Аннотация: Старшина погранзаставы Прохоров находит в лесу еще слепого волчонка и приносит на заставу, мечтая воспитать и использовать его как служебную собаку. Сначала все идет, как задумано, но потом случается непредвиденное...
Случилось это в середине тридцатых годов, когда мой ныне покойный дядя по матери, Сергей Андреевич Диденко, служил молодым командиром-пограничником на Алтае. Их застава располагалась в горах. На высоте около трех тысяч метров над уровнем Мирового Океана. Застава была немногочисленной и находилась примерно в том месте, где сходились территории тогдашнего Советского Союза, Монголии и Китая.
Охраняемый участок Советско-китайской границы был спокойным. Местность гористая, поросшая лесом с густым подлеском и сплошь заваленная буреломом. Основными нарушителями кордона были медведи, волки да горные козлы. А так - тишина, спокойствие, почти курорт. Только населенные пункты были далековато. Вернее, по алтайским меркам - недалеко, но добираться до них приходилось долго и трудно. Особенно в зимнее, пуржистое время. Дороги извилистые, скользкие, пропасти бездонные. Поэтому и начальство туда наведывалось весьма и весьма редко.
Телефонная связь была плохая, на линии сидело множество абонентов, поэтому вклиниться в разговор для очередного доклада было весьма непросто. Радиосвязь тоже работала из рук вон плохо. Батареи питания очень быстро вырабатывали свои ампер-часы, особенно накальные элементы. И тогда связь могла осуществляться только через вестовых. Роль вестового чаще других исполнял старшина Прохоров, когда ездил в поселок по хозяйственным делам. На его попечении были и кухня, и снабжение, и вообще все хозяйство.
Когда позволяли погода и дорога, Прохоров седлал своего любимого коня, красавца Бантика, привязывал к седлу повод ослика и ехал за почтой, бумагами от начальства, кормом для лошадей, осла, свиней и коз, которые входили в состав подсобного хозяйства. В следующий раз он привозил боеприпасы, новое оружие, если таковое поступало взамен списанного, батареи, детали для радиостанции и мини-дизель-электростанции. А также плотницкий, слесарный и столярный инструмент и прочую дребедень, без которой в тех местах не выживешь. А еще и службу по охране границы приходилось нести. В общем, Прохоров был для всей заставы самым главным человеком. Как и положено настоящему старшине. Все зависело от него, и он гордился этим не без оснований.
Все бы ничего, да досаждали волки. То в свинарник заберутся, то пса сожрут, то под курятник подкоп пророют. Вот и мечтал Прохоров хотя бы об одной хорошей собаке, чтобы с волком совладать могла. Но где достанешь в этих краях такую?
Вот и считал своим долгом каждый боец и командир как можно больше волков завалить. Но волк хитер. Днем на глаза попадется редко. А ночью еще кто кого. И бойцы - народ молодой, неопытный в делах охоты. Да и, чего уж греха таить - командиры тоже в этом деле не шибко преуспевали.
* * *
В тот день с утра стояла отменная зимняя погода. Солнце. Мороз не крепче десяти градусов. Ни малейшего ветерка. По извилистой тропе, круто взбиравшейся к заставе, из поселка возвращался Прохоров. Высокий, статный, в седле держался прямо, свободно, как влитой. Настроение было веселое, и он мурлыкал себе под нос:
Мы - красные кавалеристы
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ
О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные
Мы, гордо
Мы смело в бой пойдем!
Позади на веревке, привязанной к седлу, тащился молодой ослик, навьюченный продовольствием и почтой. Секретные пакеты, как всегда, Прохоров вез за пазухой. Мало ли что?
Тишина стояла такая, что хруст снега под копытами лошади и ослика слышен был, казалось, в самом низу, в поселке, откуда он выехал еще с рассветом. Иногда слышался звук падения снежного кома, сорвавшегося с еловой лапы, или хруст сухой ветки, обломившейся под тяжестью присевшей на нее птицы.
Солнце уже начало опускаться, когда Прохоров впервые ощутил легкий порыв ветерка, который едва коснулся его щеки и тут же легонько зацепил искристую поверхность снега, закружив несколько сверкающих снежинок. Прохоров посмотрел на небо, еще совсем недавно такое чистое и ярко-синее. Неизвестно откуда потихоньку наползали мглистые облака, порой заволакивая ослепительное горное солнце.
"Успеть бы до пурги", - подумал Прохоров и прибавил ходу. Лошадь нехотя пошла чуть быстрее. Но чувствовалось, что животное устало.
"Ничего, успеем. Вон уже и Орел-камень. До заставы часа полтора-два пути. Не больше. Если, конечно, за это время пурга не разгуляется".
Обогнув Орел-камень, Прохоров услышал жалобное, едва различимое повизгивание. Лошадь насторожилась и опасливо фыркнула. Прохоров остановил лошадь и спешился. Скуление доносилось из-под разлапистой ели, недалеко от тропы. Сняв с плеча карабин, старшина прикладом раздвинул лапник и увидел волчье логово, в котором шевелился и отчаянно скулил небольшой серый комочек. Он протянул руку и вытащил волчонка, маленького, еще слепого. Двое других волчат уже замерзли, а третий был еще жив. Трясся весь от холода в руках у старшины и продолжал отчаянно скулить. Видать, волчицу недавно кто-то из заставы подстрелил. А, может быть, и где в другом месте погибель нашла - Бог ее ведает.
Пожалел старшина волчонка, посадил за пазуху, где лежали секретные пакеты, и двинул на заставу. Пурга уже начинала набирать силу. Порывистый ветер, поминутно меняя направление, кружил поземку, свистел меж ветвей вековых кедров, елей да сосен и обжигал щеки. Лошадь поскальзывалась на камнях, спотыкалась о корни деревьев. А волчонок за пазухой, угревшись, мирно посапывал. Временами он вздрагивал, издавая такие жалобные звуки, что даже у бывалого бойца Прохорова начинало щемить сердце.
Тем временем пурга успела набрать полную мощь, и стало почти совсем темно. В двух шагах уже ничего не было видно, а ветер люто завывал в ветвях деревьев, в дуплах, в расщелинах скал и с дикой силой отчаянно хлестал Прохорова по лицу колючей снежной крупой. Но до заставы оставалось уже недалеко. Вон за тем скалистым отрогом поворот направо, а там и до КПП рукой подать. Но тут ветер завыл, засвистел и захлестал по лицу так, что Прохоров даже потерял из виду тот самый отрог, служивший ему последним надежным ориентиром. А когда ветер снова умерил на мгновение свой пыл, откуда-то слева, из-за ближайших кустов послышался протяжный волчий вой. Конь вздрогнул, рванулся вправо и взвился на дыбы, так что Прохоров еле удержался в седле.
- Стоять!... Стоять, едри твою в печенку!
Привычным движением Прохоров вскинул карабин и, сидя вполоборота налево, выстрелил в темноту, откуда доносился вой. Совсем рядом послышалось душераздирающее скуление и хруст сучьев, ломаемых волчьей тушей.
- Ага, мать твою поперек! Не нравится? Вот тебе еще одна! - и Прохоров грохнул еще раз в темноту на звук.
Лошадь инстинктивно рванулась вперед галопом, дернув за собой осла. Привстав на стременах, Прохоров с трудом сдержал ее. И тут из-за дерева послышалось:
- Стой, кто идет!
- Старшина Прохоров!
- Пароль!
- Картечь! Ответ?
- Хомут!
- В чем дело, Прохоров? Зачем палить начал?
- Волки, Игначков! Кажется, одного зацепил. Утром посмотрим и на заставу притащим, если пурга уляжется да свои не раздерут.
Сквозь пургу было видно, как с заставы уже бежали на выстрелы.
- Игначков! Что там случилось, Игначков?
- Все в порядке! Прохоров приехал!
- А палил кто?
- Волки напали, сволочи! Почти у самой заставы. Вишь, как обнаглели, сучьи дети! Чего стоишь? Отвязывай ишака! Пошли на заставу, окоченел весь, - не сказал, а прохрипел в ответ Прохоров.
* * *
В дежурке жарко горела печка. Бойцы сушили валенки, портянки, шинели. Отряхнувшись от снега, вошел Прохоров и, сбросив прямо на пол огромные меховые охотничьи рукавицы, стал развязывать башлык. А за окнами в кромешной тьме люто бесновалась, свистела, выла и чем-то хлопала злая пурга.
- Пакеты доставил?
- Так точно, товарищ капитан. Сейчас, дайте хоть чуть рассупониться.
На столе затрещал полевой телефон. Капитан Диденко схватил трубку.
- Я Ураган! Я Ураган! Ураган слушает! Окунь! Окунь! Вас слышно, но очень плохо! Я это! Я, товарищ Кияшко! Да нет, здесь Диденко! Это вы - Кияшко, а я - Диденко - вас слушаю! Алло! Алло! Да, да! Карета, запряженная парой, прибыла! Да, сию минуту, пару секунд, как прибыла! Вот и докладываю. Доставил! Все доставил, говорю! Нет, не успел! Он только протянул их мне. Прочитаю - немедленно доложу! Есть! До связи!
- Вот хрен в обмотках! - возмутился Диденко. - Тут такая пурга, человек еле добрался, волки по дороге напали! Мог головы не сносить! А ему - докладываешь поздно!
Телефон опять затрещал. Прохоров вознамерился, было, снять трубку, но Диденко его остановил:
- Не трогай, мать его в брычку! Разберемся, потом отвечать будем. Такая связь, туды ее мать, что ни хера не слышно! На все отвечать - охрипнешь ведь к ядреной бабушке!
Диденко вскрыл первый пакет.
- Только бумагу марают да чернила изводят. Интересно, а здесь что?
Диденко пробежал глазами второе письмо и посерьезнел.
- Та-а-ак, - протянул он, - предстоит проверка! Все пересчитывать будут, боеготовность проверять, беседовать с каждым с глазу на глаз.
- Так мы же, как пионеры - "всегда готовы", товарищ капитан, - отозвался Прохоров, вынимая из-за пазухи уже окончательно отогревшегося пушистого волчонка. Волчонок кряхтел и болтал задними лапками, пытаясь подтянуть их к самой мордочке.
- А это еще что за зверь, старшина? - поинтересовался Диденко.
- Это вместо сторожевого пса нам будет, товарищ капитан. Верно, братцы?
- Волчонок, что ли?
- Именно так, товарищ капитан!
- Так он тут нам всех свиней, овец и коз перережет. Все подсобное хозяйство изведет. Это же волк - не собака! - заключил Диденко, пыхнув цигаркой.
- А чем он хуже? Собаки тоже от волков произошли. В давние времена, когда люди еще дикими были, они волков да шакалов приручали, прикармливали. Вот от них и пошли теперешние жучки да шавки. Нам в школе учитель про это все рассказывал, - возразил Прохоров.
- Сколько волка ни корми - все в лес смотрит. Зря, что ли, люди говорят?
- Это неграмотные люди, товарищ капитан. А кто пробовал волка приручать - знает, что как аукнется, так и откликнется. Будешь с ним, как с другом обращаться, так и волк другом вырастет. Это ученые люди так пишут.
- А ты-то, старшина, сам пробовал? Что-то ты уж больно грамотный.
- Да вот, собираюсь попробовать и доказать, что советская наука не врет. Я в нее верю.
Прохоров прижал волчонка к щеке. Его большие серые глаза излучали какой-то необыкновенный блеск. А коротко подстриженные густые русые волосы слегка вздрагивали, когда волчонок шевелился.
- Какой мяконький да тепленький! Совсем, как собачонок пахнет! Ишь, палец сосет! Изголодался, бедненький. Кухтин, смотай-ка на кухню да принеси молока с полстакана.
Новобранец Кухтин затянулся только что раскуренной цигаркой, которую у него тут же бесцеремонно отобрал Прохоров.
- И ветоши прихвати почище. Из тех, что сегодня для протирки столов получил. Ну, чего стоишь? Шагом марш на кухню!
Вошел старший лейтенант Крамарук.
- Накурили, как в милиции! А это что, Прохоров? Вы к нам на службу щеночка призвали?
- Никак нет! Волчонка, товарищ старший лейтенант! А то у нас за последний год волки двух собак растерзали - не смогли уследить! Выкормим - своим бывшим собратьям только таких профиндячек выпишет!
- Или сам наших коз да овец передушит, - добавил Крамарук.
- А это уж - как воспитаем, товарищ старший лейтенант! Животное - его, как и человека учить надо. Тут каждодневная дрессировка требуется. Я в цирке сам видел, как живые куры на живых лисицах ездят. И кролики на тиграх.
- А кто же это нам в штат дрессировщика запишет? Мы же погранзастава, а не цирк выездной.
- Да я ему буду за дрессировщика, - угрюмо буркнул Прохоров.
В это время в помещение вошел Кухтин с молоком в баночке и беленькой тряпочкой. Прохоров окунул ее в молоко и поднес к носу волчонка. Тот запыхтел, завертел мордочкой, схватил тряпочку губами и жадно зачмокал. Все дружно заулыбались.
- Ишь ты! Ишь, как чмокает! Изголодался-то как, бедняжка.
Лицо Прохорова просияло радостной, почти детской улыбкой.
- Ну, что ж, посмотрим, как это у вас получится, товарищ Прохоров. А пока что службу нести надо. Рядовой Кухтин!
- Я, товарищ старший лейтенант!
- Две минуты одеться! Пойдем посты проверять.
- Слушаюсь, товарищ старший лейтенант!
* * *
Часам к десяти утра пурга почти совсем утихла. А к обеду уже ярко светило горное солнце на сине-голубом небе. На заставе только и говорили, что о волчонке, которого Прохоров собрался приручить. Мнения были разные, но большинство считало, что если он вырастет среди людей на положении собаки, то ничем от собаки и отличаться не будет. Не волчья же стая его воспитает, а люди, которые и кормить, и в меру ласкать будут. Откуда тогда у него дурным манерам взяться?
Заскрипели ворота, и на территорию заставы, с хрустом шагая по морозному снегу, вошел, ведя за собой на веревке навьюченного осла, старый тунгус Ингур. Каждый шаг вздымал клубами снежную пыль, которая отблескивала в лучах яркого солнца всеми цветами радуги.
Впрочем, тунгус он был, монгол, уйгур, китаец или кто еще - не знал никто, да и не спрашивал. Лицо его обрамляла меховая оторочка теплого башлыка специфического покроя. Короткий медвежий полушубок мехом наружу и теплые до колен унты из волчьей шкуры выдавали в нем местного человека. Ингур на заставе правил и за чернорабочего, и за истопника, и за посыльного, и еще Бог знает за кого. Все любили старого Ингура за его природную доброту, за мастеровитость, деловитость и неутомимое трудолюбие. Но главное - за знание тайги и вообще всего таежного.
- Там у Орел-каменя волка кто завалил? - не поднимая головы, спросил Ингур. - Шкуру сдирать надо. Пригодится как-нибудь кому-то.
- Это старшина Прохоров, - ответил Кухтин. - Сейчас возьму нож и пойду за шкурой.
- Подожди, молодой, сама не ходи. Не умеешь еще, испортишь малость. Шкура пропадай. Жалко - кого-то в мороз-пурга согреть может. Вместе пойдем.
- Да что там уметь - я дома кроликов с детства обдирал.
- То кролик, а то волка. И еще. Начальник спросить надо, тогда пойдем.
Кухтин побежал за разрешением к Крамаруку, а Ингур стал развьючивать осла и таскать мешки в помещение. В это время к нему подошел Прохоров с волчонком за пазухой. Тот вертелся во все стороны, смешно фыркал и облизывался после недавнего кормления.
Увидев волчонка, Ингур поставил на снег мешок.
- Зачем волка сюда принес? Зачем зря зверя мучить?
- А я его не мучаю. А кто попробует, тот и по шее схлопотать может.
- Тогда зачем волка принес? Что делать будешь? Шкура не годись, мясо не годись. Зачем зверя брал?
- А я его как пса воспитаю, будет по ночам заставу стеречь. Волки в сарай не полезут.
Ингур присел на мешок.
- Не молод, Прохор, а как мальчик говоришь. Убей немедля или давай я убью! Нельзя волка с людьми держать! Это не домашний пес, это лесной зверь. Ему тайга надо.
- Да вокруг нас-то что, не тайга, что ли?
- Зверя должен вольный тайга ходить. Здесь волк - беда много будет.
- Это еще что за чепуха?
- Сам чепуха говоришь, Прохор! Не молод уже, дети есть, а простая вещь - не знаешь. Человек - дух очага, огня, крыши, понимая?
- Да чего же тут не понять?
- А того, что собака, кошка, ишак, конь, баран, коза, корова - тоже дух очага и огонь. Теперь понимая?
- А вот теперь, Ингур, я уже совсем ни хера не понимаю!
- Ай-ай-ай, Прохор! Школа ходил, учился шибко, всю науку изучил, а простая вещь не понимай. И браниться нехорошо - тайга не любит, накажет тебя.
- Да ты толком говори, Ингур, чтобы все понимали.
- Я толком сказал. Что с человеком - духи очага. А волк, сохатый, белка, медведь, змей, рысь - все духи леса. Тайга значит. Они боятся огня, боятся человека и живут своей лесной жизнью. Не такой, как духи очага, понял? Дружить не могут. Даже если печка сложить из камни, что в речка лежат - гореть не будет. Или плохо гореть, дымить-чадить будет. Разбирать придется. А если из камни, что на вершина скала лежат много-много лет - хорошо гореть будет. Ясно? Потому, что речные камни - духи вода, а те, что на солнце лежали - духи солнца, огня и очага, значит. Духи очага с лесными и водяными дружить не могут. Ясно?
- Это почему не могут? - спросил Кухтин, радуясь, что ему разрешили пойти со старым Ингуром с волка шкуру содрать.
- Глупая ты, Кухтина! Не могут - и все. Родились по-другому. Теперя понял?
- Нет. Как это можно понять, родились по-другому?
- А так, глупая твоя башка, что ты не хочешь понять. Волка можно заставить трава кушать? А козу - кости грызть?
- Нет, конечно.
- Тогда как можно заставить, чтобы дух очага и дух тайга дружили? Чтоб жили вместе? Заставишь - много хлопоты да беда будет. Они боятся человека. Ясно? Это как волк трава не ест.
- Да что с ним спорить? Вот и вся его логика. Надо его на политучебу водить, да почаще. А то, мол, по старости освободили, - пробурчал Крамарук не то всерьез, не то в шутку.
- Шибко умные слова говоришь, молодой командир! А простая вещь не знаешь, понимать не хочешь и других учить не даешь.
- Ладно, - вмешался Прохоров, - а если не убивать малыша, ты считаешь, никак нельзя его для охраны заставы оставить, Ингур?
Ингур помолчал, потом принялся набивать свою старую, как он сам трубку. По всему было видно, что тунгус собирается сказать что-то, на его взгляд, очень важное. Прохоров чиркнул спичку и дал ему прикурить. Медленно, не спеша раскурив трубку, Ингур посмотрел Прохорову в глаза, хитро прищурился, и его без того узенькие глазки превратились в едва заметные щелочки. Прохоров про себя удивился - и как сквозь такие узкие щелочки можно еще что-то видеть? А Ингур, несмотря на свой почтенный возраст, видел и стрелял отлично. И все это знали.
- Можно, - выдохнул Ингур вместе с дымом, - только большая дисциплина шибко нужна. Порядок, значит.
- Дисциплина - это где, на заставе, что ли?
- Верно говоришь, Прохор. На всей заставе. Как в тайге. Там человек без дисциплина - совсем пропал, если пойдет. Ясно?
Ингур сделал еще пару затяжек и, убедившись, что все ждут, что же он скажет, продолжил:
- Зверя надо будка сделать. Это я сама. Цепь надо крепкий и зацепить крепко, чтоб никогда не оторвался и не ходил куда нельзя. Это тоже моя дело.
- А дисциплина здесь к чему?
- Не торопися, Кухтина. Все скажу. Зверя должен кушать только шибко вареное мясо. Никогда сырое! Раз съест сырое - пропал зверя! Убивать придется. Или он кого убьет. Это не собака - это волк, дух тайга. И это должен знай и делай каждый! Один нарушит - шибко много всем беда будет. Вот дисциплина, ясно? Это уже дело командир и каждый бойца. Пошли, Кухтина, шкура содрать. А то другая волки придут, порвут. Шкура пропадай! Надо раньше успеть.
* * *
Ингур, как и обещал, сделал для волчонка будку, откуда-то приволок тяжелую цепь и два прочных железных кола. Эти колья он глубоко вбил кувалдой в землю, а между ними натянул толстую катанку. На катанку надел кольцо, собственноручно выкованное, к которому прикрепил цепь с ошейником на конце. Чтобы волчонок мог бегать от колышка до колышка, если цепь не была закреплена специальной защелкой возле будки. Если уж Ингур брался за какое дело, то исполнял его, что называется, на совесть. Но если какое поручение он считал пустым, ненужным, то никакая сила не могла заставить Ингура выполнить его. Ни прямой приказ начальства, ни даже угроза расстрела. Таков был старый тунгус.
К весне, когда волчонок подрос, старик посадил его на цепь. Волчонок скулил, выл, рвался, но постепенно смирился со своей новой - цепной жизнью. В основном он спал в будке, а когда слышал, как Ингур или Прохоров брал его миску для еды, стремглав выскакивал, весело скулил, прыгал и вилял хвостом. Совсем как домашний кобель. Но когда он начинал есть, его веселость как рукой снимало. И стоило кому-либо хоть едва заметно к нему приблизиться, волчонок с диким рычанием кидался в его сторону. И только прочная цепь не давала ему расправиться с тем, кто, как представлялось волчонку, пытался посягнуть на его еду.
Настоящей клички для волчонка так и не придумали. По примеру Прохорова его звали "Волчок" или "Волчик". Никакие другие клички так и не прижились.
Признавал Волчок только Прохорова да Ингура. Других к себе не подпускал и близко. Стоило кому-то постороннему подойти к заставе, как Волчок мгновенно выскакивал из будки и, рыча, бросался на чужака, издавая звуки, чем-то отдаленно похожие на лай. Но назвать это лаем можно было только условно.
Кур, гусей и уток Волчок прогонял, не давая приблизиться. А какую-либо уж очень осмелевшую птицу он отпугивал рычанием и рывком в ее сторону. Свиньи, козы и овцы ходили мимо него без всякой опаски. А он лежал, положив голову на передние лапы, и возбужденным взглядом сопровождал каждое их движение. Только лошади в его присутствии фыркали, отчаянно храпели и шарахались. Конюшня и площадка для выезда лошадей располагались довольно далеко от территории, по которой разгуливал Волчок. Поэтому там кони вели себя относительно спокойно.