Ernan Kortes : другие произведения.

Театр доктора Шнабеля

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
   Наш славный театр имел польское происхождение. Говорили, что основал его молодой граф, ходивший под гербом Прус I и разорившийся после страшных политических событий тех лет. Ничего примечательного в этом не было - старый порядок рубили топором, во имя общего блага, а аристократические щепки летели во все четыре стороны света. Пустив последние деньги на ветер, граф сделался бродягой, но не страдал от этого. Напротив - он любил путешествовать, чем и был занят по семи континентам. Подарив миру еще несколько лет безделья, этот человек наконец взялся за ум и, приютив у себя труппу кочующего театра, стал его директором. Театр этот имел большой успех в Европе, потому что черпал свои силы не от оробелых пьес, которые поставлялись городскими цензорами, а брал за основу постановок саму жизнь. Немало поправок вносили в известные произведения как актеры, так и сам граф-директор, имея за плечами приличный запас наблюдений за простым народом. А так как пьесы смотрел этот самый простой народ, то под толстым пластом грима и искаженными масками актеров у них получалось узнавать самих себя. Хохотали до слез или, сдерживая рыдания, прижимались друг к другу на сырых скамьях - общее согласие было достигнуто. Слияние искусства и масс происходило незаметно и безболезненно. Самым натуральным образом.
   Проходили годы. Десятилетия. Поколение одних сменяло других. Труппа кочевала из города в город, оставляя за собой череду недовольных чиновников и мужей в зеленой шапке. К концу века, когда я уже долгое время служил актером второго плана, а затем и ведущим - наш театр дал рождение своему небезызвестному бастарду Гран-Гриньоль. Теперь право выбора провокационных постановок перешла к нему - в Париж. А мы могли зарабатывать на жизнь в более спокойной обстановке.
   Директор восседал в Берлине, откуда руководил гастролями, финансами, судьбами, как паук, от которого тянутся кормящие нити власти.
   В те годы стационарные городские театры не скрывали своего презрения к нам. Нечто среднее между цыганским табором и карикатурой на искусство, мы для них были мелкой помехой, довольствующиеся крошками после шикарных представлений. Большинство наших актеров, как и следовало ожидать, влекло в городскую суету, как ночных бабочек влечет смертельно опасный свет открытого пламени. Да, некоторые пробивались, но большинство все же катилось на дно с обгоревшими крыльями.
   Мы гастролировали в Польше, когда все это началось. Сменился директор. Так незаметно, что никто не успел понять, что случилось. Он вошел к нам и запер за собой весь остальной мир, предоставив играть пьесы в пустом зале, где единственными зрителями были наши отражения в больших лужах.
   Просто не было крыши. Вот что.
  
  

***

  
   Утро первого дня светилось в лучах солнца. Лишь позже к вечеру начался сильный ливень. Капли забарабанили по крыше. Водосточные трубы изрыгнули накопившийся за лето мусор: тельца дохлых ласточек и городскую пыль. Только после этой основательной прочистки горла, они наконец наполнили пространство жестяным гулом, на который мало кто из рабочих обращал внимания. Всех заботили лишь собственные обязанности. Вверх-вниз, вверх-вниз - где костюмы, где еда для персонала, где нужные люди. В этом муравейнике никто не имел права тратить время на природные красоты.
   Труппа готовилась к воскресному представлению. Наш театр арендовал здание, служившее когда-то местом заседания областного судьи. Калиш был маленьким уездным городком, где мы намеревались давать по два представления в неделю, перед тем как снова двинуться в путь на север. В подобных городках не имело смысла задерживаться надолго. Много не заработаешь, хотя пьесы на голодный желудок быстрее прививаются. Наших подарков и женских ласк хватало лишь на четыре недели, которые нам отпускали городские власти. Дальше становилось опасным задерживаться на одном месте, так как деревенский народ достаточно непоследователен - еще вчера, готовый отдать душу за еще одно выступление, сегодня мог накинуться с орудием труда, обвиняя труппу в безнравственности. Сыграл - и беги, вот как мы привыкли жить.
   Но мы не были бродягами. Мы были уважаемы, и, не могу сказать, что бедны. Наши декорации спорили с лучшими образцами европейских водевилей, коллекции флорентийских маскарадных костюмов и шляпные стенды удивляли своей роскошью. Аристократия порождала аристократию. Проторенные дороги Европы, по которым мы ступали каждые полдесятилетия, позволяли четко уловить вкусы и настроения публики, тем самым лишая нас необходимости таскать весь театральный скарб с собой. Этот подход облегчал и без того тяжелую жизнь. В зависимости от спектакля мы отправляли нужные элементы одежды и утвари с посыльным вперед, а сами без стеснения и тревог. Когда на следующий день шумная семейка добиралась до города, уютно сложенные ящики со всем необходимым давно ожидали своих хозяев. Нам лишь оставалось завести ключик, чтобы запустить механизм узаконенного лицемерия.
   Происходило чудо. Самое настоящее чудо, потому что преображались повседневные предметы и люди. У! - веселое щебетание молодых актрисок - хрустальный смех, который трудно забыть даже спустя столько лет, - как салют, который открывал новую эпоху в нашей работе. Действующие лица были всем хорошо знакомы.
   Плотники, пропахшие примесью вина и табака; костюмеры, утыканные булавками с одной зажатой между губ; постоянно следующие за ними белошвейки, мокрые от пота; реквизиторы, обзаведшиеся при постоянной нагрузке мышцами геркулеса; осветители, чьи одежды лоснились от масляного жира и около которых запрещено было курить; художники, чей парфюм основывался на скипидарных парах; музыканты, заигрывающие с кем попало, лишь бы пропустить ненавистные репетиции; и, конечно же сами актеры, актрисы во главе с режиссером, не считая ассистентов в чьи обязанности никто никогда не знал что входило. Все вместе они призваны были соорудить из подручных материалов повседневности удачную ловушку, куда должен угодить зритель. Он уже там - скоро долетит его приглушенный голос или скромный кашель из-за занавеса. Он пришел набраться манерности. Не стоит его разочаровывать.
   Во время суеты и трудно заметить, что делается вокруг. И когда никому незнакомый человек, в поношенном костюме и в очках появился в театре, силясь привлечь хоть чье-то внимание - он был замечен не сразу.
   - Я ищу руководителя труппы, - обратился он к Кэт, которая примеряла корсет у большого зеркала.
   - У нас нет руководителя, - наслаждаясь его смущением, прощебетала Кэт.
   - Нет, но кто-то же руководит всем этим?
   - Только искусство, мой милый.
   Затем она повернулась к показавшейся из-за ширмы Маргарет, чьи аппетитные формы, облаченные в легкое платье, повергли неизвестного гостя в еще большее сметение.
   - Марго, милая, кто тут руководит всеми нами?
   - Искусство, конечно!
   - Вот видите!
   Посетитель пробежался глазами по сторонам, ища к кому еще можно обратиться, но кроме Кэт никого не нашел. А та улыбалась ему, и было трудно отвести взгляд от двух аппетитных ямочек на розовых щечках.
   - На самом деле мне не до шуток, мадам.
   - Меня зовут Кэт. Недруги предпочитают "Бидди".
   - Я доктор Орреус, мадам.
   - Влюбленный доктор? - изобразила удивление Кэт.
   - Нет, не влюбленный. Просто - доктор.
   - А, вот как.
   Она разочарованно отвернулась и принялась кружить в танце с воображаемым кавалером. Доктор нервничал.
   - Слушайте, прекратите это.
   Кэт перестала порхать вокруг него и встала в полный рост, руки - по бокам.
   - Значит - доктор! Были у меня офицеры, пара моряков, художники, которым я обещала попозировать без корсета, и не поверите - но однажды меня даже чуть не завлекли в спальню императора - пришлось выпрыгнуть из окна, я чуть лодыжку не сломала, может потом вы осмотрите мою ножку, она побаливает до сих пор... ах, а ведь надо было остаться с императором и научить его немного любви. Тогда никакой войны бы не случилось... но разве кто-нибудь когда-нибудь где-нибудь может хоть что-то знать?
   Когда Кэт разгонялась, остановить ее было делом выше человеческих сил. Она обвила шею беспомощного гостя, в два счета переместив его очки на свой вздернутый носик. Доктор, сопротивляясь, едва не угодил в ведро с мусором, под аккомпанемент хрюкающей от смеха толстушки Маргарет.
   - Ладно, оставь его, Кэт.
   Пока разыгрывалась вся эта сцена, подошел самый серьезный человек, которого можно было найти в театре - Морган. Он был актером старшего, последнего поколения. Старик Морган! Его извечно мягкий голос, понимающий взгляд и холодность рассуждений притягивали к себе многих. Я охарактеризую его как главного шамана в иерархии нашей труппы.
   - Кэт! Угомонись! - строго сказал он.
   Кэт вернула очки на горбатый нос доктора.
   - Вы ведь придете на спектакль, доктор? Я буду играть исключительно для вас!
   Она подставила свою ручку под усы Орреуса и тот слегка прикоснулся к ней губами.
   - Шалопай!
   Морган поздоровался и затем указал путь через тернии актерских реквизитов наверх - в свой кабинет.
   - Прошу прощения за это, - сказал он по дороге.
   - Я понимаю, все в порядке - ответил Орреус, пугливо озираясь по сторонам и поправляя очки.
   Они поднялись на второй этаж и скрылись за дверью кабинета.
   В этой суматохе было трудно заметить волнение Моргана, когда позже он стоял у ворот, провожая гостя.
   - Вы ведь понимаете всю серьезность ситуации? - сказал напоследок доктор.
   - Я сделаю все, что в моих силах.
   - Этого мало.
   - Что же вы еще хотите?
   - Уезжайте. Не сегодня - так завтра.
   - Спасибо, доктор. Но мне надо поговорить с остальными. Мы не привыкли к таким вещам. У нас одна большая семья, поймите.
   - Дело ваше, господин Иельсен.
   - Может, вы завтра зайдете?
   - Завтра меня уже не будет в городе. У меня тоже семья, надеюсь, вы понимаете. Всего хорошего.
   - Вам того же.
   Доктор легко поклонился и вышел. Морган уже собирался закрыть дверь, как доктор крикнул издалека:
   - Иельсен! И меньше слушайте других в Калише.
  

***

   Чехлы от канделябров валялись на диване. Часть из них придавил своим весом Дитмар - один из молодых актеров нашего театра, который приехал из восточной Германии. Благодаря родителям еврейской крови он мог прекрасно говорить на польском. Он сидел, откинувшись на диване, медленно водя указательным пальцем по губам. Около него я помню Габриеля - такого же молодого актера. Для всех осталось загадкой, как и откуда он появился у нас. Его назначили даже не предупредив администрацию. Все перешептывались, что это сынок одного из богатеев, негласно финансировавших театр, чьим капризам потакают в семье. Но точно никто ничего не знал. А со временем о его происхождении и вовсе забыли. Он, также как и Аманда должны были впервые выступить на сцене театра. Для них это было новым и долгожданным событием. Аманда не отрывала взгляда от старика Моргана, но тот задумчиво смотрел на одинокую свечу в центре стола. Толстушка Маргарет была единственной, кто нарушала тишину своим сопением. Она была настроена решительно, казалось ждала всего лишь приказа, чтобы дать залп из пушек, начиненных воинственной несдержанностью. Кэт, не обращала внимания ни на кого, просто молча перелистывала отпечатанную рекламную брошюру. В комнате с портретами были еще несколько человек. Но сейчас я не смогу вспомнить ни их имен, ни чем они занимались в труппе. Но хорошо помню собственное отражение на хрустальном графине, с разбитым носиком, который держал на коленях - лицо усталое от дневного напряжения, но можно было проследить в них волнительный интерес ко всему происходящему. Думаю, не я один переживал эти ощущения.
   - Что решат другие, неважно. Но я не уеду завтра, - сказала Кэт. - Это нечестно. И это свинство!
   Морган утомленно перевел на нее взгляд.
   - Я согласна с ней! - не выдержала Маргарет, - почему мы все должны бросить из-за какого-то провинциального доктора? Ведь в городе спокойно сейчас. Никто ни о чем не слышал. Нас никто не предупреждал ни о чем... А доктор... я его видела - он молодой и глупый!
   - Марго...
   - Ну что? Хорошо, давайте все оставим. Соберемся и - опять в дорогу. Через день будем в Берлине. Благо будет причина напиться. И пусть кто-нибудь упрекнет меня в этом!
   - Марго, хватит!
   Она замолчала. Сопение участилось. Морган оглядел всех в комнате. Он не спеша достал из внутреннего кармана трубку и закурил. Спичку потушил носком сапога.
   - Не мне вам говорить что такое чума! Мы сами однажды играли чумных. Не всем наверное, но мне приходилось видеть умерших от этой болезни. И умирающих. Это далеко не игра. Не актерской игрой был их бред в ночи. Или дежурство за закрытыми дверьми, в ожидании рассвета. Вы молодые - даже представить себе не можете, что это такое. Смерть от чумы - это не бутафорская смерть со шпагой под мышкой. Это вонь и почерневшие пальцы еще живого человека. Никто из вас, надеюсь, никогда не увидит подобного зрелища.
   - Но уже много лет не было чумы в этих краях, - возразил Габриель. - Говорят, она совсем уже исчезла. Всего лишь пережиток прошлого.
   - Если чума пробуждается, нам надо уехать немедленно.
   - А гастроли? Я задолжала денег и не могу вернуться ни с чем, - протестовала Кэт.
   - Мы придумаем что-нибудь, - успокаивал ее Морган. - Думаю, поднимем цену на утренние спектакли.
   - В Берлине потребуют возместить арендную плату, Морган. Конечно же, за наш счет.
   - Тогда пусть ищут других актеров! - вскипел Дитмар.
   - Я не верю, что мы говорим это. Еще пару часов назад, все готовились к спектаклю, было так весело! Я знаю, чьих это рук дело!
   - Чьих, Маргарет?
   - Того же Дарагана. Разве не он обещал, что выступать мы здесь будем только после его похорон?
   - Да - да, - хором подтвердили все.
   - Дараган... - задумчиво повторил Морган.
   - Наверняка без его солидности тут не обошлось. Губернатор так легко не станет сдаваться. Наша последняя встреча дорого обошлась ему, когда мы заключили договор с воеводой, - весело сказал Дитмар. - И еще одно, на что никто не обратил внимания.
   Он радовался предстоящей победой над доводами Моргана.
   - Крысы! Я не видел ни одной крысы. Ни живой, ни дохлой. А пять лет назад подвал театра просто кишел ими. Нам приходилось мазать стены жиром под окнами, чтобы они не лезли к нам в спальни.
   - Фу! - Кэт брезгливо вздернула носик.
   - Может все дело как раз в чуме? - робко попыталась вставить Аманда.
   Она хотела принять участие в разговоре. Было видно, что долго готовилась к реплике. С ее частым дыханием из-под одежды красовались две полусферы с родимым пятном на одной из них, по форме напоминающим лягушку.
   - Они грудами издыхают на улицах при чуме, - нетерпеливо отрезал Дитмар. - Я хорошо знаю эти истории. Если хочешь - уезжай. Тебя никто не держит здесь. Тебя же просто взяли из милости в труппу. Ты же работала белошвейкой в театре Герхардта? Неплохой карьерный скачок.
   - Дитмар, не смешно, - перебила его Кэт.
   - Почему же? Посмотри на эти заплаканные нежные глазки. Я так и вижу ее, стоящую за кулисами и наблюдающую за игрой, вполголоса повторяющую реплики. Или втайне репетирующую перед зеркалами в гримерной, с тряпкой для пыли в руке. Воображающую себя актрисой, перед которой весь зал встает на ноги и топит ее в овациях. "Ваш выход, пушинка Гимар!". Не все так легко, подружка! Не все могут позволить себе стать такой даже как Бланш!
   - Кстати, где она? - вспомнил я вдруг о Бланш К.
   Бланш К. - негласный символ нашей гордости. Пыльный алмаз, который хранится в сундучке, о котором знают, но не трогают. Бланш К. - выпускница парижской консерватории слишком любила свободу в жизни, чтобы обвенчаться с городским театром, чьи камни холодны и отрешенны для тех, кто отвергает ее каноны. Мне всегда казалось, что подобные личности никогда не покушаются на свою жизнь лишь потому что слишком обижены на неведомое, чтобы усладить его этим поступком. Никто не знал ее полной биографии. А я уверен, что Бланш К. могла стоять на сцене с Бернар и даже затмить ее. Уверен, потому что видел, как она год за годом отвергает контракты, от которых поднимались одурманивающие ароматы славы и денег. Женщина, знавшая твердость мужского плеча лишь в пределах сцены. Такой мы видели ее всегда. Сегодня актерских каталогах не прочитать даже этого.
   Маргарет встала со своего места.
   - Надо сообщить ей о решении.
   - Сядь на место, мы еще ничего не решили!
   - А что тут решать, господин Иельсен? И так понятно, что все это не имеет под собой никаких серьезных аргументов.
   - Я так не считаю, Марго. Я говорил с доктором. Он взволнован. И я ему верю.
   Дитмар вздохнул. Этот вздох длился полминуты, долгий протяжный паровозный гудок из легких.
   - Тогда что же нам делать? Все бросить и завтра же уехать? Хорошо, пойду собирать вещи, - язвил он.
   Морган взвешивал все за и против.
   - Я напишу в Берлин. Пусть решают они.
   - Не обижайся, господин Иельсен, но я хочу видеть текст твоего письма перед отправкой.
   Дитмар намеренно переходил на ты, говоря со стариком каждый раз, когда был готов отстаивать свои намерения до конца.
   - Само собой разумеется, мой мальчик.
   Морган встал со своего места в свой полный огромный рост.
   - А всем посоветую вернуться за работу. Нас ждут репетиции.
   Кэт быстро-быстро захлопала в ладоши.
   Старик вышел из комнаты, оставив за собой длинный след табачного дыма.
   - Трудно поверить, что в этих жилах течет актерская кровь, - сказал Дитмар, когда глубоко в недрах здания грохнула дверь кабинета.
   - Что ты имеешь в виду? - спросила Кэт.
   - Он слишком опустился на землю. Забыл, что такое дерзость. Господи, надеюсь со мной такого никогда не случится.
   - Ты слишком глуп, чтобы понимать его, - не сдержалась Кэт. - Посмотри на себя.
   Дитмар подошел к зеркалу.
   - По-моему надо сбросить пару килограмм, - сказал он.
   - Идиот!
   - Я не забыл занавес, который должен через секунду подняться, - сказал Дитмар.
   - Неужели! А может ты забыл, что за занавесом не всегда тебя ожидает высшее общество?
   - Потому что играю не в "Комеди" а в какой-то...
   Он развел руками, демонстративно отмечая пространство.
   - Это хороший показатель. Ты же не потянешь играть на французском.
   - Разве хорошая игра требует слов?
   - Еще как требует!
   - Да ладно, перестань, Кэт. Не ты всегда говорила...
   - Да! Да! Да! Да! Да!
   - Я берегу лучшее для лучших времен.
   - Ты не бережешь, ты просто...
   - Я его очень уважаю, пойми меня правильно. Но у каждого свой путь. И в моих силах сделать для себя необходимое, но я не могу помогать всем вокруг. Помогать Марго, помогать Люси, помогать Энтони, помогать Александру, помогать тебе, в конце концов...
   - Мне? - Кэт нервно улыбнулась, - когда это ты помогал мне? Когда забыл текст на сцене? Или когда я просила заменить меня в массовке?
   - Я не надеваю женских платьев.
   - Ты актер! Ты должен быть готов даже на кастрацию!
   - Ну это вряд ли.
   - Теперь понимаешь, почему ты играешь не в "Камеди", а где-то на задворках?
   - Потому что не сделал кастрацию?
   - Нет, потому что ты не способен принести хоть что-то в жертву, ради достижения своей цели.
   - Вот почему для меня этот год особенный. Мне двадцать шесть лет, черт возьми! Я ощущаю в себе силы о которых даже не подозревал. Я бился за это место. Мне нужны эти гастроли, черт возьми! Я уеду скоро.
   - Слышу уже не первый год.
   - Но на этот раз все по-другому. Мне жаль, что ты не понимаешь.
   Кэт промолчала.
   Маргарет подошла к окну.
   - Кажется, дождь закончился.
   Внизу еще оставалось полно дел - надо было сделать присыпку на парики, чтобы там не завелись блохи, почистить и пронумеровать обувь, окончательно разобраться с комнатами, кто где спит и т.д.
   Постепенно комната с портретами опустела. В самом конце дивана осталась сидеть Аманда.
  
  

Письмо

  
  
   Антрепренер в Берлине должен был получить крайне неприятное письмо. До отправки, когда вечером его читала Кэт, читала так, словно декламировала классический монолог - все мы пытались представить берлинскую верхушку, кусавшую себе локти. Я не сомневался касательно ответа. Другие, думаю тоже, поэтому никто не собирал вещей. Наоборот - за вечер были установлены основные декорации, а местные плотники как раз завершили устройство карниза для занавеси. Костюмы уже лежали на каталке, готовые принять облик и характер несуществующих личностей. Коробки с белилами, парики и прочие атрибуты лицемерия громоздились где попало. Так как в здании было достаточно комнат - каждый из нас получил свое отдельное пространство. Некоторым достались комнаты с балконом, у других не было и вовсе окон. Морган выходил днем на пару часов и вернулся измазанный в грязи с головы до ног. Позже выяснилось, что он проехал пару миль до карагановской усадьбы. Неизвестно как, но старику Моргану удалось наладить отношения с губернатором и заручиться его поддержкой в случае непредвиденных обстоятельств. О болезни Карагану не было ничего известно кроме двух-трех случаев смертей на юге Калиша. Причину этих смертей до конца не удалось выяснить. Одного из них осмотрел д-р Орреус, скоропалительно указав в своем отчете чуму, как причину смерти. Что думает об этом сам губернатор? Он бы не стал делать поспешных выводов. Тем более, что никто из членов семей умерших не проявил никаких признаков недуга. Что бы мог посоветовать губернатор? Губернатор мог посоветовать вернуться в здание и готовиться к спектаклю, потому что он и его дражайшая супруга давно уже не посещали театр, что сделают с удовольствием в ближайшее время.
   Морган однако распорядился послать вперед всех рабочих, оставив только действующих актеров, чтобы успеть наладить дела в Легнице, куда мы собирались отправиться через неделю. Он все-таки убедил нас ограничиться двумя представлениями в Калише из четырех. Это ему легко удалось не из-за страха перед чумой, а скорее потому что ему удалось ярко нарисовать картину предстоящего успеха. Массовка, состоящая из двенадцати человек, отпросилась на отдых до воскресного вечера в соседнее село, где у одного из них стоял отцовский дом. Сторож - дядюшка Сайлас, и тот всячески усердствовал, пока не получил разрешение провести ночь в местной таверне. Все знали, что его там ожидали карты и грудастые бабы, пропахшие местным табачком.
   В театре осталось всего восемь человек, включая меня.
   - Где эта Аманда? - спросила меня запыхавшаяся Маргарет.
   Я думал, что нахожусь один в гримерной, поэтому вздрогнул от неожиданности.
   - В зале с реквизитом.
   - Эта тот большой зал со скрипучей дверью на первом этаже?
   - Тот самый.
   - Я только что была там - никого.
   - Тогда... - я покачал головой.
   - Ну попадись мне! Надоело мне бегать за ней. Амандаааа...
   Маргарет скрылась также внезапно как и появилась.
   Определенно театр дышал. В ту ночь снова пошел дождь. Он шумел беспрестанно, наполняя репетиции избыточным раздражением.
  

***

   Меня разбудил стук в ворота. Этот грохот не спутать - эхом откликалось все здание. Одевшись, я взглянул на улицу и увидел группы горожан, которые по пять-шесть человек стояли поодаль друг от друга и перешептывались. Где-то надрывалась лаем собака. Пасмурное небо тяжело висело над головой. Меня что-то насторожило. Тогда я не понял что именно, но сейчас знаю хорошо. Неестественная тишина в городе; такое обычно бывает в первые снежные дни. Выйдя в коридор меня чуть не сшиб с ног Габриель. Он несся в кабинет Моргана, а в руке у него я заметил что-то белое. Я поспешил за ним.
   Это было послание, спешно отпечатанное в местной канцелярии. В тексте было полно ошибок. Морган читал и глубокие морщины на его лице казалось жили своей жизнью, так сильно искажали его черты.
   - По приказу властей город находится под угрозой чумного мора. Выезд и въезд только по письменному разрешению. Отдан приказ запереть все инфицированные дома, таверны, увеселительные заведения, к некоторым будут приставлены сторожа. Днем и ночью они обязаны дежурить у двери. Никто не в праве покидать город или въезжать в него без разрешения. Ослушавшиеся будут заключены в тюрьму или насильно посланы в чумные бараки для повседневных работ. В случае обнаружения у себя или у знакомых или у родных следов болезни, следует немедленно сообщить дежурившему у дома сторожу. Сторожа обязаны следить за порядком и быть около жилых домов. Дома, где были обнаружены зараженные или по каким-то причинам заподозренные в наличии болезни, будут оставаться запертыми на неопределенный срок.
   Он отложил брошюру. Дитмар взял и его и перечитал про себя. В комнату вошли Кэт и Маргарет. Листовка пошла по рукам.
   - Чумные бараки? Значит это началось уже давно!
   - И что же теперь? - сдавленно спросила Кэт.
   - Не стоит паниковать. Они нас не тронут! Мы здоровы. И мы пока в безопасности.
   - Откуда такая уверенность, господин Иельсен?
   - Караган, - коротко ответил Морган. - Я сейчас же отправлюсь к нему. А вы собирайте вещи. Теперь думаю, никто не станет возражать против нашего отъезда?
   Дамы переглянулись. Дитмар в бешенстве пнул ногой кресло.
   - Teufel!
   - Успокойся, дамуазо!
   Габриель подошел к нему и обнял за плечи. Дитмар чуть не рыдал от досады. Он облокотился об стол, голова свисала так низко, что подбородок упирался в грудь. Интересно сколько игры вложил он в эту сцену, невольно подумал я.
   - Пойду, соберу чемодан, - сказала Кэт. - Аманда, Марго - вы со мной.
   Видя их нерешительность, она потянула их за рукава.
   - Идем же!
   - Я поднимусь к мадам Бланш, - решила Маргарет.
   - Сначала изобрази само спокойствие, - посоветовали ей.
   Я подошел к Моргану.
   - Вы ведь догадывались, господин Иельсен?
   - Да, догадывался. С того момента, как прочитал это на лице доктора.
   - Вы не виноваты.
   - Я плохо спал этой ночью, - признался он. - Но сейчас надо срочно увидеть губернатора.
   - Поедем вместе.
   - Нет, - он замолчал, потом добавил: - Помоги остальным. Будьте готовы к отъезду. А я пришлю транспорт.
   - Хорошо.
   Но Морган никуда не уехал. Едва он вышел из здания, как к нему подошли трое, и минутами позже принуждение собрало нас вновь вместе. Громко стучали каблуки, когда долговязый господин, похожий на палку копченой колбасы, подошел к окну, поглядел на улицу, засунул в носовые пазухи табак и сел за стол.
   - Я инспектор, назначенный специально для общения с горожанами, - важничал он. Лет ему было под сорок. Угрюмое лицо, острые черты, чрезвычайно тонкие губы. После каждой фразы он делал длительную паузу, разглядывая каждого из нас. Два его спутника стояли сзади.
   - Все вы уже знаете, или не знаете - дело ваше, но выезд из города запрещен.
   - Именно поэтому я вышел за разрешением, а вы меня остановили, - постарался как можно мягче сказать Морган.
   - Никаких разрешений не выдается.
   - Это не вам решать.
   - А я почему-то думаю, что мне.
   - От чьего имени вы говорите?
   - От имени здравого смысла, которого вам в виду вашей профессии никогда не понять.
   Он снова замолчал, давая каждому из нас возможность осознать, какие мы ничтожества.
   - Значит, мы арестованы?
   - Пока нет, - господин растянул свой рот в безгубой улыбке.
   - В таком случае я выхожу. Все что нужно вы скажите им. - Иельсен поднялся со своего места. Двое стоявших сделали шаг вперед. Старик вызывающе повернулся к ним.
   - Как вас зовут? - обратился он к безгубому господину.
   - В народе называют моровым капитаном. Для вас капитан Ветлянский.
   - Хорошо, капитан. Думаю, Карагану будет интересно узнать, что тут творится.
   - Караган уехал со своей семьей день назад. За ним уехал советник по здравоохранению. Это случилось после того, как мы получили вести из Легницы, где половина города оказалась скована чумой. А теперь сядьте.
   Морган вернулся на стул. У него дрожали руки.
   - Вы давно в городе?
   - Четвертый день, - ответил кто-то из нас.
   - Прекрасно. Вы должны понять, что я всего лишь исполняю свой гражданский долг. Я не желаю никому из вас ни зла, ни добра. Мой долг сообщить, что в городе неспокойно. Вы - приезжие. Ходят слухи, что именно вы и завезли чуму к нам в Калиш.
   Кэт фыркнула.
   - Учитывая уровень ваших мыслей, это неудивительно, - вознегодовал Дитмар.
   Господин пропустил сказанное мимо ушей.
   - Я понимаю, что вы тут не при чем. Однако мой вам совет - не покидайте здание театра. Занимайтесь своими делишками. Носитесь по сцене, влюбляйтесь и издыхайте - мне нет никакого дела до ваших забот. Но из театра никто не должен выйти на улицу.
   - И что прикажете делать?
   - Ждать дальнейших распоряжений.
   Он нагнулся вперед.
   - При первой возможности я дам вам знать. Обещаю.
   - О, как это мило с вашей стороны - съязвил Дитмар.
   - Вот именно.
   - Вот именно, - повторил за ним Дитмар.
   - Я не могу понять, почему вы так враждебно настроены? Вроде я пока спасаю вас от людского гнева.
   - Расскажите эти басни кому-нибудь другому. Вы что, решили провести актеров этой басней?
   - Меня послал лично президент санитарного ведомства.
   - А я думал король ордена лысых проходимцев.
   - Не надо дерзить, юноша. А то в два счета отправитесь в гущу событий! Мое терпение не рассчитано на долгий срок. Я отпинаю тебя, скотина этакая в два счета!
   - Не стоит горячиться, - вмешался Морган как можно мягче.
   - Я как раз этого и не хочу делать, - Ветлянский остыл так же быстро, как взорвался.
   - Наши люди неподалеку в соседнем селе. Не помню название...
   - Вы их увидите позже, - заверил Ветлянский. - И вот - адресовано вам.
   Он погрузил руку чуть ли не до локтя в нагрудной карман и достал маленький конверт.
   - Кажется из Берлина. И не утруждайте себя благодарностью, за то, что я притащил этот небольшой конверт. Всего лишь знак моей доброжелательности. Особенно по отношению к молодым красавицам.
   За этими словами последовал раздевающий взгляд старого неженатого идеалиста. Актрисы манерно заулыбались в ответ.
   Ветлянский оставил конверт на столе. Встал и прикрыл лысину шляпой.
   - Будьте здоровы! Мы еще встретимся.
   Проводив его, Морган вернулся, мы уже вскрыли письмо. Оно гласило:
  
  
   "Как минимум четыре спектакля в Калише. Уверен, что слухи преувеличены. Берлин, и размашистая подпись директора".
   Это письмо до сих пор хранится у меня в архивах, на верхней полке, под замком.
  

Калиш

  
   К полудню город непривычно трещал. То там, то здесь раздавался шум колоколов. Мы поочередно выходили на балкон, чтобы посмотреть. Вскоре нас заметили и вслед посыпались проклятья в наш адрес. После того, как два-три камешка, пущенные неизвестными, угодили в стены здания, Морган запер двери балкона на ключ и запретил подходить к окнам. Становилось холодно и неуютно. Несмотря на то, что показалось болезненное солнце - бледное, как на смертном одре, внутри комнат царил полумрак. За окнами проезжали телеги, нагруженные до скрипа домашним скарбом. Ржание лошадей и крики и хлюпанье грязи смешалось в одну болезненную неразбериху. К трем часам однако все стало стихать. Потом далеко, где-то из недр города до нас стал долетать монотонный, все приближающийся сонм человеческих голосов. И вот наконец с конца нашей улицы, с правой стороны (улица лежала параллельно зданию) вытянулась шаткая голова толпы. Точно дракон из легенд, несла она вместо чешуйчатой шкуры фигуры людей с листьями и гирляндами в руках, облаченные кто в праздничную одежду, кто - в балахон из мешковины. За босыми ногами ступали ноги, обутые в дорогие замшевые туфли, а кое-где мелькали и обнаженные по пояс тела женщин, прикрывающие наготу орущими от холода младенцами. Из окрестных жилищ выбегали навстречу пению новые люди. Они стояли, как вкопанные, пение медленно обращало их в свою веру. Несколько минут было достаточно, чтобы броситься обратно, захватить из дома кресты, семейные реликвии и своих домочадцев, пополнить шествие. Звон бубенцов, нелепое скрипичное пиликанье, выплескивалось в воздух. Нас приковало к окну. Мы следили, как живое чудовище, извиваясь, наполнило своей массой улицу, стирая в кровь об стены домов свои многочисленные плечи и руки. От истошных воплей дребезжали стекла, и отчего волосы поднимались на руках. Толпа дошла до нашего здания. Думаю, всех нас охватило одинаковое желание сорваться с места и броситься в это безликое море, слиться с громадным телом, так призывно звало оно нас. Во власти стыда не было сил взглянуть друг другу в глаза или шелохнуться. Три священника с закрытыми глазами, высоко подняв кресты из омелы над головой, намечали путь. Другие слепо шли за ними. Но вот - остановка. Волна недоумения и холодного отрезвления прокатилась от первых рядов толпы до самого хвоста, сменяя молебен тихим перешептыванием.
   - Что? Что случилось? - растерянно прошептала Марго, силясь увидеть часть улицы за пределами обзора.
   Сколько продлилось это мгновение, трудно сказать. Вероятно, всего пару секунд. Помнится наше тяжелое дыхание в унисон. И вот, точно по негласной команде, толпа неожиданно повернулась и бросилась обратно. От прежней организованности не осталось и следа. Как под микроскопом, который открывал картинки жизни бесконечных существ, носившихся в хаотичном своем мире, каждый фрагмент змееподобного тела обернулся личностью, и люди, сталкиваясь друг с другом, бесцеремонно вдавливая в грязь упавших, пытались бежать от неизвестной пока нам угрозы. На противоположном конце улицы из порохового облака монолитной шеренгой выступил отряд солдат. За ними еще кто-то. Это были фигуры в балахонах, с прикрытой головой и огромными, напоминающими рогатину шестами. Группа из плотников, среди которых ярко выделялся один - увешанный железными цепями так, что видна была только его макушка, подходила к каждому дому и принималась заколачивать окна и двери. С каждым новым домом ноша этого человека убывала, так как на каждую дверь уходил приличный моток с его плеч. Дома заколачивали согласно какому-то списку. Но паника и сопротивление обывателей заставили вскоре забыть предписания и муровать двери без разбора. Если кто-то пытался выбраться или протестовать - его с силой отправляли внутрь с помощью шеста 6-7 футов длиной. Минутой позже фигуры замелькали на крышах. Черепица трещала, выдавая их побег. Некоторые, спотыкаясь, падали в толпу, другие перепрыгивали с одной крыши на другую. Под прицелом солдатских ружей стихали крики мужчин, потому что жены их умоляли не лезть под огонь. Кому не везло - заталкивали в чужие дома и те были бессильны что-либо предпринять.
   Дом за домом власть наконец подошла к театральному зданию. Мы безмолвно переглянулись между собой. От первого же грохота с первого этажа у меня потемнело в глазах. Маргарет не без помощи старика Моргана добралась до стула, чтобы с прерывистым дыханием сесть на него. Стук бесконечным эхом заполнил пустое пространство здания. За стуком поползла темнота.
   - Мама...
   - Что они делают, мы же не больны...
   - Они нашли самый простой способ, - спокойно сказал Дитмар.
   Подойдя к двери, я заметил, как снаружи во тьму человеческого страха погрузились наши костюмы и ящики с реквизитом. Стук, стук, стук! И вот тьма, извиваясь, уже подкрадывается на второй этаж по лестнице, скользя вдоль стен.
   Я поспешил закрыть дверь, боясь пропустить темноту к нам. За окном раздавались одиночные выстрелы и слышались крики. Беспрестанно звонил маленький колокольчик в чьей-то руке. Ближе к вечеру затихли все голоса кроме одного. Он принадлежал непризнанному сумасшедшему.
   - Хвала мору! Хвала мору! - орал он из темноты.
   - Хвала мору! - аплодировал Габриель в ответ, стоя у окна. - Хвала, хвала мору!
   Эти крики напоминали беседу двух койтов в полнолуние.
   Он бы так орал наверное до утра, если бы мы не дали ему по голове.
  
  

Идеи

   Приходилось мне встречать публику, не скрывающую своего презрения к актерскому ремеслу. Чаще всего военные, усмехнувшись, водили концами пышных усов из стороны в сторону: "артист", - говорили они с тоном, каким можно обратиться к молоденькой проститутке. Вообще военные привыкли считать любую профессию, кроме собственной, ниже человеческого достоинства. Их-то можно понять. Да и простить тоже не грех.
   Ночная тьма снова собрала нас в комнате с портретами. Болезненная веселость светилась в наших глазах. Габриель, как ни в чем не бывало, расчесывал парик Иннюэндо. Маргарет наслаждалась ломтиками тоффи за его спиной. Кэт сидела у камина, и обмахивалась веером. Странное сочетание - камина и веера. Дитмар увивался вокруг нее, пока пущенный изо всех сил веер не оставил отметину в виде жирного синяка в центре его лба.
   Вообще очень трудно описывать эти картины, потому что кое-что уже успело забыться, кое-что я даже боюсь выдумало мое воображение - своего рода заплаты на дырах памяти, оставленные временем. Поэтому я описываю то, в чем хорошо уверен. Я уверен, что Кэт бросила веер - запомнил звук веера, который стукнулся в лоб Дитмара. Такой звук никогда нигде не услышать - поэтому он так ярко сохранился. Дома нет веера к сожалению, а то бы я сейчас попробовал бросить его в стену - возможно воспоминания того вечера стали бы яснее.
   - Теперь мы все умрем? - спросила Аманда.
   Было трудно понять, к кому она обращалась. Морган ответил за всех.
   - Если будем осторожны - нет, дитя.
   - Про смерть не говорите мне; поверьте, я на полгода защищен от смерти... - пропел Габриель.
   - Генрих IV, четвертый акт, первая сцена...
   - Да что с вами люди такое? - вскричала Маргарет. - Мы собираемся пойти у них на поводу? С каких пор?
   Дитмар усмехнулся.
   - Попробуй, моя дорогая поработать зубами.
   - Очень остроумно! А ты попробуй поработать головой хоть раз.
   - А если улизнуть через окна? Мимо охраны.
   - Нет, мой мальчик.
   - Почему же нет? Я бы смог без страха и сожалений.
   - Подумай о других.
   Дитмар вдруг захохотал после недолгого молчания.
   - Интересная картинка намечается. Маргарет, одна из твоих любимых ролей, детка.
   - Оставь меня в покое.
   - Да нет же, ты только представь, как ярко будешь смотреться на водосточной трубе. А еще если приделать кринолин сзади...
   Габриель завыл. Кэт тоже не удержалась от улыбки.
   - Извини, родная, - сказала она Марго, встретив обиженный взгляд толстушки.
   Дитмар достал из кармана горсть орехов и начал с силой раскалывать их один за другим - скорлупа летела по всей комнате.
   - Перестань!
   В ответ раскололся еще орех. Маргарет не выдержала.
   - С меня хватит!
   - Куда вы? - поднял голову Морган.
   - Поднимусь к мадам Бланш. Может ей что-нибудь нужно.
   - Ей давно уже ничего не нужно, - успокоил ее Дитмар.
   Маргарет покраснела. Маленькие кулачки сжались, дыхание стло прерывистым, вследствие чего исчезло сопение. Обычно после этого ожидался апокалиптический взрыв беспрецедентной ругани, либо девочка начинала хохотать до упада. В тот раз разыгрался второй вариант.
   - Зато тебе много чего хочется.
   Дитмар понял, о ком она говорила. Он зло посмотрел на звезду водевилей, но та, показав язык, исчезла.
   - Что будем делать, господин Иельсен? - спросила Кэт.
   - Не могу сказать, что дела наши складываются хорошо, девочка моя. У нас недостаточно еды и воды. Нам следовало позаботиться, когда еще была возможность. Неизвестно сколько нам придется здесь оставаться.
   - А болезнь?
   - Болезнь... да... Я кое-что знаю о чуме. В основном из старых брошюр и книг или рассказов. Орреус сказал лишь то, что крутиться в академических кругах уже много лет. Но этого недостаточно. Никому неизвестно до сих пор как передается чума. Семена ее могут быть повсюду. Будьте внимательны. Нам следует остерегаться в первую очередь людей. Других, которые придут извне. А то, что они придут, в этом я не сомневаюсь. Мне говорили, что чума приобщается к домам. Завладев одним членом семьи, берется за других, пока не залетает к соседям. И так начинается вся эта череда смертей.
   Пока Морган рылся в своей памяти, Дитмар оставил орешки и поднялся на ноги.
   - ...Особенно следует подумать о чистоте воды. Еда также может быть отравлена.
   - Но ведь мы не можем не пить и не есть.
   - Да, не пить и не есть мы не можем, - согласился Морган. - Но обрабатывать еду уксусом мы можем. И вообще, страшна не сама чума, а то, что до сих пор не найдено лечение от нее. Врачи применяют лекарства, от которых человек лишается волос, делается синим или оранжевым, страдает от лечения не меньше, чем от болезни. Вот что страшно в наши дни.
   Дитмар, шатаясь, сделал шаг вперед и оказался в центре комнаты. Аманда заметила что-то неладное как и я. Морган, сосредоточенно продолжал говорить.
   - ...некоторые утверждают, будто комары могут заразить человека чумой. Чума достаточно хитрая бестия. Днями, а может неделями она не проявит себя, будет гнездиться внутри нас, пока вдруг не решит показать лицо.
   Страшный стон потряс воздух. Это был даже не стон, а вопль. Морган вздрогнул. Мне показалось, он побелел до костей за какую-то долю секунды.
   - Ай! - закрыла руками рот Аманда, прижавшись к стене.
   Дитмар рухнул на колени и густая жижа полилась из его рта. В комнате запахло чем-то кислым.
   - Помогите, ради бога, - прохрипел он.
   Я инстинктивно бросился вперед - подумал, он поперхнулся, но Морган каменным голосом остановил меня:
   - Стойте!
   Габриель начал носиться по комнате, как угорелый. В тот момент мне показалось, рассудок покинул его, потому что головой он бился об стены, отчего на них появились кровавые отметины.
   - Помогите мне, - из последних сил произнес Дитмар. Глаза у него закатились, язык вывалился изо рта, как кусок вареного мяса.
   Морган оказался подле него.
   - Не надо, господин Иельсен, - взмолилась Кэт.
   - Сейчас же уйдите из комнаты. Заприте дверь! - сказал несчастный старик.
   Аманда и Габриель вмиг исчезли. Кэт колебалась.
   - К черту все.
   - Нет, мисс Янг!
   Она мужественно опустилась рядом с Морганом и помогла ему приподнять бьющегося в конвульсиях Дитмара.
   - Это чума? Это и есть чума, да?
   Кэт втянула в себя губы и старалась дышать в сторону.
   - В глазах темно, - шипел Дитмар, извиваясь от боли, - бренди, налейте бренди, там, на столе я видел эту волшебную бутылку...
   - Что?
   Тело Дитмара обмякло, расслабилось. Он открыл глаза полные лукавых слез, с довольной улыбкой на раскрасневшемся лице.
   - Скажи, Бидди, ну разве мое место не на сцене "Комеди"?
   В следующее мгновение комната озарилась вспышкой от пощечины. Кэт швырнула его от себя.
   - Ты идиот! Ты просто свинья, Дитмар!
   - Талантливая свинья! Дитмар - ты талантливая свинья, вот что ты хотела сказать.
   Тяжело дыша, Морган поднялся на ноги, опираясь об столешницу. Тяжелая картина, видеть старика в таком состоянии. Дитмар сиял от счастья.
   - Как тебе моя игра? Признайся - ты была покорена мной! Я видел неподдельный ужас в твоих глазах, Бидди!
   Кэт начала собирать орешки, которые рассыпались из кармана Дитмара, пока тот корчился на полу.
   - Не называй меня так. И я подыграла тебе.
   - Что?
   - Подыграла мне?
   - Мм...
   - Не лукавь. У тебя пот выступил на лбу. Я заметил, как ты была покорена моей игрой!
   - Я была покорена твоей бесчеловечностью! Ты подумал о нас? Ты подумал, что могло случиться с господином Иельсеном?
   Дитмар перестал улыбаться. Гневная досада исказила черты его лица.
   - Все в порядке, Морган?
   - Да, да, мой мальчик, - старик улыбнулся.
   - А, старик? Все же в порядке? - Он похлопал его по плечу.
   - Не волнуйтесь, мисс Янг. Все хорошо, со мной все хорошо.
   Шатаясь и прикладывая платок к глазам, он вышел. Я - за ним, мне страшно захотелось обнять старика и сказать что-нибудь. Перед тем как покинуть комнату я обернулся: Кэт на коленях собирала орешки с пола, в то время как Дитмар раскалывал их. Эту нелепую пантомиму я запомнил хорошо. Допс! - и он бросал взгляд на Кэт. Допс! - только звук треснувшей скорлупы, передающий неудовлетворенность Дитмара. Допс!
  
  

Бланш

  
   Что-то произошло в мире. Вдруг меня снова ранили в руку. Старая рана. Та же самая боль, какую я испытал на дежурстве. Никакого звука выстрела. Что-то ударило в плечо - так легко, что я даже не заметил этого сразу. Позже, когда вернулся в койку и стянул с себя китель, то тогда увидел липкую, заиндевевшую кровь, которая покрылась кристаллами багрового льда. С хрустом отошла материя, обнажив разорванную плоть, бесчувственную к боли из-за мороза. Весть о представлении к награде заставила совершить поступок против армейского братства. Из-за этого меня, слава богу, лишили награды за боевое ранение. Ум отказывался понимать, чем обусловлена моя заслуга в моем же ранении.
   Это случилось за три года до наших гастролей в Калише. Тогда я исполнял единственную роль, которую мне было позволено исполнять. Я играл в солдатики. Театр военных действий охватил мою родину и родина требовала моего участия. Не часто я вспоминал о прошлой жизни. Опять-таки, не потому что боялся воспоминаний, а просто так получилось. Но темнота вокруг, внутреннее одиночество, которое прорвалось вместе с тишиной в здании театра в те дни, вернули давно ушедшие воспоминания. Впервые за столь долгое время я был одинок перед мыслями о смерти. Потому что смерть дышала и дыхание ее было хорошо слышно по ночам. Это же дыхание наведывалось за моими друзьями в военный госпиталь. Раскаты пальбы могли заглушать этот звук на следующий день, тогда только ты забывал о ней. Но в театре, ни визжание настенных часов, ни вой ветра, ни колокольный звон, прилетающий из далеких кварталов, не могли заглушить этого звука. Нет! - страха не было. Страшнее увидеть чужую смерть, чем свою. Да и дело вовсе не в страхе. Слишком много личного заразилось чумой.
   Прошло пять дней с того момента, как город оказался в осаде. Час за часом меркантильный цинизм сменялся унылым ожиданием. Игра в скямбиль перед сном. А потом снова холодное утро. Время от времени на улицах рисовались группы людей, которые заходили в определенные дома и выходили десять или пятнадцать минут спустя. Чаще после этого к дому подкатывала тележка с деревянным гробом. Сторож знакомился с бумагой, которую они предъявляли, потом нехотя отпирал дверь. Фигуры скрывались в доме. Лошади терпеливо ожидали снаружи, пар от их тел поднимался высоко в воздух и кружил с печным дымом. А там один за другим выносили гробы. Потом, неделями позже гробов уже не было - голые тела штабелями бросали в эти телеги, откуда руки и ноги свисали так низко, что болтались по земле, как веревки. И сторож уже ничего не проверял.
   Однажды утром мы все были разбужены истошными воплями. Ткнувшись в окна, мы стали свидетелями жестокой драмы, как женщина с большим трудом пыталась вытолкнуть из крошечного оконного проема тело ребенка, видимо уже умершего от болезни. Снизу на нее кричали, пытались запугать выстрелами, но ничто не могло остановить материнское отчаяние. Труп ребенка тяжело шлепнулся в грязь. Женщина заперла окно. Два дня спустя из дома вынесли тело еще одного ребенка. А ночью загорелся дом. На белом известковом потолке в моей комнате до рассвета плясали оранжевые тени. Я не мог долго уснуть. Лишь утром удалось наконец забыться дремотой на пару часов. Обычно такой сон приносит облегчение, но от усталости я не избавился.
   В то же утро я видел, как Маргарет стояла с подносом перед закрытыми дверьми Бланш, которая с первого дня чумы ни разу не выходила из своей комнаты. Марго что-то говорила через закрытую дверь. Потом она притащила откуда-то тумбочку и поставила поднос на него, после чего быстро убежала, словно оставила кормушку для птиц. Часом позже, когда я проходил мимо - поднос был пустым. А в кувшине с водой плавал засохший бутон розы, который видимо угодил туда случайно с гримерного стола.
   Все мои планы на будущее - фантазии насчет удачной актерской карьеры и счастливой семьи, где дети становились самостоятельными и улетали из родного дома... понимающая супруга, достаточно сильная для того, чтобы оставлять тебя в покое... добротная старость в хорошем загородном доме... И вот, в одно мгновение ты обложен глиняными кирпичами, а снаружи буйствует чума. Чем я отличаюсь в данную секунду от этого бутона? Наверное тем, что не засох до конца. Засохнуть от нехватки воды и позже не суметь утонуть в нем. Вот в чем отражалась суть всего происходящего. В первую очередь во мне.
   Позже я услышал как разговаривали Кэт и Аманда. В последние дни молодая актриса осмелела настолько, что могла уже без спроса начать разговор с Кэт. Ее уже не пугали грубые ответы, насмешки, она менялась на глазах и было забавно следить за этим кукольным взрослением со стороны. Она теряла девственность без единого прикосновения. Длинный путь от дебюта до инсульта на практике не требует так много времени.
   Кэт проверяла новый грим.
   - Я невезучая, Кэт!
   - Не исключено.
   - Это не шутка. Я говорю серьезно.
   - Я тоже, - Кэт наслаждалась.
   - Это должно было стать моим первым настоящим опытом на сцене. Я мечтала об этом, но теперь чума. Мне страшно, что я потеряю смелость, которую скопила за все это время. Я боюсь, что в будущем больше не будет возможностей.
   - Не бери в голову. У тебя будет немало возможностей.
   - А если я заболею?
   - Тогда возможностей не будет.
   - Наверное богу так будет угодно.
   - Ему без разницы, будешь ты выступать или нет, поверь на слово.
   - Я знаю, что нелепая и людям нравится издеваться надо мной.
   Кэт повернулась к ней. Половина лица глумливо утопало в гриме.
   - Нет, душечка. Я не издеваюсь, я стараюсь вытащить тебя из-под власти этих мыслей. Потому что смысла в них я не вижу. И ты тоже...
   Она погрузила кисть в краску, попробовала цвет на тыльной стороне ладони и энергично начала малевать лицо.
   - Просто я так мечтаю о сцене. Эти запахи, эти звуки. Дитмар был прав - я пряталась за декорациями и ждала, когда все уйдут, чтобы отрепетировать дневные спектакли. Часто по ночам оставалась в театре. Это глупо, да?
   - Это глупо звучит для меня, дорогая. Но мое мнение тут не причем. Пусть тебя меньше заботит что думают другие.
   - Да, ты права.
   - Опять слушаешь других?
   - Уже нет, - схватила на лету Аманда.
   - Сколько у тебя было выходов?
   Аманда молчала. Кэт отличалась природной прозорливостью.
   - Ты ни разу не выступала на сцене? Отвечай!
   - Нет...
   - Страшно подумать, о цене, которую ты заплатила, чтобы отправиться в этот Калиш, душечка. Теперь я тебя понимаю.
   - А ты когда впервые вышла на сцену?
   - Я уже не помню.
   - Скажи!
   - Я же говорю - не помню!
   - Разве такое возможно?
   - Дело в том, что я просто не хочу помнить, душечка.
   Аманда мечтательно улыбнулась. Тусклый свет лампы отражали ее мысли в блестящих глазах.
   - Хотела бы я...
   - Что?
   - Ничего.
   - Говори же - поменяться местами со мной?
   - Нет, я не...
   - Да или нет?
   - Да, - сконфуженно ответила Аманда.
   - Тебе покажется это странным, душечка, но я бы тоже многое отдала за этот обмен.
   - Чтобы уехать?
   - Чтобы спастись от театральной пыли. Ты удивлена? Не надо. Ты удивишься еще больше, когда узнаешь, что я не выношу твоего театра. Запахи и звуки говоришь... меня тошнит от них! И роли. Бесконечные роли, которые странным образом похожи друг на друга, потому что в конечном счете человек везде и всюду одинаковый. А разницу, которую ты пытаешься подчеркнуть, никого не интересует, потому что им лень думать. Зрительный зал - еще до того, как поднимается занавес, уже сделал свою ставку на смех, грусть, злость и любовь. Как все поверхностно... позаимствовать на пару часов чужие чувства, чтобы заполнить свои пустоты. И пожирающие тебя взгляды - театр делает из тебя шлюху, только вместо тела ты продаешь кое-что другое. Я не люблю слово душа, и не верю в нее. Но многие, если не все, обожают это ощущение. А я устала. Они растащили меня на куски, и скоро я растворюсь прямо на сцене как кусок сахара в стакане с чаем...
   - Тогда почему ты здесь? - спросила Аманда.
   - Я сама себе тоже задаю этот вопрос. Особенно сейчас, когда все сложилось именно так. Чума в наш век. Кто бы мог подумать! Ну и ну... Ну и ну, пчелка Кэтрин.
   Она улыбнулась.
   - Так называл меня папа, перед тем как однажды ушел и не вернулся. А я слишком рано повзрослела. Вот так то. А ты говоришь - театр.
   - А другие?
   - Какое мне дело до других.
   - Но власть над зрителями, неужели это не божественно?
   - Все божественное катиться к черту в один прекрасный день.
   Аманда замолчала. Кэт отбросила кисть, которой дорисовала себе египетские глаза и закурила.
   - Ааа, не слушай меня, душечка. Делай, как знаешь.
   - Я думала, ты поможешь мне.
   - Чем же тебе помочь? - сыграла удивление Кэт.
   - Я думала, ты порепетируешь со мной немного.
   В дверном проеме возникла тень Дитмара.
   - Так, так, так! Репетиции... шлюхи... театр... разговор не о добродетели, я так понимаю?
   - Если собираешься острить, тогда закрой дверь с другой стороны, - серьезно сказала Кэт.
   Она утопила тлеющий табак в стакане с водой и принялась за брови. Аманда подсела к ней, с любопытством следя за каждым движением.
   - Почему ты не придерживаешься стандартов?
   - Что за стандарты?
   - Ты так любишь сочные брови...
   Кэт усмехнулась.
   - Понимаешь, персик, стандарт начинает надоедать. Многие предпочитают именно такие брови.
   - А я предпочитаю чихающих девушек, - сказал Дитмар. Он стоял, оперившись об дверные филенки.
   Аманда напоминала удивленного цыпленка.
   - Чихающих?
   - Стоит девушке чихнуть, и я теряю рассудок. Разве может на свете быть мгновение трогательнее, когда женщина вот-вот чихнет? Она в эту уникальную секунду такая беззащитная, податливая, нежная...
   Он медленно подошел к Кэт и встал за ее спиной, не сводя глаз с зеркала.
   - Тогда Апчху! - изобразила Аманда.
   - Я волен влюбиться в любую фригидну, готовую чихнуть.
   - Апчху!
   Он наклонился близко к шее Кэт. Рука его опустилась на ее плечо, лицо погрузилось в волосы. "Дурак - подумал я".
   - Нежная Кэт... - отправил Дитмар в ее ухо.
   - Хватит! - Кэт вскочила со своего места, швырнув в угол трюмо полотенце. Оно задело стакан и вода пролилась на пол. Бедная Аманда вскрикнула от неожиданности.
   - Что? Почему ты не чихнешь ради меня хоть раз, Бидди? - заревел Дитмар.
   - Не называй меня так! Оставь меня в покое, просто оставь меня в покое.
   - Как ты можешь быть такой?
   - Я не испытываю к тебе ничего, Дитмар! На сцене - другое. Я пыталась объяснить тысячу раз. Поцелуи, объятия! На сцене вовсе не я, а - они! Образы! Люби их. Делай с ними все, что хочешь. Но меня оставь в покое.
   Кэт ушла бы, но Дитмар схватил ее за локоть. Девушка молча остановилась и развернулась к нему, кокетливо свесив голову на бок. Она улыбалась. Кэт вновь скрылась за новым характером, скрылась так быстро и так недоступно, что Дитмара скривило от боли поражения в этой вечной войне полов на бытовых условиях. Он отпустил ее руку, а Кэт уходила теперь медленно, до ужаса язвительно, так что дверь скрывала ее миллиметр за миллиметром.
  
  

Еда и питье

  
   Течение жизни замедлилось. Теперь больше времени каждый из нас проводил в одиночестве. В урочные часы мы собирались на кухне или в комнате с портретами, но как оказывалось, мы все уже сказали друг другу. Обычно к четырем часам мы топили камин, и он трещал до самой ночи. По улице тупо шагала взад-вперед вооруженная охрана. Чаще их было четверо, реже ходили по двое. То ли они были призваны уберечь мир от нас, то ли наоборот. Сторожа вроде следили за домами, не решаясь однако подойти даже когда с верхних этажей их подзывали, чтобы за монетку послать в ближайшую лавку. Дважды в день к каждому дому подходили монахини и продавали еду с руки. Если платить было нечем, долги аккуратно записывали в длинные листы, которые четко ложились на столы канцелярских клопов. Нас предупредили, чтобы мы экономили в первую очередь воду, так как главные колодцы были отравлены чумным ядом, а река потихоньку начинала замерзать по ночам. Иногда до нас долетали звуки выстрелов. Одному богу известно, что творилось в других частях города. Страшно слышать и не видеть.
   Но еще страшнее были крики по ночам. Трудно было разобрать даже, кричал ребенок или взрослый, потерявший ум.
   Днем как-то перестаешь думать об этом. Но с заходом солнца возвращается и страх. Сначала лежишь и вспоминаешь крики, пытаешься подготовить себя, даже раздражаешься, что их нет. От напряжения начинает клонить в сон. И вот, сначала во сне и потом наяву эти крики возвращают тебя в настоящее. Ничего не остается, как лежать в кровати в темноте и слушать. Временами крики, казалось приближались и звучали под самими окнами, еще хуже когда казалось, что тот, кто вопит стоит там - где-нибудь в глубине дома. Иногда голос становится сильнее - и воображение рисовало вопившего за твоей дверью. От ужаса не смеешь двинуться, затекают ноги и плечи. Хочется сойти с ума. Вместе с тем озлобляешься на самого себя. От этого недосыпания у всех разбитый вид по утрам.
   Возможно, мы чаще других улыбались в те серые дни, но временами в приступе удушья хотелось разбить окна стулом или просто запустить в них хрустальной пепельницей. Опротивело собственное присутствие. Сами того не замечая мы ходили на цыпочках и обращались друг к другу шепотом, точно боялись разбудить ужас, паривший в воздухе. Мы вели себя чисто, словно находились под строгим приглядом надзирателя, готового наказать за нарушение неписанных правил. За скрип половицы возникало желание извиниться, за нечаянный смешок - тоже. Вот только знать перед кем...
   Как то мы с Габриель спустились, чтобы принять корзину с едой. Мы брали дюжину яиц, хлебцы, кусок сыра, солонину. Иногда удавалось сорвать побольше фруктов. Брали еще квашенную капусту и огурцы. Хотя после такой еды начинала мучить жажда. При нашей экономии это достаточно мерзкое ощущение. Не усидишь на месте, не углубишься в книгу, ничем не займешь ум. Вот наступает час - и тогда можно попить. Вода холодная и нет ничего лучше этого мгновения. Вздох наслаждения вырывается у нас, после чего сразу клонит в сон. В итоге от огурцов пришлось отказаться.
   С грохотом отворилось окошко, забранное решеткой. Сразу подуло прохладой. В воздухе пахло снегом. Мы передали пустую корзину, взамен получили полную. Габриель расплатился как обычно - опустил монеты в чан с уксусом. Послышался всплеск. Одна из старух начала качать чан из стороны в сторону. Старухи напоминали мешки, только без голов. Точно такие я видел однажды в Германии, на пшеничном поле, которыми отгоняли ворон. Вороны менее пугливы чем люди, так что сотнями садились на эти мешки, щедро покрывая пометами человеческую самонадеянность.
   - Какие новости в городе? - спросил я.
   - На этой неделе сотня две умерших, - глухо раздалось в ответ.
   - А на этой улице?
   - Всего лишь двое.
   - Сколько еще ждать?
   - Не ведаю.
   - А капитан?
   - Умер от чумы вчера.
   - Кто - Ветлянский?
   - Говорю же - умер. Вчера отвезли на кладбище, положили рядом с матерью. Ему бы каплуна схоронить живьем, да еда нынче дорогая...
   Я нехотя вспомнил безгубую улыбку. Много времени не потребуется, пока обнажатся зубы теперь.
   - Он обещал выпустить нас до конца месяца, - солгал я, не теряя надежды на чудо.
   Старуха что-то пробормотала. От ее накидки пахло плесенью. Поросячьи глазки над повязкой следили за мной.
   - Что такое?
   - Она говорит, - вмешалась вторая, - чтобы чоклы закопал вас.
   - За что же это так?
   - Дьявольское отродье. Гляди-ка, ты - она показала рукой на руины дома, из которого пару дней назад выбросили ребенка, - здесь жила одна из ваших.
   - Кто - обезумевшая мать?
   - Шлюха. Приехала три года назад с театром, да и осталась в городе. Забрала молодого парня к себе. Славный был парень. Да потом и помер. Уморила, ведьма. А теперь бог ниспослал на нее свой гнев. Детей унесла чума, а сама подожгла дом вместе с собой.
   - Теперь черт дерет ее, - смачно сказала первая старуха и плюнула.
   После того, как я захлопнул оконце, мы с Габриель поднялись на второй этаж. Корзину оставили внизу - на кухне. У Габриель не сходила улыбка с лица. Уже несколько дней я был свидетелем этой улыбки, и она начинала раздражать. Зубы его казалось высохли и прилипли к губам.
   - Чему ты улыбаешься? - спросил я его.
   Он молча взглянул на меня. Улыбочка стала шире. Он сделал шаг вперед, и я ощутил холодные пальцы у себя на копчике. От неожиданности вскипела кровь. Инстинктивно я ударил его и попал в челюсть. Угодил точно по полену - сухой треск. Габриель упал на пол, но резко вскочил. Улыбка подобно воску прилипла к лицу. Крови не было. Я заметил, как правая скула у него теперь выделялась больше, чем левая. Я тяжело дышал и был в смятении, не зная чего ожидать дальше, а Габриель развернулся и зашаркал прочь.
  

***

   Обедали молча и торопливо. Что сталось с нашими шумными безобразиями за столом? Эпоха, когда под стук и грохот пустой посуды пары плясали на столе, а Морган играл старого ворчуна, канула в небытье. Прошла эра веселья, наступил год холодной тишины. Привычка теперь руководила нами, по привычке теперь Маргарет откладывала еду для мадам Бланш, которая сузилась до размеров крошечного факта, но бесспорно существующего факта. Поднос лежал в стороне. Из-под полотенца, которым прикрыли тарелки, выглядывала обмякшая груша. Последний фрукт, который мы видели в Калише.
   Иельсен кашлянул. Вмиг взоры были устремлены на него, руки с приборами живо застыли в воздухе, как и челюсти, трудящиеся над едой.
   Морган как ни в чем не бывало вытер подбородок. Старик ничего не заметил. Мы же сидели как на иголках. Для него это просто кашель, а для нас тревожный сигнал.
   Но вот взгляды присутствующих застают его врасплох. Кэт первой не выдерживает, опускает голову, виновато поджав губы. В знак солидарности она изображает кашель. Но мы встревоженно следим за стариком.
   - Что с тобой, Морган? - спрашивает Дитмар.
   - Я поперхнулся, голубчик.
   - Ты уверен, старик? ...что поперхнулся?
   Гнусное молчание. Мы не братья и даже не друзья. В этот миг в нас проснулось отчуждение и лица наши перестали принадлежать нам. Инстинкт страха стирает в нас сознание, но от этого делается еще страшнее.
   Иельсен встает из-за стола, подходит к окну, но быстро отходит, так как за стеклом сырая фанера, прибитая неделю назад о которой он забыл. Старик набивает трубку, закуривает, делает несколько шагов по комнате и, наконец, удаляется. Никто не берется рассеивать тишину. Затем уходит Маргарет, захватив поднос с едой, чтобы снова и снова оставлять ее у закрытого порога мадам Бланш.
  

Тени

   Я запомнил разговор, случайным свидетелем которого стал в одну из ночей.
   Морган сидел за столом в своем кабинете и писал, выхваченный тремя свечами из темноты. Он сидел один и полностью был погружен в свои бумаги. Время от времени вставал, чтобы поковырять кочергой золу в камине и снова возвращался на место.
   Я слонялся по коридору, сон бежал меня. Около полуночи я заметил движение у двери Моргана.
   Кэт, постучавшись вошла к нему. На ней было белое платье с откидными рукавами из тафты. Образ был шикарный. Морган хотел встать, но Кэт знаками попросила не делать этого.
   - К чему это? Не королева же к вам пожаловала. Я не помешала?
   - Нисколько.
   - Сегодня вышло гадко с нашей стороны, я хотела принести вам извинения от имени всех.
   - В этом нет нужды, мисс Янг.
   - Уже второй год я умоляю вас называть меня по имени, господин Иельсен.
   - Нет нужды извиняться, Кэт.
   - Как приятно звучит мое имя в ваших устах. Но я все-таки прошу простить. Мне было очень стыдно.
   - Всему виной угрюмость стен.
   - Нет, все это из-за чумы. Она уже внутри нас, хотя мы наивно пытаемся делать вид, что это не так.
   - Вы же знаете, я всегда восхищался вашим оптимизмом и силой духа, Кэт. Соберитесь!
   - Я знаю. И многим обязана вам. Если бы не вы, господин Иельсен, я бы не дышала сейчас.
   - Не говорите глупостей.
   - Да, вы правы. Я говорю глупости. Да я и сама по себе глупая девушка.
   Она принялась плыть по комнате. Платье скользило по ковру с еле уловимым шелестом. Она доплыла до стола.
   - Вы снова пишите? Замечательно! Что же на этот раз?
   Морган ответил не сразу.
   - Это мысли. Мысли, накопившиеся с тех пор, как я научился думать.
   - Вот как.
   - В моем возрасте знаете ли, они чаще просятся на бумагу.
   - У вас будет закурить?
   - Я могу отсыпать моего табака.
   - Дайте вашу трубку. Если не побрезгуете.
   - Заставляете говорить лишнее.
   - Я знаю...
   Она взяла трубку и затянулась. Поплыли девичьи фантазии в виде сизого дыма. Тени Кэт плясали на стенах, отбрасываемыми свечами. Был недолгий момент, когда они просачивались через щель двери и пускались бродить по коридору театра. Пространство заполняли тени Кэт огромных размеров, каждый со своим характером. Слева-направо. Потом справа-налево. И так много-много раз.
   - Значит - это дневник?
   - Дневник? Вы такого низкого мнения обо мне? - рассмеялся Морган. - Нет. Просто я давно уже болен.
   - Надеюсь не чума это?
   - Нет, кое-что похуже. Я заметил, что отучился забывать.
   - Не так страшно, - Кэт снова пустила струйку дыма.
   - Это пьеса. Пишу по ночам. А утром холодная трезвость заставляет написанное отправлять в огонь.
   - Так нельзя, - строго сказал Кэт.
   - Вы молоды. А я начинаю глупеть от старости.
   - У вас все получится. И скоро.
   - Ваши сомнения сомнительны.
   - Я искала вчера новые морщинки. Нашла целых четыре штуки. А еще вчера я молилась, - неожиданно сказала Кэт.
   - Молились?
   - Да, вчера.
   - Ну... хорошо. Это очень хорошо. Теперь я понимаю, почему вы стали запирать дверь. И каковы ощущения?
   Морган откинулся в кресле, с любопытством изучая лицо девушки. Кэт опустилась на диван.
   - Нет, в этом было что-то странное. Мне не понравилось. Меня не приняли, кажется.
   - Попробуйте еще раз.
   - Нет. Я смешно смотрюсь со стороны.
   - Вы же молитесь в одиночестве.
   - Это не имеет значения. В наши дни вера в Бога стало делом привычки. Инерцией. А я ощущаю себя словно в плохой пьесе.
   - Кэт, моя дорогая. Вы просто устали. На всех нас действует наше тяжелое положение. Ни в коем случае нельзя позволить тяжелым мыслям одолеть нас. Да, Кэт?
   Она упала на колени и ползком дошла до стула старика. Вернула трубку ему на ладонь и положила голову на колени. По ее щекам начали течь слезы. То ли наигранные, то ли настоящие. Как я могу знать сейчас...
   - Как я рада, что вы здесь. Мне страшно, Морган. Мне очень страшно. Я боюсь криков по ночам. Я начала боятся театра ночью, представляете? А еще я до ужаса боюсь подходить к комнате Бланш.
   - К комнате мадам Бланш?
   - Да. Иногда я слышу, как она ходит по коридору, когда все мы ложимся в постель. Разговаривает сама с собой.
   - Вы не должны ее бояться. Она страдает.
   - Она - это я, - сказала Кэт. - Я знаю, что становлюсь такой же. Нет ничего хуже, чем беспомощность в сильных людях.
   - Настоящие женщины рождаются после тридцати. Не вам ли знать?
   Кэт вытерла слезы и по-детски глянула на Моргана. Тот нежно повел по ее волосам и сказал:
   - Ей не позволяет выходить из комнаты страх. Но не такой, как у нас. Наши страхи перед болезнью всего лишь мелочь. Я говорю - она страдает, но тут надо сочувствовать, а не бояться.
   Потом наступило молчание. Долгое, как ночь. Я кажется успел уснуть за дверьми, пока не проснулся от холода.
   - Кэт.
   - М?
   - Пойдите, выспитесь, - посоветовал Морган.
   Она взяла кряжистую стариковскую ладонь и прижала к губам.
   - Можно я останусь с вами?
   - Уже нет.
   - Только не прогоняйте меня.
   - Девочка моя, думаю, утром, проснувшись рядом со старым дубом, вы не будете в восторге от содеянного.
   - Я сама в состоянии решать...
   Старик твердо поднял ее на ноги и поднялся сам.
   - Хорошо. В таком случае просто поцелуйте меня, - сказала Кэт. - Это не так сложно.
   Две фигуры стояли на фоне желтого свечения. Старик привлек к себе девушку, но задержался у ее губ, потом поцеловал в лоб. Кэт молча улыбалась.
   - Все-таки вы чудесный.
   - Хорошо, хорошо, а теперь брысь отсюда!
   И вот белое платье замелькало в коридоре и скрылось за дверью. Я остался незамеченным.
   Морган работал всю ночь. А утром, когда все завтракали внизу, я зашел к нему, чтобы обнаружить остатки разорванной бумаги на решетке камина.
  

***

   Каждый актер владеет профессиональными секретами. Кто-то запихивает морковные ошметки за щеки, чтобы выглядеть старше, другой перед выходом на сцену делает надрезы и сыплет соль на свежую рану. Настоящая боль помогает изобразить страдания с особой реалистичностью, без надрывов. Я видел корчащихся от боли звезд театра, оттягивающих операции до премьеры, которых везли в больницу сразу после оглушительного успеха, где за их жизнь боролись уже врачи. Приходилось слышать о боевых патронах в ружейных стволах - попробуй не изобразить смертельного испуга, когда на тебя нацелилась спонтанная актерская рука. Критики кромсали друг друга доводами об истинном актерском мастерстве и достижении максимального реализма, невзирая ни на какие творческие ухищрения. Разве дым, изображающий туман уступает чем-то стакану водки на бутафорском столе? Как бы то ни было, публике нет дела, до кулинарных тайн театральной похлебки. Она предпочитает вкусно провести время и вернутся сытой обратно в жизнь.
   Хотя в нашем театре обычно происходило все шиворот-навыворот, благодаря Маргарет. Толстушке удавалось разжечь аппетит не одному десятку зрителей. И не стоило удивляться тому феномену, что после ее выступления, толпа праздных зрителей предпочитала кабаки и рестораны домашнему уюту. Природный талант Марго был завернут в маленькие тоффи, которые она уплетала с лихвой, смачно проговаривая текст. Текст этот, пропитанный сладостью невидимыми парами проникал в зрительный зал и сводил с ума публику. "Я не могу усидеть на месте, - дорогой... - то и дело слышалось из зала". Нынешняя мода уплетать попкорн в театральных ложах непосредственно восходит к эпическим выступлениям легендарной пышки. "Как она прекрасна в роли Дюбари! Ты посмотри, как она стоит на сцене, ты посмотри на ее манеру придерживать двумя пальчиками пирожное"! Подобное часто можно было слышать во время антракта.
   Как-то я, выйдя утром из комнаты, наступил на что-то мягкое. Поднял ногу - оказалось, это был хлеб. Чуть дальше я заметил еще один кусочек. За ним второй и третий. Они приходили из глубин коридора и вели к лестнице. Я непроизвольно заулыбался и начал следовать по намеченному пути. Хлебная дорожка привела меня на склад, откуда веяло гневом.
   - Я тебе не дам больше прикармливать эту птичку, - ревел Дитмар.
   - Не смей!
   - Что это такое? Кем она возомнила себя?
   - Замолчи!
   - Я сказал, не смей прикармливать эту птичку!
   - Ты не помешаешь мне!
   - Еще как помешаю! Я буду караулить там пока не упаду!
   - Тогда я стану ждать, пока она возьмет еду!
   - Чтобы потом устроить такие фокусы с хлебом?
   - Не твоего ума дело.
   - Это мой хлеб!
   - Нет, не твой.
   - Маргарет, отойди или будет плохо тебе, клянусь!
   - Ударишь меня?
   - Ударить? О чем ты говоришь? Ты совсем потеряла ум?
   - Тогда не вмешивайся!
   - Хочешь увидеть птичку?
   - Хочу увидеть птичку!
   - Тогда перестань оставлять эту кормушку у двери. Через день она отринет свою гордыню и будет с нами кушать за общим столом.
   - Дитмар...
   - Мы значит, не достаточно хороши для нее? Значит она - выше, мы - ниже?
   Послышалась возня, вслед - звон разбитого стекла. За моей спиной мелькнула тень. Я быстро оглянулся. Это была Аманда, которая с тем же цыплячьим удивлением на лице пыталась перебросить взгляд через меня. Сюда ее привела хлебная дорожка.
   - Что происходит?
   Я пожал плечами и пропустил ее вперед. Аманда осторожно отворила дверь и вошла. Я остался ждать снаружи.
   - Оооо...
   Снова звон стекла и грохот чего-то тяжелого. Они разнесут так весь театр, подумал я. И все из-за каких-то крошек хлеба.
   - Что происходит? - Кэт стояла за моей спиной. На ней было легкое платье, босыми ногами она стояла на каменном полу и ежилась от утреннего холода. Прическа, которую подарили ей подушка и ночь, высоко стояла наподобие петушиного гребня. Сюда ее тоже привела хлебная дорожка Бланш.
   Я пожал плечами и пропустил вперед, сам остался в коридоре.
   - Марго, что это значит? - услышал я.
   - Хлеб?
   - Это все старуха! - перебил Дитмар.
   - Надеюсь, ты говорил не о мадам Бланш?
   - Нет, конечно. Я говорил о тебе, - язвительный тон Дитмара был откровенно мерзким.
   - Ты никогда не позволял себе говорить о ней в таком тоне!
   - Клянусь теперь всеми богами и матерью Терезой в придачу, я разнесу ее дверь!
   - Во имя чего?
   - Не знаю. Чумы! Прочь с дороги!
   Снова шум, на этот раз громче обычного. Рядом со мной стоял графин с уксусом, он затрясся и упал на пол. Мутная жидкость бросилась холодным потоком на мои ноги. Я едва смог отскочить - штаны были покрыты вязкими остатками чего-то неприятного. От кислых паров меня чуть не затошнило. Я решил уйти, оставив спорящих на произвол судьбы. В конце концов всего лишь несколько кусочков хлеба. Человеческий организм, наверняка даже не успевает переварить это, а сразу пропускает на выход.
   Я поднялся на второй этаж. Хлебная дорожка исчезла. Кто-то убрал ее. Жаль, что я не успел запечатлеть в памяти эту картину.
   Мимо меня прошла Кэт. Гордая, как антилопа, она зашла к себе в комнату и захлопнула дверь. Я тоже решил вернуться к себе.
   Через несколько минут постучали. Я открыл. За порогом стояла Маргарет. Она все еще запыхалась, но настроение у нее заметно улучшилось.
   - Это ты убрал хлеб?
   Я отрицательно покачал головой.
   - Странно, кто тогда?
   - Без понятия, - сказал я.
   - Как жаль, что не ты...
   - А как наш беспокойный Камиль Сен-Санс? - спросил я.
   - Он ударил Аманду.
   - Нехорошо.
   - Он меняется с каждым днем.
   - Все мы меняемся с каждым днем.
   - Дитмар всегда так бережно относился к мадам Бланш. Никогда бы не поверила, что он может позволить себе сказать подобное в ее адрес. Может он и был порой невыносим, но не грубияном. Нет, никогда...
   - И как вы его умаслили?
   Маргарет напомнила о власти Кэт над мальчишкой. Я понял, откуда подул гордый ветер. Дитмар остался внизу и, несмотря на холод, был поставлен в угол на два часа. А что касается мадам Бланш, за нее не стоит волноваться. Раз она играет, значит - живет.
   - Пойду, - сказала Маргарет.
   Я остался один. Выходка старой актрисы не поддавалась объяснению.
   В ту же ночь мне пришла на ум другая не менее гениальная идея оставить тоффи около двери Маргарет. Я хранил последние пакетики для себя, но как уже стало ясно, все мы теперь менялись с каждым днем.
  

***

  
   Дитмар заучивал роль. Ему мешал кашель, видимо простудился от долгого стояния на складе. Потом он вытирал губы рукавом рубашки и продолжал декламацию. Он думал, что его никто не видит и не слышит.
   Но Кэт и Аманда вяло смотрели на него через отверстие в разорванной занавеси.
   - Дитмар считает, что рожден для театра, - сказала Кэт.
   - Но у него неплохо получается. Разве репетировать в одиночестве не показатель таланта?
   - Возможно он заучивал роли еще в утробе матери, можно было приложить ухо и часами слушать, как он лепечет там. Фанатизм не делает человека хорошим актером.
   - А мадам Бланш?
   - Она говорит мало. Но она актриса.
   - Почему?
   - Все знают, что уже много лет она регулярно получает письма от неизвестного человека. И никогда не скрывает их.
   - Разве это делает ее актрисой?
   - Это делает ее великой актрисой.
   - Я так хочу понять тебя!
   Кэт прикусила нижнюю губу. Дитмар продолжал баловаться с пустотой. Желтый листок в его руке дергался, как живой.
   - Пошли, не могу на это смотреть больше, - брезгливо сказала Кэт.
   Грохот тележек уже не мог заставить меня встать с постели как раньше. Я достаточно навидался. Однако в тот раз грохот не прекращался целый час. Я встал, подошел к окну и был поражен беспрецедентным зрелищем. Тележки были заполнены десятками трупов кошек и собак. Их было так много, что они падали на землю, а следующие позади тележки прокатывались через них. Трупики подпрыгивали при этом. Хвосты у животных были отрублены и связаны в пучки. Они гроздьями свисали по бокам тележек, отчего казалось, будто у них выросли крылья и еще мгновение, как поднимутся в небо вместе с возчиком. За стеной послышался смешок. Я вернулся в постель.
  
  

Искатели

  
  
   Легко умереть храбрым, когда жизнь не дала возможности доказать свою трусость. Будет повод всегда заниматься самообманом.
   Меня позвали. Когда я шел по коридору мимо двери Бланш, то впервые заметил, полные тарелки, а кувшин с водой оставался нетронутым. Бедная женщина начала отказывать себе в еде, подумал я.
   В который раз мы собрались вместе, стесненные четырьмя стенами. Теперь уже не приходилось догадываться, что любая наша встреча помимо завтрака, обеда и ужина означала проблему. И на этот раз все оказалось именно так. Маргарет продемонстрировала кошелек. На столешницу рухнула горсть монет.
   - Это все, что у нас осталось.
   Дитмар взял в руки монетку и проворно закрутил между пальцами.
   - А что потом? Будем тянуть жребий, чтобы узнать чью ногу сварить на ужин? - сострил он.
   - Есть идеи получше? - спросила Кэт.
   - Да, есть. Одна хорошая идея. Как можно скорее убраться отсюда. Спастись, пока еще не поздно.
   - Спастись надо было тогда, когда говорил Морган. Так что уже поздно до неприличия.
   - Никогда не поздно.
   - Но это невозможно - улицы охраняются, - напомнила Аманда.
   - Я возьму стражу на себя. Я убью их.
   - Чем? Бутафорской шпагой?
   - Руками... Руками!
   - Нет времени на пустые разговоры. - Морган был утомлен. - Нам не выжить снаружи. По крайней мере, пока мы в театре, мы в безопасности, эти стены защищают нас от заразы.
   - И сводят с ума.
   - А как насчет припасов? На что нам покупать еду?
   Кэт сняла с себя сережки.
   - Они золотые. Мне подарили как-то после триумфа с "Жеманницами"... Вот - возьмите.
   - У меня тоже кое-что есть, - вздохнула Маргарет. - В гримерной, наверху. Я принесу сейчас.
   В ящике с реквизитом я вспомнил, что мне на глаза попадались бинокли улрауба. Обычно перед представлением мы выдавали их публике за пару копеек. Я посоветовал Маргарет прихватить их тоже. Бинокли стоили денег. А то, что стоит денег, всегда можно обменять на еду. Это универсальное правило всегда работает в любой стране и при любых обстоятельствах, будь то война, чума, революция, предвыборная кампания или извержение вулкана.
   - Un moment! - Дитмар понюхал монетку, которую держал в руке. Потом взял другую, а эту передал мне. Я тоже понюхал. Первая монетка отдавала рыбой, вторая - человеком.
   - Пес знает, - проворчал Дитмар, со звоном кинув монетки на столешницу.
   Огромные часы в главном зале возвестили одиннадцать утра. Со временем этот бой слился с монотонностью и скоро я путал время.
   Жизнь отцветала. Сначала это стало заметно на небе, потом это был город и в конце концов мы сами отцвели, не хуже старых обоев. По ночам то там, то здесь пылали черно-белые костры. Чума истребляла нас медленно. Ничто не могло вывести из себя так стремительно, чем ожидание собственной смерти.
   Старуха рассказывала, как люди вешались, травились крысиным ядом, привязывали детей к себе и топились в уборных, кидались на сторожей, чтобы тем ничего не оставалось, как применить винтовку, занимались любовью с умирающими или уже с умершими от чумы. И все это ради того, чтобы освободиться от бремени ожидания. Только в этих случаях смерть могла выступить в роли сестры милосердия, а боль от умирания превращались всего лишь в издержки жизни. Нам - ремесленникам творчества и то было трудно справляться с этим наваждением, могу представить состояние обычного юриста, торгаша или крестьянина. Ни мечты о богатстве, ни воспоминания о цветущем саде, ни рукоплескания судейских не усмиряли ожидания. Нет, жизнь не может быть театром. Трижды дурак тот, кто верит в это.
   - Да, я тут не останусь. Лучше прозябать там, чем гнить тут. Еще несколько дней - и я уеду, - не унимался Дитмар.
   - Передай привет Парижу, - сказала Кэт.
   - Почему именно Париж? Мир огромен.
   - Как и наш театр.
   - Тогда поедем со мной в Париж, Кэт. Неужели ты сомневаешься, что у нас все получится? Разве ты сама не мечтала о сцене. Той - настоящей! Ты же всегда хвасталась, что в душе авантюристка, а сейчас испугалась?
   - Нет. Ты похож на слепого ворона!
   - А у тебя вместо сердца - сама знаешь что!
   - Зато я перестала бояться.
   - Ты лжешь!
   - Ты тоже!
   - Попробуй покрутить своими ягодицами перед лицом Перрена, может ухватишь его за нос, которым он подписывает контракты.
   - Что б ты подавился на сцене!
   - А ты сорвала голос!
   - Пусть пьяный плотник свалиться тебе на голову.
   - Не в этом году!
   - Значит, вот что задумал, навозник паршивый - рассчитываешь воспользоваться мной, как пропускным билетом?
   - Нет! Я хочу жить!
   - Зато я уже не хочу.
   - Да вы не слушаете друг друга! - не выдержала Аманда.
   Дитмар схватил ее за волосы и прижал к себе. Аманда обнажила зубки от боли.
   - Скажи, пушинка Гимар, может ты поедешь со мной? Огни, большая сцена, известные политики, художники, твои любимые аплодисменты, худосочное имя в газетах, а? Что скажешь? Поехали сейчас же! Не бойся чумы, ее не существует, это всего лишь повод для общения...
   - Ты ведь до ужаса боишься одиночества, Дитмар? Вот чего ты боишься на самом деле, - сказала Кэт.
   - Я не знаю, чего боюсь! Но это не одиночество.
   - Отпусти ее. Не смей уродовать, гаденыш! - в бешенстве закричала Кэт.
   - Не буду. Гляди на эту мышь, и вспоминай себя, какой ты была. А ты, Пушинка, смотри, какой станешь скоро!
   Он с силой оттолкнул Аманду. Морган успел подхватить ее за талию в последний момент.
   - Все в порядке? - учтиво спросил он.
   Пушинка закивала.
  

***

  
   Когда пришли искатели, я спал мертвецким сном. У меня была припрятана бутылочка бренди в саквояже. Не знаю почему, но я решил воспользоваться ею в ту ночь. Решил скопировать свою берлинскую комнату и всю ночь раскладывал книги на столе, менял место кровати, ставил свет. Позже наткнулся на свои запасы и устроил пир одинокого еврея. А утром чья-то рука вцепилась мне в плечо и трясла по-варварски. Я повернулся, ожидая увидеть Дитмара или отвесить оплеуху Габриель, но встретился с антигуманным взглядом, а рука принадлежала незнакомцу. Их было трое. Стояли они в моей комнате, тот который тряс, стоял около кровати, двое - чуть дальше. Без лиц и в каких-то липких балахонах. Лица были скрыты за отвратительными масками, каких я не видел в жизни. Белые, кожистые, без прорези для рта. Вместо носа небольшой бугорок, а глаза сменили темные дыры. Лоб скрывался под широкополой шляпой, на шее висела гирлянда из каких-то трав. Перчатки, натянутые до локтей были сделаны из человеческой кожи, как мне тогда показалось. Они бугрились и от них пахло мертвечиной. Двое что стояли позади, держали в руках по чемоданчику сквибба. Такие я видел во время войны, их никогда не спутать. Они появлялись там, где скоро должна была явиться смерть. Я хорошо запомнил их. Но у одного я также заметил кавалерийский револьвер в руке. Он держал его за спиной, но в виду своего ограниченного обзора не мог скрыть от меня.
   - Вставайте и идите за нами, - сказал тот, который тряс меня.
   - Кто вы такие? Это еще что значит?
   - Вставайте и идите за нами.
   - Куда?
   - Вставайте!
   Вмиг мой страх сменился гневом. Этому я научился на войне.
   - Я никуда не пойду, пока не узнаю, что твориться здесь! Кто вас впустил?
   - Вставайте и идите за нами!
   - Мне нужно одеться. Где остальные?
   - Одеваться не надо.
   Он еще что-то пробормотал.
   - Я вас не слышу, - сказал я. - Громче!
   Опять послышалось бормотание.
   - Проваливайте к чертям отсюда!
   Этот сделал знак двоим, те подошли ближе. Теперь револьвер был наглядно мне продемонстрирован.
   - Идите за нами.
   Я быстро сообразил, что мне не справиться с тремя, один из которых был в довершение всего еще и вооружен. И неизвестно, сколько их проникло в театр.
   Пришлось встать из теплой уютной постели. Босой ногой я угодил в грязь, которую они занесли с собой. Уличный холод сразу проник в тело. Я потянулся за одеждой, но человек с револьвером, подняв указательный палец, вяло пригрозил мне. Я с грустью оглядел свою комнату, которая до этого момента казалась такой уютной. Вот опрокинутый стакан, а рядом бутыль, капельки бренди еще висят на стекле - они вернули меня во вчерашний вечер, когда я наслаждался небывалым спокойствием. Обывательские предметы на столе, излучали домашнюю теплоту. Мне очень не хотелось сейчас идти куда-то.
   - Куда идти?
   - Туда...
   В коридоре было еще четыре человека. Трое в таких же масках, одна из них - приземистая женщина была без маски, но зато на ее груди блестел огромный латунный крест. Все они были нашпигованы травами, которые однако не справлялись с мерзкой вонью.
   - Сколько вас? - спросили меня.
   - Семеро.
   Я потом вспомнил про Бланш. Но было уже поздно.
   Из комнат вывели Аманду и Кэт. В их глазах я увидел неподдельный страх. Моргана они отыскали в кабинете за столом. Он покорно вступил в процессию. Нас собрали в холле на первом этаже. Габриель уже ждал внизу. Стало ясно, кто открыл двери.
   Было темно из-за заколоченных окон, поэтому они заставили Аманду зажечь лампы. Ее крохотные пальчики дрожали, когда она поднесла спичку к фитилю. Сверху послышались крики, потом возня, после чего показались красная как свекла Маргарет и двое сопровождавших ее. Одежда на ней растрепалась, волосы свисали до плеч. Скоро к нам присоединился также Дитмар. Его держали под дулом револьвера.
   - Раздевайтесь!
   Мы переглянулись. Что это еще за комедия? Девушек отвели в сторону и бабка, вооружившись длинной палкой начала хлестать их по плечам.
   - Прекратите это, - вознегодовал Морган. - Мы особые приглашенные Дарагана, когда он узнает, что вы тут творите, вам не поздоровиться. А он узнает - обещаю!
   - Не стоит, не стоит лицемерить, - пробубнила маска. - Дараган больше не вернется в Калиш. Все окрестные города завалены трупами. Слупцы, говорят, полностью вымер. А мы пытаемся спасти выживших. Раздевайтесь!
   - Спасти? Один ваш вид уже убивает!
   - Если вы не начнете раздеваться, мы начнем стрелять. У нас есть власть и позволение божие.
   - Вы же не собираетесь раздевать нас в присутствие женщин? Пощадите их.
   - Раздевайтесь!
   - Я разденусь, - сказал Дитмар. - И позволю вам хорошенько поцеловать меня в зад!
   - Хорошо, - согласилась маска. - Пусть женщин отведут отдельно в комнаты.
   Но Дитмар не унимался.
   - Все равно embrasse mon origine du monde!
   Девушек увели. Старуха поднялась с ними, применяя палку каждый раз, когда те мешкали на лестнице.
   Нас раздели догола.
   - Этот без креста, - сказал один из них, указывая пальцем на меня.
   Фигуры зашептались.
   - Где крест, богомерзкая тварь?
   - Потерял на фронте.
   - Имя и фамилию!
   Я назвал имя нашего театрального слесаря, который умер в прошлом году, нахлебавшись паленой водки. Маска казалась удовлетворенной. Необычно говорить с человеком без лица.
   - Начнем же...
   Было непривычно. Мы воздевали руки в стороны, и длинные палки шныряли по подмышкам, то садились на карачки, чтобы мерзкие перчатки, обмазанные застывшим дегтем, могли грубо ощупывать тело, шею, погружаться в волосы. Кожаные личины, хотя и были лишены мимики, но выражали явное наслаждение. Или может мне так казалось. В полутьме много чего может показаться.
   - Вы не больны, - пробубнила маска.
   - Мы же сказали это в самом начале!
   - Это ровным счетом ничего не значит!
   Позволили одеться. Невыносимо было слушать шепот и смешки со второго этажа. Иногда долетал всплеск женских стонов и звук глухих ударов, напоминающих порку. Наконец старуха и ее ассистенты спустились к нам. Особым движением пугало поинтересовалось о результате обследования. Старуха молча покачала головой. Личина была удовлетворена. Собравшись воедино они зашатались прочь к двери, как стайка пингвинов.
   - Не смей возвращаться, доктор Шнабель, - заорал им вслед Габриель.
   Грохнула дверь, звякнули цепи. Мы вновь оказались взаперти.
   Мы поспешили к девушкам. Перед дверью замешкались. Морган осторожно постучал костяшками пальцев. Двери распахнулись, как театральные шторы. В комнате висел запах чужаков. Каждая из актрис забилась в свой угол. Кэт сидела с одним обнаженным плечом, рдяные кружочки пылали на щеках. Ее взгляд был направлен в паркетную пустоту. Губы сурово сжаты. Аманда и Маргарет, укутавшись в шали, угрюмо молчали. Не составило труда увидеть их троих, стоящих обнаженными посреди комнаты, пока усатая старуха орудовала занозистой палкой. Не составило труда увидеть четырех големов, записывающих в свои блокноты мнимые детали собственных сомнений. Не составило труда понять всю нашу мужскую беспомощность.
   Девушки даже не взглянули на нас, а мы смутно понимали, что любое слово, сказанное сейчас обрушиться болью на их уши.
   - Мне незачем ненавидеть вас всех, - говорила потом Кэт, - я ненавижу только себя. Хочу, чтобы все знали.
   О Бланш никто не вспомнил.
  

Двери и топоры

  
  
   Айвовая дверь с трудом поддавалась на уговоры топора. Когда я выбился из сил, меня сменил Дитмар. Его - старик Морган. Мы колошматили целый день, насадив мозоли до костей на каждой руке. Дверь нельзя было отомкнуть, потому что ключ оказалось в замке изнутри. Пришлось ломать филенки, чтобы Аманда - самая миниатюрная, могла протиснуться внутрь.
   Такие крайние меры были обусловлены, тем, что уже второй день Маргарет уносила нетронутую кормушку из-под дверей мадам Бланш. Никакой реакции за дверью на наши усилия. У нас не оставалось другого варианта. Топор был маленький и годился разве что для рубки хвороста.
   - Попробуйте, мисс Бейкер, - подозвал Аманду Морган, когда проход был расширен до нужного размера.
   Аманда встала на четвереньки и попробовала просунуть голову.
   - Ай, здесь острые края!
   - Тогда отойдите.
   Морган снял с себя пиджак и прикрыл им выступающие края. Аманда осторожно на четвереньках прошла внутрь. Зрелище было чудесным. Немного погодя показалась ее распростертая ладонь, и я первым догадался сунуть в нее лампу. Последние две гримерные - самые фешенебельные во всем здании, были лишены окон. В одной из них жила Кэт, мадам Бланш - во второй.
   - Что там, пушинка Гимар? - спросил Дитмар.
   Все мы напряженно прислушивались к шорохам за дверью. Морган склонился к лазу.
   - Мисс Бейкер?
   - Я ничего не вижу, - услышали мы приглушенный голос. - Здесь много всего раскидано. Повсюду манекены.
   - Видимо она вытащила костюмы из саквояжей, - догадалась Маргарет.
   Не помню, сколько времени прошло, но потом темнота внутри отверстия окрасилась в багровый цвет пламени и показалась головка Аманды.
   - Возьмите лампу!
   Ей помогли встать на ноги. Аманда вела себя сдержанно. Впервые я обратил внимание на черты ее лица. Очень красивой она показалась мне тогда. Нежнейшие, чуть вздернутые губки, обнажавшие передние зубы, прямой нос, тонкие мягкие брови, но застывшие в напряжении. Бледное лицо обрамляли пряди мягких волос. На лбу блестели капельки пота. Она выглядела усталой, но в ней прослеживалась твердость.
   - Ее там нет, да? - спросил Дитмар.
   - Она там, - пресекла Аманда.
   - Принесите воды, ей нехорошо - сказал Морган.
   - Не нужно. Мадам Бланш там и она умерла. Она сидела в синем платье, с широким воротником.
   - Это платье из "Лукреции"... - прошептала Кэт.
   - Она сидела в кресле перед зеркалом. Я думала - спит, попробовала позвать, но осталась без ответа. Потом увидела свечу у нее на коленях. Платье было забрызгано воском. А вокруг, - Аманда посмотрела на Кэт, - валялись письма.
   - Ты дотронулась до нее?
   - Нет. Я не смела.
   - Надо залатать дверь и обкурить створки, - категоричным тоном сказал Дитмар.
   - Это еще зачем?
   - Лишний вопрос.
   - Мы не оставим ее так! Господин Иельсен, скажите ему!
   - Кэт, дорогая, мы не можем пока рисковать.
   - Вы ее бросите там?
   - Она же умерла.
   - Она умерла не от чумы, - сказала Аманда.
   - А тебе откуда знать? В подвале, рядом с угольной ямой, два мешочка с серой. Надо притащить наверх. Габриель, ты поможешь мне! - скомандовал Дитмар.
   - Послушай Аманду, мадам Бланш не болела чумой!
   - Я не стану слушать никого! Болезнь возможно не успела проявить себя. Причины ее поступка могут быть разными.
   Кэт бросилась к старику.
   - Морган, прошу вас, не позволяйте им поступить так!
   - Пойдемте со мной. Аманда, Маргарет - вы тоже. Мальчики справятся без нас.
  

***

  
   Запах серы проник в нос и отказывался уходить.
   В тот вечер я жалел, что исчерпал свою бутылку за один вечер, потому что выпить хотелось сильно. Я бродил по зданию всю ночь. Иногда, услыхав, как кто-нибудь вставал, прятался за колоннами или под сценой, где фестоны паутины покрывали деревянные конструкции.
   Теперь мы играли в пантомиму. Рассматривали свои обнаженные тела перед зеркалами, пытались нащупать бубоны на шее или в паху, прислушивались не откликается ли тело болью. А потом, сломленные усталостью валились с ног в свои сырые кровати и дожидались завтрашнего вечера, чтобы исполнить то же самое представление еще раз. Постепенно страх сменился одурением. Постепенно дотошная осторожность сменилась откровенным безразличием. Мы ели, не задумываясь о чуме. Мы смеялись друг над другом без причины. Мы оскорбляли ее величество чуму своим плебейским поведением, потому что она глубоко нам надоела. Сам страх уже осточертел. И мы послали все подальше с чистой совестью. Дитмар хотел убежать из театра? Он бы сделал это, если бы не наткнулся однажды на импровизированную подсобку, которую мы не замечали до этого. Двадцать с лишним бочонков с вином стали настоящим апофеозом нашего сумасшествия. Два дня подряд длилась наша оргия, сторонясь лишь старика Моргана, который закрылся в своем кабинете и как я подозревал, был поглощен работой. Наши крики и вопли не могли заставить его приоткрыть дверь и шикнуть на нас. Мы одевали костюмы, заготовленные для представлений, кувыркались в них на полу, лица прятали за прекрасными венецианскими масками, чтобы окончательно забыть кто мы есть, фальшивили, путая слова и текст прошлых представлений. Помню, как Габриель с Дитмаром ломились в заколоченную дверь мадам Бланш, приглашая ее выпить с нами. Не дождавшись ответа они легли у ее порога, где и проспали друг на друге залитые вином по самые шеи.
   А я терялся и находил себя то в гримерной, то в объятиях женщин. С лестницы театрального коридора я свалился в глубокий окоп, где пахло землей и сырым порохом. Было тихо, но я чутьем знал, что блиндаж находился под прицелом вражеских винтовок. Эта игра в прятки сковывала животик легкой судорогой. Я бежал вдоль окопа, пригнувшись, а под ногами грохот, усиленный сценическим барабаном стучал в висках. Вот, заиндевелые ноги валяются на полу, но голова покоится на подушке из книг. Еле-еле, позволив себе открыть глаза, я увидел, как снег - первый снег в этом году, кружась, стучался в мое окно. Я смотрел долго и завороженно, пока стены не перестали плыть. Я сидел в кресле, полураздетый и не было сил добраться до кровати. Страшно мучила жажда. Я закричал, но крик раздавался лишь в голове, вместе неугомонным стуком топора об дверь.
  

Ужин

  
   Маргарет выработала привычку подходить к небольшой отдушине, открывать его, и постояв минут пять, снова закрывать. Это была та самая дверка с замочком, откуда мы брали еду у двух сумасшедших старух. Впрочем, со временем стала приходить только одна. Мы начали бояться, что эти визиты тоже прекратятся и тогда нам уже действительно ничего не останется как протаранить заколоченные двери театра, вооружившись чувством голода.
   Однажды мы были разбужены грохотом на кухне. Оказалось, из-за того, что Маргарет забыла закрыть отдушину к нам пробралась кошка, видимо привлеченная запахом еды. Дитмара едва могли удержать, чтобы он не свернул ей шею. Почти полдня мы потратили на то, чтобы загнать испуганное животное в коробку и выпустить на волю. Вся еда, к которой она притронулась - бросили на улицу из-за боязни чумы. После притираний уксусным полотенцем, мы успокоились. А вечером уже не оставалось сил, чтобы посмеяться над этим событием.
   Однообразные дни плохо запоминаются. Лишь отдельные детали могут врезаться в память. После тех пришельцев в масках что-то изменилось. Они пришли и занесли холод снаружи или же унесли с собой внутреннюю теплоту - не знаю, как правильно. Венцом этих перемен стал наш карнавал, после которого мы проснулись с чувством потери. Морган запирался уже целыми днями в своем кабинете и на стук откликался коротким: "не сейчас". Маргарет чаще проводила время на кухне, отчего ее нежная персиковая кожа начинала желтеть от постоянно горящих свечей. Дитмар стал подниматься на чердак, где спал, зарывшись в ворохе старых брошюр. Кэт и Аманда были единственными, кто держался друг друга. Сидя на пустой сцене по-турецки, подогнув под себя ножки в разорванных чулках, они курили, по очереди передавая друг другу мундштук. Их бормотание нельзя было разобрать.
   Часть коридора, где находилась дверь мадам Бланш, привлекала и отталкивала одновременно. Иногда, глубокой ночью я подходил к заколоченной двери, прикладывал ухо. Запах серы стойко держался там. Я боялся услышать шорох платья или звуки шагов. Пытался представить то, что увидела Аманда, когда с лампой в руках обнаружила труп перед триптихом зеркал. Актрису, достойную того, чтобы толпа из сотен человек шла за ее золотым гробом. А что теперь? Она покинута и запечатана в собственной гримерной, как в склепе. У всевышних сил есть чувство юмора.
   Я напряженно вслушивался, пока уже воображение не начинало запускать свои игры, и тогда уносился прочь в буквальном смысле этого слова, мало отличаясь от помешанного.
   Я продолжал бродить по театру до рассвета. Иногда с лампой в руке. Иногда без нее. Ждал, пока глаза привыкнут к темноте и путешествовал по коридорам. Поднимался наверх, стараясь не заставить скрипеть ступеньки. На цыпочках двигался мимо дверей Кэт (она спала очень чутко), в галоп переходил у Маргарет (ее сопение в ночи напоминало уханье совы). Наши помятые костюмы встречали меня с еле заметным бисерным блеском. Иногда я выходил на сцену и на меня взирали десятки пустых кресел. С глубоким поклоном я шел им навстречу, приветствуя эту безмолвную публику. Стоял так пару минут, представляя, как два или может быть пять часов назад точно на такой же сцене в Берлине или в Париже актеры играли свои роли, окруженные ярким светом, потные от спертого воздуха, заглушенные звуками аплодисментов. А сейчас, наверное, вдоволь насытившись вина и любви, они лежат друг возле друга, и спят, даже не догадываясь что делается в пустом заброшенном театре где-то на задворках цивилизованного мира.
   Пару раз я натыкался на Габриель. Его мрачная маска, прилипшая к лицу, больше не сходила. Он не снимал ее даже за ужином. Баута (по-моему, эту маску он напялил) теперь бродил по театру вместе со мной, бесцельно, вооружившись терпением, чтобы убить как можно больше времени.
   Как-то по совету Моргана мы опустили в чан с питьевой водой серебряный перстень, которую носила Маргарет. Это было последнее украшение пышки. Обычно унизанная драгоценностями, она теперь выглядела голой и сконфуженной. Перстень был призван защитить от чумы. Возможно, так оно и было. Защита от чумы! Чума, чума, чума... Если произнести это слово тысячу раз, она начинает звучать музычкой из водевиля. Я хорошо знаю. Пробовал.
  

***

   Дитмар тщетно пытался бежать из театра. Далеко он не смог уйти, так как пули сторожей гнались за ним до самой водосточной трубы, по которой он спустился вниз и едва сумел подняться обратно. Он лежал в кровати, трясясь от злобы. Винить его не имело смысла. В конце концов он никого не подвергал опасности, кроме себя. Было бы свинством выступать в роли судьи. Но в качестве судьи, мы собрались в его комнате. Стояли и своим мерзким молчанием лишь ухудшали его состояние. Он был страшно зол на нас, на себя, на сторожей, на водосточную трубу и физические свойства металла, который выдал его, затрещав под тяжестью тела. Потом он успокоился и все вернулось на свои места. Вечером снова мы ужинали на кухне. Только было темнее обычного. Свечи заканчивались. Экономия стала основным делом в этом мире безделья.
   Кэт сидела во главе стола с роскошным шарфом, который скрывал ее шею. Она слишком часто улыбалась.
   - Вы перестали бриться?
   Вопрос был обращен к старику Моргану.
   - Притупилось лезвие. Ничего не остается, как отпустить бороду.
   - Вам пойдет борода.
   - Актер с настоящей бородой! Что-то невиданное.
   - У одной из актрис волосы волочились как шлейф. Долгое время весь свет спорил о том, настоящие ли это волосы, пока однажды на сцене Кроль-оперы ассистент не развеял все сомнения, наступив на ее шевелюру.
   - Он сделал это специально?
   - Не знаю, не знаю. Однако что-то вдруг этот ассистент стал ходить в модных пиджаках и пить дорогое вино в дорогом кафе.
   - А волосы? Действительно были настоящими? Кстати, как ее звали?
   - Одна из учениц Радеке. А волосы были самые настоящие. Эхо от треска волосяных луковиц, говорят, докатилось даже до Америки.
   - Или же это был треск пистолета в театре Форда.
   - В театре Форда?
   - В Америке.
   - Где-то читал, что на парики в античное время сбривали все поголовье рабов.
   - Бедненькие.
   - Бедненькие, и они умирали от солнечного удара.
   - Я все не могу забыть мадам Бланш, - сказала Кэт. - Это неправильно. Мне страшно представить на миг себя там, вместо нее. Семеро человек, бросили одну беззащитную женщину.
   - Теперь осталось найти гибеллинку из семи, - пробубнила маска Баута.
   - Это не смешно, Габриель!
   - Это не смешно, Габриель, - дразнилась маска.
   - Хватит!
   - Хватит!
   Кэт в сердцах плеснула уксусом по лицу, точнее по маске. Фиолетовые струйки потекли, извиваясь.
   - Кэт, ну что ты делаешь? - Уксус и так весь вышел уже, - заворчала Марго.
   - Девочка, не стоит обращать внимания, - мягко сказал Морган. - Зачем вы так?
   - Мы все сошли с ума, - зарыдала Кэт. - С каких пор Марго волнует сколько у нас осталось уксуса? Мы вообще в своем уме? Все сошли с ума! Весь мир сошел с ума.
   - Да, ладно, он всегда был таким, - спокойно сказал Дитмар, уминая пальцами хлеб. У него выработалась привычка создавать маленькие шарики из хлебного мякиша. К концу ужина штук пятнадцать таких шариков лежало около его тарелки.
   - Да, возможно ты прав, - Кэт вытерла слезы. Но через полминуты снова зарыдала. Потом начала смеяться и слезы, не находя подпитки прыгали в ее глазах, как капли росы, пока не потекли, скрывшись в уголках рта.
   Морган хотел опустить руку на ее плечо, как он обычно делал, но Кэт отшатнулась. Она нервничала.
   - Пойдите наверх. Выспитесь. Потом многое отдадите за эти воспоминания.
   - Я бы все отдала за кусочек шоколада, - всхлипнула Маргарет.
   - Нет. Я не могу так! Обманывать других - одно дело. Но себя я не смогу обыграть. - Кэт встала и поправила шаль. - Аманда, пошли!
   - Да, - ответила Аманда, спешно проглотив то, что жевала и с грохотом отодвинула стул.
   - Ой!
   Они поднялись и вышли, не преминув сделать реверанс у порога. Вышло очень смешно.
   - Паяцы, - сказал Дитмар.
   - Паяцы, - повторила маска.
   В довершение всего, я умудрился обжечь руку, когда по просьбе Маргарет доставал соль из печной трубы.
   - Дурачок, - сказала Маргарет.
   Она завернула в полотенце горсть снега, который достала на балконе и приложила к ожогу. Влажное полотенце вскоре нагрелось, боль от этого только усилилась. Но я терпел.
   - Все-таки, вы такие дурачки, - смеялась Маргарет.
   Рука ныла еще несколько дней. Боль труднее забыть, чем скажем смех. Даже если это смех принадлежит влюбленной в тебя девушке.
  

Между колоннами

  
  
   Творить волшебство, подвластно лишь разумным. Из воспоминаний тех дней особенно ярко запомнился эпизод, когда репетировали Аманда и Кэт. По-моему, это был как раз последний вечер перед трагедией. Я пробрался в ложу, чтобы заснуть после ужина, но заметил, что сцена освещена. Горели три лампады, нещадно поглощая остатки керосина из наших запасов. Приглядевшись, я увидел девушек. Сначала их присутствие меня расстроило, потому что я не хотел спать у себя в комнате, но хотел побыть в одиночестве. Однако меня заинтересовало то, что происходило внизу. Пришлось осторожно встать на колени, облокотиться об парапет. Приятно пахло старой замшевой тканью. Аромат былой роскоши. Мне не хотелось выдать свое присутствие. Не хотелось помешать им.
   - А теперь - играй! - разнесся по пустому залу голос Кэт.
   Она сидела на лестнице, которой обычно пользовался персонал осветителей. Сидела на шестой или седьмой ступени - не это важно. Она восседала над Амандой, как покровитель. Сверху хорошо просматривались ее ножки, поглощенные ажурными чулками, а шаль свисала чуть ли не до пола. Ее золотистые волосы колебались при каждом движении. Было заметно, как она наполнила свое тело терпением - топливом, стоящим дороже керосина.
   Началась репетиция с декламации Гольдони. Аманда говорила, широко расставив свои тонкие ручки. Она носилась вдоль сцены, причитала, падала и вставала, снова падала. Ухожера ей заменял край занавеси. Ее серое платье облегало колени каждый раз, когда Аманда рушилась на колени и пыталась не сбиться с намеченного пути. Сверху на нее ссыпался град нравоучений. Вооружившись палкой убежденности, Кэт выбивала дух сомнений из маленького тела. Пару часов пестования и жар от актерских потуг успели раздеть Аманду до нижнего белья. Когда же закончилась тирада итальянских пестунов, их живо сменила испанская плеяда классиков. Пока очередь дошла до Франции, Аманда в поту, с тяжелым дыханием была готова, я думаю, на любые условия, лишь бы прекратилась эта пытка. Но:
   - Работай, душечка, работай!
   И душечке ничего не оставалось, как продолжать разговаривать с пустотой, изображать черти что. Это все не имело никакого смысла. Обычный разогрев. Репетиция еще не началась. Я мысленно попрощался со своими коленными чашечками, в которых уже росла боль.
   Нет, так просто Кэт не станет работать с маленькой Гимар, слишком хорошо я знал мастерство Кэт. Успел узнать за эти годы.
   Около полуночи Аманда просила пятиминутный отдых, чтобы напиться воды. Но получила отказ.
   - Представь, как ты напиваешься у ручья.
   - Кэт, я так не могу, прошу тебя!
   - Я не буду с тобой цацкаться, Мэнди. Ты знаешь, что больше мы так не поработаем. Знаешь ведь?
   - Знаю.
   - Тогда перестань хныкать.
   - Я просто хочу пить. Я не отказываюсь...
   - Пей же! Вот же вода!
   И Аманда становилась на коленки и погружала руку в невидимый ручей, чтобы утолить жажду холодной водой своего воображения. Когда же малютка наконец доигралась до нужной кондиции, я, чтобы ничего не пропустить, привстал слишком резко, едва не выдав себя. Начиналось самое интересное. Самое волнительное. Кэт медленно сошла с лестницы, с трудом пробуждая затекшие ножки. Великая игра, предназначенная для пустых кресел. Она медленно, как бы невзначай прошла мимо Аманды, но резко развернувшись, влепила ей пощечину тыльной стороной ладони. От неожиданности Аманда даже не успела крикнуть. Слезы брызнули из ее глаз. Щека оскорблено запылала. Кэт медленно шла на нее. Второй удар Аманда парировала своей маленькой дрожащей ручкой.
   - Пожалуйста, не бей меня, - заплакала она.
   - Почему я тебя бью?
   - Я больше не буду.
   - Ты глупое создание!
   Она жестоко схватила за одежду и начала трясти.
   - Где твое дыхание? Здесь?
   - Не надо...
   - Почему ты не дышишь? Что я тебе говорила о дыхании?
   - Я стараюсь...
   - Ты стараешься играть, а не быть!
   - У меня все получится!
   - Magnum Opus! Ты забыла, о чем мы столько говорили?
   - Нет, нет, я не забыла.
   - Разве ты не этого хотела?
   - Я не знаю, Кэт, я устала...
   - Я тоже пришла в театр глупой, пугливой простушкой.
   - Я и есть пугливая простушка!
   - Пугливые не признаются в этом! Пугливые не черпают силы из своего страха, как ты это сделала тогда, в комнате.
   - Может, я не рождена для сцены. Теперь, я это понимаю! Дитмар был прав...
   - Что ты сказала?
   - Я сказала глупость...
   - Быстро же ты сдаешься, душечка! А как же твои зрители, о которых ты так страстно говорила? Как ты собираешься владеть ими? Покажи мне - как!
   Снова удар. Даже мне стало визуально больно. Аманда упала на дощатый пол сцены и заплакала в полный голос. Кэт склонилась над ней. Было что-то завораживающее в этой картине. Жаль, художник не видел этого. Жаль, братья французы еще не открыли свою машину. Через несколько минут Аманда стояла вновь на ногах. Кэт полностью растворилась в своей жестокой роли.
   - Ты двигаешься так, словно у тебя ноги налиты свинцом. Никакого осмысления.
   - Я увижу!
   - Что он хочет от тебя? - терзала Кэт.
   - Я... не знаю.
   - Что... он... хочет... от... тебя... ? Отвечай!
   - Он хочет подойти ко мне!
   - Ты этого хочешь?
   - Я...
   - Быстро отвечай, не смей думать!
   - Нет.
   - Но он ведь подходит к тебе. И тебе некуда бежать.
   - Да, он подходит...
   - Так защищайся, черт бы тебя побрал, Мэнди. Защищайся!
   Аманда схватила табуретку.
   - Что же ты делаешь, идиотка?
   - Хочу испугать его!
   - Да, но ты же одна на сцене. От кого же ты защищаешься? Ты в своем уме?
   - Я не понимаю...
   - Посмотри на его, черт бы тебя побрал. Посмотри так, чтобы даже я увидела.
   Напряженная тишина. Слышно, как шипят лампы. Потом Кэт сказала:
   - Где он сейчас?
   - В трех шагах от меня.
   - Так оживляй его. Как он выглядит? Высокий, низкий, толстый, уродливый или красавец-мужчина?
   - Он... среднего роста.
   - Да неужели?..
   - Он сильный. Голубые глаза. От него пахнет морем. Я знаю этот запах.
   - Хорошо. Неплохо, теперь - одежда!
   - Одежда... сейчас...
   - Одевай его!
   - Он... он в панталонах.
   - Так!
   - В рубашке. У него открыта грудь.
   - Еще!
   - Я не знаю...
   - Ты же не смотришь! Подними взгляд на него, не упирайся в пол! Подними голову! Смотри!
   - Рукава...
   - Что рукава?
   - Рукава... закатаны до локтей.
   - Чего он хочет? Говори!
   - Он хочет дотронуться до меня!
   - Как Перен?
   - Что?
   - Он хочет дотронуться до тебя как тогда Перен? Он обещал тебе сцену, если ты согласишься лечь с ним? Отвечай!
   - О, боже, Кэт, о чем ты говоришь?
   - Ладно, может я и не права. Дальше! Дальше!
   - Я не могу больше...
   - Можешь и будешь!
   - Не могу... я уже не вижу ничего...
   - Так сходи с ума! Но увидь!
   - Я пытаюсь...
   - Работай, не сдавайся! Твое имя на афишах! Подними руку и работай. Твое имя в газетах! Он схватил тебя, поцеловал в губы своим вонючим ртом. Твое имя на карточках с цветами! Разрывает на тебе одежду, унижает, бьет! Твое имя знает весь мир! Ты для него лишь очередная никчемная актриска без имени...!
   - Нет!
   - Да!
   - Прошу, перестань...
   - Ты никогда не будешь играть на сцене! Ты и есть бездарность! Глупая, слабая, никчемная белошвейка!
   - Нет!
   Аманда швырнула табурет в зал. Задела лампу. Через секунду керосин запылал, и огонь побежал вниз, где стояли, прислоненные к стенке футляры с музыкальными инструментами. Девушки бросились гасить огонь. В ход пошла одежда, в порыве игры забытая на сценической площадке. Они бросились в оркестровую яму. Пару минут пыхтения - и вот они с жадным дыханием сидят друг подле друга, глядя на черные пятна сажи.
   - Еще бы чуть-чуть...
   - Да!
   - Это страшно...
   - Теперь ты поняла, что значит выкладываться? Делай это постоянно. Не щади себя. И тогда слова не застрянут в горле.
   - Кэт, почему ты заговорила о Перене?
   - А теперь не хочу говорить.
   Кэт отвернулась и встала. Она сама была утомлена. Болезненная бледность загримировала ее лицо, как перед премьерой. Девушки молча оделись. Я сам окоченел в своем укрытии, но это была потрясающая сцена, достойная того, чтобы слечь от пневмонии.
   - Мммм... мечтаю о теплой постели, - Кэт остановилась у стола, между колоннами, переводя дух.
   Аманда держала туфли в руках, чтобы не шуметь при ходьбе. Кэт задула первую лампу, убавила огонь во второй и взяла с собой.
   - Надеюсь, никто не видел нас, - сказала она, оглядывая пустой зал.
  

***

   Однажды Маргарет поинтересовалась у меня, что такое - воевать. Ну как ответить тут всей правдой пухлой добродушной пышке с лазурными глазами? Я не приложил усилий, чтобы передать ей всю палитру чувств, вспыхивающих на фронте. Просто рассказал как есть, опустил кое-какие детали. Ее стал волновать вопрос, почему я пошел воевать, если гораздо лучше у меня получалось гримасничать на сцене, радуя этим людей? Я лишь пожал плечами. Попробуй объяснить тягу к жизни, когда стреляешь в другого человека. Ну кто, рожденный в современном мире, поймет эту логику? Она спросила про женщин. Часто ли я думал о них. Я ответил, что на фронте такие мысли иногда появляются, но это мысли без чувств. Еще она спросила про страх. Я сказал, что страх необходим, потому что он не позволяет забывать, что ты еще жив. Не знаю, поняла ли она, что я хотел сказать этим. Потом она уговорила меня закатать рубашку и с любопытством осмотрела мой шрам после ранения. С детским благоговением провела пухлым пальчиком по нему и поцеловала. Потом поцеловала в губы. Спросила, не против ли я этого? Я сказал правду, что мне все равно. Она сделала вид, что надулась, а я сделал вид, что не заметил этого.
   Долгие месяцы заняло мое возвращение. Профессию долго выбирать не пришлось. Скорее даже, это она нашла меня. Я зашел в театр, чтобы развеяться, и остался там. Где еще можешь с чистой совестью скрыться от самого себя, да еще получать деньги за это? Но я так и не смог стать прежним. Не то, чтобы во мне что-то умерло - это все глупости. Изменился мир, а я ввиду долгого отсутствия заметил это раньше остальных. Все черно-белое после войны медленно заполнялось красками жизни. Мухи, бьющиеся в стекла; дети, запускающие воздушных змей на площадях и, крошившие голубям хлеб старики.
   Симпатичные пары или одинокие мамаши с колясками. Женщина, продающая цветы на углу бульвара, где я снимал свое однокомнатное актерское убежище. Черно-белые букеты за витриной со временем окрасились во все прелестные цвета радуги. Я вновь научился видеть людей, узнал, что у них есть имена и что с ними можно здороваться. Я учился жить вне сцены. В театре все легко, как и на войне - потому что ты заимствуешь жизнь на время, но не спасает тебя за кулисами. Стоило смыть грим, сбросить с себя костюм и выйти на улицу, как реальность грохочущих экипажей, вязкая грязь под ногами, огни в окнах пятиэтажек отнимали ощущение духовной сытости. Я учился жить не заново, а скорее для грядущих перемен. Однако, поразительно, с какой легкостью все достигнутое было сметено чумой за те несколько недель в Калише.
  
  

Замурованная чума

  
   Холод и снег должны были отпугнуть чуму, как мы ожидали. Но чуть ли не каждый час грохотали тележки-труповозки. Особенно по ночам, бывало просыпаешься от грохота двух столкнувшихся тележек, подходишь к окну и замечаешь на левом балконе тушку Маргарет или длинный шарф Кэт, подхваченный ветром на балконе справа. А внизу, в это время чоклы спешно помогают друг другу вновь сложить окоченелые трупы обратно, чтобы кое-как, борясь со снегом отвезти их куда-то прочь. Они ругались, нередко вспыхивали пьяные драки. Однажды после такой драки, когда возчики сгинули, тележка с пятью трупами оставалась прямо под нашими окнами до самого утра. Скопище трупов, переплетенных между собой под чистотой неба были неприятным зрелищем, но от него нельзя было оторваться. Смотришь часами, потом спускаешься позавтракать, возвращаешься и смотришь снова. Думаешь, кто были эти люди? Остались где-нибудь родственники? Могли ли они знать, будучи еще детьми, играя под солнцем, что их будет ждать такой конец? Возможно, скоро ты сам будешь лежать в такой тележке, и кто-то другой будет глядеть на твои почерневшие руки. Возможно те же мысли буду крутиться у него в голове.
   К утру снег накрыл трупы. А потом тележку отогнали. Но это не принесло облегчения. Снова стучали молотки, прибивая указы о секвестровании имущества, ужесточении наказаний за побег. Чем больше проблем у обывателя, тем слаженнее работает юридическая машина. Побеги происходили регулярно. Обезумевший народ по-прежнему видел в нас угрозу. Иначе как объяснить десятки трупов, которыми завалили подступы к театру? У трупов отрезали кисти рук и кидали нам в окна. Вот почему стекла стали походить на витражи. Потом безобразников быстренько успокоили пулями. Трупов стало больше. А на следующий день их уже сжигали искатели в масках. И снова костры. И снова я лежал и глядел, как на потолке скачут оранжевые тени до самого утра. Ничего нового.
   Покорно я ждал, когда первые признаки болезни дадут о себе знать. С нетерпением прислушивался к телу, старался нащупать бубоны под кожей. Звал эту чуму.
   Иногда вонь от мертвечины проникала в комнату с улиц города. Появлялась неизвестно откуда и точно также неожиданно исчезала - невидимое глазу облако гуляло, подгоняемое ветром.
   Старуха продолжала приходить. Правда, все реже. У нас была еда и вода из талого снега. На свой страх и риск мы пили и ели. Уксус давно вышел. Теперь, по совету Моргана, мы коптили мясо, хлеб жарили над открытым огнем, превращая в сухари. Было очень приятно есть эти сухари с чесноком и солью. Серебро должно было очистить питьевую воду. Можно привыкнуть ко всему, кроме себя самого в таких ситуациях.
   Старуха эта - молдованка, приносила вести из внешнего мира. От нее мы узнавали о количестве умерших не только в Калише, но и в соседних уездах - Слупцы, Легницы. Вести не всегда бодрили, впрочем, легче становилось от мысли, что мир не стоит на месте. Пять недель назад мы приехали в Калиш. Это были пять недель, удивительным образом не отличающиеся от целого года.
   Да, мир определенно не стоял на месте. Двумя кварталами ниже произошел случай, когда зарезали священника. Он пришел в дом, чтобы отслужить заупокойную для целой семьи - рассказывала молдованка. Единственный выживший, но уже отмеченный роковыми опухолями, набросился на святого отца с ножом и изуродовал лицо. Потом выбежал на улицу, кидаясь на всех, кого встречал. Лишь сторожевые винтовки остановили это буйство. С этого момента священники посещали дома только с вооруженными солдатами. Или же отказывались вообще выходить на службу. Умирали в своих церквях, перед алтарем.
   Случалось что покойников прятали от чумных инспекторов, чтобы избежать увеличения карантинного срока. Но почти всегда трупные миазмы выдавали этот поступок. Нос со временем привыкает к запахам. А те, кто заходили в дом с улицы ясно ощущали пары разложения. Бывало, мертвых клали рядом с живыми, якобы те спали друг около друга. Труп бросали у стены, а на край кровати клали живого ребенка или взрослого. Инспекторов просили не будить спящих. Чумный инспектор осматривал живого с края и этим довольствовался. Страшно даже представить ощущения ребенка, не смевшего пикнуть под страхом расправы со стороны родителей, вынужденного провести ночи рядом с трупом брата или сестры. Так в одной кровати лежали тройняшки - двое из которых были мертвы и уже начали разлагаться. Этот спектакль разыгрывался каждый раз, когда являлись чумные инспектора. Возможно Дитмар прав - мир всегда был таким.
   Много еще историй рассказывала молдованка. Были гадости, о которых и вспоминать не хочется. Но с годами я все больше начал испытывать презрение к слабому человеку. Чума в этом смысле помогла обрести независимое мнение.
   Я спросил ее, как обстоит дело с теми, кто не болел с начала эпидемии? Есть ли возможность покинуть город? Старуха ответила, что карантин предполагает как раз пять недель наблюдения. И если в ближайшее время никто из нас не заболеет, то, вероятно театр отопрут и пришлют экипаж за нами. Она похлопочет за нас лично. Я спросил, почему она решила помогать нам? Старуха ответила, что старается помочь всем. Чумы она не боится столько, сколько собственной совести.
   Нас скоро выпустят! Никакой радости я не ощутил. После всего пережитого это казалось издевательством. Когда сообщил новость остальным, заметил у них ту же реакцию. Раздражение вместо радости от мысли, что скоро придется покинуть опостылевшие стены.
  

***

   Дитмар сообщил, что Кэт умерла. Отчего умерла? Чума. Это случилось под утро. Он, вместе с Габриель и Амандой в спешке заперли дверь в ее гримерную, залили свинцом створки и окурили серой. Потом намазались чесноком и базиликом. А что оставалось еще делать? Уверены, что это чума? Да - уверены, что это чума, потому что бубоны распирали шею Кэт, а пол был заляпан кровью в нескольких местах. Как и Бланш, она сидела перед зеркалом с гримом на лице. Дитмар сожалеет, что так получилось. О случившемся, конечно же, будет разумно помалкивать. Надо сыграть маленькую пьеску, изобразить, что Кэт убежала ночью из театра. Они уже разбили окно на втором этаже и оставили там лоскутки ее одежды. Иного варианта быть не может. В противном случае нам всем придется смириться с неизбежным концом. Потом наступила тишина, лишь стучали зубы Аманды. Мы пытались рассуждать трезво. Хоть раз за последнее время. Трезвость не откликалась на многие странности в этом рассказе. Но не было сил обдумывать случившееся. Кэт мертва... а чума уже в театре. Та самая, о которой мы все слышали и которую старались нарисовать как можно реалистичней в воображении.
   Было решено оставить все как есть, и надеяться на удачу.
   Правду о том, что произошло с Кэт, я узнал много лет спустя от Мадемуазель Мэнди - актрисы немого кино. Как-то ночью она зашла ко мне домой. От нее разило дорогими духами и выпивкой. А на левом плече красовалось тавро Мельеса.
   Это уже не была малютка Аманда, которую я знал когда-то, прозябавшая на задворках искусства. Это была актриса с титановым стержнем внутри. Она пришла, чтобы рассказать историю, от которой желала избавиться. Роль слушателя досталась на этот раз мне.
   Было неловко оставаться в халате в присутствии звезды.
   - Да ладно, старик, - махнула она рукой. - К чему все это? Я пришла просто рассказать историю. Сядь и слушай.
   Я сел. И вот она начала говорить. Ни разу за все время рассказа мне не удалось поймать ее взгляд.
   Дитмар, Габриель и Аманда действительно видели Кэт вечером, накануне ее смерти. Но она была жива. Придавала румянец щекам. Приход остальных актеров в комнату, казалось, смутил ее. Она призналась, что хотела запереть дверь и теперь всячески пыталась спровадить их. Тогда Аманда попросила Кэт пройтись с ней по театру. Кэт пообещала сделать это позже. Дитмар, вместе с Габриель, который был в своей ужасной маске, начали всячески выводить ее из себя. Они ходили по комнате, неистово шутили, радуясь, что наконец смогли достать Кэт за живое. К удивлению Аманды, Кэт на этот раз отреагировала очень болезненно. Она попыталась силой вытолкнуть их за порог. В порыве злобы, но наверняка специально, Дитмар сорвал шарфик с ее шеи. И тогда... тогда все перевернулось... их взору предстал весь ужас, который таился все эти дни под несгибаемой игрой угасающей Кэт. Огромный нарыв уже сковал не только ее шею, но подбирался к уху. Белила едва могли скрыть черноту омертвелой ткани. Несколько мгновений все стояли, пораженные зрелищем. Потом стали пятиться к выходу. Кэт, которая нутром почувствовала, что ее может ожидать, также осторожно приближалась к ним, с протянутыми мольбой руками. И следовало взять ее за руки, не бросать в этот момент. Потому что все колебались между двумя крайностями - помочь или уничтожить. Выбор занял слишком много времени... ах! - если бы у нее было еще мгновение... хоть несколько секунд...
   Мадемуазель Мэнди осеклась. Потом попросила налить ей что-нибудь. Я налил что-то крепкое себе, а ей - полегче. Залпом осушив стакан, она извинилась, и продолжила говорить.
   Дальнейшие события вспоминаются с большим трудом. Потому что она переживала их слишком много раз на протяжении стольких лет. Она рассказывала, уминая пальцами скатерть на моем столе, однако в конце рассказа сосредоточилась в одной точке, совестливо стараясь ничего не упустить:
   - Я упала на пол. Ноги не слушались. Кто-то очень больно потянул меня за руку. Прямо сорвали кожу с руки. Когда я очнулась - то все еще лежала на полу, но уже в коридоре. Дитмар и Габриель поспешно закладывали дверь досками и вбивали гвозди. Сначала я не могла разобрать шум. Потом поняла, что колотье за дверью - это не шум от молотков, а это была Кэт. Она что-то кричала и умоляла не поступать с ней так. Слова невозможно было разобрать...
   Барышня в моем доме перестала рассказывать. Слезы полились по щекам Мадемуазель Мэнди. Но едва ли она замечала их. Она продолжила:
   - Дитмар и Габриель... они даже не пытались слушать. Они забивали дверь досками. Я попыталась что-то сказать, но клянусь богом, поперхнулась собственным дыханием. Попыталась уползти, но не было сил даже перевернуться на бок. А они все забивали дверь. Забивали и забивали. Откуда только в них было столько сил? Я хотела позвать на помощь кого-нибудь... Тебя или Моргана, не знаю... но тоже не могла. Я не могла ничего. А потом неизвестно откуда притащили кастрюлю, в которой мы обычно варили еду. Вы потом искали эту кастрюлю, помнишь? Она была черной и поднимался пар над ней. Они облили чем-то жидким дверь из этой кастрюли. Все щели. Створки снизу и наверху тоже. И зажгли серу. К этому моменту стук за дверью уже прекратился. Я обрадовалась, потому что надеялась, что Кэт ушла через окно. Эта мысль наверное и поддерживала во мне рассудок некоторое время. Много позже я вспомнила, что в ее комнате не было окон... Мы ее бросили умирать там одну.
   Звезда замолчала. Потом встала, кое-как поправив одежду, сказала излишне твердым голосом:
   - Я не хочу больше говорить об этом. Возможно я и не стала тем, кем стала, но наконец я свободна.
   Около порога добавила:
   - А ведь она была намного моложе, чем я сейчас.
  
  

Чума

  
  
   За обедом пустовало место. Остаток дня в театре прошел в прострации. Трудно вспоминать этот отрезок времени. Ждали прихода, точнее надеялись на приход инспектора, который должен был поставить точку в вопросе нашей свободы. Но он так и не явился. Вместо него явилась старуха, поверив всему, что мы ей наговорили. Но едва она ушла и захлопнулась дверка, как силы резко покинули меня. Заболела голова от постоянного напряжения. Боль распространилась к плечам, добралась до кистей рук.
   Смеркалось, когда неожиданно Маргарет попросила воды, но едва сделав несколько глотков, исторгнула все из себя. Старик Морган попытался поднять ее с колен.
   - Дитмар, Габриель! Помогите уложить ее на диван!
   Никто не тронулся с места. Актеры, постояв еще немного, вышли в коридор. Пришлось подойти самому. Маргарет тяжело дышала, ее сопение участилось. Мы не без труда смогли уложить ее на диван и накрыть пледом. Аманда сидела за столом, но ее словно не было в комнате.
   - Надо разжечь огонь посильнее, - сказал Морган. - Оставайтесь рядом с ней, мой мальчик. Говорите с ней, не позволяйте уснуть. А я - за топливом.
   Хотя я не заметил никаких следов бубонов на белой коже Маргарет - ее состояние, не оставляло сомнений. Стоило приблизить ладонь, как жар чувствовался даже без прикосновения. Это был жар настоящей борьбы человеческого тела с болезнью. И вот она - чума! Знаменитая одухотворенная смерть! Черная муза для творчества! Сколь величественна она с такого близкого расстояния. Сколько уважения к этой презренной смерти. Та, самая зараза, сводившая с ума человека веками! Она здесь и ее можно потрогать, ее можно почувствовать, можно унюхать. Смерть, облаченная в понятие более или менее доступное человеку - чума. Не всегда удается назвать правильно то, о чем не знаешь. Но в то же время как недоступны ее тайны. Я был подобен бездарному художнику перед великой идеей.
   Маргарет открыла глаза. Едва смогла сфокусировать взгляд.
   - Морган! - не узнала она меня.
   Я молча кивнул.
   - А, это шоколадный любовник...
   Я жадно вкушал ее агонию. Меня не переставали поражать перемены, так радикально происходящие внутри человеческого тела. Тайная мистерия, на которую тебя не впустили, но позволили взглянуть через щелочку.
   Маргарет задыхалась от жары, пот согнул прядь волос на ее лбу. Цвет лица стал пурпурно-красным, потом сменился бледной истомой. Ее природная полнота отхлынула от лица и щек, выставив наружу лобные кости. Подбородок заострился. Брови удлинились, следуя за растянувшейся кожей. Закрытые веки стали уходить вглубь, и над щеками появились темные круги. Она начала скрежетать зубами и не переставала уже до момента угасания.
   - Марго.
   Без ответа. Я постарался приподнять ее за шею, но увидел, что она скривилась от боли. Руки мои покрылись клейкой влагой. Я решил, что будет лучше не мучить ее лишний раз.
   - Марго, хочешь воды?
   Она распахнула широко глаза. Зрачки не двигались. В них хорошо отражалась борьба, которую она вынуждена была вести в одиночестве.
   - Воду? - Я кивнул головой, словно отвечая за нее. - Вода, принести воду?
   Она задышала через рот. Потом ее длинные, красивые ресницы захлопали часто-часто и сомкнулись, переплетавшийся между собой. Лицо ее приобрело черты, хорошо знакомые мне и каждому, кто видел умирающих. Желтый слепок отстраненности. Ни одна конфетка тоффи отныне не была способна вернуть румянец на ее щеки.
   Вошел Морган.
   - Я же сказал, не позволяйте ей уснуть!
   - Она без сознания!
   - Займитесь лучше огнем!
   Он обрушил на паркет мешок с углем потом подошел к Маргарет и стал приводить ее в чувство. Первым делом пощупал пульс через табачный лист.
   Я и не заметил, куда исчезла Аманда. Мы остались вдвоем и с умирающей Маргарет. Все происходило стремительно и неправильно. Вскоре в комнате стало жарко. От духоты голова пошла кругом.
   Я вышел в коридор, но там никого не было. Веяло холодом. Я спустился вниз, где холод стал еще сильнее. Тепло моментально выветрилось из-под одежды. Я судорожно сжал бока, ощутил боль, но не задумался о ней. Виной сквозняка была разбитая театральная дверь на улицу, откуда ветер уже успел нанести снега. Я стоял, смотрел, но плохо понимал, что случилось. Голова просто раскалывалась, а вместе с ней окружающая меня реальность. Неужели теперь позволено вот так просто шагнуть на свободу? Без каких-либо преград и пущенных в спину обвинений? Перед глазами заиграли пары собственного дыхания. Я стоял около двери и видел улицу в сумерках. Такой неестественной она показалась мне тогда. Мягко-мягко падал снег. Остов сгоревшего дома выделялся на фоне неба, обугленные подпорки гордо стояли, потому что им удалось пережить огонь.
   На снегу я заметил четкие следы от обуви ведущие прочь из театра. Следы вели в темноту. Мне стало страшно. Впервые за все это время мне стало до ужаса страшно. Я бросился обратно в театр, в теплоту, в объятия чумы, в знакомый мир... Спотыкаясь о ступени, я добрел до второго этажа, до комнаты с портретами. Дверь была закрыта и никак не поддавалась на искушение. Я позвал, кого - не помню... Оставшись без ответа, направился дальше по коридору, мимо склепов актрис. Снова этот запах серы. Меня стошнило. Я продолжил пробираться, пока не уткнулся головой в стену. Забыл, что в конце коридора - тупик. Но не оставалось сил повернуться и пойти обратно. Знакомо ли вам чувство, когда страх парализует? Нет. Не так... Это просто литературное выражение, а я хочу действительно передать то, что переживал в коридоре. Такой страх может рождать только тупиковое отчаяние. Ты понимаешь, что застрял - это конец. Так называется горная болезнь. Те, кто сталкивался с этим, хорошо поймут меня. Иногда скалы, со всех сторон окруженные обрывом в сотни метров заражают тебя горной болезнью и ты часами стоишь на одном месте, не в состоянии сделать единого шага. Реальность обостряется до предела. Тебя может спасти только сила воображения. Хорошая игра с самим с собой. Нужно представить твердую землю, или родной дом или кровать, на котором спишь. Лишь так обманешь горную болезнь. Лишь так снова обретешь уверенность и твердость в ногах.
   И вот я снова в пути. В горле какой-то неприятный привкус. Подозреваю, что это сера. Во рту сухо и больно шевелить языком. Дохожу снова до двери за которой лежит Маргарет. Стучусь изо всех сил, но стука не слышу. Понимаю, что вовсе не стучу в дверь, а стою в нерешительности. Мне кажется, из-за двери раздаются смешки Кэт, шутки Маргарет... дивный голосок Маргарет... Даже осточертевший менторский тон Дитмара за дверью сейчас необходим... Не замолкайте, только не замолкайте, хочется закричать им. Но они замолкают. Дверь заперта. Вот снова лестница.
   И тут - глаза заметили темный силуэт с белым лицом. Человек уставился на меня снизу. Я расстегнул обувь - с большим трудом, потому что мышцы отзывались болью, и швырнул ее в темный силуэт. К моему удивлению, ботинок отскочил от него. Значит, воображение тут не причем. Наваждение медленно подошло к стропилам, начало подниматься ко мне. Я же опустился в изнеможении на самую верхнюю ступеньку. Стал ожидать его. А он поднимался медленно, язвительно, как лукавый бес. Лишенная рта маска не могла скрыть мерзкой ухмылки - выдавали глазенки. Вот он поднялся и встал вплотную ко мне. Я ухватился за подол его платья - только не зарыдать сейчас! Масочник постоял и вдруг ударом в скулу поверг меня в темноту. Последнее что я помню - это неописуемая боль в голове. Такую боль наверняка ощутишь задолго после смерти.
  

***

   Через закрытые глаза больно резал свет. Открыть глаза сейчас, означало бы ослепнуть. Я пытался сообразить, где нахожусь. В какое-то мгновение я даже не мог понять нахожусь в лежачем положении или стою. С каждым ударом сердца боль пульсировала в голове. Но что произошло? Неужели снова окопы? Неужели я не покидал поле боя, а только пробудился от бредового сна, где чума и театр переплелись между собой? Однако такое вряд ли возможно. Я попытался приоткрыть один глаз с большим трудом, через пелену слез увидел только слепящий белый свет, от которого сильнее разболелась голова. Я сглотнул, но во рту пересохло так, что язык не отодрать от неба. Около ребер что-то твердое упиралось в кожу. Булыжник. Значит я все-таки на земле. Может быть ранен или же меня вышвырнули, как всех умерших? Когда глядишь на чужое ранение, тебе становится стыдно, что ты невредим. Стало быть, сейчас можно не волноваться об этом.
   Внезапно лоб обожгло. Я поднял руку, чтобы защититься, но рука перестала принадлежать мне.
   - Каждые пятнадцать минут меняйте холодный компресс, - сказал чей-то голос.
   Я отлепил губы друг от друга, и в горло хлынула прохлада.
   - Уберите камень...
   - Что он говорит? - я узнал голос Моргана.
   - Он бредит.
   - Уберите камень. Под рукой.
   - Отдохните, мой мальчик. Не надо тратить силы.
   Голос прозвучал около уха, я даже почувствовал жесткую щетину старика, кольнувшую в ухо.
   - Скоро умру?
   - Нет.
   Я уловил шушуканье в комнате. Злость моментально закипела в груди.
   - Не лгите мне!
   - Тихо, зачем же кричать так?
   - Только не лгите. Мне надо знать правду! Я не боюсь, просто хочу знать правду!
   - Ничего пока не ясно, молодой человек, - голос снова принадлежал незнакомцу. - Ваше тело борется с болезнью. Чума-буон видимо. Значит, шансы все-таки есть.
   - Кто здесь?
   - Это доктор, - ответил Морган.
   - Сейчас ему необходим отдых. Я пропишу карболовые примочки и меркуриальную мазь. У меня есть немного рвотного камня, к сожалению, за нее придется заплатить. Утром пришлют хлорную воду. Давайте в больших количествах, также я посоветую вам...
   Я уже не слушал. Слишком много вопросов кружилось в голове. Так много, что я не успевал зацепиться ни за один. Доктор... Маргарет... время... театр... чума... война... любовь... страх... бред... силуэт в маске... замурованная Кэт... камень под рукой... боль... Калиш... Берлин... Париж... снова боль... планы на будущее... уфффф...
   Лучше конечно было молчать. И я молчал. Старался унять боль и неприятные ощущения по всему телу. Я вновь вернулся на фронт. Укрылся в сырой палатке, а чума подкрадывалась, точно враг, шурша листьями. Чума, которая на этот раз гнездилась внутри меня. Вновь я бессилен увидеть ее. Поговорить с этой тайной. Ну разве не обидно? Я распахнул душу и ждал смерти. Видел, как надо мной смыкается деревянная крышка гроба. Видел свою могилу, занесенную снегом. Вечный покой, точно такой же, как до рождения. И за все эти муки, уйти без единого ответа... Но моя упрямая натура не позволяла слиться с этими образами. Вот почему боль разъедала внутренности еще несколько дней. Особенно по ночам, - мокрый от теплой мочи и пота я ворочался в кровати, стиснув челюсти так, что зубы крошились во рту. Один и тот же эпизод во сне, который улетучивался, едва проснешься. Кто-то бил меня по лицу, но сон слишком вязкий, чтобы суметь увернуться или ответить. Я вновь и вновь переживаю неловкость, чувство вины. Лихорадит озлобленностью на самого себя, ответственностью за несделанный выбор. Водоворот чумного бреда.
   Наконец я выплеснул из себя целые литры слизи. Черной и вонючей. Щедро окрасил ею паркет, прилегающий плинтус и нижнюю часть обоев в комнате Моргана. Не описать ту легкость, которую я ощутил после этого признания. В полутьме той ночи я забылся крепким сном. А когда открыл глаза и увидел старика Моргана, спящего в кресле, и как солнечный зайчик отдыхает на его измотанном лице, то понял, что по-крайней мере, эту битву выиграл не зря.
  
  

В город

  
   Камень, который я себе вообразил, оказался крупным бубоном под рукой. Размером был с куриное яйцо и твердый, как самый настоящий булыжник. Обрамленный синими кровоподтеками, с белым гнойником на верхушке, бубон страшно болел, и мне плохо спалось из-за этого. Потом пришел доктор - без маски, без палочек, даже без перчаток. С ходу весело заявил, что чуме скоро конец. И не только в Калише, а во всем мире. Ученые уже подмяли ее хвост, остальное лишь вопрос времени. Я же решил, что тайны чумы еще долгое время будут скрываться от человека - в итоге оказался прав.
   Доктор мне понравился. Он носил острую бородку и пенсне. Был модником, часто шутил. Ему бы колесить с нами по миру.
   Первым делом он поинтересовался у меня, хороший ли я актер, на что я ответил, что пока не играл на бис. Он заверил, что тоже неплохо разбирается в актерской игре, и пока будет оперировать, я должен изобразить для него предвкушение счастья. Не знаю, как мне удалось справиться с этой задачей, пока он раскаленным ланцетом скрывал мой нарыв, однако боль не помешала от души посмеяться вместе с ним. Из бубона он выжал все что мог - целое озеро навязчивости. Пообещал, что теперь я пойду на поправку. Сказал, что сбреет бородку, если мне вдруг вздумается околеть. Потом оставил банки с какими-то мазями и вылетел из нашей жизни. Морган заботился обо мне, позабыв усталость и свои годы. По вечерам, когда он думал, что я уже сплю, садился за стол и писал. А я следил за его сгорбленной спиной и вспоминал детство без отца. Речку, которая текла около дома, куда мы с друзьями отправлялись ловить раков, где я впервые увидел целовавшуюся пару под тенями дерева. Мне было неловко, но страшно интересно наблюдать за ними. Потом пришли друзья и своими шутками заставили несчастных бежать, сломя голову. В тот день я научился говорить о любви вслух. Там же отшельник, чье имя никто не знал, обучил меня правильно закидывать удочку. Там же соседский парень объяснил, как надо стрелять из ружья без сожалений. Там же, повстречавшийся однажды школьный учитель, у которого изо рта торчала длинная соломинка, достал из кармана обтрепанную карту и объяснил, что так выглядит наш мир. И маленькая точка, затерявшаяся в неразберихе линий, волн, цифр и названий, в которую он ткнул пальцем - есть мой дом. Причин сомневаться в его словах у меня не было.
  

***

   Утром зашла Аманда. Она была бледной и выглядела измученной, но глаза сияли. Это был взгляд счастливого случая, приправленный гордостью и стыдом. Одна порция гордости за перенесшие страдания и две трети стыда, за возможность жить, в то время как другие лишились даже этого. Я спросил про Маргарет. Морган ответил, что ей повезло, так как она скончалась скоропалительно, без страданий. Ей повезло больше, чем остальным.
   Я вспомнил про разбитые ворота, и Морган разделил мое мнение, что Дитмар вместе с Габриель ушли из театра, едва поняв, что болезнь уже не сдержать. Что с ними стало - трудно сказать. Возможно, они выбрались из города. Или же все обернулось катастрофой. Узнать о судьбе, постигшей их, скорее всего не удастся никогда.
   Я решил промолчать о случае на лестнице. Меня не переставало удивлять, как Морган смог обмануть болезнь и остаться здоровым. Он ответил, никаким чудом тут не пахнет - просто он уже болел однажды чумой, во время которой потерял жену, дочь и родителей. После чего, встретив бродячую труппу, решил сделаться актером. Он покинул прошлую жизнь, а театральная сцена подарила новую. Неужели все, кто кого-то теряет, становится бродячим актером? Если это так, то в мире должно быть бродячих актеров куда больше, чем предполагалось.
   Вот наступил день, когда я смог встать с кровати и походить по комнате. Ноги, эти мои обновленные ноги обещали столько неиспытанных событий. Утроба театра ничуть не изменилась внешне, но сгинула темнота, царившая там. Двери и окна были по-прежнему заколочены, однако воздух заметно посвежел. Сцена вновь ожила, как ожили и кресла в амфитеатре, и в ложе. Теперь осталось ждать совсем недолго, прежде чем они вновь примут на себе тяжесть аудитории. Будущее эхо аплодисментов уже носилось в воздухе. Осталось быстро исчезнуть до того, как заскрипит занавес.
   Ждать пришлось недолго. Однажды распахнулись ворота и, кто-бы мог подумать! - наш дядюшка Сайлас ворвался в театр целый и невредимый, держа в руках по бутыли местного вина.
   - Живые, выходите! - загремел он, разрушив замкнутость пространства. - Чуме конец. Выпьем же и тронемся в путь!
   Семь недель он был заключен в местном кабаке и с ним еще двадцать счастливых прихлебателей. Удивительно, но никто там не заболел! Грешные стены кабака сдержали гнев божий! Едва почуяв свободу, наш театральный привратник явился сам в качестве освободителя. Радость булькала в его горле вместе с хмелем.
   Отметили наше спасение, упомянули ушедших, собрали пожитки и собрались ехать обратно. Медлить не было смысла. Я поднялся на второй этаж, оглядел в последний раз комнату с портретами. Полупустой мешок с золой стоял у камина. Графин на столе. Канделябр на столе был весь в восковых подтеках. Тело Маргарет увезли пару дней назад, но подушка еще сохраняла форму ее головы. Отрезвляющий утренний свет бросался в окна. Ну и отлично. Я вышел в коридор - меня уже звали.
   Фырканье лошадей. Забытый аромат экипажа - аромат дороги. И хруст снега под ногами.
   Я смотрел на здание театра. Синий фасад, две статуи у входа. Эркерные окна на первом этаже все еще были забиты досками и скованы цепями. Темные окна второго этажа безразлично прощались с нами, им не было никакого дела до нас. Театру не привыкать проводить актеров в последний путь. Он твердо знал, что скоро вместо нас придут другие. Зачем лишние траты душевных сил?
   Лишь трое из всей труппы могли насладиться утренним холодом в тот день.
   Морган уложил последний саквояж и помог Аманде вскарабкаться в дорожный кэб. Он подошел ко мне и безмолвно дал понять, что пора ехать. Два-три человека вышли из своих домов, чтобы посмотреть, как мы уедем. Землистые их лица покрылись морщинами отупения и усталости. Среди них стояла также молдованка. Старуха держала в руке корзину с едой, которая уже потеряла свою благодать. Я понял, что не должен прощаться с театром. Не знаю, как поступят другие, но я в тот момент твердо знал, что непременно вернусь сюда. Это решение наполнило руки твердостью, чтобы зацепиться за поручни и влезть в экипаж. Сидение было холодным. Нас ждала долгая дорога. Я глубоко вздохнул. Щелкнул хлыст - лошади тронулись. Мир оживился за занавесью кэба.
   Мы проезжали мимо домов, откуда робко выходили люди, впервые за много дней. Они, прищурившись, искали глазами небо или опускались на корточки, чтобы потрогать снег. Некоторые замечали нас, и провожали смиренным взглядом. Мы проезжали мимо пустых деревень, где одичавшие коровы бодали кусты, а костлявые собаки лакали воду из луж талого снега. Мимо проносились продолговатые ямы, откуда нам махали на прощанье замерзшие ростки человеческих конечностей. Мы проезжали мимо кристально чистых озер, подернутых льдом, на которых одиноко стояли наскоро сооруженные хижины. Черный дымок из труб простирался далеко к горизонту. Мы видели безликие процессии, следовавшие за закатным солнцем. Дети взгромоздились на плечи отцов, любопытство пока брало верх над пониманием. Они были счастливы дороге, свежести воздуха. Они погружали свои ладошки в седеющие волосы папаш и жадно поглощали мир вокруг. Холод их не трогал. Боль и страх тоже обходили стороной. Они были детьми, в отличие от своих родителей, чьи лица уже обрасли масками отчуждения.
   Я, признаться, был искренне рад, когда ночь, наконец, опустившись на землю, скрыла от глаз эти картины.
   - Проезжать мимо постоялых домов? - спросил возница.
   - Да! - единым дыханием откликнулись четыре голоса.
   - Так я и думал, - заворчал ответ.
   Из темноты обозначилась рука дядюшки Сайласа с бутылкой. Но я не сразу заметил его, потому что был погружен в свои мысли. Пойло привратника согрело внутренности, расслабило сознание. И тогда хлынул поток, против которого был бессилен даже чистый пастор или обычный крестьянин, не видавший ничего, кроме клочка жирной земли.
   Чума все еще властвовала над трезвостью, и надо было освободиться от ее хватки. В ушах защебетал звонкий смех Кэт, и пухлый пальчик Маргарет вновь прошелся по моему шраму. Что мне прошлая жизнь и весь ворох воспоминаний, если будущее ускользает как тень от солнца? Хорошо, можно попытаться научиться прощаться с прошлым, но не это должно спасти от грядущего одиночества. Конечно, я могу притвориться, что в темноте кэба не вижу, как слезные пятна застилают щеки Аманды, потерявшей целомудрие на задворках искусства. Как не вижу морщинистые руки Моргана, тщетно пытавшиеся изобрести справедливость, которая разбивалась в пух и прах об каминную решетку. Что мне Бланш, которая вела свою тихую войну, не уступив даже вопрос собственной кончины силам судьбы? Или же Кэт, отвернувшаяся от жизни, за то, что жизнь отвернулась от нее? Неважно, выступит ли когда-нибудь Дитмар на сцене Комеди Франсез или останется гнить среди безликих трупов чумы или войны или человеческой жестокости? Мне незачем извинять себя за спасение - все равно эта отсрочка дана лишь для встречи с Гибриель на каждом углу улицы, в каждой канцелярии и от парикмахерских до борделей, где меня станут щупать и трогать одни и те же пальцы, владелец которых будет скрыт под маской Бауты. Разве может иметь значение теперь Маргарет, чье отсутствие никто не заметит в мире? Толстушка с лазурными глазами, заразившая своей сладостью толпы народа, вмиг сгинет в тошнотворной погоне за счастьем, смысл которого был упущен еще так недавно.
   Мне бы лишь удержаться, в первое время, чтобы не открыть пальбу по толпе. Надо срочно продать фронтовое оружие, а за вырученные деньги купить себе немного тишины. Остальное уже неважно, ведь мы пережили чуму...
   Вдали явилось зарево большого города.
   - Еще час пути! - нетерпеливо сказал возница.
   Целый час! Этот час я бы не променял ни за какие сокровища! Ведь благодаря ему, я смог излечиться от сомнений. Впереди теперь ждала новая жизнь под крепким лозунгом гордого одиночества. Вперед, только вперед! Пусть стучат колеса и скрип рессор не прекращается ни на минуту.
   Целый час - это означало, что мой сон целый час будет крепким и здоровым, как никогда.
  

2008-09

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"