Визг железа, трущегося о железо, был слышен даже в кабине. Я знал, что из-под колес летят искры, плавят снег, нанесенный ветром на пути. Локомотив прошел еще около ста метров и замер, негромко гудя. Позади - Джунгли, впереди - стена, и в ней - ворота. За этой стеной Московская Резервация: Вторая Военная База, Цитадель, Лорд-мэр, отец Никодим, Марина, Христо, Букашка, Киркоров... За стеной - моя Серебристая Рыбка. Я не могу повернуть назад, не могу отказаться от своей жизни. Не могу отказаться от Марины.
А отряд погиб. Погиб по вине конунга Ахмата. По Уставу Наказаний УАМР конунг заслуживает казни. Но... Отец Никодим сильнее Устава, он может помочь.
Я вспомнил, как тепло попрощался с главой ОСОБи у бара Рустама. Христо, надежда еще теплится. Возрожденчество не умерло.
-Конунг, то есть - тьфу!- Андрей, - повернулся ко мне Олегыч. - Так что делать-то будем?
Я помолчал, собираясь с мыслями. Машинист и Шрам настороженно глядели на меня. Ждали.
-Вам нельзя идти туда, - сказал я, кивнув на ворота.
-Нельзя? - удивленно протянул Олегыч.
-Нельзя, Олегыч, - упрямо повторил я. - За первыми воротами - сводный отряд стрелков. А если их командир решит обыскать поезд? Его едва ли остановит это.
Я ткнул пальцем в серпик луны, нашитый на левом рукаве моей куртки.
-Олегыч, по Уставу Наказаний, лица, причастные к потерпевшему крах отряду, подлежат казни. Все без исключения. Без исключения, понимаешь? Тебя тоже не пощадят, хоть ты всего-навсего машинист.
Олегыч засопел, должно быть, обидевшись на "всего-навсего машинист".
-Я уж не говорю о Шраме. Для него Резервация - мышеловка.
Шрам склонил голову.
-Всегда мечтал побывать за стеной, - сказал он. Что-то в голосе игрока заставило меня замереть и внимательно посмотреть на своего спасителя: в голосе Шрама исчезла присущая всем жителям Джунглей напускная развязность. Теперь это был голос настоящего Шрама, Шрама-человека. - Мне кажется, когда-то я жил там...
-Ты тоже видишь всполохи, - догадался я.
Шрам кивнул.
-И что они говорят тебе?
-Немного. Только то, что когда-то я жил там, - Шрам кивнул в сторону Резервации, - и у меня была ... ну, на которой ездят.
-Машина?
-Да, фургон. В нем я - долго-долго по дорогам.
-Ты был дальнобойщиком, - вставил Олегыч, раскуривая папироску.
-Да... наверно. В фургоне - много-много коробок. Ночью останавливался на дороге, спал, утром снова - долго-долго. Иногда тормозил, она садилась ко мне, белые волосы или черные.
-Ты подбирал проститутку, - ровным голосом произнес Олегыч. Поперхнулся дымом папиросы и вдруг зашелся смешком. Шрам умолк, недоуменно глядя на него.
-Послушайте, - нетерпеливо сказал я. - Вам нельзя туда, - кивнул на ворота. - Но в Резервацию можно проникнуть и другим путем.
-Разве?
-Можно, Олегыч. Когда-то я, придя из Джунглей, сам воспользовался этой возможностью.
Шрам крякнул.
-Когда-то я тоже был игроком, Шрам. Таким же, как ты.
-К делу, Андрей, - перебил Олегыч, с тревогой поглядывая на ворота. - Мемуары потом.
Действительно, надо поторапливаться. Я, похоже, начал забывать, в каком положении мы находимся.
-Так вот, проникнуть в Резервацию можно через люк у восточной стены...
-Стена огромная, как мы найдем этот люк?
-Дай договорить, Олегыч. Это место отмечено белым оленем.
Машинист посмотрел на меня как на сумасшедшего.
-Не делай такие глаза, Олегыч. Пройдите вдоль северной стены, и белый олень сам выскочит вам навстречу.
-Хорошо, - сдался старик. - Предположим, мы войдем в Резервацию. Что дальше?
-Ты знаешь Пустошь?
-Обижаешь.
-Знаешь бывшую Красную Площадь?
Олегыч хмыкнул.
-Идите туда. Там база возрожденцев. Секты возрожденцев. Глава секты - Христо. Хри-сто. Запомни. Скажи ему, что вы от Андрея. Он все поймет и приютит вас.
-А ты?
-Идите, - я пропустил последний вопрос машиниста мимо ушей.
Шрам открыл дверь и выпрыгнул на снег. Олегыч окинул взглядом кабину; пространство между двумя частями двигателя, печку, кровать. Вздохнул. В глазах его читалась боль.
-Пора, Олегыч, - мягко напомнил я.
Он встрепенулся и шагнул к ступенькам.
-Передай там привет Марине.
Негромко - вдогонку. Надеюсь, старик услышал.
Шрам подал Олегычу руку, помогая спуститься со ступенек. Сверху вниз посмотрел на меня. В свете луны широкое лицо Шрама и само напоминало луну.
-Андрей, может, ты с нами? - проговорил он.
-Идите. Не теряйте времени.
Пару минут я смотрел вслед двум удаляющимся фигурам. Одна - маленькая, согбенная, в телогрейке и шапке-ушанке, другая - крупная, но тоже согбенная. Сын и отец... "Ищите друг друга и ждите, несмотря ни на что". Я провел рукой по щеке - она была сухой. Слеза скатилась внутрь меня, прямо к сердцу.
Когда Шрам и Олегыч скрылись из виду, я захлопнул дверцу кабины и опустился в кресло у пульта управления. Дотянулся до рукояти гудка. Ну что? Неужели я сделаю это? Еще не поздно догнать Шрама и Олегыча, вернуться к Марине. Живым. Побежденным, но живым.
Я потянул рукоять на себя.
Резкий гудок разорвал в клочья предутреннюю тишину. Не жалея ушей, я с каким-то остервенением не отпускал рукоять до тех пор, пока ворота не вздрогнули. Приподнявшись с кресла, смотрел, как створки расходятся в стороны. В ушах звенело. Я встряхнул головой - звон уменьшился.
В воротах появился стрелок. Блеснул в свете луны красный флажок: путь свободен. Путь свободен...
Я начал вспоминать, как колдовал над пультом управления Олегыч. Уж не слишком ли самонадеянно с моей стороны было подумать, что я смогу привести локомотив в Резервацию? Кажется, сначала он выжимал вот эту хреновину...
Поезд ожил; находясь в кабине, я отчетливо ощущал все нарастающую мощь машины.
Несколько стрелков показались в воротах. Они постояли, о чем-то переговариваясь, и внезапно направились в мою сторону. Что им понадобилось?
Я запаниковал. Так и подмывало выжать до предела рычаг, еще помнящий тепло Олегычевой руки и направить локомотив на приближающихся людей. Людей, несущих опасность моей Теплой Птице. Черт возьми, что ты со мной сделал, Паша?!
Сжал зубы. Нет, суки, ваш поганый конунг Ахмат еще не совсем обабился...
-Эй, там, глуши мотор, - раздалось снаружи.
Я не пошевелился.
По металлическим ступенькам тяжело застучали ботинки. Дверца кабины распахнулась. В проеме появился стрелок с нашивкой на груди в виде белого кружка. Эта нашивка обозначает командира небольшого сводного отряда стрелков. Среди конунгов носителей таких нашивок называют кружочками, а еще - неудачниками. Ни один кружочек так и не стал конунгом.
Кружочек, заглянувший ко мне в кабину, был тощий, как жердь, с обвислым носом и глазами навыкате.
-Глуши мотор, гнида, - сказал он простуженным голосом.
Я повернулся так, чтоб он увидел серпик луны. Однако зрелище не произвело на кружочка должного впечатления.
-Ты по ходу, оглох?
Я вернул тумблер на панели управления в первоначальное положение. Гуд стал затихать.
На секунду наши глаза встретились. Во взгляде кружочка ясно читалось кровожадное злорадство. И почему я не ушел со Шрамом и Олегычем?
Стрелки обступили меня полукругом. Здоровые ребята, не то, что их начальник.
Кружочек спрыгнул на снег. Бросил взгляд на локомотив, на блестящую под луной желтую двойную нить железной дороги. Повернулся ко мне. Я спокойно и прямо глядел на него.
-Похерил отряд, мразь? - процедил кружочек сквозь зубы, и вдруг коротко, но сильно ударил меня кулаком в живот. Я согнулся от боли:
-Ты охуел? Я конунг АМР.
-Конунг, - он засмеялся и резким движением сорвал с моего рукава нашивку.
Злость захлестнула меня. Кинуться на выблядка, опрокинуть на снег, окровавить рожу! Но я не кинулся на него, а только проговорил:
-Не пляши раньше времени, кружочек. Еще не было трибунала.
Его передернуло. Кто-то из стрелков, стоящих позади меня, хрюкнув, подавил смешок. Начсводотряда вплотную приблизился ко мне, и, обдавая смрадным дыханьем, процедил:
-Я убил бы тебя прямо сейчас, конунг. И даже твари в Джунглях не нашли б твоего трупа. Но я не сделаю этого лишь потому, что там, - он кивнул в сторону ворот,- тебя ждет смерть такая лютая, что даже мне не придет в голову. Тащи эту падаль, ребята.
Он зашагал по снегу - штаны болтаются на плоском заду. Откуда в нем столько злобы?
Два стрелка подхватили меня под руки и повели вслед за кружочком. Московская резервация вновь распахнулась перед глазами. Здесь была небольшая возвышенность, и погибший город был отчетливо виден. Даже за тем, что уцелело и было заметно в свете луны, можно представить все величие и великолепие бывшей Москвы. Москва! Марина! Марина - Москва. Мне грозят пытки, смерть, а я думаю о тебе...
-Не спи.
Удар автоматного приклада в бок был чувствителен. Я ускорил шаг.
Небо светлело. Недалеко до рассвета.
Впереди показалась дремлющая на путях дрезина. Кружочек дошел до нее и замер в нелепо-героической позе - сложив руки на груди.
-Исаак, проверь,- обратился он к одному из стрелков, плотному здоровяку с окладистой бородой со следами седины.
Исаак поковырялся в моторе; дрезина, отрыгнув черный дым, затарахтела.
-Все в порядке, начальник, - низким голосом сообщил стрелок.
-Поедем я, Исаак и, - кружочек неприязненно взглянул на меня, - и этот. -Вы, ребята, - обратился он к остальным стрелкам, - двигайте обратно к воротам. Пожрите тварки, сыграйте покамест в картишки. Да, и вызовите Тарковского, пусть отгонит локомотив в депо.
На дрезине два металлических кресла, на одно из которых уселся кружочек, второе он знаком приказал занять мне.
-Садись, не бойся, жопу не отморозишь, - сказал он, сплюнув на снег густую слюну. - Она у тебя жирная.
Ага, еще один "бзик" начсводотряда - он, похоже, стесняется своей тощей задницы, на которой так нелепо отвисают форменные штаны.
Исаак уселся на металлический пол рядом с мотором.
-Трогай.
Дрезина взревела и поехала, перестукивая колесами, - сначала медленно, затем быстрее. С уклона она разогналась так, что ветер засвистал в ушах, и стало трудно дышать.
-Хорошо! - крикнул кружочек, захлебываясь воздухом. Я до боли в костяшках пальцев вцепился в кресло, наклонил голову к коленям, чтобы свободнее было дышать.
Уклон мало-помалу выровнялся, скорость упала. Я распрямился; мы небыстро ехали мимо обледенелых бетонных коробок, мимо парков, ставших лесом, мимо автострад, запруженных трупами машин. Знакомая картина... Там, с возвышенности, укутанная предутренней дымкой, мертвая Москва выглядела гораздо привлекательнее, чем здесь, из самого ее нутра. В пустой глазнице окна одного из домов, кажется, блеснули очки на носу какого-то мародера. А ну, жахнет сейчас из винтовки?
Врезать кружочку по роже, спрыгнуть с дрезины, - и туда, в проемы между домами... Попробуй догони, попробуй найди.
Он показал нацеленный на меня пистолет, который до этого держал в кармане.
-Не доскачешь и вон до того памятника. Уложу, как кролика, - я меткий стрелок.
О каком памятнике говорит? Я присмотрелся: Ленин. Снова Ленин. Да он что, преследует меня?
Задул ветер, швырнул в лицо острый снег. Я вобрал голову в плечи, стал смотреть только вперед, на две железные змейки.
Напрасно кружочек думает, что я только и помышляю о побеге... Серебристая Рыбка, се-ре-бри-ста-я рыб-ка! Новый, справедливый, чудный мир. Как достичь его, как познать, как осуществить? Христо пришла в голову самая простая, легко напрашивающаяся, но, пожалуй, единственно возможная идея - убить Лорд-мэра, занять его место. Я пришел в Резервацию, чтобы сделать это, но потерпел крах и теперь еду за жестокой наградой...
-Ну вот, мы почти дома, - сообщил кружочек, когда из-за поворота показалась стена Второй Военной Базы. Его веселое возбуждение улетучилось; начсводотряда стал угрюм и сжимал зубы, играя желваками на щеках, похожий на большую нахохлившуюся птицу.
-Останови у северных ворот, Исаак.
-Да, начальник.
Дрезина проехала еще метров двести и замерла у ворот. У вторых моих ворот за один день.
2
КАЗНЬ
Кружочек, стоя поодаль, говорил с добродушным с виду пожилым толстяком-конунгом, время от времени бросающим на меня любопытные взгляды. Исаак стоял рядом со мной, куря папиросу. Еще несколько стрелков, приписанных к охране северных ворот, разглядывали меня, как какого-то диковинного зверя.
У северных ворот, помимо бараков, расположилась вертолетная площадка; вперемешку с вертушками стояли ржавые броневики, которые, конечно, никуда больше не поедут. Вдалеке виднелась пятиэтажная башня, возвышающаяся над административным корпусом, плац с крошечными фигурками марширующих стрелков. Там моя квартира - жаркая печка, мягкая постель, запас тварки... Вернее, не моя, а конунга Ахмата, того самого, что вернулся на Базу без своего отряда.
-Эй, подойди сюда, - толстяк махнул рукой. Даже издали было заметно, какие жирные у него пальцы.
-Я?
-Ты.
Я приблизился. Кружочек отвернулся и сплюнул на снег желтый комок.
-Что, братец, проебал отряд? - ласковым голосом сказал толстяк, с участием глядя на меня.
-Проебал, - с вызовом ответил я. - И доложу обо всем отцу Никодиму, а он решит, виновен ли конунг Ахмат в чем-либо.
-Насколько я знаю, отца Никодима сейчас нет на Второй Военной, - не меняя интонации, сообщил толстяк. - Но, в любом случае, в такие пространства полномочия главы ОСОБи не распространяются. Тебя ждет трибунал. Верно, Лукашенко?
Кружочек кивнул, поддав ногой льдинку. Льдинка раскололась на множество блесток.
-Трибунал, так трибунал.
Мне удалось произнести это ровным голосом, хотя биение сердца участилось: я-то ехал сюда с единственной надеждой. Надеждой на помощь отца Никодима. Но его нет на Базе, и меня ждет трибунал...
-Можно мне чего-нибудь поесть? - попросил я.
Конунг, отвлекшийся на разговор с Лукашенко, повернулся ко мне. В его маленьких, глубоко посаженных глазах сквозило сочувствие.
-Полагаю, можно.
Толстяк взмахнул рукой, приглашая меня следовать за ним.
-Постой-ка! А что же я?
-А ты, Лукашенко, двигай обратно к внешнему кольцу. Я теперь сам им займусь.
Лукашенко выругался и, окликнув Исаака, направился к воротам.
В раскаленной печке потрескивал огонь. Тепло обнимало, лишало последних сил, клонило ко сну. Позвякивая ложкой, я ел из банки тушенку. Конунг Сергей, опустив свое грузное тело в обшарпанное, но еще крепкое кресло, смотрел то на огонь в печи, то на меня.
-Лукашенко - кружочек, оттого в нем столько злобы, - голос конунга Сергея здесь был еще ласковей, чем снаружи, в окружении стрелков. - Ненавидит конунгов за то, что сам никогда не войдет в нашу касту.
-Он сорвал с меня нашивку, - с набитым ртом сказал я.
И тут же пожалел об этом. Конунг Сергей побагровел.
-Что?
-Ну да. И по морде дал. Но - не сильно.
-Сволочь!
Конунг Сергей в возбуждении ударил кулаком по подлокотнику.
-Если ты скажешь об этом на трибунале, Лукашенко конец.
Доев тушенку, я положил ложку на стол. Ничего я не скажу на трибунале. Черт с ним, с Лукашенко.
-Благодарю за тушенку, конунг.
Он кивнул.
-Постой, Ахмат, еще есть время.
Конунг Сергей наклонился вперед и понизил голос.
-Слушай, а ты не расскажешь мне, как это произошло?
-Что это?
-Ну, как ты потерял отряд?
Лицо толстяка светилось любопытством; любопытство сидело в каждой морщине, в каждой складочке кожи, блестело в глазах.
Рассказать ему о Николае, о ЧП, о том, как покачивались на веревках освежеванные тела Самира и Машеньки, о Кляйнберге, о питерах? Рассказать о Паше? Рассказать, как сдавливает сердце животный страх, и Теплая Птица трепещет где-то в горле, готовая покинуть клетку?
-Молчишь? Понимаю,- толстяк вздохнул и поднялся с кресла. - Эта любовь лишь твоя и трибунала. Третий - лишний.
Он засмеялся.
В комнату вошел стрелок.
-Конунг, машина готова.
Я кивнул Сергею и вышел за конвоиром.
Метель плясала над сугробами, былье колыхалось. Черная обледенелая машина никак не желала заводиться; шофер, сражаясь с ней, неистово матерился. Конвоир глядел в одну точку перед собой, держа автомат на коленях.
Наконец, тронулись. За окном поплыла Вторая Военная. Бараки, плац, снова бараки. Снуют стрелки, из труб идет сизый дым. Жизнь, такая, какая она есть. Ни плохая, ни хорошая. Та, что есть. Этой жизни нет дела до меня, до трибунала, который мне грозит смертью, до моей мечты о Серебристой Рыбке, до моей любви к Марине. Кем ты себя возомнил, Христо? Кем меня возомнил? Муравьи, вознамерившиеся перетащить в свой муравейник весь лес - со столетними соснами, кустами жимолости и медведями-шатунами.
Вот и башня. Приехали. Но... Что это?!
Я открыл дверцу, выпрыгнул на снег. Конвоир вскрикнул: "Куда?" и - за мной. Но я не собирался бежать (как отсюда убежишь?), а просто замер, глядя на виселицу в форме креста, установленную перед входом в административное здание. Склонив на бок припорошенные снегом головы, на ней покачивались два тела. Веревки - скрип-скрип.
Женщина.
"Горло повешенной бабы, чье тело, как колокол било над площадью голой".
И подросток. Вернее, мужчина, похожий на подростка.
Букашка и Христо.
Рев убиваемого животного вырос в груди, но не вырвался на волю, а лишь заморозил душу. Я оцепенел, превратился в скованный льдом труп.
-А этих три дни, как повесили, - охотно сообщил конвоир. - По личному распоряжению Лорд-мэра. Сектанты, мать их. Отловили в резервации - и в галстуки.
-Двоих? - хрипло спросил я.
-Да. Бабу и мутанта-недоростка. Баба визжала, как свинья, а мутант ничего так держался. Когда ему петлю накинули, стал что-то орать про новый мир и возрождение. Идиот, блядь.
Значит, Марину не поймали. Или - поймали, и она сейчас там, в сырых казематах ОСОБи?
Что мне делать? Куда бежать? Марина!
Я метался в себе, как зверь в клетке. Но снаружи это состояние, видимо, никак не проявлялось, потому что конвоир совершенно спокойно достал из кармана папиросы, закурил, предложил мне. Я выхватил папиросу из желтоватых пальцев.
-Эка ты по табаку изголодался, - посочувствовал конвоир, чиркая зажигалкой.
Я жадно затянулся. Поперхнулся, закашлялся. Снова затянулся. Черт подери, нужно успокоиться. Во что бы то ни стало нужно успокоиться. Марина, возможно, еще жива. Обязана быть живой.
-Пойдем, - потянул меня за рукав конвоир. - Поглазел - и хорош.
-Секунду, браток.
Я шагнул к Христо, посмотрел в искаженное смертью лицо. Заголенные руки трупа в черных пятнах, разрезах. Пытали... ОСОБь всегда пытает. Сказал ли ты им про меня? Верю, что не сказал.
Снова - этот нутряной рев. И как только мое нутро не взрывается?
-Что, трупов никогда не видел? - спросил конвоир и засмеялся.
Еще бы - смешно: в мире зла никогда не видеть трупов.
Я не ответил.
-Идем.
Конвоир зашагал в противоположную от башни сторону.
-Эй, - окликнул я. - Куда тебе приказано меня доставить?
Он посмотрел через плечо, сплюнул на снег.
-На твою квартиру. И запереть. Заседание трибунала, вроде как только завтра.
Ну что ж, хотя бы так. У меня будет время привести в порядок мысли, обмозговать, успокоиться; наконец, просто выспаться.
Я ошибся. Когда конвоир запер дверь, и пространство комнаты обступило меня, стало еще хуже.
Я улегся на пахнущую плесенью кровать. Из темноты соткалось лицо Марины, улыбающейся, счастливой Марины, такой, какой она была, когда мы шли через Джунгли. А у повешенной Букашки изо рта вывалился синий язык... Черт!
Бросился к двери. Ударил ногой по плотно сбитым доскам.
-Эй, там, выпусти меня.
Тишина.
-Выпусти, гад!
Ударил плечом.
Тишина.
Конечно, конвоир ушел восвояси, - в падлу стоять на морозе.
Я обрушил на дверь очередной удар, и заметался по комнате.
Марина!
Я свихнусь здесь.
Упал на кровать, лицом в соломенную подушку. Плесень.
Надо было идти с Олегычем и Шрамом. Что мне теперь делать? Как пережить эту ночь?
Или, может, уже утро, там, снаружи? И только здесь ночь?
Мало-помалу усталость одолела (сказались несколько тревожных дней).
Серая пелена застлала глаза, затем она расцветилась.
"Широкая площадь. Эшафот. На эшафоте - стеклянная банка. В банке - Серебристая Рыбка. Плавает кругами, шевелит плавниками и жабрами. Толпа. Тысячи, нет - миллионы глаз. Ни лиц, ни рук, ни ног - только глаза. И шепоты. Шелест шепотов. "Нам не слышно нового мира, мы хотим жить, как живем". Кроме банки с рыбкой, на эшафоте - виселица в виде креста и два человека. Марина и ... И - палач. Вместо маски - противогаз. Вместо топора - сковородка. Совсем не похож на палача. Но я знаю - это он. Сковородка раскалена докрасна, но палач как ни в чем ни бывало, держит ее голой рукой. У Марины собраны в пучок волосы. Лицо усталое и печальное. На ней - куртка Снегиря.
-Казни! - ревет в нетерпении толпа.
-Он ни в чем не виновен, - пытается докричаться до людей Марина, но голос тонет в неистовстве толпы.
-Казни!
Палач смеется. Смех из-под противогаза похож на клокотанье воды в чайнике.
-Доставай его, - бросает палач Марине.
Девушка отрицательно качает головой.
-Давай же!
Она шаг за шагом приближается к банке, достает трепещущую рыбешку.
-Бросай.
Рука Марины разжимается, Серебристая Рыбка летит на сковороду, подскакивает и замирает на красном железе, медленно превращаясь в уголь.
Палач срывает противогаз".
Киркоров!
Я сел на постели.
Совсем забыл про Киркорова!
Я представил: Киркоров и Марина прячутся от особистов в бункере - вдвоем, плечом к плечу, дыханье к дыханию. Рука Киркорова на Марининой талии... Нет, - этого быть не может, она скорее умрет, чем даст этому ублюдку прикоснуться к себе.
Черт подери, да где же утро?!
У двери раздался шум. Я вскочил.
Свет хлынул в комнату, скомкал ночь и отбросил в угол.
-На выход, - сказал появившийся на пороге конвоир. В руке он держал тяжелый амбарный замок.
Мне захотелось броситься на этого человека, обнять его, а затем - убить, или наоборот, - сначала убить, потом обнять.
Конвоир насмешливо оглядел меня.
-Тяжелая ночка?
-Пошел ты.
Он ухмыльнулся, обнажив ряд желтых мокрых зубов.
-Трибунал ждет.
-Мне надо посрать, - буркнул я.
-Валяй. Только скорее.
Сквозь щели в двери дощатого сортира я видел затылок конвоира, видел двух стрелков, стоящих поодаль. Есть ли хоть малейшая возможность сбежать?
Нет такой возможности.
Ну что заставило меня прийти сюда, рисковать Теплой Птицей? Игрок Андрей никогда не поступил бы так.