Будучи впечатлен своими вчерашними приобретениями, я почти не спал всю ночь.
Чувство особого восхищения и радости вызывала у меня спиннинговая катушка, купленная накануне в спортивном магазине на деньги, вырученные за наловленную рыбу. Неся ее в авоське, словно царское сокровище, я направился на толкучку, чтобы купить к ней леску, блёсны да крючки. Такого товара в те времена на прилавках советских магазинов не было - приходилось шастать по базарам среди рядов, где торговали всяким хламом. В качестве обер-консультанта я уговорил поехать со мной давнего друга - Вовку Родионова, которого для краткости все именовали Родионом. Родион долго отказывался - как раз судак клюет, а тут целый день терять, по барахолке шататься. Да и жара стояла адская. Но потом он вспомнил, что у него осталось мало крючков для живцов, да и тонкой лески для поводков - всего ничего. Так что в конце концов он согласился.
- Если леска желтоватая, это значит старая, порвется сразу же. Окрашенную тоже брать нельзя - они специально старую красят, чтобы желтизна не была заметна. Кроме того, надо просить на разрыв ее проверять. Если не дают, значит гниль. Хорошую новую леску просто так не порвешь. А крючки надо губой пробовать на остроту. Тупых не бери ни в коем случае.
В общем, вечером я аккуратно прикрепил к удилищу новоприобретенную катушку и агатовые кольца. Как всегда, консультировал Родион.
- Фланцы приматывай не толстой проволокой, чтобы гибкой была. Желательно, стальной. Но можно и медной. Виточек к виточку укладывай, не торопись. А кончики, чтобы не царапались, аккуратно подсунь потом под виточки. Лучше всего вязальной спицей. Можно и шилом, но это хуже - оно вгораживается во все на своем пути. А поверх проволоки один слой изоленты положи, чтоб от влаги защитить, - назидательно говорил он.
Но вот, наконец, наступило утро, и я сразу же после завтрака собрался на Старый Днепр, чтобы обновить новоприобретенные снасти. Родион с отцом еще с ночи на лодке на судака пошел, а я решил попытать счастья на Криничке. Так называли небольшую тихую заводь, на берегу которой из-под скалы бил холодный ключ. Чистая и прозрачная, как слеза, ледяная ключевая вода, весело журча, ручьем стекала в Старый Днепр, от чего в заливе было много рыбы. Честно говоря, я не замечал, чтобы на Криничке клев был лучше, чем в любой другой заводи, но так, во всяком случае, говорили старые опытные рыбаки. Рыба - она, мол, чистую воду любит. Поэтому занять место на Криничке порой было очень даже непросто. Но в тот день был понедельник, и рыбачили в основном те, кому не нужно было идти на работу: профессиональные рыбаки, пенсионеры, отпускники-любители да ребятня вроде нас с Родионом. А таких в те времена было совсем немного.
К Криничке часто подходили местные прогулочные колесные теплоходики "Рубин" и "Диабаз", чтобы в жаркий летний полдень набрать свежей ключевой воды. Приходили туда за водой и люди из близлежащих поселков с ведрами да канистрами. Один старый рыбак с пышными седыми запорожскими усами недавно сказал нам с Родионом не без гордости:
- Це, хлопцi, iсторична криниця: з неї сам Тарас Бульба пив!
Несмотря на свои одиннадцать лет, я уже был неплохо знаком с произведениями Гоголя и даже знал историю написания некоторых из них. Поэтому я не замедлил блеснуть эрудицией:
- Тарас Бульба не мог пить из этого источника, потому что такого человека вообще не существовало.
- Ти диви, який обiзнаний! А я тобi кажу, що була така людина, - насмешливо возразил старик.
- Ничего подобного, я читал, что Гоголь придумал такого героя, чтобы получше показать тогдашнюю жизнь, - с уверенностью стоял я на своем.
- Ти, Ґенко, як я бачу, книжечки читаєш. Але не грiх тобi знати, що не все треба розумiти просто так, як воно написано. На пустому мiсцi людина не здатна створити анiчогiсiнько. I коли Микола Васильович вигадував Тараса Бульбу, то мав на увазi когось живого, конкретного. Тобто жив тут на Запорiжжi такий козак або подiбний до нього. А вiн, як i всi сiчовики, напевно пив водицю з нашої кринички. Второпав, халамиднику?
Против таких доводов возразить было нечем. Я согласился и потом часто сам прибегал к такой аргументации.
Положив на плечо предмет собственной гордости - спиннинг, а вернее - удочку с катушкой, я направился к Старому Днепру.
- Генка, ты на Днепро? - окликнул меня соседский мальчишка - первоклассник Витька, сын милиционера.
- Да. Вот - иду, попробую на спиннинг ловить.
- И меня возьми. Я хочу посмотреть, как спиннингом ловят, - сказал Витька, с завистью глядя на мою новенькую удочку.
- Тогда не возьму. Меня самого только недавно стали без взрослых отпускать. К тому же, ты еще плавать не умеешь. Утонуть можешь. Я же на Криничку. А там скалы, глубина у самого берега, - сказал я и прибавил шагу.
- Геночка, ну пожалуйста. Я и купаться не буду - только на камушке посижу. Тут во дворе никого - гулять не с кем. Все по пионерлагерям разъехались. Я тебя слушаться буду. Честное слово. Ну, честное октябренское, - ныл Витька, забегая вперед.
Мне стало жаль бедного первоклашку, и я строго сказал:
- Хорошо. Только не лезть в воду и слушаться меня безоговорочно. Понял?
- Спасибо! Спасибо тебе, Геночка, что ты меня не прогоняешь. Я буду все делать, как ты скажешь. А можно, я твою удочку понесу, а?
Витькины глаза сияли неподдельным счастьем, и мне стало неописуемо приятно, что именно я сделал его на этот миг счастливым. И, чтобы испытать это пьянящее чувство еще раз, я снисходительно протянул ему предмет своей гордости. Хотя самому мне очень хотелось не только нести эту удочку, но и кричать на весь квартал, что это моя удочка, что это я - я сам ее смастерил, как заправский, видавший виды рыбак.
- Ладно, неси. Только смотри, аккуратнее. Чтобы кончик не обломать.
Витька с гордостью взял удочку, положил на плечо и, сопя, зашагал рядом, стараясь не отставать. Я нес авоську, в которой лежал бутерброд, завернутый в газету, и погромыхивала коробка с блеснами да грузилами. И каждый из нас был счастлив по-своему.
Солнце уже поднялось над крышами зданий правобережного рабочего поселка и горячо припекало наши спины. Мы пошли через балку по узкой тропинке. Вокруг не было ни души. Поселок остался далеко за спиной, и оттуда уже не долетало ни единого городского звука. Только кузнечики весело стрекотали в высокой густой траве, еще не успевшей пожухнуть под горячим запорожским солнцем. На пригорках то там, то здесь с веселым щебетом порхали птицы, а кое-где на камнях грелись на солнце ящерицы: одни покрупнее - зеленые с разноцветными брюшками, другие чуть поменьше - серые, которые маскировались под цвет камней так, что ненаметанным глазом их трудно было заметить. Ни ветерка, ни малейшей прохлады. Только знойное, ослепительное летнее солнце, от которого негде укрыться в южной приднепровской степи. В густой траве пестрели полевые цветы - и яркие, и тусклые, и высокие, и приземистые. На них усердно трудились озабоченные пчелы и темные тяжелые шмели. Над этим цветочно-травяным ковром беззаботно носились стрекозы, поблескивая на солнце легкими прозрачными крылышками, мельтешили разноцветные бабочки.
По пути нам докучали нахальные, порой очень крупные мухи. С противным жужжанием они носились перед самыми глазами, садились на открытые части наших потных тел и немилосердно кусались, если мы вовремя не успевали их согнать. А когда сгоняли, они проворно отлетали и, помотавшись пару секунд вокруг, снова садились на нас, не давая покоя ни на мгновение.
- Гена, а можно у тебя узнать? - спросил обливающийся потом Витька, отмахиваясь от слепня.
- Да узнавай уже. Куда же денешься от тебя, такого любопытного? - ответил я, изнемогая от жары.
- Гена, а что это такое - бе-зо-го-во-ро-чно? - смущенно спросил он.
Я снисходительно улыбнулся.
- Ну, ты даешь, Витька. Да это слово само за себя говорит. Безоговорочно - значит "без оговорок". Безоговорочно слушаться - это выполнять все, что я скажу, без никаких оговорок, без всяких там пререканий и возражений. Понял? - спросил я, отмахиваясь от назойливой мухи, висевшей перед глазами.
- Я так и знал, - с достоинством сказал Витька.
- Знал - почему спрашивал?
- Проверить хотелось.
На Криничке было непривычно тихо и спокойно. У мыса справа кунял над удочками пожилой рыбак в колпаке, сложенном из газеты. Я знал, что это заядлый любитель из пенсионеров - ради спортивного интереса рыбачит. Неподалеку от него примостился пожилой мужчина интеллигентного вида и что-то размешивал в ржавой немецкой каске - очевидно закрыху. Такие каски валялись в те времена повсюду. Их часто использовали как котелки или миски для самых разных хозяйственных нужд. Из них ели собаки, пили куры, утки и прочая дворовая живность. В них замешивали раствор для штукатурки, алебастр для заделки дыр в стенах, варили клейстер и поспу для побелки. Настоящая посуда была в дефиците.
У левого мыса на валуне, разогретом июльским солнцем, сидел рослый худощавый старик в широкополой соломенной шляпе. Поставив на плоский камень длинные, как оглобли, босые узловатые ноги, он меланхолично смотрел, как Старый Днепр беззвучно катит свои воды на юг - к Черному морю. Его левый глаз был заклеен кружком белого пластыря, по обе стороны которого выступал глубокий сабельный шрам, простиравшийся от середины лба до мочки уха. Несмотря на июльский зной, на его плечах был пиджак старомодного покроя из толстого сукна табачного цвета. Из-под выгоревших на солнце парусиновых штанов выглядывали кончики белых солдатских кальсон с туго завязанными тесемками. Это был дед Гордей - старый профессиональный коропятник, который жил со своей бабой Машей только за счет рыбалки. С утра до вечера дед удил рыбу, а баба Маша продавала ее в поселке, где все хорошо знали и глубоко уважали эту колоритную пару.
- Здравствуйте! - поздоровался я с рыбаками, устраиваясь на уступе скалы неподалеку от деда Гордея.
Пенсионер в газетном колпаке пропустил мое приветствие мимо ушей, а пожилой интеллигент молча кивнул, не отрываясь от приготовления прикорма для рыбы или, как его именовали в Запорожье, - закрыхи.
- Здравствуй, милок, коли не шутишь. А твой напарник почему не здоровается? - спросил дед Гордей, сурово глядя на Витьку.
- Здравствуйте, - поспешил исправиться Витька.
- То-то, - сказал дед. - Здоров будь, сорванец. В школу еще не ходишь?
- Во второй класс перешел! - встрепенувшись, ответил Витька.
- Ууу, почти академию закончил, а здороваться не научился, - пробурчал дед, поправляя удочку. - Чего, Генка, ловить собрался, а?
- Хочу на блесну попробовать, - ответил я, готовя спиннинг.
- А умеешь? - с задоринкой в голосе спросил дед.
- А что тут уметь? - искренне удивился я.
- Ну-ну, попробуй, родименький, - сказал дед, ухмыляясь из-под шляпы.
Я стал на уступ и лихо взмахнул удилищем. "Ррррр...", затрещала катушка, а блесна, к моему удивлению, полетела не в воду, а вдоль берега, едва не зацепив деда Гордея.
Чтобы не спутать дедовы удочки, я стал карабкаться по уступам, держа удилище высоко над головой. Мне хотелось стать напротив места, куда упала блесна, и смотать леску на катушку, не задев удочек деда Гордея.
- Не торопись, Генка. А то, не ровен час, ишшо сорвесси. Давай помогу. Дай сюды твое yдилишшэ. Во как надо сматывать, смотри.
Дед выключил трещотку и спокойно смотал леску.
- Ты бы на лужку или где в безлюдном месте сначала попробовал. А то так - решил, что сразу сумеешь. Всему, Генка, учиться надо. А блесню кидать - это, милок, мастерство не абы какое. Гляди, как это делается, - сказал дед и мастерски взмахнул удилищем. Сверкнув на солнце, серебристая блесна описала в воздухе дугу и шлепнулась в воду чуть не на середине Днепра. Не спеша, дед смотал леску на катушку и, снова включив трещотку, протянул мне спиннинг.
- Понял, как надо? Пойди вон туда, наверх. Там открытое место, низкая трава и народу нету. Поучись там маленько, а потом сюды приходи. Да трещотки зря не включай. Это тормоз. А сейчас знаешь, как все делають? Железо мягкое, враз сработается и будеть ни туды, ни сюды. Пальцем тормозить учись. Сильно не отпускай, а то "борода" получится. Это когда мясина клубком завертится. Трудно потом распутывать, долго, - поучал дед.
- Здорово вы, дедушка Гордей, блесну бросаете. Вы же коропятник. Где вы научились? - наивно поинтересовался я.
- Это верно, сейчас - коропятник. Но на веку, как на долгой ниве - всего повидать доводится. Ну, иди, поучись. Смотри только, малому глаз ненароком не выдерни. А вешшычки ваши пусть тут полежать. Я присмотрю.
- Да дед Гордей - он у нас на все руки мастер, - с издевкой сказал дремавший до той поры пожилой рыбак.
- Ну вот! - недовольно буркнул в ответ дед Гордей.
- Дед Гордей! А что значит это твое "вот"? - продолжал заедаться пенсионер.
- Дали ему год! Отсидел ён двенадцать месяцев и вышел досрочно - по амнистии, - ответил дед.
- Вместо года - двенадцать месяцев, и по амнистии? Это как? - цеплялся рыбак.
- Да вот так - хватил на пятак, с катушек - бряк, в землю носом - тык, тут ему и "кирдык", - незамедлительно ответил дед Гордей.
- Дед, да ты что, обиделся? - подначивал противный пенсионер.
- На обиженных Богом не обижаются! - ответил дед, не задумываясь.
- Ты это к чему?
- Да все к тому, чтоб в колонну по одному!
Дед достал красную пачку "Примы" и закурил, давая понять, что "состязание остряков" закончено в его пользу.
- Дед, что ты все время куришь да куришь? Как паровоз дымишь! Ветер вон - прямо на пацанов несет. Да и до нас тоже доносит. А мы с профессором некурящие. Хоть и далековато от тебя, но все равно неприятно. Кроме того, курить - здоровью вредить! Хоть о себе подумай, что ли, - никак не унимался пенсионер.
Дед опять не полез в карман за словом:
- Уж ты и открыл мне глаза. Курить - здоровью вредить, а не курить - государству вредить. Так тогда ж за вредительство посадють! Из двух зол надо меньшее выбирать, голубь ты мой сизокрылый.
- Ладно, дед, не осли, - сказал пенсионер с некоторым раздражением.
Но дед и тут не остался в долгу:
- Свинья-то со зла и мудреца - за осла! - многозначительно изрек он.
- Он, Гордей Филиппович, верно сказал: курение вызывает рак легких, - вмешался молчавший до этого интеллигент.
- А ты вот, как профессор, и скажи мне, это ишшо откуда кому ведомо? - спросил дед.
- Ученые доказали, - ответил профессор.
- И как же они это сделали? - не отставал дед.
- Очень просто. По данным историй болезни установили, что заболевшие раком легких все или почти все были курящими. Думаю, что против этого и вы возражать не станете, - заключил профессор.
После очередной крепкой затяжки дед Гордей хитро улыбнулся и с едкостью возразил:
- Да так я табе докажу, что рак у людей от молока! Ведь все умершие от рака обязательно молоко пили. Ишшо сколько!
Все, кроме пенсионера, расхохотались.
- Ну, дед! Никто ему не указ. Профессор тебе говорит, умный человек! А ты и ученому перечишь. Постеснялся бы равняться с ним! - искренне возмутился пенсионер.
- А кто сказал, что профессор умнее простого мужика? Такого, как я, например? Чем вот ён умнее мене, а? - не сдавался дед.
- Да знает он в тысячу раз больше, чем мы с тобой вместе взятые. Вот и все, дед! - наступал пенсионер.
- А знатье - это-ть ишшо не ум, - невозмутимо возразил дед.
- Что же тогда такое ум, по-твоему?
- Возьми ты два учителя в школе, - сказал дед, подняв кверху длинный и желтый, как восковая свечка, указательный палец. - Нехай один знаеть всю арифметику на память. Все там, что в ней есть написано. А другой - грамматику всю до последней буквы. И тоже на память. А все прочее нехай обое знають одинаково. Только тот, что арифметику - не знаеть грамматики, а тот, что грамматику - ничего по арифметике. Можешь сказать, который из них умнее?
- Одинаково! - вмешался, я.
- Пожалуй, тот, который по арифметике, будет умнее, - немного помолчав, вставил пенсионер, - она сложнее и важнее грамматики.
- Это ты так потому, что сам из грамматики так-сяк кое-что чуток ишшо припоминаешь, а в арифметике ни бельмесы не петраешь. Ён знаеть одно, а я - другое, о чем ён и не догадывается. Поди подсчитай, кто больше знаеть да чья наука важнее. На весы, что ли, знавье наше положить? И не в этом ум. Расчетами да подсчетами его не измеряешь. А в том, что да как рассудить, что да как с чем связать, как из чего взять урок наперед. И тут уж твои дипломы, школы да академии далеко не на все отвечають. Ум есть ум, который нам при рождении Господь даеть. И словами его не скажешь. А посмотришь, потолкуешь с людьми, да и увидишь, что тот умен, а этот - дурень непролазный. И все это увидять, а не один человек.
- Вот дед! Ты-то сам какую академию заканчивал? - с подначкой спросил пенсионер.
- Жизненную народную. Слыхал такую? - ответил дед и, тщательно загасив окурок о камень, положил его в кем-то оставленную консервную банку.
- Дед Гордей - академик! Ну и ну! - пенсионер немного помолчал, а потом снова обратился к деду. - Дед, а ты хотел бы стать профессором?
- Уж лучше удавом, - с раздражением ответил дед.
- Это почему? - не успокаивался пенсионер.
- Да чтоб тебе удавить! - со злостью выпалил дед.
Я с таким интересом слушал перебранку деда Гордея с рыбаками, что даже забыл о том, что собрался идти наверх - тренироваться метать блесну.
- Гляди-гляди! - неожиданно закричал дед Гордей, указывая рукой на воду. - Генка! Твой дружок тонеть! Скорей! Скорей! Скорей!
Обернувшись, я увидел, что Витька, относимый течением, беспомощно барахтается в воде. Чуть приподняв над водой голову, он жадно сделал вдох и тут же его голова скрылась под водой. Не раздумывая, я бросил удочку на берег и прямо в одежде и тапочках-прорезинках прыгнул в воду с уступа. Витька с надеждой протянул ко мне руки. Но я, помня предостережения мамы, подплыл сзади и, подхватив его подмышки, начал грести к берегу.
Едва витькин рот поднялся над поверхностью воды, он заорал так, как будто его режут. Я подтянул Витьку к скале и подтолкнул к ближайшему уступу. Он тут же вскарабкался на него и, не переставая плакать, стал снимать с себя мокрую одежду.
- Ммммм... - недовольно промычал Витька, не переставая всхлипывать.
- А ты, Генка, молодец, - похвалил меня дед. - Я думал, ты подплывешь к нему спереду, когда он к тебе руки потянул. И он вцепится в тебе, как бешенный кот, да придется спасать вас обоих. Но ты ловко сзаду его подхватил и допхал-таки до берега.
- К утопающему опасно спереди подплывать. У него мертвая хватка. Утопить может. А ели он еще способен и назад поворачиваться, нужно вокруг него несколько кругов сделать, чтоб он обессилил, а потом уже подхватывать, - с видом опытного спасателя изрек я.
- Верно. Откуда ты знаешь? - поинтересовался дед.
- От своей мамы, - ответил я.
- А кем янa у тебе работаеть?
- Врач она, - сказал я, выкручивая рубашку.
- О, да у тебе матка - баба грамотная! А батька? - продолжал допрашивать дед.
- Папа тоже врачом был, - спокойно ответил я.
- А почему "был"? Сейчас он где? - осторожно спросил дед.
- В сорок первом под Вязьмой погиб, - уточнил я.
- Вон как! Погиб - это тяжко. Но жить надо-ть все одно. Твоя матка - баба, видать, разумная. Верно тебе научила - что ты тут не растерялси, когда товарищ потопать начал. Все честь по чести сделал. А как ты в школе учисси? - поинтересовался дед.
Я стыдливо молчал, выкручивая свои полотняные брюки.
- Да он отличник, дедушка, - пришел на выручку Витька. - Одни пятерки у него!
- Ну, не то, чтобы круглые пятерки. Это он так, чтоб поддержать меня, - оправдывался я.
- Одним словом, хорошо занимаесси, - заключил дед. - Разумница у тебе матка. Вот без отца, а поди - верно научаеть. Школа вперед всего. Лучше за все на ученье тратиться. Тышшу разов потом назад откупится. И приучен ты, я смотрю, людей уважать, старших почитать, не говорить чего за зря.
- А почему это Вы мою маму - бабой называете? - возмутился я.
- А кто ж янa, мужик, что ли ча? - удивился дед.
- Да нет, женщина... А баба - это, дедушка Гордей, обидно.
- Это у вас, интеллигентов образованных. А у нас, простых мужиков, так у юбке - все баба значить.
Дед помолчал, а потом добавил:
- А правильно - защыщай свою матку и дальше-ть. Молодец. Любишь, значить.
Дед опять помолчал, а после паузы снова полюбопытствовал:
- А у матки твоёй ишшо детишки ёсць?
- Нет, дедушка Гордей. Один я, к сожалению, - ответил я, расстилая рубаху и брюки на плоском камне.
- Это ты верно делаешь, что на камне одежу раскладуешь. Сонушко нынче жаркое, каменья горячие - живо высохнеть. Да камнями про всяк случaй придави. Хоть и нету сейчас ветру, да все случается.
Дед достал сигарету и принялся ее тщательно разминать. Послюнявив кончик, он взял ее в рот и, чиркнув спичкой, прикурил. Пыхнув дымом, он глубоко затянулся и снова обратился ко мне:
- А замуж янa не думаеть? Молодая-ть, небось. Трудно ж ёй одной тебе растить.
- А я ей во всем помогаю, так что помощи нам никакой больше не надо. Она говорит, что такого, как мой папа, все равно не найти. Да и не очень-то она молодая - тридцать пять лет уже, - ответил я с нескрываемым возмущением.
- Ой, как много! Хе-хе-хе, - простодушно рассмеялся дед. - Так-то янo так, да все одно без взрослого мужика труднёнько ёй. Я понимаю, тебе батьку все одно никто не заменить. Но про матку тоже-ть подумать не лишне. Коль вздумаеть замуж - не прыпятствуй. Ты вырастешь, своя семья будя. А ёй ищщо жить да жить. Надо, чтоб было с кем. Да и братьёв-сестер табе, я вижу, иметь не лишне. Зачем же молодой бабе... прости старыка, Генка, жэнчыне, до скончания веку вдовствовать?
- Я с нею всегда буду! Я никогда ее не оставлю! - с достоинством сказал я.
- Это, конечно, схвально... Да ты, миленький, не сердись. Мал ишшо, не все в житье разумеешь, как того надо. Ты сейчас думай, как знаешь. Такое сразу до ума не дойдеть, хоть ты и разумный хлопчык. А станешь постарше - вспомни слова старого деда Гордея. Ну, помоги мальцу одежонку высушить, - сказал дед и принялся перекидывать удочки.
Я помог Витьке разложить для просушки одежду. Его все еще трясло от пережитого, но он уже был намного спокойнее.
- Ты был в тапках? - спросил я Витьку.
-- Нет, босиком. И хорошо. А то бы потерял в воде, а дома мне за это ой-ой-ой, как всыпали бы, - хмуро ответил он.
- А как ты умудрился в воду упасть? - полюбопытствовал я.
- Хотел к вам с дедом с той стороны по крутому склону пролезть, чтоб наверх не подниматься. Но поскользнулся. Я цеплялся, удержаться хотел, но было не за что, - пожаловался он.
- Ну, пока наша одежда сохнет, давай съедим тут, что мне тетя Валя дала, - предложил я и принялся разворачивать пакет.
В пакете было два ломтя хлеба, намазанных сливовым повидлом, огурец и пара помидоров. Мы с аппетитом слопали по куску хлеба и закусили помидорами. Я разломил огурец на равные половины, но чтобы Витьке не показалось, будто я, как хозяин, взял себе лучшую, решил разыграть их по жребию.
- Бери, Витька, вот этот камешек и так, чтоб я не видел, положи в одну руку. А я буду угадывать. Угадаю в какой руке - моя половинка с хвостиком, не угадаю - та, что с цветочком.
Я не угадал и получил половину с цветочком. Видя, что Витька с завистью смотрит на мою долю, я сказал:
- Если хочешь, можешь взять мою.
Но он геройски отказался, и мы, немного подкрепившись, стали потихоньку готовиться к уходу домой, так как раскаленное до бела солнце уже клонилось к вырвенским холмам. К тому времени наша одежда уже высохла, и мы, нацепив ее, как придется, собрались в обратный путь.
- До свидания, дедушка Гордей! - попрощался я с дедом.
- До свиданья, - смущенно буркнул Витька.
- Доброго вам здоровьица, - добродушно попрощался дед. - В следуюшшый раз будь, малец, поосторожней!
Я обернулся к другому мысу, где сидели интеллигентный профессор и вредный пенсионер. Профессор с аппетитом уплетал с хлебом какую-то снедь из пол-литровой банки, заедая красным, как кровь помидором. А пенсионер собирал снасти, готовясь к уходу.
- До свидания! Удачного всем улова! - крикнул я им и помахал рукой на прощание.
- До свиданья! - крикнул уже окончательно успокоившийся Витька.
Профессор поднял голову и вежливо кивнул в ответ, а пенсионер не обратил на нас никакого внимания.
Мы поднялись наверх и зашагали к дому.
- Не пойду теперь на это Днепро даже с папой, - сказал Витька скорее самому себе, нежели мне.