Мой любимый праздник - это, конечно же, Новый год. Ну и, разумеется, Рождество Христово. Моя бабушка была католичкой, но всю свою сознательную жизнь прожила в Елизарово, где католического храма не было. От "некуда деваться" ходила в православный храм, а все религиозные праздники отмечала по обоим календарям: и по католическому, и по православному. "Кто знает, какие из них правильные? Этого даже отцы церкви Христовой сами понять не могут", - говорила она своим родным и знакомым. Я был крещен в младенчестве в православную веру, но католическое Рождество считаю более удобным. Православные христиане отмечают Рождество двадцать пятого декабря по старому стилю, то есть седьмого января по новому, поэтому Новый год получается постным, что для людей очень даже некстати. Католическое Рождество приходится на двадцать пятое декабря по-новому, и на Новый год они могут есть и пить все, что пожелают. Я часто думаю, а не пора ли, наконец, и православной церкви перейти на новый стиль? Ведь григорианский календарь астрономически более обоснован и точен, чем юлианский. В конце-то концов, весь цивилизованный мир давно живет по григорианскому. Почему бы и православной церкви к нему не приспособиться? Ведь когда-то наши предки привязали христианские праздники к датам языческих торжеств, и никто из тогдашних отцов церкви ничего дурного в этом не усматривал. Это, конечно, решать не мне, но я считаю, что имею полное право высказывать свое мнение на этот счет.
С такими мыслями я сидел в праздничном настроении у стола, сервированного по-холостяцки, и, время от времени поглядывая на старинные стенные часы, ожидал прихода Марии Юрьевны. От бабушки я знал, что эти часы марки "Павел Буре" мой дед покупал к годовщине их свадьбы. С тех пор уже прошло больше ста лет, а они все идут и идут, мерно отсчитывая отмеренные нам Богом часы, минуты, секунды: "тик-так, тик-так, тик-так..." Да, надежно делали старые мастера.
Время в ожидании словно остановилось. Я ходил взад-вперед по комнате, не зная, чем заняться. Телевизор включать не хотелось. Столько программ, а смотреть нечего. Мелькают одни и те же намозолившие глаза физиономии артистов, неизвестно каким образом заполонивших эфир, звучат однообразные скабрезные юморески, от которых мне почему-то смеяться совсем не хочется. А мелодии все на один лад. Только "бум! бум! бум!" Выйдет какая-нибудь полуголая напомаженная певичка или певец, которого и певцом-то не назовешь, и, гримасничая, повторяет искусственным надрывным голосом три-четыре слова - вот и вся песня. Мигает подсветка, так что в глазах рябит, вихляются "подтанцовщики", гремит оркестр - в основном ударными инструментами. И все вперемешку с глупейшей назойливой рекламой, от которой спасу нет. В последнее время я регулярно смотрю только новости. Да и в них, как правило, интересного мало. Иногда меня по-настоящему увлекают естественнонаучные программы, но они часто повторяются и тоже надоедают. Да-а-а, не воспринимаю я многих новинок нынешней эпохи. Старею, наверное.
"Баммм! Баммм! Баммм!.." - семь раз пробили часы. "Тик-так, тик-так, тик-так..." - бесстрастно цокает маятник. Бесконечно медленно минутная стрелка переползла с двенадцати на единицу, потом на двойку, тройку. Прошло еще пять минут. В комнате, освещенной желтым светом торшера, царит мертвенная тишина, и ее нарушает только размеренный стук маятника.
До чего же томительно ожидание! Мария Юрьевна обещала прийти в семь, но до сих пор никак не дает о себе знать. Само по себе опоздание - ерунда. Женщинам свойственно опаздывать. Да и причин для задержки может быть сколько угодно, а для женщины все причины уважительные. Но томить человека неизвестностью - это, мне кажется, проявление неуважения, тем более - в этом возрасте. Можно ведь позвонить и сказать, что задерживается. Или что не придет - обстоятельства изменились, передумала, просто так захотелось, в конце концов. Связь-то теперь не проблема. Позвонить, что ли, самому? Нет, ни за что. Не дети ведь. Но вдруг с нею что-то случилось, а я тут ударился в свои амбиции и ничего не предпринимаю?
"Бам-балам!" - пробили часы половину восьмого. Я подошел к телефону и снял трубку, чтобы набрать номер. В это время залаял Джек, и мое сердце по-юношески затрепетало.
Я выбежал в морозную темноту двора, даже не накинув куртки.
- Иду, иду! - крикнул я издалека.
Я был настолько разволнован, что никак не мог отодвинуть засов на калитке. Но потом, вспомнив, что нужно приподнять фиксатор, справился с этой задачей и отворил калитку во всю ширь. Она стояла посреди калиточного проема, как в кадре фотокамеры, и приветливо улыбалась.
- Добрый вечер! Со Свят-вечером! Входите, входите скорее! - пригласил я ее, не в силах скрыть своих эмоций.
- Добрый вечер, Артем Тимофеич! - игриво ответила она, переступая порог калитки. - А до Свят-вечера, мне кажется, еще добрых две недели.
Джек, видя, что я с соседкой разговариваю доброжелательно, тут же перестал лаять и спрятался в будку. Смышленый пес, ничего не скажешь. Я как чувствовал, что зима в этом году будет такой морозной, - основательно утеплил его будку. Сделал двойной пол, подстелил снизу слоем опилок, крышу покрыл рубероидом, а стены изнутри обил старым одеялом.
Мы вошли в ярко освещенные сени и, пока я закрывал и запирал на все запоры наружную дверь, Мария Юрьевна успела пройти в прихожую, снять куртку, повесить в шкаф и даже переобуться в вечерние туфли, принесенные в красочном полиэтиленовом пакете.
- Почему это у Вас все двери открыты настежь? Тепло надо беречь. Оно теперь дорогое, - сказала она, причесываясь перед большим новым зеркалом, которое я всего неделю тому назад повесил в прихожей.
- Услышал, как лает Джек и поспешил Вам навстречу, - признался я. - Да и открыто было не больше пяти минут.
- А на дворе - ух, какой морозина! Я до костей промерзла, пока к Вам добиралась.
- Добирались? Ах, да, ведь от Вашего дома до моего так далеко... - неуклюже попытался я над нею подшутить.
- О, да Вы обидчивы, дорогой Артем Тимофеич. Прошу прощения за опоздание, но у меня была уважительная причина - честное слово. Я добиралась из другого конца города. Маршрутки не было из-за непогоды. Сами видите, какая метель метет. С трудом попутку поймала. Водитель такой вреднющий попался - еле с ним сторговалась. Да и то квартал не довез - не хотел делать крюк, торопился куда-то.
- Но позвонить из той же попутки можно было? Вы же знаете, я так долго ждал Вашего визита, - сказал я как можно мягче и доброжелательнее.
- Хотела, но в моей мобилке, как назло, аккумулятор сдох.
Все объяснилось, оказывается, так просто. Я понял, что был неправ и попытался извиниться:
- Понимаю. Теперь я? прошу у Вас прощения за поспешное нарекание.
Мария Юрьевна весело на меня посмотрела и обворожительно улыбнулась. На ней был мягкий темно-синий свитер с глубоким вырезом и модные джинсы в обтяжку. Все ей исключительно шло, все подчеркивало ее женственную фигуру и было подобрано с незаурядным вкусом. Она выглядела так соблазнительно, что мне в порыве нахлынувшей страсти ужасно захотелось схватить ее, притиснуть к себе изо всех сил и впиться в ее губы поцелуем. Но я постарался не подать вида. Такая вольность в первый вечер нашей встречи наедине отпугнула бы эту чудесную женщину навсегда.
- Да будет Вам! Так можно бесконечно друг перед другом извиняться, если вовремя не остановиться. О, да у Вас уже елка убрана, и стол накрыт по-праздничному. С чего бы это так рано? - искренне удивилась она, войдя в гостиную.
- Вот именно. По католическому календарю завтра Рождество, а сегодня - Свят-вечер. Сочельник.
- Артем Тимофеич - ревностный католик? - спросила она, удивленно подняв брови. Вот уж, никогда бы не подумала.
- Нет, меня еще в младенчестве окрестили в православном храме. Но моя покойная бабушка была католичкой.
Она посерьезнела и на минуту задумалась.
- Да, в самом деле, Серафима Гавриловна говорила как-то, что ее мама была католичкой.
- Вот видите, а я думал, Вы мне не поверите. Предлагаю отпраздновать сначала католическое Рождество, как мой праздник, а через тринадцать дней - Ваше православное. Разве грешно праздновать рождение Христа дважды? - сказал я, жестом предлагая ей сесть за стол.
Она села.
- Праздновать, может быть, и не грешно. Но сейчас рождественский пост и нарушать его очень даже грешно, - аргументировано возразила Мария Юрьевна.
- Не думал, что Вы столь ортодоксальны, дорогая Мария Юрьевна. Ничего, что грешно. Бог простит - он милосерд, - сказал я, открывая бутылку шампанского. - Мы потом покаемся.
- Злоупотреблять милосердием Божиим грешно вдвойне, - сказала она без тени юмора. - Господь за это сурово карает.
- Уверяю Вас, нарушение поста не смертный грех и вполне искупаемый. Кроме того, у католиков сегодня пост заканчивается. У них Рождество. Что ж это получается - все католики грешники? - сказал я, наполняя бокалы.
- Да, именно так. Католики грешники уже потому, что они католики, - с уверенностью ответила Мария Юрьевна.
- Не могу с Вами согласиться. Даже высоких рангов православные священники не отрицают, что католическая церковь тоже благодатная, потому что ведет свое начало от самого Христа. Раньше христианская церковь была единой, а в тысяча пятьдесят четвертом году разногласия между первоиерархами привели к ее расколу на православную и католическую. Лично я отношусь с одинаковым почтением к обеим ветвям христианства. И коль уж сами первосвященники не находят в этом плане общего языка, то мы вправе свободно выбирать, когда поститься и когда праздновать. Предлагаю тост за свободу выбора.
Я поднял бокал в расчете на то, что Мария Юрьевна сделает то же самое, но она свой бокал отодвинула и укоризненно посмотрела мне в глаза.
- Тогда зачем преждевременно прекращать пост? Вам что, трудно выдержать еще тринадцать дней? Вот тогда можно будет и Сочельник отпраздновать. Кстати, ведь Вы меня сегодня приглашали не на католический Сочельник и вообще не к столу. Мы договорились посидеть вдвоем, поговорить о жизни, рассказать друг другу о себе. Я не голодна, а спиртного не употребляю вообще. Так что и впредь не намеревайтесь меня споить.
Любой на моем месте ожидал бы какой угодно реакции, но только не такой. Я ошалело смотрел на нее, надеясь, что она вот-вот кокетливо расхохочется и скажет, что пошутила. Но ее лицо оставалось совершенно серьезным и абсолютно бесстрастным. Чувствовалось, что в своем решении она останется непреклонной. Хотелось резко ответить, что спаивать ее, да и вообще кого бы то ни было, я не намеревался никогда, а слова "посидим" и "поговорим" подразумевают какое-то застолье, хотя бы и скромное. Но из многолетнего опыта общения с женщинами я знал, что ни к чему хорошему такое высказывание не приведет, поэтому постарался взять себя в руки и, стремясь быть предельно вежливым, сказал:
- Что Вы, Мария Юрьевна, я Вас никак не неволю. Просто мне не хотелось вести разговор насухо, без совместного ужина. Моя бабушка в таких случаях говорила: "Без соли, без хлеба - плохая беседа". Хотите, я растоплю камин - посидим в непринужденной обстановке.
Сердце Марии Юрьевны немного смягчилось, ибо на ее лице засияла обезоруживающая улыбка.
- Да зачем нам камин? У Вас в доме и так тепло, - она снова улыбнулась, - хоть Вы и оставляете двери открытыми настежь.
- Ну, хотя бы чайку или кофе, - предложил я.
Она сидела в замешательстве.
- Вы знаете, Артем Тимофеич, я не такая уж аристократка, чтобы фасона ради цедить мелкими глоточками кофе из маленькой чашечки, тем более на ночь глядя. Вкуса кофе я, видимо, не понимаю. А вот от чашки крепкого чая с лимончиком не откажусь.
Я включил телевизор, положил перед нею пульт и отправился на кухню готовить чай. Когда я вернулся с подносом в руках, телевизор был выключен. Мария Юрьевна сидела в мягком кожаном кресле и гладила на коленях мурлычущего Барсика.
- Чай готов - извольте кушать, - процитировал я из старинной шуточной песенки.
Она молча наблюдала, как я ставлю на стол горячий чайник, хрустальную вазочку с миндальным печеньем, тарелочку с лимоном, нарезанным тонкими кружочками, сахарницу, легкие чашки с блюдцами из тонкого китайского фарфора и кладу в них серебряные чайные ложки с ажурными ручками.
- Прошу к столу, - пригласил я ее.
- Спасибо. Сейчас. Только руки помою. На кухне можно?
- Конечно. Там и чистое полотенце есть.
Она осторожно опустила Барсика на пол и пошла мыть руки.
Я всю жизнь пытался понять, почему один и тот же чай, заваренный одинаковым способом, иногда получается вкусный, а иногда - не очень. Но напрасно. И никто ни разу не смог мне этого объяснить, даже очень, на мой взгляд, искусные повара. Хотя сам этот факт мало кто отрицал. В этот раз чай заварился исключительно удачно, и Мария Юрьевна не преминула это подчеркнуть.
- Артем Тимофеич, как Вы завариваете чай, что он у Вас такой вкусный и ароматный? Вы в него что-то добавляете? - спросила она, допивая последний глоток. - Вкуснее Вашего чая я не пила.
- Секрет простой: побольше кладите чая, причем хорошего, - ответил я словами из известного еврейского анекдота.
- И какой же чай Вы покупаете? - поинтересовалась она. - Цейлонский, наверное?
- Совершенно верно, цейлонский. Притом непременно "Earl Grey".
- Странно. Я тоже люблю этот чай, но такой вкусный у меня не получается. Вы, наверное, какое-то магическое слово знаете?
- К сожалению, не знаю. И не верю ни в какие волшебные слова.
- Тогда подскажите, почему это мне не удается?
- Заваривать надо с душой. С душой все получается лучше, - сказал я, любуясь ее соблазнительными формами.
- Это верно. Как видно, я малодушная. Еще чашечку можно?
- Как приятно, когда тебя ценят, - сказал я, наполняя ее чашку до краев. - А насчет Вашего малодушия - тут уж Вы неправы. Душа у Вас, по-моему, исключительно большая, широкая и чистая. Берите миндальное печенье - свежайшее.
- Спасибо. Все у Вас очень вкусное, притом "с душой", как Вы выразились. Но сейчас пост. Я и так его нарушила по Вашей вине, - игриво сказала она.
- Помилуйте! - искренне изумился я. - На этом столе нет ничего скоромного. Даже это печенье...
- В пост, Артем Тимофеич, мало не потреблять скоромных блюд. Нельзя еще предаваться каким бы то ни было удовольствиям. А я вот смалодушничала и предалась - напилась обалденного чая, да еще вторую чашку попросила, - ответила она без намека на шутку.
- Ну, это уж слишком строго. Такие жесткие посты соблюдают только в монастырях, да и то не во всех. А Вы на монашку ну никак не походите, - заключил я, украдкой окинув взглядом ее декольте и полные белые руки.
- Верно, не похожу. Тем более что в Библии ни о каких монастырях, ни о каких монахах не говорится ни слова. Ну, так. Чайку вроде попили. Расскажите теперь о себе, как намеревались, - попросила она, обдав меня теплом нежного взгляда.
- Охотно. Мне шестьдесят пять лет. Имею трехкомнатную квартиру в Киеве. По профессии инженер-электрик. Всю жизнь работал в научно-исследовательском институте. Официально женат. Имею взрослую дочь, внучку и внука. Дочь с зятем и детьми живет в Сан-Франциско. Жена уже пять лет как к ним уехала. Когда родился внук, дочь вызвала ее нянчить малыша, чтобы не потерять работу.
Я на минуту умолк, наблюдая за тем, как к Марии Юрьевне подошел Барсик и бесцеремонно взобрался на колени. Она ласково погладила кота, и он, громко мурлыча, улегся и от удовольствия сладко зажмурил глаза. Мария Юрьевна снова посмотрела на меня, и я продолжил:
- Теперь она там привыкла и возвращаться домой не собирается. Ехать к ним я наотрез отказался. Я бывал за границей и всегда чувствовал там себя дискомфортно. После смерти тети Серафимы мне по наследству достался этот дом, и я решил в нем поселиться. Здесь я родился, здесь хочу и умереть. Квартиру в Киеве сдал надежным людям. Жена раньше иногда звонила, изредка писала по электронной почте. Часто писать не могла по причине занятости внуком. Так, по крайней мере, она говорила. Потом письма и звонки стали все реже и реже, несмотря на мои чуть ли не ежедневные попытки общения. В основном по электронке, конечно. Звонить я туда не могу - дорого. Скайпом там дети почему-то не пользуются. Говорят, что некогда. Этой весной я предложил развод. Жена долго молчала, а недавно по телефону сказала, что давно пора это сделать. Потому что для него нам только бумажки не хватает. Короче говоря, им там не до меня. Я для них стал чужим, ненужным, лишним. Теперь я, как видите, занимаюсь домом: недавно сделал ремонт, даже дедов камин реанимировал. Вот, собственно, и все, если не вдаваться в излишние подробности.
В течение всего моего рассказа Мария Юрьевна внимательно смотрела на меня и слушала, не перебивая.
- Вы любите свою жену? - спросила она напрямик после продолжительной паузы.
Ее вопрос застал меня врасплох. Я задумался и честно ответил:
- Никогда об этом не думал. Но мне кажется, что до нашего расставания искренне любил. Потом она уехала, даже не спросив моего на то согласия. Поставила перед фактом и больше ничего. Она никогда меня ни о чем не спрашивала. А время и расстояние свое дело делают. Мы научились обходиться один без другого, стали друг другу не нужны. За нее говорить не буду, а я все это время был занят тем, что пытался найти себе место под солнцем. Случилось так, что с ее отъездом совпал мой выход на пенсию. Я занялся поиском новых условий существования, продолжая работать на старом месте. Но моя работа перестала быть востребованной. Решил ее оставить. Любви к себе со стороны жены я давно уже не чувствовал. Думаю, потому и мое к ней чувство постепенно сошло на нет. В сердце осталась пустота, полный вакуум.
Я снова замолчал. Мария Юрьевна сидела откинувшись, тихонько почесывая Барсика за ушами.
- Обычная история. Самая что ни на есть банальная, - высказал я свое мнение. - Теперь расскажите свою. Если Вы не против, разумеется. Я весь - внимание.
- Это, конечно, странно, но моя история немного похожа на Вашу. Как-то я Вам уже говорила, что моя специальность - бухгалтер, но сейчас приходится торговать на базаре всем, чем придется. Что у меня есть сын. Ему двадцать пять лет. И живет он в Америке, в Сиэтле. Женат, но детей у них с невесткой пока, к сожалению, нет. Пять лет тому назад мы с мужем развелись. Он пил и шлялся по бабам. Я его любила и потому прощала. В конце концов, он нашел другую и ушел к ней окончательно. Хотел даже отсудить у меня полдома, но ничего у него не вышло, потому что этот дом построили мои родители задолго до нашей свадьбы. Сейчас я живу одна. У меня много друзей, со всеми прекрасные отношения. Я часто устраиваю с ними застолья. Но когда они уходят, и я остаюсь одна, меня гложет тоска. Тогда я готова выть от одиночества. Вот, в основном, и все.
Она умолкла и откинулась на спинку кресла. Я искоса посмотрел на ее соблазнительные формы и спросил:
- У меня в голове не укладывается, как можно флиртовать с другими женщинами, имея такую обворожительную жену, как вы. Да в довершение еще и уйти к другой.
Она улыбнулась и, глядя на меня наполовину прикрытыми глазами, тихо, почти шепотом, сказала:
- Моя соперница на двенадцать лет моложе меня. Тонкая, стройная блондинка, девяносто-шестьдесят-девяносто. Воистину красавица. Куда там до нее мне грешной...
- Напрасно Вы так. Красавица, ну так что? Ведь Вы тоже очень даже красивы. И душа у Вас прекрасная, - высказал я свое чистосердечное мнение.
- Не знаю. Во всяком случае, он счел иначе. Ну да Бог с ним.
- Вы его до сих пор любите? - поинтересовался я.
Она саркастически улыбнулась.
- Любила. До одури любила. Развод для меня был очень и очень болезненным. Как по живому без наркоза разрезали. Первое время я плакала каждый божий день. Только в молитве находила утешение. А потом Господь внял моим мольбам: однажды что-то словно перевернулось у меня внутри. Неожиданно я увидела своего бывшего мужа в совершенно ином ракурсе. В одно мгновение он потускнел в моих глазах и уменьшился до размера бактерии, стал мне совершенно безразличен. Я перестала волноваться, когда он мне звонил, спокойно здоровалась, когда встречала их вдвоем с новой женой.
Она налила себе в чашку полуостывшего чая и выпила одним глотком, после чего продолжила:
- Мне это нравилось, я упивалась таким к нему безразличием. Стала воспринимать его, как случайного знакомого, с которым меня ничто не связывает, кроме мимолетных нейтральных встреч. Увижу его где-нибудь на улице, встречусь с ним взглядом, а мне все равно. Как камень при дороге - лежит себе, ну и пусть лежит, мне от этого ни холодно, ни жарко. Он это почувствовал, и его, по-моему, задело такое отношение с моей стороны. Ему, видимо, хотелось, чтобы я мучилась, страдала по нему. Несколько раз напрашивался ко мне в гости, но я спокойно отказывала и тут же вежливо прекращала разговор. В конце концов, он угомонился. Конечно, живя в одном городе, да еще и таком как Елизарово, мы волей-неволей иногда встречаемся, скажем, на почте, в магазине или на базаре, учтиво раскланиваемся и спокойно расходимся, как в море корабли. И если когда-никогда перекинемся парой слов, то всего лишь формально. Как малознакомые люди. Всех своих близких я попросила не давать ему обо мне никаких сведений и пресекала всякие попытки рассказывать что-либо о нем мне. Теперь я от него так отдалилась, что при встрече нам совершенно не о чем говорить. У меня такое ощущение, словно он умер после тяжелой, продолжительной и чрезвычайно обременительной для меня болезни.
В комнате было тепло и уютно. За окнами, виртуозно расписанными морозом, буйствовал пронизывающий ветер, и от этого моя теплая квартира казалась еще уютнее. Я подошел к регулятору батареи отопления и чуть уменьшил подачу воды, чтобы стало не так жарко.
- Давайте еще чайку заварим. Или чего-нибудь перекусим, - предложил я, чтобы разрядить обстановку.
- Нет, спасибо. Но Вы, если хотите - не стесняйтесь, - тихо ответила она.
Барсик спрыгнул с ее колен и перешел на диван. Умостившись, он свернулся калачиком и задремал, обхватив лапкой нос. Мария Юрьевна посмотрела на него и, обдав меня сиянием искристых глаз, сказала:
- Смотрите, кот нос прячет. Моя бабушка говорила, что это к холоду. Значит, будет еще холоднее.
- Куда уж еще. Холоднее в этих краях просто-напросто не бывает.
- Не люблю зиму. Снег, мороз, вьюга, скользотина. Темнота непроглядная. Сейчас бы куда-нибудь на юг, к теплому морю - на горячем песочке поваляться, на жарком солнышке погреться...
В ее голосе прозвучала неподдельная тоска. "Да вот же он, подходящий момент! - лихорадочно пронеслось у меня в голове. - Его нельзя упустить ни в коем случае!"