Аннотация: Один из них, несомненно. Но - который? Теперь, наверное, почти не осталось разницы
У меня была лошадка. У меня была лошадка. Это все, что я знаю о себе. У меня были руки и ноги - короче, чем сейчас. У меня была лошадка, мне подарили ее на Рождество, я обнял ее за шею, но не смог сам взобраться на ее спину, сесть в красное седло. Стук-стук - стучали длинные дуги по каменным плиткам. Стук-стук. Меня посадили в седло, и короткий ворс на боках лошадки покалывал кожу ног между гольфами и краями коротких штанин. Она была огромной, с ее высоты пол казался недосягаемым, но я и не хотел возвращаться туда, в обыкновенную жизнь. Я ведь стал всадником. В тот миг я стал всадником, что бы это ни значило. Тогда я не знал этого. Сейчас, вспоминая, я чувствую волнение, раздвигающее мои ребра, которые, в свою очередь, растягивают мои легкие, и это почти все, что я знаю о себе. Это вещи одного порядка. Я дышу. У меня была лошадка. Мои ноги и руки сейчас длиннее, чем тогда, я чувствую их, но не могу до них дотянуться, не могу пошевелить ими. Я погружен в туман, из которого до меня доносится только размеренный звук. Я не могу определить его происхождение и значение, но он совпадает с тем, как стучали по каменному полу дуги.
Потом звук стихает, и я погружаюсь обратно в туман. Кажется, это не впервые. Как ни пытаюсь, я не могу удержаться на поверхности: мне не за что ухватиться.
Деревянные дуги снова стучат по полу, я слышу этот звук. Я снова здесь. Кто-то я. Где-то здесь. Я ощущаю тяжесть одеяла. Меня стало заметно больше, чем в прошлый раз, я даже могу повернуть ладонь так, чтобы не давила складка простыни. Правда, это усилие отправляет меня в короткий сон, но, проснувшись, я о нем помню. Мое существование в настоящем времени обретает связность, зато лошадка теряется в мифической дали. Но деревянные дуги снова стучат по полу. Это загадка. Я открываю глаза.
Сначала мне виден только белый потолок. Я набираюсь сил, чтобы повернуть голову и увеличить обзор. Размеренный ритм ломается, тут же тень нависает надо мной, я размышляю, представляет ли она опасность - тем временем взгляд успевает сфокусироваться. Быстрые темные глаза, острый нос, линия улыбки, выгнутая настолько, что почти превращается в угол - я понимаю, что достиг конца моих странствий. Здесь можно было бы спокойно умереть. Но весь смысл в том, что здесь-то и можно начинать жить. Здесь, где Клемс.
Ни один цветок не расцвел напрасно: что бы ни мерещилось Доку в отравленном бреду, а мучители его были вполне реальны и не обделены усердием и фантазией. Теперь было совершенно очевидно, что ему уже не вернуться в строй, хорошо бы не стать полным инвалидом, но тут врачи уверено обещали, что не станет, что сделают все, что возможно, и вообще все, раз уж он так долго балансировал на гребне водораздела между реками, текущими в смерть, и реками, текущими в жизнь, и все же качнулся сюда, на эту сторону, и будет жить. Все его люди перебывали здесь, пока он лежал, отделенный беспамятством от всего посюстороннего мира, и общался с ними только посредством мониторов - равномерный писк которых день за днем внушал все более уверенные надежды. Все его люди, каждый, не преминули сообщить врачам, что он своих не бросает, а потому и сомневаться нечего, терпение, еще немного терпения, этот не опаздывает и не бежит вперед, этот будет всегда вовремя... или чуть позже, но некритично. Мало ли что кажется. Это же Док.
А Клемс так и сидел здесь почти неотлучно, покачивался рядом с Доком. Док - на водоразделе между там и здесь, Клемс - в качалке, стук-стук. На звук и выманил тебя, говорил он потом, когда Док рассказал ему про лошадку, когда смог уже говорить больше двух слов подряд.
- Откуда здесь качалка? Как вообще разрешили?
- Сам-знаешь-кто распорядился. Он здесь, кажется, командует. Он и мне разрешил здесь быть, и никто не возражал.
- Как я здесь оказался?
- Потом расскажу. Всё было скучно, все целы, вынули тебя аккуратно и по-тихому, блокбастера не получилось бы, - Клемс засмеялся, он вообще много смеялся в эти дни, и у Дока постепенно становилось легче на сердце: смеется, значит - живой, настоящий. Смеется, чтобы не плакать, как и сам Док, насколько хватает сил - смеется. Надо же что-то делать, не здесь же говорить о том, что и так ясно. Для разговоров о том, что и так ясно, нужны совершенно особенные места, специальные, исключительные. Лежа на ковре перед камином в огромном пустом и темном доме, например, можно было бы говорить об этом. В островке тепла и света, кутаясь в один на двоих плед. Или наблюдая закат над морем, когда дышать уже невозможно перед лицом полыхающей во все небо красоты - вот, можно было бы поговорить. Было бы по росту. И на воздушном шаре, например. Высоко-высоко над землей, где холодно и одиноко, по воле ветра влекомые неизвестно куда, они могли бы об этом вдруг заговорить. Или просто после пробежки, стягивая мокрые майки, ни с того ни с сего один сказал бы, а другой - ну, тоже, конечно, ответил бы. А вот так, в больничной палате, после смерти и жизни после смерти - как-то не шло на язык говорить об этом. Поэтому Док спросил о чем-нибудь простом.
- А "сам-знаешь-кто" - это кто?
- Это я, - с порога откликнулся тот, кого Док ждал с нетерпением и страхом. Кивнул Клемсу, повел глазами в сторону двери. Этого было бы достаточно, но все же сказал заботливо: - Отдохни, пройдись. Кофе выпей.
Гайюс. Или кофе-сэндвичи-Камилл. Один из них, несомненно. Но - который? Теперь, наверное, почти не осталось разницы: оба были посвящены в противоестественную подоплеку происходящего, с любым из них можно было говорить открыто, просить поддержки и совета.
Хотя нет, разница оставалась. Клемс дисциплинированно поднялся, только руку положил на плечо Дока, мимолетно. Док быстро - по крайней мере, так быстро, как мог сейчас, - прижал пальцы к его запястью. Короткий тонкий рубец, найдись он там, дал бы ему однозначные указания: кто этот Клемс - тот, который его, или который Рея. И еще - кто он сам на этот раз: Док или Рей. Потому что сам он сейчас привычно думал о себе, что он Док. Но точно так же мог оказаться и кем угодно другим. Например, Реем. И это был бы один из лучших вариантов, возможно.
Всего лишь один тонкий короткий рубец, он или его отсутствие - этого достаточно. Как в алгоритме с "да" и "нет". "Да" - это мой Клемс, это мой мир. "Нет" - это мир Рея.
Один маленький рубец. У Дока был такой, с детства, почти на том же месте. Дворовая собака укусила за руку, как билет пробила: одно быстрое движение - и сквозная дырка немного ниже ладони. С тыльной стороны хорошо зажило, не осталось заметного следа. А на внутренней поверхности, где кожа тоньше, вот он, короткий шрамик, до сих пор.
А у Клемса такого нет. Значит, в палату сейчас вошел Гайюс, значит, все правильно, все как надо, конец пути. Можно начинать жить.
И он начал - еще раз, все с начала. Я - это я. Ты - это ты. Мы встретились. Все будет хорошо.
- Привет, - сказал он Гайюсу.
- Привет, - ответил тот. - Я не утомлю тебя. Пара стандартных тестов, маленьких и совсем простых.
- Надеюсь, что простых, - улыбнулся Док. - Я не в лучшей форме. В простых вещах путаюсь. Помню, что ты как-то помог мне... Но в чем и как - без понятия. А ты?
Гайюс посмотрел на него и отрицательно покачал головой.
- Не думаю, что мог сделать что-то выходящее за рамки должностных инструкций.
- Да, конечно, - согласился Док. - Давай свои тесты.
- Всего два вопроса, - кивнул Гайюс.
- Давай.
- Первый: где ты был?
Док поморщился.
- Я не знаю. Я не помню, как попал туда, не помню, как оказался здесь. Есть обрывочные, спутанные воспоминания о том, что было там. Больше провалов, чем воспоминаний. Где находится это место, я не знаю. Не помню, кого видел там и на каком языке они разговаривали, акцента, соответственно, определить не могу. Они вообще казались мне... не теми, кто есть. Монстры. Какой-то триллер с мистикой и мультиками.
- Нет, - настаивал Гайюс. - Я не об этом спрашиваю. Вот факты: ты был здесь, на этой кровати, зафиксированный и нейтрализованный. А затем ты оказался на этой же кровати, раненый и растерзанный всеми... нет, половиной известных мне способов, и без сознания, с адской смесью разнообразной химии в крови - но это не наша химия. Между тем и этим прошло меньше суток. И вот еще факт: никто не помнит, что ты здесь был перед этим, и твое пребывание в госпитале нигде не отмечено. Но все уверены, что твоя команда вытащила тебя из ада, не меньше, и все они герои, и ты герой, и моего допуска недостаточно, чтобы выяснить, из какого именно ада они тебя вынули и кто, собственно, тебя туда послал. Где ты был?
- Твоего допуска недостаточно, - буркнул Док. - И моего, видимо, тоже. Я не знаю. Точка. Я ответил на первый вопрос? Давай второй.
- Хорошо, - легко отступил Гайюс. - Надеюсь, он проще.
- Надеюсь.
- Кто ты?
- Несомненно, я, - твердо ответил Док. - Я - Док.
- Как ты это определил?
О боже, вздохнул Док и подробно изложил свои размышления.
- Как бы то ни было, у меня нет чипа. У Рея есть. А у меня нет.
- Откуда у тебя такая уверенность?
Док качнул головой:
- То есть?
- Как ты можешь быть уверен, что чипа у тебя нет? Ты - тот, кто каждое утро приезжает незнакомой дорогой в незнакомое место...
- Уже знакомой. Я помню всё не только на базе, снаружи тоже помню.
- Ах, да, ты уже не новичок, у тебя постоянный допуск. Но сколько времени программа работала помимо твоего сознания? Ты сам на это согласился - и забывал об этом каждый раз, выходя с базы не на задание. На что еще ты согласился и забыл? Ты можешь это знать? Ты так уверен, что в тебе нет какой-нибудь начинки, о которой ты и не подозреваешь сейчас? Скажи, разве не мог ты дать согласие на то, чтобы с тобой делали все необходимое на их усмотрение, не спрашивая тебя? Не помнишь? Конечно, ты и не должен помнить. Что, Док, тебе страшно? Не смотри на руку, Док. Чип может быть в бедре, например. Или в подмышечной впадине. Да и в руке может быть, запросто... Только вот ты его никогда не заметишь, просто не увидишь шов. Покажи руку.
Док протянул ему руки, сжатые в кулаки.
- Не вижу, - пожал плечами Гайюс. - Абсолютно гладкая кожа. А вдруг я просто не могу увидеть? Может быть, я тоже дал обет. То есть, согласие. Что скажешь, Док? Как тебе такой расклад?
Док внимательно обдумал его слова. И еще раз обдумал. Осторожно спросил:
- Ты меня не разыгрываешь?
- Что ты имеешь в виду?
- Ты действительно не видишь шрам у меня на руке?
- Не вижу и не чувствую. А... что?
- А я вижу. Только это не оно. Это меня собака в детстве укусила.
- Как звали собаку? - быстро спросил Гайюс.
- Собака.
Док напрягся, вспоминая.
- Да, так и звали. Просто Собака. Ее приютили на время, так и не придумали имя. Она потом долго жила у нас во дворе. Ну, как жила... Так и не стала домашней. Уходила и приходила, когда хотела. Попала под машину в конце концов. Кажется. Не помню точно.
- Наверное, все так и было, - сказал Гайюс. - Если бы это была ложная память, уж точно придумали бы какую-нибудь кличку для правдоподобия. Хорошо, будем считать, что ты Док.
Док подумал еще немного. Он все еще думал довольно медленно, а во всем этом было слишком много путаницы.
- Знаешь, Гайюс, тут что-то не то. Если бы это был просто шрам, ты бы его видел, наверное?
- Как ты меня назвал? - удивился Гайюс.
- А ты что, все-таки Камилл?
- Мне жаль, Док. Я - Рене.
Док вцепился пальцами в матрац, потому что кровать ощутимо качнулась.
- Откуда ты меня знаешь?
- Не уверен, что именно тебя. И знаешь, что интересно? Ты всегда называешься по-разному. И по-разному называешь меня. Есть несколько вариантов твоей команды. И стрёмные девицы, которые за тобой таскаются, тоже меняются время от времени. Только Клемс всегда Клемс. Как тебе кажется, это что-то значит?
Не всегда, думал Док. Несколько недель спустя он все еще думал об этом. Он уже мог думать гораздо быстрее - почти так же быстро, как раньше. Но эту мысль он думал очень, очень медленно, и она все не кончалась и не кончалась. Клемс это Клемс. Это понятно. Это не может быть иначе. Да это да. Нет это нет. Жизнь это жизнь. Так. Что может быть более универсального и общего у всех живых? Но у каждого жизнь своя. И невозможно поменяться жизнями друг с другом, как бы друг другу ни завидовали. Просто невозможно. Потому что каждая жизнь - это не просто обстоятельства и человек в них. Это как вопрос и ответ. Как алгоритм с "да" и "нет". Только с большим количеством вариантов. Эвристический. Стохастический. С ума сойти какой. Диалог. И в каждый момент времени человек - как очередная реплика этого диалога. Даже если он резко меняет тему разговора, это все равно ответ на предыдущую реплику, на все предыдущие реплики. Если вырвать фразу из другого диалога и вставить ее в этот, если даже она покажется подходящей, все равно... Подделка обнаружится на следующей же реплике или на после-следующей. Непременно. Если слушать внимательно - это не пропустишь.
Клемс всегда Клемс. Слово "да" всегда "да". Как и слово "нет". Но они могут быть словами из другого разговора - и означать что-то совсем другое, что-то совершенно не то.
- Климпо? - переспрашивает темноглазый, кутаясь в красное одеяло. Окна нараспашку, в спальне свежо. - Климпо! - с удовольствием повторяет он и смеется. - Ты гений, кто бы еще придумал такое? Слоны! Труба! Твой безумный взгляд, когда за нами грохотало стадо взбесившихся элефантов! Азарт, чистый азарт и восторг. Никогда не забуду. Обожаю тебя.
Нет ничьей вины. Нет ничьей вины в том, что все пули пролетели мимо. Это счастье, это дар невероятной ценности. Удивительное стечение обстоятельств. Чудо как оно есть, не меньше. Клемс живой, здоровый, целый и невредимый, сам, именно он, счастливый от того, что Док жив и вне опасности теперь.
Наверное, так можно было бы и оставить все. Конец странствий, можно остановиться и жить с этого места, далее везде. Если бы не знать, что где-то есть Клемс, истекающий кровью, бредущий по мелководью между стиксовых берегов, Клемс, выдохнувший и больше не вдохнувший.
И этот, здесь, бесконечно драгоценный и бесконечно чужой. Ни в чем не виноватый, но как же хочется обвинять и упрекать. В чем? Господи, в чем?
- Я - спать, - медленно говорит Док. - Прости, я так быстро устаю теперь.
- Это пройдет, - серьезно говорит Клемс. - Потерпи немного, это пройдет. Обещаю.