постмодерн. Сейчас все кому не лень пользуются технологиями, им порождёнными или, может быть, его породившими: нарративной и стилистической вольностью. Тем самым автоматический превращая классический линейный повествовательный текст в постмодернистское - уж по крайней мере по форме - произведение. Общепринятая практика, так стказать. Однако, как мне кажется, используемая сейчас постмодернизмом форма не является самой для него адекватной. Как не порадоксально это звучит, классическое линейное повествование - адекватнее.
Форма бытия, им сейчас используемая - идеальна для манифестции его принципов, а отнюдь не для его дальнейшего существования как явления. Ведь что есть основа, краеугольный камень постмодернизма? Ирония, релятивность, свобода текста от самого себя, от других текстов, от автора, от контекста. Самодостаточность и ирония, так сказать, Роджер Бекон ещё раз: переоценка ценностей. И с функцией манифестции этих принципов современная форма постмодернизма справляется замечательно, демонстрируя читателю, как это может быть: ирония, релятивность, свобода текста от самого себя, от других текстов, от автора, от контекста. Однако совершенства не получается v создаваемый текст несвободен от себя самого.
Теперь, как мне кажется, все, кому нужно было, уже поняли, что они хотели сказать. Теперь можно перейти от рождения к существованию, сменив личиночные жабры на крылья imago. Пора преодолеть зависимость текста от самого себя, имея, наконец-то возможность к такой метамарфозе, неизбежно сопровождающейся утратой способности постмодернизма говорить о своих принципах (жабры на суше придётся утратить). Наиболее адекватной формой является, как мне кажется, то самое линейное классическое повествование. Минимальные правила игры, правила, отточенные веками, простые и интуйтивно понятные (user friendly, как современные програмные продукты, прячущие под интуйтивно понятной оболочкой неевклидово пространосво самих себя), правила, понятные с самого рождения. Постмодернизм - это способ прочтения, отнюдь не написания, способ написания может быть любой. Более того. Написанное в постмодернистской манере произведение более самодостаточно, менее пластично под действием ума читателя, чем написанное по-старинке - т. е. Менее приспособлено для постмодернистского прочтения. Анна Каренина, перечитываемая кусками в метро, урывками, пареллельно с глянцевитым журналом соседа, иногда несколько страниц просматриваешь, не фокусируя внимания, так, отдельные фразы - а по вечером, на ночь - Девид Копперфильд Диккенса, уютный свет бра, чтение в постели, пожно чем-нибудь полакомиться, приторно-сладким, какой-нибудь липкой восточной сладостью: крошки в складках одеяла, липкие пальцы, хочется пить, лень вылезать из постели, книжку роняешь на пол рядом с кроватью - и, после, засыпая v мысли о прочитанном: текучие, полупрозрачные, колышащиеся, как тюль на приоткрытом окне ленивым летним вечером, в самом его начале, на границе с той частью дня, что ощущается как день, перемешанные с ощущениями прошедшего дня v так вот, так прочитанная Анна Каренина гораздо адекватнее постмодернистскому способу чтения, чем жесткий, с изначально навязанной автором схемой, Пир Сорокина. От по-старинке написанной книги проще отстранится и придумать из неё свою, элемент стохастичности в ней больше, и именно поэтому входов/выходов больше: автору не пришлось придумывать их всех, некоторые появились сами по себе. Пространства же, построенные блочной архитектурой ныншнего литературного постмодерна, тесноваты.
Как мне кажется, современные постмодернисты об о свём этом уже догадались, только скрывают. Или v не скрывают, просто я не в курсе. Только моя Япония Пригова, Лёд Сорокина - тому подтверждение. Вектор движения именно туда, квази-назад.
Итак, финальный аккорд, summary, последняя точка. Постмодернизм - это состояние читателя плюс знание писателя об этом состоянии, плюс перемигивание их обоих о том, что они оба знают об этом состоянии, не происходящие посредством текста, а существующее ab initio, ещё до написания текста и уж, тем более, до его прочтения.
Постмодернизм, вызвавшийся быть тем универсальным клеем, что вернёт разбитому модернизмом в споре с прошлым сервизу реальности на 6000000000 персон изначальную целостность, почти выполнил свою цель. Заместив собой, своей иронией и кросс-связанностью внешний мир, он незаметно сам стал тем самым внешним миром, со всей его иронией и всеми его кросс-связями.
2. Мысль вторая
Читая М. Павича, я поймал себя на мысли, что он пишет только то, что может - а может он написать рассказик длинной не больше десятка страниц, а далее он складывает их, эти рассказики, в причудливые, но умом простроенные узоры, создавая повести, романы. Хотя может он писать только рассказы.
Но рядовой читатель считает, что Павич пишет именно романы, а отнюдь не маленькие рассказы, что он создаёт вселенные, а он, на самом-то деле, способен создавать не больше чем изразцы, из которых сам читатель, и только он создаёт вселенные.
Можем мы мало. И делаем только то, что можем. Однако при этом мы говорим, что можем всё, а вот делаем именно то, что делаем, и нам верят, и то, что мы делаем, становится всем. Действительно всем, самым настоящим, всамделишным всем, находящимся только в нашей голове и нигде кроме.
Или, говоря ещё проще: свобода v это осознанная необходимость.
Вот так-то.
3. Мысль третья
Текст состоит из знаков: букв, цифр, знаков препинания а также прочих: Ѓ, %, ?, & и другие. А также пробелов или их отсутствий между знаками, группирующих их надлежащим образом.
Причём знаки препинания кажутся мне наиболее древней, хоть и сравнительно недавно появившейся формой знаков. Они существовали в человеческом сознании всегда; более того v они существуют в сознании животных, не имеющих кроме них никаких других знаков. Бывает так v что-то настолько очевидно, что заметить это очень сложно, для того чтобы это заметить нужно стать не-собой, сделать несколько шагов из того состояния, где находишься; причиной запаздалой формулировки очевидного является отсутствие прямой необходимости в этом знании, необходимость возникает позже, когда к этим вещам подходят с тыла, когда их обнаруживает какая-либо развившаяся область человеческого духа, для которой - с точки зрения которой - это знание не является очевидным. В качестве примера подобного можно привести известное положение об основании - все имеет основание - сформулированное значительно позже всех прочих философских принципов, несмотря на свою абсолютную очевидность.
Так вот, знаки препинания были всегда. Они выражают ощущение внешнего мира, это некая эссенция его восприятия. А ощущение мира было и до появления слов. Вот, например, как могла выглядеть запись рассказа об удачной охоте на мамонта: , , , , , . , , ; , , , . {идут, ищут, остонавливаются передохнуть и снова идут} , , , , . :! {мамонт найден!} . . . . . .! !!! ! {подкрались, бросились, завалили} ! . , , , ! . ! , , , , {тащут домой, тяжело, приходится остонавливаться передохнуть, но все очено рады удаче} , . ? !!! !?! !!! ! ! ! {принесли, вопрос, ответ, радость} ! - ! - , . , . {ужин} - !!! - - ! - {довольная самка позволила охотнику сделать всё, чего он хотел}.
И эта архаичная система сигнализации по-прежнему в нас. Более того. В тексте писателя можно попытаться вычленить некий общий знаменатель, отражающий строение его фраз v и, соответственно, его души. Для меня получилось бы что-то вроде , , , ; , , , , - , , - , : , , ,. Интерпретация этого результата за вами.
4. Мысль четвёртая
Весьма интересен, на мой взгляд, вопрос времени в произведении, точнее вопрос управления течением времени в произведении посредством управления течением времени читателя.
Ведь читатель читает с какой-то скоростью. Более того, читая, он боковым зрением выхватывает слова из впередилежащего текста, знакомясь с общим абрисом сюжета ещё до прочтения, меняет скорость чтения в зависимости от количества оставшихся страниц v в начале он чувствует пальцем уверенную толщину, успокаивающую его и настраивающую на вдумчивое смакование текста, когда же осталось десять страниц, то он хочет быстренько заглотить их, не пережевывая.
Всё это стоит учитывать.
Издание книги - это тоже отчасти её написание. Нужно в надлежащих местах устроить перенос на следующую страницу, в конце книжки желательно подложить для спокойствия увесистый комментарий (чтобы по приближению к развязке под пальцем ещё оставалось успокаивающая толщина).
Вот пример того, как нужно спрятать фразу от преждевременного прочтения, дабы не лишить её всей прелести.
Декорации: три серых некрашеных бетонных стены, два стула, стол, небольшое окно, за окном дождь с ветром. Стол стоит по центру, стулья справа и слева от него, на одном из них (на левом) сидит, скрючившись от холода, девушка. У второго стула, положив руки на спинку, стоит молодой человек в спортивном костюме. Диалог:
Ю: - Что с тобой? Тебе холодно?
Д: - Да, немного дует.
Юноша снимает спортивную куртку и укутывает в неё девушку. Сам при этом остаётся в майке.
Черный экран, на котором через секунду появляются буквы:
NIKE. JUST DO IT
5. Мысль пятая
Что такое удачный образ, совершенная метафора?
Не более чем совершенный консонанс двух нот, двух образов. Однако что совпадает, что поёт в унисон?
Нахождение этого, хотя бы не называние, а просто нахождение, - чисто художественная задача. И задача эта v лингвистически-логического свойства. Разработка нового (просто нового или дополнительного к уже имеющемуся) набора базисных векторов, новых слов для этого мира, открытие новых чувств.
Ведь они есть v иначе что же обьединяет образы в метафоре. Неназванное, но существующее.
6. Мысль шестая
Стихи в классическом своём виде мне надоели v очень похоже на остывший вчерашний ужин, вкусный v но вкусный вчера. Все эти поэтизмы, все попытки запрягать в одну колесницу смысл и форму (а после разгадывай кроссворд v что хотел сказать автор), крайнее (по сравнению с прозой) неудобство самовыражения-
Хотя Бродский мне нравится. Но он - скорее ритмичная проза, чем классический стих.
Поэтому стих должен становиться подчёркнуто стихом, чтобы выжить, используя все имеющиеся у него приемущества. Кристаллизоваться, чтобы слова скрадывались в идеальную кристаллическую решётку, к каждой выпуклсти - своя выемка, чтобы читателю и в голову не приходило использовать другое слово v просто таланта чтобы не хватало.
И тогда станет понятно, что это действительно иссуство. Даже такому как я.
7. Мысль седьмая
В основе стихосложения лежит Принцип, превращающий его из просто написания текста в стихосложение. Принципы могут быть различными. В европейской традиции оперируют такими понятиями как ритм, размер, рифма. В азиатской - рифма по большей части необязательна, её могут заменять такие вещи как омнимичность. Так что никто не мешает воспользоваться каким-либо другим. Лично мне нравится тот, что положен в основу игры в города v название следующего определяется концовкой предыдущего. Или, например, вот такой - он, кстати, позволяет сохранить удобное для чтения (как вслух, так и про себя) деление на аккуратно составленные в столбик строки v в качестве рифмы берётся слово, заканчивающееся так, как начинается следующее. Что-то вроде "Нетушки, ушки я тебе целовать не дам, дамский угодник!". Впрочем, подобное активно насаждается в свременной пожзии.
Я не специалист, но понятно, что Принцип, каким бы он не был, в принципе произволен. Выбор его зависит, по видимому, от структуры языка - перспективен тот, которому следовать достаточно сложно (чтобы было ясно, что ты пишень стихи, а не что-нибудь) - поэтому глагольные рифмы считаются дурным тоном v слишком просто, но при этом чтобы он не ставил перед пишущим слишком сложных проблем (как, например, принцип игры в города - слишком сложно).
8. Мысль восьмая
Исусство должно быть направлено вовнутрь. Вот, напимер, музицирование - при отсутствии музыкального инструмента оно целиком внутри человека. Или - спорт. Отсутствие материальной привязанности помогает сохранить свежесть.
Так что чаще жгите рукописи. Расставайтесь с ними легко - главное потерять невозможно. Но для того чтобы это понять, нужно сжечь уйму рукописей. Или просто не написать её.