Июльский день был на исходе. Злое солнце уже приближалось к горизонту за Вырвой, но зноем ещё дышало всё: почва, дороги и тропинки, сухая степная трава и прибрежные скалы, среди которых извивался Старый Днепр. Вырвенские балки едва заметно затягивались прозрачной тенью; правый берег уже заслоняли от солнца замшелые гранитные скалы, а левый, со стороны острова Хортицы, был ещё залит его лучами. Людей на Старом Днепре было мало - редкие рыболовы-любители, ещё более редкие купальщики да вездесущие мальчишки. Солнце уже коснулось вырвенских холмов, когда с Днепра повеял лёгкий летний ветерок и принёс первую, едва ощутимую вечернюю прохладу.
В это время из балки вылез старый худой волк. Оглядевшись, он лёгкой рысцой потрусил через степь к Днепру. Там были люди, опасность, но голод заставлял преодолевать страх и бежать к берегу, где рыбаки и купальщики обычно оставляли кое-что от дневного пиршества. Где-нибудь у прибрежного камня можно было наскочить на полупустую консервную банку, которую можно вылизать, остатки птичьих, говяжьих или свиных костей, недоеденную картофелину или колбасные шкурки. Это, конечно, не то, что живая, горячая, трепещущая добыча. Но голод есть голод, а он, как говорится, не тётка - заставит есть всё, что хоть мало-мальски съедобно.
Старость всё явственнее давала о себе знать: несколько дробин, засевших в правом бедре всё чаще напоминали о себе и всё сильнее сковывали движения. Да, раньше и сила была, и проворство, и нюх. А теперь всё уже не то...
Ветер с Днепра несколько усилился и стал доносить едва уловимые запахи съестного. Серый, скрываясь в траве, тихонько бежал навстречу вечерней прохладе, не опасаясь быть обнаруженным раньше, чем он заметит возможную будущую добычу или опасность. Трава скрывала его почти полностью, и только шелест её под волчьими лапами мог кому-то сигнализировать о его приближении. Поэтому Серый бежал особенно осторожно - почти крался.
Вдруг откуда-то слева ветер донёс посвистывание, едва слышимое волчьему уху, и запах добычи. Серый мгновенно замер и стал напряженно слушать, принюхиваться, шевеля ноздрями и жадно втягивая ими воздух. Ветер дул в его сторону - это хорошо. Тишина, только стрекот поздних кузнечиков. И тут опять: "Фьюи-и-и... Фьюи-и-и..." Вот, вот он - жирный суслик, беззаботно стоящий у норы на задних лапах! Ага! Только бы не спугнуть, только бы подкрасться к нему поближе, чтобы успеть схватить его раньше, чем тот юркнёт в нору.
Затаив дыхание, Серый медленно, прижавши морду к самой земле, стал подкрадываться, обходя суслика слева, чтобы тот, убегая в нору, бежал бы ему навстречу. А если побежит от норы, то тогда уж точно - от Серого не уйдёт. Вот ещё, ещё шаг к норе...
И тут суслик насторожился, замер и, заметив Серого, кинулся к норе. Бросок! Серый лишь на какое-то мгновение опередив суслика, успел преградить ему вход в нору, и тот оказался прямо между его челюстями. Хрясть! - и готово! Волк, не раздумывая, тут же принялся за ужин. Суслик - добыча небольшая, но всё же еда и уже спокойнее можно жить до завтра.
Покончив с сусликом, волк нехотя побрел дальше вдоль берега в сгущавшихся сумерках - а вдруг повезёт и удастся поживиться ещё чем-либо. Но теперь это уже не столь важно на сегодня.
Из-за скал со стороны острова Хортица медленно, величаво поднялась полная луна, высветив на зыбкой поверхности Старого Днепра причудливо извивающуюся серебристую дорожку. Одна за другой засияли звезды и беззвучно заиграли тусклым мерцанием на черном небе. Стало прохладно и тихо. Над самой водой бесшумно закружили летучие мыши, порой издавая скрипящие звуки, словно кто-то невидимый время от времени царапал в темноте по стеклу ножом. Из густой травы донеслись грустные переливы трели сверчка. Ему ответил второй, затем третий, четвертый... Где-то на середине Днепра вскинулась рыба, и луна осветила искристый фейерверк брызг и расходящиеся круги.
Волк взошел на пригорок и остановился на его вершине, словно завороженный белесым холодным блеском полной луны. Он высоко поднял морду и завыл. Одинокая заунывная волчья песня поплыла по холмам, по кустам, по оврагам, по скалам. Потекла вдоль берегов по водной ряби, донеслась до затихающего села Хортица, на окраинных дворах растревожила собак, и они отозвались отрывистым отдаленным лаем. Волк замолк и замер, прислушиваясь к вечерним шорохам. Над головой все сгущалась июльская ночь, а он стоял и стоял на холме, бесцельно устремив взгляд в густую темень, не замечая хода времени. И время пред ним словно остановилось.