Аннотация: Баринов А.Е. и повесть Елены Стяжкиной "Паровозик из Ромашково"
Я не пишу критических статей, ибо всегда воздерживался от суждений оценочного характера, которые волен-с - ноленс-с присутствуют в любом нарративе. Однако, тот шквал праведного гнева, который обрушился на повесть Елены Стяжкиной 'Паровозик из Ромашково', заставил меня поэкспериментировать в этом виде литературного творчества. Совсем не для того, чтобы защитить автора. Стяжкина крепкий и уверенный в себе мастер. Я это делаю для себя, для себя пытаюсь уяснить, чем вызвано такое неприятие в целом крепкой и искренней повести.
Честно говоря, хулитель один - Баринов, у которого появляются единомышленники, причем некоторые весьма достойные и уважаемые авторы. Что касается Витька, для которого все что изрекает духовный отец - истина в последней инстанции, то его принимать всерьез не стоит, тем не менее, его поведение не выдерживает никакой критики. Господин Баринов, ратующий за возврат к высоконравственным идеалам, не удосужился внушить своему духовному сыну, что реплики типа: 'А теперь эти бляди учат нас, умных мужиков', - мягко говоря, не то что с высоконравственными идеалами, а с самыми элементарными человеческими отношениями ничего общего не имеют. Простые истины человеческого общежития гласят: оскорбляют других только глупые и трусливые люди, оскорблять женщину - это еще и подло, но в тысячу раз трусливей, глупее и подлее, напялив маску, позволять себе такое, глядя на экран монитора, - большой отваги не надо. Как мы видим, в воспитании своих единомышленников Баринов не преуспел, хотя исторический союз, можно сказать, архетип, - Швондер - Шариков - довольно распространенное явление нашей действительности.
Итак, основные обвинения в адрес повести: ПРОВИНЦИАЛИЗМ, ПОЩЕЧИНА ОБЩЕСТВЕННОМУ ВКУСУ, КУЛЬТ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕЧКА, КУЛЬТИВИРУЮЩЕГО СВОИ НЕДОСТАТКИ, В ЧАСТНОСТИ РАЗНУЗДАННУЮ НРАВСТВЕННОСТЬ.
Да, нормы этики героиня повести не соблюдает, и хотя этические нормы - это категорический императив, но то, что было когда-то аномалией, сейчас становится нормой и наоборот. Например, высший закон социалистической этики - построение коммунистического общества - приказал долго жить. Что касается мировой литературы, то она никогда не была только жизнеописанием ГЕРОЕВ, а очень пристально наблюдала за маленьким человечком. Этот маленький человечек мерзок, гадок, похотлив, жаден, но его надо полюбить. От гомеровских аргонавтов до Золотого осла Апулея, от Декамерона Боккаччо до Гаргантюа и Пантагрюэля Рабле, от Оскара Уайльда до Ги де Мопассана высмеивались ханжество и косность, мракобесие и предрассудки, лицемерие и тупость. Были описаны все виды сексуальных извращений, причем без обличительного пафоса, а скорее с иронией и юмором. Смена сексуальных партнеров рассматривалась как самый незначительный грех. То, что Вольтер зарифмовал в Орлеанской девственнице акт скотоложства, нисколько не умолило его авторитет великого философа Просвещения. Филолог Баринов не может этого не знать, поэтому его шельмование повести Стяжкиной кажется тем более странным, что в 'Паровозике из Ромашково' нет никаких порнографических эпизодов или смакования чего-либо непристойного, того, чем завалены наши лотки. Книги, подобные исповедям или мемуарам Кончаловского, который не скрывает, что мужчина стремится к получению удовольствия или пустые развлекательные телесериалы являют, на мой взгляд, пример безнравственности и пошлости. Пушкин, которым прикрывается Кончаловский, тоже не был ангелом, но он мучительно искал выход, несовершенство человеческой природы загнало его в тупик, и только пуля смогла разомкнуть замкнутый круг. Ту же боль и отчаяние (простите за мелодраматизм) испытывает героиня паровозика. Она не смакует, а тяжело переживает свои похождения.
Так чем же все-таки вызван обличительный пафос критиков повести. Инструментарий, которым пользуется маститый критик, крайне скуден. Нет текстуального сравнительного анализа произведения, не рассматривается повесть Стяжкиной в контексте современных литературных течений, никто ни разу не обратил внимание на стилистические особенности 'Паровозика из Ромашково'. Все упирается в концептуальный мировоззренческий подход к данному произведению. Что ж, раз критиков не интересует художественная ткань опуса, то и я не буду на этом останавливаться.
Рассмотрим два аспекта: личностный и общественный.
Твердой рукой автора выписан образ веселого менеджера, у которого все ушло в корень. Если вычленить в человеческом существовании три культа - культ плоти, культ сердца и культ разума - то этим веселым менеджерам достался как раз ум плоти. Часто они бывают и неплохими психологами, но и на чисто плотском физиологическом уровне эти ребята знают, что надо делать в данный момент: кого куда поставить, посадить, положить и т.д. Сколько бы бариновы не читали проповедей, сколько бы не призывали к нравственному поведению, все равно эти непослушные женщины будут коситься в сторону веселых менеджеров. Сколько бы бариновы не призывали к созданию высокохудожественных образов, воплощающих целомудрие, чистоту, ангелоподобность, вряд ли они будут сильнее образов Марии Магдалины, Мадам Бовари, Анны Карениной...
Я по своей природе не ходок и живу уже много, много лет с одной женщиной - моей женой, но я никогда не кину камнем в свободных мужчин и женщин, кочующих из постели в постель в поисках своего идеала. Это и есть свобода выбора, тем не менее, я понимаю Александра Евгеньевича, когда он со странными чувствами смотрит вслед противным женщинам, уходящим с веселыми менеджерами, которые, кстати, на них долго не задерживаются. Мои чувства тоже отнюдь не однозначны, но рядом со мной стоит моя Муза. Она кладет мне руку на плечо и говорит: 'Обрати свой взгляд вглубь себя'. Я успокаиваюсь и делаю то, что она говорит. Помимо энергии, определяемой многими философами и психологами, в частности доктором Шленским, как основной инстинкт, я вижу барражирование стайки трепетных токов. Какой-то конкретной дефиниции подобрать к этим энергиям мне не удается. Это то, что многие называют религиозность (по Гегелю, стремление к богочеловеку), а другие - антирелигиозность (по Ницше, дионисийская свободная игра жизненных сил, по Камю, гордый вызов богам). Это то, что Шопенгауэр называл волей к жизни, а по Фрейду, хотя он и соглашался с доктором Шленским по поводу основного инстинкта, это такая дефиниция, как тщеславие, которая часто мелькает в его работах. Это то, что западный оккультизм называет сефиротами, а восточный - чакрами, это то, что помогает мне улавливать в окружающей среде музыку, которая дает возможность ПРОТИВОСТОЯТЬ людям, богам, жизни...
Баринов не сублимирует свое неудовлетворенное либидо, а экстраполирует его на общественные отношения. Для него слово разврат приобретает обобщающее понятие. Вернувшись из-за кордона домой, где он работал либо журналистом-международником, либо филологом при посольстве, он оказался не удел. Александр Евгеньевич не так глуп, чтобы напрямую обрушиться на либеральные ценности и громить буржуев, он понимает, что не на митинге у Баркашова или Зюганова и в сети народ продвинутый. Тут под руку маститому критику попадает Елена Стяжкина. Баринов бьет наотмаш: повылезли шлюхи, торгаши, бомжи, вот они ваши либеральные ценности. Где ему понять боль и отчаяние героини паровозика, где ему понять образы Даена, также написанные кровью сердца. В высоком трагизме отношений между мужчиной и женщиной он видит только ШАРЛАТАНСТВО, РАЗВРАТ, ПРОСТЫЕ ФОРМЫ, ПРИВИВКУ БЛЕДНОЙ ТРЕПОНЕМЫ ОБЩЕСТВЕННОМУ ВКУСУ, ИЗВИВЫ ЖЕНСКОГО ТЕЛА. Что касается ПРОВИНЦИАЛИЗМА, то простите меня, я даже вначале растерялся. Бунин и Ахматова, Горький и Есенин, лучшие представители серебряного века прибыли в столицы из провинций. Да, собственно, он сам себе противоречит, считая, что только в русской глубинке должен появиться образ женщины-матери, женщины-хранительницы семейного очага и лучших традиций русского народа. Во все века столицы обновлялись незамутненным исконным духом российских городов и весей. Возможно, это оговорка в духе Фрейда. Возможно, это семантическая искаженность слова, - так как искажали грамматические нормы Лермонтов ('из пламя и света...') и Шадов ('Мастер ложит камень'), преследуя определенные концептуальные цели, - и под словом провинциализм надо понимать местечковость. Честно говоря, не знаю.
Характерно, что бариновы были всегда. В начале ХХ века, когда высылали золотой фонд русской культуры - Булгакова, Бердяева, Франка, Карамзина, Ильина... Бариновы вещали:
'Революционному пролетариату не нужен прогнивший буржуазный разврат'.
В 60-ые годы, когда травили Тарковского и Высоцкого, мы могли слышать:
'Советскому человеку, строителю коммунизма, не нужна идейная пустота и развращенность этих художников'.
Сейчас, когда укрепляется вертикаль власти, в лексиконе бариновых появляется народность, православие, самодержавие. Их героем становится Колчак (ничего не имею против, возможно, достойный русский офицер, но всплывают в памяти эпизоды из истории с расстрелами колчаковцами рабочих и депутатов Учредительного собрания, спрятавшимися у Колчака от большевиков). Они ругают Стяжкину и ставят на котурны Злотина (кстати, ярчайшего автора СИ). Обильно сдабривая свои тексты иностранными и иными иноязычными словами и выражениями, они громят либерализм под предлогом войны с нравственной разнузданностью. Они очень удачно мимикрируют, успешно подлаживаясь под любой строй. Бариновы осуждают Идущих вместе за глупость, но, что весьма симптоматично, тут же добавляют: вектор направлен в нужную сторону.
Стоит либерализму укорениться на российской почве, в адрес Злотина будут
направлены стрелы праведного гнева бариновых. Перемежая свои тексты экскурсами в историю человеческой культуры, они обогатят свой словарь словами типа КОСНОСТЬ, НАЦИОНАЛИЗМ, АНАХРОНИЗМ, ХАНЖЕСТВО.
Сейчас в СМИ каждодневно муссируются идеи о выделении канала для пропаганды спорта. ФИЗИЧЕСКУЮ КУЛЬТУРУ В МАССЫ. Я не удивлюсь, что скоро услышу призывы бариновых:
'Всех блядей поставить на коньки и лыжи, пусть перевоспитываются'.