Страдая от новости, пыхтел от волнения - по красного цвета футболке пошли мокрые точки. Из горловины топорщилась шерсть, лишний раз утепляя Ванеева - зачем, непонятно. Живот распирал сине-белую надпись с воззванием "Пить и курить", и тяжело шевелился при каждом движении. Штаны на Ванееве имелись широкие, на ногах сандалеты.
"Похищенный дачник",- подумалось Дюку. Но жалеть его не было времени.
- Но почему?! - снова спросил компаньон.- Чего тебе здесь не хватает? Тут же роща зелёная, пик продаж! Виноградник! Дно золотое!
- Планы,- пояснил Дюк.- Тебе незачем волноваться, я уже нашел покупателя. Но первый, конечно, ты.
Ванеев прихлопнул колени:
- Не потяну. Нет, я бы выкупил. Но сейчас не ко времени. Ты знаешь, сколько я в девяностые с ним нахлебался - во. Ты меня идеально устраиваешь. Ты ж мне как манна небесная. У тебя же талант...
- Ну, извини.Парень, который хочет купить, отлично в этом разбирается. Но контролировать надо сначала, сам понимаешь. Гарантий дать не могу, как сработаетесь. Я бы на твоём месте выкупил долю,тут налажено всё. Это ты развалился.
- Я? - возмутился Ванеев,- я в порядке! Поправился чуть.
- Работать начнёшь, похудеешь,- сказал ему Дюк.- На размышления где-то неделя.
- Это судьба,- поник тот,- видно, действительно, надо. Выкуплю я у тебя.
Дорого просишь, кстати. Сам-то за бесценок купил.
Ванеев откинулся резко назад, хитровато прищурившись.
Торг, значит, торг. Но времени нет.
- Если не выкупишь,- сказал Дюк,- или не дашь продать, взорву нахуй. Всё спалю.
Компаньон заморгал, в разинутом рту засияла коронка.
- Взорву, и никто не докажет. Страховку захаваем, мне-то как раз. Я тут тебе наработал за тысячу менеджеров... дорого ему, блин. Нормальные деньги, сейчас так и стоит.
Ванеев сидел, обтекая со лба на живот липким потом, и сильно пониже.
- Вот ты какой,- выдавил он из себя,- не ожидал я...
- Ну и,- Дюк раздражался, - что скажешь? Уезжаю, деньги срочно нужны.
Помолчали. Минут через десять Ванеев сказал:
- Есть только наличка и в баксах.
- Пойдёт,- согласился Дюк.
***
Ночью снова приснилось.
Первым появился тот серый, в страшном своём капюшоне. Он вприпрыжку, и по какой-то косой, одному ему ведомой линии, двигался к Дюку. То подскакивал близко, то отбегал, словно дразнил.
"Что ему нужно,- настороженно думалось,- куда-то зовёт? Издевается?"
Серый подпрыгивал и хлопал обрубками. Видя, что Дюк размышляет, покрутил у виска, остановился и показал себе за спину.
Там был силуэт - в белой куртке, с засунутыми в карманы руками. Не узнать невозможно.
Дюк присмотрелся.
Силуэт наклонил голову влево и взялся за ухо.
Надо просто подумать, понял Дюк. Надо подумать, как Лап.
Серый запрыгал, как будто под ним был батут. На минуту мелькнуло лицо, и оно не было, кажется, жутким.
"Это не Смерть,у той только маска. Кто тогда? Что он хочет сказать?"
***
Сергеева была преогромной. Такой здоровенной, что Дюк, не скрывая своего удивления, свистнул:
- Ну ты даешь! Ты же замуж вроде не вышла?
Большая Сергеева, казалось, с трудом помещалась в комнате при турагентстве. Носила себя осторожно. Дюк не ездил за границу давно, уже скоро полгода, поэтому был потрясён сергеевским изменившимся видом.
- Хам, моралист, - надулась Сергеева. - Чтобы ребенка иметь, мужик теперь не нужен.
- Как это так,- возмутился Дюк,- сперматозоиды научились выращивать синтетические? Фигасе, задвинули нашего брата.
- Ну, я неправильно выразилась. Замужем вовсе не обязательно быть. Я это имела в виду.
- Знакомо,- сказал примирительно Дюк,- ну ты извини. Я просто не ожидал, вот и вырвалось.
- Да ладно,- беззлобно махнула Сергеева,- на самом-то деле я уже нагулялась. А ребенка и правда хочу. Правда-правда. Врач выскребать отсоветовал, да и мать поддержала. Ты зачем прибежал-то? На север тебя, как обычно? Есть Норвегия, на фиорды. Ты, я помню, хотел, как раз есть.
- На юг,- Дюк рассматривал карту,- а вот скажи мне, Алёна... Есть какая-нибудь такая страна, где можно остаться по-быстрому и надолго? Ну, не несчастная Африка, а что-нибудь более цивильное? Хочу на время уехать куда-нибудь. Года на два, пошарахаться.
Сергеева посмотрела внимательно и очень по-бабьи обхватила живот. Рассмеялась легко, словно в школе, от легкой и доброй подначки.
- Ты будешь в истерике,- сказала она, улыбаясь,- ах, что я тебе говорю... ты будешь совершенно доволен. Страна есть, и никаких проблем с видом на жительство. Еще - там тепло. Там тебе очень понравится.
- Посылай, - сказал Дюк. - Посылай.
***
Выспаться в этом прожаренном городе трудно, но это и к лучшему, думал Дюк.
Маленький номер отеля стремительно нагревался - с половины девятого из окон давило жарой. Свежесть спускалась в ночи, да и то ненадолго, раскалённые стены с трудом отдавали тепло. Когда становилось прохладно, он натягивал простыню, и засыпал, наконец. До первых лучей вездесущего солнца, пока на мощеную улицу не выползал этот хмырь, рано, чуть ли не в семь. Хмырь ставил под окнами грузовичок и орал в мегафон: дыни!!! Арбузы!!!
Дюк просыпался, материл мегафон и хмыря, а заодно и отель - кондиционер не работал.
В ресторан он спускался так рано, что там никого еще не было - европейцы и прочая иностранная публика отдыхала от ночных приключений. Лишь пара немецких старушек куриными цапками мазала мягкое масло на тостеры, за своим столиком, у развесистого цветка.
Есть не хотелось, но он набирал себе все же: сыра, зеленых оливок, помидоров и сладкого перца, лил масло и уксус. Кофе и тосты, а еще эта сладость, бугатца. Дюк называл про себя - бугага.
Кредитки, часы и видеокамеру сдавал на хранение в сейф - красоты снимать надоело, покупок ему не хотелось, да и публика в городе была вороватая.
Он шел в Ано Поли, старинное место, которое врать не умело - от старости, что скорее всего. Тротуар туда вёл неширокий и пыльный, идти неудобно - казалось, бесчисленные мотоциклисты сорвут с тебя что-нибудь, и ты не догонишь. А они помахают оторванной майкой и крикнут по-гречески - хей, малакас!**
По пути всё менялось, наступала прохлада от спокойных старинных камней, уложенных в крепкие стены. Древние улочки уютно вились, нависая цветными домами с балконами, глуша редкие вопли туристов; между камнями стертым узором кудрявился мох, по бокам созревал виноград - Дюк щипал его по пути, освежался. Он знал,что, если долго идти, можно добраться до Сикьес, долины инжира. Но сворачивал, поплескавшись в ближайшем фонтанчике, шел через город, к Собору Святого Георгия.
Там было место надежды, которая таяла с каждой минутой, но как-то жила.
- Это рядом,- сказал ему Рэпмен. - Мы были там с женой после свадьбы. Я особо в сеть не ходил, медовый месяц, все дела. Там вроде кафе какое-то было, с инетом, или просто вай-фай. Человек забежал с ноутбуком, пообщался, с кем надо и дальше пошёл. Но расположено там.
Мексиканца Дюк тоже напряг:
- Сиди и отслеживай, тупо,- сказал он ему,- когда он заходит. Как только включается - сигнализируй. Сам ничего не пиши, вдруг спугнёшь.
Мекс обрадованно кивнул, и сидел, как военный радист, у компьютера всеми ночами. И дождался - ромашка снова зажглась развесёлым зелёным огнём.
Рэпмен довольно кивнул:
- Адрес прежний. Будете брать супостата?
- Я тоже поеду,- сказал Мексиканец.
- Мне не нужны добровольцы,- оборвал его Дюк.
Место он отыскал быстро - в небольшом помещении , длинном и узком, было темно и прохладно. В первом зале подавали кальян, много сортов исключительно вкусного кофе, местные сладости. Во втором находились компьютеры - низкие бортики перегородок росли, как заборчик в саду. Между ними торчали арбузы в наушниках: кто-то изгнанный из дому геймер, кто-то так - побродить, переписка, да мало ли. Дюк тихонько прошел по рядам: какие-то левые спины, балахончик монаха да спортивные майки.
Привычно уселся на низкий диван и заказал себе кофе, кальян. Вторая неделя.
Тот мужик в капюшоне из сна... он не Смерть, это точно. Кто их носит, такие одежды?
Инквизиторы, или священники... нет, не они. Да кто, черт их носит-то?
Телефон запищал смс-кой: "в сети", писал Мекс.
По лицу пробежал холодок, и слегка затрясло. Этот, серый... он ведь всё рассказал ему, и показал. Даже карта, которую дали в отеле, замялась на сгибе огромными буквами. Старый Афон, монастырь.
Кальян опрокинулся, звонко ударив начищенным боком о мраморный пол. Потревоженный официант заулыбался от стойки. Дюк трясущимися руками достал телефон, и в четыре прыжка оказался у крайней перегородки.
Прицелился маленькой камерой и хрипло сказал:
- Можешь гасить Интернет, малакас.
***
Усталость забавная штука. Случается, ноги гудят - тянет где-нибудь в икрах, до судорог. А бывает, наскачешься в зале с мешком, отобьешь себе пальцы. Ну и руки гудят, тоже усталость. Или, к примеру, лезешь в безвестную высь, безо всякого адреса, просто затем, что - так надо, крепишь крюк к замысловатой скале, через обувь цепляясь ступнёй к равнодушному камню. Тут не ноги болят, а терпение. Здесь главное - тщательно закрепиться, не до вспышек геройских рывков. Ровнее дышите, сапёр-альпинист, аккуратней. Нет в мире, конечно, профессии этой, автор пока не встречал.
Нда, друзья - как писать? Ленты желтые строги: not cross, ахтунг, warning. Хрен с ними, закроем глаза и пойдём. Рухнём, так встанем, чуйка подскажет, куда. Главное, чтобы вперёд.
Серый повел его прочь из прокуренной насквозь кафешки. Полотно балахона, которому вряд ли имелось название, спасало пока что, колыхалось опущенным занавесом.
Выше шеи глаз поднимать не решался, но Дюк все ж схватил: соломенный ежик отросших волос, скулы мрачные, вскользь прикоснешься - обрежешься. Цепкий, одновременно какой-то растерянный, взгляд.
Шли куда-то, довольно уверенно, даже бежали. Серый несколько раз ловил воздух рукой, позади, проверяя - идет ли.
- Здесь я, - сказал ему Дюк. - Ты же видел меня. Я мог протупить и уйти.
- Ждал, когда ты подойдешь.
Если обоих накроет насмешкой, или обидой, что будут делать они? Все это было.
Где-то тикала отвлеченная мысль, в отсеке "отдел безопасности": в таверне очки позабыл, и портмоне тоже, кажется.
Дюк машинально проверил карманы, тормозя нервный бег. Где это адское место, в котором объясняются люди, где они воскресают в конце-то концов?
Он достал телефон, слепо тыкая в кнопки - греческий белый напалм издевался, на экране не видно ни символа.
Остановились.
- Повернись, - сказал он. - Фотку для мамы твоей, - не видя, щелкнул несколько раз, понимая, что ничего не получится. Детский театр для простой передышки, сколько можно бежать. - Куда ты несешься?
Язык, наконец, заработал.
.- Были поминки, - прдолжил, - там у тебя три родных человека. Они думали, что тебя больше нет. Им прислали бумажку, я видел.
Сосновая редкая тень легла сетью,цветы у фонтана, казалось, с трудом выдыхали свой сваренный жаром нектар.
Лап, наконец, материализовался из слепящего солнца и всполохов серого. Обернулся:
- Но ведь ты так не думал.
- Не думал. Но уже начинал.
Этот труп вызывающе жил, беспечно решив, что ему непременно простится,
недоумевающий искренне - что здесь такого? Он ведь ожил, валяйте, любите по-прежнему.
Стоит, удивляясь, притворяясь безвинным и маленьким, он, издевательски все рассчитавший. Автор диких сюжетов, воистину, до бешенства ловко занявший их мысли. И его, Дюка, тоже.
Где-то должен быть выход из темной норы, изо всей этой так нахлобучившей дряни, он же справлялся, частенько. Сколько раз представлял, и все прахом. Нужно вырулить, аккуратно и правильно, на вторую ошибку нет времени жизни.
- Тогда все нормально,- Лап улыбался. - Тогда хорошо. Когда выбираешь, приходится жертвовать. Они мне простят. Они ведь не ты.
Так, сейчас он ведёт. Нивелирует, гасит. Если начать возражать, он выиграет, вывернется. Кинет децл финтов для защиты, отступит, собьёт его с толку и выйдет обиженно-непобеждённым, вмазав парой заумных цитат, черт знает, чего он придумал. Ага.
Дюк хорошо понимал бой прямой, софистика не входила в последнюю битву. А еще он знал древний, вживленный природой, неслышный и редкостный, самый главный язык.
Молчал, собираясь с ответом; Лап же тем временем ловко забрал у него телефон, стал копаться в меню, не обращая внимания на Дюка. Отключил.
Дюк вдруг понял, что тот суетится и нервничает. В его партии главная линия выглядит так - тени предков побиты. На королеву три славных туза, полновесных, живых.
Как и не было нескольких лет, просто - партия. Карты, не шахматы.
- Жестоко, - он совсем успокоился, - хоррор с сердцами любимых людей впечатляет, конечно. Но только в кино.
- Я ответил тебе и расплатился. Ты же знаешь, что я их люблю.
- Это не стоило.
- Я отвечал на вопрос, я ответил. И, в общем, не радовался. Что бы ты ни сказал, это цена. Я заплатил, и о родителях мы не будем сейчас, с ними я сам разберусь.
Хм, неужели все это так дорого стоит. Никогда не подумал бы.
- Слишком жестоко.
- Предлагаю оставить владельцу. Что дальше? Что у нас с тобой?
Ангелы...
Бродят, мешая случайную грязь с гравием мелких надежд, не зная, что ходят по коже. Воспоминания - как не свои. С детством, наверное, прощаются именно так: защемляя протоки у слез, заглушая подробности из простого инстинкта. Чтобы выжить, как максимум.
- Ты вообще почему здесь, - все, кажись, потащило, - ты приехал зачем?
- Искал, - сказал Дюк,- вот, нашел. Как ты и планировал.
И замолчал, привыкая к незабытому голосу и прямым попаданиям. Где-то уже улыбалось, внутри, бесконтрольно. Топило уж в нежности, слабости, играло тихонько.
- Ну и зачем? Что решил?
.
- На предмет?- спросил Дюк, еле сдерживаясь.
Есть же руки, ими можно сдержать выползающий смех. Торопиться не бу-удем. Пусть понервничает, здесь он всегда раскрывается.
- Дурня, значит, включаешь. Ну-ну. Значит, бабы, - быстро вычислил Лап,- этого, собственно, следовало... Был скотиной, скотиной остался.
Он дернулся, словно задумав ударить. Вот они где, настоящие страхи.
- Я так и знал. Ну, конечно же, бабы. Ты, биссектриса неровная, как я вас ненавижу. Ты и тогда меня парил своим гребаным этим... В подпольщики, значит. Чего от тебя ожидать -то.
Дюк и не знал, что все это будет настолько красивым. Бесящийся Лапыч, как я отвык.
- Да-а-а...Тебя всегда надо было пасти. Или кто-то хороший пролез? Тихий-послушный, жрать тебе варит? А? Или ты сам завьюжил? Чего ты молчишь, блядь?!
Как бы так не заржать, и не забрызгать слюнями окрестности? Сцена ревности, оперный театр... кха-ха-ха...
- Не увиливай,- Лапа кидало. - Я тупой пидарас, да? Я зря всё? Ты приехал тогда на хрена?
Эх, как много людей проходило поблизости. Туристки в соломенных шляпах и с блестящими лицами. Пузатые дядьки в широких штанах и очках в пол-лица. Передвижные тележки с напитками - строем, будто где-то назначен парад. Все шаркало, цокало, звенело браслетами, блестело часами, цепями, воняло парфюмом - всё мимо, сплошная бессмыслица. Пару раз обессилено плюнул водой желтоватый, в коричневых жилках- потёках, фонтан.
До того было пусто, как на разбитом снарядом танцполе. Надо, наверное, заканчивать: на кричащего Лапа уже обращали внимание.
Кашель сойдет для прикрытия, да.
- Если я правильно понял, ты сейчас тут о верности, - наконец, сказал Дюк.- Вообще-то смешно, столько лет. Я-то живой, не прикидывался. Еще я твой друг. Но, - он состроил простецкую мину, - другом ты быть никогда не желал. Ты любви пожелал, и всего вообще. А потом ты свалил, за какими-то, блядь, доказательствами. Какие ко мне-то претензии? У меня насчёт тебя тоже фантазий немало.
- Ты дурак? - Лап стоял, открыв рот. - Тебе память отшибло?
- Может, тебе? Ты и вправду тупой пидарас. Или враг, раз не хочешь быть другом.
- Враг?!
Получите расчет, господин оформитель смертей.
- Но, раз мы о верности тут, - он продолжил, - то есть мнение. Оно не мое, но я, в общем, согласен. Верность, как я понял однажды, лучше всего удается в отношении врагов. Она, знаешь, вечна. Что до меня... раз я здесь, то могу обеспечить любую. То есть уже обеспечил.
Смеяться хотелось до колик. Может, рухнуть на мелко уложенный мрамор? Жестковато придется, однако, травинки здесь квёлые, чуть колышутся в трещинах. Побиться о землю по-тихому, эпилептически так.
- Что за чушь ты несешь, - сказал Лап.
Ну, эй. Ты же всегда умел слушать. Внимательно- чутко, не прорастая до зыбких эмоций, чуял сквозь бред. Сил притворяться у Дюка уже не осталось, и он рассмеялся, дав себе волю. Давай же, почувствуй, как ты умеешь. Сам же учил меня чувствовать ради себя.
Только тогда Лап рванулся, и они, наконец-то, сцепились. Запах слегка припалённый, родной. Губы обветренные, неловко все, жестко и сильно... елки, не здесь же!