В этот год выдался сильный голод. Погреб был уже давно подчищен, вкус картошки уже подзабыт, все запасы съестного подчищены под ноль. Колхозные картофельные поля, были изрыты самым тщательным образом сотнями проворных рук в надежде, найти прошлогодние клубни, было большим счастьем обнаружить гнилую картошку, для некоторых эта находка становилась пропуском в жизнь. Люди мёрли от голода целыми семьями. Есть, было, совсем нечего, до нового урожая надо было ещё дожить несколько месяцев. Весной многие повально умирали от так называемой в народе "ангины", отравившись колосками, которые остались неубраны с осени, у них начинала идти горлом и носом кровь.
Мы полностью перешли на растительную пищу, невольно вступив в ряды вегетарианцев, наш рацион состоял из съедобных трав ближайших лесов и лугов. Местная богатая флора спасала нас от голодной смерти. Мы собирали мешками траву, открывая сезон со сбора дикого лука, затем переходили на сбор конского щавеля, из которого наши матери каким-то волшебным образом пекли лепешки. Позже в лесу около Кум-Косяка собирали борщовник. Трава эта была нежнейшего вкуса, но быстро отходила, тогда становилась жесткой, неудобоваримой. К тому времени в огороде подрастала лебеда краснокоренка для супа, а на поле созревала кислятка. Есть мы хотели постоянно, чтобы как-то заглушить постоянное чувство голода, мы жевали кислятку, как коровы, а макушку, цветы и семена на суп пускали, вместо крупы.
...Летом какая-то страшная заразная болезнь поразила всю ближайшую округу. Деревню огородили, выставили охрану вдоль дорог. Как самое сильное средство решили использовать х;рар;м- ага (женская пахота). По преданию к этому средству прибегали наши предки-язычники, чтобы оградить себя от страшных заразных болезней и мора. Для этого обряда выбрали самых физически сильных, крепких женщин, запрягли в одну упряжку, вместо лошадей, а за плуг ставили самую могучую из женщин. Женщины пахали несколько дней, деревня в длину простиралась почти до двух километров. Это требовало от необычных пахарей большой физической подготовки и невероятной выносливости, останавливаться нельзя было ни на минуту. Они пропахали плугом вокруг всей деревни, проведя непрерывную борозду, ставя, таким образом, заслон. Женщины пахали неглубоко, но следы от этой защитной борозды не сошли до самого первого снега. Это считалось самой сильной защитой от проникновения нечисти в деревню...
Таню отправили в деревню Вишневку к тетке Раисе, назначив нянькой к Фене. Меня же мама определила в сторожа, приставив охранять посадки ячменя от воробьев. Мы всегда сеяли ячмень на огороде, так как он поспевал быстрее всех других культур. Как только у ячменя формировались молочные колоски, со всех краёв слетались воробьи и принимались разбойничать в огороде.
Дом наш стоял недалеко от речки, окружённой плотным коридором из ив, место было очень красивое. Нижние границы нашего огорода примыкали к реке Менеуз, вода в которой так громко журчала, что заглушала песни глупых воробьёв, оккупировавших наши посадки. Я занимала свой пост чуть свет, ещё до восхода солнца устраивалась на пеньке между рядками посадок. Воробьев гоняла специальным приспособлением. Орудием против крылатых разбойников служила длинная жердь, с привязанной на конце тряпкой, которой я разгоняла вражеские тучи.
Сидя на страже, я остро чувствовала голод, холод, боль. Никому не было до меня дела. О том, чтобы меня кто-то пожалел, приголубил, сказал доброе слово нечего, было и мечтать. Мама с самого раннего утра уходила на работу, возвращаясь затемно, старшая сестра Валя была ко мне совершенно равнодушна, иногда даже враждебна, брат чаще отмалчивался, никто не знал, что у него на уме и никого это не интересовало. Я чувствовала острую тоску по отцу, у него было мягкое сердце и добрые руки. Он находил для меня нужные слова, которых мне так не хватало. Так как мы были несчастливыми детьми, то он с войны не вернулся.
Мысли мои вертелись вокруг еды и питья, ни о чём другом думать я была не в состоянии. Я мечтала о времени, когда смогу досыта наестся, и напиться. Голод мучил меня постоянно, не отпуская меня из своих цепких объятий ни днём, ни ночью, толкая меня на беззаконие. Сладкое и сочное ячменное нутро привлекало не только воробьёв, но и меня. Озираясь вокруг и убедившись в отсутствии посторонних глаз, я выдирала с корнем стебель ячменя, кропотливо выбирая сладкие зёрнышки. Я жевала их, а солому в речку кидала, чтобы мама не приметила.
Быстрое течение реки уносило следы моего преступления, смывая чувство вины. Насытиться досыта этими божьими дарами, было нельзя, но временно погасить чувство голода и заморить червячка помогало. Приказ дан- выполняй и до темноты сидела на пеньке. Чтобы уничтожить следы преступления, я ползла до речки, растопырив ноги, как циркуль. Передвигаться на двух ногах, как нормальные люди я не могла. Между ног прямо на самом что ни наесть срамном месте выскочил большущий чирей: одна нога приподнята, чтобы не задеть чирей, передвигалась на двух руках и одной ноге, все равно до места доползала никто не помогал. Сколько дней это чирей меня мучил, не помню, у меня на теле не было ни одного живого места, вся в шрамах от чирьев, но вообще я никогда не болела, не лежала в больнице.
Сестра Валя как-то болела малярией, пила хину - таблетки желтого цвета. Пантелей часто болел "ангиной" и харкал кровью, лежал дома. Еще до войны его ужалила змея, папа быстро перевязал ему руку, высосал из пальца яд напополам с кровью, обработал каким-то раствором и повез в Белебей. Пантелей там долго лежал в больнице, отек весь, но его все-таки спасли, только после этого он стал по ночам храпеть, храпел он сильно, как бухарский конь.
Осенью мы всей семьёй вязали ячменные снопы, потом мы их сушили, молотили палками, а потом зерно везли на мельницу. Мама насыпала мне ведро зерна, я от радости летела на мельницу, как на крыльях с этим ведром. Мельником был дядя Влас-наш друг, он еще два лотка добавил в наш мешок, я опять летела домой, не чуя ног под собой от радости. Мама с первого урожая сварила суп с затирухой, в это время уже началась картошка прощупываться из-под кустов.
На Ильин день у нас был уже праздник - новый урожай, даже иногда блины пекли в честь праздника.
Ждали из заморья, а прибыл из задворья.
Не смотря на обилие молодых и справных девушек, деревенские холостяки не оставляли маму в покое. Второй претендент на мамино сердце и руку был вдовец Петер Герасимов, по прозвищу Айу. У него умерла жена, осталось на руках трое детей. Дядя Петер жил с нами по соседству, мама ему нравилась, он давно пересчитал наше движимое и недвижимое имущество, примеривая на себя роль хозяина. Осталось дело за малым, получить согласие вдовы. Здесь он сопротивления не ждал, чего вдове выкаблучиваться, на руках четверо детей, в деревне без мужика верная погибель, ни одной работы без мужских рук не сделать. Он несколько раз подъезжал к маме, сватал её, но та не соглашалась.
Однажды Петер пожаловал к нам с визитом в отсутствии мамы. Сосед прошмыгнул во двор, как к себе домой, по-хозяйски развернул телегу, запрягся в неё и начал выкатывать нашу кровную собственность со двора. Я даже растерялась поначалу от очевидной наглости соседа.
-Дядя Петер, вы, что тут в нашем дворе хозяйничаете?
-За телегой вот пришёл, надо бы привезти дров из леса.
-Мама не разрешает без спроса ничего со двора выносить, вечером она придёт с работы, тогда и приходите за телегой, - встала я перед ним, загораживая частную собственность от притязаний соседа.
-Ты что тут, сопля такая, под ногами путаешься, прочь с дороги!
-Не велено ничего со двора отдавать и точка!
Мама никому и ничего не разрешала давать без её ведома. Так как немилость матери была страшнее гнева соседа, то я решила отстоять своё кровное добро от грабителя. Несмотря на то, что мы с Таней добросовестно отстаивали свою движимость, удержать повозку не было никаких шансов, сосед, мужик здоровый и сильный упорно тащил телегу с нашего двора. Наши силёнки были на исходе, наблюдался явный весовой перевес противника. Вражеское сопротивление достигло высшей точки, наша телега медленно катилась со двора, исчезая вслед за соседом с моего поля зрения. Я уже мысленно распрощалась с папиным наследием и уже слышала в ушах мамины упрёки: безрукая, бестолковая. Голос мамы придал мне злости, и я в отчаянии схватила соседа-разбойника за волосатую руку, впившись зубами в кисть со всей дури.
-Отпусти мою руку, паршивая девчонка!- заревел, как бык, сосед, забыв моментально и о телеге, и о далеко идущих планах поездки на чужом тарантасе.
-Верните телегу, дядя Петер!- прозвенел высокий звонкий голос младшей сестры, как щелчок кнута в руках пастуха. - Это папина телега.
-Дрянь такая! Ты чего в меня вцепилась, как голодная собака в кость!
Я разжала зубы, только тогда, когда почувствовала вкус вражеской крови во рту. Дядя Петер позорно удалился со двора, воя, как раненый вепрь, и угрожая мне всевозможными радостями предстоящей встречи с ним, суля все невзгоды на мою непокорную голову, поминая недобрым словом телегу, мою маму, и меня.
Вечером сосед нахально явился пред ясными мамиными очами и, тряся 'раненой' рукой, как фронтовым трофеем перед её носом, с опаской поглядывая в мою сторону, завопил:
- Безобразие! Я фронтовик, награды имею, мне руку на войне прострели, а тут из-за какого-то куска дерьма меня чуть второй руки не лишили!
-Добрые люди в чужих дворах не шастают и чужое имущество силой не забирают.
-Я ведь не враг вам, я ж к тебе по -соседски пришёл, по-доброму! Где это видано, чтобы доброго человека из-за какой-то колымаги калечить!?
- А ты, чего, уважаемый соседушка, в чужом дворе произвол чинишь?! Полагаешь, любой залётный бродяга может распоряжаться моим имуществом? Думаешь, если у меня мужик погиб на войне, так и постоять за меня некому? Ошибаешься, вон одна только Лена чего стоит, - выговаривала ему мама, тихонько посмеиваясь про себя над соседом, и благожелательно посматривая в мою сторону.
Я поняла, что мама одобряет мой поступок и нисколько не сердится за то, что я ранила соседа.
- Твои дети, Евдокия, совсем от рук отбились. А Лена совсем как дикая кошка, на людей бросается, нет в ней никого уважения к старшим. Мужик тебе нужен в дом для порядку,- не унимался сосед.
-Мужик -не башмак, с ноги не сбросишь, - беззлобно смеялась мама. -Сосед, навёл бы по началу порядок в своём доме.
Петер не терял надежду услышать заветное да от Евдокии, тогда бы он навёл порядок в этом бабском хозяйстве, и маленькая Лена получила бы заслуженных вожжей по заднице. Но мама не желала вешать на себя брачный хомут и везти на своём горбу ещё троих Петровых детей.
О бедной овце и рукавице.
Как-то в один воскресный вечер у нас допоздна засиделся Петер. Утро понедельника встретило нас звонкой пощёчиной, в сарае мы обнаружили останки нашей овцы, от которой остались, рожки да ножки. На полу сиротливо валялась отрубленная овечья голова, с застывшими в немом удивлении глазами, и рядом в беспорядке распростирались ноги бедной овцы. Место преступления было обильно полито кровью невинного животного. Было ясно, что злоумышленник прирезал животину прямо в нашем хлеву.
Я внимательно обошла сарай, не оставив без внимания ни одной подозрительной детали. Моё внимание привлекла кожаная рукавица, обронённая преступником недалеко от входной двери. Видно окаянник сильно поспешал, не заметив пропажи. При тщательном изучении рукавицы, я узрела, что она имеет необычную форму и может принадлежать человеку, имеющего увечья на руке. Рукавица имела странный вид, не было напальчника для большого пальца, кожа на этом месте была подозрительно вогнута вовнутрь. Сосед Петер был ранен во время войны, у него был повреждён большой палец правой руки. Сопоставив эти факты, я схватила вещественное доказательство, и, подняв его высоко над головой, как победное знамя, вылетела во двор, где играли соседские дети, и заголосила на всю улицу:
-Люди добрые, нашу овечку зарезал дядя Петер. Это он похитил нашу овцу.
На крик из своих домов выскочили взрослые соседи, чтобы удостовериться своими глазами, что случилось. Для селян кража и умыкание овцы было чрезвычайным происшествием. В нашей деревне царила идиллия и полный коммунизм, никто дома на замки не запирал, ключей как атрибута собственности не было в обиходе. Я непрестанно повторяла новую весть, звоня на всю округу, как корабельный колокол:
- Смотрите-смотрите, какая рукавица странная, тут, где должен быть большой палец, впадина,- кричала я от возбуждения, тряся найденной в сарае рукавицей перед носом всех собравшихся соседей. - Это рукавица нашего соседа, у него в войну большой палец на правой руке оторвало снарядом.
- Истину глаголешь, дочка, - вперившись одним глазом в рукавицу говорил сосед, старый Тихон.
-И живёт близко через забор, уволок нашу овцу, никто и не заметил, -тараторила я без умолку.
-И впрямь, впадина, - подтвердили и другие мужики, пересчитав все бугорки и впадины на вещдоке,- точно Петера эта рукавица.
-Вот безбожник вздумал вдову грабить! Совсем лиходей совесть потерял! Руки оторвать такому вору и душегубу, - возмущённо качали головой соседки.
Послевоенная деревня представляла собой неприглядную картину. В домах царили бедность и скудность. Одежда и обувь в домах были наперечёт. Деньги в обиходе почти не водились, зарплату выдавали продовольственным пайком. Промышленных товаров в магазине не было, да и купить было не на что. В полном расцвете было так называемое натуральное хозяйство. Всю домашнюю утварь, мебель, одежду селяне изготавливали своими руками. Исключение составляли изделия скорняков, сапожников, и валяльщиков валенок. Женские платья, юбки, мужские сорочки тоже шили вручную, швейные машинки были у самых зажиточных хозяек, поэтому идентифицировать вещь соседа было делом плёвым, для этого не требовалось никакой экспертизы. Одежду шили по одному лекалу, швы сметали таким швом, что он даже со временем не расходился. Обычай требовал от замужней женщины определённый гардероб, который состоял из платья, фартука, нижней сорочки. Также от хозяйки требовались разносторонние знания и умения, она должна была уметь шить, вышивать, ткать, кроить, вязать. У каждого обитателя деревни в обиходе был штучный товар, со своим лейблом и стилем хозяйки. Хозяйки своими руками мастерили верхнюю одежду: тулупы, шапки, а из остатков овечьей шкуры шили вручную рукавицы. Деревенская женщина была уникальной в своём роде, она была мастерицей на все руки: и швея, и ткачиха, и вязальщица, и пекарь, и лекарь...
Вернёмся к злосчастной рукавице. Очевидцы моментально признали в улике вещь соседа, рукавица соответствовала форме пальцев Петера, вещественное доказательство говорило за себя само. Я чувствовала гордость за свою сообразительность и наблюдательность, сосед после этого случая окончательно записал меня во врага номер один, поглядывая на меня косо и ожидая очередной напасти от меня.
Так закончились история маминого сватовства. Я распугала всех её женихов. Мама больше замуж не вышла, лучше папы для нее никого не было. Спасибо маме за ее труды. Думаю, она отказала Петюку, потому что чувствовала скрытую неприязнь к нему за его счастливую звезду, за то, что безвылазно просидел всю войну на буровой, засыпал на своей кровати, обняв свою подушку, хлебал горячую похлёбку в своей избе. В то время как её Никифор возил по переправе продукты, в блокадный Ленинград под постоянным артобстрелом и спал, укрывшись только своей шинелью. Это было причиной отказа, хотя Петюк был неплохим и порядочным человеком. Она считала этот брак предательством по отношению к любимому мужу. Она не привыкла подчиняться, не хотела, чтобы детей обижал чужой дядька.
Мама стала еще суровее, замкнутее. Мы четверо детей росли без отца. Я никогда не узнала отцовской ласки и поддержки, мне не пришлось ощутить отцовскую руку на своём плече. Мама была очень мудрая, работящая и требовательная, даже временами суровая. Один раз даже пострадала за свое 'мужское' поведение. Мужики на деревенском празднике сцепились по пьяному делу, она хотела их разнять, а Исаев Николай из рода Захаровых залепил ей кулаком в глаз, чтобы не лезла в мужские дела, да так сильно, что повредил глаз. У мамы остался шрам на всю жизнь...