиса, и от вылизанной чистой конторы.
Ему нравилась ругань с клиентами, переговоры с партнёрами, смешили обычные хитрости слесарей - ему ли не знать. Дело шло хорошо, электорат был прикормлен, цены держались стабильно, налоги и другие поборы тяготили не слишком: любимое дело тащило добычу,а, значит, свободу.
Как-то раз, размышляя, он спросил себя - кто я? Помаялся чуть и решил: все одно работяга. Мысль немного побилась о черепную коробку - а что дальше, хозяин? - и умерла, не взлетев.
Неприятность случилась только с Варварой, но тут он был сам виноват.
После похорон матери он долго не мог войти в русло рабочей реки. Дал слабину, разболтался. Зашел вечерком, перед самым закрытием, уселся на самый прилавок, оценил помещение, будто ни разу не видел.
Варя слушала-слушала, да и пожалела, как водится. А потом отвезла до парадной на раскрашенном байке, ну и поднялась на второй.
То было насилие чистой воды. Варины прелести вызвали полузабытых чертей: армия, дочь генеральская Таня и секс через жалкое сопротивление.
- Представь, что ты парень,- сказал он девчонке, и резко вошел. Она закричала, но ему было именно - по-хуй.
Потом отмывал с потревоженной кожи дивана втертые бурые пятна - размазывал и матерился. А вот что это были за пятна, он даже подумать не смел.
На следующее утро Варюха уволилась - позвонила Ванееву, и Дюк её больше не видел.
Так катились обычные дни, превращаясь в недели и месяцы, тревожили изредка, не доставляя особых хлопот. Сыпались летним горохом до осени, плавно слетали кленовым листом к сыроватой зиме, грязью сливались в весну - так, по кругу, он жил свою жизнь.
Мексиканец возник, как всегда, неожиданно, при забавных весьма обстоятельствах. На работе у Дюка был маленький праздник, и он вызвал такси. Повернули на Славы, у известного всем казино, и водитель просяще взглянул:
- Может, этих возьмём?
На обочине прыгали парни - оба длинные, в кожаных куртках, зябшие на осеннем ветру.
- Скинешь - бери.
В машину ввалились, наполняя салон парфюмерным амбре, табаком, алкоголем, наносило слегка специфическим - шлейфом недавнего секса. В одном из парней Дюк узнал Мексиканца.
Тот его не увидел, и громко спросил:
- Через Володарский поедем?
- Поедем,- ответил усталый водитель. Сегодня определенно везло.
Ехали молча, друг Мекса вылез и Дюк оглянулся:
- У тебя, между прочим, на шее засос.
И хихикнул.
- Где?! - возмущенно прокричал Мексиканец,- Ого! Это ты, что ли?! Ну и шуточки у тебя! Машка убьёт!
- Ну ты красавец,- сказал ему Дюк,- да ты, никак, продолжаешь? Мало я тебя тогда попугал?
Мексиканец, затянутый в угольно-черную кожу, узкий, как лезвие, был агрессивно лохмат, чуточку пьян и заносчив:
- Творческим людям полезно,- он помолчал и добавил: - А я и не прекращал...
А потом они поехали к Дюку, и как-то случилось, что Мекс сварил кофе в его новенькой кофеварке. Потом он нашел в Интернете приятную музыку, под которую хозяина совсем разморило. А потом получилось, что он стал захаживать - рассказывал новости из своего мира, внимательно слушал о разных машинах, хвалился журналами, сплошь на английском - там были его музобзоры. Визиты не доставляли волнений, как любовника Дюк его не принимал отчего-то. Интуитивно он понял - Мекс отдыхает от душного дома, обязанностей и, наверное, притворства. Парень казался домашним лемуром - большеглазый, дрессированный и неконфликтный, заполнявший пустоту разговорами и не мешающий жить.
Он не задавал ненужных вопросов. Только однажды не выдержал, напоровшись в компьютере Дюка на подборку серьезного порно.
- Это кто?! - подскочил он на крутящемся стуле,- это же...
- Билли Брандт,- сказал ему Дюк.- Порноактёр.
Мексиканец разглядывал ролик и успокаивался:
- Билли Брандт это английский фотограф вообще-то. Просто очень похож...
- Псевдоним,- сказал Дюк. - Да, есть немного.
Мексиканец осторожно потрогал языком пересохшие неожиданно губы, и хрипло спросил:
- Ты... ты еще... помнишь его? Вы общаетесь?
Дюк усмехнулся:
- Ну, разумеется, помню. Друг детства. Память еще не отшибло.
- И что,- Мексиканец почуял, что может быть зверски избит. Но Дюк показался спокойным, поэтому он продолжил: - так вы не общаетесь?
- Нет,- сказал Дюк.
- Но следствие установило, что он не виновен?
Дюк подошел и выключил ноутбук.
- При чем тут виновен. Я задал вопрос, он ищет ответ. Когда обнаружит, тогда и решим, кто виновен. Или нет.
Мекс озадаченно покрутил головой:
- Марк всегда знал ответы на всё. Что за вопрос-то? Может, я ...
- Достал ты меня, Мексиканец,- оборвал его Дюк. - Шёл бы ты к своей Маше, или кто она там у тебя.
***
Они не расстанутся, думалось Мексиканцу по дороге домой. Они никогда не расстанутся.
Если они разлюбили, то, значит, её не бывает - любви.
***
Это случилось сразу после Нового года. Еще не осыпались елки, под ногами попадались кружки конфетти, улизнувшие от пылесоса. Эти праздники длятся в России так долго, что считаются отпуском - так и было для Дюка, и для Мексиканца, пришедшего за компанию в "Танкер", известный гей-клуб.
"Танкер" у Дюка был прикормленным местом, для него там всегда находился свободный отсек. Там лили в чистейший стакан неразбавленный виски, и часто имелись знакомцы, которым не требовалось объяснять. В "Танкере" ему отдыхалось спокойно, заведение блюло репутацию - спокойный, душевный круизинг за стеной дискотеки, и конечно же, сауна, как без неё.
- Пару лет уже как,- он делился с новичком Мексиканцем,- уютное место. Располагайся. Если стесняешься, можно вон в то полотенце.
Сам он сидел безо всякой одежды на расстеленном мягком халате, поигрывал телом. Все тряпки на территории "Танкера" штука неправильная, считал он. Прилипчивых пацанов не любил, выбирал, что покрепче, с хорошими мышцами и не жеманных. Простых.
Мекс хлебал вкусное пиво и скоро расслабился - в полуоткрытую дверь виднелись снующие в сауну и обратно ребята, и он понемногу приглядывался.
Кабинетец настраивал,определённо: тепло-кремовый, с бликом на стенах. Мебель спокойная, на вид не дешевая, сообщала интимность бархатной шкуркой. В неё не провалишься, чувствовал Мекс, это тебе не для праздных валяний. Для битвы нужна именно эта поверхность - гладкая, но в которую можно вцепиться.
Зеркало располагалось под идеальным углом, а на ореховом столике Мекс не увидел ни намёка на круги и царапины. Полигон, в общем,знатный, а в остальное добавьте фантазии.
- Вот чего ты женился, не понимаю,- разглагольствовал Дюк, вытянув ноги на теплом диване,- чего тебе там прибыло? Денег?
Мекс дергал плечами в недоумении от себя самого, но возражал:
- Жена это пропуск в приличное место. Так сказать, гетеросексуальный тыл. По крайней мере, я пару лет совершенно был в этом уверен.
- Всё это понятно. А потом? Когда разуверился? Так и будешь таскать свою задницу?
- Вдруг надоест,- заржал Мекс,- нет, брак хорошее дело. Только с еврейской женой выдаёшь серьёзную долговую расписку. Вот это меня убивает.
- Ну так это нормально,- сказал ему Дюк,- все мамопапы такого хотят. Дети заложники их гадских амбиций. Не знал, что ли?
- Да знал,- Мексиканец хлебнул еще пива,- это ладно. Но когда они смотрят большими глазами, как ты ешь, как ты ссышь и куда повернулся - это, поверь, напрягает.
- Ты ж вроде еврейский пацан,- Дюк рассмеялся,- у вас же это нормально. Вы же плотными семьями и живёте, друг у друга под шапками. Ругаетесь, маетесь - но остаётесь и держитесь. И, если честно,- он поучительно поднял указательный палец,- мне это нравится, смысл есть какой-то. Передумаю быть голубым - женюсь на еврейке. Будет меня охранять!
И он опять рассмеялся.
Мекс смотрел на него, мешаясь в своих впечатлениях - тоски, восхищения, жалости, зависти и хрен его знает чего. Дюк был свободный, никем не давимый, прекрасный и одинокий. Он мог трахнуть любого, любую, да хоть бы публично, и мало кто смог бы отказать. У него было всё, что хотел бы иметь человек в свои двадцать четыре: свобода и деньги, здоровье и силы, работа. А ещё этот цельный, но странно беззлобный цинизм - непробиваемый, как живот сумоиста. Ты вроде бы целишь туда головой, кулаками, он сотрясается, ты тихо ликуешь - а, вот она, брешь! Но это обман, и ты безнадежно проигрываешь: колыхнувшись поверхностным слоем, живот обретает обычный объём. В итоге и ты не ушибся, и дюков цинизм не пробит.
Дюк отсмеялся и прямо спросил:
- Кого хочешь,- он погладил себя,- кого тебе нужно? А, ты у нас пасс. Как ты знаешь, я друзей не...
- Кого посоветуешь, никак не могу присмотреться. Ты же знаешь, у меня это редко случается. Кого- нибудь аккуратного мне... Сосать у случайных не очень люблю...
- Любители, елки, - сказал ему Дюк.
Мекс хотел бы продолжить совсем о другом, он ведь за этим пришел, но смолчал. Но все-таки дал увести себя и не пожалел: получилось, как надо, с неброским, внимательным, кажется, Сашей. Тот не лез с поцелуями, был не слишком большой, аккуратный, любил отсосать. Выдал почти по-семейному порцию мягкой вначале и по нарастающей крепкой программы, точно попав на те кнопки, что жили внутри,и куда так хотелось иногда надавить...
Мексиканец любил: не работая, довериться и разомлеть, раскрыться и ни о чём не заботиться. Партнёр, если опытный, сделает так, чтобы его мексиканское тело расслабилось, не мешаясь с семейными думами и ревнивой женой. Только тело, а так он нормальный, не думайте.
Был он ленивым в постели, наш Мекс.
Через сорок минут он уже отрывал себе ломтик сушеной оленины к пиву, Дюк все так же лежал на диване, пуская дымок в потолок.
Он чему-то смеялся, где-то там, про себя. На бицепсе Мексиканец увидел совсем свежую, красную нитку царапины.Значит,тоже успел.
"Что это он курит сегодня,- осенило вдруг,- о, черт. Ну я и дурак". Время расслабленно капало, унося допустимые паузы в вечную прорву упущенных мигов, и Мексиканец наконец-то сказал:
- На панихиду-то полетишь? Я думаю, что это важно.
Тот повернулся к нему удивлённо:
- Какую еще панихиду?
- Ты не знаешь?
Не может быть так, чтобы Дюк не знал. Этого просто не может быть.
- О чем,- пребывая в своём, без сомнения, очень приятном, Дюк не хотел никаких панихид. Никаких дискомфортных известий.
- Самолёт в Индонезии,- сказал Мексикнец,- самолёт не нашли до сих пор.
Тот подпрыгнул на мягком диване и неестественно расхохотался:
- А какого мне хрена за дело,- он смеялся до слёз, сотрясаясь почти что в рыданиях.- Что за лирика... ха-ха... ты на всех панихидах планеты рыдаешь? Какое мне может быть дело до чуваков в Индонезии? Они по миру пачками падают. Ну, охуеть,- и он сбросил окурок с дивана.
- Вот тебя на ерунду растащило,- он погремел пачкой Кента, - прямо на лоскутки. Сегодня они, завтра я. Или ты. Смерть без паники тётка.
- Там был Марк,- глухо сказал Мексиканец. - Они летели в составе миссии от университета, сопровождали неизлечимых детей. Он давно там работает... работал. А сейчас панихида, на месте аварии. Это на Сулавеси, лететь долго. Самолёт не нашли, и поэтому...
- Какой еще Марк, - перебил его Дюк,- Лапин, что ли?
Мексиканец потрясённо посмотрел на него.
- Лапин. Какой же ещё?
Ни мышцей не дрогнув, Дюк плавно улегся на уютный диван. Затих.
Мекс осторожно сказал:
- Я полечу двадцать первого января. Если хочешь, то можно вдвоём...
- Дата смерти дедушки Ленина. Вы, евреи, такая ироничная нация.
Помолчали.
-Ты, блядь, умеешь весь кайф обломать,- садясь, сказал Дюк.- Никуда я с тобой не поеду. Лететь далеко, опять же. Опасно. Ну его на.
- Он же был твоим другом,- пролепетал Мексиканец.- Как-то странно. Не пора ли забыть вообще все. Я почему-то подумал, что тебе будет важно...
- Лети, Мексиканец,- сказал ему Дюк,- передай там привет духу Лапина. Скажи, что я занят и боюсь самолётов. Все полёты для душечки Лапина наше семейство исполнило. Так что!
Он картинно взмахнул рукой и взялся за телефон.
- Ты иди, я трахаться буду. Вот сейчас позвоню.
- Ты урод,- проговорил Мексиканец. - Он же твой лучший друг был. Он же любил тебя. Так, как никто никого... Никогда.
Дюк рассмеялся. Он так свободно и открыто смеялся сегодня, так заразительно, что Мекс против воли и сам улыбнулся. Несмотря на момент.
- Ла-а-апин,- сказал ласково Дюк,- он был не друг. Он был мой лучший и первый любовник. Таких больше не делают. Он был...- Дюк чуть помялся, словно подыскивая эпитет,- он был от Господа Бога Пидор. С большой, охуенно огромной буквы.
.
Мекс слушал, забыв закрыть рот. Так всё просто, оказывается, и всё так цинично. Без глупых обид и камней, что лежат у задетых за мясо в загашнике. Для того, чтобы вынуть потом и ударить того, кто обидел. Без загнанных вглубь сожалений, тоски и печали.
Надо просто пройтись по душе, провести там инвентаризацию, обесценить наивные воспоминания, чуть-чуть посмеяться над своими обидами, и всё - ты здоров...
- С охуенно большой буквы Пэ,- сказал Дюк.- Это кстати, была самая первая буква, которую я изучил. Он читал мне про Питера Пэна. Мне было семь, ему шесть.
- И после этого,- вопрос прозвучал невпопад, но Мексу хотелось узнать,- он что, не заслуживает панихиды?
- Он безбожник. Какая ему панихида?- Дюк затянулся.- Вот если бы у меня был его труп, то я отвез бы его в Карелию и положил бы на плот. Зажег бы и пустил по Вуоксе.
Вот это бы была панихида. А сейчас,- он посмотрел на мобильник, поморщился, - сейчас то же самое. Он сгорел и уплыл по воде. Он даже сдохнуть сумел, как планировал. Так чего мне там делать, на этих заразных и тухлых кусочках земли, именуемых, блядь, Индонезией?
Он лежал в остановившемся сигаретном дыму, чуть размытый в своих очертаниях, погрузившись в какие-то мысли, известные ему одному. Мне не постичь, думал Мекс, хоть я и чувствую эту железную логику. Я чувствую всю эту правду. Но я никогда не смогу ей последовать, потому что я не...