Замок назывался Делойн. Он был древний, очень древний и повидал многое на своем веку. И осады, и военные приступы, и мор, и оспу, и чуму. Он сменил множество владельцев и был свидетелем сотен интриг. Но до сих пор, не подвластный стихиям и годам, сохранял блеск и мрачность, ту суровую, первобытную красоту, которую предали ему некогда его зодчие. Серым островерхим монолитом вырастал он из холма, обнесенный вокруг стеной и крепостным валом. На выступах и в стенных нишах замерли каменные стражи Делойна, уродливые гаргулии, призванные охранять замок от злых духов. Над ним черным пологом растянулось пасмурное беззвездное небо, затягиваемое идущими с севера тучами.
Этой ночью замок не спал.
Роды были мучительными и долгими. Они выпили из госпожи Лорэны все силы, и она лишь тихо улыбнулась, когда узнала, что разрешилась наследником. Старая умелая акушерка взяла ребенка, обмыла и спеленала его. А затем унесла из комнаты, к кормилице. Лорэна еле сдерживала слезы. Она знала, что у нее самой нет молока, и что сегодня она видит этого ребенка первый и последний раз. Роды взяли всю ее жизнь. И она не надеялась увидеть нового рассвета. Она смиренно ждала смерть.
Ей было больно от этой мысли. Полгода назад она узнала, что потеряла мужа. Тогда она думала, что безумие надломит ее, но смогла справиться с собой. Но сейчас, когда она обрела сына, которого так ждала, смерть разлучала их. Отчего? Новая волна боли, прокатившаяся от паха до груди, заглушила ее мрачные мысли, превратившись в медленный стон. Глаза наполнились темной водой, а в висках часто застучала кровь. Снова стон. И снова волна боли. Чувства на мгновение оставили ее, но затем вновь вернулись, обрекая на очередной цикл пытки...
...Она умерла через час после полуночи. Одинокая и разбитая, даже акушерка не заглядывала больше в ее покои. Никто не навестил ее. Лишь смерть вошла, тихо шурша полами своего плаща, и повела душу Лорэн за собой, оставив в мятой кровати бледное измученное тело.
За окном лил дождь. Жестокий ветер бросал в стекла окон пригоршни воды, завывая в каминных трубах. Небо все заволокли набрякшие черные тучи. То и дело их чрева извергали из себя молнии, и где-то в отдалении слышались оглушающие раскаты грома. На улице громыхали ставни, выли псы, ругались недовольные стражники, вглядываясь в кромешную тьму этой адской ночи. И никто не знал, сколько ему отмерено еще судьбой.
Между тем, ребенок в колыбели скоро перестал плакать и, закрыв свои маленькие, чистые глазки, уснул.
Он спал и видел, как гибнет старый мир. Как стираются точные контуры континентов. Кипучие пучины морские поглощают высокие горные гряды и наоборот - освобождают из-под своих толщей неизвестные прежде острова. Ему были видения новых людей, новых богов и новых демонов. Он чувствовал, что сам он тоже будет принадлежать этому новому миру, очищенному от скверны предшествующих веков. Стареющему миру было нужно новое лицо и новая, неиспорченная, кровь. И он сам обеспечил себя и тем, и другим. Обновился.
Он спал и не видел, как умерла его мать. Он не видел, как ее унесли из комнаты, в мертвецкую, и еще не знал, что остался совершенно один в этом жестоком мире. Он привыкнет, не сломается под гнетом сиротливости и не опустит головы, а станет лишь сильнее, увереннее. Но сейчас он был безразличен ко всему. Он спал и видел сны.
А утром, когда молодая служанка, которая тоже недавно разродилась, но, увы, мертвым плодом, придет кормить его, мальчик услышит свое первоеимя.
Его назовут Фарадеем.
II
В низине, в трех лигах от замка, где месяц назад родился Фарадей, разбили свой лагерь купцы. Купцы относятся к тому сорту людей, которые крайне остро воспринимают любое изменение. Вот оттого, вероятно, они так чувствовали те коренные перемены, что перекраивали мир по новым, еще недодуманным лекалам. Они понимали, что пришел черед нового времени, времени низложения старых королевств и старых заветов, времени обновленного человечества, новых племен, людей и не только. Все это они осознавали вполне ясно. Не понимали они лишь одного, - что это сама Природа задалась целью истребить старое человечество, точно заразу или вирус, который, если его запустить, уничтожит носителя.
Но даже при всем при этом купцы, хоть и не по-прежнему безмятежно, продолжали свой промысел. Они, как и в прежние времена, колесили по Мидгарду, торгуя разношерстным товаром. Всем - от бус до дорогих собольих мехов и от берестяных коробов до позолоченных ковчежцев из слоновьей кости.
Их устраивал старый мир. Они привыкли к его ритму, к его пульсации, к его облику... Когда же сейчас он весь менялся на глазах. Богатые страны уходили под воду, дикие племена пришли откуда-то с севера, изо льдов и с вершин гор, а вместе с этим наступал на землю Мидгарда Мрак. Полчища исполинов с огромными молотами появились невесть откуда, ужасные драконы и иная нежить, - будто гнилью плеснула из разверзшихся струпьев меж мирового пространства, как из самого сердца дьявольской Валгаллы.
Такие были то дни.
Костер невесело трещал сыроватыми поленьями, поглощая их одно за одним. Его света едва ли хватало, чтоб разогнать сгустившийся вечерний сумрак, в котором уже бродили голодные тени ночи, вожатые ночных зверей и существ, в тягостном ожидании своего часа.
Купцы сидели вокруг огня молча. Вытянув к нему руки, они просто всматривались в глубь пламени, и каждый думал о чем-то своем. Они молчали лишь потому, что все темы разговоров давно иссякли, дорожные истории рассказаны по сто раз, а заводить к темноте разговор про то, что несет миру новое время, никто из них не осмеливался, никто не желал упоминать об этом всуе, как о происках Диавола или приходе неизбежной смерти.
Последний год торговля шла не особо бойко. Мало кому были нужны старые ценности, - мощи забытых святых, оружие великих воителей гибнущего мира, потускневшие сокровища из разрушенных сокровищниц. Да и трудно стало искать те некогда богатые, охочие до новых чудес и богатств города, где раньше промышляли они торговлей.
Мир меняется, говорили все. Мир станет скоро совсем другим, неузнаваемым, неродным. Другим миром для другой жизни. И было во всем в этом нечто неизбежное, что свершиться и что не остановить, отчего не убежать и не скрыться. Как лавина или неожиданный шторм, у которых бесполезно вставать на пути, лишь если ищешь короткого пути на тот свет, за всем известную призрачную грань, из-за которой нет возврата.
Такого рода перемены приходили и всем они были видны и понятны. Однако понять и принять - две разные вещи. Находились еще безумцы, готовые противиться неизбежности.
Но купцы не принадлежали к их числу...
- Эй, Альмер, - сказал, наконец, один из купцов вожатому каравана, чей товар занимал больше половины возов. - Как думаешь, Альмер, прежние города еще сохранились в этой части Восточных земель?
Старый дородный Альмер, насупившись, завозился в своем бесформенном, безразмерном шерстяном плаще.
- Кто знает? - ответил он. - Это самое пограничье старых королевств. Возможно, перемены еще не столь сильно задели эти края и прежние города древних империй еще целы здесь. Кто знает? А может случиться все уже в руинах, как и везде. Все равно... Обратного пути у нас нет. Там нас не примут.
- Альмер прав, - подал голос кто-то из эскортщиков, - там теперь другой порядок. Мир иной и для иных же существ создаваемый. Нам же в нем теперь нет места. Ни нашему искусству, ни вашим товарам. Мы не нужны теперь, и не в силах что-либо с этим поделать.
- И что... Неужели наступает конец всему тому, что мы привыкли звать прежним? Тому, что казалось таким прочным, а на поверку очутилось ни чуть не прочнее хрупкого глиняного горшка, да? - горячо возмутился самый молодой из купцов - Тобиас Дан. - Неужели ничего не сделать? Не отсрочить наступающую смену вех?
- Говорят, раньше герои шли против предначертания, - сказал Альмер. - Они убивали чудовищ, меняли ход истории, боролись с богами, заставляя одним своим существованием уважать власть людей. А кто нынче в героях, где они? Герои были раньше, теперь же остались лишь трусы да смирившиеся.
- Я примирился с ходом вещей, друг мой, со сменой обстановки, с разрушением и попранием былого. Что иначе остается нормальному человеку? Или ты, Тоби, мальчик мой, метишь в герои?
-Нет, Альмер. Но... Неужели больше никого из безумно смелых не осталось в Мидгарде? Неужели не осталось больше смельчаков? Неужели нет героев?
- Может кто и остался, - пожал плечами Хэлк, немолодой, ражий воин, глава охраны каравана, - только пойди сыщи этого самого героя. Да и если отыщешь... Против кого ему ратоборствовать? Против наступления новой эпохи, безымянного демона судьбы? Какое имя у врага?
- Неотвратимость ему имя, - заметил Альмер, - простое, но сколько в нем горечи.
- Но за что нам это? - возроптал Тобиас Дан. - Что такого ужасного мы совершили?! Что сделали не так?
- Неужели ты не понимаешь, - хмуро удивился Хэлк, потирая сухие, горячие руки. - Оглядись! Мы племя самоубийц и каннибалов. Мы затевали долгие кровопролитные войны лишь ради самих убийств и крови. Мы впадали в безумие при виде золота, готовые на последнюю подлость во имя его и собственного обогащения. Наши вожди, ведомые жаждой власти, переступали даже родственные связи. И ты не видишь сейчас всего этого? Не желаешь видеть. Мы увязли в собственном дерьме, Дан, и, похоже, в нем и утонем.
- И что теперь? Смиренно ожидать, когда наступит срок и Хельд Безжалостная явится по наши души, да? Сидеть, размышлять о скорой смерти и бездействовать? Если мы не обретем сильного лидера, новый мир поглотит нас, пожрет, подобно тому, как сильный зверь пожирает слабого.
- Так будет, что ты не делай, Тоби, - печально уверил Альмер. - Время скоротечно и безжалостно. А насчет лидера... Знаешь, вряд ли в теперешние времена еще рождаются могучие вожди, способные сплочать в своей власти народы для великих свершений. Это тоже дело прошлого. Теперь все дело прошлого... Мы из прошлого, а они для будущего. Настоящего же нет. Есть лишь стык отмирающего и зародившегося.
Он поднялся с насиженного места, выпростав из складок плаща руку, в которой что-то мял и бросил этот предмет в огонь. Пламя вспыхнуло еще ярче, но тут же опало и принялось вновь мерно трещать, точно так, как и прежде.
- Ну, покойной ночи, братцы, - промолвил он напоследок, развернулся и направился к своему фургону.
Никто не понял, никто не видел, что именно предал огню старый купец. Никто не видел, как горел в жадном жаре пламени древний деревянный оберег, через который Альмер взывал раньше к своим отчим богам. Старым богам, богам теперь никому не нужным.
Так Альмер отрекся от своей связи с ними и от части прошлого, от которой, он знал, он должен оскопиться, чтобы новое время приняло его: нагого, отрекшегося, переродившегося...
Возможно, тогда оно его и пощадит...
III
Демон несся на крыльях ночи к своей цели, и полчище ему подобных летело за ним вослед. Откуда пришли эти грешные врата? Что за ними? Какая им разница!
Их душам нужен свежий страх, свежая кровь, свежее безумие. Они испили в том мире, откуда уходили, все, что смогли, все, сколько было им позволено. А теперь впереди новый мир. Мир на стадии гниения и нарастания молодой плоти. Подобно падальщикам они уничтожают отмершее. Бездумно, бездушно, безжалостно. Да и откуда в них жалость?
В них, тех, что поедали человеческие плоды изъятые из материнских утроб, в тех, что не знали иной пищи, кроме как человеческого мяса? Откуда она в них, да и к чему им жалость? Разве жалость ведет их, когда терзают и рвут они своих жертв? Разве жалость велит им убивать? Отнюдь. Жестокость, безрассудство, гнев, ярость, похоть - этот ряд возможно продлевать нескончаемо и жалости в нем не место!
И вот они летели вперед, забывшие сами себя. Мчались сквозь пространство, сквозь пустоты вселенной туда, вперед, черт знает куда, дабы рушить, сминать, крушить... Ночь иного мира приняла их в себя, а глупые чужие звезды смотрели на них, встоглаз озирая демоническую стаю, искали в них что-то человеческое, что-то более родное и не находили. А демоны неожиданно замерли в воздухе, точно вставшие в стойку гончие, учуявшие близкую дичь. Они тоже чувствовали кое-что. Запах был столь знакомый и возбуждающий, как ничто более. Запах постоянного страха, источник которого сам по себе не ясен. Страх перед грядущим, что хуже скорой смерти, но этим существам не понять этого страха. Этот мир очищался для них, для зла нового, взамен зла прежнего, им самим и изничтожаемого. Повинуясь своему полузвериному инстинкту, демоны уцепились за нити этого страха, они связали себя с ним, срастили, дабы еще вернее определить очаг его. Страх был как вибрация гудящей под умелыми ладонями кожи дикарского барабана, как истошный крик обезумевшей жертвы. Отыскать его источник не составит труда...
...Замок вырос внизу островерхим монолитом, перечеркивающим вертикальной тенью необъятное небо. Древний, но полный какой-то гордостью лет, державный оплот уходящего времени. Он светился достоинством, он был похож на умирающего дворянина, которого в смертный час окружили лишь дикари. Он умирал, с достоинством и манерным равнодушием принимая свою участь, с аристократической гордостью удаляясь в небытие. А над его пиками клубились миазмы страха, источаемые его обитателями. Они витали в воздухе, как некий неуловимый для человека аромат, который было доступно обонять демонам. Клубы страха были плотными, густыми, точно взвесь из концентрированного ужаса, не желающего рассеиваться или оседать. Стая вдыхала будоражащие эти пары. Они действовали на демонов словно дурман. Опьяненные чужим страхом демоны заревели и зарычали, завизжали голосами, леденящими душу. И каждому, кто слышал те крики, делалось не по себе и хотелось бежать прочь без оглядки, бежать невесть куда, лишь как можно дальше от липкого кошмара, навязчивого, надоедливого. Прочь, прочь...
А за стенами крепи над колыбелью с младенцем месяца от роду молилась молодая служанка, стоя на коленях и положив на них священный резной образ. Медный светильник выдавал последнее; огонь в нем был гаснущий, слабосильный, жаждущий свежего масла, которого оставалось меньше чем на три четверти часа. Слова мертвыми птахами срывались с холодеющих губ девушки, но, как в бреду, она твердила заученную наизусть молитву раз за разом.
Ребенок в колыбели спал, не ведая своего одиночества. Спал спокойно, лишь изредка ворочаясь. Ему были сны о будущем: о юноше в крылатом шлеме с огромным, блистающим мечом; о девушке с глазами цвета ночного неба; о мужчине в черной мантии, в ногах которого лежал большой белый волк с разорванным ухом. Он не знал, кто эти люди, просто не мог знать, ибо был слишком мал. А они приходили к нему во сны день за днем. И где-то глубоко в еще не сложившемся сознании Фарадей чувствовал, что человек в мантии плохой и что он есть зло. Поэтому ему иногда даже хотелось плакать и кричать, но словно уже тогда не принимая эту слабость, он сдерживал свои слезы, сдерживал свои крики. Еще не пришло для них время.
Между тем служанка оторвалась от своего душеспасительного моления, расслышав в коридоре гулкое эхо шагов. Кто-то бежал по нему, заглядывая во все комнаты, и что-то кричал. Вот дверь распахнулась, и на пороге появился один из латников, что дежурили на башнях. Глаза его горели, в выгоревших провалах зрачков затаилось безумие...
- Демоны, Алья, - крикнул он, не скрывая голоса. - Демоны летят на Делойн! Скорее! Забирай маленького господина и уходи, спасай его!
Девушка поднялась с колен, и лицо её сделалось еще бледнее, чем прежде. Испуг и растерянность мешались в ней, но ,вопреки им, она дрожащими руками возложила икону на полный животик младенца, ласково, стараясь не разбудить его, спеленала, взяла на руки и на неверных ногах покинула комнату.
- Беги, Алья, уходи из замка! - громко воскликнул латник. - Скорее, скорее! Они уже близко!
И лишь он произнес это, как за окном послышался шум демонических крыльев. Раздался нечеловеческий крик, от которого в груди у Альи похолодело, но она только крепче прижала к себе ребенка, затравлено последний раз оглянулась и побежала к лестнице.
- Беги, Алья, беги! Спасай маленького господина, - догнали ее напутственные слова воина.
За спиной звучно разбилось стекло. Шелест крыльев стало невозможно слушать без душевного содрогания, и тогда девушка поняла, что прощальные слова были последними для воина.
Алья бежала без оглядки. Ей казалось, будто тени преследуют ее, жаждут ее крови, ее души, ее плоти и ее плотского обличия. И поэтому она бежала, точно лань, стремительно, безоглядно, вперед, лишь вперед и никуда более! Ребенок в горячих объятиях заворочался во сне - Алья, смахнув предательскую слезу, еще крепче прижала к себе его горячее, смиренное тельце. Сейчас от нее зависело, будет жить этот ребенок или нет, одарят его покровительством боги умирающего мира или новые небожители сожрут и этот плод уходящего. Ставки были велики как никогда прежде.
Рискуя подвернуть ногу, она сбегала по крутым лестницам, с помощью неведомой власти проходила в узких щелях, заросших пыльными паучьими тенетами, забытых коридоров, чей пол затянула костная крошка и кое-где - обломки скелетов. И исключительно каким-то наитием удавалось отыскать ей правильный путь.
Выбравшись из замка задами, она побежала через крепостной двор к небольшой потаенной дверце в северной стене, замаскированной лысым кустарником. Держа одной рукой младенца, другой она ухватилась за кольцо-ручку, потянув дверь на себя. Дверь натужно заскрипела, перетирая в зазорах меж несмазанных петель прах и пыль столетий, но все же отошла от косяка, открыв щель достаточную, чтобы Алья могла протиснуться внутрь.
В чреве стены было темно и холодно, пахло сырой землей и плесенью. Но темнота не остановила девушку. Вновь зашептав прежнюю молитву, она робко двинулась вперед...
...Демоны атаковали Делойн с четырех сторон света. Они лезли внутрь через высаженные окна, покосившиеся, кривые проемы дверей, чердачные бойницы, и никому было не спастись от их ярости! Они рвали стальной доспех как пергамент, ломали позвоночники, будто трухлявые палки и одним ударом могучих, когтистых лап сносили головы. Творения ночи не знают пощады, они не в силах внять мольбам о милости своих жертв. Их души мертвы и проданы хозяину Тьмы за пригоршню презренного серебра, их сердца вместо крови качают по жилам черный зловонный гной, а в их разуме нет угла для светлых мыслей. Там лишь кровь, тьма и боль!
Стая пировала в умирающем оплоте, в старой крепи, пожирая ее хозяев и челядь, слуг и воинов. Их плоть была для демонов пищей, а кровь - дурманящим питьем. Насытившись, твари взлетали к высям, принимаясь кружить над островерхими башнями Делойна. Они летали как голодные стервятники, высматривая себе жертву, чтобы не съесть ее, а примитивно разодрать на куски, растерзать.
Тварь, сидевшая на краю ската черепичной крыши, резко снялась вниз, лишь завидев как через печальный лысый лесок пробирается человеческая фигура, источающая мириады флюидов страха. Демону казалось, что даже с расстояния в добрых шестьсот футов он слышит стук сердца своей жертвы, чувствует терпкий запах ее липкого холодного пота, видит ее горячие слезы неконтролируемого ужаса, катящиеся по бледному обескровленному лицу... Все это лишь больше звало его действовать, звало убивать, терзать, мучить. И некому было его остановить. Его, крылатого убийцу, выродка Ночи, пасынка Смерти и Безнадежности.
Девушка бежала, крепясь из последних сил. Ее лицо изранили острые сучья, ноги изодрал колючий кустарник, а в волосах запутался мелкий сор из кусочков коры и обрывков засохших листьев. Неожиданно она увидела перед собой тень, тень громадную, крылатую тень, отбрасываемую самим порождением Мрака! Шум крыльев слышался все громче, все ближе, и, безумно вскрикнув, она побежала еще быстрее. Но от летающего дьявола было невозможно оторваться. Он преследовал Алью неотступно, потому как не мог позволить себе упустить эту добычу!
Алья поняла это.
Уже не тщась спасти свою жизнь, она решила пожертвовать собой во спасение ребенка. Подбежав к первому попавшемуся дуплистому дереву, Алья бережно уложила сверток с Фарадеем в дупло, и тотчас опрометью бросилась прочь. Но теперь, когда ее не тяготило бремя ответственности за чужую жизнь, бег ее перестал быть столь стремительным и быстрым, как до этого. Внезапно разом заныли все болячки, заболели отяжелевшие от напряжения мышцы и, заплетаясь ногами, девушка упала на холодную влажную землю, больно рассаднив плечо. Где-то над ней раздался ликующий крик демона. Он спикировал вниз и встал подле Альи, возвышаясь над ней исполином и, прежде чем растерзать ее плоть, он разорвал ее платье и обесчестил девушку, взяв ее прямо на той самой холодной и мокрой земле. Она стенала бессильная против его звериного напора, извивалась, корчилась, с ее губ срывались болезненные и одновременно сладострастные стоны. И на пике оргии, когда тело ее обдало волной тошнотворного удовольствия, демон впился в ее шею своими редкими острыми зубами и одним рывком вырвал горло...
В этот момент в дупле старого дуба неожиданно проснулся Фарадей, почувствовав, что потерял своего последнего близкого человека. Слезы горечи и обиды просились наружу, но он имел силы сдерживать их.
Демон улетел, оставив мертвое тело девушки на осквернение лесным зверям, хотя кто бы смог сейчас более осквернить его? Он был удовлетворен собой во всех отношениях и, возможно, поэтому не чувствовал, что в лесу, в дупле одного из деревьев ворочался ребенок, потерявший теперь даже дом.
IV
- Далеко еще? - спросил Тобиас Дан у Альмера, выглядывая из фургона.
Возы пробирались по узкой лесной грунтовой дороге, изуродованной выбоинами и промоинами. Лес, обступивший их, был крайне угрюмым и неприветливым, мрачным, нагим и уродливым. Казалось, не деревья составляют его, а полчища лесных троллей, нелепо расставивших свои уродливые лапищи, нарочно замерших, чтобы в один момент застать купцов врасплох, убить и похитить их добро.
Поежившись, Дан забрался обратно в фургон, покрепче зашнуровав пологи обтягивающей каркас материи. Внутри было тепло. На небольшой печурке посередине шкварчал обед. В углу играли в карты Маркен и Хэлк. Альмер сидел на сундуке с казной, полуприкрыв глаза и, кажется, о чем-то глубоко задумавшись.
- Альмер, ты меня слышишь?
- Слышу, Тоби, - ответил купец, открывая глаза.
- Далеко еще до Делойна? Кажется так называется этот замок?
- Мили полторы, думаю, не больше. Скоро доберемся. Если...
- Если что?! Если служители нового времени что-нибудь оставили от него?! Если они не предали замок огню?! Да, Альмер?! - с непонятной горячностью и напором спросил Тобиас Дан, полыхая глазами.
Хмуро взглянув на Дана, Альмер тем не менее ничего не ответил, не имея должного настроения, чтобы вновь пускаться в споры и колыхать воздух пустыми, немощными словами, в сущности ничего не способными изменить.
- Да, - лишь сказал он, выдержав некоторую паузу, и вновь прикрыл глаза.
Спустя две четверти часа впереди показались мрачные башни Делойна, в которых было что-то неживое, что-то сродняющее их с полуразложившимся трупом, на котором местами еще остались куски гниющей отвратительной плоти. Нет, они не были разрушены, не были обращены в руины - они просто были мертвы. В них читалась мертвость, явствовала из всего их вида, но объяснить это чувство было невозможно.
Фургон резко остановился, отчего из печки, у которой отворилась заслонка, вывалилась горстка рдеющих углей. Залив их водой из медного чайника с покривленным носиком, Дан вновь выглянул из фургона наружу.
- Что случилось, Лори? - окликнул он возницу. - Почему стоим?
- Говорят, впереди трупы. Прямо посреди дороги лежат. Не проехать.
- Кто сказал?
- Талион. Он впереди едет.
Недолго думая, Тобиас перекинулся через край повозки и упруго приземлился на ноги, не спеша направившись к началу каравана.
- Хей, ты куда, Тоби?
- Схожу посмотреть, что к чему. Вдруг понадобится чем подсобить, - не оборачиваясь, на ходу громко пояснил Тобиас, прибавляя шаг.
Перед первым возом уже издали можно было различить изрядное столпотворение. Люди обступили груду растерзанных, лежащих вповалку друг на друге тел, над которыми кружили мухи. Пахло тленом. Запах начавшегося разложения был отвратителен, вызывая тошнотворные спазмы в желудке. От единственного короткого взгляда в сторону трупов Дану сделалось основательно дурно, и он отвернулся, закрывая нос от миазмов мертвецкого смрада ладонью.
-Тали, - позвал он. - Тали.
- Что тебе, Дан? - отозвался возница головного обоза, подходя к Тобиасу.
- Мы надолго застряли, а?
Талион поскреб за ухом.
- Этих, - кивнул он в сторону трупов, - убрать дело недолгое. Только вот...
- Что?
- Посмотри. Видишь? У большинства тел оторваны головы, вспороты животы, вывернуты руки... Человек не может обладать такой силой. А теперь подумай, хорошенько подумай, какие сюрпризы могут ожидать нас впереди. И стоит ли продолжать путь к Делойну? Это ничего напросто нам не даст, ибо, как мне думается, замок мертв.
- Мы поедем через Делойн в любом случае, - сказал подошедший Альмер. - Возвращаться еще больший риск. Считайте, что земля за нами горит, и двигаться мы можем только вперед. Так что, Талион, лучше отряди несколько человек вперед для разведки. И распорядись убрать этих с дороги, а еще лучше - похоронить.
- Хорошо, - кивнул возница.
- Тоби, - ласково позвал Альмер.
- Да?
- Пойдем со мной, мой мальчик. Я хотел бы осмотреть местность, но вдвоем будет если и не безопаснее, то хотя бы веселее.
Дан ничего не ответил, лишь апатично пожал плечами и последовал за старым купцом, оглядываясь вокруг встревоженным галчонком.
Лес казался сумрачным, хмурым. Небо было серо. Над черными уродливыми ветвями деревьев кружило воронье. Дул холодный и продирающий ветер, проникающий своими грубыми сухими ледяными лапами во все бреши и щели одежд.
Миром владела осень.
Осень - значит печаль, скорбь по умирающему лету, еще недавно ласкавшему своей теплой ладонью. Осень - значит, что недалеко и до зимы. Сезон дождей, раскисшей земли, тлеющих листьев и негреющего солнца, висящего низко над миром. Смурное время, полное глубокой священной тоски, время, когда хочется выть в голос с волками или улететь на юг с темными клиньями журавлей. Хотя на юге теперь темным темно, на юге теперь нету спасения, там лишь смерть и одиночество.
Дан шел по осеннему лесу и ему слышались песни плакальщиц, склонившихся над мертвым телом своего господина, которые пел октябрьский ветер уходящему времени тепла и солнца. У этих песен не было ни мотива, ни слов, лишь только печальная серая душа волчицы, должной убить своего больного слабого детеныша, чтобы выжили остальные; душа женщины, потерявшей своего единственного сына; душа, суть которой непроглядная плотная тоска, глубокая, как небо в эту пору.
Никаких признаков засад или врага поблизости нигде не было. И кто бы ни оставил свой кровавый след своего здесь пребывания он уже был далеко. Достаточно далеко, чтобы казаться Дану призраком страха, а не чем-то реально способным причинить неудобство каравану. На его взгляд любые следы опасности отсутствовали напрочь.
- Кто бы это ни был, - наконец сказал Тобиас, - он уже далеко от Делойна, Альмер. Давай вернемся к фургонам и скажем, что путь чист.
- Погоди, Тоби. Давай еще оглядимся окрест, чтоб уж наверняка, - предложил Альмер, - а после уж вернемся в караван.
...Ребенок, лежащий в дупле корявого старого дуба, чувствовал, как его телом овладевает холод. Он дышал прерывисто, мокрые пеленки были ледяными и, наконец, он просто хотел есть. Его тельце приобрело синюшный оттенок и костлявая Смерть, Госпожа Вечного Забвения, уже приписала Фарадея к своим подданным, сладостно призывая его заснуть вечным сном и прийти к вратам ее чертога, которые охраняют демоны с ангельскими лицами. Но он не спешил следовать ее зову. Он жил еще слишком мало и поэтому цеплялся за жизнь с каким-то звериным слепым остервенением. Ему еще была не ведома та боль, которую несет жизнь. Боль обретения, что порою не уступает боли потерь, радость существования, что порою не уступает радости безвременной смерти, избавления от мук души. И ища спасения, он истово заревел, закричал от безысходности и не желания скоро умирать. Его крик зазвенел в прозрачной тишине осеннего леса, вспорол ее, как рыбацкий нож брюхо окуня, взлетая к небесам дикой разноголосицей звуков.
Он кричал без передышки, провозглашая окрест свою неисчерпаемую жажду жить. Он кричал еще даже тогда, когда большие, сильные руки вынули его из влажного узкого древесного чрева и обняли ласково, прижимая к теплой груди.
- Ребенок, Альмер, - сказал Тобиас Дан, точно сам не веря себе. - Ребенок здесь, внутри дерева! А эта растерзанная? Кто она ему? Мать? Сестра?
- Кто знает? - ответил Альмер, упеленывая младенца полами шерстяного плаща. - Но, в любом случае, спрятав его здесь, она спасла малыша.
- Спасла от неминуемого, обрекая на медленную смерть. Представь, что Пути Судьбы не привели бы нас сюда. Что тогда? Малыш умер бы от холода еще раньше чем от голода или когтей лесного зверя.
- Но ведь пока он жив. И если мы поспешим возможно он сумеет не только выжить сейчас, но и умереть собственной смертью, в глубокой, дремучей старости, прожив долгую жизнь. Беги вперед, Тоби, скажи, чтобы вскипятили воды и приготовили свежие пеленки.
Дан кивнул и бегом направился к фургонам.
Младенец в руках Альмера дрожал и сопел. Его кожа была холодной, глянцевитой, кожей как будто уже мертвого.
Не теряя времени, купец быстрым широким шагом направился в сторону каравана...
2002-2003-2004 г.г.
2. Валгалла - дворец Одина (Водана) где пребывали после смерти герои.