Аннотация: Ещё сегодня утром меня теперешнего не было. Я родился сразу после посадки самолёта. А перелёт был странствием души, отделяющим гибель в предыдущей жизни от рождения в следующей.
Ну вот, всё готово. Осталось только вынести мусор.
На улице блекло и сыро. За ночь нанесло разлапистых серых туч, брызжущих мелким, словно взвесь, дождиком. Ветер пробирает до костей. Плотный скандинавский ветер, поднаторевший в шлифовке скалистых утёсов, привыкший расчёсывать густую шевелюру крепких рослых елей и массивных буков.
Мне нравится ощущать на своих свежевыбритых щеках лёгкое покалывание мелких ледяных капель и чувствовать как прохладный воздух с шумом врывается в лёгкие, насыщая кровь утренней свежестью. Я люблю местный климат.
Многих моих знакомых раздражает эта шведская кутерьма с сортировкой мусора. Я же, без преувеличения, получаю от сортировки наслаждение: бумагу — в длинную узкую щель самого массивного контейнера; пластик — в круглое отверстие с оранжевой окантовкой; стекло — в цилиндрический контейнер, встречающий каждую пивную бутылку приветственным звоном разбившегося стекла.
Можно подумать, что я — сноб и чистоплюй, но это не так. Я люблю вовсе не порядок, а сам процесс — убирание. Обычная уборка не по мне: в ней отсутствует элемент священнодействия.
Впрочем, не нужно мистики. Мне просто нравится ощущать свою власть над мёртвыми вещами. Я люблю заботится об использованных упаковках и пустых банках. Я ощущаю себя искусным могильщиком, аккуратно отправляющим усопших в их последнюю обитель.
Хотя сегодня мне что-то мешает насладиться вполне. Это чувство появилось еще вчера, когда я окончательно осознал, что меня здесь скоро не будет. Похоже, я успел пустить здесь корни. К Стокгольму быстро привыкаешь, особенно если живёшь в Лидингё[1]. Я привык к местной тишине, безлюдию, к полупустым прогулочным дорожкам, то петляющим в гуще леса, то выходящим на побережье. Привык и к внезапным сменам погоды, и к пятничным попойкам шведов, и к повсеместной чистоте, и к ежевечерним гудкам пребывающих в порт паромов.
Но со вчерашнего дня я перестал ощущать присутствие всего этого. Все вокруг подёрнулось едва различимой мутной плёнкой. Всё, что составляло до сих пор осязаемую материю моего мира, вдруг отступило в фон, оставив на первом плане мысли о будущем и лёгкую тревогу.
Да, я всегда нервно реагирую на перемену обстановки. Должно быть, во мне много кошачьего: кошки ненавидят, когда их выдёргивают с насиженного места. Им дороже всего уют собственного дома.
Сейчас подъедет такси. Запускаю руку в карман своей кожаной куртки и натыкаюсь на упругую округлость мячика для гольфа. Я нашёл его несколько дней назад, прогуливаясь по набережной. Он лежал среди камней, испачканный в тине, и робко смотрел на меня, словно выброшенный котёнок. Я помыл его в заливе, оттерев песком зелёные разводы, и взял с собой. С тех пор он всё время при мне.
Мы едем в тишине. Водитель, старый поляк, знает, что я не люблю радио. Мне больше нравится мерное урчание мотора, шелест шин по мокрому асфальту, ритмичные щелчки поворотников и приглушённый резиновый скрип стеклоочистителей.
Я провожаю взглядом разноцветные металлические коробки, плывущие в тумане мутной взвеси, и думаю об их содержимом.
Сотни людей, окружающих меня на шоссе, устремлены сейчас к своим офисам, загородным домам, кафе, спортивным клубам и торговым центрам. Меня окружают клерки, секретари, автомеханики, повара, директора, программисты, домохозяйки и пенсионеры.
Сотни разных жизней сходятся в единый пучок на этом шоссе, чтобы затем разбежаться в разные стороны.
Должно быть, забавно осознавать себя лётчиком.
Я представляю, что взял такси после трудного перелёта из Южной Америки (с дозаправкой, разумеется) и качу теперь в свое тёплое гнёздышко близ Ваксхольма[2], где меня ждёт тихая, трогательная, маленькая жена с чашечкой горячего кофе и ещё не остывшей пастелью.
Но не стоит увлекаться. У меня нет жены, и еду я не из аэропорта, а наоборот. Прямо по курсу Арланда[3].
Чёрт подери! Откуда все эти китайцы? Их, должно быть, полсотни, никак не меньше. Толпятся бодрым муравейником, перекрывая все подходы к двум стойкам «Аэрофлота». Все как один в одинаковых спортивных костюмах — настоящая армия клонов.
В самом хвосте очереди на регистрацию томится Йен со своим нелепым походным рюкзаком и бесформенной рыжей сумкой Владимира. Самого Володи рядом нет.
- Что это за татаро-монгольское нашествие? - спрашиваю я с приветственной улыбкой, неполиткорректно кивая в сторону китайцев.
- Видимо, китайская детская сборная возвращается с каких-то соревнований, - вяло улыбается в ответ Йен. Она явно не выспалась: лицо бледное, глаза с красной каймой.
- А где Владимир?
- Он отошёл ненадолго.
- Давно приехали?
- Только что. Я забыла в гостинице свои документы. Пришлось возвращаться.
- Значит не зря заранее выехали, - констатирую я, вынимая из кармана мячик.
Меня всегда восхищали люди, способные забыть в день отъезда документы.
Какой, должно быть, приток адреналина, какая острота ощущений!
Мы стоим среди броуновского движения этого высокотехнологического чистилища, где царит дух неприкаянности и перманентной суеты. Рядом в непрерывном танце кружатся: грузные отцы семейств, толкающие перед собой тележки с пузатыми чемоданами; скрюченные пенсионеры с суровыми морщинистыми лицами; арабы в экзотических робах и в сопровождении слегка модернизированных гаремов; аккуратные шведские юноши с причёсками а-ля Гитлерюгенд; прыщавые обитательницы хостелов с необъятными рюкзаками за спиной.
Моя спутница из той же породы. Из неё ещё не выветрился дух студенческой романтики, хотя от прыщей она уже успела избавиться. Впрочем, ее милое личико имеет куда более серьёзный дефект в виде сильно выдающейся вперёд нижней челюсти, из-за которой она напоминает гоблина и слегка шепелявит.
Вот и Владимир. С первого взгляда можно понять, что он не в своей тарелке: лицо вытянутое, бледное; глаза сияют нездоровым блеском; движения резкие.
- Привет! - восклицает он каким-то неестественно бодрым голосом, - как доехал?
- Замечательно! - улыбаюсь я в ответ, улавливая отчётливый запах спиртного, исходящий от Володи.
«Чёрт! Неужели пьян? Что за идиотская русская привычка напиваться перед полётом?» - досадую я, катая мячик между большим и указательным пальцами правой руки.
- А мы тут чуть не опоздали, - нарочито радостно сообщает Владимир, не обращая внимание на мрачное выражение, появившееся на лице Йен, - Барышня, очевидно, хотела остаться в этой прекрасной стране и попыталась забыть в номере паспорт. Однако была вовремя мной разоблачена.
- Да, я в курсе, - отрезаю я, смущённо глядя в пол. Владимир улавливает неприязненные нотки в моём голосе и замолкает.
- Ладно, пока есть время, сбегаю за кофе. - сообщает он через пару минут, - Вам взять чего-нибудь?
Мы с Йен отказываемся и Владимир вновь растворяется в толпе.
По-моему, в аэропортах есть что-то потустороннее. Огромные пассажирские массы текут здесь совершенно инертно, в состоянии полужизни. Люди не делают ничего определённого, просто ждут, когда настанет их очередь раствориться в небе. В интерьерах аэропорта они забывают о своих повседневных играх и дружно берут на себя роль пассажиров: стоят в очереди на досмотр, бесцельно бродят по магазинчикам duty-free, жуют безвкусные сэндвичи в местных забегаловках и флегматично наблюдают через прозрачные стены зала ожидания сцены из жизни белых металлических птиц, готовящихся их заглотить.
Может быть, после смерти человек тоже попадает в гигантский отстойник душ, где в необыкновенной толчее ему приходится часами ждать, когда его распределят.
Я упорно пытаюсь нащупать вокруг что-нибудь реальное. Тёмные древесные панели, блестящие хромированные двери, толстые стены аквариума, в котором чувствуешь себя беззащитной мышкой, перешедшей в статус корма. Весь путь от входа в аэропорт до посадки в самолёт вытягивается в длинный коридор, заполненный тягостным ожиданием и заканчивающийся самим небом в качестве «света в конце тоннеля».
Объявили посадку. Шумный китайский муравейник пытается просочиться по рукаву в раскрытое брюхо самолёта, то и дело образуя на пути своего следования пробки.
Мы ждём, когда поток схлынет, но всё равно натыкаемся у самого входа в самолёт на гомонящих китайских детей, обвешанных коробками Lego. От скуки я разглядываю пульт управления рукавом и седую шевелюру нашего капитана, виднеющуюся через окно, которое выходит прямо на кабину пилотов. Лицо лётчика обнадёживающе сурово, резкий профиль отбивают аккуратные баки, белая рубашка благодаря двум прослойкам стекла излучает ангельское свечение.
Наконец уселись. Йен — справа, у иллюминатора, Владимир — слева, я — посередине.
Едва оказавшись в кресле, Володя пристёгивается, достаёт из внутреннего кармана вельветового пиджака белые наушники-вкладыши, затыкает ими уши и устало откидывается назад с закрытыми глазами.
Я какое-то время катаю меж ладонями свой мячик, соображая, чем бы заняться. Затем достаю из недр переднего кресла «Коммерсант. Власть» и, пролистав несколько страниц, погружаюсь в чтение статьи о последних днях Ленина.
«По свидетельству Крупской, Владимир Ильич очень любил детей и часто катал соседских ребятишек на своём правительственном автомобиле с личным шофёром...»
Помнится, когда я был маленьким и ходил в детский сад, то называл вождя русской революции не иначе как «дедушка Ленин». У меня тогда было к нему такое нежное чувство, что я даже оттаскал однажды за волосы своего лучшего друга, позволившего себе какое-то неуважительное высказывание в адрес этого апостола коммунизма. С возрастом моё отношение к Владимиру Ульянову сильно изменилось, но привычка именовать его дедушкой Лениным так и осталась.
Самолёт вышел на взлётную полосу. Начинает разгон.
Я отрываюсь от журнала и замечаю, что Владимир сидит в своём кресле с открытыми глазами, весь зелёный и нервно бормочет что-то себе под нос.
- Тебе нехорошо? - спрашиваю я участливо.
- Так, мутит немного, - откликается Володя, пытаясь выдавить из себя что-то похожее на равнодушие, - кишечник барахлит с утра.
- Может быть позвать стюардессу? У них должны быть лекарства.
- Не надо, - возражает Володя, - у меня так часто бывает при перелётах. Скоро пройдёт.
Пожав плечами, я возвращаюсь к своему Ленину.
- А ты знаешь, что по статистике большинство авиакатастроф происходит при взлёте или посадке? - вдруг выдаёт Владимир.
- Особенно при посадке, - усмехаюсь я, - вот недавно в Индонезии кто-то неудачно приземлился в гору.
- На взлёте иногда птицы попадают в двигатель или разбивают собою стекло кабины. В первом случае двигатели выходят из строя; во-втором происходит разгерметизация.
- Позорная смерть от стаи канареек, - улыбаюсь я.
Владимиру, видимо, не до смеха. Мы набираем высоту и вонзаемся в плотный покров туч. Иллюминатор застилает водянистая серая каша.
Самолёт трясёт так, как будто мы едем на КАМАЗе по бездорожью.
Владимир сидит, судорожно вцепившись в подлокотники и ошалело глядит прямо перед собой.
До меня только сейчас доходит, что у моего спутника все симптомы классической аэрофобии. Впрочем, у меня нет желания с ним возиться. Я снова погружаюсь в свой журнал.
- Как ты можешь читать, когда за окном такая красота? - слышится восторженный голос Йен.
Мы миновали зону турбулентности и вышли на свою высоту. Под нами до горизонта расстилается ковёр облаков, а над ковром торжественно сияет царственный глаз Солнца.
- Действительно красиво, - соглашаюсь я, задумчиво глядя в иллюминатор.
- Когда мы взлетали, всё уменьшалось прямо на глазах. Дома превращались в спичечные коробки, дороги вытягивались в нити, озёра становились похожи на блестящие пуговицы. Привычный мир складывался, словно сказочная страна из табакерки. Или, может быть, это я стала расти как Алиса, съевшая пирожок? - говорит Йен, сверкая большими детскими глазами, в которых больше не видно ни грана прежней усталости.
- Ты что, колёсами какими закинулась?
- Да ну тебя! - обижается Йен, - старый кретин.
- Ладно, малышка, не дуйся, - улыбаюсь я примирительно, - на тебя смотрит сам король-Солнце, он не терпит угрюмых лиц.
- Мне кажется, Солнце здесь совсем не такое, как на земле. И воздух здесь другой — бриллиантовый, - мечтательно говорит после паузы Йен, проводя указательным пальцем по стеклу иллюминатора.
- О, я чувствую, как его лучи очищают нас от земной скверны, - декламирую я пафосным тоном.
- Да, - улыбается Йен, - как я завидую людям, проводящим в небе полжизни.
- Ты о пилотах?
- И о стюардессах. Ты заметил, что и те и другие представляют собой расу небожителей: крепкие, красивые, с ясным взглядом и железными нервами. Они привыкли дышать этим бриллиантовым воздухом, которым, должно быть упивались древние асы.
- Ни дать, ни взять, чистокровные арийцы, - усмехаюсь я, разглядывая стройную блондинку в красной униформе, везущую по проходу тележку с напитками.
- А знаешь, чем с этого ракурса рукотворный пейзаж отличается от нерукотворного? - увлечённо спрашивает Йен.
- Чем же? - благодушно принимаю я поток наивной откровенности.
- Всё, что сделала природа, отсюда выглядит неровно. У лесов, озёр, рек, побережий и гор всегда кромка в виде кривых линий. И только человек рисует на земле правильные геометрические фигуры. Только благодаря человеку отсюда можно увидеть прямые каналов и дорог, квадраты полей и городских кварталов, круги и овалы водохранилищ.
- А как же Солнце? Оно круглое. - шутливо возражаю я.
- Так оно не на земле. Небеса тоже стремятся к совершенству форм, - смеётся Йен.
- Так может человек и позаимствовал свою страсть к правильным формам у неба?
- Может быть. Знаешь, где на земле можно увидеть идеальную прямую, не сотворённую человеком?
- Где же?
- Там, где море смыкается с небом.
Посадка. Шереметьево встречает нас тем же мокрым асфальтом, но небо здесь совсем не то, что в Арланде. Тёмно-лиловые грозовые тучи стадами носятся с запада на восток, время от времени обнажая сочную синеву неба. Здесь ещё не закончилось лето. Воздух тёплый и жирный.
Нас высаживают прямо на взлётную полосу. Автобус набивается под завязку, как в московский час-пик. Всё сколько-нибудь свободное пространство, требующееся для комфортного существования, живо заполняется китайцами. Они же дружной толпой оккупируют мужской туалет как только мы входим в здание аэропорта. К счастью, это последнее неудобство, которое они нам доставляют.
- Кто куда, а я на экспресс, - сообщает Йен, когда мы выбираемся из лабиринта зоны прилёта, - кто-нибудь ещё едет поездом?
- Чуть позже, сначала мне нужно перекусить, - отвечает Владимир. В самолёте он отказался от своего ленча.
- Я тоже пас, - сообщаю я без дальнейших объяснений.
- Ну что ж, тогда до встречи в редакции! - улыбается Йен, вскидывая руку в жесте прощания.
- Слушай, старик, не составишь мне компанию? - с наигранным дружелюбием просит Владимир, когда Йен уходит.
Я колеблюсь. Хочется побыстрей добраться до дома, принять горячую ванну и вздремнуть пару часов.
- Ладно, но с тебя чай, - соглашаюсь я наконец.
Мы обосновываемся в небольшой кофейне, расположенной в относительно тихой части аэропорта. Володя берёт себе кофе и тирамису. Мне достаётся чашка зелёного чая «Ахмад». Сделав маленький глоток, я достаю из кармана мячик и начинаю медленно катать его по столу, оцепенело уставившись на узкую полоску берёзовой рощи, вырезанную в бетонных конструкциях аэропорта.
- Представляешь, и так каждый раз, - говорит вдруг Володя, отламывая кусочек своего десерта и поспешно отправляя его в рот.
- Что каждый раз? - пробуждаюсь я от минутного оцепенения.
- Каждый перелёт у меня случаются приступы жуткой паники, а летаю я, как ты знаешь, довольно часто.
- А, ты про свою аэрофобию? По-моему, это лечится, - отвечаю я скучающим тоном.
- Что самое жуткое, рацио здесь бессильно — источник, видимо, в подсознанке, - жалуется Владимир.
- А давно это у тебя? - нехотя интересуюсь я, с сожалением понимая, что человеку хочется выговориться.
- Со свадебного путешествия, - оживает Володя, - представляешь, пока был холостой, летал хоть бы хны. Как только женился — началось.
- Я всегда говорил: все зло от женщин, - пытаюсь я сбить серьёзный настрой собеседника.
- Да дело здесь вовсе не в жене, - горячится Володя, - дело в той ночи, когда мы возвращались из свадебного путешествия.
- И что же случилось той ночью? - интересуюсь я, почёсывая кончик носа рифлёной поверхностью мячика.
- Мы летели с Корсики с пересадкой в Ницце. Вторая часть перелёта выпала на поздний вечер. Кажется, рейс задержали на полчаса. Потом, когда мы погрузились в самолёт, нам объявили, что вылет задерживается ещё минут на сорок, так как аэропорт не даёт разрешения на взлёт.
В общем, часа через полтора после положенного времени мы, наконец взлетели. Но пролетая над восточной Европой попали в самую середину жуткого циклона.
Как сейчас помню, самолёт трясёт как погремушку: кажется, сейчас поползёт обшивка или крыло отвалится. В иллюминатор смотреть страшно: там чёрная бездна, и только красный аварийный огонёк тревожно мерцает где-то посередине. Иногда из темноты будто фотовспышкой выхватывается крыло — каждый всполох молнии отдаётся где-то в брюхе животным ужасом. Свет в салоне постоянно гаснет, переходя на тусклое аварийное освещение. А меж рядами как заводной носится стюард, с пластмассовой улыбочкой и неубедительным: «Всё в порядке! Это просто зона турбулентности.»
Знаешь, я впервые тогда ощутил... даже не осознал, а именно ощутил... до самого нутра прочувствовал, насколько это было самонадеянно с моей стороны залезть на такую безумную высоту в этой хрупкой скорлупке. Ведь, в случае чего, шансов на спасение — ноль. И от тебя уже ничего не зависит — ты в ловушке.
«Какое безумие, - подумал я тогда, - противопоставлять себя стихии. Что вообще может человек, со всеми своими машинами, инструментами и хитроумными выдумками, когда на него поднимается сам Хаос? Вся его спесь вмиг сходит на нет, когда над ним зависает семиметровая волна цунами или когда его жилище, словно карточный домик, складывается под напором тайфуна. И это только земные стихии. А представляешь, что будет, если Земля столкнётся с крупным метеоритом?..
- Что-то тебя понесло, - перебиваю я володину проповедь.
- Нет, подумай только, что можно умереть в один единственный миг, даже не успев понять, что случилось, - не унимается Владимир.
- А что тут плохого? - возражаю я, - мгновенная смерть и никаких мучений.
- Ты не понимаешь, - сокрушается Владимир, - представляешь, ты живёшь-живёшь, что-то там себе думаешь, планируешь, надеешься, чувствуешь, а потом «Оп!», и ничего этого нет.
- А что есть?
- Да ничего! В том то весь ужас, что ничего!
- А тебя не смущает, что тебя когда-то уже не было, скажем, до того, как ты родился? - интересуюсь я, перекатывая мячик из ладони в ладонь по поверхности стола.
- Это другое. Тогда я не знал, что значит жить; у меня не было мыслей, воспоминаний, планов — мне нечего было терять.
- Значит ты дорожишь своим внутренним миром? - спрашиваю я, отковычивая «внутренний мир» пальцами.
- А как же им не дорожить? Это же самое моё, что у меня есть. Разве не так? - удивляется Володя.
- Может быть, может быть... - говорю я, нетерпеливо поглядывая в сторону выхода.
Всё-таки во Владимире, несмотря на его откровенную глупость, есть черта, которая мне искренне импонирует: он умеет чувствовать настроение собеседника. Заметив перемену тона, он умолкает, смущённо уставившись на недоеденный тирамису.
Я, в свою очередь, погружаюсь в созерцание служащего, обматывающего чемоданы прозрачной синей плёнкой, наподобие мумий.
- Ладно, дружище, - вкрадчиво говорю я, чтобы сгладить чувство неловкости, - мне уже нужно бежать, но ты не хандри. Помнишь, как говорили древние: «Когда мы здесь — смерти нет, когда она пришла — нас нет»[4].
- В любом случае, спасибо, - улыбается Владимир, - ты на такси?
- Нет, меня должны встретить, - быстро говорю я, испытывая неловкость от вынужденной лжи.
- Тогда до встречи, - протягивает руку Володя.
Ненавижу врать! Но иногда приходится. Было бы крайне невежливо не предложить приятелю подвести его хотя бы до ближайшего метро, имея в двух шагах припаркованную машину. Но я слишком ценю одиночество и очень устал от дорожной сутолоки. Мне хочется побыть одному. Осталось позвонить брату и уточнить, где он запарковал мой «вольво».
Примечания:
[1]-Город, находящийся на одноимённом острове к северо-востоку от Стокгольма и входящий в Стокгольмский мегаполис «Storstockholm». Служит популярным местом для дислокации иностранных представительств и средоточием элитных поселков.
[2]-Город, находящийся в 30 км к северо-востоку от Стокгольма на острове Ваксён. Считается курортной зоной.
[3]-Стокгольм-Арланда - крупнейший в Швеции международный аэропорт.