Гасанов Азад Эльдарович : другие произведения.

Битвы зверей. Начало (пролог, главы 1 - 13)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Все началось с пришествия драконов. Когда они спустятся на землю в следующий раз - все закончится.
   титул []
  
  
  
  
  
  
  
   Муравей не может целиком узреть слона - слон
  слишком велик, чтобы поместиться в его глаза.
  Слон же не видит малого - где муравьиный хвост,
  и где голова - слон видит целый муравейник. Так
  кто мы для творца, и видит ли он каждого
  из нас в отдельности, если и мы целиком
  его узреть не в силах?
  Тайабади.
  
  
  
  
  
  
  
  вместо пролога
  
  Гэсер Татори. История от начала времен
  
  
   Мы будем говорить только о том, что знаем.
   Нам известно, что у истоков истории стояли драконы. Все, что было прежде, покрыто мраком давности, а посему за начало времен разумно будет принять пришествие драконов.
   Одни полагают, что эти крылатые ящеры явились к нам изгнанниками из рая, другие утверждают - они посланцы иных миров. Однако доподлинно известно только одно: когда драконы спустились на Землю, она была настолько мала, что вмещалась в пределы долины, именуемой ныне Обетованной. В ней имелся сад, устроенный на подобии райского, в котором кормились звери: волки, лошади, львы, орлы и люди. С трех сторон ту долину окаймляли горы, а с запада - море. И куда ни глянь за ее пределы, всюду царили мрак, стужа и белое безмолвие зимы.
   Когда началась битва между драконами и обитателями сада, драконий огонь отогрел сушу и море. Снега и льды растаяли, и зима двинулась вспять, отступая к окраинам. Туда же по следу лета устремились и люди. Они были самыми слабыми из всех и первыми оставили поле битвы.
  
   Начало времен []
  
   Вторыми то же самое проделали орлы. Только морская гладь освободилась от ледяных оков и заплескалась волнами, они встали на крыло и перелетели с побережья Земли на западный берег моря. Заодно с ними, в орлиных когтях улетела еще одна старая волчица.
   Третьими пустились в бегство лошади. Они ускакали на северо-восток, где после зимней спячки образовались пастбища богатые травой, которая пришлась лошадям по вкусу. С табуном лошадей бежало и двое волков.
   Львы, покинув Землю, частью направились на юг, и засели пустынную равнину, а частью на север и обустроились на побережье тамошнего моря. Следует знать, что на юг вместе со львами ушла еще и пара кобылиц.
   Волчья стая оставила поле битвы последней, прежде измотав борьбой одного дракона (а число их было три). Истратив весь свой пыл, тот рухнул на землю и остался умирать, когда двое других пустились в погоню за волками.
   Волки бежали на восток. И в бегстве уморили двух других драконов. Первый помер севернее Небесных гор, а второй - в смычке Небесных и Крыши Мира. Останками первого образовалась Драконья гряда, а останками второго - Драконьи горы.
   Так закончилась первая звериная битва, и так Земля распростерлась по всей суше. В тех местах, где обосновались бывшие обитатели сада, возникли со временем государства. На западном берегу Внутреннего моря образовался Рум, на северо-восточном - его придаток Восточный Румийская империя. На побережье северного моря установилось королевство Северных Львов, которые сами себя называли "морскими". На южной равнине не возникло никакой державы, но там вольными прайтами стали хозяйничать потомки первых львов. Восточнее изначальной Земли укрепилась Дариана, и ей подчинялись четыре других государства: Согд, Бактриана, Хозр и Маргилана. Южнее этих стран, за неприступными кряжами Крыши Мира руками отважных первопроходцев был воздвигнут Хинд. В степях севернее Абескурана и на берегах Соленного озера образовалась конфедерация кочевых племен Массагето, что в переводе с языка кочевников означает "от семени коня". На восток от них укрепились сарматы - те же лошадники, а еще восточнее, за Драконьей грядой - северные волки. К югу от них правили волки малой стаи. Им удалось подчинить своей власти племена фаунов, что в переводе с их языка означает "потомство дракона", и создать свою державу - Син. А на месте изначальной Земли возникло маленькое княжество Терзерум, что значит "Земля обета". Просуществовав недолго, оно досталось сначала Западному Руму, позже - Дариане, а в конце - Восточным руминам.
   Велик, прекрасен, красочен был древний мир, но дням его подходил конец. Рушилось то, что достойно восхищения, и на его обломках камнями прошлого воздвигалось здание будущего.
  
   Мир накануне войн []
  
  
  
  
  
  
  
  
  глава I
  Коро Чубин
  
  
  Когда лошади, оставив изначальную Землю, ушли
  за Понтийское море и, разжившись на тучных
  пастбищах, заняли западную половину степи, случилось
  так, что часть их перемешалась с поселившимися в тех
  местах людьми. От этого смешения возникло племя
  "дари". Этот народ, разделившись надвое, оставил степи
  и берегами Абескурана ушел на юг. Те, что ушли западным
  берегом, заселили плоскогорье на юге и назвали новую
  родину Дарианой. А те, что прошли восточным берегом - заняли предгорья Небесных гор и Крыши Мира. Там они
  основали четыре государства: в оазисах - Согд, в горах -
  Бактриану, на южном берегу Соленого озера -Хорзу,
  а в узкой долине между Небесными и Крышей Мира -
  Маргилану. Земли те были плодородны, солнце над
  ними - жарким, а потомство кобылиц отличалось
  трудолюбием и выносливостью, так что те страны
  вскоре стали процветать и разрастаться.
  
  Гэсер Татори. Истрия от начала времен.
  
  
  
   В столице он занимал самую завидную должность. Даже для отпрысков Пяти семейств место командующего дворцовой стражей - это синекура. А дитю греха, коим, по сути, являлся Коро Чубин, она должна была представляться даром Всевышнего и милостью судьбы.
   Мать его была самой благородной крови - она приходилась племянницей прежнему царю и двоюродной теткой нынешнему. А вот с отцом Коро Чубину повезло меньше. Его отец был табунщик - вождь племени массагетов, бежавший из родных кочевий под натиском врагов.
   Закон предписывает вельможным дари вступать в брак только с себе подобными, а юношам и девицам царского рода - исключительно с ближайшими родственниками, и лучше всего, когда мужем и женой становятся братья и сестра. У матери Коро Чубина было трое родных братьев, двенадцать двоюродных, еще больше троюродных, было несколько свободных от обязательств дядьев, и один овдовевший дед, все еще в силе. Одним словом выбор был богатый. Но она всем принцам крови, мужам, осененным божественным благоволением, предпочла дикаря массагета. Чем мог пленить ее невежественный табунщик, непонятно. Единственно, что было в нем замечательно, так это наглость и огонь в глазах. Вот царевна и запалилась его огнем и, презрев закон, впала грех, самый страшный из тех, в который может впасть дочь дари.
   Одним словом, кем бы ни бала мать Коро Чубина, и из какого бы благородно чрева он ни вышел, а, как ни крути, явился он в этот мир ублюдком. И пропал бы он зазря, не успев получить имени, и оборвалась бы его жизнь в тот же день, как он родился, и бросили бы его на растерзание храмовым псам, почитаемым за чистильщиков, если бы в те дни отец нынешнего государя, царь Хосрой II не испытывал крайнюю нужду в лучной коннице, которую привел с собой с берегов Соленого озера вождь массагетов. Младенца оставили во дворце залогом верности табунщика, самого табунщика отправили на войну, а царевну, которую он обесчестил, передали на поруки магам.
   До трех лет Коро Чубин рос в гареме, среди евнухов, стариков и женщин. У последних он научился всяческим уловкам, к коим не брезгует прибегать женский пол, и в особенности освоил науку лить слезы в три ручья при малейшем поводе. Эту его способность по достоинству оценили наставники царевича Ануширвана и приставили к своему воспитаннику в качестве бачи - мальчика для биться. Вот тут слезы Коро Чубина воистину полились рекой. Проказничал царевич, а наказывали бачи - охаживали плетьми на глазах у наследника. При этом бачи полагалось кричать, как можно громче, да жалобней.
   Надо сказать, что царевич Ануширван рос добрым и справедливым мальчиком. Ему было больно видеть, как из-за него страдает Коро Чубин. Чтобы успокоить свое жалостливое сердце и с тем, чтобы загладить вину, после экзекуций он забирал бачи к себе. Пока лекари врачевали спину Коро Чубина, царевич угощал его сладостями и фруктами. И еще надо знать, что царевич Ануширван был большой проказник, и по этой причине бачи сделался частым его гостем. А вскоре мальчики и вовсе стали неразлучны.
   Во второй раз жизнь Коро Чубина должна была оборваться после проигранной битвы под Авником. В ней армия руминов, предводительствуемая имеретинцем Ираклием, наголову разбила дарийское войско, командовал которым брат царя Хосроя II - сардар Дариуш. Чтобы обеспечить отступление и спасти остатки войска, Дариуш выделил сильный арьергард и поставил над ним табунщика. Последний справился с задачей - дарийское войско благополучно отступило. Но арьергард погиб, а табунщик сгинул. А вместе с ним отпала и потребность в заложнике. Однако Коро Чубину опять повезло. Его взял под свою защиту царевич Ануширван, назначив своим ристальщиком.
   Новая должность мало отличалась от первой - Коро Чубина, как и прежде держали для битья. Только теперь взамен зала экзекуций местом битья сделалось ристалище, и плеть сменилась мечом и копьем, а удары наносились рукой самого наследника. Во время учебных схваток, на которых царевич оттачивал боевое искусство, ристальщик имел право отбиваться, но сам атаковать не смел. Наследник совершенствовался в умении разить, а Коро Чубин учился уворачиваться. Первый в своем деле достиг не многого, а второй добился совершенства. Случались дни, когда ни один удар царевича не достигал своей цели.
   В третий раз Коро Чубин сменил должность, когда царь Хосрой II отошел в мир иной, и на троне его сменил наследник. Приняв бразды правления, Ануширван больше всего озаботился тем, кому доверить свою безопасность и не нашел претендента лучшего, чем Кора Чубин. Царь Ануширван назначил ристальщика командующим дворцовой стражей.
   Тогда многие вознегодовали, и первым сардар Дариуш. Он напомнил племяннику, что не было никогда такого, чтобы человек низкого происхождения занимал столь ответственную должность, и что негоже попирать законы, освященные веками. В ответ Ануширван сказал:
   - Дядюшка, я знаю, что вызвал у тебя недовольство, и, чтобы загладить вину, я готов объявить при свидетелях, что когда придет время жениться, я остановлю свой выбор на одной из твоих дочерей. А чтобы ты впредь не сердился на своего племянника, обещаю приставить наставником к своему первенцу твоего сына и моего возлюбленного брата.
   - Царь царей, ты великодушен, и длань твоей милости, как рука пророка во век не оскудеет, - поблагодарил сардар Дариуш. - Но помяни мое слово, тот, кого ты к себе приблизил, однажды предаст тебя.
   - Коро Чубин любит меня, - возразил Ануширван.
   - Мы все тебя любим. Но вспомни, как звучит его имя . Он сын той грешницы, которую отлучили от семьи и заточили в стенах храма, как в темнице. Его отец - дикарь, который был послан мною на верную смерть. Думаешь, ублюдок сможет забыть, чей отец и чей дядя обрекли его на сиротство? Такое не забывается, и не пытайся его умилостивить. Твое благодушие обернется однажды бедой, и за все свои милости ты получишь Черную Неблагодарность, потому что таково его имя!
   На что Ануширван только посмеялся.
   - Мир устроен подло, - пожаловался новоиспеченный царь тем же вечером, оставшись наедине с Коро Чубином. - Мой дядя прав, утверждая, что на благодарность рассчитывать глупо. Люди измельчали. Или изначально были такими? Благородство, честность и все прочее в подомном духе, на мой взгляд, это достояние легенд и мифов. Мне думается, что благородство и честность были выдуманы поэтами, чтобы приукрасить мир. Согласись, возвышенные порывы гораздо чаще встречаются в книгах, нежели в жизни. Взять хотя бы витязя Рустама, чьи подвиги так замечательно описаны поэтом Фердаусом. Что больше всего отличало легендарного витязя?
   - Сила, - ответил Коро Чубин. - И благородство.
   - Верно, - согласился Ануширван, - и это тоже. Но я бы в первую очередь выделил другие качества: бескорыстность и верность долгу. Как ты справедливо заметил, он от рождения был наделен невероятной силой. Витязь Рустам один мог выйти против целой армии. Против него был бессилен и царь древней дарийской земли. Понимаешь ты это? Витязь Рустам имел полную возможность свергнуть царя и возложить на свою голову его корону. А вместо этого он взялся защитить престол от нашествия врагов, попросив в уплату за труды только табун лошадей и стадо баранов, чтобы было чем кормиться. А когда он с успехом покончил с этим делом, и после того, как на земле появился пророк, он оставил и табун свой, и стадо и пошел за посланцем Господа, чтобы оберегать его и помогать нести свет истины. А где нынче можно увидеть подобное благородство и бескорыстность? Нынешние витязи другого сорта. Если они и служат государю, то больше из корысти. Причем служат из рук вон плохо, - Ануширван насупился. - И за примерами далеко ходить не надо. Взять хотя бы моего любимого дядюшку. Он больше других возмущался по поводу твоего назначения. А почему? Ну, во-первых, из глупой спеси. А во-вторых, и это главное, потому что метил посадить на твое место своего бестолкового сыночка. А зачем мне еще один неумеха, подобный своему отцу? Витязь Рустам за два года расправился с полчищами магоджей и гамоджей, а мой дядя уже столько лет не может разделаться с Румом, который, если разобраться стоит на глиняных ногах.
   - Отправьте меня на войну, - попросился Коро Чубин. - Я буду биться в вашу славу подобно бесстрашному Рустаму.
   Ануширван нетерпеливо отмахнулся.
   - К чему это? Ты погибнешь, как твой отец, и с кем я тогда останусь? Да, и не хочу я войны. Я бы предпочел решать все споры миром. Но это, к сожалению, невозможно. Следует признать, что мир и согласие это тот заманчивый плод, который, как ни тянись за ним, не сорвать с дерева. Народы и страны воюют испокон веков, с тех пор, как драконы отогрели землю, и жар их опалил души первых людей и зверей.
   - Драконы были ниспосланы Всевышним, - напомнил Коро Чубин известную истину. - Их огонь это агни - сосредоточение божественной сущности. Разве можем мы желать мира, когда Всевышний ведет свою тысячелетнюю войну ?
   - Так, то Всевышний, - недовольно ответил Ануширван. - Он может биться тысячу раз по тысячу лет, а нам длительные войны не по силам. Я не имею ничего против скоротечных войн, но наша война с Румом длится уже сотню лет. Поверь мне, такое не может кончиться ничем хорошим. Однажды эта бестолковая война разрушит нашу державу. Возможно, это случится при мне, а может быть позже, при моих детях или внуках, если таковые народятся, я не знаю. Но я знаю наверняка, что мы на пороге бедствий.
   Коро Чубин поморщился, словно услышал непростительную глупость.
   - Откуда вы это можете знать, если только-только воссели на трон? Поцарствуйте немного, - посоветовал он, - глядишь, и жизнь покажется не такой уж мрачной и печальной, как вам представляется сейчас.
   - Эх, друг мой, - вздохнул Ануширван. - Я царь от рождения. Я сын царя, и внук его. Я видел, как правят мои предки. Они только тем и занимались, что пытались привести своих подданных и слуг к единству. Мой дед пытался достигнуть цели жесткой рукой, а мой отец - прибегнув к вере. Но чего они добились? При деде страна изнывала от мятежей. Не успевал он подавить одно восстание, как тут же в другом месте разгоралось новое. Отец же окружил себя жрецами, и те с неистовством принялись учить народ праведной жизни, а грешников бросать на растерзание голодным храмовым псам. И что же больше стало праведников? Нет. В наследство от отца мне достались самые подлые подданные, не обладающие и толикой добродетелей, к коим призывает вера.
   - Так-таки и нет ни у кого? - усомнился Коро Чубин. - Такого не бывает, чтобы все обстояло плохо. Среди множества дурных людей всегда найдется горстка честных. И в череде бед и огорчений всегда промелькнет хоть маленькая радость. Вы преувеличиваете, господин.
   - Безусловно, - согласился Ануширван, - я преувеличиваю, чтобы отчетливо показать порочность мира. Люди за исключением той малости, на которую ты указал, лживы и вероломны. Но самый их большой порок в корысти. Именно она разобщает людей. Мой дед бился, чтобы согнать своих подданных в единую стаю. Отец пытался сплотить людей с помощью единой веры. Для чего? Чтобы заручиться силой. Потому что только сплоченность делает державу сильной! Но, к сожалению, ни дед, ни отец не преуспел в затеянном деле. Они оставили решать неразрешенную задачу мне. Так к какой силе должен я прибегнуть, какой чудодейственной молитвой заручиться, чтобы преуспеть? Я не знаю.
   В утешение господину Коро Чубин сказал:
   - У вас есть мудрые советники, они подскажут.
   - О да, они подскажут. Только каждый будет советовать свое. И чью подсказку мне выбрать?
   Коро Чубин не нашел, чем ответить.
   - В старинных книгах, - продолжил Ануширван, - пишут, что в давние времена, когда создавалась держава, народ дари был малочислен - одно племя, а лучше сказать, одна семья. Но придя с севера на эти земли, они покорили народы, живущие здесь. Удалось им это в силу сплоченности. Народы, покоренные первыми дари, были разобщены, как мы теперь, а мои предки держались друг за друга, как братья. Таковыми они и были.
   - И у вас есть братья, - напомнил Коро Чубин.
   - Мои братья хуже врагов. И у меня их слишком много. Сплоченным может быть только небольшое братство. А там, где народу много, там царят разногласие и раздор. Обрати внимание, у руминов прежде было примерно то же. Когда их старая империя рушилась, нашелся у них человек, вокруг которого сплотилось двенадцать братьев. Этот человек проповедовал странные на первый взгляд вещи. Он уверял, что гибнущий мир спасет любовь. Над ним смеялись и мало, кто его слушал, но те, кто пошел за ним, воспламенились его речами, и любовь утвердилась между ними, как должно быть между истинными братьями. Те, первые, были сильны своим единодушием, и любовь делала их еще честнее, отважней, преданней и трудолюбивее. Она делала их лучшими из поданных румийского царя. Если, кто из них был купец, то на него можно было твердо положиться. Если землепашец, то закрома у него ломились, потому что нивы его орошались потом. А если он брал в руки оружие, то надежней и преданней воина трудно было сыскать. Так что нет ничего удивительного в том, что в скором времени царь приблизил к себе этих братьев, а потом и весь народ заставил жить по их законам и научиться их молитвам. Но следует знать, что молитва, слетевшая с множества уст, теряет силу, а один для всех закон - обман. Посмотри, сейчас весь Рум чтит того человека, как своего пророка и следует его заветам. Но много ли ты видел честных купцов среди руминов? И много ли ты знаешь среди них крестьян?
   - На их нивах трудятся рабы.
   - Верно! А кто сражается в войске Рума? Наемники и инородцы с их окраин. И как сражаются?
   - Не хуже нашего.
   - Опять же верно! Что мы, что румины сражаемся из рук вон плохо.
   - Думаю, что многие готовы поспорить с вами.
   - Уже сотню лет длится война между Румом и Дарианой. Сотню лет! - Ануширван посмотрел на Коро Чубина недоумевающим взглядом. - Что это за война такая, которой века мало? Что это за война, в которой никто не может добиться превосходства?
   Коро Чубин счел необходимым заметить:
   - Такое случается. Когда силы равны, победе сложно определиться с выбором.
   - Равенства в силе не бывает! - с жаром заявил Ануширван. - Признаю, по молодости лет я мало что смыслю в войнах. Но что такое война? По сути это большая драка. А в драке, как всем известно, не бывает пата. А когда такое случается, это означает только то, что дрались понарошку. В настоящей же драке всегда один берет верх над другим. Победе сложно сделать выбор, - закончил Ануширван, - когда нет ее достойных. И знай, что, когда в драке двое дерущихся проявляют слабость, всегда отыщется тритий, кто покажет силу.
   - А ком вы? - спросил Коро Чубин. - О Массагето?
   Ануширван опять поморщился, будто ему наскучила эта беседа. Однако Коро Чубин не отступил.
   - Степных воинов отличает удаль, согласен, - сказал он. - Но они разобщены еще больше, чем ваши подданные, каждый из них бьется сам по себе. Не думаю, что массагеты способны явить силу.
   - Не способны, верно.
   - Тогда кто же?
   - Не знаю. Но кто-то, будь уверен, явит.
   Коро Чубин задумался.
   - Рум и Дариана величайшие державы мира, - сказал он, перебирая варианты. - В их армиях собран весь цвет воинства, а в сокровищницах - богатства всей вселенной. Пусть обе державы не столь могущественны, как прежде, но и теперь никто не может сравниться с ними. Посудите сами, - предложил он собеседнику. - На севере обитают варвары, еще более дикие, чем массагеты. На берегу Внутреннего моря - книжники-омеретяне. Эти никогда не умели воевать. На юге - погонщики верблюдов и скитальцы пустыни. У этих нет вождя и даже достойного имени. На востоке - согдаки и бактрийцы, но те наши союзники, к тому же сплошь купцы и земледельцы, для которых война худшая из бед. Правда еще дальше на востоке стоит Син, и, говорят, будто эта империя весьма богата. Но она расположилась на краю земли, за Небесными горами и за непроходимой пустыней. Перевалить через Небесные и пересечь пустыню можно только на спине дракона, это всем известно, а драконы давно перевелись. Так что, мне думается, нет у них возможности явиться к нам и показать свою силу. И еще я думаю, что нет и империи такой, а рассказы о драконьем народе, живущем на краю земли - вранье. Я так полагаю, что за Небесными горами и за Драконьей грядой обрывается суша, а за краем ее - бездна. Во всяком случае, с начала времен никто оттуда не являлся. Так о какой третьей силе вы говорите?
   Ануширван не ответил.
   - На Крышу Мира, прячась от властей, поднимаются лихие люди. Бактрийцы жалуются на них. Я слышал, они сбиваются в шайки, и некоторые из них велики числом. Говорят, этими шайками верховодят люди необычной наружности. Белобрысые и голубоглазые. Говорят, у них нет и кровинки в лице. В Аведе написано, что нелюди подобного вида должны спуститься с заснеженных вершин, когда зима во второй раз нагрянет на землю.
   Ануширван перебил Коро Чубина:
   - Друг мой, довольно. Не желаю слушать глупости подобного рода.
   - Я всего лишь пытался определить третью силу, о которой вы говорили, - сказал в свое оправдание Коро Чубин.
   - И я пытался, да не смог. Не думаю, что тебе это удастся. Но можешь поверить мне на слово, мы обречены, и наша держава на пороге бедствий. И дело вовсе не в снежных белобрысых пришельцах, без кровинки в лице, да с голубыми глазами. Скажи, где ты видел людей белой масти? Такая и у лошадей редкость. А чтобы и глаза при этом были голубого цвета, это уж точно невидаль.
   - Так сказано же, что нелюди, а не люди. И знайте, господин, что во всех донесениях, что приходят из Бактрианы и предгорий Согда, говорится одно и тоже: в горах появились белые люди.
   - О вещах подобного сорта начинают говорить всегда, когда предчувствуют близость несчастий. Это старая привычка - малевать беду с нечеловеческим обликом, будто люди сами себе навредить не могут. И разговоры о твоих белых пришельцах лишний раз подтверждают мои слова. Мы слишком долго благоденствовали. Привыкли к роскоши, привыкли к славе и позабыли о том, что ради первого и второго надобно трудиться. Так всегда бывает, - взялся разъяснить свою мысль Ануширван. - Отцы добывают земли, отцы воздвигают стены, наполняют житницы хлебами. А дети их пользуются готовым. И если отцы потрудились на славу, то добра хватает и внукам. Наши предки были трудолюбивы, они воздвигли великую державу. Многие поколения их потомков пользовались плодами их трудов. Но как показывает опыт, дети таких отцов, выросшие в роскоши и неге, не проявляют способность и желание трудиться. Они не выносят усилий, а вкус пота и крови вызывает у них изжогу. Мы сто лет бились с Румом и не сумели побить врага, потому что бились без усилий. Но когда против нас станет сильный враг, верь мне, мы будем обречены на гибель. И Румийская империя тоже!
   - На гибель? - Коро Чубина покривился. - Против гибели руминов не возражаю. Но вашу державу защитит заступничество небесного владыки и сила, заключенная в ваших добродетелях.
   - В каких?
   - В вашем благонравии, в вашем благородстве, отваге и мудрости. Вы убережете Дариану!
   Ануширван восхитился словами Коро Чубина.
   - Отвага? Мудрость?! - воскликнул он. - О да. Чего-чего, а этого у меня не отнять! Но что толку в добродетелях, если я ничего не знаю?
   - Чего вы не знаете?
   - Об этом я твержу тебе весь вечер! Я воссел на трон и не знаю, как мне быть. Я не знаю, каким надо быть царем, чтобы сохранить державу. Я не знаю, что мне делать!
   - Как, что делать? - изумился Коро Чубин. - Править. Для начала можно изгнать пришельцев с Крыши Мира.
   Ануширван горько усмехнулся.
   - И то верно. Что может быть проще? Однако в моем положении, думается мне, лучшим решением будет - ничего не делать. Когда не знаешь, что предпринять, разумно не предпринимать ничего и отстраниться от дел. Вот я и отстраняюсь. Во всяком случае, на время.
   Слова царя произвели на Коро Чубина тягостное впечатление. Заканчивая разговор, он все-таки заметил:
   - Осведомители и пограничники с восточных рубежей доносят, что белобрысые пришельцы говорят на неведомом языке и называют себя серами.
   - Ну и что?
   - "Сер" по ихнему означает "человек". Они называют себя людьми, будто все остальные нелюди!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  глава II
  Марк
  
  
  Та старая волчица, что перелетела в орлиных когтях
  через море, была немощна и страдала от лишаев. Ее
  худая шкура выдержала почти весь полет, но под конец
  порвалась. Волчица рухнула на землю и здорово ушиблась. Она утратила подвижность членов и не смогла защитить себя, когда на нее набросился человек - один из тех, кто раньше других обосновался на том побережье моря. Он брал волчицу много раз, и та, в конце концов, зачала. И через положенный срок понесла. Волчица, хоть и хворая, а потомство дала здоровое. Ее детеныши выросли крепкими и свирепыми по-волчьи. Войдя в возраст, они захватили весь тот берег моря и основали свою державу. Их стали называть руминами, по имени их отца. Позже часть руминов перебралась на восточное побережье и основала другую державу, получившую название "Восточный Рум".
  
  Гэсер Татори. История от начала времен.
  
  
  
   Свет брызнул в глаза, только они приоткрылись. В голове сверкнула молния, и болью пронзило тело. "Чертово кафское, - простонал Марк и с трудом заставил глаза остаться открытыми. - Утром оно всегда напомнит о себе". Потолок плыл в вышине, по нему пробегала рябь, как по глади моря, а на лепнине за ночь образовались пятна. "Как это нас угораздило? - удивился Марк. - Чем это мы загадили лепнину? - и тут же сообразил. - Нет, это не потолок, это внутри меня так гадко. Так гадко, что в глазах рябит. Надо же было так набраться, о, боги и герои".
   Запахи давешнего пиршества отравляли воздух, так что нечем было дышать. Кто-то сопел в ухо, а потом взял и потерся об него потным боком. Запах чужого тела и чужого дыхания вызвали возмущение в утробе. "Надо подниматься", - повелел себе Марк. И только он привстал, как содержимое желудка всколыхнулось и жгучей волной попросилось наружу. Он согнулся пополам и со стоном выблевал на спящую рядом шлюху. "Сейчас попросится и низом", - почувствовал Марк, вскочил и, схватившись за живот, пустился вон из комнаты.
   Во дворе деревья, строения, гипсовые фигуры заходили ходуном, а земля стала уплывать из-под ног, будто палуба корабля, попавшего в шторм. Он едва успел донести до нужника.
   Освободившись от лишнего, он почувствовал себя гораздо лучше. А выкупавшись в бассейне, так вообще, наполовину ожил.
   Марк вернулся в розарий и первым делом пнул своего компаньона. После этого принялся одеваться. Натянул тунику, подпоясался ремнем, но не смог найти меч и сандалии. Проходя мимо Кая, пнул его второй раз, но уже сильнее. Тот только простонал в ответ.
   - Вставай, пьянчужка, - повелел Марк.
   После продолжительных поисков меч нашелся в судне.
   - Кто его туда опустил?!
   От его крика проснулась шлюха.
   Марк пнул по судну, и его содержимое полетело в ее сторону. Пол в увядших лепестках забрызгало нечистотами, а меч со звоном упал к ногам полусонной шлюхи.
   - Отмой, - распорядился Марк. - Да живо!
   Теперь предстояло отыскать сандалии. Один нашелся на скатерти, в луже пролитого вина, а другой почему-то под головой у Кая.
   - Уже полдень, - раздраженно напомнил Марк. - Пора выбираться из этой конюшни.
   Обувшись, он взвалил спящего компаньона на спину, вынес во двор и бросил в бассейн.
   В бедуинской корчме, куда они попали, после публичного дома, было дымно, но в распахнутые настежь окна задувало прохладный воздух, и главное там подавали горячую, щедро приправленную перцем верблюжью похлебку, к которой Марка успел пристрастился за время своих ночных похождений.
   Кай заказал себе пальмовую араку.
   После первой чаши, Кай облегченно вздохнул, расслабился и, развалился на кошме из верблюжьей шерсти, объявил:
   - Предпочитаю лечить подобное подобным, - он с сочувствием посмотрел на друга, у которого на лице от острой и горячей похлебки выступил обильный пот. - Вкусно?
   - Это не важно, - ответил Марк и добавил нравоучительно. - Был бы ты поумнее, последовал бы моему примеру.
   - А говорят, что истина в вине.
   - А это вранье, - Марк отложил ложку и, поднесся глиняную миску ко рту, одним долгим глотком выпил остаток варева. - Вот ты начал день с вина, - продолжил он, бросив на скатерть опорожненную посуду, - а я с острой похлебки. Согласен, тебе сразу полегчало, а меня все еще мутит. Но скоро болезнь выйдет из меня потом, а вот ты снова сделаешься пьяным.
   - Чего и добиваюсь.
   - Дурачина, тебе сегодня в сенате заседать, - напомнил Марк. - Опять будешь носом клевать на виду у всех.
   - А это, как ты верно выразился, неважно, - Кай зевнул. - Могу носом клевать, могу слюни пускать и пукать от блаженства, главное, чтобы я к месту поднимал мандат, а за этим всегда проследят добрые люди. К тому же сегодняшнее заседание обещает быть забавным. Докладывает преподобный Маврикий...
   - Пастырь?
   - Вот именно. А оппонирует ему Тит Красс. Очень надеюсь, что твой папаша разнесет старого зануду в пух и прах, как это он умеет.
   - Не факт.
   Этой осенью Кай прошел жребий Золотого пера и уже как месяц состоял постоянным заседателем сената. А Марк Красс провалился. Оставалась возможность купить мандат с аукциона - десять из общего числа всегда выставляются на торг, - но отец поскупился. Тит Красс сказал сыну: "Фортуна отвернулась от тебя. Но мы не будем брать ее сзади. В этом году я ставлю перед тобой другую задачу - тебе необходимо жениться. Это не так трудно, как вытянуть золотое перо. Во всяком случае, с женитьбой не все решает случай". На выбор сыну Тит Красс предложил две кандидатуры. Первая - Марцела Сола. По отцу и матери она из самых старых нобилей, а дядюшка у нее - император и воюет сейчас на севере, во Фризах. Вторая - Юлия, дочь сенатора Маврикия. Тит Красс отдавал предпочтение последней. "Единобожцы нынче набирают силу, и у них большинство голосов в сенате, - объяснял отец сыну. - Мне бы очень хотелось заручиться их поддержкой. Маврикий возглавляет их общину (они его называют "пастырь", будто они - это стадо овец). К тому же старик богат и имеет связи на Востоке. Короче говоря, если тебе удастся надеть хомут на его дочурку, я буду тебе крайне признателен. Мне нужны связи и влияние единобожца, а тебе не помешают его деньги, потому что, как нам обоим известно, сам себя обеспечить ты не умеешь".
   Марцела была смазлива, но не более. И глупа, как курица. Но зато с ней было весело делить компанию. Она любила посмеяться, была обучена восточным танцам и умела себя подать. С ней, без сомнения, можно было бы развлечься. Но жениться...
   С Юлией все обстояло наоборот. Лицом ее боги, вроде, не обидели, но она всегда носила такую постную мину, будто год обходилась без пищи. Детство и первую юность она провела в монастыре и, по всей видимости, выдалась еще скучнее и занудливее своего папаши. Какова она по стати, сложно было сказать, так как платья выбирала согласно избранной религии - просторные. Они висели на ней точно мешок. Однако походка ее отличалась легкостью, и ноги, кажется, были прямые. А вот с бедрами не задалось - чувствовался под платьем излишек жира. Забавно, конечно же, было бы соблазнить монахиню, но, опять-таки, куда на такой жениться. Так что Марк Красс уже месяц, как уклонялся от порученного дела.
   - Что ты этим хочешь сказать?
   Марк утер краем туники губы и глотнул горячего чая из лепестков дарийской розы.
   - Даже если сегодня преподобный Маврикий, - ответил он, - превзойдет самого себя и будет сыпать благоглупостями, как никогда прежде, я думаю, отец воздержится от острот и не поднимет старого зануду на смех.
   Кай высказал сомнение:
   - С какой стати?
   - Кай Друз, ты теперь сенатор, - Марк подал знак корчмарю посчитать обед, - и тебя взялась содержать республика. Ты ей обходишься в четыре тысячи сестерций в год. На эти деньги можно жить безбедно и, главное, свободно. А я все еще нахожусь на содержании у своего отца и по этой причине вынужден повиноваться. Так вот, отец мне повелел жениться.
   Кай вскинул бровь.
   - Вот как?
   А Марк сказал:
   - Не удивляйся. Самое интересное - на ком?
   Его компаньон придал лицу заинтересованное выражение.
   - Отец поручил мне захомутать Юлию Маврикию.
   Вот теперь Кай Друз изумился не понарошку. А Марк продолжил:
   - Так не думаешь же ты, что Тит Красс, поручив сыну столь ответственное дело, будет вставлять палки в его колеса? Напротив, Тит Красс постарается изо всех сил содействовать успеху, и мне думается, что он очарует Маврикия еще раньше, чем сын охмурит его дочурку.
   Кай исторг из себя жалобный стон:
   - Боги всемогущие, я не верю. Марк Красс, твой папаша спятил!
   - Увы.
   - Юлию Маврикию, монахиню! - еще жалобней простонал Кай Друз. - Боги, она же холодна, как рыба! Ты точно согласен в нее вставлять?
   Марк отмахнулся.
   - А это, опять-таки, не важно.
   Кай сокрушенно затряс головой.
   - Боги, боги, боги. Что происходит с этим миром, и что творится с нами? Мы сегодня весь день говорим о том, что для нас не важно, - подошел корчмарь с доской и показал мелом выписанный счет.
   - Рассчитаешься?
   Кай бросил на скатерть монету.
   - Предлагаю, поговорим о том, что поистине важно для двух приятелей, пока еще не женатых. Чем ты собираешься занять сегодняшний вечер?
   - Я собираюсь наведаться к отцу, - пожаловался Марк.
   Кай сделался еще печальней:
   - Безнадежный вариант.
   - Как знать.
   - Я могу одолжить сто сестерций , - предложил Кай Друз, - но тогда нам до конца декады не на что будет веселиться.
   Марк поблагодарил друга.
   - В тебе-то я никогда не сомневался, - признался он. - Но я попробую выжать деньги из отца. К тому же мне требуется серебро, а не латунь.
   Марк поднялся с кошмы, и Кай последовал его примеру.
   - В любом случае после заседания, - сказал новоиспеченный сенатор, - я буду ждать тебя в бойцовском зале. Сегодня бьются Спитамен и скиф Зарин.
   Расставшись с другом, Марк направился на ипподром.
   Там его поджидала Милашка. Марк давно мечтал ее выкупить, но пока не получалось. И виной тому была болезненная, непреодолимая страсть. Она высасывала из Марка деньги, как то не удавалось ни одной из шлюх.
   Милашка встретила молодого повесу радостным ржанием. Она забила копытами и потянулась к нему через барьер. Просунула морду и вытянула губы, как для поцелуя.
   Марку всегда казалось, что Милашка источает истинно женскую влюбленность, и запах ее привязанности радовал и, как ни странно, льстил его самолюбию.
   - Ах, ты мая девочка, - умиленно протянул Марк Красс, обхватив ее за шею. - Заскучала, застоялась, верно? А мы сейчас побегаем, попрыгаем.
   Он достал яблоки, и лошадь тут же схрумкала их - Милашка обожала фрукты.
   В этот день Марк работал над двойным ударом большим кавалерийским мечом на скаку - вправо-влево.
   Марк прекрасно владел коротким мечом. Его природная ловкость и подвижность способствовали этому. Для пешего в ближнем бою воина нет лучшего оружия, чем короткий ромлинский меч. Он позволяет бить без замаха, не крушить, а разить незащищенную плоть: коротко чиркнуть по горлу, проткнуть бок на развороте, или подрезать поджилки, зайдя за спину. Но в руках всадника короткий меч теряет свои преимущества. Попробуй, дотянись с высоты лошади до пешего бойца. И попробуй, прояви изворотливость, управляясь конем. Тут надо идти напролом и бить наотмашь, крушить, что называется. И лучше бить с двух рук. А потому кавалерийский меч двуручный.
   Сложность владения этим оружием заключается, во-первых, в том, что, переводя удар из стороны в сторону, всадник очень просто может зацепить длинным клинком и лошадь, а во-вторых, чтобы держать меч двумя руками приходится бросать поводья. Попробуй-ка таким манером усидеть в седле и при этом еще махать вправо-влево.
   Марк Красс три года посещал ипподром и достаточно уверенно держался верхом на лошади. Он быстро освоил все навыки езды и уяснил основное правило: лошадь и человек должны чувствовать друг друга. Его первый наставник, раб из понтийских скифов учил: "Человек на лошади выше всех людей. Пешие на него взирают, задрав голову. Но всадник для лошади должен казаться еще выше. Он должен быть над ней повелителем, он должен стать для своего коня лошадиным богом. Сумей внушить животному благоговение, и оно будет служить тебе, как мы служим нашему богу".
   В этот день Милашка проявляла истинное благоговение. Она несла своего наездника так ровно, будто парила над землей. А Марк, поймав перебор ее копыт, старался не давить на спину кобылы.
   Первое чучело, установленное с правой стороны, Марк поразил кончиком меча в лицо, а то, что слева - острием в спину.
   Он повторил прием несколько раз, и каждый раз выходило лучше.
   Незадача вышла, когда на чучело надели доспехи. Чтобы наверняка поражать цель, приходилось бить сильнее, и на замах уходило время. Он разил вправо, и пока переводил удар на другую сторону, лошадь проносила его мимо цели. В настоящем бою это означало бы, что оставленный позади противник разрубит сухожилия лошади или ткнет в спину пикой.
   Со второй попытки Марк, рискуя задеть Милашку, вывернул меч с удара на замах, но цель опять осталась сзади. В третий раз Марк изогнулся всем туловищем, старясь дотянуться до отстающей цели, и в результате вывалился из седла.
   Рухнув на землю, он ушиб бок и растянул плечо. Милашка ускакала далеко вперед. И, покружив немного, вернулась с виноватым видом.
   - Ты скачешь быстрее, - проговорил Марк, со стоном поднимаясь на ноги, - чем я способен махать. Но не переживай, красавица, твой лошадиный бог еще покажет.
   Занятия с мечом пришлось оставить, но зато они вдоволь напрыгались, как он и обещал Милашке. Они сумели взять барьер высотою в четыре локтя и перемахнуть через ров шириной в шесть ярдов.
   После ипподрома Марк посетил гимнатриум . Там он по причине ушиба оставил без внимания снаряды, с коими любил упражняться во все предшествующие посещения, но зато до устали покувыркался. По мнению Марка умение падать и группироваться являлось необходимый навыком для бойца, желающего одерживать победы.
   После упражнений он час отмокал в нестерпимо горячей терме. Потом помылся, и в конце дюжий костоправ, как следует помял ему бока.
   Так что перед отцом Марк Красс предстал свежий, как огурчик.
   - Чем попробуешь удивить на этот раз? - задал отец свой обычный вопрос. Он сидел, склонившись за столом, и был занят составлением писем.
   Марка всегда удивляла способность отца узнавать его, не глядя. "Возможно, у него столь же острый нюх, как у меня, и он узнает меня по запаху", - подозревал Марк.
   На столе перед отцом лежало четыре готовых церы , накрытых крышками и скрепленных свинцовыми печатями. Сколько помнил Марк, отец всегда обходился без секретаря. Сейчас он трудился над пятым письмом. "Интересно кому они адресованы?" - подумал Марк, когда отец задал второй вопрос.
   - Как дела на любовном фронте, - спросил Тит Красс, - есть какие-нибудь достижения?
   Марк приблизился к столу и опустился на скамью напротив.
   - Задача, которую вы мне задали, отец, не из простых, - пожаловался он. - Ее не решить с наскока. Тут требуется подготовка. Я тружусь, отец.
   - Я знаю, как ты трудишься, - проговорил в ответ Тит Красс, со скрипом водя бронзовым стилем по воску, - упражняешь член, без устали втыкая в дырки дешевым шлюжкам.
   - С чего вы взяли?
   - А с того, что на приличных куртизанок у тебя не хватает денег.
   Марк усмехнулся.
   - Вы правы.
   "Когда он, наконец, посмотрит на меня?"
   - Но только в том, что касается моего тощего кошелька. Во всем остальном, должен заметить, вы ошибаетесь. В настоящее время я занят сбором сведения о предпочтениях и слабостях отобранных вами претенденток. В атаку следует идти во всеоружии, - подпустил Марк немного риторики, - и разить в самое уязвимое место. Так меня учили.
   Теперь усмехнулся отец.
   - Самое уязвимое место девицы, - заявил он, - это уши. Вложи в них побольше добротной лести, и она твоя. Только делать это надо умеючи.
   Марк не растерялся.
   - Вот я и учусь.
   - Со шлюжками?
   - Почему бы и нет?
   - Дурачина, - Тит Красс оставил на воске размашистый росчерк. - Вкладывать надо не в щелки, а в другое отверстие, и не похотливый член, а комплименты, о чем я тебе и твержу. Но этому в дешевых притонах не обучишься, для этого надо общаться с куртизанками. Однако у тебя, как я уже отметил, маловато денег. Вот незадача!
   - Так дайте мне их.
   Тит Красс накрыл законченное письмо деревянной крышкой.
   - Эту фразу я слышу с тех пор, как мой сын выучился внятной речи, - он поднялся и направился к очагу. - Сколько?
   Марк проговорил со вздохом:
   - Сто сорок орлов.
   В ответ Тит Красс расхохотался.
   - Ты что, решил купить целиком салон "Орхидея"? Но туда даже я не захаживаю - слишком дорого, знаешь ли.
   - Хорошо, - согласился Марк, - дай сколько можешь. Думаю, для первого раза хватит и семидесяти.
   Тит Красс с расплавленным свинцом вернулся к столу.
   - Раньше я был сговорчивей, это верно. Твоя мать баловала тебя, а я ей не перечил. Но теперь ее нет, а ты достиг совершеннолетия. Я выполнил свой долг, Марк Красс.
   Марк поднялся со скамьи и, подойдя к столу, изъявил желание помочь родителю.
   - Я знаю, - сказал он, схватив со стола пеньковый шнурок и перетянув им церу, - ты всегда был прекрасным отцом. И мне не следует злоупотреблять твоим чувством долга...
   Марк ловко связал узел фриволите, вывел два конца на торец доски, и отец полил на них свинцом.
   - Попробуй, но в любом случае не получится, - предупредил Тит Красс, накладывая по горячему оттиск.
   - Но, отец, - взмолился Марк, - это в последний раз, клянусь, - он сделался пунцовым от обиды. - Я задолжал. За мной долг чести.
   Тит Красс молчал. Собрал кустистые брови у переносицы и улыбался, распустив от глаз к вискам старческие морщины.
   - Я проигрался в пух и прах.
   Тит Красс обогнул угол стола и опустился в кресло.
   - И где же честь?
   Марк насупился.
   - Я играл под честное слово, - сообщил он отцу. - Я не могу его нарушить, есть свидетели. Долг должен быть уплачен.
   - Согласен, должен, - Тит Красс, наконец, поднял глаза на сына. - Но почему ты решил, что обязательно моим серебром?
   Марк съязвил:
   - Примут и золотом.
   - А отчего не бронзой?
   - Это как?
   - Ты прекрасно владеешь мечом. Проткни кредитору брюхо, - предложил Тит Красс, - и долг будет списан. А заодно и свидетелям.
   Марк зло усмехнулся.
   - Прекрасный совет, - приложил руку к сердцу и отпустил поклон. - Но я не разбойник.
   - Ты оболтус, - Тит Красс откинулся на спинку кресла и воззрился на сына, как на экспонат в музее. - Скажи, как долго ты играешь в кости?
   - Год, - признался Марк.
   - А сколько раз тебе удавалось выиграть?
   - Это случалось не часто.
   - Скажи, ни разу, если не считать начала. Мой славный сын, - Тит Красс поморщился, - ты попался в руки профессиональным мошенникам, и у них одна цель - обчистить тебя до нитки. Кто назовет убийство мошенников разбоем? Это не преступление, а акт правосудия, - Тит Красс подтянулся к столу и повелел. - Придвинь скамью и сядь. Поговорим серьезно, - он посмотрел на бронзовый наконечник стиля, на то, как он отражает свет масляной лампы. - Я не раз задумывался над тем, почему ты вырос таким, каким я имею несчастье видеть тебя. Ведь ты взял лучшее от крови своих родителей. Силой и ловкостью пошел по материнской линии. Все Ликинии были отменными фехтовальщиками и атлетами. Ум тебе достался мой. Кроме того ты напорист и дерзок и не обделен отвагой. Прекрасный набор, чтобы сделать достойную карьеру. Однако к двадцати годам ты не сумел ничего не добиться. И я прихожу к выводу, что причиной тому отсутствие цели. Ты вырос прожигателем жизни, шалопаем. Ты сильный, умный, отважный, но ты мальчишка. Ты не сумел стать мужчиной. Помолчи! - потребовал Тит Красс, когда его сын попытался вставить слово. - Юнца мужчиной делает способность добиваться своего, наличие цели и желание идти к ней, преодолевая препоны. Когда я приехал в столицу, мне было меньше твоего. Приехал провинциалом, без денег и связей. К тому же я не отличался крепким здоровьем и не знал, как правильно браться за меч, и с какой стороны следует подходить к лошади. Но у меня был мой ум и желание добиться своего. Страстное желание доказать всем, чего я на самом деле стою. И я удивляюсь, почему у тебя нет такого же желания. Неужели тебе не хочется доказать людям, что ты лучше и достойнее, чем о тебе думают?
   - Нет, - отрезал Марк.
   Тит Красс вздохнул.
   - И это печально. Наша светлейшая республика, - пустился он в назидание, - была когда-то провинцией цивилизованного мира. Этрусс сделало державой стремление заявить о себе во всеуслышание. Он создан был мечами и скреплен законом, и расширен мечами, и снова скреплен законом. Основа этрусского характера - амбициозность. В тебе же я не вижу этого качества. Печально и то, что ты не одинок - отсутствие амбиций отличает все ваше поколение. Если не ошибаюсь, это означает вырождение нации, старость. Старики, как известно, впадают в детство, вот вы и остаетесь детьми в возрасте мужей и продолжаете, как дети клянчить деньги у родителей, хотя пора начать самим кормить отцов. Я попросил тебя оказать мне полезную услугу, прошел месяц, а ты даже пальцем о палец не ударил, чтобы удовлетворить ее. Что это так трудно?
   - Отнюдь, - Марк был доведен словами отца до кипения.
   - Тогда в чем дело? Скажу тебе напрямик, моя карьера пошла в гору сразу после того, как я женился на твоей матери. Состояние и влияние ее семьи обеспечили мне хороший старт. Но сейчас Ликинии потеряли силу, а неудачи твоего дядюшке во Фризах, ни коим образом не способствуют ее возрождению. Мне нужна поддержка Сола или Маврикиев. Так дай мне требуемое.
   Теперь усмехнулся сын.
   - С какой стати? - сказал он отцу. - Зачем мне утруждаться и надевать на себя ярмо, если ты мне отказываешь в малом?
   - Торг?
   - А как же. Мне эта женитьба неинтересна, тебе, напротив - в руку. Если ты хочешь, чтобы я таскал для тебя из огня каштаны, заинтересуй меня.
   Тит Красс был удивлен без притворства.
   - Вот как ты видишь дело, - он смерил сына оценивающим взглядом, и в глазах его зажегся лукавый огонек. - Сын мой, должен тебе заметить, что не один ты стараешься по части каштанов. Я для тебя разгребаю угли. Для успеха дела мало согласия девицы, надо, чтобы и отец не возражал. Так вот, я уже начал обрабатывать папашу Маврикия.
   Марк всем своим видом выразил безразличие.
   - Нет-нет, ты послушай, - потребовал Тит Красс. - Маврикий на сегодняшнем заседании ратовал за отправку к границам со Скифией двух легионов. Там, видите ли, стало неспокойно, и старый перечник этим обеспокоен. Он настаивал, чтобы легионы укомплектовали рекрутами из единобожцев, якобы они стойче в бою и дисциплинированны. Профанация! Абсурдность этой идеи неподражаема, а подоплека шита белыми нитями. Маврикий, как религиозный фанатик хочет помочь единоверцам в восточной империи, а заодно сформировать за счет республиканской казны побольше преданных ему легионов. Я мог разнести его доклад по всем пунктам, и все этого ждали. Однако к разочарованию коллег, я встал на защиту единобожца. Маврикий был удивлен больше других, когда я набросился на правительство и обвинил его в беспечности и близорукости, а армию - в разложении и падении боевого духа. Когда же я потребовал сформировать не два, а три новых легиона, старик аж прослезился. Так что, дорогой мой сын, на сегодняшний день для успеха брачного предприятия я сделал больше твоего.
   Марк принял надменный вид и предложил отцу:
   - Раз вы такой ловкий и предприимчивый, может быть, заодно с папашей охмурите и дочурку? Я уверен, у вас получится.
   Тит Красс устроил овацию.
   - Браво, роскошная идея! - воскликнул он. -Удивляюсь, как мне самому в голову такое не пришло. Я еще во вполне дееспособном возрасте - это верно, и пока не разучился наскакивать на сучку. Кроме того у меня репутация получше твоей. Я подумаю об этом, и тебе, возможно, не придется таскать для меня каштаны. Но тогда, знай, ты лишишься моего расположения и останешься без поддержки. И что ты тогда будешь делать?
   Марк не нашел, что сказать.
   - Ступай, - повелел отец, - и подумай. И сподобься, наконец, на что-нибудь достойное!
   Марк стрелой вылетел из отцовского кабинета и на прощанье хлопнул дверью.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  глава III
  Жамбо из рода Тома
  
  
  Убегая на восток, волки натолкнулись на горы: Небесные
  и Крышу Мира. Всем известно, что нет во всем свете
  возвышенностей более величественных, чем эти две, и
  то, что их преграда непреодолима. Небесные и Крыша
  Мира подобны стене, воздвигнутой богами. Но волки об
  этом не знали, и не было у них времени разведать
  местность. Волчья стая распалась надвое: одни в отчаянии
  бросились на приступ горных круч, а другие пошли в обход, на север. И пара драконов, преследующая их, также
  разделилась. Те, что пошли в горы, поплутали в них
  достаточно, но отыскали в стене проход. Он был узок, все равно, что щель, и в него смогли протиснуться только волки. А дракону пришлось перелетать через вершину. В
  высокогорье дракону сделалось худо. Воздух там оказался пустым, так что даже могучие драконьи крылья не могли об него опереться - крылья едва удерживали чудище в небе. К тому же в поднебесье царил холод, и дракону, чтобы не дать замерзнуть телу, пришлось расходовать огонь. В
  итоге, когда он перевалил через хребет Небесных и увидел открывшуюся внизу равнину, он решил оставить погоню. Дракон рухнул на землю и был счастлив уже тем, что
  выжил. С радостным чувством он стал глядеть на то, как земля, согретая его жаром, оживает и покрывается
  травами.
  
  Гэсер Татори. История от начала времен.
  
  
   - Отчего мое солнце сделалось холодным? Отчего оно не светится, как прежде, отчего хмурится и не обогреет Меванчу ? Мое солнце больше не любит свою кошечку?
   Голос девчонки прозвучал жалобно, плаксиво. Противно было слушать. По-хорошему следовало бы наградить ее увесистой оплеухой, чтобы не скулила и не мешала думать. Ведь бабьи стенания самая мерзопакостная вещь, от них портится состояние духа и расстраивают мысли. Но Жамбо ограничился замечанием.
   - Ты глупа, - сказал он девчонке, - и это не удивительно. У женщины ума тем меньше, чем она красивей. Но ты не настолько хороша собой, чтобы сыпать глупостями без остановки. Помолчи минутку, чернобурка, чтобы твой буланый мог немного поразмыслить.
   Девчонка насупилась, но умолкла. Уселась в углу, задрала колени и уткнулась в них капризным подбородком. И принялась сверлить взглядом крепко сбитого, дородного мужчину, уже в годах, но еще по-юношески подвижного и ловкого. Пружинистым шагом, будто вытанцовывая, он кружил по комнате, и при каждом звонко бил кулаком в ладонь, и о чем-то думал.
   - Так ты говоришь, что хозяйка твоя хороша собой?
   Девчонка в ответ еще больше насупилась.
   - Что она любит? - задал Жамбо другой вопрос.
   - Она любит, когда ей делают подарки.
   - Это любят все женщины.
   - Так она и есть женщина, притом знатная. К ней на дранной козе не подъедешь.
   - Зачем же на дранной?
   - Можешь даже не мечтать! Не по тебе такая пэри.
   Мужчина остановился и глянул на себя в зеркало.
   - И что во мне не так?
   Девчонка хмыкнула.
   - Проще сказать, что в тебе, как надо. Сама себе удивляюсь, как это я на такого запала.
   У мужчины было неестественно удлиненное туловище, коротковатые, выгнутые колесом ноги. При этом кушак он подпоясывал под животом, на бедрах, от чего несоответствие туловища и ног делалось еще более зримым. Руки напротив имели такую длину, что доставали чуть ли не до колен. Этим он напоминал обезьяну. Голова также отличалась большим размером и обладала формой шара. Если бы не широкая, мускулистая спина можно было бы подумать, что ему на плечи поместили тыкву. Лицо плоское, без всякой растительности, и отливало бронзой. Нос - приплюснутый, короткий. А глаза - длинные, вытянутые к вискам, веки - с короткими ресницами. Волосы были жесткие, прямые, темно-коричневого цвета, почти черные, рыжие на кончиках. На затылке он их заплетал в длинную косицу. Единственно, что в его внешности могло понравиться женщине так это глаза - черные и горячие будто уголки. И еще возможно то, как он взирал этими глазами на окружающих, будь то мужчины или женщины - задиристо, с усмешкой.
   - Да, ты права, - проговорил Жамбо, вдоволь налюбовавшись собой, - я не красавиц. И это мое главное достоинство. Потому что у мужчин так же, как у женщин: чем красивее, тем глупее, с той только разницей, что глупый мужчина это уже не мужчина.
   Девчонка, думая о своем сказала:
   - До тебя за мной ухаживал один славный юноша. Он знал грамоту и был удивительно хорош собой. Но я ему отказала.
   От воспоминаний об отвергнутом поклоннике у девчонки окончательно испортилось настроение.
   - Тут ты, конечно, дала маху, - заметил ей с сочувствием Жамбо. - Если юноша знал грамоту, значит, он был не так уж глуп. И ты к тому же утверждаешь, что он обладал красивой наружностью. Выходит тот юноша представлял собой редкий случай исключения из правила. Мне жаль, но я к твоей оплошности непричастен, ведь меня при этом не было.
   - Ты такой черствый! - с чувством воскликнула девушка. - Ты выставляешь на смех все хоть сколько-нибудь возвышенное. Это потому что у тебя совершенно нет души!
   - Каюсь, - Жамбо отвернулся от зеркала, подошел к сундуку, откинул крышку и извлек из него скрутку материи. - Но зато я знаю, как поднять настроение моей чернобурке.
   - Что это? - спросила девчонка.
   Один конец выпал из рук Жамбо, скрутка размоталась, и ткань кровавыми струями растеклась по полу.
   - Это шелк. В ткацком деле с начало времен людьми не было придумано ничего лучшего. Я дарю тебе это чудо, чтобы ты могла пошить шальвары, или хитон. Хотя ты такая маленькая, что хватит и на то, и на другое.
   Девчонка, не отрывая глаз от играющего всеми оттенками красного куска материи, поднялась с места и подобралась к нему.
   - Такая гладкая, - с зачарованным видом проговорила она, проведя рукой по ткани, - и тонкая...
   - Нравится?
   - У меня нет слов...
   - Раз нет, так и говорить больше не о чем, - заключил Жамбо и с грохотом захлопнул сундук. - Забирай и проваливай. Я хочу, чтобы ты нынче же облачилась в обновку. Ты сказала, что у твоей госпожи вечером собираются местные вельможи. Так пусть ее гости подивятся, глядя на тебя.
   Девчонка сгребла в охапку кусок ткани и, еще не веря выпавшей удаче, снизу вверх посмотрела на Жамбо.
   - Поторапливайся, - напомнил он и, схватил девчонку за шиворот, поставил на ноги.
   - О, мое солнце, - пролепетала девушка.
   - Знаю, знаю все, что ты можешь сказать, - перебил ее мужчина. - Иди, у тебя осталось мало времени, - он подтолкнул ее к выходу. - Да, не забудь сказать, когда спросят, что этот чудесный дар ты получила от знатного купца по имени Жамбо. Скажи: у Жамбо из рода Тома много всяческих диковин.
   Мужчина вытолкнул девчонку за дверь и, оставшись наедине с собой, перевел дыхание. Он вернулся к зеркалу и с одобрением посмотрел на свое отражение. "Молодец старый Жамбо, - проговорил он, любуясь собой. - Я доволен - одну птичку ты уже приручил. Теперь надо заставить запеть другую".
   Местом встречи со второй своей певчей птичкой Жамбо определил пустырь, где по базарным дням торговали скотом. Место на первый взгляд не вполне подходящее для свидания с девушкой - все усыпанное конскими яблоками и коровьими лепешками. Но зато безлюдное по будням.
   К встрече Жамбо из рода Тома подготовился, как следует. Туго стянул волосы на затылке и заново заплел косицу. Прошелся бритвой по лицу, снимая редкую поросль. Полил на себя душистой водой, как это принято у чудаков согдийцев. И переоблачился в платье по здешней моде: кожаные, расшитые серебряной нитью широкие шальвары, просторный парчовый халат, а под ним - льняную блузу с серебром по вороту. На шею повесил золотую цепь с медальоном, усыпанном камнями. Да еще все пальцы унизал перстнями. Одним словом вынарядился этаким щеголем - глаз не оторвать.
   С выбором лошади тоже не промахнулся. Всем шести лошадям своей конюшни предпочел красавца чубарого . Этот жеребец пятигодка был самым видным из всех - и по масти, и по стати, а особенно по внутреннему складу.
   Его чубарый был гнедой в основе. А гнедые, как хорошо известно, это те лошади, которых отличает выносливость и сила - самые важные качества для скакуна. Но имеется у них один изъян - на вкус Жамбо гнедые через чур скучны. В бою хороши вороные или дикие кони, в силу их природной злобности. Чубарый же и есть дичок, притом самый натуральный. Он своеволен и норовист. Так что тот чубарый, что гнедой в основе, берет лучшее от двух мастей. Такой хорош и на марше, и в схватке. И невозможно найти надежней лошади, когда такого удается приручить. А приручать Жамбо из рода Тома умел, с этим, как говорится, не поспоришь. Он сделал из дичка такого коня, какой ловит команды еще прежде, чем наездник успевает натянуть поводья. Его чубарый понимал хозяина с полуслова, на каком бы языке тот ни сказал, хоть на родном хиданьском, хоть на дари, хоть на языке вед. В общем Жамбо сильно гордился и собой, и своим жеребцом. А потому он был озадачен, когда девица, на встречу с которой он приехал, обозвала его чубарого коровой.
   - Корова? - повторил за ней удивленно Жамбо.
   Девица стояла на краю пустыря и с ухмылкой на устах глядела на него. В длинной, доходящей до колен сорочке, из-под которой выглядывали шальвары, и в узкой, стягивающей грудь, безрукавке она смотрелась почти красавицей. На вкус Жамбо грудки у нее были меньше, чем следовало бы, но в остальном без преувеличений девица была хороша - не придерешься. Больше другого ему понравилось ее лицо с необыкновенно белой кожей. С такой белой, что на солнце под глазами и на тонком, чуть удлиненном носу высыпали веснушки. На фоне черных, длинных, спадающих на плечи волос ее белоликость была особенно впечатляющей.
   "Редкая масть", - отметил Жамбо и сразу назвал ее "савраской" .
   - Где ты видишь корову? - спросил Жамбо, подведя лошадь поближе к девице.
   Та ответила:
   - Да, под тобой, чужеземец, - и с невинным видом поинтересовалась. - У вас так принято, ездить на коровах?
   "Дерзка, - подумал Жамбо. - Языкаста", - и усмехнулся.
   - Подо мной рысистый жеребец, - объяснил он дружеским тоном, - каких мало. Неужели так сложно отличить благородное животное от скотины?
   Девица тоже усмехнулась.
   - Животное все в пятнах. Не знала, что это признак благородства, прости.
   Жамбо всегда умел порадоваться хорошей шутке и ценил чувство юмора в мужчинах, но женщине, по его убеждению, следовало воздерживаться от колких замечаний и еще лучше придерживать язык за зубами.
   Он чуть тряхнул поводьями, и его чубарый, вскинув голову, скакнул на языкастую девицу. Та едва успела отскочить. Однако испугать ее не удалось. Она перестала ухмыляться, но посмотрела на Жамбо с вызовом в прищуренных глазах.
   Ему это почему-то понравилось. Он широко улыбнулся, показав свои ослепительно белые зубы, и сказал:
   - Прощаю. Хоть ты и дерзка сверх меры, моя саврасая.
   - Что ты скалишься! - крикнула девица, отбежав от лошади, которая продолжала наступать на нее. - У тебя зубы, как у твоей коровы. Думаешь, это красиво?
   - Мой чубарый в бою зубами рвет глотки моим врагам, - сказал Жамбо, придержав лошадь. - Вот и хорошо, что у меня такие же. Но тебя ни он, ни я не тронем. Что ты все пятишься от нас?
   Девушка остановилась и, переведя дыхание, спросила:
   - И что еще за саврасая? Сам ты такой.
   Жамбо склонился в седле и показал ей свою макушку.
   - Видишь, - сказал он, - я буланый, а не саврасый. Я вроде вороной, но на кончиках волос - я рыжий, - дав девушке насмотреться своей гривой, Жамбо разогнулся и одарил ее своей самой приветливой улыбкой. - Так и зови меня отныне - буланый.
   Девушка ухмыльнулась во второй раз и посмотрела на Жамбо с некоторым интересом. Такой же взгляд у нее был, когда Жамбо увидел девицу в первый раз.
   Тогда она брела по рынку и разглядывала прилавки, с которых торговали красками. Пройдоха Маниах, завидев ее, вскочил со своего места и бросился ей навстречу.
   - Не там ищешь, красавица! Я знаю, что нужно твоему господину. Идем, - сказал он, схватив ее за руку, - я покажу то, чего нет ни у кого на рынке.
   Торговец завел девушку за прилавок и из груды, наваленных друг на друга мешочков, выбрал один.
   - Вот тот товар, который может угодить вкусу нашего достославного шахриарты . Я знаю, как взыскателен твой господин, и приберег для него, что нужно.
   Услышав о градоначальнике, Жамбо навострил уши и уже не спускал глаз с саврасой девицы.
   - Вот полюбуйся, - предложил торговец и пересыпал из мешочка в ладонь. - Это настоящая хиндустанская хна. Видишь, она темная. Здесь на рынке все готовы поклясться своим товаром, но только я один говорю правду. У всех на руках дарианская краска, и только у меня истинно хиндустанская. Сама подумай, девочка, - предложил рассудительно торговец, - откуда взяться товару из Хинда, если уже год, как дорога туда закрыта.
   - А у тебя откуда? - спросила саврасая.
   Торговец хитро улыбнулся.
   - Я мог бы сказать, что это из старых запасов, но не буду врать.
   Девица потребовала:
   - Так скажи правду.
   - За правду можно схлопотать по шапке, потому как якшаться с разбойниками, засевшими в горах преступно.
   Услышав это, девица наградила Маниаха тем самым взглядом, которым теперь смотрела на Жамбо. Она ухмыльнулась, сощурила глаза и погрозила пальцем.
   - Ах ты, старый плут, - сказала она. - Разбойники грабят караваны, а ты сбываешь краденное.
   Торговец улыбнулся еще шире.
   - Я этого не говорил.
   - Сколько просишь? - спросила девица.
   Пройдоха Маниах подумал и ответил:
   - Когда имеешь дело со смышленым человеком, будь то даже девица, грешно юлить. Мне товар достался за полцены, так что и с тебя возьму половину от того, что просят другие.
   - Это справедливо.
   - А если меня кто спросит, к примеру, приказчик шахриарты, так я скажу, что взял с тебя полную плату.
   - И то верно. С чего бы тебе, уважаемый, торговать в убыток?
   "А девка-то шустра", - подумал тогда Жамбо.
   Саврасая отсчитала деньги и забрала товар.
   - Если найдется еще что-то, чем можно порадовать моего господина, дай знать.
   - Непременно.
   Мошенники подмигнули друг другу и расстались довольные собой и заключенной сделкой.
   Девица побродила еще меж рядов, прикупила всякого и с полными корзинами покинула рынок. Жамбо всюду следовал за ней. Он проводил ее до самого конца и убедился, что она вошла в дом шахриарты.
   На следующее утро он подкараулил ее у хауса. Жамбо знал, что последователи Зеро Аштры с первыми лучами солнца должны совершить молитву, а еще прежде - омовение, а потому спозаранку, только забрезжит рассвет приходят за водой.
   Жамбо сидел на корточках у края бассейна и изображал из себя прислужника. Черпал медным ведром из водоема и наполнял кумганы. "Да воздастся подающему воду", - благодарили его каждый раз при этом. И Жамбо отвечал людям положенное: "Вода для блюстителей чистоты".
   Савраска узнала его еще издали. Когда подошла ее очередь, и Жамбо наполнил ее кумган, она вместо положенной благодарности сказала: "Ты вчера шел у меня по пятам. Я тебя приметила еще на рынке. Чего тебе надо, чужеземец?"
   Жамбо восхитился. "Если тебе и вправду интересно узнать ответ, - сказал он, - и если ты хочешь заработать денег, приходи сегодня на встречу после третьей молитвы. Знаешь пустырь за рынком?"
   В доказательство серьезности своих слов вложил он в ладонь девушки серебряную монету. Та зажала ее и, ничего не сказав, ушла.
   "Действительно смышлена", - подумал тогда Жамбо. И так же подумал теперь, посреди пустыря, усыпанного конским и коровьим навозом. "Добрая половина женщин, - сказал он сам себе, глядя на девушку с высоты лошади, - сделай им кто предложение навроде моего, сочли бы, что с ними собрались строить шашни, и принарядились бы для первого свидания. Другая половина решила бы тоже самое и вовсе не явились бы на встречу - из страха или стыдливости. А эта пришла. Но даже не подумала наряжаться. Смышлена, смышлена. И к тому же не знает страха".
   - Ну, хватит глазеть-то. Заворожить, что ли хочешь? - сказала савраска, обрывая его мысли. - Если есть, что сказать говори, а то я пошла. Что надо?
   Жамбо на всякий случай попробовал закинуть удочку.
   - А что может потребоваться доброму мужчине от этакой красавицы? - ответил он вопросом на вопрос. - Сама не догадываешься?
   Девица хохотнула.
   - Эге, ты куда это запрягаешь телегу?
   "Девчонка совершенно не обучена кокетству, - отметил с довольным видом Жамбо. - Фауны - ценители искусства любовной интриги - над ней посмеялись бы".
   - Если у тебя и вправду на уме глупости, то, во-первых, знай, что я честная девушка и в такие игры не играю. А во-вторых, и мне интересно было бы узнать, когда в последний раз ты смотрелся в зеркало?
   Жамбо рассмеялся.
   - Неудачный день. Ты вторая, кто сегодня пеняют мне на мою наружность.
   - Значит она того заслуживает.
   "Этой палец в рот не клади, - подумал Жамбо, продолжая улыбаться, - по локоть откусит. Но ничего и не таких обламывали".
   - Разве ты не знаешь, савраска, что в кругу воспитанных людей не прилично говорить в лицо все, что думаешь. Так можно и обидеть, верно?
   - Я знаю, что такое приличия. Это когда черное называют белым, - заявила девица, - и наоборот. Хочешь, чтобы я сказала, что ты красавец?
   - В тех краях, откуда я родом, меня именно за такого и держали. Смею тебя уверить, я пользовался успехом у многих женщин.
   - Что-то не верится.
   - А это от того, что ты не видела ничего, кроме этого города и его окрестностей. А вот я много попутешествовал и смог убедиться, что в разных странах по-разному смотрят на вещи, в том числе и на то, что считать благовидным и приятным взору. Есть, например, земли, где за первых красавиц держат тех, у кого на лице имеется родимое пятно или большая бородавка. А есть страна, где особо почитается косоглазие.
   - Ага.
   - Скажу тебе больше, в одном городе мне как-то сватали хромоножку. И очень удивились, когда я от нее отказался, потому что там хромота и сухорукость считаются проявлением высшего совершенства. Многие женщины и девицы там специально калечат себя. Как видишь, представления о красоте - одна условность. Взять хотя бы тебя. Здесь ты, положим, красавица, а попади ты в наши земли, и от тебя будут шарахаться.
   - С чего бы?
   - А с того, что таких белолицых, как ты у нас считают хворыми. А кому нужна больная баба?
   - Ну, и пусть, - сказала девица и отмахнулась. - Хворая, так хворая. Это даже хорошо, когда от тебя шарахаются.
   - Так и я о том же, - заявил Жамбо. - Не важно, как ты выглядишь, важно, что у тебя внутри. Только не каждому дано умение видеть внутренности .
   Девушка усмехнулась.
   - А вот мне дано. Я смотрю в тебя, как в воду и вижу всю тебя насквозь.
   - И что ты видишь?
   Жамбо прищурился и сказал с видом провидца:
   - Я вижу девушку преисполненную всяческих достоинств. Честную, смелую, решительную, наделенную жизненной силой. Иметь такую женой - величайшее счастье. Да, только она сирота, не знающая родни - бесприданница, одним словом. А кто возьмет такую в жены? Никто. Вот она и ходит в девках, хотя давно пора познать мужчину и начать рожать детей.
   Девушка перестала улыбаться. Нахмурилась.
   - Откуда ты это узнал?
   Жамбо жестом призвал ее к молчанию.
   - Слушай дальше. Девчонка служит у шахриарты, а тот известный пакостник. Как говорится, петушок из тех, которые наскакивают на все, что шевелится. Саврасая шахриарте приглянулась сразу, но к его досаде оказалась недотрогой. Пробовал подлец подольститься, пробовал купить, да все никак - девка не дается. Вот шахриарта и осерчал на нее. Изводит теперь ее придирками, а чуть что не так - охаживает плетьми. У девчонки вся спина исполосована, и если принюхаться, то можно учуять запах горной смолой. Это мумиё, которым она залечивает раны.
   - Тебе служитель бассейна проболтался? - оборвала девица Жамбо. - Смолу я покупала у него. Сколько ты потратил, чтобы развязать ему язык?
   - Поверь, мне это почти ничего не стоило. Кувшин вина, круг сыра, и сердобольный старик с радостным сердцем рассказал о печальной участи несчастной сиротки.
   Прежде чем ответить девушка долго смотрела на странного собеседника.
   - Сначала я решила, что вижу болтуна и бахвала - уж больно ловко ты начал хвастать и складно рассказывать небылицы, - проговорила она, когда Жамбо начал уже беспокоиться, что девчонка вот-вот проделает взглядом в нем две дырки. - Теперь я вижу, что ты темная лошадка. Темный, почти что черный, и весь в подпалинах. И впрямь буланый. Как тебя зовут?
   - Я Жамбо. Из рода Тома.
   - Откуда ты, Жамбо?
   - А это уже не важно. Поговорим о деле?
   Девушка смерила Жамбо мрачным взглядом.
   - Давно пора.
   - Хотела бы ты отыграться за все свои обиды, и заодно заработать денег?
   Девушка ничего не сказала.
   - Меня интересует все, что происходит в доме твоего господина. Кто его посещает? О чем он беседует со своими гостями? Я хочу, чтобы ты держала ушки на макушке. Запоминала, и рассказывала мне. В особенности меня интересуют те беседы, которые проходят за закрытыми дверями.
   - Ты любишь чужие тайны?
   - Я люблю мясо, женщин и лошадей. А знать чужие тайны - мое ремесло.
   "Кажется, я превзошел самого себя. Эта птичка будет петь для меня самые замечательные песни".
   Жамбо достал из-за пояса кошель и, перегнувшись в седле, протянул девице.
   - Здесь пятьдесят васпров . Плачу вперед. Это чтобы ты знала - я не обманщик.
   - А откуда тебе знать, что я не обману?
   Жамбо ухмыльнулся.
   - Ты честная - сама так сказала. А потом я знаю, как сладко досадить хозяину, которого хочется убить.
   Жамбо дернул за поводья, и чубарый снялся с места.
   - Будет что сообщить, ищи меня в храме просветленных. Я там пропадаю всякую ночь.
   Девица крикнула вслед:
   - Ты не спросил мое имя!
   - Я знаю, - ответил Жамбо, пуская лошадь рысью. - Тебя зовут Роксан!
  
  
  глава IV
   Свами Шарма Триведи Агнишатва
  
  Обосновавшись на равнине между Небесными горами и Крышей Мира, восточные дари создали четыре своих государства. По причине хорошего климата и прочих благоприятных условий население этих стран стало быстро разрастаться. Когда оно сделалось таким огромным, что перестало вмещаться в границах государств, часть дари отыскала в горах перевал, впоследствии получивший название Гиндыкуш, и перебралась с северных склонов Крыши Мира на южную сторону. Там переселенцы нашли обширный не занятый ни кем полуостров. Особенностью его являлось то, что там полгода царит невыносимая жара, а другую половину года - мокрота и слякоть. Одним словом климат на полуострове оказался нездоровый, и таким же нездоровым стало получаться потомство у переселенцев. В сердцах мужи дари прокляли ту страну и дали ему имя "Хинд", что в переводе с языка древних дари означает "недуг". Правда, некоторые знающие люди утверждают, что название произошло от другого древнедарийского слова "худо", (им обозначается божественное начало). Но как бы там ни было, с тех пор и до сего времени страна носит имя Хинд, а население ее - хинди или хиндустанцы. Особенной стороной образа жизни хиндустанцев является их приверженность к так называемым духовным практикам. Что это такое понять невозможно, но с помощью этих самых практик они пытаются восполнить недостаток в силе и здоровье, в том, в чем природа обделила их от рождения.
  Гэсер Татори. История от начала времен.
   Браговат Асора уверял, что поводов для беспокойства не существует. Он уверял, что в горах безлюдно, и даже звери там большая редкость. Самое страшное в горах - это холод, но от его натисков легко спасут теплая одежда и огонь. За перевалом на северных склонах чуть-чуть похуже, предупреждал Браговат Асора, там попадаются лихие люди. Но и они не так опасны, как может показаться. Два года назад, когда Браговат Асора проходил здесь впервые, разбойники только обобрали его и отпустили, даже оставили немного еды в дорогу. Правда в горах случаются обвалы и камнепады, но эту напасть можно переждать. Главное следить внимательно за облаками, их движение всегда предупредит о приближении ненастья.
   Браговат Асора рассказал о многом, что может подстерегать путников в горах. Но он не сказал о главном. О том, что на подходе к перевалу подстерегают злые люди невиданной наружности. У этих людей белые волосы и синие глаза. Они выставили на дороге заставу и хватают всех, кто проходит мимо.
   Браговат Асора подвел. И что теперь делать трем неопытным юношам? Если бы он оставался с ними, он бы что-нибудь придумал, уж как-нибудь вызволил бы своих товарищей из беды, ведь он происходил из касты воинов (на это указывало его второе имя ). Его отличали редкостное мужество, решительность и талант находить выход из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций. К тому Браговат Асора прекрасно владел мечом и умел метко стрелять из лука. Он один разделался бы с десятком разбойников, которые схватили Свами и его товарищей. Разделался бы, если бы оставался с ними. Но он покинул их еще в низине. Он умер от ужасной болезни - малярия, которую подхватил на болотах среднего Хинда. Он оставил их, не пройдя с товарищами и четверти пути. Кем возродится Браговат Асора к новой жизни? Даст Господь, и его душа взойдет на ступень выше по лестнице совершенствований.
   Браговат Асора скончался, оставив карту, и напутствие: "Идите и ничего не бойтесь. Будет непогода - переждите в пещере (там их много в горах). Попадете в руки разбойникам - отдайте серебро и золото, главное сохраните книги. Собьетесь с пути - смотрите в карту". Браговат Асора дал много полезных советов, и трое неопытных юношей послушались его. Они последовали дальше по намеченному пути, хотя могли повернуть назад. Они поднялись в горы, и за два с половиной йоджана до перевала были схвачены дозором неведомого племени и доставлены в их лагерь, расположенный на востоке в узком месте между Крышей Мира и Драконьими горами (так указывала карта).
   Это был именно лагерь, а не селение. Склон горы там занимали лачуги, но большинство людей жило в шалашах и палатках. На зеленых лугах в пойме речки паслись козы, попадались куры и утки, даже огороды были устроены на богаре. Но чувствовалось, что люди здесь недавно. Все, что они успели поставить и обустроить, было сделано на скорую руку. Однако чувствовалось и другое: откуда бы ни пришло сюда это племя, оно решило закрепиться здесь надолго - вокруг лагеря спешно возводились стены.
   Эти люди не знали языка веды, и лишь немногие из них кое-как изъяснялись на дари. Они не были особенно злыми, и не были добрыми. Их отличала холодность. Они были равнодушны к нуждам тех, кто их слабее. А равнодушные, как учат Три корзины , самые опасные из всех людей. От таких надо держаться подальше.
   Первые три дня было жарко. На четвертый внезапно набежали тучи, как это часто случается в горах, и небо пролилось слезами. А вечером пятого дня слезами пролился Свами Шарма Триведи, прячась под днищем повозки от снега. Прежде он только читал, что есть на свете места, где выпадает снег - белые хлопья наподобие пуха, которые сыплются с неба. Теперь он в этом убедился воочию.
   Пленников вначале держали вместе, привязанными к стволу одного дерева. И это было неплохо - товарищи по несчастью могли общаться. А потом с запада пришли старейшины племени с войском и старший над ним - седой, но еще в силе старик - захотел узнать, кто они и откуда. За всех ответил Рамчандра Чукла. Он был самым бойким из троих и находчивым на слово. Рамчандра сказал: "Мы родом из Хинда и проживаем в городе Ченнаи. Мы направлялись в земли Согда, а оттуда к Драконьей гряде, чтобы перевалив через нее попасть в Поднебесную". Седой старик засмеялся и, сказав что-то на своем непонятном наречии, прочертил пальцем в воздухе дугу. Другой чужестранец, тоже в годах, знающий немного дари, объяснил:
   - Отменный крюк. Вы собрались обойти все известные страны, - и спросил. - Стало быть, вы купцы?
   - Мы проповедники, - ответил Рамчандра.
   Мужчина не знал этого слова и потребовал разъяснений. Рамчандра растолковал, как мог, что значит проповедовать.
   - Зачем нести свет истины, и кому она нужна? Все равно не понимаю.
   Седовласый старец оборвал переводчика и пророкотал, что-то невразумительное.
   - Кем бы вы ни были, - последовал перевод, - но если вы ищите дорогу в Син, мы можем указать короткий путь.
   Рамчандра ответил:
   - Это было бы весьма любезно с вашей стороны.
   - Никакой любезности. Речь о золоте, - внес ясность переводчик. - Найдется ли у вас достаточно сокровищ, чтобы купить проводника? Мы предоставим самого толкового.
   Рамчандра рассказал о том, что в Ченнаи самая большая община просветленных во всем Хинде, что там самый большой храм приверженцев срединного пути, и о том, что есть среди общинников много богатых и знатных людей, которые не пожалеют денег, чтобы узнать дорогу в Поднебесную. Он сказал, что если ему дадут резвого коня, он обернется всего за одну луну.
   Лошадь Рамчандре дали и отпустили, а двух его товарищей оставили заложниками. Вериндара Кумара забрал старик, а Свами - переводчик.
   С того дня Свами стали использовать на работах. Делать что-либо руками он не умел, поэтому его заставили таскать камни - с гор к стенам лагеря, - и подавать на леса рабочим.
   Никогда прежде до этого дня Свами не утруждал себя физически. Вся работа, какая ни наесть, в доме отца выполнялась слугами, а усилия Свами направлялись только на то, чтобы изучать веды и упанишаду и на духовную гимнастику.
   В первый же день Свами до мяса истер ладони. К концу работы тело ломило так, что больно было пошевелиться. Оживила бы хорошая гороховая похлебка с бараниной и перцем, но на ужин дали толокняную болтушку, и это было первое, что он увидел за последние три дня. В довершении всех огорчений ночью снова выпал снег. Укрыться было нечем, и Свами продрог до костей. Так что ночь не пошла на пользу. Утро следующего дня он встретил совершенно разбитым.
   К тому же с утра обнаружилось, что раны на руках начали гноиться. Работать такими руками было невозможно. Но так думал только Свами. Беловолосые только посмеялись над его жалобами и погнали его работать.
   Чтобы не беспокоить раны, Свами наловчился поднимать камни без помощи ладоней. Он брал их, подцепив локтями, и прижимал к груди. Однако нести ношу таким манером было куда тяжелее, камни часто выпадали из рук. За одну ходку Свами уставал так, как за три прежде. Чтобы хоть как-то восстанавливать силы, Свами стал проделывать обратный путь без спешки. По-сути он брел от стены за камнями, еле переставляя ноги. Да только эта хитрость не укрылась от чужих глаз. "Эй, парень, - крикнул ему каменщик со стены на дари, - так не пойдет! К вечеру я должен поднять кладку на семь падов . Как же я успею, если ты отлыниваешь?" Свами показал свои израненные руки, и каменщик сжалился. "На, возьми", - сказал он и кинул свои рукавицы.
   В полдень во время перерыва Свами подсел к сердобольному каменщику и спросил:
   - Вы ведь не принадлежите к этому народу? Вы дари?
   Вопрос был глупый, не требующий ответа. Каменщик, как большинство рабочих на стене, был черноволос, кареглаз, имел мясистый нос и смуглую кожу. Тогда как стражи все до единого были белобрысы или рыжеволосы, глаза имели синие или зеленые, носы высокие костистые, часто с горбинкой, и были настолько белокожи, что казались призраками. Каменщик и его товарищи в большинстве своем обладали средним ростом, беловолосые выглядели точно великаны и стояли на таких длинных ногах, что можно было подумать, что к ним прикреплены ходули. По части одежды также наблюдалось полное отличье. Первые ходили в кожаных штанах, как это заведено у наездников дари, а на плечах носили полотняные рубахи, обувались в сапоги или кожаные колоши. Вторые же одевались в козьи шкуры, на голове носили шапки из тех же шкур (женщины еще зачем-то цепляли к ним рога), ноги обматывали опять же шкурами, а подметками их обуви служили несколько слоев воловьей кожи.
   - Здесь прежде была наша деревня, - сказал каменщик и указал на каменные хижины. - Мы племени белых баранов, пасли свои стада на горных пастбищах возле Анахиты. Жили сами по себе, никого не трогали. Но когда согдийский царь пожелал сделать нас своими данниками, мы поднялись выше в горы и пробрались с севера на юг до этих мест. Это случилось, когда я был еще мальчишкой. Земли здесь, что ни говори, скудные, мало чем привлекательные, поэтому нас никто не трогал. Не трогал, пока не появились эти белобрысые.
   - Откуда они? - спросил Свами.
   - Я не знаю. Свалились, как снег на голову и захватили нас.
   - А много их?
   Каменщик пожал плечами. Поковырялся в носу, извлек козявку, глянул и сказал со скучающим видом:
   - Не знаю. Сюда постоянно приходит, кто-то из них. Сотня человек, иногда больше, иногда меньше. И снова уходят. Должно быть их много, а может быть, и нет. Но они отчаянный народ, и все головорезы.
   - Это видно, - согласился Свами.
   - Они себя называют серы, что по ихнему означает "человек", как будто бы другие звери. И у них нет бога, - сообщил каменщик. - Вместо него они чтят своих героев. А еще они пользуют баб сообща.
   - Это как?
   - А так. На одну женщину у них приходится по несколько мужей, и женщины этим сильно гордятся.
   Свами посмотрел на каменщика с недоверием. Тот снова принялся ковырять в носу и спросил:
   - Скажи, зачем их бабы носят рога?
   Свами не знал ответа. Каменщик сам ответил на свой вопрос:
   - Рога указывают на количество мужей, - он выковырял новую козявку и принялся разглядывать ее с тем же вниманием, что первую. - И чем рогов больше, тем женщине больше почета.
   Свами подумал над словами собеседника и сделал предположение:
   - Это от того, что у них мало женщин. Или по другой причине?
   Каменщик опять пожал плечами.
   - Может быть поэтому, а может быть просто потому, что эти люди дикари и не умеют отличить доброе от злого, - каменщик досадливо отмахнулся и встал на ноги. - Ну ладно, довольно болтать, пора приниматься за дело.
   Этого Свами хотел меньше всего. Он готов был болтать о чем угодно и с кем угодно, только бы сидеть и ничего не делать.
   - А куда торопиться? - спросил Свами. - Ведь никто не гонит.
   - Когда мы закончим стену, - разъяснил каменщик, - белобрысые примут нас, как своих. Мы сможем остаться в крепости, а если захотим, вступить в их войско. Так нам было обещано.
   - И вы поверили?
   - Поверили, не поверили, какая разница? Закончим стену, а там будет видно. Так что, давай, поднимайся и живей неси камни.
   Пришлось возвращаться к работе.
   Так прошел месяц. Стена выросла на дханус и достигла в высоту одной гаруты . А Рамчандра, который обещал обернуться за одну луну, как в воду канул.
   Не вернулся он и через неделю, и к концу другой. "Он никогда не вернется, - заявил старейшина. - Он обманщик. Он нарушил клятву и должен быть наказан. А так как преступник далеко, за его преступление ответит его товарищ. С этого дня твой паек, носастый, станет вдвое меньше прежнего. И мы забираем у тебя одежду".
   К тому времени ночи сделались морозными, и что ни день валил снег. Оставшись в одном льняном хитоне красно-желтого цвета, какие носят приверженцы срединного пути, и на голодном пайке, Свами неминуемо должен был погибнуть.
   Прошло еще две недели. За этот срок Свами сильно исхудал. Руки и ноги у него покрылись язвами, а в груди поселился кашель.
   Если вначале Свами еще надеялся на возвращение Рамчандры, то к концу второго месяца пришел к выводу, что рассчитывать на избавление, по меньшей мере, глупо. Рамчандра не соврал, когда сказал, что в Ченнаи много богачей, и что многие из них приверженцы срединного пути. Правдой было и то, что первейшая задача всех просветленных и самое их горячее желание это отыскать дорогу в Поднебесную. Никто из тех, кто избрал срединный путь, не поскупится, когда речь зайдет о такой желанной цели. "Богачи - просветленные или нет - все на одного сорта, - сказал себе Свами однажды, когда ночь выдалась особенно морозной, а болтушки налили меньше обычного. - Всех богачей отличает рассудительность, иначе они не были бы таковыми. Разве рассудительный человек поверит обещаньям дикарей, народа, как известно, вероломного и не знающего чести? Я бы на их месте не поверил. Так что по всему видно, пропаду я здесь зазря, не успев сделать ничего достойного". Сказал так себе Свами Шарма и заплакал.
   Вспомнились домашние пироги, булочки, которые готовила мать. Какими они были вкусными. Пышные, румяные, присыпанные пудрой, а в середочке начинка из кураги и лимонов. Мама за раз выпекала три противня, и каждый мог брать себе, сколько влезет.
   В начале третьего месяца в лагерь с запада пришел большой отряд: двадцать всадников и триста человек пеших воинов. Они доставили обоз из сотни повозок и пригнали большую толпу пленных.
   Возглавлял отряд высокий сухопарый мужчина с длинными до плеч белыми волосами, высоким, горбатым носом и большими глазами зеленого цвета. При нем находилась маленькая девочка, такая же белобрысая, горбоносая, да глазастая. Впрочем, не такая уж и маленькая, просто тощая и нескладная, как все переростки.
   В лагере заговорили, что этот отряд вернулся из Бактрианы, и будто бы беловолосыми захвачена Арахозия.
   - Видишь, - сказал Свами сердобольный каменщик, - у пленных коричневые одежды и накидки из козьей шерсти. Так одеваются одни бактрийцы. И бороды стригут, и волосы красят хной только они. Посмотри, какие у всех у них крашенные гривы. Не стыдно же ведь.
   - А верно, что Арахозию? - спросил Свами. - Я-то слышал, что крепость этого города непреступна.
   - Про крепость я ничего не знаю, - ответил каменщик и добавил рассудительно. - Но где же добыть столько добра?
   С повозок в эту минуту сгружалась всякая утварь и мешки, каждый, по меньшей мере, по полтора киккара .
   - Одного хлеба всем нам с избытком хватит на год вперед. Такого в деревне не держат. По всему видно, что разграблен не малый город. А ближайший из таких - Арахозия, - каменщик с живым участием следил за разгрузкой добычи и от полноты чувств крякнул. - Эх, похоже, что их шад удачливый налетчик и умелый командир. А посему будет разумно поступить в их войско, как закончим стену. Так я думаю. А ты что скажешь?
   По этому поводу Свами ничего не сказал, но спросил:
   - А кто это Шад?
   Каменщик указал на высокого мужчину.
   - Это имя?
   - Не знаю, - ответил каменщик. - Да только шад у них второй после вождя . Здесь он главный. У него есть сын и дочь. Вон та на журавлиных ножках, как раз она, - каменщик показал на белобрысую девчонку. - Шад ее любит больше, чем сына и всегда держит при себе. Эх, был бы я моложе, да хотя бы в твоих годах, не упустил бы случая. Уж как-нибудь заполучил бы эту птаху.
   Свами удивился:
   - Зачем это вам?
   - Затем чтобы жениться, - ответил каменщик и разъяснил. - У серов закон такой: они не разбираются, кто ты, каменщик, скажем, или знатный господин. Будь ты хоть самый разнесчастный горемыка, но если приглянулся их девице, никто препятствовать не станет - поженят и звания не спросят.
   - Но ведь она еще мала, - напомнил Свами, - и некрасива.
   - Где же мала? Вон, какая дылда. И зацвела, небось. Я такое сразу вижу. А то, что некрасива и белобрыса, так это легко исправить - взять у бактрийцев хны, у них этого добра навалом. Главное, что она дочь шада. К тому же любимая, - вставил каменщик поучительно и посмотрел на Свами, как на дурня. - Ты что, в таких делах не смыслишь? - заметив, что Свами покраснел, каменщик догадался. - Сам ты еще мал. Ты девственник, верно? Признайся, ты еще не пробовал между ног у женщин?
   От непристойных вопросов у Свами загорелись уши.
   - Я и без слов вижу, что не пробовал, - каменщик глумливо ухмыльнулся. - А если бы пробовал, знал бы, что, все женщины - красивые и нет - сделаны одним манером: между ног у них одна и та же дырка.
   "Какой же он болтун, - подумал Свами, - и бесстыдник".
   В сумерках, когда Свами только закончил ужинать, к нему заявился шад.
   Свами заметил его еще тогда, когда он вышел из каменной лачуги - самой большой в лагере. Вышел в низкую дверь, согнувшись в три погибели, огляделся и направился к окраине, туда, где содержались отхожие месте, и где Свами на ночь привязывали к сломанной повозке. И за ним следовала девочка.
   "Куда это они? - удивился Свами. - Неужто, эти двое и в нужнике не расстаются?" Оказалось, что они к нему.
   - Он выглядит, будто загнанная кляча, - сказал шад девочке, остановившись возле повозки. - Однако, если он до сих пор не помер, то сможет протянуть еще несколько дней.
   Вблизи этот человек выглядел еще безобразней, чем издали. Его белые с рыжиной брови были сведены у переносицы, и лоб перерезала глубокая, поперечная морщина. Белые, загнутые к верху ресницы придавала его водянисто-зеленым глазам телячье выражение, но взгляд их был холоден и строг. Рот рассекал свежий шрам, так что виднелись черные зубы, и казалось, что он беспрестанно скалится.
   - На тебе красные лохмотья. Ты из красных колдунов?
   Шад говорил на ужасном дари, и Свами не был вполне уверен, правильно ли он понимает его речь.
   - Ты часом не глухой?
   Свами мотнул головой.
   - Может быть немой?
   - Мы не колдуны, - ответил Свами.
   - Тогда кто же?
   - Мы монахи. Мы не знаем заговоров и заклинаний. У нас для всего припасена молитва. И еще медитация.
   - Что? Я его не понимаю, - пожаловался шад на серском девочке, и та перевела.
   Она обладала звонким голосом, и как все люди ее племени совсем не использовала твердых согласных, а гласные произносила звучно и напевно, так что казалось, что она не говорит, а воркует.
   - Хош-хош, - отозвался шад, выслушав девочку, и добавил. - В Арахозии, откуда мы вернулись, я видел дом вашего бога. В тех краях у вас много приверженцев. Однако, говорят, в северных землях их еще больше. Так ли это?
   "Вся суровость в нем от привычки повелевать, - отметил Свами и предположил. - Он не так страшен, как хочет казаться"
   - Мы проповедуем истинность срединного пути, и многие следуют за нами. На севере просветленных больше, чем на юге.
   Девочка перевела.
   - А правда ли, что ваши колдуны могут держать огонь и не получают ожогов?
   - Это так, - подтвердил Свами. - Некоторые из тех, кто достиг определенного совершенства в медитации, способны творить чудеса.
   Шад окликнул часового и повелел принести жаровню. Когда его приказание было выполнено, шад щипцами извлек из жара уголек и бросил Свами.
   Свами поймал и удержал его в руках несколько мгновений, достаточных, чтобы донести и положить уголек обратно в жаровню.
   Было темно, и шад не увидел волдырей выступивших на ладонях, а у Свами хватило выдержки, чтобы не выдать боль криком. Он застонал только тогда, когда шад ушел и увел с собой девочку. "Хош-хош, - проговорил он напоследок, и в его голосе слышалось одобрение. - Ты поедешь с моими людьми. Выступаете утром, не проспи". А девочка посмотрела на него с жалостью, так ему показалось.
   "Куда это меня хотят увезти? - задался Свами вопросом, опустился на колени и приложил обожженные ладони к мерзлой земле. - Зачем?"
   В ночном небе зажглись звезды, и мириады их глянули на него из космоса. От этого сделалось невыносимо грустно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  глава V
  Коро Чубин
  
  
  Когда пал первый дракон, а двое других устремились в
  погоню за волками, на опустевшее поле битвы вернулся один человек, который издали наблюдал за звериной схваткой. Вернулся и обнаружил на месте былого сада выжженную пустыню. Увидев, во что драконий огонь превратил прежде цветущую обитель, человек вознегодовал. Он запрыгнул на тело остывающего дракона и вознамерился добить его. Но вблизи ему дано было узреть, что не ящер под ним, но
  ящерица. Тогда он забыл о первом желании и возжелал
  второго. Приспустил штаны и оросил ее лоно семенем. Это должно показаться невероятным, но умирающее чудище зачало и через положенный срок понесло. Тех, кто пошел от ящерицы стали называть омеретянами, что на древнем языке означает "потомство дракона". Омеретяне заселили оставленную всеми долину, и страна их получила название Терзерум - "Земля обета", по той причине, что мужи
  омеретян поклялись изливаться семенем только в чреве дщерей от дракона.
  
  Гэсер Татори. История от начала времен.
  
  
  
   Как сказал царь Ануширван, так и поступил - на неопределенный срок отошел от дел. Присутствовал временами на заседаниях дивана, подписывал указы, составленные первым советником Оманом, назначал командующих войсками, по подсказке дяди, а все остальное время проводил в библиотеке.
   Прежде, когда отец еще был жив, Ануширвану лишь изредка позволялось оставлять дворец. Зато теперь, обретя свободу и независимое положение, он сделал вылазки в город обыденностью. Вместе с наперсником Коро Чубином, сопровождаемый десятком всадников дворцовой стражи, Ануширван каждый божий день совершал многочасовые прогулки по столице, во время которых, как он сам выражался, знакомился с жизнью подданных.
   Поданные, надо сказать, не особенно стремились к знакомству. Заслушав стук копыт, они оставляли улицы и прятались за стенами своих жилищ. "Народ боится своего царя и не доверяет сласти, - сказал на это Ануширван. - Во всяком всаднике в доспехах им видится угроза".
   Тогда царь Ануширван свел вылазки в город к посещениям книжных лавок.
   Чаще других лавок он посещал духан старого омеретянина Мардуха. Это было самое жалкое место, которое когда-либо встречалось Коро Чубину. Камышовая лачуга, обмазанная глиной, с покатой крышей и с дверью такой узкой и низкой, что в нее надо было протискиваться бочком и согнувшись вдвое. Но в сундуках у книжника Мардуха хранилось много старых свитков - полуистлевших пергаментов, покрытых древними, непонятными письменами, и плит из обожженной глины.
   Коро Чубин получил хорошее образование (он обучался у тех же наставников, что и его господин, заодно с ним) но увлеченность Ануширвана книгами не разделял. Ему больше по душе были состязания в удальстве, скачки и охота. "Что особенного в этих истлевших овечьих кожах и кирпичиках, кроме пыли, которую вы глотаете? - спрашивал Коро Чубин всякий раз, как Ануширван склонялся над книгой. - Так и заболеть не долго, и зрения лишиться, разбирая каракули". - "Эти книги написаны на древнем языке, - отвечал Ануширван. - Омеретяне-книжники его хранители. Тот, кто хочет познать всю мудрость древнего мира, должен прежде выучить древний язык". - "Мало вам что ли мудрости в наших книгах, - не отступал Коро Чубин. - Их полно в библиотеке - за всю жизнь не перечесть. Сидели бы лучше там - у нас хотя бы чисто. И книги написаны на белой мараканской бумаге, понятными письменами. А еще лучше бы бросить всю эту премудрость и податься на охоту. Промчаться по равнине, чтобы ветер согнал тоску, затравить зверя. А? Или можно сойтись в схватке на ристалище, помните, как прежде?" В ответ Ануширван только усмехался, как он это делал всякий раз, когда ему не хотелось спорить.
   Но не одни книги влекли Ануширвана в духан Мардуха. Была у старого плута девица, которая приходилась ему племянницей. Царь при виде ее всегда бледнел и терял спокойствие духа. Хватался за первый попавшийся свиток и склонялся над ним.
   А старик и рад был стараться. "Ракел, девочка моя, - подзывал он племянницу, - окажи господину внимание, поднеси чашу виноградного сока. У нас, конечно, нет тех прекрасных вин, которыми потчуют во дворце шихин-шаха , но из рук моей девочки, я знаю, и уксус будет сладок".
   А девица, надо признать, была не дурна собой. На вкус Коро Чубина чернява через чур, но зато глазаста, стройна и миловидна. Но главным были глаза - огромные, с длинными пушистыми ресницами. Опахнет тебя ими, и словно ветром прохладным обдаст. Глянет, и будто зальет тебя лунным сиянием. А глянешь сам в ее огромные глазища, и сделается невыносимо грустно от тоски и печали, затаившейся в их глубине. Сердце наполнится жалостью - к ней и к себе - потому что со всей ясностью откроется, что с этой минуты ты человек пропащий.
   Нет, не тем местом был духан Мардуха, которое следовало посещать. Грязь, мрак, затхлый воздух, кислое вино, а хуже всего - девчонка.
   "Куда это зачастил шахин-шах, - вопрошал советник Оман, когда Коро Чубин после прогулки с Ануширваном возвращался во дворец. - Наш государь сам не свой. Не заболел ли он?" Коро Чубин отвечал молчанием. "Сейчас на дворе весна, - не отставал советник. - В эту пору бывает ветрено. Государю следует беречься". Коро Чубин не мог отмахнуться от назойливого сановника, тем более не позволительно было отослать его к чертям, как ему того хотелось. Человеку низкого происхождения предписывается проявлять учтивость. Но командующий дворцовой стражей обладал правом хранить молчание.
   В следующий раз советник Оман высказался напрямик: "Меня беспокоят отлучки государя. И мне не по душе место, которое он избрал для посещений. Это может плохо кончиться для всех нас". Коро Чубин упрямо пользовался предоставленным командующему правом.
   Отлучки продолжались, и однажды книжник Мардух пожаловался царю:
   - Господин, мне нынче нездоровится. От пыли я чихаю. Так что мне лучше побыть на воздухе, а тебе прислужит Ракел. Она умница, она знает нашу грамоту и освоила "Зогар" и "Ветхую книгу". Ракел разъяснит все, о чем не спросишь.
   Старик с кувшином вина вышел из лавки и поманил за собой Коро Чубина.
   - Пойдем, удалец, - сказал при этом. - Постигающим древнюю истину необходимо уединение. А доблестному воину не зачем пыль глотать. Лучше отведай моего вина.
   Вино старика было наихудшего сорта. А болтовня, коей он взялся потчевать заодно с вином, и того гаже.
   - Моя Ракел умница, она даровита, и знает, что надо делать. Мою девочку наставлял наш князь - Иона Ашер. Он сказал, что достоинства, которыми наделил ее отец небесный, стоят учености и осведомленности сотни мудрецов. Он сказал, что красота Ракел и женская сила в ней однажды спасут народ Терзерума. Когда зришь Ракел, признался Иона Ашер, теряешь стойкость, а услада слов, слетающих с уст моей девочки, разжижает разум. Иона Ашер знает, что говорит, он не обманет.
   Старик замолчал и, сделавшись печальным, прислушался к тому, что творилось в лавке. "В Ветхой книге написано о давних временах, - лепетала девица Ракел голоском тихим и вкрадчивым, как шелест листвы. - В ней господин найдет все о трех драконах и о нашей прародительнице Мерет . Кроме того в Ветхой книге изложена история трех наших царств и то, как восстал славный Моня, против поработителей руминов, и как цезарь Комин изгнал наш народ с Земли Обета. Ветхая книга, словно сказка - забавна, увлекательна, правдива. Но истинная мудрость заключена в "Зогаре". Эту книгу написал Дан Звулун после трех своих путешествий: одного на запад, до самого края, в страну Гренезис; второго на север, выше массагетских пастбищ, в лесную страну россоманов, где нет дорог, но множество рек заменяет их; третьего на восток в страну Син".
   "Вот заливает, - сказал сам себе в ответ на слова девицы Коро Чубин. - В страну Син путешествовал ее Дан Звулун. Нет такой страны!"
   А девица между тем продолжала:
   - Люди Гренезиса и россоманы невежественны, жители Сина - просвещенны. Дан Звулун посетил эти страны, чтобы измерить просторы суши и начертать священный треугольник, посадив по углам трех драконов, и по их подсказке определить местонахождение Шамбалы - небесного креста - места, где от людей укрылись мудрые, те, что из века в век наблюдают за ходом событий и направляют их в угодное Господу русло. "Зогар" написан языком чисел, и эту книгу трудно читать, еще сложней понять. Но тот, кто постигнет ее тайну, тот получит ключ к управлению миром и власть над вселенной.
   Коро Чубин отошел от духанщика и заглянул в его лавку. Царь Ануширван, устроившись в углу грязной и мрачной комнатушки, внимал лепету лживой девицы, как завороженный. "Видно, прав неведомый Иона, - подумалось Коро Чубину, - слова девчонки, и вправду, разжижают разум". В эту минуту Ракел приблизилась к двери и закрыла ее перед носом у Коро Чубина.
   - Оставь их, удалец, - посоветовал духанщик. - Лучше испей вина. В кувшине наберется еще на полную чашу.
   Пить Коро Чубину не хотелось, но испытал непреодолимое желание плеснуть из протянутой чаши в лицо старому своднику.
   - Э-эх, - протянул пакостный старикашка, осушив отвергнутую Коро Чубином чашу, - горька моя чаша.
   "Кисла, - поправил Коро Чубин, - так же, как твоя скукоженная рожа".
   - И печальна моя жизнь, - продолжал книжник. - Чем только ни приходится жертвовать во имя благой цели и общего дела.
   В тот день царь Ануширван засиделся в духане дольше обычного. Во дворец возвращались по темну, и всю дорогу царь глупо улыбался.
   А еще через некоторое время девица Ракел поселилась в покоях шаха, а старый книжник в библиотеке.
   Царь Ануширван был еще в том нежном возрасте, когда законом предписывается строго блюсти чистоту. Не то что царю, но даже простому смертному, если только он следуют заветам пророка, не позволительно прикасаться к женщине до того, как заключен брак. Блюсти чистоту следует за тем, чтобы дать на плод здоровое семя. Только, когда мужчина разживется потомством, ему дозволенно обзаводиться наложницами и использовать их для удовольствия. Хотя в любом случае прелюбодеяние грех. Но всем известно, что слаб человек, и с этим ничего не поделаешь.
   Ануширван, как ни прискорбно, позволил себе крайнюю слабость. Наперед жены обзавелся наложницей, и еще какой! Ладно бы взял себе женщину из дари, это против правил, но простительно. Можно было бы закрыть глаза и то, что наложница из массагетских жен или даже из румийек. Но Ануширван дерзнул уложить на ложе омеретянку! Всем известно, что выходцы из этого племени наихудшая порода людей. Они лживы, пакостливы, трусливы, а их религия есть не что иное, как поклонение силам тьмы. Но жены их и того хуже! Они превосходят своих мужчин во всех грехах и представляют собой воплощение порока. Они зачастую соблазнительны и умеют разжечь в мужчинах похоть, но, если раздеть их, то между ног у них вместо чрева обнаружится зловонный нужник, в который надобно по всем понятиям не семя изливать, а испражняться. Плодом из этого нужника выходят чудовища! А потому спать с омеретянкой все равно, что спать с собакой, даже хуже.
   Появление девицы Ракел во дворце вызвало переполох. Главы Пяти Семейств отозвали своих отроков из шахской свиты и тем выразили царю осуждение. Советники дивана, собравшись на тайном совещании, единогласно постановили: подлая омеретянка заслуживает смерти, и царю царей следует согласиться с этим. Верховный маг высказался и того невнятней, совершенно невразумительно. С пьедестала храма огня он поведал одну из историй из жизни пророка. Когда Зеро Аштра еще жил в Хозре и был торговцем скобяным товаром, вздумалось ему сделать свою жизнь приятней, и с тем он расширил жилище свое пределом и поселил в нем женщину из Массагето. Однако табунщица пожила у него недолго. Года не прошло, как ее сразила хворь, и женщина издохла. После этого он купил на рынке наложницу - румийку искусную в любви. Но и она протянула один только год. Тогда Зеро Аштра нашел себе усладу у бактрийцев - дочь самого богатого купца в Мазаре. Как и первые две, последняя послужила своему господину только зиму, да лето и отошла в мир иной. За три года его оставило три женщины, и он взмолился: "Господи, за что ты меня наказываешь? Я истратил все состояние на своих наложниц, ты же забрал их у меня. Как же мне теперь обходиться без средств к существованию, да еще без женской ласки". Разверзлась твердь небесная, и услышал он глас Всевышнего: "Женщина нужна человеку для продления рода, а радость, которую она дарит - это приманка, чтобы человек не забывал трудиться. Возжелай не усладу чресл, а мать для своих детей, и ты получить супружницу - хозяйку в доме и радость на долгие года на брачном ложе". Зеро Аштра спросил: "Где же такую найти?" И тогда глас небесный направил его в Дариану. Там Зеро Аштра повстречал царь царей и увидел в нем божьего посланца. Царь поговорил с Зеро Аштрой и, поверив в его слова, отдал ему в жены одну из своих дочерей. С тех пор всяк знает, как надобно поступать с женщинами, и что грешно, а что праведно.
   Одним словом, как бы ни гневились сановники и вельможи, но выказать недовольство шаху напрямую, никто не решался. Все их чувства излились на Коро Чубина. "Это твоя вина! - сыпал обвинениями Оман. - Ты больше других знал об омеретянке. Ты с самого начала, видел, как зреет грех, но молчал. Ты совершил непоправимую ошибку. А ведь я предупреждал! Как нам теперь быть?" Другие выражались резче: "Ты сам произошел от греховной страсти, и потому во всем потворствуешь греху. Ты не просто подлый человек и сводник, ты изменник и заговорщик и заслуживаешь смерти. Умри, предатель!" Однако привести приговор в исполнение они не смели - не было у них такого права. Пусть Коро Чубин считался самой мелкой сошкой среди них, пусть он не заседал в диване, не командовал войсками, пусть под его началом имелось только тысяча копий, да тысяча мечей, но зато и повелитель над ним стоял всего один - сам царь царей. Так что дальше криков и угроз у ненавистников не шло. Все дожидались сардара Дариуша.
   Оставив армию, тот примчался в столицу, сразу, как только прослышал об омеретянке. Сардар Дариуш потребовал личной встречи с шахом и по праву старшего в семье высказал племяннику все, что было на сердце и устах у всех сановников.
   - Я в недоумении! - воскликнул он. - Неужто правда то, что дошло до моих ушей?
   Ануширван пожал плечами и спросил:
   - О чем вы, дядя?
   - Как о чем? Я спрашиваю о том, о чем говорит весь двор, вся армия, вся держава! Царь царей давал мне слово, прилюдно! Он обещал взять в жены мою дочь. Царь не может отречься от своих обещаний.
   - Я и не отрекаюсь.
   - Но на твоем ложе шлюха! - взревел сардар Дариуш. - Это гнусно! Не думаешь ли ты, что я отдам тебе свое чадо после того, как ты весь с головы до ног перепачкался в грязи?
   Ануширван снова пожал плечами.
   - Как угодно, - проговорил он со смирением. - Я не отрекаюсь, но и не настаиваю.
   - Не настаиваешь? Наглец! - изо рта у Дариуша полетела пена. - Да, как ты смеешь говорить такое мне? Я твой дядя! Я старший в нашем семействе! По сиротству я заменяю тебе отца, и ты должен питать ко мне любовь и выказывать всяческое уважение.
   - Я люблю вас, дядя, - заверил Ануширван, - и уважаю, как вы того заслуживаете. Поверьте, меньше всего мне хотелось видеть вас в расстроенных чувствах.
   - Ты расстроил не только меня, ты расстроил весь наш род, всю державу, всех, кто следует заветам пророка. И надо же какое он словцо приплел, - с кривой ухмылкой на устах обратился сардар Дариуш к присутствующим в зале, - расстройство... Я не расстроен, я разгневан!
   - Дядя, может быть, для пользы дела нам следует уединится? - предложил Ануширван.
   Сардар Дариуш отверг предложение племянника.
   - Тебе, наверняка, так будет лучше, а по мне, пусть все слышат! - заявил он громогласно. - Ты покрыл позором всю нашу семью, и я хочу, чтобы честные люди, присутствующие в этом зале, знали, что я к твоим выкрутасам не причастен и, что я осуждаю их. Ты взял себе скверную привычку пренебрегать законами, по которым жили все наши предки. Но это непозволительно, и я, не смотря на то, что ты мой государь, со всей прямотой, как человек военный указываю тебе на это. Взять в наложницы омеретянку это грех и преступление. Такое не дозволенно даже царю!
   - Вы хотите, чтобы я покаялся? - едва слышно спросил Ануширван.
   - Я хочу, чтобы ты избавился от шлюхи! - потребовал сардар Дариуш.
   - Это невозможно.
   - Что? - взревел Дариуш.
   Под гневным взглядом дяди Ануширван поник. Он уронил голову, уставился на загнутые носки своих золоченных туфель и принял такой жалкий вид, словно не царь он был, а нашкодивший отрок. И все-таки он повторил:
   - Все, что угодно, но не это. Я не могу, дядя, простите.
   - Не можешь? - сардар Дариуш сплюнул на ковер. - Тогда я помогу тебе. Стража! - гаркнул он во весь голос, как полагается подавать команды на поле брани. - Схватить шлюху, одеть в черное и немедленно на плаху!
   Коро Чубин не шелохнулся. Сардар Дариуш не был над ним командиром, он выполнял приказы одного царя.
   - Вели своему холую исполнить мое распоряжение, - потребовал у племянника сардар Дариуш.
   Все присутствующие в зале замерли: смотрели на царя и ждали, что он скажет. А царь, сидя на высоком месте, тер рукою позолоту трона, понуро глядел себе в ноги и молчал.
   - Мой государь, пойми, - заговорил сардар Дариуш, сменив тон. - То, что ты сделал, это не простое преступление, это, по сути, измена. Ты пригрел на своей груди змею. Дело даже не в том, что между ног у нее помойка. Спроси у любого мага, и он тебе ответит, что омеретяне все до единого дети преисподней. У них на уме самые вредные замыслы. Они называют себя избранным народом и мечтают прибрать к рукам весь мир, якобы завещанный им богом. Они бессильны и трусливы, а потому идут к цели тайным и подлым путем. Впусти такого в дом, и не заметишь, как он его захватит. Ты отдал свое ложе дочери их племени, и не заметишь, как это племя, будто саранча однажды заполонят твою державу. Они будут править от имени царя, и народ дари сделается прислужником их желаний. Ты должен избавиться от омеретянки.
   Ануширван молчал.
   - Пойми и другое, - продолжил сардар Дариуш. - Как мужчина я склонен проявить сочувствие к твоим желаниям - все мы грешны. Но как командующий армией, я не могу безучастно взирать на то, как ты отдаешь державу в жертву своей порочной страсти. Если ты сам не избавишься от омеретянки, я вернусь сюда с армией и казню подлую шлюху своей властью. Но тогда пострадаешь и ты. В нашей семье найдутся принцы крови более тебя достойные короны. Подумай об этом. Ну, так как? - спросил сардар Дариуш, дав племяннику на размышление минуту.
   Ануширван оторвал взгляд от загнутых носков золоченных туфель и устремил его на Коро Чубина. И губы царя скривились в ухмылке. Он всегда ухмылялся или смеялся, когда не хотел или не находил сил спорить. Рука Ануширвана оторвалась от подлокотника трона и открытой ладонью прочертила в воздухе косую линию: сверху вниз, наискосок. На языке жестов, придуманном товарищами для ристалищных боев, это означало "руби".
   Коро Чубин оставил свое место подле трона и направился в сторону сардара Дариуша. Его шаги, приглушенные ковром, были едва слышны, но в тишине, нависшей над залом, они раздались, как удары грома. Приблизившись к дяде царя, Коро Чубин схватился за рукоять меча и высвободил клинок из ножен.
   - Ты чего? - удивился сардар Дариуш.
   Это было последнее, что он успел сказать прежде, чем голова его оторвалась от плеч и упала на пол.
   Смерть сардара Дариуша ошеломила всех и повергла державу в ужас. Недовольные притихли, и ропот смолк. А про девицу Ракел как будто бы забыли.
   На место погибшего дяди Ануширван поставил командующего пехотой Бахшило Нора. Конница царя формировалась младшими сыновьями знати, а пехота - голодранцами, коими переполнена была столица. Бахшило Нор начал службу рядовым фалангером, и все, чему он был обязан в жизни, так это собственному старанию и еще везению, недаром же он носил имя "Счастливчик" . А после назначения на новую должность он сделался обязанным еще и царю.
   Вторым после сардара Дариуша оставил свое место советник Оман. Некоторое время диван обходился без своего главы, а после царь решил, что обойдется и без дивана. Высший совет при царе распустили, и он стал править самовластно. Правда пошли разговоры, что из-за спины шахин-шаха страною правит ни кто иной, как книжник Мардух, и многие верили этим словам. В подтверждение слухов Коро Чубин мог бы привести подслушанный разговор между царем и бывшим духанщиком.
   Коро Чубин стоял на часах, а старый книжник, войдя в покои царя, неплотно прикрыл дверь.
   - Господин, никто не просил тебя убивать собственного дядю, - донесся голос старика из царских покоев. - Мы даже не просились во дворец. Ты прекрасным образом мог бы встречаться с Ракел в моем доме. Там мы, по крайней мере, были в безопасности. А теперь над моей девочкой нависла тень убитого сардара. Что с нами будет? Если ты не станешь слушаться моих советов, мы все погибнем! Тебе нужны друзья, верные друзья.
   - Где же их взять? - спросил царь.
   И старик ответил:
   - У Ракел много братьев. Все они обучены грамоте и счету. Кто-то из них силен по торговой части, кто-то знает, откуда берутся деньги, а кто-то умеет распознавать друзей и врагов. Окружи себя ими, чтобы они стали твоим щитов. Дай им то, чего они хотят, и обрети в их лице самых преданных подданных. Если сделаешь по моему совету, то проживешь сто лет, и дни твои будут наполнены радостями. А иначе готовься к скорой смерти.
   Через некоторое время, как и предрекал покойный сардар Дариуш, дворец наполнился родичами девицы Ракел, а позже омеретяне заполонили и всю державу. Торговля, какая ни на есть перешла в их руки. Менялы из омеретян открыли на каждом рынке свои конторы. Царь отдал им на откуп чеканку монеты и сбор налогов. Всюду на таможнях засели выходцы из этого пронырливого племени. Они богатели. Правда, и казна стала пополняться деньгами, чего давно уже не было.
   Взамен старого дивана этими людьми был создан новый совет. И еще в дополнение к уже существующей страже возникла другая - тайная. Осведомители и соглядатаи наводнили всю страну и слали в столицу со всех концов доносы. Стали бесследно пропадать прежние сановники и члены их семей. Многие вельможи тогда сочли за благо покинуть город и укрыться в своих имениях.
   А в один из дней по доносу схватили бывшего советника Омана. Его обвинили в заговоре. Когда Коро Чубин взял его под стражу, тот взмолился:
   - Коро Чубин взгляни на меня. Разве я похож на заговорщика? Ты же знаешь, что я всегда желал моему царю одного только блага. Я был ему преданным слугой. Напомни ему об этом. Или ты не веришь мне?
   - Это не имеет значения, - ответил Коро Чубин. - Тебе Мардух не верит.
   - Проклятый духанщик никому не верит. Но я клянусь, что не помышлял ни о чем дурном, ни против него, ни против его девчонки. Я и думать забыл, что когда-то был вельможей. Все, чего я желал, так это, чтобы и обо мне забыли!
   Коро Чубин никогда не испытывал к Оману приязнь. Но к словам его прислушался - такой у бывшего советника был несчастный вид. Куда такому строить козни? По всему видно, что он напуган и печется только о том, чтобы сберечь свою шкуру. Так он и доложил царю Ануширвану.
   - Господин, к чему тебе еще одна жизнь, - сказал он, представ перед своим господином. - Оставь ее несчастному. Я уверен, Оман не представляет для тебя угрозы.
   При этом разговоре присутствовали Мардух и его племянница, и они тут же выразили свое несогласие.
   - Это ты так считаешь, удалец, - съязвил старик. - Но кое-кто думает иначе.
   - Кто еще кроме тебя?
   - Ноэль, - ответил книжник, - начальник тайной стражи. Он уверяет, что Оман наш самый злейший враг. Он подстрекал людей к мятежу, он хотел свергнуть царя и посадить на трон сына Дариуша - Дария.
   Коро Чубин насупился и посмотрел на книжника мрачным взглядом.
   - Твой Ноэль больно прыткий и быстрый. Ему кругом мерещатся одни заговорщики. Послушать его, так всю страну надо загнать в темницы или на плаху.
   - Ноэль молод, - согласился старик, - и, возможно, проявляет излишнюю горячность. Но его осведомленность не может вызывать сомнений.
   - Его осведомленность ничего не стоит. Он окружил себя недоумками и лгунами. Господин, - обратился Коро Чубик к Ануширвану, - Омана следует освободить. Он не лучший из твоих подданных, но верно и то, что он не заговорщик.
   В спор вмешалась девица Ракел.
   - Ты прав, верный и храбрый сардар, - проговорила она льстиво и окутала Коро Чубина лунным сиянием своих расчудесных глаз. - Доносы часто бывают лживы, и им нельзя верить. Верно и то, что лучше простить десять виновных, чем казнить одного невинного. Но ты не знаешь Омана. Не знаешь, как знаю его я. Он подлый, гадкий человек. Он не любит меня. Во всех бедах он винит только меня и дядю. И я не раз видела, как он исподтишка наблюдал за мной. А однажды я поймала его за тем, как он подслушивал наши с дядей разговоры. Он шпион.
   Коро Чубин фыркнул.
   - Детский лепет.
   Ануширван засмеялся, громче чем обычно. Видно, ему очень не хотелось спорить.
   - И как мне быть? - спросил царь у собеседников. - Одни мне советуют казнить, другой - помиловать. Чей совет разумней?
   Коро Чубин понял, что несчастному Оману несдобровать.
   - Поступи так же мудро, как Соломон, - предложила Ракел. - Сохрани преступнику голову, раз за нее так просит твой верный стражник, но отрешь уши. Впредь неповадно будет слушать чужие разговоры. Они у него такие огромные, что без них он только краше станет.
   Уши Оману отрезали, и омеретяне, наколов их на пики, пронесли по городу, распевая песни и вознося хвалу доброму царю Ануширвану, мудрому советнику Мардуху и прекрасной заступнице Ракел.
   После казни Омана оставили в темнице. Язвы на месте ушей загноились, голова разбухла, и он сдох бы в заточении, если Коро Чубин не выпустил его на волю. "Спасайся, человек, - повелел он страдальцу. - И не говори, что Коро Чубину чужда справедливость. Я сожалею, о том, что с тобой случилось".
   Коро Чубин дал беглецу время покинуть город и утром следующего дня предстал перед царем.
   - Господин, плохая новость, - доложил он своему господину. - Оман сбежал.
   Ануширван удивился.
   - Каким образом?
   - Я не запер дверь в его темницы.
   Признание Коро Чубина возмутило Мардуха.
   - Это измена, шах, - зашипел он в ухо царю. - Твой стражник оказался предателем.
   - Почему? - спросил Ануширван у Коро Чубина, сделавшись печальным.
   Коро Чубин мог бы ответить: "Чтобы очистить совесть", но сказал другое:
   - Если я виновен, вели меня казнить.
   - Он виновен, - заявил старик. - Раз он выпустил узника на волю, то пусть займет его место в темнице. Да вели отрезать ему уши, а заодно и язык, и выколоть глаза. А еще лучше отсечь голову, так будет надежней.
   Ануширван помрачнел и принял строгий вид.
   - Ты видишь в нем товарища, а зря, - настаивал старик. - Он хуже, чем изменник. Он покушался на то, что принадлежит тебе одному. Ракел, девочка моя, расскажи, как все было.
   Девица колыхнула ресницами и пролепетала:
   - Он заглядывался на меня, господин, он поедал меня глазами.
   - Это не преступление.
   - Но он домогался! - заявил Мардух. - Ракел, что же ты молчишь? Скажи всю правду, раскрой нашему господину глаза.
   - Твой стражник покушался на мою честь, - едва слышно проговорила племянница Мардуха. - Он хотел взять меня силой, но не смог. Он целовал меня в уста. Это было гадко. Мне следовало раньше рассказать об этом.
   Сделав это признание, девица печально склонила голову. При этом к нее удрученный вид, что всякий взглянувший на нее немедленно проникся бы к ней сочувствием.
   - Это правда? - спросил Ануширван.
   Коро Чубин не сразу дал ответ. Если бы он сказал, что поцелуя не было, то солгал бы.
   Однажды, когда царь заперся в библиотеке, и девица была предоставлена самой себе, она подозвала к себе Коро Чубину и, положив руку на срамное место, пожаловалась на скуку. Коро Чубин опешил, а чертовка, воспользовавшись этим, опахнула его своими пушистыми ресницами, окутала лунным сиянием глаз и прошептала горячими устами у самого лица: "Неужто ты меня не хочешь?" Коро Чубин не нашелся, что сказать, а чертовка и не ждала ответа. Она привстала на носки, подтянулась к губам и впилась в них своими устами. Прежде чем Коро Чубин оттолкнул ее, он успел почувствовать вкус поцелуя и испытать волнение.
   - Я не домогался, - проговорил Коро Чубин, опустив голову. - И не пожирал глазами.
   - Он обвиняет твою царицу во лжи, господин", - снова зашипел в ухо царю старый книжник.
   - Она не царица, - заявил Коро Чубин.
   Мардух завопил:
   - Он нечестивец, он изменник. Избавься от него, господин. Избавься!
   Ануширван избавился. Голову не отсек, язык и уши не тронул, не выколол глаза, но выслал Коро Чубина из столицы. Направил в провинцию Мазандер, командовать пограничным отрядом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  глава VI
  Марк
  
  
  Место, где старая волчица разродилась потомством,
  называлось Скутария. И место это было диким. Сплошь
  голые скалы, где даже козам негде было пастись. Когда сыны волчицы подросли, они сели на лодки и, переплыв узкое море, захватили земли народа носившего название то ли русов, то ли трусов. Некоторые знающие люди утверждают, что тот народ именовался Етрус. Но как бы ни звали обитателей того берега, они не смогли противопоставить силе и доблести сынов волчицы собственную силу и доблесть, и в результате подпали под власть пришельцев. На высоком месте, на семи холмах победители заложили город и дали ему имя Рум. Там потомство волчицы стало быстро разрастаться, и Рум в короткий срок набрал значительную силу. Это очень не понравилось его южному соседу - государству Карф. В один из дней Карф объявил войну. Чтобы выжить етрусам и сынам волчицы пришлось сплотиться и стать единым народом. Они приняли вызов врага, переправились через внутреннее море и, высадившись на берегах Карфа, разбили его армию. В руки руминам досталась богатая страна с замечательными пастбищами, садами и виноградниками. С добычи они усилили свое войско и впоследствии завоевали все земли на том краю суши, а именно обширную страну неких иберов. Не тронутой осталась только страна Северных львов, которых румины называли фризцами. Но и без этого Рум сделался могущественной державой.
  
  Гэсер Татори. История от начала времен.
  
  
   - Прошло четыре боя, - сообщил Кай Друз Марку, когда тот вошел в сенатскую ложу в бойцовском зале. - Особенно хорош был поединок между Зарином и каким-то новичком из карфских. Карфияне мастера владенья сетью и трезубцем, и их юниор не осрамился. Но Зарин все равно устроил молокососу взбучку. Вне всяких сомнений, он сегодня лучший, он просто рвет и мечет. Представляю, что будет дальше.
   - А как Спитамен? - полюбопытствовал Марк, усаживаясь рядом с другом.
   - Тоже неплох. Вышел в следующий круг, но выглядит бледнее Зарина.
   - Так ты ставишь на скифа?
   - Безусловно.
   Покинув дом отца, Марк был переполнен гневом. Он сам рвал и метел. Хотелось ввязаться в драку и, чтобы обязательно кого-нибудь покалечить. Он злился на отца и еще больше досадовал на самого себя. Что это за задача такая для молодого полного сил и решимости мужчины - добыть сто пятьдесят квинтариев ? Тем, где и каким образом получить такую сумму, были заняты его мысли всю дорогу до бойцовского зала. и Когда он вошел в ложу его посетила неожиданная идея.
   - Есть еще один вариант, - сказал Марк Красс другу, - можешь поставить на меня.
   Тот его, кажется, не понял.
   - У тебя, как у завсегдатая должен быть свой лот?
   - О чем ты?
   - Выставь меня от своего имени, вот о чем.
   Кай удивился:
   - Зачем? Хочешь поразмяться? Или...
   - С отцом я потерпел полное фиаско, - признался Марк.
   Кай посмотрел на друга с сочувствием.
   - Я же говорил, с Титом Крассом такое не пройдет - безнадежный вариант. Но не принимай близко к сердцу. Отцы в большинстве своем такие: жадны до наставлений и скупы на деньги. Образуется как-нибудь.
   Марк нетерпеливо отмахнулся.
   - Мои пот-кровь, твои деньги, - предложил он условия сделки. - Выигрыш делим пополам.
   - Мне и четверти будет довольно, - великодушно согласился Кай. - Только против Зарина выступать не советую. Он в ударе. Ты пострадаешь, а я потеряю деньги.
   - По рукам?
   - Во славу богов и героев!
   Компаньоны скрепили договор рукопожатием. И разошлись: Кай - оформлять лот, а Марк - в бойцовскую, готовиться к схватке.
   - Марк Красс! - воскликнул здоровенный детина с лицом цвета оливы, когда Марк вошел в помещение за ареной. - Собственной персоной!
   Лицо здоровяка украшал шрам от левого века до уха, который снабдил его взгляд въедливым прищуром. Оливковый здоровяк, раскрыв объятья, шагнул навстречу Марку.
   - Чем хочешь порадовать, дружище? - проговорил он по-детски картавя слова. - По делу или просто так?
   - Пожалуй, по делу, - ответил Марк, высвобождаясь из назойливых объятий. - Мне нужна экипировка.
   - Зачем это? - здоровяк удивился так же, как несколькими минутами раньше Кай Друз.
   - Я выступаю.
   - Во как? - шрам дернулся, и изуродованный глаз детины попробовал открыться шире. - Решил подурачиться или другая беда стряслась?
   - Нужны деньги.
   Здоровяк аж причмокнул от удовольствия.
   - Еще лучше. Нет, конечно, свободные граждане среди нас давно не редкость, но нобилей республики пока не бывало! Ты первый. Такое надо вспрыснуть.
   Сам оливковый детина состоял рабом. Он был когда-то жителем пустыни, верблюжатником, как таких называют. За десять лет жизни в метрополии он отучился от варварских причуд, стал сносно изъясняться на этрусском, если не считать того, что по старой памяти смягчал согласные, от чего речь его напоминала лепет, и еще сохранил скверную привычку держаться по дикарски высокомерно. Прежде он был бойцом арены, а в последний год возвысился до распорядителя турниров.
   - Если тебя сегодня не продырявят, - продолжил он начатую мысль, - я так и быть потрачусь на выпивку и девок. Приглашаю в "Корабль пустыни".
   Марк улыбнулся и сказал:
   - Принято. Постараюсь уцелеть и нагреть тебя, как следует, - потом, сделавшись серьезным, спросил. - Скажи, Халим, кто сегодня на арене?
   Халим скривил рот, от чего веко дернулось и прикрыло глаз.
   - В основном сопляки, - сказал он с пренебрежением. - Ты рядом с ними будешь выглядеть прилично. Мы специально так подтасовали, чтобы в финале бились Спитамен и Зарин. Публика этого желает, а хозяин рад ей угодить. Ожидаются высокие ставки.
   - Ставки могут быть еще выше, - заметил Марк. - И если ты мне поможешь, то один верблюжатник сумеет подзаработать.
   Халим хмыкнул.
   - Этрусс уважает деньги. А я в Этруссе прожил почти половину жизни, а посему наполовину ромлин. Так что соглашусь на половину суммы.
   Марк возмутился.
   - Халим, имей совесть! - он посмотрел на верблюжатника с укором. - Даю четверть, но никак не больше. Я сам кругом в долгах.
   - Если я буду совестливый, то ничего не выйдет. Для таких проделок нужны бессовестные люди, - оливковый Халим подумал. - Ну, хорошо, я возьмусь за дело и устрою все в лучшем виде. Сделаю так, чтобы ромлин уцелел. А то жаль будет, если этакого красавца кто-нибудь попортит. Иди, снаряжайся.
   В оружейной Марк из всего разнообразия амуниции выбрал доспехи легионера: воловью варенку, защищающую грудь и спину, кольчугу, надеваемую поверх нее, бронзовые поножи и наплечники и кожаные птеруги на локти. Большому кавалерийскому мечу, называемому "спата" предпочел малый гладиус . А вместо тяжелого скутума взял легкий кавалерийский щит. На голову нацепил бронзовый шлем с гребнем из волос.
   Трибуны встретили выход Марка дружным приветствием. Публика скандировала: "Марк Красс, Марк Красс, Марк Красс!" Он посмотрел на табло и прочел свое имя, написанное мелом. Растяпа Кай не додумался сочинить псевдоним и выставил лот под его настоящим именем. Впрочем, это и к лучшему. По крайней мере, имя Марка добавило интриги - не часто на турнирах выступают нобили республики. Если все пройдет удачно можно будет сорвать немалый куш.
   В первом бою против Марка вышел чернокожий юнец. Он был на голову выше противника, мускулистый, длинноногий. Все его вооружение составляло копье, а броню - леопардовая шкура. Он топтался на месте, широко расставив ноги, и угрожающе тряс копьем. Оно было длинной в два с половиной ярда, имело удлиненный бронзовый наконечник со свинцовым набалдашником в основании, призванным утяжелять удар. Такое копье, брошенное умелой рукой легко пробивает деревянный щит и кольчугу, так что Марк сразу пошел на сближение.
   В два прыжка он подскочил к противнику. Тот ткнул в его направлении копьем. Марк уклонился и сделал ложный выпад. Чернокожий схватился за древко копья двумя руками и приготовился отбиваться. "Мальчишке не хватает уверенности, - догадался Марк. - От него так и веет страхом. И он медлителен. Надо воспользоваться этим".
   Марк закружил в шаге от него, а юноша завертелся на месте, повторяя кружение Марка. Он делал наскоки и снова вставал в оборонительную стойку. Такая пляска продолжалась, возможно, с четверть часа. На трибунах начали скучать, раздались недовольные возгласы.
   Когда чернокожий в очередной раз перехватил копье, Марк нырнул под его руку, заступил за спину и коротким взмахом меча подрезал на обеих ногах поджилки. Противник, как подкошенный рухнул на колени, и острие испачканного кровью клинка преставилось к горлу. Достаточно было чиркнуть, чтобы из артерии вылилась вся жизнь чернокожего, но Марк этого не сделал.
   Зал взвыл от удовольствия, и оливковый Халим ударом в гонг обозначил конец поединка.
   В раздевалке Кай, примчавшийся с трибун, завопил, воздев руки к потолку:
   - Всемогущие боги! - он восхищенным взглядом уставился на Марка (тот переодевался, и его голый торс лоснился от пота). - Ты был неподражаем! Когда ты нырнул под руку, трибуны замерли. А когда полоснул мечом, все, кто находился в зале, вздохнули как один - я это слышал! А как виртуозно ты выполнил последний трюк, просто загляденье! При виде твоего меча наставленного на горло я испытал физическое блаженство, честное слово, будто в бабу кончил!
   В раздевалку вошел Халим и бросил Марку холщовое полотенце.
   - Он на тебя дрочился, - заявил верблюжатник услышав последние слова Кая. - Гони его взашей.
   - Это мой компаньон, - представил Марк Кая.
   - Да, знаю я его, - Халим скривил лицо, выразив тем самым свое отношение .
   - И теперь твой тоже.
   Все знакомые и приятели Марка высказывали по отношению к Каю Друзу, когда тот появлялся в их компании, в лучшем случае пренебрежение. И к этому казалось бы можно было уже привыкнуть. Но Марк не собирался мириться с таким положением. Он рассуждал так: если кто уважает его, то должен уважать и друга, с которым он явился.
   - Он выставил от себя лот с моим именем и следит за ставками, - сообщил Марк верблюжатнику, чтобы возвысить Кая в его глазах. - Он мастер в таких делах, с ним не прогадаем. Расскажи нам Кай, как там с нашими коврижками, всходят?
   - Ставки поднялись, - отчитался Кай. - Половина игроков поставила на тебя, и десять процентов с каждого выигрыша будут наши. Если победишь в следующем бою, мы станем на еще пятьдесят орлов богаче.
   - Маловато, - разочарованно проговорил Халим.
   - Лиха беда начало, есть дыра, будет и прореха, - заверил Марк. Надеюсь, это будет не последний поединок, - и поинтересовался у Халима. - Кто теперь выступает против меня?
   Тот ответил:
   - Один здоровенный парень. Он фризец. Орудует тяжелым топором на длинном древке. Носит на груди бронзовую пластину. Но пузо голо. Порхай вокруг него, как ты умеешь, и поединок будет твой. Да, вот что еще, фризец на днях потянул плечо. Справа он бьет коротко, метит по ногам, а слева через чур замашисто. Имей это ввиду.
   Фризец и вправду оказался здоровым малым, девяти футов росту и с целым пассом в плечах. Глянув на него, Марк Красс посочувствовал сам себе: "Везет мне сегодня на великанов". Противника, к тому же отличала решительность и злобность - он сам рвался в драку. Только Марк заступил на песок, как фризец с диким воплем бросился навстречу. Его боевой топор просвистел в дюйме над головой Марка - он едва успел пригнуться. "А теперь по ногам", - вспомнил Марк подсказку Халима и подпрыгнул над топором, разрезавшим воздух понизу.
   Марк носился по арене, а фризец преследовал. "Интересно, сколько еще придется прыгать, да скакать, прежде, чем детина сдохнет", - подумал Марк и пригнулся от удара сверху, и подпрыгнул от удара снизу.
   Упражняясь таким манером, Марк успел заметить, что противник по молодости лет и неопытности чрезмерно горяч. Силы его не убывали, а вот терпения становилось меньше. И едкий запах раздражения повалил от него. Великан перестал думать о защите и был теперь озабочен только тем, как побыстрей прибить врага. Удары его сделались размашистей, и часто топор заносило в сторону.
   В один из таких моментов Марку удалось достать его бедро - клинок едва коснулся кожи. Но царапина привела великана в ярость. Он зарычал и со всего маха ударил топором. Тот зарылся в песок в том месте, где мигом раньше стоял противник.
  
  
  
   Марк, дразня, задергался на месте, выплясывая фризскую джигу. От издевательства великан совсем потерял рассудок. Он взвыл. Занес топор высоко над головой и тем полностью открылся. Марк в тот же миг шагнул вперед, в стремительном выпаде выбросил вперед плечо, и его клинок мягко вошел в противника пониже ребер, в "голое пузо", как выразился Халим.
   Меч вошел всего-то на палец, только, чтобы ошеломить. И это удалось. Фризец от вида собственной крови мигом потерял кураж. Колени у него подогнулись, склонившись, он схватился за живот и стал смотреть, как между пальцев проступает кровь.
   Марк в высоком подскоке запрыгнул ему на плечи. Ухватился за вихрастый рыжий чуб, задрал голову противника и приставил к горлу лезвие меча, будто собрался свежевать барана. Трибуны взорвались овацией. Кто-то захохотал, а кто-то начал улюлюкать. И удар в гонг возвестил о победе Марка.
   После этого был еще один выигранный бой. Перед тем, как выпустить Марка на арену, оливковый Халим предупредил:
   - Спитамен не то, что двое предыдущих, он боец из серьезных. С ним тебе никак не совладать. Поэтому я подрезал ремешки его сандалий. Когда они порвутся, насара спотыкнется. Тогда и бей.
   Спитамен вышел в тяжелых доспехах, в какие облачаются воины восточной империи: кожаный панцирь, двухслойная кольчуга до колен, войлочные рукавицы, шлем с шишаком на макушке, а на ногах вовсе не сандалии, а длинные чулки из толстой кожи, к которым ремешками прикреплялись деревянные подошвы. Из оружия он имел длинный иберийский меч и большой круглый щит, который удерживают горизонтальным захватом. Щит был выкрашен в синий цвет, и в центре его красовалась морская дева в непристойной позе. Халим сказал, что многие засматриваются на нарисованную шлюху, и тогда хитрый единобожец их разит.
   Дева на щите, что ни говори, была сработана добротно. Но Марк в жизни видел красавец и почище. Ему интересней было смотреть на самого Спитамена, чем на намалеванные прелести хвостатой шлюжки. Смотреть ему в глаза и ощущать, чем тот пахнет. Луковой похлебкой, скутарским вином, потом, барсучьим жиром, который используют при ушибах. И еще от него волнами исходила опасность, и этот запах был самым сильным.
   Единобожец стоял посреди арены, опустив руку со щитом, и веселым взором приглашал Марка начать атаку. Меч его был острием зарыт в песок, но Марк, видевший не один бой Спитамена, знал, как славно тот умеет подсекать с такого положения, закругленным пассом, вскидывая клинок снизу к чреслам.
   Марк для поединка с серьезным противником заменил кавалерийский щит на массивный скутум и дополнил вооружение дротиком. Древко его было изготовлено из маренного дуба, а длинный, распускающийся двумя лепестками наконечник выполнен из мягкой бронзы. Такой дротик бывает весьма увесистым, и называется он пилум. Он пробивает щит с тридцати шагов. Войдя в древесину, мягкий наконечник сминается, после чего его невозможно выдернуть из дерева. Дубовое древко клонит щит к земле, и тот становится обузой, и тогда его бросают.
   - Марк Красс! - прокричал Спитамен, вдоволь налюбовавшись на осторожного противника. - Твой скутум не окован. Я расколю его в четыре удара. Если сомневаешься, поставь серебро против моего золота. Посмотрим, чья возьмет! - сказал и легким, пружинистым шагом двинулся на Марка.
   "Кто бы сомневался", - подумал Марк Красс. Иберийский меч в длину достигает ярда, имеет широкий клинок, а в полую его часть залит свинец, для утяжеления. Это оружие не создано, чтобы фехтовать, им не колют, как гладиусом, а рубят, причем ловчей, нежели топором. "Но кто тебе, насара, даст время и возможность для четырех ударов? Уж точно не я".
   Марк заслонился щитом и выставил поверх него пику. Его дротик против обычного имел в длину не полтора ярда, а два, и им можно было удерживать противника на расстоянии.
   Марк не заметил, как Спитамен увернулся от первого удара пики и утолщением щита в центре поддал в бок по древку. И в тот же миг нанес рубящий удар по скутуму. Большая щепа отлетела от дерева, кожа и войлок порвались, и в верхней части щита образовалась щербина.
   - Так тебе будет лучше видно мою девочку, - крикнул Спитамен. - Посмотри, она смеется! Ей весело от того, как ты резво пятишься, красавчик.
   А Марк и вправду пятился, причем, как справедливо заметил насмешник, резво. "Что я делаю? - подумал Марк. - Мне надо стоять на месте, пусть он крутится вокруг меня. Ему с его легким щитом это дается легче". Противник будет крутиться, наскакивать, совершать обходы, броски, подумал Марк, а он будет прятаться за щитом, пока тот цел, и дожидаться, когда у единобожца на ремешках порвется кожа. И чем настойчивей и стремительней противник будет совершать маневры, тем быстрее то случится.
   Спитамен сделал два ложных выпада подряд и с третьим отбил от лица ударом меча плашмя наставленный на него пилум. А на развороте, выбросив ногу в бок, выписал клинком сверкающий дугу и рубанул понизу. От щита откололся нижний левый угол.
   "Пожалуй, четырех ударов не потребуется, - с печалью подумал Марк. - Хватит и трех, чтобы я остался без прикрытия".
   Удачный маневр понравился и самому Спитамену. Чтобы не дать противнику опомниться, он поспешил повторить заход.
   - Марк Красс! - крикнул он. - Твое серебро, считай, у меня в кармане, а твоя смерть на острие моего меча!
   Он скакнул вправо, скакнул влево. И Марк, не целясь больше в лицо, вложив всю силу в удар, вогнал свой дротик в щит. Отпуская древко, качнул его. Щит противника под тяжестью маренного дуба накренился, и пилум деревянным концом уперся в землю. Спитамен спотыкнулся. На ноге, которую он выбросил в бок для разворота, лопнул ремешок. Ступня соскользнула с подошвы, и насмешник плюхнулся на четвереньки. Марк тут же отбросил щит и вытащил из ножен меч.
   Бить в спину, защищенную двойной кольчугой, было не разумно. Оставалась шея. И совершенно не оставалось времени для размышлений. Ухватившись за рукоять двумя руками, ударом сверху вниз он вогнал клинок под череп - как кол. Хрустнул позвонок, и противник рухнул замертво.
   Сначала на трибунах было тихо, как в усыпальнице. А потом, будто гром грянул. Все разом заголосили: завизжали, завыли, запричитали. Марк с минуту смотрел на поверженного противника и не мог взять в толк, как это ему удалось.
   "Это первая жизнь, которую я забрал", - только и пронеслось у него в голове.
   - Он жив? - спросил Марк первым делом, оказавшись в бойцовской.
   - Где уж, - ответил Халим. - Мертв, как твой покойник. Мертвее не бывает. Жаль, хороший был рубака.
   Кай прибежал вслед за Марком и сообщил взволнованным голосом:
   - Марк Красс, ты не представляешь, какая давка сейчас у кассы! Половина игроков переписывает заявки. Если ты выиграешь последний бой, мы богачи, право слово!
   Марк в эту минуту снимал с себя доспехи. На нем не то что туника, даже стеганная рубаха была насквозь пропитана потом.
   - Со вторым, подобным Спитамену, я не справлюсь, - признался Марк, - даже, если Халим сподобится на чудо. Так что тебе лучше снять мой лот. Поторопись, пока не поздно.
   Кай взмолился:
   - Марк, дружище. Победа сулит нам, по меньшей мере, триста звонких квинтариев. Держись, не падай духом.
   - Триста монет, - Марк улыбнулся. - Эти слова сами по себе звучат, как музыка. А услышать звон серебра было и того приятней. Но, увы, победа мне не светит, это однозначно.
   Оливковый Халим ухмыльнулся:
   - Оказывается в твоей башке богаче, чем в твоем кошельке. Спитамен был неплох, а Зарин по-настоящему хорош. Он от тебя и мокрого места не оставит, попробуй ты выйти против него. Но я-то думал, что ты дурак, и поэтому, сподобился, как ты выразился, на чудо. Я подмешал в кобылье молоко, которое Зарин пьет после каждой схватки, мышиные какашки. Намел их в кладовой, целый куль. Представляете, как там нагадили? Надо бы кошку завести, - добавил рассудительно верблюжатник.
   - И что? - поинтересовался Кай.
   - Кошка мышек быстро изведет, вот что.
   - Я про гавно.
   - А что гавно? - Халим развел руки. - Гавно оно и есть гавно. А если не знаешь, что это такое, попробуй - мигом пронесет.
   Кай изумился:
   - Так ты устроил Зарину понос?
   - А я о чем твержу. Лошадник уже полчаса, как засел в толчке, и не понятно, когда он выйдет. Пойду, объявлю достопочтенной публике, что Зарин выступить не может.
   - Одно не пойму, - проговорил с недоверием Кай, - как он мог выпить эту гадость и не почувствовать?
   - Да, ты и впрямь ничего не знаешь, компаньон. Зарин пьет свое молоко с жидким камнем, - пустился в назидания верблюжатник, - мумиё называется. Оно придает силу. А пахнет, как дерьмо. Мышиное дерьмо. Вот он и выпил за милую душу. Так что скажи спасибо мне, - обратился верблюжатник к Марку, - и мышкам. Я и какашки продлили твою жизнь.
   Кай загоготал.
   - А что смешного?
   Марк тоже улыбнулся. Детский лепет верблюжатника доставил ему неописуемую радость. Он только сейчас понял, как он рисковал.
   - Халим, - проговорил Марк с чувством, - я твой должник. Однажды я отплачу тебе сполна.
   - Чем, например?
   - Я дам тебе свободу, - пообещал Марк Красс.
   - Ха-ха, - уродливое веко бедуина скривилось еще больше. - И что я с ней буду делать? На хлеб не намажешь, в котле не зажаришь и не сваришь, и какой стороной ни поставь, не трахнешь. Да и позабыл я давным-давно, каково это быть свободным.
   - Это замечательно, - заверил Марк, - тебе понравится.
   - Ну-ну, - верблюжатник почесал голову, - посмотрим, - и пошел объявлять о завершении турнира.
   Когда с делами в бойцовском зале было покончено: Марк помылся и переоделся, Халим принял доспехи и запер помещения, а Кай собрал проценты с выигрышей и принял плату за победный лот, компания из трех приятелей прямиком направилась в корчму "Корабль пустыни".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  глава VII
  Жамбо - стреляющий на скаку из лука
  
  
  По тропе в растопленных драконом ледниках в ту равнину пробрались звери, в их числе и люди. Последние сделали
  дракона своим божеством и взяли в обычай всякий день
  возносить ему хвалу и молить, как о милости, чтобы тот обращал свое дыханье мимо их жилищ. С тем чтобы
  задобрить бога, люди стали подносить дары: зверей, которых удавалось добыть на охоте и плоды, те, что земля,
  согретая богом, дарила людям. А по большим праздникам люди отправляли к дракону своих дочерей. Те, пожив с ним некоторое время, возвращались назад и родили детей, в чьей крови полыхало драконье пламя. Эти-то, от драконова
  семени (на их языке это звучит как "фу-ань", иначе "фаун") и правили той равниной, именуемой по-фаунски Срединной, пока дракон оставался жив. Но, как только тот издох, страну наводнили волки и воцарились в ней. Те волки называли себя хиданями, а династии своих царей дали имя "Син". Хидани были каплей в море своих подданных. И капля растворилась в море.
  
  Гэсер Татори. История от начала времен.
  
  
   Этим прозвищем Жамбо из рода Тома был награжден на войне с жуанами. В сущности, вся та война для Жамбо свелась к единственному сражению, но именно оно принесло бывшему вертопраху и прожигателю жизни славу непревзойденного стрелка из лука.
   Шаньюй Айян уводил свой народ на запад. На хвосте у него сидели жуаны. В арьергардных схватках с ними погибали лучшие бойцы. И к тому же терялось время. Надо было пересечь равнину и достичь зеленых пастбищ у отрогов Драконьей гряды до начала чиля .
   "Надо принести жертву, - объявил колдун Саке. - Белорожденную лошадь, или светло-соловой масти". То что там, в потустороннем мире, где властвует ночь, и куда люди попадают после смерти, по цвету предпочтительно все напоминающее ночное светило, хорошо известно. Не вызывало сомнений и то, что необходимо задобрить духов предков. Но на беду во всем войске отыскалось только две лошади подходящей масти. Одна - молочно-белая принадлежала матери шаньюя, а другая, соловая - Жамбо.
   Эта кобыла восьмилетка являлась предметом особой гордости своего хозяина. Животное изумительной красоты. Туловище цвета сливочного масла, хвост и грива белоснежные, на запястных суставах белые манжеты. Кожа - розовая, глаза - голубые, и рыжий фонарь вокруг морды. Жамбо выиграл ее в карты еще до войны, у одного фауна, и ни за что не желал с ней расставаться.
   "Коль уж ты не желаешь жертвовать на общее благо, - сказал шаньюй Жамбо, - я готов заплатить за нее любые деньги". - "Тогда заодно заплати и за мою жизнь", - ответил упрямец. Пришлось шаньюю упрашивать мать.
   В сумерках белорожденную зарезали. Колдун Саке провел кровью на земле черту, переступить которую преследователям не позволят духи предков. Мясо сварили и съели. И легли спать.
   Утром разведчики доложили, что преследователи отстали.
   Эта новость всех очень ободрила, однако не на долго. Уже на следующие сутки из бокового охранения донесли другое: враг числом втрое больше прежнего движется на перерез с севера. Вестовой, доложивший об этом, обрисовал ситуацию в красках. Мол, весь горизонт, от края и до края затянут облаком пыли. Мол, от ударов копыт вражеского войска сотрясается земля.
   Люди и животные были утомлены переходом через безводный участок, и местность была такой, что хуже не придумать - кругом сопки да овраги. Но деваться было некуда, шаньюй Айян решил принять бой.
   Единственным ровным местом, где можно было построить войско, был берег пересохшего ручья.
   Центр составили из тяжеловооруженных конников и выставили клином, а оба крыла - так, чтобы бойцы, более других вымотавшиеся в предыдущих схватках, и юнцы, еще не успевшие набраться опыта, оказались поближе к центру, а на флангах - самые надежные жигиты . Женщин, детей и обоз с припасами отвели за холм.
   Пока ставили отряды и прятали резерв, с востока успело примчаться еще несколько дозорных. Первый сообщил, что враг надвигается числом более ста тысяч, а те что прибыли за ним уточнили, что это орда жуанов, и что воинов в ней от силы сорок тысяч, а остальное - народ.
   Передовые отряды жуанов показались, когда солнце было на полпути к зениту. А ближе к полудню на поле сражения вышло и все их войско.
   Жуаны ударили с марша, без подготовки. Пересели на заводных и во весь опор - в атаку.
   Хиданьские стрелы начали доставать жуанских всадников только с восьмидесяти шагов. А много ли времени надо наступающей на полном скаку кавалерии, чтобы сократить восемьдесят шагов, отделяющих ее от врага, до длины руки и меча в ее захвате? И сколько стрел успеют выпустить лучники за это время? Одним словом, жуаны достигли передней линии хиданьского войска почти без всякого для себя урона и ударили всей мощью.
   Следует иметь ввиду еще и то, что хидани по старинке были вооружены бронзовыми мечами, а у жуанов имелось железо.
   Однако первый удар воины Айяна выдержали. Да еще и жуанов немало положили. Но с каждой новой атакой врага их стойкость ослабевала и, в конце концов, иссякла.
   Когда солнце село на макушку самой высокой сопки, хидани начали пятиться к ручью.
   Высохшее русло было усыпано валунами, завалено корягами. Лошади, вступив в ручей, неминуемо покалечили бы ноги. Чтобы избежать беды, шаньюй Айян вывел из резерва пятьсот конных лучников, поставил над ними Жамбо и приказал: тайком обойти вражеское войско и атаковать лагерь врага, который по донесениям разведчиков расположился в распадке за дальними холмами. "Мы все страдаем из-за тебя одного, - сказал шаньюй при этом. - Духи предков желали получить твою кобылу, а ты пожадничал. Так что исправлять положение придется тебе. Справишься с делом - проси чего хочешь. Тебе известно - у меня щедрая рука".
   Жамбо повел свой отряд оврагом. Прошел по нему двести иней . А потом вышел на ровное место и поскакал на виду у врага.
   В лагере жуанов укрывались их жены, старики и дети. Охраняла его горстка раненных и необученных юнцов, расправиться с которыми ничего не стоило. Надо было только добраться до него. И тогда в руки Жамбо, попали бы и семьи врага и все их имущество. Понятно, что жуаны не могли допустить такого. Им пришлось ослабить натиск у ручья, снять часть своих сил и пустить в погоню за лучниками Жамбо.
   Таким образом войско шаньюя Айяна сумело отбиться от врага и с малыми потерями выйти из сражения.
   Жамбо преследовали до глубоких сумерек. Уходя от погони, он и показал свое искусство. Когда жуаны сели его кобыле на хвост, он на полном скаку, отпустив поводья, стал пускать стрелы за спину. Расстрелял полный колчан и снял с седла пятерых жуанов, а у остальных отбил охоту продолжать преследование.
   В этом деле Жамбо потерял половину своих бойцов, но те, что уцелели, на следующий день, когда отряд соединился с остальным войском, поведали людям о подвиге своего командира. Преувеличили все страшно, а число убитых Жамбо врагов округлили до пятидесяти. Но это неудивительно, ведь люди не могут прожить, чтобы не соврать. Удивительно другое: как это хидани смогли настолько измельчать, что в поступке Жамбо им увиделось особое геройство, достойное того, чтобы наречь героя почетным прозвищем.
   В прежние времена, когда народ хиданей еще оставался в силе, умение стрелять из лука считалось самым обычным делом. Всякий мужчина клал стрелы точно в цель с трехсот и даже с четырехсот шагов. Взять хотя бы деда Жамбо батора Коляна. На охоте он бил косулю с восьмидесяти бу . И при этом считался обыкновенным лучником. Представляете, как тогда судили? Сразить пуганную, дерганную косулю с такого расстояния - обыкновенно!
   В прежние времена хидани выпускали стрелу за вдох и выдох, а нынче только из колчана успеют вынуть. Прежде натягивали тетиву от уха, теперь же - от груди. Раньше использовалась черевная тетива, а нынче ее заменила нитяная. В детстве Жамбо пробовал дедовский лук - сил не хватило, чтобы оттянуть тетиву хотя бы на вей . А в юношестве черевой дедовского лука ему срезало на спуске пальцы - такая она была тугая.
   Деду и прадеды приучались к своему оружию с малолетства. А заодно с молодых ногтей и верховую выучку осваивали. К десяти годам, если верить старикам, всякий хиданьский мальчишка был уже заправским наездником. Выделывал на лошади все, что ему заблагорассудится. Мог во весь опор проскакать, бочком, на одной ляжке сидя в седле. Мог, не сбрасывая скорость, пролезть под брюхо животному. Мог встать на спину лошади и сплясать на ней.
   Разве в прежние годы, могла существовать кличка подобная той, которой наградили Жамбо? Стреляющий на скаку из лука! В те времена она показалась нелепой и смешной, как, допустим, прозвище "владеющий речью и внемлющий", или и того бессмысленней "ходящий о двух ногах" или "имеющий два глаза" и "два уха". Кого можно удивить наличием пары ушей и пары глаз? Никого. Так же и в старину, никого нельзя было удивить умением скакать на лошади, отпустив поводья, и пускать стрелы за спину.
   Да измельчали хидани в последние годы, и это прискорбно. Утратили былую сноровку, перевелись у них богатыри. И случилось такое всего за три поколения. Батор Колян пришел в стану фаунов с мечом в руках. А уже отец Жамбо сделался наполовину фауном. В поколении Жамбо и вовсе позабыли, что хидани изначально - это степные волки.
   Раньше такое вообразить было невозможно, чтобы фауны, будь их хоть целая толпа, осмелились напасть на хиданьского воина, хотя бы даже самого никчемного. А минуло чуть больше полувека и фауны погнали хиданей, как затравленную дичь и рвали на части отстающих. Во всей Срединной равнине не осталось ни одного хиданя. Уцелели только те, у кого оказались быстрые ноги. Разбежались кто куда. Кто на юг, в надежде найти приют в Драконьих горах, кто на север в привольные степи предков.
   Да только на севере оказалось не так уж привольно. Всюду кто-то жил и пас свои стада, и никто не хотел тесниться ради битых фаунами хиданей. Чтобы выжить им пришлось сплотиться и припомнить малость из того, что прежде отличало их славных предков.
   Шаньюй Айян на берегу Змеиного озера собрал под свою руку большую часть беглецов и выиграл к ряду несколько сражений. Загнал лютарей в чащобы зимнего леса, отвоевал у Высоких телег прекрасные пастбища, те, что тянутся на запад от Змеиного озера до Драконьей гряды, согнал с насиженных мест ремесленников серов, и даже волков Серой стаи сумел отогнать на восток к берегам рассветного моря.
   В какой-то момент могло показаться, что хидани добились победы, что вся Волчья степь подпала к их ногам. Но появились жуаны - не народ, не племя, а в чистом виде сброд - и все пошло наперекосяк. Вышли из зимнего леса все на добрых конях, да еще и с железом, и надавали хиданям так, что они мигом позабыли о видах на владычество. Шаньюй Айян повел уцелевших после первой схватки к Драконьей гряде в надежде, что там его народ оставят в покое. Но не тут-то было. Жуаны сели на хвост, а потом из зимнего леса вышло их основное войско и навязало сражение, в котором хидани неминуемо должны были бы погибнуть, если бы не удачная вылазка Жамбо. Хидани спаслись, а Жамбо сделался героем.
   Шаньюй Айян предложил ему стать командиром лучников. Да только Жамбо отказался. Он напомнил об обещании и потребовал плату в пять тысяч лянов золота. Шаньюй заплатил. А Жамбо той же ночью, когда в лагере отошли ко сну, снял часового и покинул войско.
   Он объяснял свой поступок просто - надоело. Во-первых, надоело воевать. Война дело слишком утомительное, да и рискованное. Умереть на войне проще простого. В последнем бою стрела жуана просвистела у самого уха. Оцарапала шею, щеку и срезала мочку. Еще бы немного и угодила бы в затылок. И что бы тогда?
   Во-вторых, надоело подчиняться. В войске всегда найдется кто-то, считающий себя вправе распоряжаться твоей жизнью, отдавать глупые приказы и требовать повиновения, а ты и пикнуть не смей. Такое Жамбо было не по нутру. Вот он и оставил войско.
   Направился на юг. Решил поселиться в Тонге, укрыться там и от своих, и от жуанов, и от фаунов. Чтобы попасть в Тонг, прежде надо было достичь Ящерки - студеной реки, берущей свое начало от ледников Небесных. От Ящерки до цели рукой подать.
   Пробирался ночами, а днями таился, опасаясь погони. Находил какой-нибудь укромный распадок, где трава посочнее, стреноживал лошадей, стягивал ремешком в половину морду, чтоб не ржали, и выпускал попастись, а сам, подкрепившись, ложился спать.
  
  
  
   Вечером третьего дня, отойдя от сна, Жамбо обнаружил, что его заводная пропала. Вышел из распадка, огляделся и никого не обнаружил. Куда могла деться стреноженная лошадь? Порыскал кругом и даже путы не нашел - лошадь ушла стреноженной, и значит она была поблизости. Побрел по следу и вышел к ложбине. Там к лошадиным следам примешались волчьи.
   Тело заводной, а вернее то, что от него осталось, нашлось в пятистах шагах - шкура, кости и обглоданная со всех сторон голова. А еще путы и ремешок, которым была стянуты морда. Да, досталось несчастному животному, что ни говори: ни отбиться, ни сбежать, ни на помощь позвать.
   Двумя днями позже случилась новая беда. В безлунную ночь его соловая угодила копытом в барсучью нору. Жамбо гнал ее крупной рысью, и лошадь, спотыкнувшись, не сумела удержать равновесие. Упала и сломала ногу. Как обидно тогда сделалось Жамбо, и как больно было смотреть на соловую. Жамбо не оставалось ничего другого, как покончить со своей красавицей. Во-первых, чтобы избавить ее от мучений, а во вторых, чтобы принести жертву. "Получайте, - обратился Жамбо к духам предков, перерезав горло. - Если вам без моей соловушки никак, то мне не жалко. Жертвую". Жертвенной кровью он обмазал носки сапог, чтобы дорога для них оставалась открытой, и пошел пешком.
   Да только, чем ни обмажь сапоги, а на своих двоих в степи далеко не уйдешь, особенно в середине лета. В эту пору мелкие ручьи пересыхают, и не всегда за один переход удается достичь следующего источника. А потому приходится запасаться водой и нести на себе. А много ли унесешь? К тому же в чиль и ночи делаются жаркими. Вода из путника выходит потом, и ему постоянно хочется пить.
   Но Жамбо не падал духом, держался, как и подобает мужчине. Не выдержали его сапоги. На десятый день путешествия на правом отлетела подметка, а днем позже и левый запросил поесть.
   Вот это было хуже всего - без обуви настоящая беда. За три ночи Жамбо истер ноги в кровь. На пятках лопнула кожа, образовались нарывы. В общем, не ходок стал Жамбо. И нужно было на что-нибудь решаться. К тому же голова, ушибленная при падении, сделалась тяжелой. Будто свинцом ее залили. И в глазах от этого появилась муть.
   Перед чилем все уходят из степи. Кто поближе к лесу, кто к отрогам гор. Встретиться с кем-нибудь в эту пору не задача. Надо только встать у ручья и дожидаться. Жамбо так и поступил. Прежде только зарыл в укромном месте свои сокровища, да припрятал дедовский меч из кричного железа. Оставил при себе лишь лук и стрелы.
  
  
  
   На вторые сутки с востока показался аил. "Высокие телеги", - понял Жамбо по огромным двуколкам, на которых кочевники перевозили свои жилища. На высоком копье он поднял в небо кусок холстины и помахал им, обозначая мирный характер своих намерений.
   От аила отделился десяток наездников и помчался в его сторону.
   Убить Жамбо не могли, потому что он был под мирным стягом. Но этого было мало. Жамбо требовалось, чтобы его взяли под защиту. Стояла бы тут юрта, он бы вошел в ее круг и тут же оказался бы под защитой закона гостеприимства. Но когда аил находится в движении, и когда не очерчен круг, закон не работает. Войти в аил можно лишь по приглашению. Жамбо решил притвориться умирающим, авось сжалятся и заберут к себе.
   Когда всадники приблизились на двадцать бу, у Жамбо подогнулись ноги, и он повалился на землю.
   - Без чувств, - сказал бородатый всадник - видно, старший над другими - первым подведя лошадь к Жамбо. Кольнул его копьем и проговорил. - Живой, нет?
   Двое молодцов спрыгнули с коней, склонились над Жамбо, и один из них прикоснулся к нему.
   - Живой. Да только ненадолго - сгорает человек.
   Другой оглядел исхудавшее тело Жамбо, остановил взгляд на его разбитых ногах и сказал:
   - Грешно бросать такого посреди степи. Не по-человечьи.
   - Это хидань, - напомнил старший.
   - Все равно.
   Старший засомневался:
   - Может быть, он заразный?
   - Нет, - ответил первый молодец. - Просто обессилен, - он порылся в карманах Жамбо и извлек оттуда пару золотых. - Это будет платой за гостеприимство.
   Жалость возобладала над неприязнью - Жамбо дали приют.
   Притворившись умирающим, Жамбо и сам не знал, насколько он был близок к истине.
   - Тебе повезло, добрый человек, - сказал колдун взявшийся осмотреть его.
   Сковырнул коросту на пятке и понюхал рану.
   - Еще несколько дней, и ты бы умер. Но теперь ты в безопасности. Самый прославленный целитель Хинда гуру Рампрасад Чандра Навин вылечит тебя, - колдун сунул кость в зубы Жамбо. - Прикуси, будет больно.
   Он подозвал дюжего молодца, и тот сел верхом на Жамбо.
   Показалось, что целый кантар опустился на грудь. Ему сделалось худо. Он огляделся по сторонам, не зная на что рассчитывать.
   Жамбо лежал на траве, а вокруг него сидели старики со старухами и ребятня, и все с любопытством ждали, что будет делать их колдун.
   Остальные люди были заняты делами. Чумазая девчушка наполняла водой котел, под которым полыхало пламя. Кто-то расседлывал лошадей. Несколько мужчин ставили на чурбаки двуколки, другие распрягали волов. Молодежь гнала на водопой скотину. А женщины принялись за стряпню. И все при этом поглядывали туда, где колдун колдовал над умирающим хиданем.
   Жамбо зарычал и дернулся, когда колдун больно надавил на пятку.
   - Фу, он воняет, - сказала чумазая девочка, принеся подогретую воду. И поморщилась.
   - Нет, - возразил колдун, - не от него. Это пешачи . Я изгоню из него все тлетворное и верну его телу первозданную чистоту. Ведь все, что исходит от творца, не может быть зловонным.
   "Что за пешачи? - подумал Жамбо. - Кто этот колдун? Он не телега. И говорит так, словно дитя лопочет".
   Жамбо хорошо знал диалект Высоких телег. Они говорили так, будто дрова рубили - короткими, обрывистыми фразами. А этот не говорил, а пел, и при этом вворачивал непонятные словечки. Жамбо сразу угадал в нем пришельца, только колдун открыл рот. "Откуда он? И где могут жить такие красавцы?"
   А внешность у колдуна и вправду была необычная. Глаза большие, как у серов, только с черными зрачками. Нос тоже огромный. Но серский нос высокий, и у этого - сливой. А лицо вытянутое, как у лошади и волосатое, как у обезьяны. И грудь, и руки в волосах. Ну, честное слово, разве не красавец?
   Новая вспышка боли в ноге отвлекла Жамбо от досужих размышлений. Колдун схватился за пятку и не отпускал. Жамбо захотелось вынуть кость изо рта, стукнуть ею промеж глаз молодцу, устроившемуся на нем, скинуть с себя, затем вздохнуть полной грудью, крикнуть во весь голос и разорвать колдуна части.
   - Пешачи, асуры и ракшасы составляют триаду демонов. Она противостоит триаде благих существ - девов, людей и питаров, - вещал колдун, не выпуская жамбиной ноги. - Пешачи обитают в местах кремации покойников. Кроме того местами их жительства бывают пустые дома и дороги. Передвигаются эти демоны в сумерках и по ночам. Кто увидит их, в течении девяти месяцев умрет, если только не задобрит духов приношениями. Добрый человек повстречался с пешачи. Он путешествовал в темное время?
   Жамбо захотелось спросить: "Значит, я умру?", но он только крепче стиснул зубы, чтобы не закричать, и, опрокинув голову, уставился на огонь, над которым закипал котел, и увидел пару грязных ног девчушки в стоптанных калошах. Она сидела, обхватив колени руками, и смотрела не на колдуна, как все, а на Жамбо - ждала, когда же он заплачет.
   Выдавив гной из одной ноги, колдун принялся за вторую.
   - Пешачи отвратительные существа. Они питаются мясом и кровью людей, а гной есть их испражнения. От того он такой зловонный, - разъяснил он девочке. - Пешачи пляшут на полях сражений, там для них истинное пиршество. Они сотворены творцом из его гнева. А еще пешачи это проклятие петаров. Что такое петар, девочка? - обратился колдун к чумазой.
   - Это дух предков, - ответила та.
   - Правильно. Чем добрый человек не угодил петарам?
   Жамбо молчал и разглядывал грязные ноги девчушки. Та поднялась, когда в котле закипела вода. Зачерпнула деревянной миской и поднесла колдуну.
   - Пешачи могут становиться крохотными, меньше, чем букашка, могут делаться совсем невидимыми, когда на них идет охота. Но гной выдает их присутствие. Мы выгоняем испражнения демонов, но сами они остаются в теле. И водой их не смыть, - сказал колдун и полил из миски на раны.
   У Жамбо судорога прошла по телу от боли.
   - И то, что от огня не изгонит мелких демонов, - сообщил колдун. - Но мы все равно присыплем, так как пепел горек, и он испортит вкус мяса для прожорливых демонов.
   Девчушка в ответ на эти слова вернулась к костру и набрала из него пепла.
   Колдун, получив того, чего желал, как и обещал, присыпал. Да еще втер горячую золу в раны.
   Пот выступил на лбу у Жамбо, молния, вспыхнувшая в голове, изнутри ослепила глаза, а рот наполнился крошками, толи от зубов, толи от кости.
   - Но есть одно средство, которое способно изгнать пешачи. Я ее называю драконьей, - колдун, порывшись в вещах, извлек на свет горшочек. Снял крышку, и воздух наполнился пряным запахом крапивы. - В ней суть огня. Драконьего. Она жжет, и чем сильнее, тем лучше.
   Колдун зачерпнул из горшочка и обмазал снадобьем раны.
   Если бы на них полили расплавленным свинцом, и тогда бы было не так мучительно. Жамбо захотелось лягнуть колдуна. Но сил на это не осталось. Все они ушли на то, чтобы сдержать родившийся в груди вопль.
   Когда колдун стал накладывать повязки, к нему подошел мужчина - по виду старший над людьми аила, - и сказал со всем почтением:
   - Гуру, напрасно ты так стараешься. Если хидань помрет, никто горевать не будет.
   - Я буду.
   Жамбо заморгал, чтобы вернуть зрению ясность - очень захотелось увидеть того, кто это сказал. Все смотрели на девчушку, а предводитель аила всем своим видом выражал удивление.
   - Я хочу стать хиданю женой.
   "Кто? Чумазая девчушка?"
   - Он нам враг, - напомнил предводитель.
   - Пусть, - упрямо заявила чумазая. - Он тот, кто мне нужен. Хидань не проронил ни звука, пока гуру ковырял в его ногах. Легко ли это, всякому по силу? Ты бы смог так, хогн ?
   Хогн не дал ответа.
  
  
  
  
  
  
   глава VIII
  Свами Шарма Триведи Агнишатва
  
  
  Хиндустанцы в большинстве своем держатся престранной религии. Она учит, что душа человека после смерти не отлетает в мир иной, как утверждается во всех других религиях, а остается на земле и поселяется в новое тело. Притом не обязательно в человеческое, а в какое угодно, скажем, в дерево, или и того хуже в какую-нибудь отвратительную тварь вроде клопа или таракана. И выходит, если верить их учению, что нет отдельной человеческой души, а есть одна на всех. И эта единая душа есть воплощение божественного начала, изначального пламени, из которого вышло все живое. Души - язычки большого костра, а жизни людей, животных и растений вроде угля или поленьев, питающих костер. Еще хиндустанцы верят, что душа в новой жизни поселяется в то тело, которое она заслужила в прежней. Скажем, прожил человек гадко, значит, возродится гадом, или другое: проработал муравей в своем муравейнике, как надо, не отлынивая, значит быть ему в новой жизни кем-нибудь получше, допустим птахой или бабочкой, радующей взор. И это на наш взгляд имеет разумное начало, так как побуждает людей к достойной жизни. А еще есть среди хиндустанцев некие просветленные. Они почитают огонь и утверждают, что больше всего его в драконах. Так много, что он выходит из них дыханием, в своем натуральном виде - пламенем. Цель просветленных - заполучить дракона.
  
  Гэсер Татори. История от начала времен.
  
  
   Семья Свами принадлежала к высокой жреческой касте, и на это указывало его второе имя . Одним фактом рождением ему уготовано было служить в храме Вишну, где он с годами имел полную возможность занять место верховного жреца - авторитет семьи способствовал бы этому. Но в еще большей мере тому же самому содействовали бы таланты Свами.
   Ему не было и десяти лет, когда он изучил три основополагающие веды, за что и получил свое третье имя . Он знал наизусть упанишаду, и мог процитировать с любого места, куда ни ткни пальцем. Но что поистине было замечательным в Свами Шарма Триведи, так это умение выносить огонь и не бояться жара.
   Впервые этот дар в нем был замечен в пятилетнем возрасте. Тогда Свами упал в очаг, и мать бросилась спасать его. В результате мать обожгла обе руки - они навсегда сделались уродливыми, а Свами отделался пустячными ожогами, да еще опалил волосы на голове, ресницы и брови.
   С того самого дня отец и взялся за сына в серьез. Пригласил в дом знаменитого отшельника, знатока духовной гимнастики, и под его наставничеством за шесть лет необычайный задаток Свами развился в уникальную способность. Он научился входить в огонь и выходить из него невредимым, каким бы сильным ни был жар.
   Для того, чтобы проделывать такое, необходима была тщательная и в некотором роде изощренная подготовка. Месяц требовалось сидеть на особой диете: есть, как можно больше острого и как можно меньше пить, а в два последних дня совершенно отказаться от напитков. И конечно, необходимой была каждодневная и многочасовая медитация.
   Второе чему обучился Свами под наставничеством отшельника - самому рождать огонь. Для этого фокуса главным было умение концентрировать агни. На священном языке вед агни - это огонь, дух, энергия первого и второго. Чтобы родить огонь, надо было уметь в нужное время освободиться от мыслей и забыть о чувствах, надо было на время разучиться видеть и слышать и помнить только о кончиках пальцев. И тогда в какой-то миг вся огненная энергия, что есть, соберется в них, и из рук полыхнет жаром, будто из жерла вулкана.
   Впервые свои способности Свами продемонстрировал прилюдно на похоронах одного бродяги. У того не было родни, чтобы достойно провести обряд освобождения атмана , и поэтому погребение проводилось за счет храма. Собрались только жрецы, и они с сомнением смотрели на мальчика, который взялся их чем-то удивить. Им пришлось прождать с четверть часа, и они начали проявлять нетерпение, когда вдруг от рук Свами вспыхнула солома, а от соломы огнем занялись дрова. Жрецы, в силу своих занятий привычные ко всякому, в тот день были полном смысле ошеломлены. Они смотрели на Свами, на пламя, которое языками подбиралось к телу покойника, и не верили своим глазам. Но самое удивительное началось позже.
   Поленницу для погребального костра нищих и неимущих собирают бедную. Костер на скудном топливе угасает прежде, чем тело успевает сгореть и превратиться в пепел. По сути, такой костер не может считаться погребальным, потому что атман освобождается для нового рождения только в жарком пламени. От недогоревшего тела избавляются, бросая в реку, чтобы рыбы доделали то, что недоделал огонь. И это тоже плохо, так как чаще всего рыбы отказываются есть горелое мясо, и нетронутая плоть покойников разлагается и отравляет воду. От этого происходят болезни.
   В тот день поленница была не только мала, но еще и собрана из сырых дров. Костер сжег саван, опалил растительность на теле бродяги и пошел на убыль. Тогда Свами к изумлению присутствующих взял и вошел в огонь. Сырые дрова его жаром вспыхнули, как хворост, и пламя заплясало жадными языками.
   Свами простоял в огне ровно столько, сколько было надо, и вышел из него без одежды, без волос, ресниц и бровей, и без единого ожога. А от тела бродяги остался только пепел.
   После этого Свами получил свое четвертое имя Агнишатва, что значит "неопалимый" или "суть огня", и слава о нем разнеслась по всей стране. Посмотреть на него приезжали люди из самых отдаленных мест, а знатные и богатые горожане, к удовольствию отца, принялись приглашать Свами для проведения обрядов, в особенности погребальных.
   Одним словом, Свами Шарма Триведи Агнишатва был необычным юношей и подавал большие надежды. Да что там, ему был уготован трон роскоши и славы. Но к удивленью многих и к разочарованию семьи он предпочел трону путь. Он избрал срединный путь просветленных. Кто это такие, и что это за путь?
   Первым на кого нашло просветление, был Сиддхарта Гаутама. Он происходил из касты царей, и его отец правил богатым княжеством на юге. До шестнадцати лет он рос во дворце и не знал о том, как живут простые люди. Дни Сиддхарта Гаутамы проходили в празднествах и развлечениях. Его окружали друзья, гораздые на выдумки, и подруги, готовые удовлетворить любую прихоть. Но однажды ему наскучила такая жизнь, и он тайком выбрался в город. То, что он увидел, поразило его до глубины души. Мир за пределами дворца оказался наполнен горестями и бедами. Впервые он увидел калек, больных, покрытых гнойными язвами, попрошаек, голодных детей, безобразных женщин. Он понял, что жизнь не так прекрасна, как он привык думать, и что дни большинства людей наполнены страданиями. Под глубоким впечатлением от увиденного он возвратился во дворец, где полным ходом шла обычная пирушка. Он безучастно наблюдал за весельем друзей и размышлял о бренности бытия. Глубокой ночью, когда пирующие угомонились, он поднялся и мучимый бессонницей принялся бродить по комнатам. Его друзья и подруги спали вповалку, прямо на полу, порой в собственной блевотине. У одной танцовщицы во сне изо рта стекала слюна. Безобразие этой картины подтолкнуло его к решению. Той же ночью он покинул родительский дом и стал скитальцем, каких немало было в те времена на землях Хинда.
   Он начал заниматься аскетическими практиками под руководством просвещенных отшельников, а также дыхательными упражнениями, голодал, спал то на холодных камнях, то на углях, медитировал месяцами, жил в джунглях. Но спокойствия духа так и не обрел.
   Однажды он медитировал под деревом, и рядом остановилось двое музыкантов. Сиддхарта Гаутама услышал, как один взялся поучать другого: "Для того, чтобы ситар выдавал мелодичные звуки, надо научиться правильно натягивать струны. Если натянуть слишком слабо, они будут болтаться, и ты не добудешь приятных звуков. А если перетянуть, струны не выдержат и лопнут". От этих слов Сиддхарту Гаутаму словно молнией пронзило. Он понял всю ошибочность своей жизни. Он постоянно находился в двух крайностях: сначала жил в роскоши и праздности, потом предался суровой аскезе. А истина всегда была посередине. Так Сиддхарта Гаутама стал просветленным, и так появилось учение о срединном пути.
   С этим учением Свами Шарма познакомил один бродячий монах. Свами тогда только провел погребальный обряд и, устроившись под тенистым деревом, собрался перекусить свининой, которой ему заплатили родственники покойного. В эту самую минуту к нему подошел монах и спросил: не находит ли он несправедливым то, что одни объедаются, когда другие голодают?
   - Боги создали людей непохожими друг на друга, и каждому уготовили свою жизнь, - ответил юный Свами. - Мне жаль голодных, но не отказываться же из-за этого от мяса, которое досталось мне по праву.
   - Верно, - согласился монах. - Это было бы ошибкой. Но есть срединный путь. Ты мог бы поделиться. На этом блюде я вижу достаточно мяса, чтобы наелись двое.
   Свами ничего не оставалось, как пригласить монаха к своему столу, и тот за трапезой рассказал об учителе просветленных - Саддхарте Гаутаме - и его необычайной жизни.
   При этом монах был столь красноречив и излагал с таким воодушевлением, что слова его запали Свами в сердце. Монах сообщил, что направляется в город Ченнаи, правитель которого избрал срединный путь и оказывает поддержку просветленным.
   Напоследок монах сказал еще одно:
   - С каждым годом несправедливость мира будет все больше угнетать тебя. Настанет день, когда кусок не полезет в горло, когда прохладные одежды перестанут доставлять удобство, а прекрасные наложницы - радость. Тот, кто пользуется благами жизни - нищ душой, тот, кто лишен их, но жаждет - нищ вдвойне. Спокойствие обретает лишь тот, кто встает посередине. Жизнь устроена так, что благ в ней ровно столько, чтобы каждому хватило по кусочку. Если кто-то забирает два, то кто-то остается ни с чем.
   - В этом ваше учение? - спросил Свами Шарма. - Если так, то это примитивная проповедь преимуществ аскезы.
   Монах ответил вопросом на вопрос:
   - Что есть реинкарнация?
   - Переселение бессмертной сущности, - дал верный ответ Свами Триведи, - цепь перерождений.
   - Верно, - согласился монах. - В Рик-веди сказано: "Кто его создал, тот его не ведает; он спрятан от того, кто его не видит, скрытый в лоне матери; родившийся многократно он пришел к страданиям". А в Яджур-веди говорится: "О бессмертная сущность, сверкающая подобно солнцу после кремации, смешавшись с огнем и землей для нового рождения и найдя прибежище в материнском чреве, ты рождаешься вновь; как человек, снимая старые одежды, надевает новые, так и атман входит в новые тела, оставляя старые и бесполезные; но как утомительно это бесконечное переодевание!" Люди такими, какими мы привыкли их видеть, произошли от драконьего огня. Именно поэтому мы сжигаем отжившие тела с тем, чтобы освободить души для нового рождения, - монах указал на догорающий костер. - Опаленная душа не ведает покоя, следуя в бесконечность по пути перерождений, и тяготы мира обрекают ее на бесконечные страдания. Опалившись однажды драконьим огнем, душа человека побывала в волчьих и львиных шкурах, носила оперение орла, обзаводилась хвостом и гривой лошадиной, и вместе с одеянием зверей переняла звериные привычки. Прежде все звери и человек помещались в одном саду и довольствовались плодами деревьев. Потом, когда тот сад сгорел, душа человека, побывав в волчьих и львиных шкурах, приучилась к вкусу мяса, побывав в лошадином теле, полюбила простор, а, поносила орлиное оперение, и ей стало мало суши и потребовалось небо. Человек сделался требовательным и жадным до всего. Стремясь испытать, как можно больше наслаждений мира, душа человека научилась рождаться вновь и вновь. А ведь сказано в Упанишадах, что мир подобен сну и по природе своей преходящ и иллюзорен, а пребывание в плену сансары - результат невежества и непонимания истинной сути вещей. После многих рождений душа, в конце концов, разочаруется в ограниченных и мимолетных наслаждениях и начнет поиск высших удовольствий, возможных только при наличии духовного опыта. Однако последнее является достоянием лишь немногих, а лучше сказать единиц. Приучить все человечество к духовной практике, как показал опыт, невозможно - люди слишком привязаны к иллюзорному миру. А поэтому нашими мыслителями был изобретен новый путь. Суть его сводится к следующему: чтобы душа человека вернулась к изначальному совершенству, надо чтобы ее во второй раз опалил драконий огонь!
   Свами Шарма удивился.
   - Но ведь это невыполнимо, - воскликнул он и напомнил. - Драконы померли, давно.
   - Верно, померли, - опять согласился монах. - Скажи, где хранятся останки последнего дракона?
   Свами Триведи ответил с уверенностью:
   - Последний помер в Поднебесной. Значит его останки там.
   - Дракон сдох, но секрет его огня достался жителям Поднебесной. Чтобы вернуть душу в прежнее гармоничное состояние, необходимо, чтобы она во второй раз опалилась драконьим огнем. А для этого надо добыть огонь или возродить драконов. И наши подвижники полагают, что легче всего добиться последнего там, где погиб последний дракон и, где людям в наследство досталась часть его секретов. Иными словами надо попасть в Поднебесную. Нашими подвижниками предпринималось несколько попыток найти дорогу в ту страну, но все безрезультатно. Ни кто из тех, кто ушел на поиски драконьего огня и Поднебесной, назад не возвратился. Однако мы не отчаиваемся и верим, что однажды отыщем дорогу и добудем огонь. Надо только идти своим путем, который мы называем срединным. Кстати, срединным он называется еще и потому, что второе название Поднебесной, куда мы стремимся - Срединная равнина. Если хочешь, присоединяйся к нам - нашему братству нужны образованные люди. К тому же, кому искать драконий огонь, если не Агнишатве, тому, кто по определению имени есть суть огня.
   Того монаха звали Браговат Асора, и он умел обращать людей в свою веру. Свами Шарма Триведи, оставив прощальное письмо родителям, покинул отчий дом и направился со странствующим монахом, сначала в город Ченнаи, а оттуда год спустя пустился на поиски Срединной равнины и драконьего огня. Но дорога оказалась недолгой. Свами и его товарищи даже не успели выйти за пределы Хинда. Неведомый народ, оседлавший перевал в горах, захватил просветленных братьев и сделал пленниками, чего прежде не случалось.
   И еще, и это печальней всего, Свами Шарма Триведи утратил свой великий дар. Он разучился держать огонь и растратил большую часть агни. На первое недвусмысленно указывали волдыри на ладонях, а на второе - то, что здесь в горах он познал, что такое холод. Он замерзал каждую ночь и с головы до пят покрывался гусиной кожей, чего прежде не бывало. Конечно, там, в низине не было и морозов, и не с чего было мерзнуть. Но разве огонь внутри Свами не должен был согревать его даже в самую лютую стужу? Снег под его ногами должен был бы превращаться в лужи и паром подниматься к небу, мерзлая земля оттаивать и покрываться травами в том месте, где он ступил. Но этого не происходило. Свами мерз, а это означало, что огонь внутри Свами Шармы Триведи угас или его осталось мало.
   В этих чертовых горах он взял привычку лязгать зубами по ночам, да так громко, что порою пробуждался ото сна из-за собственного шума. В этих горах он впервые увидел снег, увидел льдины, о которых прежде знал только по книгам. Здесь он отощал, оброс волосами и даже внешне перестал походить на Агнишатву.
   Возможно, причина утраты дара заключалась в дурном питании? Ведь агни надо поддерживать, как всякий огонь подкармливается дровами. А что это за топливо - просяная болтушка, тем более, когда ее мало? Для жаркого огня нужен уголь, а для сильного агни - перец. Много перца! А где его взять? Свами не видел перца с того самого дня, как угодил в плен.
   И еще для агни нужна мокша . Чтобы огонь был жарким, в горн мехами подается воздух. А чтобы агни оставался сильным, а пуще того разрастался, необходимы медитация и мокша. Мокша для агни то же, что воздух для огня. А медитация, считай, те же меха. И откуда было взяться мокше, раздувающей агни, если не было мехов, подающих ее в горн? Свами не знал медитации ровно столько, сколько не видел перца.
   Однако в чем бы ни была причина, а факт оставался фактом - Свами Шарма Триведи утратил дар, и огня в нем стало мало. Он сделался обычным человеком, перестав быть Агнишатвой.
   - Слон плачет, - раздался голос девочки.
   Для Свами он прозвучал, словно, из другого мира. Невнятным напоминанием о ничтожной сущности бытия, посланием из глубин космоса. Но он отвлек Свами от его печальных мыслей. Он высунулся из-под днища повозки и посмотрел на девочку.
   С неба сыпал снег, а она стояла в шаге от него и посылала с высоты своего роста печальную улыбку. В вышине в свете луны колыхались белыми прядями ее волосы, такие необычные, что казалось, это не они треплются ветром, туман клубится в черном небе. И еще необычно, просто ослепительно смотрелись ее глаза. Зеленые, как изумруды они сверкали в ночи, точно, звезды. Да, эта девочка была, пожалуй, самой необычной и самой некрасивой из всех людей, каких Свами видел. Она было уникальна.
   - Мне один человек говорил про слонов, - девочка мило улыбалась. - Он сказал, что у них вместо носа хобот, и будто бы он такой большой, что достает до земли. И еще он сказал, что они ушасты. А я теперь вижу, что глаза у них на мокром месте.
   Ее дари был не на много лучше, чем дари шада, так что Свами опять усомнился, правильно ли он понимает. Но, если он понял правильно, то девочка говорила правду - он снова плакал.
   - Почему это я слон? - спросил Свами, утирая слезы.
   - Потому что у тебя не нос, а хобот. И уши такие, каких я не видала, - девочка улыбнулась шире. - Или ты обезьяна? Говорят в ваших краях и обезьяны водятся.
   "Причем здесь обезьяны?" - подумал Свами.
   - Ты такой же волосатый, - объяснила девчонка. - Да только твоя шерсть не греет. Ты ведь мерзнешь?
   Опять правда! Свами не просто мерз, а умирал от холода. В вырезе его порванного красно-желтого хитона виднелась волосатая грудь, а из коротких рукавов торчали столь же волосатые руки (волосатость была у них в роду). Но под волосами кожа имела цвет индиго. Он был синюшный от холода.
   - Если бы я на самом деле обладал, как обезьяна шерстью, - заявил Свами, выбравшись из-под повозки, - то был бы только счастлив этим. Но у меня волосы... как у всех людей.
   - На, получай, - девочка сняла со своих плеч козлиную шкуру и бросила Свами.
   - Спасибо, - сказал Свами, подбирая ее с земли. - За доброту твою тебе воздастся сторицей, - пообещал он, желая подольститься. - Как тебя зовут, красавица?
   Девочка не ответила. Развернулась и побежала. Как нелепо она вымахивала своими журавлиными ногами, растворяясь в ночи. И как чарующе колыхались ее волосы на ветру, отливая лунным светом.
   Заворачиваясь в шкуру, Свами пришел к заключению, что и среди дикарей попадаются отзывчивые души.
   "Но как же она несуразна, - промелькнуло у него в голове, - маха-аватар ! Как несправедливо с ней поступили боги".
   В ту ночь впервые за два месяца Свами уснул в тепле. Его согревали подаренная шкура и умиротворяющее чувство сострадания к несчастной девочке.
   На следующий день с утра пораньше, как и обещал шад, его люди покинули лагерь - все пешие воины и пленники. Сам шад, его дочь и двадцать всадников - остались.
   - Мы догоним вас в пути, - пообещала девочка, проводив Свами до дороги.
   Она подсунула ему кусок сыра и сказала: я не люблю козий. А Свами подумал: "Все-таки женщины и дети лучшие из людей. Они не так суровы, как мужчины". Его очень тронуло то, как девочка помахала ему рукой на прощанье. "Она, конечно, груба и неотесанна, но, - признался себе Свами, когда караван тронулся в путь, направляясь на север, - только потому, что живет среди своего народа. И еще потому, что ее окружают горы". Какие они суровые и бесприютные, подумал он - серые замшелые камни, скалистые утесы, снег в ложбинах и ледники. Эти горы молодые, они растут и рушатся, и от этого кругом так много щебня, так много, что под ним вовсе не видно земли. Деревья тут диковинка и редкость. И чем выше в горы, тем печальней и безжизненной будет делаться картина.
   На второй день пути деревья вообще исчезли. Изредка еще попадались на глаза кустарники - в ущелье, по берегам ручья. Да иногда трава зеленью чуть скрашивала пейзаж, пробиваясь по низменностям сквозь камни.
   В высокогорье сделалось еще холоднее. Снега стало больше. Он лежал в распадках тяжелыми сугробами, стянутый поверху ледяным настом. Ко всему прочему ветра обрели нешуточную силу. Они внезапными порывами налетали из расположенных в возвышенностях заснеженных ущелий и ударяли в лицо снежной крошкой. От их пронзительных ударов не могла спасти и козья шкура.
   Свами с тоской смотрел на двуглавую гору в вышине, сверкающую на солнце ледниками. Два ее заснеженных склона, сходясь внизу, образовывали проход. Он назывался "Гиндыкуш". Он вел с юга на север, из Хинда в Согд. "Что нас ждет там - неминуемая гибель? - спрашивал сам у себя Свами. - Они-то все, положим, сумеют выжить. У одних шкуры, у других шерстяные накидки. А как выжить мне, там в снежном плену. Как выжить мне, когда я утратил агни?" Пленники выглядели угрюмыми, но не было страха в их лицах. А воины вышагивали так бодро, будто вышли на прогулку.
   Плетясь на привязи за повозкой, Свами смотрел на этих людей, и ему представлялось, что внутри них пусто, и нет у них души. Их лица не выражали никаких переживаний, и казалось, что они сделаны из камня. Эти люди редко когда смеялись и мало говорили. Перекинутся парой слов и снова замолкнут. Правда, они любили попеть. Да только песни их все больше напоминали завыванье, и навевали тревогу, да тоску. Еще эти люди любили перебранки и ссорились из-за всяких пустяков, к примеру, из-за дров, места у костра или из-за кости, выуженной из общего котла. И в целом создавалось впечатление, что они больше звери, нежели люди, хотя и называют себя "серы".
   За два месяца, прислушиваясь к речи серов, Свами сумел выучить несколько их слов. Он знал, как по ихнему будет солнце, и как по-серски называется вода. Они часто произносили слово "соз", отдавая приказы, и это означало "быстро!" Шад и девочка, переговариваясь друг с другом, называли его капа, и этим хотели сказать, что он колдун. А вот слов "слон" и "обезьяна" они не знали, девочка произносила то и другое по-дарийски. "Надо же какое прозвище выдумала дурацкое, - вспомнил о ней Свами и вздохнул. - Она, конечно, не особенно умна, но с ней сейчас было бы куда лучше. Хотя бы словом перекинулись. А то, глядишь, и угостила бы чем-нибудь опять. Она пообещала, что нагонит. Когда?"
   Шад, девочка и двадцать всадников нагнали отряд к полудню четвертого дня. Лошади под ними шли крупной рысью. От них отлетала пена, пар из ноздрей валил, как дым из печной трубы. Чувствовалось, что животные устали. Но вся кавалькада проскакала мимо, не сбавляя хода. Задержались только девочка и шад. Шад придержал лошадь у головы колонны. А девочка подъехала к Свами.
   - Здравствуй, слон, - сказала она и, перегнувшись в седле, взялась распутывать ремни, которыми он был привязан к повозке. - Улыбнись и не вешай хобот, - она и сама улыбнулась, будто подавая пример. - Теперь все твои печали остались в прошлом.
   - Меня освобождают? - обрадовался Свами.
   - Не совсем. Ты остаешься с нами. Отец тебе сам это разъяснит, - девочка глянула на шада.
   Тот заканчивал разговор с командиром колонны. "Соз!" - было последним, что он сказал. И, развернувшись к Свами, крикнул:
   - Колдун, ты ездишь на верхах?
   Свами Шарма, который никогда не садился на лошадь, в ответ мотнул головой.
   - Придется начать.
   Девочка покончила с узлами и подвинулась в седле.
   - Прыгай, - скомандовала она.
   Лошадь под ней была рослая, как и она сама - в холке не меньше дхануса - вороной масти, нервная - косила на Свами глазом и сопела.
   - Ну же, - поторопила девочка.
   А шад прикрикнул:
   - У нас мало времени!
   Свами ничего не оставалось, как подчиниться. Он вдел одну ногу в стремя, другой оттолкнулся от земли и запрыгнул в седло позади наездницы.
   - Держись, - повелела та и огрела плеткой лошадь.
   Вороная взяла с места галопом.
   Свами впервые смотрел мир с высоты коня. Пешие воины и пленники глядели на него снизу вверх и выглядели меньше, чем были на самом деле. "Вот почему у всадников всегда такой надменный и гордый вид, - подумал Свами. - Легко привыкнуть к такому, когда на тебя взирают, задрав голову".
   - Почему ты сразу не сказал, кто ты на самом деле? - обратился шад к Свами, когда вороная девочки поравнялись с его лошадью.
   Голос у него был строгий, а лицо суровое. Но Свами сообразил, что суровость маска. "Не важно, какой у него голос и какое лицо. Главное, какие у него глаза, - сказал себе Свами. - Три корзины учат: все, что таится в голове, выдают глаза. У этого они умные. А с умным человеком, как утверждают знающие люди, можно иметь дело".
   - Я бы рассказал обо всем, если б только знал, что вас интересует.
   Шад хмыкнул и заявил:
   - Меня интересует все. И в первую очередь люди высокого положения. Ты должен был назвать свое звание, чтобы я мог оказать тебе должное обхождение. Как мне было разгадать, кто ты есть, видя эдакого оборванца?
   Свами счел нужным напомнить:
   - Я сразу признался, что я монах.
   - "Монах"? Что это такое?
   - Это колдун, - разъяснила девочка.
   - Я тебе кое-что расскажу, парень, - объявил шад, меняя тон, - а ты послушай. Когда человек затевает большое дело, то первое о чем ему следует позаботиться, так это о том, чтобы завести союзников. Причем искренних. А когда возможен искренний союз? - спросил шад и сам ответил. - Только когда совпадают интересы. Мой интерес закрепиться на этих землях. А чего желаешь ты?
   Свами больше всего желал, возвратиться домой, но не стал в этом признаваться.
   - Все красные колдуны, я знаю, желают отыскать дорогу к фаунам. Верно?
   Про "фаунов" Свами впервые слышал. Люди это или звери, а может быть какая-то святыня?
   - И еще вы спите и видите то, как весь мир обратится в вашу веру. Угадал?
   - Мы стремимся донести до всех людей истинность нашего учения и указать цели срединного пути.
   Шад недовольно поморщился.
   - Выражайся ясно, и не виляй хвостом. Скажи, ты хочешь, чтобы в Бактриане и в этом... в Согде стояли ваши храмы? И побольше, чем сейчас?
   Свами чуть выждал и сказал:
   - Это было бы желательно.
   - Желательно, - шад крякнул. - Скажи замечательно!
   - Это было бы настолько замечательно, - признался Свами, - что даже боязно мечтать.
   - Красный монах, - заявил шад с торжественностью в голосе, - считай, что мы нашли друг друга. Мне нужны новые подданные в Согде, тебе - приверженцы. Наши интересы совпадают, и между нами может установиться искренний союз. Скажи для начала, в чем заключается смысл вашей религии? Только по-простому, без лишних слов.
   Говорить на скаку о санатане-дхарме и карме было неразумно. Вряд ли этот человек, который, как успел заметить Свами, всегда куда-то спешит, станет вникать в премудрости духовной практики и разбираться в различиях между тремя устремлениями: артхой, камой и мокшей . Поэтому Свами ограничился тем, что сказал:
   - Смысл нашей религии заключается в том, чтобы приучить людей обходиться без излишеств. Мир только тогда обретет гармонию, проповедуем мы, когда люди научатся делиться.
   - Делиться, говоришь. Чем?
   - Благами.
   Шад ухмыльнулся.
   - Богачей такому вряд ли научишь. Но это, без сомнения, понравится беднякам. А их в любой стране больше, чем богатых. В этой части ваша религия разумна. Хош-хош, - подбодрил шад рассказчика. - С этим понятно. А теперь про огонь.
   "Зачем ему это знать? - спросил себя Свами. - Поговорить больше не о чем?"
   - Ну, - поторопил нетерпеливо шад.
   - Вы, полагаю, хотите услышать об агни?
   - Говори уже.
   Свами вздохнул и начал проповедь:
   - Огонь есть энергия и божественная сущность. Он разбросан малыми частями во всем сущем. Он в теле людей, зверей, растений. Тела приходят в негодность, отмирают, а бессмертная сущность всякий раз находит новое вместилище. И при этом всегда стремится вырваться из плена сансары и слиться частями в целое. И это мы называем нирваной.
   - Проще, проще! - потребовал шад.
   Свами возразил с искренним недоумением:
   - Куда уж проще?
   - Расскажи про то, что у некоторых людей огня бывает больше. Как вы таких называете?
   Свами ответил:
   - Агнишатва.
   - Агни... агни... - попробовал повторить за Свами шад. - Вот же слово какое заковыристое, язык сломаешь. А трудно стать этим самым - агни... шатвой?
   - Для этого требуется длительная практика.
   Шад поморщился, отчего шрам наполз на щеку.
   - Как это?
   - В двух словах не объяснишь. В первую очередь это подразумевает медитацию.
   - Трудно с тобой говорить, - признался шад. - Других я отлично понимаю, будь то бактрийцы или твои соотечественники. А вот тебя с трудом. Ну да ладно. Об этом поговорим позже, а сейчас я хочу познакомить тебя с сыном.
   В эту минуту они нагнали конный отряд, и шад подозвал молодого воина, скакавшего на буланой кобыле. Когда он, откликнувшись на зов, подъехал к шаду, тот сказал:
   - Это мой наследник - тегин Шамона Рох. Он вступил в тот возраст, когда пора обзаводиться семейством. Мы серы предпочитаем находить невест среди своих, но с ними у нас сейчас не густо. Так что для моего сына сделано исключение. За него сосватана дочь одного бактрийского князя, из тех, кто примкнул к нам после Арахозии. Обычно за сватовством следует долгая канитель, но ввиду того, что впереди поход, и неизвестно, что кого ожидает, мы сочли нужным сыграть свадьбу немедленно. Сватья и невеста прибудут в наш лагерь завтра утром. Так вот я хочу знать, сумеешь ли ты обставить свадьбу моего сына по всем вашим правилам, да так, чтобы комар носа не подточил?
   - По всем нашим правилам? - переспросил Свами, не вполне уяснив, чего от него хочет собеседник.
   Шад взялся разъяснить:
   - Невеста и ее родня держатся бактрийской веры, это верно. А мы - своей. Однако свадьба, как всем известно, должна проводиться по тому обряду, какой принят стороной жениха. Мы серы чтим своих героев и духов предков. Но я, поразмыслив, пришел к выводу: там, где серы хотят построить новую Сероку, и вера должна быть новой. Из всех известных мне религий вера красных колдунов показалась мне самой подходящей. Так что я решил, что мы отныне будем держаться вашей веры - красных колдунов. Что ты на меня так смотришь?
   - Вы желаете вступить в наше братство? - изумился Свами.
   - Ну, да, - подтвердил шад. - Что такого? Или мы не годимся для этого?
   - Всякий годится, - ответил Свами, - всякий, кто определил для себя срединный путь.
   - Не знаю, что это за путь, и почему он срединный, - шад отмахнулся. - Да, это и не важно. Важно другое. Нас серов мало, а в Согде и Бактриане много тех, кто принял вашу веру. Если собрать их всех под одним знаменем, выйдет необоримая сила. Под красно-желтым знаменем. У меня даже есть для него подходящая тряпица. Шамона, - повелел он сыну, - покажи.
   Юноша достал из-за пазухи свернутый вчетверо кусок ткани, развернул и распустил на ветру полотнищем. Оно заколыхалось сверкающими красно-желтыми волнами.
   Ничего поразительней этого Свами не видел. Ткань была тонкая, невесомая, как воздух, и чем больше Свами смотрел на нее, тем больше ему казалось, что это огонь красно-желтыми язычками выплясывает на ее поверхности.
   - Это шелк, - с гордым видом заявил шад.
   - Его выращивают фауны, - добавил его наследник, довольный произведенным впечатлением. - Если из такого пошить штаны, в них никогда не заведутся блошки.
   Шад поморщился.
   - Сложи, - повелел он сыну и затем обратился к Свами. - Согласись, что лучшего знамени для красных монахов не придумать. В нем видится огонь. И я верю, оно принесет победу. Лоло, - сказал он дочери, - сколько еще у нас осталось фаунского шелка?
   Девочка ответила:
   - Девять кусков.
   - Значит, я соберу еще девять отрядов, - заявил шад. - Из жителей Согда, Бактрианы и Хинда. Я пошью еще девять огненных стягов, и все приверженцы веры красных колдунов соберутся под ними.
   - Отец, ты обещал оставить кое-что для свадьбы, - напомнил наследник шада. - Кое-что для жениха и невесты.
   Шад поморщился еще сильнее.
   - Когда я говорю - молчи. Ты понял?
   Пристыженный наследник виновато склонил голову и смущенно исподлобья глянул на сестру и Свами. Та ответила ему приветливой улыбкой, мол, не расстраивайся, все в порядке. Видно она любила брата. Они были во всем похожи. Оба долговязые, глазастые, носастые. Но их сходство меньше всего в эту минуту волновало Свами. Его обеспокоило другое.
   - Вы сказали, что хотите собрать отряды из жителей Хинда, - обратился он к шаду. - Каким образом вы намереваетесь сделать это? Вы вторгнитесь в Хинд?
   Шад покачал головой.
   - Нет. Есть другой способ. Приверженцев вашей веры под мои знамена приведут сами красные монахи, - и разъяснил. - В тот день, когда ты оставил лагерь, вернулся твой товарищ - тот, кого мы считали клятвопреступником. Он, как обещал, доставил золото и привел с собой десять знатных вельмож вашего города. Все достойного вида и без сомнения влиятельные люди. Я имел беседу с ними и уяснил, чего они хотят. Их цель распространить свою религию по всем странам. А моя цель завладеть этими странами. Я призвал их помочь мне людьми и золотом, а в награду пообещал десятую долю от добычи и второе по величине и богатству здание во всяком городе, который я добуду. Твои единоверцы верно поняли меня и поехали к себе снаряжать отряды.
   - А проводника вы дали? - спросил Свами.
   - Какого проводника?
   - Ваши люди обещали проводника за золото, который покажет дорогу в Срединную равнину.
   - Будет и проводник, - заверил шад. - Покончим с Согдом, и тогда, может быть, возьмемся за хиданей и фаунов. У меня, если честно, руки чешутся - пройти во второй раз через Эмоды и наказать своих врагов.
   Свами опять засомневался, правильно ли он понимает. "Что за Эмоды? Какие фауны, хидани?"
   Шад крякнул и по-военному громко крикнул что-то своим людям. Те, получив приказ, взгрели лошадей, и конница с крупной рыси перешла на галоп.
   - Мы пойдем вперед. Надо засветло прибыть на место, чтобы обустроить лагерь и подготовиться к свадьбе. А ты, агни... как тебя там... шатва, припоминай все, что касается обряда. Чтобы вышло, как положено. Дочь будет держать лошадь на ровном ходу, чтобы не загнать ее, так что твои мысли не растрясутся. Припоминай, монах, - повелел шад и, прокричав "Хай", пустился вдогонку за отрядом.
   - Хай! - повторил наследник и последовал за отцом.
   "Хай" - это слово, которым серы приветствуют друг друга и которое говорят на прощанье. Сын шада, выкрикнув его, дал петуха, голос прозвучал фальцетом, совсем по-мальчишески. Он, в сущности, и был мальчишкой, младше Свами. Шад погорячился, назвав его юношей.
   "Куда такому жениться?" - подумал Свами.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  глава IX
  Коро Чубин
  
  
  Конфедерация Массагето занимала обширную территорию - от понтийских берегов до земель вокруг Соленого озера. Это те степи, которые летом выгорают. Поэтому массагеты, основным занятием которых являлось скотоводство, вынуждены были в засуху уходить на горные пастбища. По этой причине их народ всегда кочевал и жил раздробленно - родами и куреня. У каждого рода и куреня имелись свои пастбища, из-за которых люди без конца вели войны. Массагеты были лошадиного корня и говорили на одном языке с дарийцами, только речь массагетов звучала грубее, из-за чего жители Дарианы называли его варварским или вульгарным дари. Свой язык они называли высоким. Следует еще сказать о сарматах. Они делили степь с массагетами и занимали ее восточную часть, там, где она граничит с драконьей пустыней. Сарматы тоже были лошадниками и также говорили на дари, только еще более вульгарном, чем массагеты. Все они, что сарматы, что массагеты считались славными наездники и отчаянными рубаками. По части избранной веры массагеты поклонялись огню, а сарматы чтили героев и молились чему попало, кто дереву, кто камню, а некоторые, говорят, лошадиному помету. Очень может быть. Так обстояли дела от начала времен до тех пор, пока не началось переселение народов.
  
  Гэсер Татори. История от начала времен.
  
  
   Всякому человеку изгнание должно показаться бедствием. И бедствием тем худшим, чем резче смена положений. Раньше Коро Чубин жил во дворце и состоял при государе, а теперь его от столицы отделяло больше ста фарсангов . Прежде он общался с людьми самого высокого происхождения, с теми, кого отличало благородное воспитание, изысканные манеры и образованность. А нынешнее его окружение это грубые, невежественные пограничники, из тех, кто за всю жизнь не прочитал ни единой книги, и от кого за сто шагов разит кислым молоком, овчиной и конским потом.
   Раньше он находился у самого сосредоточения власти и пользовался всеми благами, которыми верховная власть награждает своих приближенных. Он жил в роскошных покоях - летом прохладных, а зимой теплых, ходил по коврам, сидел на ватных подушках, спал на пуху, ел с серебра и золота. А ныне его жилище - переносной шатер, сидение - кожаное седло, ложе - сложенный вдвое войлок, и ест он теперь из общего котла со своими командирами.
   Одним словом всякому сколько-нибудь честолюбивому человеку, оказавшемуся в положении Коро Чубина, перемена в жизни, должна была показаться бедствием и крушением надежд. Но сам Коро Чубин к собственному удивлению воспринял изгнание иначе.
   Самым замечательным на его взгляд было то, что здесь на краю державы, в пограничье, вдали от трона он сам сделался верховной властью. В столице всегда были больше заняты столичными делами, и еще войной на западе - с Румом. А на восток никто и не смотрел. По общему мнению, там царило спокойствие. И по этой причине новый пограничный начальник восточного края был предоставлен самому себе. И даже сатрап провинции - известный пьяница и бездельник - не донимал его мелочной опекой.
   Ставка Коро Чубина находилась в Нишапуре, в городе, который являлся городом только по названию. Небольшая крепость, обнесенная валом, с казармами и хозяйственными постройками. Население крепости в составляли семьи пограничников, которые несли службу на отдаленных заставах. Таковых насчитывалось пятнадцать. Сами пограничники в большинстве своем были выходцами из Массагето, которые по разным причинам покинули родные кочевья и нанялись на службу к дарийцам.
   На заставах общей сложностью служило пять тысяч человек. К ним следует прибавить гарнизон Нишапура - пятьсот человек, еще четыре отряда разведчиков по двести всадников, и отряд личной охраны в триста конных мечников. Итого у Коро Чубина в подчинении набиралось больше шести тысяч бойцов.
   Чтобы уследить за всеми, ему приходилось изо дня в день объезжать заставы. В этих разъездах Коро Чубин хорошо узнал своих подчиненных, познакомился с вождями кочевых племен и составил представление о том, что происходит за восточными пределами державы.
   По первым двум позициям впечатление сложилось благоприятное. Массагеты в большинстве своем лояльны к Дариане и не ищут с ней войны. На заставах служат опытные люди, на которых можно положиться, а разведчики и того лучше - ловкий, хваткий, смекалистый народ, с такими не будет страшно и в самом опасном деле. А вот по последнему пункту возникло много сомнений.
   В степи происходило, что-то странное. Что именно объяснить не мог никто, но все в один голос - и кочевники и пограничники утверждали, что с востока надвигается беда.
   - Какая? - допытывался Коро Чубин у массагетов. - Что конкретно вы знаете об этом?
   Те отвечали:
   - Может быть, мор, может быть, засуха, а может быть, и враг какой.
   - Какой? Сарматы?
   - Мы не знаем. Да только все говорят, что за Соленым озером, на севере степь пришла в движение. Люди снимаются с мест и уходят на запад.
   Разведчики передавали те слухи, которые доходили до них от границ с Сарматией: будто бы в тамошних степях появились волки, и люди теперь бегут от них.
   - Хищники всегда водились в степи, и никто от них не бегал. Что случилось с сарматами? Почему теперь им стало не по силам справиться с обычными волками? Или те волки необычные?
   Разведчики в ответ пожимали плечами, мол, и сами не можем ничего понять.
   - Обычные, необычные, мы не знаем, но говорят, что они вышли из драконьей пустыни и идут большим числом.
   - Пустынные волки? Разве в пустыне водятся они? Чем им питаться в песках - ящерицами, да змеями?
   - Да, выглядит глупо, - соглашались пограничники. - Но все твердят одно и то же, и чем дальше на восток и север, тем настойчивей.
   - Может быть, и вправду там свирепствует болезнь? Какое-то заразное помешательство?
   - Кто знает. Но люди напуганы, причем повально. А такое без причины не случается. Без сомнения в Сарматии, что-то происходит. Что-то неладное.
   Чтобы выяснить, что именно, Коро Чубин решил направить к сарматским границам отряд разведчиков. Обычные вылазки последних ограничивались берегами Окса . Иногда дозоры переправлялись через реку и доходили до Сарта . Но теперь был особый случай. Коро Чубин приказал разведчикам переправиться через Сарт и идти на северо-восток так долго, как того потребует дело. Это ответственное и рискованное задание он поручил отряду сотника Сартака - самого опытного и смелого из своих командиров.
   Отослав дозор, Коро Чубин вернулся в Нишапур и начал готовиться к поездке на Крышу Мира. Наряду с событиями в степи его очень беспокоили сообщения, поступающие из Согда и Бактрианы. Надо было, наконец, разобраться, что это за белокурые пришельцы появились в тамошних горах.
   На утро сорокового дня, когда было намечено выступить в поход, дозорный с вала доложил, что с востока движется значительное войско - по меньшей мере пять тысяч всадников и обоз. Коро Чубин только-только закончил первую молитву и готовился к первой трапезе. Пришлось отложить завтрак.
   Когда он поднялся на вал, войско приблизилось настолько, что можно было отличить значки и знамена. Знамен, впрочем, не было, был один единственный стяг - хоругвь его сотника Сартака. Она раскачивалась из стороны в сторону. Это был знак подаваемый знаменосцем - все в порядке, не о чем беспокоиться. Через некоторое время Коро Чубин разглядел и самого Сартака. Он двигался в середине войска на своей серой в яблоках кобыле.
   На подходе к крепости Сартак оторвался от войска и поскакал вперед. За ним последовал незнакомый воин.
   Коро Чубин спустился с вала и встретил сотника у ворот.
   - Я не ждал тебя так рано, - сказал Коро Чубин, поприветствовав своего разведчика. - Кого ты ко мне привел?
   - Это сармат Даурон, - представил незнакомца сотник. - Он вождь племени роксаланов.
   Вождь был мужчиной в годах - почти старик, с седыми волосами и морщинистым лицом. Он хмуро глянул на Коро Чубина и сказал:
   - Приветствую тебя, вордо . Твой человек пообещал, что мне будет оказан теплый прием.
   Коро Чубин кивнул головой.
   - И тебе и твоим людям. Не согласишься ли ты, славный Даурон разделить со мной мой завтрак? Я как раз собирался к столу.
   - От угощения только дураки отказываются. А я не дурак, - ответил вождь и последовал за Коро Чубином в его жилище.
   Целую неделю Коро Чубин обдумывал то, что услышал от разведчика и от гостя. Роксаланы, по словам вождя, пользовались в своих краях репутацией храбрых и сильных воинов. Те лошадники, что обитали поблизости от них, сильно боялись роксаланов. И даже свои сарматы старались лишний раз не попадаться им на глаза. А тут погнали, да так, что они помчались сломя голову. Бежали без остановки, пока не повстречались с отрядом сотника Сартака. У вождя и разведчика в этом месте выходила неувязочка. И тот и другой в один голос утверждали, что роксаланы издревле были сильнее всех своих соседей. Так почему они бежали?
   - Если бы враг был в единственном числе, мы бы стояли насмерть, - ответил тогда Даурон на вопрос Коро Чубина. - Но в том-то и дело, что их оказалось много.
   "Не то, не то, - думал Коро Чубин слушая вождя. - Причина гораздо глубже". Он заранее знал, чем закончится рассказ.
   - Сначала на нас напали языги. И это было удивительно для нас. Ведь они с нами одной крови, и мы с ними прекрасно ладили. Языги налетели, как взбесившиеся буйволы. Порушили, потоптали все, и исчезли. Исчезли так, будто их и вовсе у нас не бывало. А за ними - сквалоны. Эти оказались свирепей первых. Они будто бритвой прошлись по нашей степи. Ничего нам не оставили. И тоже исчезли. За сквалонами пришли салоны. И тут мы поняли, что эта напасть никогда не закончится. Поразмыслили о том, как нам быть и оставили свои кочевья.
   - Ты сказал, что языги и... как их там?
   - Сквалоны, - подсказал Сартак.
   - Ты сказал, что они исчезли. Куда?
   - Они ушли на запад, - ответил вождь. - И языги, и сквалоны, и салоны. Все они прошлись по нашим землям и устремились на запад.
   - Странно, - отметил еще одну неувязку Коро Чубин. - Если они совершали набег, то, пограбив, должны были вернуться в свои кочевья. А если им нужна была земля роксаланов, то зачем же они ее оставили? Выходит и они бежали.
   - Они бежали так, что сверкали пятки.
   Коро Чубин потерял терпение.
   - Но от кого?!
   Старый вождь ответил с невозмутимостью:
   - Одни говорили про сираков и аорсов. Но эти все нашей, сарматской крови. Они живут на краю степи, там, где начинается пустыня. Другие говорили про народ со странным именем "телеги". Будто эти телеги высокого роста и пришли в наши степи из-за Драконьей гряды. И еще говорили, что они в свою очередь бегут от неких хидаев... или китаев. И что эти китаи самого, что ни на есть безобразного вида. Будто бы у них изо рта растут клыки, наподобие волчьих.
   Коро Чубин тяжело вздохнул и усмехнулся.
   - Кто бы сомневался. Кому еще являться из-за гряды, если не оборотням волчьего вида. А верховодит ими, небось, Ариман ?
   Даурон неодобрительно покачал головой.
   - Вордо молод. И не знает жизни. А потому любит посмеяться над старыми людьми. Но если бы он увидел лица языгов, если бы мог заглянуть в глаза сквалонов и салонов и ощутить их страх, он бы забыл о насмешках. Страх, которым были наполнены напавшие на нас соседи, из тех, что утраивает силы. Именно этим страхом они ошеломили нас, да так ошеломили, что мы побросали все свое имущество и пустились искать спасения в чужих землях.
   - Видимо, не всё, - возразил Коро Чубин. - Я видел, вы пришли сюда со своими стадами.
   - Этот скот мы забрали у массагетов, - разъяснил Даурон, - когда проходили через их кочевья. Не помирать же нам было с голоду, - он с чувством сплюнул. - Но речь не об этом. Не о том думает молодой вордо. Ему следовало бы направить мысли в другую сторону.
   - В какую именно?
   Даурон ответил пространно:
   - Все знают, что наши степи богаты. Они намного богаче массагетских. У нас трава зеленеет круглый год. Это оттого, что у нас на севере больше выпадает осадков. На наших травах бычки набирают вес быстрее, чем где бы то ни было. Кони наши резвее и выносливее массагетских. И бараны у нас всем на зависть, дают приплод вдвое больше против ваших. Мы были самыми сильными из всех, рожденных от коня, и потому нам достались самые лучшие пастбища. А теперь мы бросаем свое добро. Почему?
   - Вождь прав, - вступился за старого Даурона разведчик Сартак. - Такого еще не бывало, я уж точно не припомню, чтобы сарматы покидали свои кочевья. Нет лучших пастбищ во всей степи, чем те, что они бросают. В низовьях Атола, - сообщил он доверительным тоном, - и на берегах Абескурана появились варги, туры и сайгаки. И поговаривают, что у них по пятам идут сарматы. Ведь это странно, когда люди бросают лучшие земли ради худших. Разве можно сравнить пастбища вокруг Абескурана и по Атолу с сарматскими? Нет.
   Старый вождь закивал головой, мол, все верно, никто не спорит. Но слова разведчика ни коим образом не вносили ясность.
   Коро Чубин наполнили чаши кобыльим молоком и предложил гостям.
   - И то верно, - одобрил здоровяк Сартак, известный больше под прозвищем Бездонная утроба, - надо выпить. Обычно я воздерживаюсь до заката солнца, но сегодня уж больно сухо в горле.
   - Если сарматы бегут на запад, - взялся порассуждать Коро Чубин, - значит, их гонят с востока. Но за сарматскими землями пустыня, а за ней Драконья гряда, а за грядою - бездна.
   Осушив свою чашу, Даурон проворчал:
   - Кумыс у вас тоже никуда не годится. От наших кобылиц он гораздо лучше.
   - Кто вас гонит? - спросил Коро Чубин. - Откуда явился в ваши земли враг?
   - Я человек не ученый и не знаю, что там за Драконьей грядой, - ответил вождь, - преисподняя или обитаемые земли. Но тот, кто явился оттуда, без сомнения, должен быть пострашнее дэвов . Иначе бы ни языги, ни сираки, ни аорсы не бросились от них бежать. Уж это верно.
   Коро Чубин схватился за голову: концы не желали сходиться с концами. Даурон заскучал и зевнул. Сартак не столь привередливый по части напитков, приналег на кумыс, сам себе наполняя чашу.
   Коро Чубин прервал размышления, когда с кумысом было покончено, а старый вождь, перестав зевать, заклевал носом.
   - Во что они были одеты? - спросил он у роксалана.
   Тот стряхнул с себя сонливость и уточнил:
   - Ты про кого? Про телег?
   - Про телег, про китаев, про всех, кто идет из-за гряды.
   Вождь зевнул еще раз и сказал:
   - Вордо опять будет смеяться. Да только все, кто видел их, говорят одно: телеги носят шкуры.
   - Какие шкуры?
   - Волчьи, - ответил за вождя Коро Чубин. - Верно?
   - Так говорят.
   В книгах, которые читал царь Ануширван, было написано о том, что на востоке, за Драконьей грядой, там, где заканчивается пустыня, простирается степь, поменьше нашей, но богатая травой, и будто населяют ее волки, племя свирепое и кровожадное. Было написано еще и то, что пониже той степи стоит держава Син, богаче которой нет во всем свете, и будто бы волки грабят ту страну и живут в беспечности добычей. Коро Чубин всегда считал, что это сказки, и надсмехался над всеми, кто верил им. Выходит, что напрасно надсмехался. Выходит, что за Драконьей грядой совсем не бездна. Выходит и степь та есть, и волки, возможно, и держава Син.
   Размышляя об этом, Коро Чубин не мог отыскать ответ на один вопрос: если за Драконьей грядой обитаемые земли, почему никто прежде оттуда не являлся? Ломал голову несколько дней и додумался. В книгах написано все верно, за грядой есть и степь и держава Син, и наверняка она богата. Ее богатствами все это время жили тамошние люди, как сказано об этом в книгах. А кто без нужды оставляет сытую жизнь и ищет неизвестного? Люди, как бы их не именовали - телегами или волками, - уходят в набеги и идут войной только тогда, когда на своих землях нечем поживиться. Вот волки и сидели, не высовываясь, за грядой, потому что жилось им сытно.
   Найдя ответ на первый вопрос, Коро Чубин задался вторым. Что произошло на далеком востоке, что заставило тамошний народ сняться с насиженных мест? Кормилица их оскуднела? Или появилось более сильное племя, отогнавшее телег и волков от кормила? Если так то, что это за племя, прогнавшее тех, кто сумел напугать сарматов?
   Был еще один вопрос, требующий незамедлительного решения. Старый вождь и его народ гостили в Нишапуре уже неделю и успели наполовину опустошить припасы. Чтобы гарнизонные склады совсем не оскудели, нужно было в срочном порядке куда-то приспособить роксаланов.
   На утро восьмого дня Коро Чубин пригласил старого вождя к своему столу и после обильной трапезы сказал:
   - Достопочтенный Даурон, за то время, что вы у меня гостите, я успел хорошо узнать твой народ. Все вы храбрые воины, прекрасные наездники и удальцы. Ты пришел просить у меня защиты, и я окажу ее тебе. Я наделю вас землями, которых вы заслуживаете.
   - Вордо говорит то, что приятно слушать.
   - Так слушай. На склонах Крыши Мира есть прекрасные пастбища, где трава никогда не высыхает. Там твой народ быстро пойдет на поправку и позабудет о тех бедах, которые ему пришлось пережить.
   Старый вождь недовольно покривился.
   - На Крыше Мира? Я бы предпочел увести свой народ куда-нибудь подальше, - признался он. - Слышал, есть в вашей стране Голодная степь, где никто не селится. А мне бы она подошла.
   Коро Чубин покачал головой.
   - Об этом не может быть и речи. Степь та и вправду голодная - там совершенно нечем кормиться. И там ты погубишь свой народ быстрее, чем это сумеют сделать волки и телеги. Но дело в другом. Та степь находится в глубине державы, а мне надо, чтобы ты поселился на границе и охранял ее. Не так просто даруются земли. Тебе это должно быть понятно.
   Старый вождь разочарованно вздохнул.
   - Хитер ты, вордо. Обижаешь старика.
   - Я оказываю старику хорошую услугу, причем за малую плату. Когда увидишь свои новые земли, поймешь, о чем я говорю, и перестанешь кривить лицо. На Крыше Мира не только прекрасные пастбища, там и охотничьи угодья всем на зависть. Можно совсем не резать скот и обходиться одной дичиной.
   - Охота это хорошо, - согласился вождь.
   - Правда там и разбойники завелись с недавних пор. Но твои храбрецы, я думаю, быстро выведут их всех. Верно?
   - Верно, - снова согласился Даурон.
   - Ну, так как, по рукам?
   Вождь вздохнул и протянул руку.
   - Дареному коню в зубы не смотрят, - сказал Даурон при этом.
   На следующий день с утра пораньше Коро Чубин с отрядом в пять сотен всадников и войском роксаланов выступил в поход на запад - к подножью Крыши Мира.
  
  
  
  
  глава X
  Марк
  
  
  Румины знали множество богов и чтили своих героев. Эти герои в их воображении были наполовину боги. А боги сильно походили на людей и единственно, чем отличались от них, так тем, что были бессмертны и всесильны. Они по-человечески любили женщин, отдавали должное яствам и вину, скучали, когда ничего не происходило. Но потом на восточной окраине империи появился один проповедник, который принялся внушать, что бог один, и его отличают не только бессмертие и сила, но и благостность. Он уверял, что нехорошо предаваться сладострастию, чревоугодию и пьянству, что предосудительно жить в праздности, и называл все это грехом. Правда, его никто не слушал, кроме малой горстки сподвижников. Но случилось так, что после смерти того проповедника единобожцы неожиданно вошли в силу и каким-то образом откололи от империи восточный край. Таким образом образовалась Восточная Руминская Империя.
  
  Гэсер Татори. История от начала времен.
  
  
   Несмотря на поздний час, а было далеко за полночь, в корчме оказалось многолюдно.
   Ромл, и это ни для кого не тайна, самый развратный и гулящей город. Он переполнен бездельниками и тунеядцами. Не зная дневных трудов, они не ведают и сна ночного. Их бессонница и наполняет ночной Ромл жизнью. Их праздной жаждой развлечений и зиждутся злачные заведения столицы. Ночной Ромл бурлит порочными страстями до утра и затихает только с восходом солнца.
   Трем приятелям в корчме не нашлось даже самого захудалого места, и им было предложено устроиться под оливой на заднем дворе. Усевшись там, на затертой кошме, приятели пришли к выводу, что так даже лучше.
   - По крайней мере, никто не галдит в ухо, - отметил Марк, - и не пускает ветры.
   - Так я пущу, - предложил Халим и громко пукнул.
   Кай отозвался на это смехом, а Марк проявил снисходительность:
   - Ничего, ему можно.
   Халим разлегся на кошме и блаженно потянулся.
   - Эх, друзья, - проговорил он задушевным тоном, - как я люблю вот так вот поваляться под небом и поглазеть на звезды. Это напоминает мне родные края. Там люди не любят прятаться под кровом, и даже спать предпочитают вот так вот, под луной.
   У Кая нашлось объяснение этой на его взгляд странной прихоти.
   - Все это от того, что у вас нет крова. Вы ведь бродяги. А бродяги - бездомны.
   - Дурак, - набросился на него Халим. - Как можно прожить без дома? То, что наше племя кочевое, это верно. Но и кочевники не обходятся без крова - на стоянках ими ставятся шатры. К тому же не все наше племя кочует. Есть у нас и оседлый люд. И он живет в городах. А в городах, как известно, возводятся дома. Где лачуги, а где дворцы. Понятно?
   Кай выразил удивление:
   - Не вполне. Никогда не слышал про города в пустыне. Это для меня новость. Я слышал, что пустыня это, то место, где один песок.
   - В пустыне имеются оазисы! Там и строят города. Ромлин, - потребовал Халим, обратившись к Марку, - будет лучше, если твой приятель спрячет язык за зубами. Иначе я его отрежу.
   Марк поморщился и проговорил с досадой:
   - Прежде, чем грозиться, глянул бы ему в рот, старина. Видишь, зубы у него с щербинами? И стоят в ряд через один. Разве можно за таким дырявым частоколом хоть что-то спрятать? К тому же, согласись, - предложил Марк, перейдя на рассудительный тон, - о вашей пустыне у нас мало, что знают. Все больше россказни, да слухи. Вот Кай и повторяет их. А ты вместо того, чтоб злиться, взял бы и рассказал всю правду о своих краях. Что у вас имеется хорошего?
   - Что у нас хорошего? - Халим почесал голову. - Будто я знаю.
   - Ничего?
   - Ромлин! - Халим снова разозлился. - Мне было меньше десяти, когда меня пленным увели из дома. Много ты помнишь из того, когда тебе было десять?
   - Маловато.
   - Вот и я мало. Помню только, что мне было хорошо. И то, что было жарко.
   Халим насупился и замолчал.
   - Больше ничего?
   - Отца еще помню, - буркнул верблюжатник. - Он был сильным, очень сильным мужчиной. И меня учил быть таким, как он. Отец говорил: "Правда в силе". И это я хорошо запомнил.
   Марк повторил неторопливо:
   - "Правда в силе", - и заключил. - Девиз отменный. Если не против, я выведу его на своем щите.
   - Пользуйся, - великодушно согласился Халим.
   - Благодарю. Что еще припомнил?
   - Прием, которым пользовался мой дядя, - сказал Халим, порывшись в памяти. - В нашем роду он лучше других владел мечом. Он участвовал в сорока схватках и из тридцати девяти вышел победителем.
   - Прекрасная статистика. И что за прием?
   - В бою мой дядя рукою метил в плоть, а взглядом, не отрываясь, держался за глаза противника.
   - А в чем подоплека? - спросил Кай, нарушив предписанное молчание.
   Халим недовольно покосился на него.
   - А в том, болтун, что в глазах противника мой дядя читал о его намерениях. Он говорил: человек прежде, чем что-то сделать, подумает об этом, а все о чем человек подумает, отражается в глазах; надо только внимательно следить за ними. Вот дядя и следил, и узнавал о намерениях противника прежде, чем те успевали воплотиться.
   - А что случилось в последний раз, в сороковой схватке?
   - Дядя моргнул.
   - Вот как?
   - И это стоили дяде жизни.
   - Тем не менее, прием отменный, - заверил Марк.
   А Кай прыснул смешком.
   - Ну, все, - сказал Халим и взялся за нож, который подают для разделки мяса. - Я предупреждал.
   Марк приподнялся и встал между верблюжатником и Каем.
   - Брось, старина, - предложил он миролюбиво. - Было бы из-за чего горячиться. Подумаешь, засмеялся человек не вовремя. Кай он вообще смешливый.
   - Я не люблю, когда надо мной смеются.
   - Он больше не будет.
   - Но он до сих пор ухмыляется!
   Марк обернулся и посмотрел на Кая. И сам хохотнул, увидев его испуганное лицо.
   - Что? - заревел верблюжатник.
   - Халим, где ты видишь ухмылку? Кая перекосило от страха. Прошу, старина, брось нож. Иначе ухмылка примерзнет к его лицу навечно.
   - Ромлин, - проговорил Халим, оставляя нож, - я знаю, что все вы относитесь к нам с высокомерием. Вы привыкли видеть в нас одну лишь дикость и держать нас за своих рабов. Но вы ошибаетесь, мы не дикари и рабы только по случайности. Мы гордый и сильный народ. И в этом никто не может сомневаться!
   - Я не сомневаюсь, - заверил Марк.
   - Нас мало, и мы разобщены. И в этом наша слабость. Но однажды мы объединимся и поставим над собой своего царя. Царя ифталитов! И тогда всем, кому нравилось смеяться над нами, придется худо. Как вы говорите, "хорошо смеется последний"? Это правильно. мы ифталиты будем смеяться последними.
   - Ифталиты? Так вы себя называете?
   - Так мы себя называем в честь Ифтали, того, кто первым в незапамятные времена овладел пустынной львицей.
   - Львицей? - повторил Марк с уважением в голосе.
   И снова совсем не кстати вставил слово Кай, не иначе, как со страху потерял рассудок:
   - А я полагал, что вы от верблюдицы.
   Марк досадливо поморщился. А Кай, поняв свою оплошность, вместо того, чтобы заткнуться, поспешил исправить положение и сказал совершеннейшую глупость:
   - Разве не по этой причине вас называют верблюжатниками?
   - Меня не удивляет то, что я слышу, - заявил Халим и зло прищурился, так что наполз на половину его изуродованного глаза, - я даже не гневлюсь. Я начинаю привыкать, что только глупость и слетает с твоих поганых уст. Верблюжатниками нас называют, потому что мы едим верблюжатину, и еще, потому что мы используем этих животных, как корабли. Мы грузим на них товары и гоним через пустыню. Мой дядя знал в них толк и был водителем караванов.
   - Так он был купец? - выразил удивление Марк, желая увести разговор более спокойное русло.
   - Нет! Я же говорю, он водил караваны. Он знал дороги, и знал, где разбойниками ставятся засады, и умел отбиваться от них! Именно в схватках с разбойниками он добыл тридцать девять побед. Его от рождения нарекли Абдали, что значит "раб Господа". Он был великий воин!
   - Так вы единобожцы?
   - У нас много богов, но старший над ними один.
   - У нас так же, - заверил Марк.
   А Кай поправил:
   - Не вполне. У нас не принято нарекать от рождения рабами.
   Взгляд ифталита, брошенный в сторону Кая, не сулил ему ничего хорошего.
   - Халим, - воскликнул Марк так громко, чтоб внимание ифталита обратилось на него, - и вправду, это удивительно. Зачем вам носить такие имена? И вы, кажется, гордитесь ими.
   - А что плохого? - спросил Халим запальчиво. -Сказано же, что раб Господа! Это получше, чем быть рабом ромлина.
   Марк принюхался и объявил с облегчением:
   - Об этом поспорим попозже, а сейчас... - он снова принюхался, повернувшись к распахнутым окнам кухни, - наступило время трапезы.
   Марк обладал исключительным обонянием. Он различал даже слабые запахи за сто пассов . Сейчас он учуял то, что из кухни выносят зажаренную на вертеле верблюжью ляжку.
   - Мясо нашпиговано чесноком, базиликом и дарийским перцем. И с поджаристой корочкой, как я люблю, - сообщил он приятелям.
   - А вино достаточно пряное, или нет?
   Марк снова принюхался.
   - Пальмовая арака с гвоздикой и немного корицы. Сойдет?
   - Ромлин! - восхитился исмаилит. - Хотел бы и я обладать таким собачьим нюхом. Я бы брал след, как твоя легавая, и ни один враг не смог бы от меня уйти. А главное, я знал бы, где меня подстерегает опасность. Ведь опасность пахнет, верно?
   - Все имеет свой запах, - заверил Марк. - Но я не все различаю. И слава за это богам. Потому что, скажу я вам, да вы это и сами прекрасно знаете, большинство ароматов неприятны.
   - А мой аромат приятен?
   - Весьма. Ты благоухаешь, как роза.
   - Это бабский запах! Пошел ты к черту.
   - А чем пахну я? - поинтересовался Кай.
   - Ты пахнешь, как бочка из-под солений. Добротный, стойкий аромат.
   - А шлюхи? - спросил Халим. - Чем пахнут шлюхи?
   - О, их аромат это целый букет всевозможных запахов. Одни вначале вызывают вожделение, а другие последком вызывают разочарование. Не важный, надо заметить, букет.
   - Ты не те цветочки нюхал, ромлин. Я вслед за вожделением всегда испытываю удовлетворение.
   - А бывает, подмешивается еще один запашок, - заметил Кай. - От него, как нюхнешь, капает с конца.
   - А это, как повезет.
   Появились служки и внесли блюдо с верблюжатиной, ячменные лепешки и вино.
   - Вы спрашивали, что еще замечательного есть в моей стране, - сказал Халим после того, как каждый из приятелей отведал по куску мяса. - Скажите, что эта верблюжья нога на вертеле не чудо?
   - Это блюдо то, чем вы можете по праву гордиться, - признал достоинство угощения Марк Красс. - В нем великолепно сочетаются поджаристость, сочность и запах дыма, - добавил он, отрывая себе новый кусок.
   - И еще оно удваивает силы и очень полезно, когда человек собрался к девкам, - с гордостью сообщил Халим. - У нас дома, я помню, отец, готовя верблюжатину, снимал мясо стружкой по мере созревания. Очень ловко у него выходило, и мясо получалось особенно вкусным. Это блюдо называется "хаш".
   - А почему в этой корчме так не готовят? - поинтересовался Кай.
   - Потому что те ифталиты, что держат корчму - с севера, - пояснил Халим. - Там не знают хаша. А моя семья живет в самом сердце пустыни, в городе Макан. Там стоит дом богов, и по большим праздникам и в дни священного месяца люди со всей страны собираются в нашем городе, чтобы принести богам предписанные жертвы. Мой отец служил в доме богов хранителем богов и многого насмотрелся, встречая паломников. И однажды увидел то, как южане из мяса жертвенных животных готовят хаш, и перенял.
   - У нас жертвы богам давно не приносят, - вставил Кай. Жир сочился у него по щекам и капал на тунику. - Как-то в детстве, помню, отец заклал барана и отнес на гору. Да только мясо того барашка до богов не дошло. Его слопали бродячие собаки.
   - Глупец, - проговорил Халим, обгладывая кость. - Зачем богам мясо. Они вкушают запах. А мясо следует съедать самим, и не оставлять собакам.
   Кай никак не мог угомониться, будто вожжа под хвост вошла.
   - А слышал я, что у вас в обиходе есть и человеческие жертвы.
   - Это верно, - согласился Халим. - Несколько раз в году обязательно оросят жертвенный камень кровью младенцев.
   - Младенцев? - изумился Марк.
   - В основном девочек, - уточнил Халим. - Кому в семье нужны девчонки, когда их и так несколько штук? Так что не жалко пожертвовать.
   - У вас кровожадные боги.
   - Не все. Кровь младенцев проливается во имя Арзу. Она богиня плодородия, и от нее зависит, будут ли дожди. А еще Айяр любит человеческие жертвы - он отвечает за благополучие. Но наш главный бог довольствуется дымом, ему не нужны жизни младенцев. Так отец мне говорил.
   - А как зовут вашего главного бога?
   - У него девяносто девять имен, - заявил Халим хвастливым тоном. - Но чаще всего его называют Всевышний, потому что он стоит над всеми.
   Марк поднял чашу и предложил:
   - Выпьем во славу богов, как бы они ни звались. И во славу героев!
   Приятели ударились и выпили.
   - И все-таки я не понимаю, - признался Кай, осушив свою чашу наполовину. - Конечно, всякому отцу приятней иметь сына, а не дочь, с этим не поспоришь. Но зачем же избавляться от девочек таким кровавым способом?
   - А что ты прикажешь? - спросил Халим. - Что делать, когда девочке, чтоб выдать замуж, приходится готовить приданное? Богачи, они, конечно, жалеют дочерей и не считают денег. А беднякам откуда деньги взять? Вот они и выкручиваются, как могут.
   Каю, видно, арака ударила в голову. Иначе, как объяснить безрассудность заявления, которое он сделал:
   - И все же это варварство.
   Марк схватился за голову. А Халим протянул:
   - Та-ак, - и голос его не сулил ничего хорошего. - Твоя правда, ромлин - язык у болтуна не хочет помещаться за зубами. Придется подкоротить. У меня осталось еще немного вина, выпью и примусь за дело.
   Марк уже устал вступаться за Кая, но делать было нечего.
   - Стоит ли? - обратился он к Халиму самым дружелюбным тоном. - У нас с тобой, старина, языки подходящего размера, у Кая он чуть длиннее. Всегда интересно, когда среди двух нормальных людей находится третий, с изъяном.
   - Ты говоришь глупости, - заявил Халим. - Я не могу оставить это дело. Я обещал.
   - Твое обещание слышали только я да Кай. Мы готовы забыть о нем.
   Халим возмутился.
   - Ты еще глупее, чем я думал! Забираю свои слова обратно - в твоей башке здравого смысла еще меньше, чем в кошельке монет.
   Марк спохватился:
   - Кстати! А сколько у нас монет? Кай, вытряхивай мошну!
   Он расчистил место на кошме, и Кай, не заставив ждать, развязал кошель и высыпал туда монеты.
   - Сто шестьдесят пять квинтариев, - объявил он сумму, сосчитав. - Но пять из них мои.
   Халим пригрозил:
   - Не надо мелочиться. Я не потерплю, - и подвел итог. - Итак, на всех сто шестьдесят пять серебряных орлов. Сколько из них мои?
   - Мы договаривались, что ты получишь четверть, - напомнил Марк, - значит, твоя доля восемьдесят квинтариев.
   - Правда?
   - Каю столько же. Значит, мне остается восемьдесят, - высчитал Марк и вздохнул. - Не хватает.
   Кай предложил:
   - Могу одолжить свои.
   - Все равно не хватит.
   Халим насторожился. Оба ромлина смотрели на него.
   - Не надо на меня таращиться, - предупредил он. - Я свои не отдам, - он обвел приятелей глазами. - У меня никогда не было такой кучи серебра! И, наверно, никогда уже не будет. Я хочу приличную куртизанку! Имею я право попробовать хоть раз?
   - Имеешь, - признал его право Марк. - Но куртизанки пахнут так же, как и шлюхи.
   - Ты будешь разочарован, - заверил Кай.
   - А это мне судить! - ифталит с досады крякнул. - На что они тебе?
   Марк ответил:
   - Долг.
   - Велика важность, - ифталит смачно сплюнул. - Отдашь часть, остальное подождет. Так все поступают.
   - За мной долг чести, - признался Марк, - я проигрался в кости.
   - В кости? Проигрался? И в этом вся твоя беда? - Халим выдохнул с таким облегчением, что его мигом оставили гнев и досада. - Видно, сегодня день такой, чтобы я учил уму-разуму двух глупых ромлинов. Кто же расстается с деньгами из-за того, что кости легли не так, как надо? Только дураки!
   Марк и сам спрашивал себя, не глупо ли это носиться с игорным долгом, как с писаной торбой, не лучше ли забыть? Этот вопрос крутился в его голове весь вечер.
   - А что ты предлагаешь? - поинтересовался он у ифталита.
   - Всыпать хорошенько тому негодяю, который тебя надул, а затем пойти и потратить деньги в самом дорогом салоне.
   - Идея, конечно, заманчивая, - согласился Марк. - Но у негодяя имеются свидетели.
   - Значит, и им достанется. Ну как?
   "А что я, в самом деле, мучаю сам себя? - удивился собственной нерешительности Марк Красс. - Всыпать, как следует, и дело с концом. Так и деньги останутся целыми, и душу можно будет отвести. И отец, кстати, о том же говорил".
   - А ты со мной?
   Ифталит нахохлился.
   - Я друзей не бросаю, знай это!
   - А ты? - спросил Марк Красс у Кая.
   Тот замялся.
   - Я не знаю, - промямлил он, - уже поздно. Разумно ли решать денежные вопросы ночью?
   - Так то денежные, - набросился на него Халим. - А мы говорим о том, что надо бы подраться. Для этого, поверь мне, ночное время самое подходящее. Или ты струсил?
   - Я? Струсил? - Кай затряс головой. - Как вы такое могли подумать? Я с вами.
   Деньги собрали обратно в кошель, и, выйдя из корчмы, друзья направились к подножью холма Авентин. Там располагались самые злачные места столицы.
   - Надо было бы нож прихватить, - посетовал на забывчивость Халим и, проходя мимо палисадника, отломил штакетник. - Хотя сойдет и это.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  глава XI
  Жамбо - знающий медитацию
  
  
   Фауны - народ знающий ремесла и ученный. В их стране много всяческих диковин. К тому же фаунов отличает утонченность. Они искусны в кулинарии, в музыке и том, что касается плотских удовольствий. Человек неподготовленный, столкнувшись с ними, подпадает под очарование их культуры и теряет связь с собственной. В этом и заключается главная уловка фаунов. Ведь человек, теряя корни, теряет и силу. И таким образом делается легкой добычей. Именно это и произошло с хиданями. Очарованные фаунскими диковинами, они забыли о том, кто они есть. Подражая фаунам, состригли богатырские косицы, полюбили их шелка и даже переняли фаунскую речь. Утратив свой прежний облик, они утратили и былую доблесть, а позабыв язык, позабыли и о славе. Так хиданьский народ из хищника превратился в жертву, так он сделался легкой добычей фаунов.
  
  Гэсер Татори. История от начала времен.
  
  
   Гуру Навин оказался умелым знахарем. Пешачи, как он называл болезнь, оставили больного, и тот мог бы встать на ноги уже через неделю. Но больной этого не сделал.
   - Всему причиной злобные асуры и ракшасы, - объяснил гуру мнимую слабость Жамбо. - Они проникли не только в плоть, но в душу и мысли. Душа болеет, и разум больного терзают сомнения. От этого он не может найти себе места и отличить плохое от хорошего. Но больную душу снадобьями не вылечить, и разум не очистить промыванием. Тут надобна духовная гимнастика. Ты знаешь что-нибудь о медитации?
   Жамбо и слова такого не знал. И гуру взялся обучить.
   Глупее занятия трудно было придумать. Суть медитации сводилась к тому, чтобы по нескольку часов к ряду сидеть, не двигаясь, глядеть в одну точку и ни о чем не думать. Это было унизительно, но Жамбо готов был исполнить и не такое.
   Свое положение он понимал так. Он - хидань, он находится в руках народа, которому его соплеменники доставили немало бед. И цел он лишь потому, что его оберегает закон гостеприимства. Но стоит ему только шаг ступить за пределы аила, как гостеприимные хозяева набросятся на него и с великой радостью порвут на части. Вот Жамбо и тянул с выздоровлением и готов был медитировать годами, только бы оставаться гостем.
   Вначале Жамбо только делал вид, что занимается гимнастикой. Сидел, как истукан, смотрел перед собой и думал о своем. В первую очередь о том, как ему выбраться из плена.
   Вариантов имелось несколько. Можно было, к примеру, выкрасть самую резвую лошадь, снять часового и ускакать куда-нибудь подальше. Но этот способ был малонадежен. Высокие телеги обнаружат его исчезновение самое большее через час (его стерегли днем и ночью проверяли), пустятся по следу и рано или поздно обязательно настигнут. Ведь Жамбо прежде, чем пуститься в бегство, надо будет прихватить зарытые сокровища, а это лишний груз и потеря времени. Хотя от золота можно было бы и отказаться, не велика потеря.
   Другой способ предполагал захват заложника. Хогн Высоких телег приходил взглянуть на больного раз в несколько дней. Наброситься на него, когда он приблизится, приставить к горлу нож и вытребовать свободу за его жизнь. Да только хогн, скорее всего, прикажет бить своим жигитам. Ведь он степняк, волчьей крови, и как всякий волк мало ценит собственную шкуру. Месть для волков дороже.
   Третий способ - купить Высоких телег. Отрыть клад, отдать золото и получить свободу. Этот способ был самым безнадежным. Предложи Жамбо телегам сделку, и те, скорее всего, оскорбятся. Никому не приятно, когда его держат за человека, способного променять честь на золото.
   Были и другие варианты, но ни один из них не гарантировал успеха. Жамбо прокручивал их в голове во время медитаций и никак не мог определиться с выбором. Прокручивал-прокручивал, прокручивал-прокручивал и однажды не заметил, как провалился в пропасть... нет, не в пропасть - в бездну. И растворился, исчез, пропал в ее пустоте, в ее бездонности, в ее пространстве.
   Сколько он пробыл в забытьи, Жамбо не мог определить, но гуру заверил, что всего несколько мгновений.
   - Продолжай занятия, - посоветовал колдун, - и каждый раз часы нирваны будут накручивать мгновенье.
   Вернувшись из этой самой нирваны, Жамбо ощутил необычайное спокойствие. На сердце сделалось легко, мысли стали невесомыми, и тело будто перестало весить. Казалось, оттолкнись от земли и воспаришь в небеса, как птица.
   - Это очищающее действие духовной гимнастики, - дал объяснение его состоянию гуру Навин. - Тебе сделалось легко, потому что ты скинул часть бремени переживаний и сомнений. В нирване, где ты пробыл всего несколько мгновений, тебе раскрылась призрачность и иллюзорность мира и то, что вокруг нас майя . А разве иллюзия заслуживает того, чтобы из-за нее переживать?
   - Какая еще иллюзия? - не поверил Жамбо. - Как мир может быть призрачным, если я вижу и ощущаю его? Вот ты, старик, разве призрак?
   - Я майя, - ответил старик. - И ты майя. И эта телега, и люди вокруг нас, и все, что нас окружает - майя.
   - Майя, майя! Что еще за майя?
   Жамбо хотел разозлиться, настолько глупо звучали слова колдуна. Но дальше пошло еще глупее.
   - Майя это образ. То, что воплощено в твоем воображении. Все, что ты видишь и ощущаешь, живет только в твоей голове. Этого мира не существует без твоего воображения. Выключи его, и мир исчезнет. Что ты видел в нирване, что там ощущал?
   - Там было пусто. Я ничего не видел.
   - О чем я и толкую. Мир - это пустота.
   - Чудно.
   Жамбо так и не удалось разозлиться. И это было удивительно.
   - Чудно, - согласился гуру, - и не для твоего понимания. В тебе слишком много жизненной силы, чтобы относиться к бытию, как к иллюзии. В тебе жизни столько, что хватит на двоих. Скажи, чего ты хочешь?
   - Я хочу спастись и обрести свободу, - признался Жамбо.
   - Этого добиться просто.
   - Как?
   - Женись на Лейсани.
   Лейсани была та чумазая девчонка, которая прислуживала гуру и помогала ему в врачебных делах.
   Мысль жениться на девчонке, которая положила на Жамбо глаз, ему и самому приходила в голову. Вариант с женитьбой в отличии от других способов давал стопроцентный шанс на спасение. Ведь женившись, он породнится с Высокими телегами и станет для них своим. Но при всей привлекательности этой идеи Жамбо она пришлась не по нутру. Ему совсем не хотелось расставаться с привычным холостятским положением. Тем более ради такой, как эта Лейсани. Девчонка, как на нее не взгляни, была не во вкусе Жамбо. Мелкая, худосочная, с крохотными грудками, с бедрами, как у подростка и вовсе без задницы. На такое сокровище не всякий позарится, и уж точно не Жамбо.
   - Она еще мала, а рядом со мной просто кроха, - высказал Жамбо свое отношение. - Я придавлю ее, точно, лягушонка. И кому от этого будет польза?
   - Она выносливей и живучей, чем может показаться, - вступился за девчонку гуру. - Бери ее и не бояться - она выдержит. Но речь не об этом. Я спрашивал тебя о другом. Я хотел узнать, чего ты желаешь от жизни в целом? На что ты собираешься направить свои силы?
   Жамбо никогда не задавался подобными вопросами. Как-то обходился без них. Жил себе, да жил и тратил силы на что придется. В детстве все больше на игры и шалости. В отрочестве увлекся лошадьми и стрельбой из лука, и все свое время проводил на конюшне и стрельбище, пока отец - азартный игрок и пропащая голова, - не проиграл в карты все свое имущество. В пору созревания на него напала грусть, а потом он вылечился и сделался соблазнителем богатых женщин. Этим и жил, пока не началась война. И никогда за все прожитые годы он не ставил перед собой вопрос, что ему нужно от жизни в целом. Во всякую пору было нужно, что-то свое.
   И вот что любопытно, если не считать лошадей, он никогда и ничем не увлекался всерьез и надолго. Он со всей страстью набрасывался на новое дело, и вскоре терял к нему интерес. Если разложить его жизнь по часам, то выйдет, что большую ее часть он провел в скуке. Взять хотя бы женщин. Первое чувство было сильным. Прошло немного времени, и он укрепился во мнении, что все бабы одинаковы, и победы над ними не могут радовать. После этого он нацелился на то, что, казалось бы, было недоступно. Но когда и самые знаменитые куртизанки Синая и любовницы сановников двора стали выстраиваться в очередь в его покои, ему наскучили и любовные забавы. Женщина, что кость, сказал он тогда, обглодал и выкинул.
   Восторг, по типу любовного он испытал еще и на войне. В первом же бою он понял: ничто не может сравниться с тем ощущением, когда удается сбросить себя оковы страха, и что нигде они не бывают такими крепкими, как на поле боя. Он узнал, как страх, оставляя воина перекидывается на его врага. Какое сильное чувство он испытал, когда заглянув в глаза своего первого противника, он увидел страх, вдвое превосходящий его собственный. Кто-то на войне подсчитывает трупы поверженных врагов, а Жамбо подсчитывал лишь то, сколько раз ему удавалось совладать со страхом. Однако, когда он выучился этому делу, скучно стало жить и на войне.
   Жамбо обдумывал вопрос гуру достаточно долго, но так и не нашел ответа. Тогда гуру задал другой вопрос:
   - Может быть, ты хочешь что-то изменить?
   "Что менять? - подумал Жамбо. - Я ни о чем не сожалею и ни в чем не раскаиваюсь". Если бы время обратилось вспять, то он, пожалуй, прожил бы ту же жизнь.
   - Я не знаю, - признался Жамбо.
   - Вот видишь, - обрадовался гуру, - ты не знаешь. Ты не знаешь чего хочешь. У тебя полно сил, но ты понятия не имеешь, куда их приложить. Это ирония природы, издевательство творца. Бог-творец всегда так насмехается над своими созданиями. Одним дает силу, но обделяет идеями, другим дает второе, но лишает первого. Надо мной, к примеру, тоже надсмеялись. В моей голове множество замыслов, грудь переполнена порывами. А сил во мне - крохи. Почему бы нам с тобой не слиться, чтобы каждый из нас за счет другого мог восполнить недостаток. Почему бы не создать из двух ущербных частиц одно полноценное целое.
   - Каким образом?
   - Способ есть, - заверил гуру. - Я изольюсь в тебя.
   Жамбо хмыкнул. Он не знал, как поступить: сразу послать колдуна куда-нибудь подальше или просто посмеяться над глупым стариком.
   - Ты что вода, - спросил он, - или какая иная жидкость? Если так, то я, выходит, крынка?
   - Вот именно, - с жаром заявил колдун. - Я жидкость, а ты - сосуд. Во мне - духовная энергия и знание, в тебе - физическая сила и воля. Жамбо из рода Тома! - потребовал он. - Ты должен довериться Рампрасаду Чандра Навину. Он знает, как делаются такие дела. Он обучался у самых прославленных мастеров духовных практик. Он изучил расположение всех чакр и нади . Если ты последуешь моему совету, то в скором времени ты станешь сиддхи.
   - Сиддхи? - от возбужденного вида колдуна Жамбо стало не до смеха. - Что это такое?
   - Это способность творить чудеса, это сверхъестественная сила!
   - Какая, например?
   - Ясновидение, предвидение, осведомленность в прошлом и будущем, способность быстро перемещаться на большие расстояния, становиться невидимым по собственному желанию, обходиться без сна, еды и пития, задерживать на долгое время дыхание и сердцебиение, являть себя одновременно в двух и более местах, лечить болезни, воскрешать, направлять события в нужное русло!
   - И всему этому ты меня обучишь?
   - Нет. Все это придет к тебе само. Придет после того, как моя прана потечет в твоем нади, когда твои маховые колеса начтут разгонять мою духовную энергию.
   "Странный, очень странный старик, - подумал Жамбо. - Одно слово - колдун".
   - То, что ты говоришь удивительно и очень заманчиво, - признался Жамбо. - Мне бы очень хотелось обладать теми свойствами, которые ты перечислил. Творить чудеса - это мечта любого человека. Позволить тебе излиться в меня - это малая плата за обретение удивительного дара. Но, во-первых, откуда мне знать, что ты не надсмехаешься? Уж больно чудно звучат твои слова. А во-вторых, если все всерьез и без насмешек, откуда мне знать и то, что ты не завладеешь мною, как только изольешься? Я, признаться, не доверяю колдовству и всяческим дьявольским уловкам. Другими словами, я не против обрести чудесные способности, но при этом я хочу остаться самим собой - Жабо из рода Тома, а не превращаться в Чандру Навина. Ты понимаешь, о чем я говорю?
   - Прекрасно, - горячо заявил старик. - Скажи, Жамбо, - сказал он уже вкрадчивым тоном, - разве человек перестает быть самим собой, когда в него вливают чужую кровь?
   Жамбо мотнул головой.
   - С праной тоже самое. Кровь питает тело, а прана питает душу и сознание. Когда я изольюсь в тебя, ты останешься прежним Жамбо, с той лишь разницей, что по твоим нади будет течь моя прана. На один вопрос я ответил, а на другой не стану.
   - Это почему же?
   - Посмотри на меня, Жамбо, - призвал старик. - Разве я похож на шутника?
   На шутника гуру Навин походил меньше всего, это правда.
   - Хорошо, - проговорил Жамбо. - Тогда выскажу еще одно сомнение. Если верить твоим слова, в этой сделке я получаю все и ничего не теряю. Ты же отдаешь всего себя без остатка и ничего не получаешь. Зачем тебе это надо?
   - Кое-что я все-таки получаю, - признался гуру. - Часть моей сущности с моей праной перейдет в тебя.
   - Какая?
   - Мои знания и мои устремления. Я странник срединного пути, я исповедую веру просветленных. Когда произойдет ротация, ты станешь одним из нас.
   - Я стану верить в вашего бога?
   - Да.
   - В вашего, так в вашего, - согласился Жамбо, - это не страшно. Но мне все равно не понятно, для чего все это? Что ты с этого имеешь?
   - Не я, моя религия. Она получит сильного человека, того, кто впоследствии сделается сиддхи. Мои устремления направят его усилия в нужное русло. Он сделает для нашей религии то, чего я - бессильный никогда не сумею сделать. Жамбо из рода Тома, ты обретешь то, чего не знал, ты обретешь приложение своим не дюжим силам. Так ты согласен?
   - В целом, да, - ответил Жамбо. - Только признайся мне еще в одном. Почему я? Почему не кто-то из Высоких телег? Ведь ты, как я понял, давно их знаешь?
   - Я знаю их без малого десять лет. Я знаю их с тех пор, как пересек пустыню и перевалил через гряду.
   - Опять чудно. Разве за грядой что-то есть? За грядой пустыня, а за пустыней пропасть. Там обрывается суша.
   - За грядой и за пустыней - огромный мир. Его населяет множество народов, говорящих на разных языках. Я пришел оттуда, чтобы найти Поднебесную и угодил в плен к Высоким телегам. Со мной было несколько товарищей. Они погибли, а мне сохранили жизнь, потому что я умею врачевать. За десять лет я хорошо изучил своих хозяев и сумел распознать их сильные и слабые стороны. И понял, что никто из Высоких телег никогда не решится на ротацию.
   - Почему?
   - Потому что они, также как и ты боятся чародейства. Только значительно сильнее.
   - Я не боюсь, - заявил Жамбо. - Страх мне не ведом.
   - О чем я и говорю.
   Жамбо раздирали сомнения. Он не знал на решиться.
   - И когда же состоится эта самая... ротация? - поинтересовался он.
   - Еще не скоро, - успокоил гуру. - Прежде твои маховики должны набрать обороты, а нави обрести требуемую прочность. Это произойдет тем раньше, чем усердней ты будешь медитировать. Кроме того тебе надо набраться некоторых знаний и выучить язык, на котором говорят мои единоверцы.
   - Выучить язык? Сколько же времени на это уйдет?
   - Год, а может два. А может больше. Все будет зависеть от твоего усердия.
   - Усердия у меня предостаточно. Но хватит ли терпения у телег? Как долго они будут оказывать гостеприимство? Мне думается, не сегодня, так завтра меня погонят, а как прогонят, так и убьют.
   - Я уже говорил тебе, как уберечься. Женись.
   - Ты что сводник?
   - Может быть. Лейсан хорошая девушка, кроме того она приняла нашу веру, и я обещал ей помощь. Верь мне, она будет тебе хорошей женой.
   - Ловок ты, старик, в чистом виде делец, - Жамбо усмехнулся. - Ну, черт с тобой. Почему бы не жениться на девчонке, раз она этого хочет. Надо же когда-нибудь обзаводиться семьей. Только уговор, - предупредил Жамбо, -за свата ты. По рукам?
   Гуру и впрямь, как делец протянул для пожатия руку.
   Тем же вечером, когда чумазая пришла менять повязки, Жамбо припомнив прежние навыки, начал жениховский разговор.
   - У тебя ласковые руки, - проговорил он густым грудным голосом (фауны - знатоки любовной интриги - утверждают, что такой голос сильнее всего воздействует на женщин). - Их прикосновения волнуют, - Жамбо посмотрел на чумазую тем пристальным взглядом, который рекомендуют фауны. - И что особенно ценно, ты заботлива. По моему убеждению, умение проявлять заботу есть главнейшее женское достоинство. Я ставлю его выше других женских качеств таких, как красота или, скажем, умения вести приятную беседу.
   - Я умею вести беседу, - заявила девчонка.
   - Если умеешь, тогда почему молчишь? За все время, что мы знакомы, я не услышал от тебя ни единого слова. Ты меня боишься?
   Чумазая мотнула головой.
   - Вот, опять язык прикусила.
   Девчонка сняла старые повязки и взялась промывать раны.
   - Это не я, это ты язык прикусил.
   Жамбо засмеялся.
   - Я болтаю без остановки, мозоль натер на языке. Кто же тогда, по-твоему, болтун?
   Девчонка закончила с промыванием, отложила воду и глянула на Жамбо снизу вверх.
   - Все, что надо было, я уже сказала, - ответила она. - А вот ты отмалчиваешься.
   "Ловко", - отметил он про себя и перестал смеяться.
   - Да, слышал я что-то, - проговорил он будто бы припоминая. - Но я тогда находился в беспамятстве. Так что сомнения у меня, правильно ли я понял?
   - Если сомневался, мог бы и спросить.
   Жамбо восхитился: "Толи простодыра, толи умница. Сразу не поймешь".
   - Так ты и вправду хочешь замуж за меня?
   Девчонка кивнула головой.
   - Но почему?
   - Ты сильный. Я хочу таких же детей.
   - Хорошо, - согласился Жамбо, - от меня дети возьмут силу. А что возьмут от тебя? Умение вести беседу?
   - Я тебе не подхожу?
   - Я такого не говорил.
   - Ты говорил, что я заботлива, - напомнила девчонка. - И еще то, что это ценится тобой превыше всего.
   - Еще мной ценится преданность, - заявил Жамбо. - Ты станешь преданной женой?
   - В этом можешь не сомневайся. Мне достаточно будет тебя одного.
   - Я не про преданность на ложе, - Жамбо склонился, схватил ее за подбородок и повернул к себе. - Мне нужна супруга, которая вся без остатка будет моей. Всеми чаяниями и помыслами.
   Девчонка ответила, не отрывая взгляда от его лица:
   - Я уже вся твоя.
   - И ты сделаешь все, что я тебе скажу?
   - Не сомневайся.
   - Тут в одном месте зарыто то, что мне принадлежит, - Жамбо проговорил это с расстановкой, роняя слова, как камни. - Скоро аил снимется и тронется в путь. Не оставлять же нажитое. Так что ты пойдешь к тому месту, отыщешь клад и принесешь мне в целостности и сохранности. Да так, чтобы никто не знал, и никто не видел. Сумеешь?
   - Сумею.
   - И ты не спросишь, что это за клад?
   - Чтобы там ни было, я тебе его доставлю. Где это место?
   "Пожалуй, все же умница, - подумал Жамбо, - а не простодыра. Глаза смышленые... и преданные, ведь".
   - Я объясню тебе. Но позже.
   Жамбо потянул ее к себе, привлек к груди и поцеловал. Прямо в губы. Девчонка отдалась его ласке со всем доверием. Если бы отстранилась или засомневалась хоть на миг, Жамбо бы понял: она обманет.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  глава XII
  Свами Шарма Триведи
  
  
  Когда фауны прогнали из своей страны хиданей, те ушли на север и начали вражду с Волчьей степью. То было противостояние не на жизнь, а насмерть. Множество людей тогда, чтобы спастись от бедствий, которые принесли с собой хидани, оставили свои земли и ушли в другие страны в поисках убежища. В том числе и серы. Часть их народа ушла на запад, к южным отрогам Драконьей гряды, а большинство на юг, в Срединную равнину. Меньшинство достигло того, чего искало, а большинство нашло новые беды. Фауны, обретшие долгожданную свободу, не пожелали терпеть у себя инородцев. Они накинулись на серов и погнали прочь. Не отступали до тех пор, пока не загнали в Драконьи горы. Серы бы неминуемо пропали, если бы не отыскалась в тех горах пещера. В сущности это был длиннющий, подземный ход из одной страны в другую. Серы вошли в пещеру в Поднебесной, а вышли из нее в Хинде. Места там оказались малолюдные, необитаемые, и это предоставило серам время набраться сил и привести себя в порядок.
  
  Гэсер Татори. История от начала времен.
  
  
   Пиршественный стол не отличался разнообразием угощений, но зато мяса, проса и вина подавалось вдоволь. Для такого дела, как свадьба наследника забили десять жеребят и, наверное, до сорока коз. Свами наелся, что называется, от пуза. С голодухи умял четыре больших куска отварной конины, залил в себя две миски жирного бульона, сдобренного просом, и сверх этого получил от шада в знак особенной приязни козлиную голову. Принимаясь за нее, он почувствовал, что лопнет, если не остановится.
   Сейчас он лежал на берегу ручья, страдал, окунался поминутно лицом в холодное течение, надеясь этим улучшить положение, и не знал, что с собой поделать.
   "Зачем я съел эту проклятую голову? - укорял он сам себе с запоздалым раскаянием. - Если бы не она, мне бы не было так плохо".
   От тяжести в желудке стало тяжело дышать. Ему казалось, что нутро его вскипает и всходит горячей пеной, и разбухает, разбухает что-то в желудке и давит требовательно на стенки. Желая помочь своей несчастной утробе, Свами налег животом на камень и надавил, рассчитывая таким образом вытеснить из себя хоть что-то. Но от этого сделалось только хуже. Его пробил обильный пот, и холодок пробежал по телу. "Умираю".
   - Плохо, слон?
   Это опять был голос девочки. Он прозвучал опять еле слышно. Но Свами догадался: она рядом, стоит над ним и, наверняка усмехается. Он простонал в ответ и не нашел в себе силы, чтобы хотя бы оглянуться.
   Помогла девочка. Опустилась рядышком, обхватила его за плечи и перевернула с живота на спину. И оказалось, что вовсе она не усмехалась, а совсем наоборот, смотрела на него с сочувствием и жалостью.
   - У тебя жар, - сказала она, пощупав Свами лоб. - Не следовало так объедаться. Если бы ты сидел рядом со мной, я бы тебе не позволила.
   На пиру Свами сидел по левую руку от шада. Это было второе по почету место. Самое почетное занимал первый знаменосец шада. У серов так заведено, что гости и хозяева не перемешиваются на свадебном пиру, а рассаживаются друг напротив друга. А жениха и невесту сажают во главе стола.
   Сначала все - и гости, и хозяева, - смотрели на Свами скорее с любопытством, чем с осмысленным интересом.
  Обряд он провел на совесть, не придраться. Ни разу не сбившись, звучным певучим голосом прочитал три места из Рик-веди, в которых говорится о трех главных устремлениях: артхе, каме и мокше. Потом, связав жениха и невесту длинным кушаком, водил вокруг костра и исполнял гимн из упанишады, воспевающий величие бога-творца. В конце прочитал одно место из Яджур-веди, посвященное санатане-дхарме. Длилось все это не меньше часа, но никто не перебивал его, слушали, затаив дыхание.
   После обряда, когда Свами сошел с церемониального места и устроился за столом, люди уставились на него, как на диковину. На нем был красно-желтый хитон из подаренного шадом шелка, и, возможно, их больше заинтересовал хитон, а не Свами. Но так продолжалось лишь до тех пор, пока не подали угощение. После этого все внимание было приковано к самому монаху.
   Свами не заметил, как в него влетел первый кусок мяса. Люди и четверти своего не съели, а Свами уже взялся за второй кусок. У всех присутствующих это вызвало восхищение. "Ай да колдун! Ловок, ничего не скажешь". После второго куска люди проявили беспокойство. "А малыш не лопнет? - спрашивали они друг у друга. - Мелкий, тощий, а лопает, как здоровенный детина". Это и вправду было удивительно, ведь каждый кусок тянул на мину . После третьего куска все начали смеяться, а громче других шад. "Вот это проглот! - наперебой загалдели гости. - Вот это обжора! Воистину бездонная утроба!" А шад твердил: "Знай наших! У моего колдуна не обычная утроба. У всех людей в животе потроха, а у моего - волшебный горн. Все, что попадает в него, сгорает и выходит жаром. Об него сейчас можно обжечься. Точно, точно!"
   Из присутствующих только один князь Вита Спантомано не находил ничего забавного в обжорстве Свами. Он был предводителем тысячи бактрийцев, прибывших на свадьбу, и приходился отцом невесте.
   - Если парня не остановить, он плохо кончит, - предупредил князь, когда Свами разделавшись с бульоном и кашей, принялся за четвертый кусок. - Это жеребятина. От нее закипает кровь. Посмотрите, он сделался свекольного цвета.
   - Так он же не простой колдун, а красный, - напомнил шад. - Какого же еще цвета ему быть? - и всучил Свами козлиную голову.
   Напрасно он это сделал. И напрасно Свами принял.
   Свами не мог понять, что на него нашло. Недоедание в предшествующие дни, безусловно, сыграло свою роль. Но только ли оно? От чего еще он повел себя так глупо, по какой еще причине он, утратив достоинство, сделался посмешищем людей?
   С чего все началось? С красного хитона, который привлек всеобщее внимание. Облачившись в него, Свами встал на высоком месте и принялся читать стихи из вед, и все слушали его. От множества устремленных на него глаз он испытал волнение, и еще ни с чем несравнимое блаженство. Там на высоком месте он осознал, чего ему не хватало два последних месяца. Он понял, без чего он тосковал больше всего.
   Свами с детства привык, что к нему относятся, как к одаренному, подающему надежды мальчику. Он привык, чтобы на него смотрели с любопытством, чтобы ждали, чем он удивит. Так было, когда он изучил упанишады и три основополагающие веды. Так было, когда в нем открылся дар агни, когда его прозвали Неопалимым и принялись приглашать на погребальные обряды. Привычка к всеобщему вниманию сделалась в нем непреодолимой. Он уже не мог обходиться без того, чтобы им восхищались, восхищались и ждали от Свами чуда.
   И вот после двух месяцев забвения он вновь очутился в центре внимания. Здесь на самой крыше мира, где можно рукой зацепиться за проплывающие в небе облака, у высокогорного створа, именуемого перевал Гиндыкуш, он снова испытал то пьянящее, волнующее чувство, которое может быть вызвано только всеобщим любопытством. И ему было так досадно, когда закончилась брачная церемония. Ему хотелось оставаться в центре внимания как можно дольше. И поэтому, когда люди восхитились его способностью набивать утробу, он согласился удивлять их хотя бы этим. И не мог остановиться, когда шад заявил, что в его животе волшебный горн - ему захотелось доказать, что и это правда.
   Не голод, а тщеславие явилось причиной его позора. Порочная привычка удивлять и потребность в восхищении сыграли с ним злую шутку и ввергли в пучину унижения. И только поэтому он терпел теперь страдания, умирал и не знал, как себя спасти.
   - Тебе поможет чака, - заявила девочка. - Сейчас я принесу.
   У серов есть особый способ обработки молока. Сначала оно заквашивается, потом из него сцеживают воду, а из образовавшейся тестообразной массы лепят блины или шарики и сушат. В засушенном виде молоко может храниться сколько угодно долго. Такое вот сухое молоко и называется у серов чакой. Чаку можно употреблять как сыр, а можно, предварительно растерев, развести с водой и выпить. Именно питьевую чаку девочка и предложила Свами.
   - Кислое молоко лечит больной желудок, - заявила она. - Это все знают. Пей.
   Свами замотал головой. От одной мысли, что надо еще что-то принять в желудок, его заколотило. Но девочка настояла. А попросту разжала Свами зубы и влила в рот из здоровенной крынки. Половина пролилось, но кое-что попало.
   - Сейчас станет легче, - пообещала девочка, - сам убедишься. - Она пристроилась возле него и уложила голову Свами себе на ноги. - Мне понравилось, как ты читал стихи. Было непонятно, но красиво. Всем другим тоже понравилось. Удивительно, что в твоей голове помещается столько слов. Видно, она у тебя большая.
   "Большая, - согласился Свами. - Такая же, как утроба".
   - Я тоже много чего помню. И особенно песен. Если хочешь, я спою.
   И она запела. Грудным женским голосом. О чем ее песни, Свами было непонятно, ведь он успел узнать те так много серских слов. Но от ее пения ему сделалась грустно, так грустно, что на глазах навернулись слезы.
   Свадебный пир подходил к концу, и люди начали покидать застолье. Кое-кто, услышав песню, пришел к берегу ручья. Слушали девочку и охали под ее печальное пение. Некоторые, расчувствовавшись, подходили к Свами и выражали ему сочувствие.
   Появились на берегу и шад с князем Витой Спантомано. Эти слушать песню не стали. Приблизились к Свами и посмотрели на него с вниманием.
   - Что-то мне не нравится, как парень выглядит, - сказал шад. - Помирает вроде. Ты давала кислое молоко, - спросил он у дочери, - как я велел?
   Князь Спантомано, встав за спиной у шада, уверенно заявил:
   - Молоком тут не поможешь. Ему нужна вода.
   - Князь думает, что в парнишку что-то влезет?
   - Я говорю не о том, чтобы поить, а том, чтобы выкупать, - ответил бактриец. - Время для этого, конечно, не совсем подходящее. Но если шад Татори желает спасти своего монаха, он должен окунуть его в реку. Только холодная вода может вернуть мальчугана к жизни.
   К словам князя отнеслись с должным почтением. Свами немедленно раздели и голышом внесли в воду.
   В середине ручья течение было стремительным и холодным. Но и в заводи, где уложили Свами, оказалось не многим теплее. Его обожгло ледяной водой, и на какой-то миг остановилось сердце.
   Но потом пошло на поправку. Вся лишняя тяжесть начала выходить через поры. Выходила потом и застывала на поверхности воды жирными кругами. Через несколько минут вокруг Свами собралось огромное жирное пятно. Кто-то из серов попробовал его на ощупь.
   - Вроде топленого масла, - сообщил он окружающим. - Интересно, можно на нем готовить?
   - Как долго колдуну надо отмокать? - поинтересовался шад Татори у князя.
   - Пока все лишнее не выйдет. Думаю, одного часа хватит.
   - А он не околеет? Вода-то ледяная.
   - Внутри у него горит. И не потому что он агнишатва, а потому что он обжора. Напрасно шад Татори позволил монаху объедаться.
   - Да, в этом деле я сплоховал, - признал справедливость слов собеседника шад серов. - Я-то думал как: раз он колдун, то ему все нипочем.
   - Он монах, - взялся объяснить бактриец. - Он носит имя Агнишатва, и для нас, придерживающихся веры просветленных он - ахура . Пусть даже на поверку окажется, что молокосос ничего не стоит, главное, что люди верят в его дар и чтят в нем божью искру. В предстоящем деле шаду Татори этот монах может очень пригодиться, и поэтому монаха необходимо беречь.
   - Опять истинная правда, - согласился шад. - Отныне монах будет находиться под моей защитой. Я уступлю ему свою палатку.
   - На ночь приставьте к нему человека. Как только спадет жар, его следует опоить, хотя бы вашим кислым молоком.
   Через час Свами вытащили из воды и перенесли в жарко натопленный шатер шада. Там положили на войлок и укутали мехами.
   Свами после всего приключившегося испытывал такую слабость, что немедленно уснул. И приснилось ему, что лежит он на лугу под жарким летним солнцем, с гор задувает прохладой ветерок, колышет стебельки трав, и те ласково щекочут щеку. Так приятно было на согретой солнцем земле, так приятно было подставляться ветру, и нестерпимо сладко было выносить щекотку. Единственно, что мешало, так это сухость во рту. Но это была мелочь. Свами согласился бы всю жизнь проваляться вот так вот на лугу, подставляясь солнцу и ветру. Тем более, что земля на том лугу отчего-то была не жесткая, а мягкая, и терлась, терлась об него. Свами аж застонал от удовольствия. И только он выпустил стон, как опять раздался голос девочки.
   - Что, плохо?
   Голос прозвучал опять едва слышно, но на этот раз у самого уха. Будто девочка нашептывала ему. Он даже ощутил ее дыхание. Открыл глаза и увидел ее лицо.
  
  
   Девочка лежала рядом с ним, под одним покрывалом. Лежала и прижималась грудью к его спине.
   Девочка приподнялась и потянулась за крынкой.
   - Ты во сне улыбался.
   Покрывало сползло с ее груди, и Свами увидел два крохотных бугорка с розовыми окружностями на вершинах. От вида обнаженной плоти он смутился. Быстро отвернулся и спросил:
   - Почему ты здесь?
   - Меня приставили на ночь. Велели опаивать тебя, когда проснешься.
   Она протянула Свами крынку.
   - Пей.
   Тот прежде, чем сделать это, спросил у нее:
   - Козье?
   - Все у нас козье, - уверила девочка.
   Молоко пришлось кстати. Оказывается, ему нестерпимо хотелось пить.
   - Почему вы не держите коров? - спросил он, возвращая девочке крынку. - Потому что стали держаться нашей веры?
   Девочка дождалась, когда Свами снова уляжется под покрывалом. Пристроилась у него под боком и положила голову на грудь.
   - Раньше держали, - сообщила она. - Но потом избавились. Когда переходили горы. Коровам было трудно идти по скалам, они спотыкались и падали. Пришлось нам зарезать стадо.
   Эти слова покоробили Свами.
   - Этого нельзя было делать, - сказал он с укором.
   Девочка удивилась.
   - Почему?
   - Коровы священны.
   Девочка удивилась еще больше.
   - Коровы просто коровы, - возразила она рассудительным тоном. - Они дают молоко и мясо. Вот вся их священность.
   - Коровы олицетворяют изобилие и чистоту. Они благостны и жертвенны. Убивать корову и есть говядину - самые страшные преступления.
   - Это у вас, у красных колдунов так принято? Глупо, - заявила девочка. - Если бы мы не убили коров, мы бы сами погибли. Их мясом мы продержались весь путь в Эмодах.
   - Каких Эмодах? Где они?
   Девочка указала рукой на юго-восток.
   Свами представил карту.
   - Там нет иных гор, кроме Драконьих.
   - Про драконьи ничего не знаю. Фауны называют те горы, как-то по-своему. Так чудно, что не выговоришь. Мы же назвали их Эмодами, потому что там много наших полегло. Кто замерз, кто свалился в пропасть. Особенно много погибло женщин и детей. "Эмод" - это кладбище по-нашему.
   - Откуда вы? Кто вы такие?
   - Мы из Сероки. Мы люди.
   Свами никогда не слышал о Сероке и не представлял, где может находиться такая страна.
   - Старая Серока находилась между Волчьей степью и страной хиданей. Ты знаешь про хиданей?
   - Нет.
   - У вас тут никто не знает про народы, живущие по другую сторону Эмодов. Хидани были царями над фаунами и правили в их землях. Но потом фауны восстали, и хиданям пришлось бежать. Они пришли в Волчью степь и начали сгонять со своих мест все живущие там племена. Согнали и нас. Часть наших ушла на запад, к Драконьей гряде, а большая часть на юг.
   - Как ты сказала... к Драконьей гряде?
   - Ну да. Я думаю, там они пропали. За грядой пустыня, а за пустыней обрывается суша. Где им было спастись? Но и нам на юге пришлось не сладко. Там за нас взялись фауны. Гнали до самой реки, а когда мы переправились, загнали в горы. Много наших утонуло в той реке, и половина стада. Она была широкая-преширокая и желтого цвета от ила. В горах мы проплутали больше года и пропали бы наверняка, если бы наши разведчики не отыскали проход. Мы вошли в него и оказались в этих землях.
   Свами снова представил карту.
   - Межу Драконьей грядой и Драконьими горами имеется только одна большая река. И она действительно называется Желтой. Выходит, вы вышли из Поднебесной? И вы на самом деле знаете туда дорогу!
   - Знаем.
   От внезапного озарения Свами испытал волнение.
   - Я знаю, почему судьба уготовила мне все эти ужасные испытания. Я знаю, зачем она свела меня с вами.
   - Зачем?
   - Я буду первым из просветленных, кто попадет в Срединную равнину. Я стану тем, кто добудет драконий огонь!
   - Не думаю, что ты что-нибудь добудешь, - возразила девочка и зевнула. - По ту сторону Эмодов идет война. И лучше там вообще не появляться.
   - Но ведь и здесь намечается война, - напомнил Свами. - Чем та война хуже этой.
   - Там воюют волки. Здешним людям далеко до них.
   - Ты хочешь сказать, что люди здесь слабы? Думаю, ты ошибаешься. Согд и Бактриана сильные государства.
   - Мы уже овладели Арахозией и половиной бактрийских земель. Оставшуюся часть сейчас завоевывается нашим ягбу. Когда он покончит с этим, двинется на Согд. Зайдет с запад, в обход этих гор. А мы в это время ударим с юга. Уже год, как наши разведчики собирают в согдийских горах мятежные отряды. Из беглых рабов, разбойников, всех тех, кому не хватило места на равнине. И даже князья, как ты видел, примыкают к нам. Нас мало, это верно, но мы не так слабы, как может показаться. А знаешь почему?
  
  
  
   - Почему?
   - Потому что у нас не осталось слабых. Слабые утонули в реке и погибли в горах. У нас даже стариков и женщин осталось мало. Мой отец говорит, что на пути из старой Сероки в новую мы избавились от обузы.
   Свами было удивительно слышать такие вещи от девочки. Она рассуждала о войне, будто была мужчиной.
   - А тебе не страшно? - поинтересовался он. - Ведь на войне опасно.
   - Страшно было раньше. Самое опасное осталось позади. Все, кто пережил побоище на желтой реке, и все, кто спасся в Эмодах, думают точно также, - девочка повернулась и глянула на него. - А тебе страшно?
   Ее волосы колыхнулись щеки Свами, пощекотали, и это вызвало в нем что-то вроде трепета. "Вот от чего во сне мне было так приятно".
   - Я не знаю, - признался Свами. - Наверно, страшно.
   - Не бойся, - успокоила девочка. - Я не дам тебя в обиду. Я знаю, - проговорила она, снова положив голову ему на грудь, - отчего ты плакал, когда я пела. Тебе было грустно, ты скучал по дому, и еще оттого что, ты остался без друзей. Если хочешь, я могу стать твоим другом. Хочешь?
   Слова девочки доставили Свами неожиданную радость, ту радость, которую он привык получать только от матери. Ему захотелось прикоснуться губами к белокурой головке девочки. Никогда прежде он не целовался. И не лежал в одной постели с девушкой. Не знал, как волосы щекочут щеку, как грудь упругим соском трется об бок. Не ощущал женского дыхания на своей груди. И не догадывался, какое волнение может вызывать ее близость.
   - Меня зовут Свами. А как тебя?
   - Лоло, - ответила девушка.
   - Лоло, - повторил Свами. - Красиво.
   - Лоло значит "знающая".
   Имя Свами с древнего языка вед переводилось "всеведающий". Он восхитился совпадением: "Всеведающий и знающая встретили друг друга. Поразительно".
   - Я буду счастлив, если ты станешь моим другом, - сказал Свами девушке.
   - Я стану, - пообещала она. - Я уже твой друг. Поцелуй меня.
  
  
   глава XIII
   Тэймур - рожденный жарким летом
  
  
  "Ашина" в переводе с языка хиданей означает - волк. Род Ашина в прежние времена мало чем выделялся. Были среди них и трусы, и герои. Но в период владычества в отличие от остальных своих соплеменников Ашина сумели сохранить самобытность. Они не стали бездумно принимать культуру фаунов. Взяли только самое ценное, а именно то, что дает наука. Остальное отвергли. Вожди Ашина прикладывали все силы, чтобы старые степные традиции не забывались. Они обучали своих юношей навыкам верховой езды, владения мечом и стрельбы из лука. Эти юноши прекрасно себя показали на полях сражений, когда началась война. А после ее завершения, когда поверженные хидани бросились бежать на запад, сто семейств Ашина отделились от своего народа и нашли приют в заповедных местах Драконьей гряды.
  
  Гэсер Татори. История от начала времен.
  
  
   Фауны никогда не имели способности и вкуса к войне. Изгнав хиданей со своей территории, они поспешно вернулись к мирной жизни. Однако границы надо было охранять. И надо было добить хиданей, которым в степи неожиданно выпала удача. Генерал Луй, которого фауны поставили над собой царем, стал выискивать тех, кто бы выполнит за них военную работу. Свои услуги царю Лую предложили жуаны.
   Происхождение жуанов, надо заметить, своеобразно. У них нет единого корня. В смутные времена всегда находится много людей выбитых из седла и скомпрометированных. Немало таких нашлось и тогда, когда фауны восстали против хиданей. Все, кто не мог оставаться в ставке шаньюя и в лагере повстанцев, бежали на север, туда, где степь граничила с зимним лесом. Земли там, что ни говори, были малопривлекательные, но зато там никто не беспокоил. Туда же бежали от господ невольники, дезертиры из армии, из разоренных войной деревень - нищие крестьяне. Общим у этого сброда была не кровь, не язык, не вера, а судьба, обрекшая их на нищету и прозябание. И она-то властно принуждала их сплотиться и организоваться в силу, способную обеспечить выживание.
   Все эти люди сплотился вокруг дезертира по имени Тобас. Прежде он носил чин офицера в хиданьской армии, но проворовался и бежал, когда его приговорили к смерти. Так что у него были свои счеты с хиданями. Вот этот-то Тобас и предложил царю Лую истребить хиданьское войско до последнего человека. А в плату затребовал железо. Драгоценный металл собирали по всем храмам и выковали из него мечи и доспехи для десяти тысяч воинов. У хиданей тогда боеспособных мужчин насчитывалось примерно в пять раз больше. Но хидани преимущественно были вооружены бронзовыми мечами, и только князья их обладали железом. К тому же они действовали разрозненно.
   Тобасу хватило трех лет, чтобы развеять силы противника. Часть хиданей бежала на запад и наверно пропала в драконьей пустыне, часть подалась на юг и, вымолив прощение у фаунов, нанялось в их войско охранять границу, а большинство погибло.
   Так Тобас завоевал весь север и сделался полновластным хозяином степи. Его данниками стали волки Серой стаи, Высокие телеги, добытчики пушнины из зимнего леса, лютари и серы, вернее та их часть, которая спасаясь от войны, бежала на запад и расселилась у южных отрогов Драконьей гряды.
   Серы не знали над собой вождей и не имели большого войска. Они первыми признали власть жуанов и согласились выплачивать дань, сначала скотом, преимущественно козами, а потом, когда в горах нашлась руда, стали выплавлять для новых господ железо.
   Однажды несколько серских плавильщиков в поисках железняка забрели далеко в горы и наткнулись там на конный дозор. Серы сильно удивились, потому что полагали: кроме них в этих безлюдных горах никто не обитает.
   Внешностью дозорные походили на хиданей: имели приплюснутые носы, короткие веки, были черноволосы, кареглазы и кряжисты по стати. Когда начались переговоры, оказалось, что это воины из ста семейств Ашина. Спасаясь от преследования жуанов, они забрели в эти горы и уже месяц как живут в облюбованных ими пещерах.
   Плавильщики пообещали не выдавать их тайны, и два народа зажили вместе.
   Сто семейств Ашина были той ветвью хиданей, которая, не поддавшись искушениям фаунской культуры, взяла все ценное от их науки. Они сохранили волчий облик , но сумели вооружиться тайными знаниями фаунских ученых. На основе их письменности, князья Ашина изобрели свою, заменив знаки на клинья, и записали в свои книги все, что удалось разузнать интересного от фаунов. В том числе многое о железе, и об особенном металле - булат.
   Когда Ашина выяснили, чем серы промышляют, князь их Баумен сказал:
   - У нас есть то, что может вас порадовать, - достал книгу, раскрыл ее на нужной странице и показал рисунок. - Если вы обучитесь этой хитрости, то сделаете сильными оба наших племени.
   Серы изучили рисунок и приступили к делу. Сначала раздобыли железняк в количестве достаточном для одной выплавки. Потом заготовили угли, собрали кости и размололи в муку, как того требовал метод. В конце заложили все это в горн в той последовательности и в тех пропорциях, как было указано на рисунке.
   Надобно знать, что чистого железа в мире мало, оно существует только в виде драконьего камня или небесного металла. Его плющат или обрабатывают горячей ковкой. Большая же часть железа сокрыта в руде. Для его восстановления используется сыродутный способ, иначе варка железа. На дно горна кладется горящий уголь, затем попеременно - слои руды и того же угля. В печь подается сырой воздух (отсюда и название способа). Уголь, сгорая, высвобождает из руды железо, и оно собирается в тестообразном виде на самом дне горна, образуя горновую крицу. В ней много несгоревшего угля и шлака, она пористая, как губка, вся в пустотах. Для того чтобы избавить ее от лишних примесей и придать ей необходимую плотность, горновую крицу подвергают горячей ковке - многократно нагревают до белого каления и проковывают тяжелым молотом. В результате получается чистая крица. Из нее в дальнейшем изготавливают мечи, доспехи и все необходимое. Процесс этот трудоемкий и крайне длительный. Хотя кричного железа добывается значительно больше, чем имеется небесного металла, но оно уступает последнему в прочности. И это главный недостаток кричного железа.
   Метод, предложенный князьями Ашина, имел то отличие, что предлагал использовать для восстановления не уголь, а размолотую в муку кость. Этой мукой железняк равномерно обсыпался со всех сторон, а уголь же использовать только для создания жара.
   Когда угли в горне прогорели, и серы извлекли из него готовую крицу, то она оказалась плотной и тугой. Мука выгорела, не оставив пустот. Потребовалась только одна единственная ковка, чтобы выгнать воздух и придать железу требуемую плотность.
   Серские кузнецы взялись выковать полученное железо и очень скоро изготовили клинок такой изумительной гибкости, что им можно было опоясаться. Серы приделали к клинку рукоять, и князь Баумен первым опробовал оружие. Он вызвал на поединок своего самого сильного бойца, и от первого же удара железом бронзовый клинок противника сломался, а меч Баумена уцелел.
   - Вы посмотрите, - предложил князь окружившим его людям, - от такого удара клинок из кричного железа получил бы на лезвии глубокую зазубрину, а у этого оно даже слегка не затупилось. Такое же острое, словно им прошлись дважды не по бронзе, а по маслу. Воистину, велико знание фаунских ученых. Они не обманули.
   Князь Баумен поднял клинок высоко над головой и объявил:
   - По сути, я держу в руках клинок не из железа, а из иного, благородного металла. Это булат. Из него куется оружие победы!
   К вечеру седьмого дня серы из старой крицы выковали еще один меч. Многократно разогревали до красного каления и закаливали в масле. Истратили два бурдюка замечательного льняного масла! Но все без толку. Железный клинок сломался под третьим ударом булата. После этого серы признали Баумена царем над собой, а его родичей - военными вождями.
   В заповедном месте, в ущельях скрытых от любопытных глаз серы из огнеупорной глины воздвигли печи и расположили так, чтобы горный ветер задувал в их горны и разжигал огонь. Чтобы запастись углем, вырубили дубовые рощи, сложили из дров поленницы, обложили дерном и запалили. Сложнее оказалось с костью. Собрали все, что было можно. По всем деревням разослали указ, чтобы не выбрасывали, а собирали то, что прежде не представляло ценность. Но даже если бы люди стали бить вдвое больше скота и раз в неделю разживаться дичиной, и все кости сносить в одно место, это все равно не могло бы удовлетворить растущую потребность.
   - Люди собирают кости на погостах, - напомнил царь Баумен. - Почему бы нам не воспользоваться тем, что зарыто в землю?
   Вначале серы, которые чтили могилы предков, как святыни, возмутились. Повозмущались, повозмущались и смирились. Деваться-то им было некуда. Один за другим серы перерыли все свои погосты.
   Вскоре каждый князь получил мечи и броню из булата. Еще через некоторое время - все воины Ашина. После этого серы принялись ковать оружие для своих дружинников.
   Жуанам продолжали ковать оружие из кричного железа. Царь Тобас заезжал за данью раз в год, в конце лета.
   Один из его наездов случился раньше обычного. Серы его не ждали. Царь Тобас застал плавильщиков врасплох.
   - Что это за дым? - спросил он у серского старейшины, вышедшего ему навстречу. Тобас указал на гору, вершина которой была окутана черным облаком. - У вас пожар?
   А надо заметить, что в тот год, и в год предшествующий этому и многие лета до того в тех краях стояла жуткая жара. Солнце палило так, что в степи высыхали реки и озера, а в горах выгорала трава. И от этого часто случались пожары.
   - Если горит лес, надо бить тревогу. Почему вы бездействуете?
   Старейшина серов разъяснил:
   - Это поминальные костры. Там, - старейшина махнул рукой в сторону вершины, окутанной дымом, - на священной горе Бурхан обитают духи предков. Мы знаем, что разжигать костры и окуривать небо есть ничто иное, как невежество и дикость, но ничего не можем поделать с собой - мы слишком привыкли чтить наших предков и героев.
   - Это не только дикость, - возразил царь Тобас, - но и расточительство. В том лесу должно быть много дичи? Она же вся погибнет.
   - Духи любят, чтобы попахивало паленным.
   Царь Тобас закатил глаза в знак наивысшего изумления.
   - Вы мои плавильщики, и я вас ценю. Но какой же вы темный народец!
   Старейшина развел руками.
   - Темные, как смоль. Ведь мы стоим у горна.
   - Бог с вами, - смилостивился царь, - жгите свои леса, если не жалко. Главное не забывайте выплавлять железо.
   Когда старейшина ввел Тобаса под кров своего жилища и усадил за стол, тот сказал:
   - Еще одно я не могу взять в толк. Об этом судачат все в округе.
   - О чем именно?
   - О кладбищенских войнах. Что это вы затеяли? Ради какой надобности вы разоряете чужие могилы? Неужто опять-таки ради предков?
   - Совершенно верно, - ответил старейшина. - В загробной жизни духи наших предков, оставаясь неотомщенными, страдают. Мы не знаем поименно всех их врагов, к тому же на многих могилах нет надгробий, поэтому мы разоряем все могилы подряд, все что попадутся. И видно, мы не зря стараемся. Духи предков оценили наши усилия и дали в этом году руды намного больше прежнего. В этот году мы выплавили для своего царя железа на десять даней больше.
   Тобас был обрадован этой новостью.
   - Что ж, если за прах лютарей, высоких телег и волков серой стаи ваши духи готовы помогать в добыче железа, тогда я не возражаю, разоряйте могилы, сколько потребуется... Да только все равно, чудно все это.
   Было еще кое-что удивительное, на что царь Тобас обратил внимание. К тому времени хозяева и гости, отобедав, вышли из душной комнаты на свежий воздух и, устроившись под сенью дерева, принялись пить прохладный кумыс. рядышком носились дети. Их необычная внешность и привлекла внимание Тобаса.
   - От чего это у белобрысых отцов я вижу столько мальцов буланой масти? Вы что, их красите?
   - Это не мы, - возразил старейшина. - Это огонь и дым. Ведь мы плавильщики.
   - Вы и дочерей своих учите стоять у горна?
   - Верно, и дочери наши сделались чернявы. А все, потому что копоть и сажа у нас уже в крови. Мы плавильщики.
   - Чудно, чудно, - проговорил Тобас, засмотревшись на детей, играющих в войну.
   Что верно, то верно, многие девочки серов, родившиеся в последние пять лет были чернявы, а многие мальцы - буланой масти, а еще больше попадалось пегих и русоволосых. Но дым и сажа к темной масти серских детей не имели никакого отношения (тут старейшина соврал). Объяснение этому явлению имелось несколько иное.
   Дело в том, что Ашина, забравшись в эти горы, забыли позаботится о том, чтобы привезти с собою своих женщин, а лучше сказать, не привезли совсем. А поэтому и князья, и воины Ашина были очень обрадованы, когда увидели серских девиц. Они стали брать их в жены, и даже царь Баумен женился на дочери старейшины. Черное, как известно, всегда подавляет белое, а потому дети от этих браков пошли в отцов: все больше темноволосые, кареглазые, мордастые, кряжистые. Попадались, правда, длинноногие, как их матери, и высокие. А многие сохранили у себя материнскую волоокость и удлиненность век. И почти всем достались высокие серские носы. По нраву дети были по-волчьи свирепы и, как серы настырны. Они проявляли, как их отцы любовь к воинским забавам, а у матерей взяли усердие, которое всегда отличало серов. Однако наряду с этим они обладали и тем, чего не было у их родителей. Неутомимостью и неиссякаемой силой. Они целыми днями носились по горам, словно земля у них под ногами горела. "Все это от солнца", - говорил старейшина. "Все от солнца, - сказал он и тогда, глядя на заигравшихся детей, - от жаркого солнца, под которым они родились".
   В прежние годы, когда Тобас наведывался в урочный час, Ашина заранее уходили в горы и уводили с собой своих детей. А в этот раз проклятый жуан нагрянул внезапно. Не оставил серам время убрать с глаз долой, что показывать не следовало. Они даже угольные поленницы не затушили. Царю Баумену и его сородичам пришлось уходить впопыхах, вот часть детей и не собралось. Где их только черти носили.
   - Вон тот крепыш особенно хорош.
   Царь Тобас указал на мальчика, возвышающегося над другими детьми на целую голову. В игре он верховодил всеми.
   - Чудной он, но мне нравится. Я его, пожалуй, заберу с собой.
   Старейшина нахмурился.
   - Как это заберешь? Зачем?
   Тобас усмехнулся, глядя на то, как всполошился старик.
   - Не переживай, - сказал он почти что ласково. - Я заплачу его отцу хороший выкуп. Он сможет выбрать трех барашков в моем стаде. Кто его отец?
   Этот мальчуган был... а впрочем, не важно. Тобас знал, кто этот мальчик.
   - Его отец плавильщик и кузнец, как и все мы, - ответил старейшина. - Но ты должен знать, царь: серы не продают своих детей.
   - Три барана хорошая цена за сына кузнеца. Но я не покупаю. Я забираю мальчика на воспитание, - Тобас опустил на скатерть перевернутую чашу, давая понять, что насытился угощениями и разговорами. - У меня есть сын, как раз его лет. Они станут друг другу хорошими товарищами. Так что готовь мальца в дорогу.
   Царь поднялся и велел собирать железо. Утром следующего дня он покинул серов и направился к себе.
   "Странный все-таки мальчуган, - думал Тобас дорогой. - Ведет себя так, будто ничего не случилось".
   Мальчик ехал рядышком, на рослой серебристо-гнедой кобыле. Покачивался в седле и с невозмутимым видом насвистывал простецкий мотивчик.
   "Даже слезинки свистун не проронил, прощаясь с родными. Много ли я знаю детей его лет столь же скупых на слезы?"
   Насвистевшись, мальчик оставил это занятие и, сощурив глаза, устремился взглядом к горизонту.
   - Здесь недавно прошел косяк сайгаков, - сообщил он с видом знатока.
   - С чего ты взял? - спросил рябой телохранитель Тобаса, шедший позади мальчишки.
   Тот указал в даль, туда, где в лучах заходящего солнца оседало облако пыли.
   - Видал? Большое облако - большой косяк. Сайгаки идут на водопой. Там у нас ручей, который никогда не пересыхает. Можно было бы взять несколько косуль на ужин.
   На поясе у мальчика болталась сабелька, поблескивающая бронзой, в налучье, притороченном к передней луке седла хранился роговой лук, а за спиной висел колчан со стрелами.
   - Маленький сер, по всему видать, опытный охотник, - заметил второй телохранитель, усмехаясь в жиденькие, вислые усы своей незамысловатой шутке. - И много ты убил зверей, сопляк?
   Мальчик отреагировал на замечание совсем не так, как мог бы отреагировать обычный ребенок. Оглянулся, заслонился рукой от солнца и посмотрел на воина так, словно прикидывал чего он стоит.
   "Странный, очень странный взгляд, - отметил Тобас, испытывая какое-то необъяснимое волнение. - Серы так на своих господ не смотрят".
   - Сколько тебе лет, малец?
   - Восемь.
   "Врет или нет?" - засомневался Тобас. Мальчик выглядел, по меньшей мере, на четыре года старше.
   - Ты рослый малый.
   - У нас все такие. Но я выше всех.
   И вправду, те дети, которых Тобас видел в серской деревне, были высокого роста, с широкими плечами и грудью навыкат.
   - Все такие, говоришь? И отчего это?
   - От жаркого солнца, - ответил мальчик, не задумываясь. - Мы все родились жарким летом.
   - И мой сын родился жарким летом. Но он другой.
   - Мы родились в горах, а горы ближе к солнцу.
   Тобас посмотрел на мальчика внимательней, стараясь понять: надсмехается он или говорит серьезно?
   - Так тебе старшие учили говорить?
   - Старшие всегда чему учат младших.
   "Отвечает малец как будто бы вежливо, не придерешься. Но один глаз у него всегда прищурен. Приценивается будто... или надсмехается? Не поймешь. Странный, чудной мальчишка".
   - Кто у тебя отец?
   Мальчик вздохнул, будто устал от расспросов, а потом сказал скучливым тоном:
   - Отец у меня бог Тенг.
   - Тенг? - Тобас крякнул от удовольствия. - Тогда объясни другое: когда это серы начали чтить Голубое Небо ?
   Мальчик развел руками, мол, откуда мне знать.
   - Серы никогда не поклонялись Тенгу, - вставил рябой телохранитель. - Они помешаны на своих героях и чтут могилы предков. И вообще, не похож этот мальчуган на сера, он явный полукровка. Скорее всего, мать его легла под лютаря или кого-то из Серой стаи.
  
  
  
  
   - Тогда половина их девиц побывала под лютарями, - заметил усатый. - Таких, как этот, у серов целый выводок.
   - А это легко узнать. Позволь мне, хогн, - обратился к Тобасу за разрешением рябой телохранитель, - и сопляк мигом все расскажет.
   - К чему? - Тобас сделался печальным. - Итак все ясно.
   - Вы мне не верите?
   - На счет чего?
   Мальчик громко шмыгнул носом.
   "И вправду сопляк".
   - Я могу завалить косулю. Взять на копье или пронзить стрелой. Я уже проделывал такое.
   - О, тогда малой не врет, - съязвил рябой, - он от Голубого Неба! Не понятно только, как это Тенг своим членищем вошел в маленькую щель его мамаши!
   - У шлюх она большая, - разъяснил усатый. - Не щель, а прорва, сто чертей! Самый подходящий размер для Тенга!
   Оба насмешника загоготали.
   - А если я добуду косулю? - спросил мальчик. - Что тогда?
   - Тогда проси чего хочешь, молокосос.
   Мальчик глянул на него своим прищуренным глазом.
   - Ты отдашь свой меч.
   Усатый восхитился.
   - Вот это наглость!
   - Принеси хотя бы тощего козленка, и ты его получишь то, что просишь, - пообещал рябой. - А если нет, будешь вычищать одежду от насекомых до конца пути. Мне и двум своим господам. Хогн, ты не против?
   Тобас отмахнулся. "Кто его знает, этого бычка".
   Утром, когда все встали после сна, мальчика не оказалось на месте.
   - Кто стоял в карауле? - спросил Тобас у рябого.
   - Слава Тенгу, не я, - ответил тот.
   Караульным оказался пожилой фаун из крестьян.
   - Проспал? - набросился на него Тобас.
   - Глаз не смыкал.
   По виду караульный был растяпа. Но врать такие не умеют - у фаунов это величайший грех.
   - Тогда скажи на милость, где мальчишка?
   - Убег, - предположил растяпа, - прокрался. Я не знаю.
   Конские следы вели на север.
   - Куда это его понесло? И почему на север?
   - Хитрит, - догадался рябой. - След путает. Но мы и не таких видали.
   Рябой перерезал горло фауну, и отряд из десяти следопытов пустился в погоню.
   Мальчик обнаружился, когда солнце было на полпути к зениту. Он вышел из-за холма и на крупных рысях двинулся навстречу.
   - Хай! - прокричал мальчик еще издали.
   Он сидел в седле бочком, по-волчьи. Такая посадка удобна тем, что не дает натереть промежность. Но не всякий наездник может использовать ее, когда лошадь чешет рысью. Для этого нужна особая сноровка. У серов никогда не было такой. Какие они наездники, всем известно. Этот же мальчуган даже, когда его кобыла брала бугры и перемахивала через рытвины, не менял посадку. Более того, он ехал, спустив поводья, предоставив лошади полную свободу, и одной рукой удерживал у передней луки тушу, убитой им косули. Забавно было видеть, как восьмилетний мальчик корчит из себя удальца. При всем своем не по годам развитом телосложении он смотрелся на рослой кобыле недомерком.
   - Сто чертей! - прокричал усатый. - Он и не думал убегать!
   - Здесь из-под земли бьет ключ, и в ложбине образовалась заводь, - сообщил мальчишка, подъехав ближе. - Я знал, что какая-никакая животина обязательно придет напиться. Только вот дожидаться пришлось дольше, чем я рассчитывал.
   - Как ты узнал про заводь? - спросил Тобас.
   - Это просто, - ответил мальчуган. - Ласточки подсказали.
   И вправду, над холмом кружила небольшая стая.
   Мальчик подвел лошадь к рябому.
   - Вот косуля, - сказал он и показал на тушу. - Где мой меч?
   Рябой сокрушенно покачал головой.
   - Ну, малой, потешил, нету слов, - он отстегнул меч от пояса и бросил мальчику. - Держи, если удержишь.
   Меч был тяжелый, с широким клинком, в две трети вэя. Удивительно было видеть, как ловко мальчишка привстал на стременах и поймал его. С лязгом клинок освободился от ножен, и мальчик отметил:
   - Железный.
   - А ты какой хотел?
   - Так бы я тебе и сказал, - мальчик замахнулся мечом и рассек воздух. - Ладно, сойдет, - он вернул клинок в ножны и спрятал приобретение в седельной сумке.
   - Я в твоем возрасте и мечтать о таком мне мог, - буркнул рябой.
   - Так это было в незапамятные времена, - мальчик излучал довольство. - Тогда, поди, железо еще не ковали?
   - Больно ты скор на язык, малой, - рябой вздохнул. - Ну да ладно, спор есть спор. Выиграл - получай, так я считаю. А я себе другой добуду. А то и свой верну.
   - Это как же?
   - Солнце палит, - пожаловался рябой Тобасу. - Запреет косуля. Жалко.
   Тобас посмотрел на солнце, посмотрел на своих всадников, поморщился и махнул рукой.
   - Ладно. Привал!
   Всадники соскочили с лошадей, быстро натаскали дров, подтащили булыжники и разожгли костер над ними. Рябой освежевал и разделал тушу.
   Когда ломти мяса зашварчали на раскаленных камнях, рябой предложил условия нового спора.
   - Я съем за один присест всю заднюю часть.
   Мальчик скривил лицо.
   - Этот спор неинтересный.
   - Почему же?
   - Я не сомневаюсь, что ты съешь. Но разве это будет справедливо?
   - О чем ты?
   - Здесь десять человек, не считая меня. Ты наешься от пуза, а другие что?
   - Боишься остаться голодным?
   - Я бы хотел, как следует позавтракать, - признался мальчик.
   - Годится, - согласился рябой. - Обжирайся. Одна нога твоя! Но если не сожрешь, меч - обратно мой!
   - А если сожрет? - спросил усатый.
   - Пусть выбирает!
   Лошадь у рябого была хорошая - сильная и резвая, рыжей масти, со звездой во лбу - но честные люди на лошадь не играют. Седло - дурное, узкое и затертое. Лук - из тала с костяными вставками, какой используют Высокие телеги. Из вещей равнозначных по ценности мечу, была одна кольчуга - фаунской работы, с двойным сплетением и с толстой чешуей. Но она была явно велика мальчишке.
   - Если я целиком съем ногу, ты весь остаток пути будешь вычищать мою одежду. Мою и своего господина. Хогн, ты не против?
   Усатый загоготал, рябой чертыхнулся, а Тобас проговорил:
   - Чудно...
   Мальчик съел всю ногу целиком. Причем довольно быстро. Покончив с ней, рыгнул и отвалился на бок.
   - Ну, ты даешь, малец! - выразил восхищение усатый. - Много я повидал обжор, но ты первый среди них. Как же столько влезло в твое маленькое пузо?
   - Всегда любил поесть, - признался мальчик.
   - У него не пузо - прорва, - объявил рябой. - Такая же, как у его шлюхи-матери!
   Никто не обратил на его слова внимание. Все с интересом глядели на мальчишку.
   - Коз и барашков у нас режут раз в неделю, - затеял тот болтовню, - а в остальное время кормятся молоком, да просом. А все кроме мяса - шоп , так я считаю, и такой пищей не наешься. А потому я с малолетства приучился отправляться на охоту и добывать себе чего-нибудь.
   - До последней минуты я думал, что ты бахвал, - сознался усатый, - но теперь я вижу, что ты хоть и мал, но человек серьезный.
   - Не такой уж серьезный, - сказал мальчик, улыбнувшись. - Я люблю хорошую шутку. На счет одежды и насекомых, к примеру, я шутил. Я сам о себе отлично позабочусь.
   - А вот я не признаю шутки подобного рода, - заявил рябой. - Спор есть спор! Выиграл - получай. Я буду вычищать твою паршивую одежду, как и было уговорено.
   - Как угодно, - согласился мальчик.
   - Но я предлагаю сыграть еще раз. Моя лошадь и моя кольчуга против моего меча и последнего обязательства.
   - О чем спорим?
   - Здесь осталось еще четыре куска, - два куска дозревали на камне, а два других рябой вырвал изо рта у своих товарищей. - Не так много для твоей бездонной утробы. Слопай и это, если сумеешь.
   - Я говорил, что я шутник, - отметил мальчик, - но не говорил, что я дурак. Только дурачье объедается перед дорогой. А я съел достаточно, чтобы не чувствовать себя голодным. К тому же лошадь забирать у товарища бесчестно.
   - А меч?
   - Про меч в правилах ничего не говорится.
   - Ох, малой, - простонал рябой, - ты меня расстроил, - он вскочил на ноги и пнул мальчишку. - Ну, вставай, чего разлегся? Пора в дорогу. Верно, хогн?
   Тобас всю бы жизнь пролежал вот так вот на траве под склоном и дивился бы на мальца, и твердил под нос: "Чудной, чудной". Да только и вправду надо трогаться обратно.
   - Тебя, как зовут, мальчуган? - спросил усатый.
   - Тэймур.
   - А меня Чоло-богатырь. А тот, кого ты оставил в дураках - Змеиный след. Он у нас самый быстрый и ловкий и в поединке может положить любого. Так что ты поступил разумно, отказавшись от его услуг, - шепнул усатый, когда они садились на лошадей. - Постарайся сделать так, чтобы он не притрагивался к твоей одежде, и ты избавишь себя от многих неприятностей.
   - Спасибо, - шепнул в ответ мальчишка, - я ценю полезный совет.
   - И все-таки странная у серов завелась приверженность ко всему волчьему, - проговорил Чоло-богатырь во всеуслышание, пустив своего чалого рысцой. - Вот и имена себе берут чужие.
   - "Тэймур" по-хиданьски - "железный", - заявил фаун с козлиной бородкой. На нем была крестьянская одежда, и в целом он мало чем походил на воина. Видно поэтому он считал полезным встревать в разговор со своей фаунской осведомленностью.
   - И все-таки кто твой отец? - полюбопытствовал Чоло.
   - Мой отец бог Тенг.
   - Это мы уже слышали. А серьезно: из лютарей или из волчьей стаи?
   - Я отца не знал, - признался Тэймур и добавил со скорбным видом. - Но каждую ночь в полнолуние в день моего рождения я слышу, как матерый серый волк воет на луну. И мать моя при этом плачет.
   - Ха-ха, - усмехнулся Чоло. - К чему ты клонишь?
   - Раньше, когда я был маленьким, я плакал вместе с матерью.
   - А ты теперь большой?
   - По волчьим меркам я вошел в возраст и уже могу сбивать собственную стаю. Ты хочешь в мою стаю Чоло-богатырь?
   Чоло был смешливый, а тут загоготал так, что лошадь под ним шарахнулась. Вслед за ним засмеялись другие.
   - Вы думаете, почему я плакал, когда был маленьким? - спросил Тэймур, не обращая внимания на смех. - Потому что у меня прорезались зубы. Наши старики и старухи говорили мне, что я роняю слезы из-за страха, что волчий вой пугает меня. А я плакал от боли. Старики говорили, что матерый волк, воющий на луну, слишком огромен, чтобы быть обычным волком. Они говорили, что волк, исторгающий страшные вопли каждое полнолуние, это оборотень, и моя человеческая душа страшится его сущности. Но в ночь полнолуния моего пятого рождения у меня выросли клыки. Я выскочил из дома и побежал туда, откуда доносился вой. Никто не пытался меня удержать. Знаете, что сделал волк, когда меня увидел?
   Спутники Тэймура перестали смеяться. Рассказ мальчишки показался им забавным.
   - Волк повернулся и побежал. А я за ним.
   - Куда вы побежали? - спросил крестьянин с фаунской бородкой. Фауны, известно, больше других любят слушать сказки, особенно, когда сказки страшные.
   - Никуда. Просто бежали. Бежали по сопкам, бежали по равнине, спускались в распадки, пересекали ручьи. Итак полночи.
   - Человек не может угнаться за волком, тем более ребенок.
   - А кто говорит о человеке? Впереди бежал матерый волчище, это верно, но за ним-то следовал волчонок. Змеиный след, я бежал на четырех ногах, вернее лапах. Я бежал, высунув из пасти черный язык, и шерсть на мне стояла дыбом. Вы верите в оборотней?
   Никто не ответил.
   - Наш шаман, когда я рассказал ему об этом, долго плясал вокруг меня и бил в бубен. Вы знаете, зачем бьют в бубен? Так изгоняются злые духи. После этого меня держали на хлебе и воде (а это затем, чтобы злой дух во мне проголодался и вышел из меня наружу). Потом попеременно хлестали и окатывали ледяной водой. Замучили до полусмерти. И только тогда шаман угомонился и сказал, что злой дух меня оставил. Но в следующий мой день рождения все повторилось. У меня снова выросли клыки, только длинней прошлогодних. Я встал на четыре ноги и побежал туда, где меня поджидал волчара. В этот раз он учил меня охоте. Мы загнали серну, и я впервые попробовал сырое мясо. Ел кто-нибудь из вас такое?
   - Доводилось, - признался Змеиный след.
   - Ну и как?
   - Жаренное лучше.
   - Верно. Чтобы понять вкус сырого мяса, надо очутиться в шкуре и обзавестись клыками. Для волков нет ничего лучше сырятины, а запах крови так просто пьянит. Кровь у волков за места пива. Когда я умял половину туши, я наполнился такой силой и злобой, что готов был разорвать любого, кто попадется на пути.
   - Половину туши? - изумился кто-то.
   - Так я же был в обличье волка. А волкам, известно, и лося целиком умять в брюхе, что людям пирожок сожрать. Кстати, после этого я разучился наедаться шопом.
   - А что потом?
   - Потом мы расстались. На год. В мою седьмую годовщину волчище, как повелось, встретил меня на вершине горы и повел туда, где нас поджидала стая. И пока мы шли через горы и леса, по ущельям и долинам волк рассказал мне о моем происхождении.
   - На волчьем?
   - А как же. Он рассказал мне о том, как однажды повстречал девушку изумительной красоты. И это была моя мать. А она, действительно, красавица, так все говорят. Волк, чтобы не испугать ее, обратился прекрасным принцем и сделал все, чтобы ей понравиться девушке. В тот день я был зачат. Это случилось на вершине горы в полнолуние.
   - Трогательно, - проговорил чувствительный фаун.
   - Забавно, - согласился Чоло.
   - Когда мы прибыли на место, я увидел скопище волков. Истинно говорю, никто и никогда не наблюдал такого столпотворения. Вся равнина от края и до края имела серый цвет от волчьих шкур. Тот волк, что привел меня, поднялся на высокое место, и все другие склонили перед ним головы.
   - Он был их вожаком?
   - Он оказался их царем. Вожак это когда стая небольшая. А когда волков собирается с целое войско, то старший над ними - царь.
   - Стало быть, ты тегин? Раз твой отец царь над волками?
   - А как же. Знаете, как будет на волчьем "царь"?
   - Как?
   Мальчик задрал голову к небу и завыл.
   - А "наследник"? - спросил и, отвечая сам себе, затявкал по-щенячьи.
   - Так ты шутил?
   - А то. Я предупреждал, к чему имею склонность.
   - Ах ты, плут! - воскликнул Чоло. - Вы видели? - обратился он к товарищам. - Так задешево купить! - и загоготал.
   - Прохвост, пройдоха, - подхватили другие.
   - Шутник, затейник!
   - Сказочник, мать его так и так!
   - Что может быть лучше бодрой шутки после сытного обеда, - сказал в свое оправдание Тэймур. - И что может лучше скоротать долгую дорогу, чем увлекательная сказка.
   - С этим я не спорю, - согласился Змеиный след. - Шутка и сказка - лучшие товарищи в пути. А еще песня. Спой нам что-нибудь по-волчьи, Тэймур-тегин, если ты умеешь.
   - Я знаю одну, которая особенно любима волками, - заявил мальчишка. - Это богатырская песня и называется "Не лей по мне понапрасну слезы".
   Тэймур подбоченился в седле, приосанился и, набрав полную грудь воздуха, вытянул долгий протяжный вой. Потом погавкал и после этого снова завыл.
   - Ну что же вы, подпевайте, - пригласил он спутников. - Слова-то простые. У-у-у-у-у-у...
   "У-у-у-у-у..." - подхватили остальные и в припев загавкали хором, кто как умел.
   "Ловок малец, ничего не скажешь, - подумал Тобас, слушая разноголосый хор. - Даже к Рябому сумел подобраться, а это мало кому удается". Змеиный след был изгоем Высоких телег и долгие годы разбойничал, пока не прибился к шайке Тобаса. Много ли осталось из тех, кто воевал рядом с ним с самого начала? Нет, один только Змеиный след. Он вышел живым из сотни схваток только потому, что был недоверчив и насторожен, и никого не подпускал к себе. А сейчас Рябой, дурень дурнем, распевает вместе с мальчишкой, будто и сам не старше его. "А как ловко волчонок ввернул о своем происхождении. Все серы скрытничают, а этот, пусть иносказательно, но вставил. И не боится ведь".
   Степь большая, но в ней невозможно скрыться. Она наполнена слухами. И все, что происходит на ее просторах, от Драконьей гряды до Рассветного моря, рано или поздно становится достоянием гласности. Тобасу уже давно было известно о том, что серы дали приют одному из родов хиданей. Предоставили им своих дочерей и взялись ковать для них железо. Был бы Тобас глупее, то налетел бы всем своим войском на серские земли и расстроил бы заговор в зачатке. Но что бы он получил в итоге? Хидани скрылись бы и нашли приют в новом месте - степь-то большая. А за ними подались бы выжившие серы. И кто бы тогда выплавлял для него железо?
   Тобас пожил немало и знал, что власть, как вода - не схватить ее и не заткнуть за пояс. Она всегда утекает между пальцев. Чтобы всегда оставаться у кормила власти, надо погрузиться в пучину и следовать ее течением. Тобас вместо войны и разорения припас другой - хитрый и более надежный ход.
   Никто и никогда не видел, чтобы от связи волков с другими племенами получалось, что-нибудь путное. Всегда выродки - не волки и не люди. Но в этот раз вышло иначе. Видно, и вправду, вмешалось солнце. Целая орава шустрых, сильных, не по годам смышленых и развитых детей подрастала на серских землях. Дай таким в руки лет через пять, когда они созреют, серское железо, и вся степь и все фаунские земли покорятся им. И самый шустрый, сильный и смышленый среди них вот этот Тэймур. Тэймур-тегин.
   Как всякий мужчина Тобас всегда мечтал о наследнике. У него было восемь жен, но все они упорно рожали дочек. И только одна из них однажды сподобилась выпустить из чрева синего сморщенного уродца, у которого между ног вместо щели болтался крохотный отросток. Но Тенг всемогущий, разве о таком Тобас мечтал? Разве можно было назвать этого недоношенного, хилого ребенка сыном? Доходяга переболел за время младенчества всеми возможными болезнями и едва выжил. И сейчас, когда мальчику исполнилось двенадцать лет, отец смотрел на него и думал, что было бы лучше поступить так, как поступали предки: удавить хилый плод в момент рождения и положить конец будущим страданиям.
   Другой бы отчаялся, но не таков был Тобас. Он умел и в плохом обнаружить хорошее. Все проклинают судьбу, когда рождаются девочки, а Тобас, глядя на своих славных дочурок, понимал, чем дочь, если она смышлена и хороша собой, может быть для отца полезней сына. Сына, если он с самого начала не удался, не переделать, воистину, легче удавить. А вот ладная дочь может обеспечить такого сына, какой отцу будет угоден. Нет, не родить, а привести в дом жениха.
   Тобасу был угоден сын, как этот Тэймур. Тобас решил, что воспитает его, как родного. И когда тот войдет в возраст, выдаст за него одну из своих дочерей. Он провозгласит Тэймура наследником, и тот обеспечит покорность своей родни и вернет уплывшее серское железо верными мечами.
   "Так тому и быть! - решился Тобас, глядя на то, как Тэймур оставив волчье пение, огрел кобылу и пустил ее вперед. - Славный малый, - подумал он. - Будет мне хорошим сыном. Нынче же, как только возвратимся в ставку, познакомлю его с Жане. Она ему подойдет больше, нежели другие".
   До ставки оставалось еще четыре дневных перехода. Ночь перед последним пришлась на полнолуние. Встали на ночлег еще засветло, и наскоро поужинав, отошли ко сну. Среди ночи Тобас встал по малой нужде, и не обнаружил рядом с собой мальчишку. Он прошелся по лагерю, но Тэймура нигде не было.
   "Куда он мог подеваться?"
   - Никто не выходил? - спросил Тобас у караульного.
   - Все дрыхнут, - заверил тот.
   Проснулся Змеиный след. Он всегда отличался чутким сном.
   - Может быть, опять на охоту подался, - предположил он.
   Лагерь располагался на ровном месте, и луна в эту ночь светила ярко - видно было почти, как днем. Но куда ни глянь - мальчишки не было.
   Змеиный след обошел лагерь по окружности, изучил следы.
   - Что-нибудь нашел?
   - Все следы ведут к нам, - ответил Змеиный след. - От нас только - волчьи.
   Тобас поднял лагерь по тревоге. Воины спросонок принялись ловить и седлать лошадей. Когда вскочили на них, то обнаружили неоседланной одну - кобылу Тэймура. Она стреноженной паслась на лугу и безмятежно пощипывала травку.
   - Он что, на своих двоих пустился? - удивился фаун.
   - Или опять на четырех, - попробовал пошутить Чоло.
   В эту минуту ночь огласилась протяжным воем.
   Силуэт одинокого волка вырисовывался на вершине дальней сопки. Вскинув голову к небу, он жалобно выл на луну.
   Стояло полнолуние.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"