Аннотация: Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов...
"Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватываясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся?" (Александр Грин, "Алые Паруса")
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. ДУХ, ЖИВУЩИЙ ПОД МОСТОМ
Якиманская набережная протискивалась меж Бабьим Городом и рекой. Шершавая гранитная стена скрывала от меня воду, и даже если бы подпрыгнуть, я и тогда бы не углядел, что там происходит, по ту сторону.
Но как-то сидя на плечах у отца, точно караванщик, я взглянул туда, и мне открылось, там течёт и плещется Москва, там идут белые корабли, и спешат на веслах неутомимые байдарки.
Мать вела меня за руку, отодвигая по ходу от пустынной мостовой. А впереди уж возвышалась громада Крымского моста, и под ним чернело логово Дюдюки.
Я называл Его так, Живущего под Мостом. Откуда взялось имя? Может, из детского мультика, что крутили в "Ударнике", или это строгая детскосадовская нянька пугала ребятню. Дюдюки я не боялся. Что я, маленький какой! С ним (или c ней?) можно было говорить, если встать под своды и прокричать имя! Я знал это имя, и потому мне было не страшно. И дух места каждый раз откликался на мой зов "Дюдюка, ау!", пока я туда приходил и звал...
Но как-то раз, спустя много лет, мне захотелось вновь Его услышать. Я брёл все той же набережной, и мог бы свободно перешагнуть всё тот же гранитный бордюр, если бы хотел утопиться. Правда, канал сильно обмелел, и я бы отделался от силы переломами. Справа - на острове, стоял бронзовый уродец имени архитектора Церетели. Слева, на ошмётках Бабьего городка, новоиспечённые хозяева спешно возводили офисы и отели, пытаясь застолбить "за собой" жизненное пространство.
Крымский мост казался всё таким же великим своими треуголками...
Но жилища Дюдюки больше не существовало. Гараж преградил мне путь крепко запертыми дверьми. Проход был закрыт! А может, я просто разучился звать...
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. ВЫ ПРОСТИТЕ МЕНЯ, ДЕРЕВА!
Приподняв в ладони заржавленный замок гаража, я подержал его, горько усмехнулся, и тронулся обратно. Путь мой лежал мимо параллелепипеда ЦДХ. К Дому художника в годы борьбы с Советским прошлым со всей Москвы свезли скульптуры большевиков и предметы социалистического реализма. К тому же, оказалось, на эту территорию мне, коренному москвичу, забесплатно уже не пройти. Строгая тётечка из будки надзирала за сохранностью памятников вполне по-советски.
Отсчитав установленную плату, я поймал себя на мысли, что купил билет на просмотр собственного детства. Вот здесь, на этом самом месте, где стою, был мой дом. Двухэтажка красного кирпича. Первый Бабьегородский переулок. И мой род жил здесь с конца XIX века...
Название переулок получил либо от каменных Баб - изображений древних Богинь земли Замоскворецкой, либо - в честь женщин, что по легенде храбро тут оборонялись от монголо-татар в 1382-ом. А может "баба" - то просто деревянная свая для укрепления берега реки ... Хочется думать, что имя "Бабий городок" все же как-то связано с Макошью, прозванной в период двоеверия Праскевой. Церковь Параскевы Пятницы некогда стояла на месте вестибюля станции "Новокузнецкая", что между Пятницкой и Новокузнецкой улицами. А как идти оттуда на Запад, никуда не сворачивая, к реке, там и будет Бабий Город. А точнее, что от него осталось. Инородные и чужестранные перестройщики Москвы изуродовали город за последние пятнадцать лет до неузнаваемости.
Да, это точно, здесь. Вот и старые ветлы, чудом уцелевшие за эти тридцать пять лет, с того самого времени, когда я обнимал их. Когда заглядывал в дупло, не живёт ли и там кто-нибудь. Под этими кронами колесил на велосипеде дед еще в 20-х, здесь я бродил с ним, едва переступая ножками.
Деревья стоят, свидетели минувшего, и я прикасаюсь к морщинистой обожженной коре щекой, но и сейчас не могу сомкнуть в кольцо длинные руки. Такие остались разве в Коломенском, да в Парке культуры...
Вы простите меня, дерева! Я забыл, что вы шептали мне, я разучился слышать.
- Требу сию под свято прими, - говорю я незримому духу и выплескиваю из фляжки коньяк на прелую листву.
- Эй, молодой человек! Здесь нельзя! - кричат мне из будки.
Мне - можно. Здесь моя земля. Здесь земля моих предков.
Только мне и можно.
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ЛУНА, ЛУНА! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?
Однушка в хрущёвке на Каширке. Какой московский жаргон. Поди да попробуй, иноземец, переведи это!
Ленино-Дачное. Нет, не в честь Ленина. Хотя ретивые холуи на заре дикого капитализма переименуют этот район.
В руках у меня большая цилиндрическая коробка, на боку бравые лимончики с саблями. Это из "Чипполино". Когда-то в коробке был мармелад, желтые и красные дольки... Опрокинув ее, на коврик вываливаю "бабки" - это белые, округлые кости, оставшиеся после приготовления студня. Их два десятка, они уже почти не пахнут. Бабушка рассказывала, что точно такими она играла в деревне, но вот правила подзабыла.
Как государыня по Александровскому саду без охраны гуляла с дочерьми - помнила, и как девочкой лоскуты себе на платье обрывала с полотнища, что на памятнике Скобелеву - тоже помнила. Жили бедно, за церковью Кузьмы и Демьяна, у Савинковского подворья.
А шиком считалось прокатиться с ямщиком по Тверской - те охотно сажали детвору просто так, потому что порожние коляски городовые тормозили - не положено пустому транспорту было по Тверской-то самой...
И еще она поведала, как с младшим братишкой таскала брюкву у попа. И как чёрный хлеб с горчицей заменял им в детских играх шоколад. Смоленская губерния, Дрогобужский уезд, и деревня с подходящим названием - может, Васино, а может, Власино. Мои кривические корни.
Темнеет, и с работы возвращается тётя. Я узнаю, это ее шаги. Пушистая шапка, похожая на огромного, свернувшегося в клубок седого кота, ложится на подзеркальник...
Тётя, когда я живу у неё, отмечает мой рост карандашом на кухонной стене и приписывает дату. Я немного приподнимаюсь на цыпочках, дурачок, - так хочется поскорее вырасти.
На ночь мне читают "Легенды и мифы Древней Греции", старый синий том издания конца сороковых. Желтоватая бумага пестрит многочисленными подчёркиваниями. Наверное, это еще дедовские.
Так будет и сегодня, если я быстро искупаюсь в ванной, и не стану нырять "с головой".
И, наконец, традиционный "ритуал" перед сном. Тётя подносит меня, закутанного в пушистое красное махровое полотенце к окну. Раздвигая занавески, она каждый раз, день за днём, показывает меня яркому и полному ночному светилу.
- Луна, Луна! Ты меня слышишь? - спрашиваю я.
- Слышу, - отвечает за неё голос.
- Спокойной ночи, Луна! - говорю я древней богине.
Но потом я разучился и так видеть, и так говорить.
4. ЛЕСНЫЕ МОГИЛЬНИКИ
В конце 1970-х случалось мне бывать в пионерском лагере между Наро-Фоминском и Вереёй, это от Москвы на полпути к Калуге. Речка Нара, село Литвиново, пос. Таширово, недалече знаменитая КГБ-шная дивизия...
Так вот, были там "чёрные леса". И до сих пор помню, как копали там "червей" - патроны и гильзы от немецких автоматов. Копали, срезая края траншей, ещё видимых и ощутимых. Находили там и наши винтовочные гильзы, и много всякого железа... Иногда каски, осколки минометных мин и гранат.
А ещё были там в великом множестве могилы, без крестов и даже без фанерных звёзд. Тоже ещё различимые. Они поменьше иных средневековых курганов - убитых в 41-м хоронили наспех, а то и вовсе не хоронили.
Да, это были могилы Наших. Усыпанные хвоёй - леса-то сосновые и еловые. У меня, когда возвращаюсь мыслями в то время, до сих пор руки колет от ощущения сухой многолетней хвои. Как мы детскими ладошками насыпали эти могилы и укладывали поверх ветви упавших елей. У меня и сейчас перед глазами иногда стоят эти захоронения, стоит только оказаться в похожем лесу и принять холмик за место упокоения советского солдата. А может, это как раз был твой прадед, павший в бою?
Чужой такого не делал. Чужой этого не знает, не помнит и не ощущает. Потому он себя ведёт здесь, на нашей Земле, как Чужой, воспитанный чуждым, и это не просто чужак. Это враг рода моего.