После плотного десятичасового общения я проникаюсь симпатией к участницам семинара. Они кажутся ближе, понятнее и роднее. Наталья мне ближе всех, я нахожу отклик в её сердце, так как моё нежелание открывать душу случайным попутчикам ей знакомо, и она об этом делится со мной. В её огромных и живых глазах я читаю какую-то тайну, историю, которую она хранит в своём сердце. Моё страстное желание не пускать чужаков в свой огород находит в ней понимание и участие.
Сегодня по плану у нас расстановки. Что это такое и с чем их едят, не имею никакого представления. Первой вызывается на сцену Соня. Она после долгих колебаний между поиском идеального мужчины и налаживания контакта с дочерью, делает выбор в пользу последней, что делает ей честь. Главный участник расстановки выбирает себе заместителей и те раскручивают ситуацию. Она расставляет на "сцене" своего Заместителя и заместителя Дочери.
Всё начинается чинно и благородно. Образ матери воплощает сама Сонечка, роль дочери "играет" Любочка. Мамочку и дочь размещают друг напротив друга. "Мама" не при делах, она тихо стоит в стороне, не принимая участия в игре. Любочку как ветром сдувает от своей любвеобильной мамаши неведомая сила, развернув её на сто восемьдесят градусов. Любой неискушённый зритель может прочитать в лице "дочери" неприязнь, и даже отвращение к родной матушке.
- Что ты чувствуешь?
-Ноги слабеют, - еле слышно выдавливает из себя Любочка. -Что-то тянет меня вниз, к земле.
- Что-то изменилось?
-Посмотри под ноги, что ты там видишь?
- Младенца.
-Что он там делает?
-Он тянет меня за собой.
Вдруг Люба меняется в лице, закатывает глаза и грохается оземь. Ослабевшую "дочь" поднимают на ноги, и игра начинается по новой.
Психолог вмешивается в сценарий, по её указанию на сцену выпускают ещё одну "артистку". Карина, получившая роль младенца, послушно укладывается прямо на полу.
-Карина, ты как?
Карина скользит невидящим взором по мамочке, будто не замечая её, и останавливает глаза на Наталье, играющей бабушку. Взгляд, полоснувший бледное чело "бабушки", мог бы без спичек спалить любой вражеский стратегический объект. Экая мощь и сила ненависти!
-Я тебя не люблю,- показывая на грудь, еле слышно выговаривает Карина, -ты меня сгубила.
"Бабушка" беспомощно взирает на "дочь", ища у неё поддержки и сочувствия, но лицо дочери сурово и осуждающе. Огромные глаза бабушки увлажняются, и слёзы раскаяния тихо скатываются по бледным щекам. Она тихо и беззвучно опускается на колени рядом с нерождённым по её вине внуком, берёт его за руку, обращая к нему слова запоздалого раскаяния:
-Я тебя вижу, я тебя помню, я принимаю тебя в своё сердце.
Солёный дождь скорби и печали бабушки орошает руки Карины, наполняя очерствевшее сердце малютки влагой любви и прощенья.
-Прости меня, но я не могла тогда поступить иначе.
Ребёнок на глазах утихает, его взор, пылающий скорбью и болью ещё несколько минут назад, смягчается. Покой и гармония воцаряются в его душе.
- Меня ноги не держат, - вновь сокрушается Любочка.-Ой, здесь ещё один ребёнок.
Люба будто увязает ногами в волшебном озере, где вместо рыб плавают души младенцев, оставленные там молодой матерью из-за страха, молодости, безденежья. Сонечка просит Машу исполнить роль второго ребёнка. Девушка изъявляет согласие, с готовностью распростираясь на полу рядом с Кариной. Дети недвижно лежат на полу, как вылупленные на божий свет птенцы кукушки, оставленные погибать в чужом гнезде ... Любочка по прежнему слаба, ноги отказываются её держать.
В известной восточной сказке Аладдин, потерев волшебную лампу, ангажирует джина, готового исполнять его любое желание, а Любочка, не прибегая к чародейству, вызывает души нерождённых детей Сонечки. Психологический семинар начинает напоминать сцену из "Вия". Волосы встают дыбом, кожа покрывается мурашками Из небытия восстаёт ещё одна неуспокоенная душа, обретая голос, тело, и чувства. Душа плачет, рыдает, пылает ненавистью, взывает к совести, прося и моля о любви и признании свою беспутную мать. С удивлением и недоверием смотрю в глаза участников этого балагана, утешая себя тем, что некоторые из "артисток" знают друг друга, и знакомы с подробностями личной жизни.
Молодая мать подкупающе прямодушна в проявлениях своих эмоций и искренна в раскаянии. Сонечка обливается настоящими слезами, на коленях вымаливая прощение у своих нерождённых детей. Её совсем не беспокоит, что о ней подумают участницы семинара, она в настоящее время не с нами, она сейчас с детьми. Мы тихо внимаем "героям". Обременённые грехом, детоубийцы в унисон с заблудшей мамашей проливают слёзы, не удерживая плач и чистосердечно раскаиваясь в содеянном. Сонечка обращается к каждому из своих детей, низко склоняясь, со своеобразной молитвой:
-Ты - э то ты, я это - я.
-Я тебя вижу,
-Я тебя знаю, я тебя люблю, я тебя принимаю.
-В моём сердце есть место для тебя.
-Прости меня, но я не могла поступить тогда иначе.
Малыши на глазах перестают терзаться болью, обидой. Пожар человеческих страстей тихо затухает в их маленьких сердцах, они затихают, обретая, наконец, покой. Мамочка прощена и её дочь - Любочка разворачивается лицом к матери, никто больше не мешает им узреть друг друга. Мать и дочь обнимаются почти впервые в своей жизни, вновь обретая друг друга. "Занавес" закрывается.
Новая расстановка. Хельга ищет ответ на вопрос: как с лёгким сердцем и без угрызения совести принимать заработанные деньги за труд, который не пролит потом, как сухие колоски дождём, а в который вложены интеллект и опыт. Хельга расставляет действующих лиц, как и положено в расстановках, маму, бабушку и даже прабабушку. Мне тоже предлагают принять участие в художественной самодеятельности, но я решительно отказываюсь, сказываясь бесчувственной и бессердечной. Лицедейство - не моё кредо.
Зато Соня сегодня в ударе, она блистает на "сцене", олицетворяя Событие. Она оказывается на редкость сверхчувствительной особой, способной ощущать всеми фибрами души все оттенки и чувства в поле Главного Героя. Артистка мечется по офису, не находя покоя и угла, и так вживается в роль, что перестаёт подчиняться указанием "главного режиссёра", провоцируя остальных персонажей к нелицеприятным признаниям и шокирующим исповедям. Перед нами оживают сцены из далёкого прошлого. Это может быть начало прошлого века, а может и позже. Полыхает пожар Гражданской войны: солдаты, юная девушка, изнасилование, поруганная честь, страшная тайна. На сцене чередуются мамы, папы, дедушки и бабушки. Откуда-то являются новые персонажи: неверные жёны, мечущиеся в поисках любви между мужьями и любовниками, супруги, вступающие в неистовый пляс адюльтера. Плоды запретной любви оживают, мечутся между героями, пытаясь найти покой и гармонию. Всё, как в жизни, только намного жёстче и тягостнее. Действо всё сильнее захватывает.
Прабабушка Хельги не выпускает из рук чемодана, символизирующего тайну, который мешает ей ходить, дышать, жить, радоваться. Перед смертью вручает свой неподъёмный баул дочери, передавая ей тяжкий груз. На сцене материализуются чемоданы, обретая потаённый смысл и голос, придавая событиям стройную хронологию. Пылают пожары, мчатся кони, горят костры, несутся на всех парах машины, сбивают ребёнка на полном ходу. Офис мгновенно превращается в Большой театр. Я смотрю на это с большим интересом, ведь я люблю наблюдать за крайними проявлениями жизни, я большая театралка, а тут такая возможность окунуться вместе с героями расстановки в реку Жизни, испить сладкого сиропа любви и захлебнуться горечью слёз.
Хельга сама в ступоре от открывшихся ей внезапно подробностей и фактов жизни далёкой прабабушки, дотягивающей из далёкого прошлого руки к ней.
-Почему она не работает руками!?-раздражённо вопрошает прабабушка.-Пусть встаёт вместе с нами копать землю!
Мистика, да и только. Где это видано, чтобы Событие вдруг обрело плоть, душу и самое главное голос.
-Грабельки, грабельки возьми! - слышится хрипловатый голос бывшей землевладелицы.
Старуха будто из могилы протягивает иссохшие руки к правнучке, вставая истлевшей грудью на пути её бизнеса. Вот откуда у моей подруги патологическое неприятие земли, грядок, грабель и отвращение к домовладению.
Нет! Это- не театральные подмостки, это сжатый слепок, отпечаток того времени, так реальны и достоверны кажутся мне герои. Артисты так поглощены игрой, так увлечены действом, что не замечают ни зрителей, ни главного режиссёра. Подозреваю, что здесь собраны любители художественной самодеятельности, и свои нереализованные артистические способности они могут теперь вылить на наши неподготовленные головы.