Воспользовавшись критической ситуацией в приграничном регионе,
государственную границу перешла группа
под руководством майора запаса Черепанова.
В течение нескольких суток незаконное вооружённое формирование
насиловало скот, угоняло женщин
и агитировало местное мужское население
идти на службу по контракту в ряды ВС РФ,
чтобы таким образом снизить их боеспособность.
Андрей Загорцев. "Особая офицерская группа"
Глава Первая,
в которой раболовецкий отряд используется по прямому назначению, Жёлудь увлекается догхантингом, а Щавель проявляет познание в магии огня.
К селу Питомник подошли рано утром, чтобы добыча не скрылась в темноте, но и не успела рассеяться по работам. Оставили коней в полуверсте от околицы, сняли с телег ловчие сети, нацепили на пояса связки сыромятных ремешков. Кандалы и конвойные цепи дожидались своего часа, и час этот был неотвратимо близок. Дружинники с булавами встали в оцепление. Десятка верховых с копьями примкнула к раболовам в усиление. Сотня муромской пехоты растянулась во втором кольце, едва сдерживая рвущихся с поводков эйчарок. Задачей оцепления было загонять улизнувших кандидатов обратно к хедхантерам, дабы ценные специалисты не скрылись от будущего работодателя.
Знатный работорговец Карп занял подобающее место во главе отряда. В самой ответственной фазе боевого похода теперь командовал он.
Три десятки ратников и пяток профессионалов из кадрового агентства Карпа составили группу захвата. Впереди встали Щавель, Жёлудь и Лузга. Рекрутёры изготовились к работе как стрела в натянутом луке. Карп достал из-за пазухи волшебную плеть, сплетённую из человечьего волоса, пробасил коротко и деловито:
- Господа, пошли.
Когда раболовы, не таясь, втянулись за ограду, их встретили лохматые сторожа. Псы с яркой рыжей шерстью водились здесь в каждом дворе. Местные знали толк в кинологии, разводили собак для своих нужд, в том числе, на продажу. Холили, лелеяли, ели, шили из них шубы, дрессировали и любили на все лады.
Группы разошлись по главным улицам. Начали с ближайших дворов, разделяясь на тройки. Навстречу Щавелю выскочили кобель и сука знаменитой породы "мордовская сторожевая". Это были зубастые псы, ласковые к детям своих хозяев, но исходящие бешеной злобой при малейшем признаке чужаков. От рождения знающие, как поступать, если замахиваются ножом. Щавель знал эту породу защитников. Знал и стоящий рядом Лузга.
При виде ножа кабыздохи резво осадили назад, развернулись и прыснули наутёк. Остановились, залаяли, отбежали снова при виде приближающейся толпы, но с дороги не уходили, демонстрировали хозяевам свою полезность.
- Возьми лук, - зыркнул Лузга на Жёлудя, - и всех собак в деревне...
Молодой лучник покосился на отца: "Надо ли? Слушать ли его?" Щавель едва заметно улыбнулся: "Поохоться, сынок".
До пса было шагов семьдесят, когда Жёлудь вскинул красный греческий осадный лук. Стрела ушла ввысь и на излёте догнала суку промеж лопаток. Мордовская сторожевая перевернулась через голову и покатилась в пыли.
- В сердце попал! - скромно улыбнулся парень.
Тот день был последним для собак племени Огненных Псов, и не осталось никого, чтобы рассказать щенкам, что бояться следует не только ножа, но и лука. Везде и всюду, из проулка, через забор, под крыльцо, в будку летела оперённая смерть. В колчане помещалась дюжина стрел. Этого оказалось достаточно, если их выдёргивать, предварительно добрав добычу. Лай и визг стоял над селом. Щенков молодой лучник закалывал мечом, чтобы не расшатывать наконечники. Подранков было мало, но пяток стрел мордовские церберы всё же унесли в своих боках. Они забились в потаённые места и оттуда убежали на радугу.
Лузга поручил уничтожить собак, не упомянув про возраст. После Белорецкой зоны ему категорически не нравились никакие. Жёлудь понял по-своему.
И убил всех.
Пока Жёлудь охотился, раболовы охотились тоже.
- Мама, беги! - пацанёнок лет двенадцати отроду подхватил с земли брошенную убежавшим папашей сулицу и кинулся наперерез молодому ратнику, выскочившему из-за амбара. - Мама, беги!..
Желток не глядя отмахнулся булавой. Отбил нацеленное в глаз тонкое жало сулицы, пнул каблуком молокососа. Однако малец оказался увёртлив. Подмётка проехалась по правому плечу паренька, перемазав полотно псиным помётом. Мальчонка мгновенно метнулся мимо матёрого молодца, метеором мелькнул между масляными макитрами, мощно матеря медлительную, мешкотную мамку. Порскнул вдоль забора, только пятки засверкали.
- Чего ты орёшь как оглашенный? - донёсся из дому похмельный бабий вой. - Выкидыш овечий. Чтоб тебя черти взяли, бесогона. Как же тяжко-то... Сын, сыночка, принеси маме из погребка пивасика, родненький, а?
Под хлюпающие стоны Желток подобрался к избе, сунул нос в протухшие сени, обозрел горницу. На лавке из шевелящегося тряпичного кома доносилась невнятная брань и мольбы. Ратник покинул беспонтовое место. Святой Руси нужны герои, добрый люд пускай тусуется за рубежом.
Для решения кадровой проблемы новгородцы не жалели сил и здоровья. Крутились как могли, бесстрашно подставлялись под удар и не разили в отместку, лишь бы уберечь перспективную рабсилу. Однако легко справиться получалось далеко не со всеми.
Тройке Первуши достался упрямый кандидат. Он сразу понял, что в деревню нагрянула не лисичка-сестричка, а братец её песец. Когда по улицам бегают вооружённые люди и хватают соседей, должно быть ясно, что не ярмарка приехала. Тем не менее, многие приближались посмотреть, расспросить и начинали невольно участвовать в рекрутинге. Такова нелёгкая доля зеваки - идёшь поглазеть, исполненный любопытства, весь в эйфории от праздника, а потом бежишь со связанными за спиной руками и верёвкой на шее, подгоняемый рявканьем конвоя. И крутятся в пустой голове мысли: "Со мной ли это? Как так вышло? За что? Почему несправедлива ко мне жизнь?"
Кузнец не отправился выяснять, какие предлагают бонусы, а загнал семью в дом и встретил ратников на пороге в шлеме и с копьём. Бился, не говоря ни слова. Лишь сурово сопел в ответ на заманчивые предложения хедхантеров и совал им в наносник длинный трехгранный наконечник. Обломать древко не получалось. Оно было оковано толстыми полосами стали. Кузнец знал своё дело, и лучшее копьё припас для себя. Прикрытый со спины и боков, он держал оборону, подтверждая наблюдение, что в родном доме и стены помогают. Стены помогали, кузнеца было не достать. Первуша отправил братца в обход. Вторяк не смог высадить заднюю дверь, она была грамотно укреплена и заложена засовом. Тогда он высадил раму, ухватился за подоконник, подпрыгнул, подтянулся.
Баба вылила ему на голову горшок нагретой в печке воды.
С воем ратник грохнулся на землю, промокнул лицо рукавом, содрал шлем. Башку не ошпарило, но шею и плечи пекло невыносимо. Подкольчужная рубаха исходила паром. Десятник Фома, заглянувший проверить, почему застряла тройка, немедленно пустил в бабу булаву и ринулся на приступ. Чертовка увернулась. Булава влетела в избу, там звонко крякнуло, посыпались черепки.
- Держись! - Фома наступил на плечо напрягшемуся Вторяку, оттолкнулся, приземлился коленом на подоконник, ухватился за стену и впрыгнул на кухню.
На его счастье, других горшков с водой заготовлено не было. Просторный светлый дом был наполнен пением огня, шедшим из русской печи. Мягкий душистый жар вылетал в избу и творил уют, какого десятник не ведал с детства. Гостю тут всегда были рады. Дружинник почувствовал это и сердечно кивнул хозяюшке. Семья кузнеца сбилась в дальнем углу. Женщина прижимала головенки детишек, уткнувшихся ей в живот. Они вцепились в юбку, обретя у матери спасение. Так было надо. Кузнец научил, как нужно поступать в случае чего. Слабые затихли и ждали, когда уйдёт беда. В доме с ними не могло ничего случиться.
Фома, только что готовый разрубить мечом любого, кто на него кинется, вместо этого по-хорошему улыбнулся. Подобрал обронённую вещь, лежащую среди черепков, вышел в сени, даже не подумав взять заложников и тем подавить сопротивление строптивца, который без устали орудовал копьём, не подпуская рекрутёров. Тряхнул головой.
Свежий воздух за дверью отрезвил Фому. Когда ему в лёгкие вернулся сырой и холодный смрад болот, замешанный на привычном по службе коктейле из насилия, горя и боли, десятник с удивлением обнаружил, что не помнит, как сюда попал. Тем не менее, мужика надо было вязать. Он мог бы перешибить кузнецу позвоночник, но задачей было брать в плен, а не убивать ценных мастеров. Фома искусно отпрянул, увернулся от древка, подскочил ухватить за плечи, но мужик отлягнулся и угодил каблуком в пах. При этом он парировал удары Первуши и Третьяка. Фома скрючился и сел, шипя сквозь зубы. Уже четверо ратников увязли в осаде мужика, проявляющего чудесное умение, а тот не сходил с порога и не собирался сдаваться.
Щавель вторгся в дом через хлев. Бесстрастно оценил ситуацию - прыгающий на корточках Фома и работающий как исправная машина хозяин говорили сами за себя. Старый лучник прошёл в избу. Баба с детишками съёжились под ледяным взглядом как вянут цветы в ночные заморозки. Щавель выискал глазами кувшин, накрытый тряпицей, взял, понюхал, удовлетворённо кивнул. Залил простоквашей огонь в печи. Оранжевые язычки исчезли все до единого. Из устья повалил кислый дым.
Бог Огня, как известно, смертельно обижается, если костёр затаптывают. Он может погнаться и отомстить, разгоревшись из непотушенного уголька в лесной пожар. Поэтому опытные странники зассывают затоптанный костёр, чтобы запомоенный бог не решился на прямое действие. Но не только всесильная моча помогает в борьбе с элементалями, обладающими самосознанием. Молочные продукты ничуть не хуже. Щавель залил священный огонь простоквашей и тем обезопасил себя от мести. Живший в печке маленький бог огня тут же умер. Вместе с богом исчезла и сила, которая поддерживала защитника очага.
Удача хозяина дома иссякла, силы оставили его. Первуша сбил в сторону копьё, а Третьяк перехватил древко и дёрнул из рук кузнеца, выбросив его с порога. Мужик слетел по ступенькам. Заработали крепкие носы берцев. После серии расслабляющих ударов по рёбрам, на запястьях укрощённого умельца стянулись сыромятные вязки.
- Семью тоже в обоз, - приказал командир.
Село пустело. Вой и плач стоял над разорёнными дворами. Последний из уцелевших кандидатов на отправку в Святую Русь улепётывал к спасительному лесу. Плотнику высокой квалификации не хотелось терять привычное место работы, где он был востребован, и менять ставку с понижением, переходя на расценки в форме плётки и жидкой баланды. Он миновал раболовов, улизнул от внимания верховых хедхантеров, проник через оба кольца оцепления. "Не хочу я ваши вакансии!" - билась в заполошной голове актуальная мысль.
Спущенная с поводка эйчарка настигла его на опушке. Густой березняк был рядом, когда беглеца сбила с ног мохнатая торпеда. Большие когтистые лапы упёрлись в грудь, придавили к земле, не пускали на волю. Напротив лица распахнулась страшная зубастая пасть. Качнулись массивные золотые серьги в больших ушах. Пахнуло невыносимым зловонием элитного парфюма, когда эйчарка прорычала:
- Ваша профессия? Стаж?
Глава Вторая,
в которой опричники наезжают на Новый Майдан, эпическая конная атака новгородской дружины сбрасывает в реку последних москвичей и Мокрая Чеварда бушует кровавыми волнами.
Изобилие пышности Великого Мурома восполнялось избытком дремучести его провинций. Извилистые грунтовки не располагали к мейнстриму. Столица жила словно сама по себе посреди обширных земель Великой Руси с её городками и деревнями, смутно подозревающими о руководящей роли государственной власти. Лежащие вдалеке от караванных путей области вековали наособицу, одолеваемые своими заботами. Кое-где обычаи перерастали в настолько самобытную традицию, что требовалось силовое вмешательство для пробуждения в мозгах старожилов осознания факта централизованного управления.
Город Новый Майдан находился к югу-юго-востоку от Арзамаса в 55 верстах полёта вороны, то есть напрямик. Вороне пришлось бы лететь над густыми лесами, малыми реками и непролазными болотами. Ни конный, ни пеший не пройдёт здесь по прямой. Даже местные, срезая путь, петляют окольными тропами. Что уж говорить о движухе Великого тракта, бурлящей где-то там, по ту сторону леса, почти в ином бытии.
От Питомника Новый Майдан отстоял на девятнадцать вёрст просёлочной дороги. Раболовецкий караван, обременённый пешими невольниками, добрался до него на исходе дня. Час был самый урочный, о чём в своё время проинформировал Щавеля князь Пышкин. Сообразно облетевшему Русь гнилому поветрию, в отгороженном чащобами райцентре под вечер затеялись сходки недовольных. Московские беженцы просочились сюда и ввергли скорбных умом в столичный событийный ряд. С ними Великий Муром предпочёл разобраться руками варягов, отдавая должное покровительству Святой Руси. За военную поддержку во всех сомнительных ситуациях Великая Русь была готова платить дань головами своих граждан. Избиение и увод в рабство части населения из глубинки считались меньшим злом по сравнению с качанием прав свободной чернью и лапотниками, расплодившимися там за ненадобностью. В правящих кругах, близких к генерал-губернатору, это называлось "санацией периферии от нежелательного элемента".
Работорговцы встали на краю леса, возле телячьего выгона. За изгибом дороги, невидимые за рощицей, начинались выселки. От них доносились голоса скотины, да неслись в вечернее небо городские дымы. Выслали конную разведку. Дружинники вдевались в брони, разбирали копья. Новоиспечённые рекруты сидели возле телег и по муромскому обычаю заполняли анкеты. Не для новгородских работодателей, а чтобы унять эйчарок. Пока не будет сдана последняя анкета, суки не успокоятся.
Жёлудь снарядил колчан, приладил на седле тул со стрелами. Поправил на поясе обнову, радуясь солидному приобретению. В доме кузнеца парень отыскал себе нож ходовой в здешних краях модели, именуемой "Арзамасская зубочистка". Добрые люди такие ножи не носят, носят люди предусмотрительные. Это был басурманский чиф с дамасковым клинком, откованным вперемежку из твёрдого и вязкого сортов стали. Большие поварские ножи длиной с локоть и обухом толщиной в полпальца великорусские умельцы закупали в Орде оптом. Сбивали заводскую рукоять, ставили гарду, вытачивали новую ручку и шили ножны. В условиях повсеместного распространения кремнёвого огнестрела, когда перезаряжать некогда, а валить противника надобно срочно, арзамасские зубочистки служили важным подспорьем в рукопашном бою. Они были удобны в ношении, обходились дешевле меча и годились для хозяйственных нужд. Результат от применения кухарей был всегда убедительный и полностью неживой.
Тройка Егора, Ивашки и Петра вернулась с докладом, что в центре Нового Майдана вовсю беснуется толпа. На помосте гражданские активисты толкают речуги, повсюду заметны модно одетые хипстеры и кое-где даже манагеры. Выпнутые из Москвы, из Владимира, из Великого Мурома, неприкаянные уроженцы Поганой Руси добрались аж досюда.
- Излишек позитивных и динамичных потребителей приводит к сытому бунту, - процедил Щавель, выслушав отчёт.
- Аксиома, - вздохнул Альберт Калужский, который в последнее время старался не отходить от командира. В рамках слаживания группы Щавель приказал своим попутчикам в Орду держаться вместе.
- Ты с такими словами поосторожнее, а то призовёшь на свою голову какую-нибудь греческую напасть, - предостерёг старый лучник и поправил: - Это не то, что ты сказал, а всего лишь верное наблюдение.
Литвин долго смотрел в сторону городка, закусив ус. Над Новым Майданом висели гряды серых с тёмно-синим низом облаков. Влажный воздух словно ватным одеялом покрывал бряцанье сбруи и доспехов, голоса ратников, шум коней, звон конвойных цепей и шелест анкет невольников. Лес, присмиревший перед дождём, казался напуганным ратью. Сотник подумал о кровавой каше, разбрызганной по набережной Великого Мурома и в водах Оки. О случайных жертвах, которые не были напрасными. Вздохнул.
- Отчего им спокойно не живётся? - сотник ни к кому не обращался, но шкандыбавший поблизости Лузга услыхал, встал, ткнул руки в карманы и пояснил:
- Потому что дурак-народец, - брезгливо сплюнул он. - Как мешок. Что в него сунут, то и несёт.
- Виной тому общая безблагодатность этой Руси, - сказал сам себе Литвин и скомандовал построение.
Щавель вскочил в седло. Десятники выровняли строй. Проехал вдоль дружины, оглядывая тусклую сталь кольчуг и шлемов. Развернул коня, остановился и ощутил на себе сконцентрированное внимание бойцов. Застыл как вкопанный. Звучные слова вылетали изо рта командира и без промаха попадали в уши личного состава:
- Пусть умоется кровью тот, кто усомнится в нашем миролюбии! Не жалей язву общества. Если породилась гадость на земле, в скотомогильник её! Наше дело - чистота и правда. Средство наше - скорость и напор. Сила наша в духовности! В городе бунтовщики и манагеры. За городом река. Два часа до темноты! Мочи козлов!
Дорога через выгоны постепенно заворачивала по дуге влево и, версту спустя, спрямлялась на главную улицу, рассекающую Новый Майдан пополам. Семь десятков конных ратников строем по трое растянулись по просёлку и, набирая ход, понеслись к площади, держа копья наизготовку.
Учитель русского языка и литературы Побиск Блябкин слыл в городе полнейшим интеллектуалом. На митинг он пришёл с учениками. Простодушные юные борцы помогали создать массовость для успешного проведения мероприятия. Побиск Блябкин хотел видеть все старшие классы и постарался собрать через старост не разъехавшихся на каникулы ребят. Он действовал не из корысти, а потому что совестливость была неотъемлемым свойством его натуры.
Митинг в поддержку великомуромского протеста разгорался. Отыграл московский певец ртом Истома Нагой. Обняв изгиб гитары жёлтой, сладко облизнул губы, отошёл, скромно уступая место новому оратору. Заботливые руки вытолкнули на сцену учителя литературы. Побиск Блябкин торопливо глотнул воздуха. "Не могу молчать!" - хотел начать он с припасённой фразы, но сердце стиснула смертная тоска. Стало неполживо и гадко на душе.
- Не могу сдержать свою поганую метлу! - вместо этого выкрикнул он. - Кого предаём? Себя предаём. Зачем слушать москвичей? Они пришли обменять свои слова на наше счастье. Нет предела человеческой мерзости! Сами вы кто, идиоты? Поглядеть на вас - одни обиженные...
И действительно, в толпе не было ни благостного, ни просто спокойного лица. В перекошенные мордочки въелась гримаска плаксивого недовольства, словно некое высшее существо пометило стянувшихся на площадь клеймом убожества.
- Кто вы, общественники? С кем вы, семя народа?
Растущий грохот, приближающийся со стороны пыльного облака, понемногу заставлял задние ряды отвлекаться от представления на эстраде и оборачиваться. Побиск Блябкин увидел с помоста, как в конце улицы выскочили из-за поворота всадники. Их было много. Казалось, тысячи их!
Власть, которую собрались сокрушить недовольные, ВНЕЗАПНО сама пришла к ним.
Всадник, вырвавшийся вперёд, вскинул меч и, привстав на стременах, обрушил его на голову случайного новомайданника, который даже в митинге не участвовал, а просто вышел рядом постоять. В закатном солнце блеснул сияющий полукруг. Мимопроходивший ещё не упал, когда усатый мечник, не сбавляя хода, направил коня прямо в центр толпы. Его сверкающий меч снова взвился.
- Мочиии! - гаркнул он.
Истома Нагой молниеносно спрыгнул с эстрады и помчался задворками, спасая прижатую к груди гитару. Певец ртом был научен рвать когти. Последний его концерт состоялся в Великом Муроме.
Всадники врезались в людскую массу, рассекая её как тупой нож ливерную колбасу, давя и разбрасывая ошмётки. Побиск Блябкин видел, как опускаются копья, шеренга за шеренгой, по мере соприкосновения с массовкой нацеливаясь разить насмерть. Бежать было некуда. Всадников стало вдруг очень много. Они были везде. Люди метались, толкали друг друга, падали. Наехавшие топтали упавших, кололи устоявших. Кони сбивали митингующих, давили их, крутились на них, молотя подковами. Ржали, рычали, кусали за голову и плечи. Когда один такой зверь врезался крупом в эстраду, помост зашатался и Блябкин едва устоял. Он увидел, как отличницу Машу из 10-го А, красавицу, будущую золотую медалистку и первую в школе невесту, настигло окровавленное копьё. Наконечник вошёл в затылок как в тыкву и выполз изо рта, вздёрнув девушку на носочки и протащив так аршин. Потом ратник выдернул оружие, и прилежной Маши не стало.
Посланники Великого Мурома заполнили площадь, не давая толпе рассеяться. Всадники всё прибывали и прибывали, отсекали пути отхода, месили, рубили и закалывали. Бегущих по главной улице настигали жестокие стрелы. Двое лучников, поджарый старик и молодой здоровяк, били им вслед без промаха. Они сразу заехали за толпу, встали плечом к плечу, чтобы им не мешала сутолока бойни, и оттуда пускали смерть. Они двигались бесстрастно и слаженно. Стрелу из тула вверх, хвостовик в гнездо, тетиву к уху, руку с луком вперёд, сразу наводя на бегущую цель с упреждением, пальцы отпускают тетиву. Учитель русского языка и литературы впервые в жизни видел так близко работающих боевых лучников. У каждого справа к седлу был примотан большой тул. В каждом умещалось две дюжины стрел. Ни одна не ушла мимо.
"В истории было много случаев, когда ученики предавали своего учителя", - вспомнил Побиск Блябкин писание добрых и мудрых братьев Стругацких, которым руководствовался всю жизнь.
- Но что-то я не припомню случая, чтобы учитель предал своих учеников, - прошептал он, расправляя плечи, и гордо выпятил грудь.
Он застыл на сцене, взирая пустыми глазами на кровавую мясню перед ним, исполненный чувства величайшего достоинства, безгрешности и чести. Понимание, что митинг, наверное, и должен так проходить, явилось педагогу.
Побиск Блябкин принял его как единственно возможное, больше не задумываясь, единственно ли оно верное.
Сотник Литвин дал команду отставить и строиться. Подгоняемые рявканьем десятников, дружинники перегруппировались и начали организованное преследование бегущих. Никто высунувший нос на улицу в этот вечер не остался обделённым. За Новым Майданом протекала речка Мокрая Чеварда. За сотни лет она заилилась и превратилась в заросший камышом ручей. Несогласные увязли в её топкой жиже и нашли свою смерть в грязи. Трупы запрудили Мокрую Чеварду так, что она вышла из берегов и её кровавые воды разлились, словно в весенний паводок. Некоторым, однако, удалось выбраться на тот берег. В основном, это были обученные дорогой скорбей и нужды столичные беженцы, мобильные и эффективные.
Лузга напутствовал скрывшихся в лесу манагеров:
До свиданья, дорогие москвичи, доброй ночи!
Доброй ночи, вспоминайте нас.
Топчась по берегу Мокрой Чеварды, Щавель и Жёлудь машинально ощупывали опустевшие колчаны. В каждом осталось по одной стреле - черная у отца и красная с четырёхгранным наконечником у сына. Эти стрелы они не решились бы потратить даже в рядовой стычке с вооружённым противником.
Литвин развернул дружину в городок добивать раненых. Пленных в этот вечер не брали. Знатный работорговец Карп считал, что хорошие, годные специалисты дружат с головой, а потому скакать на площадь не пойдут. Никчёмные и пропащие же чем истреблённее будут, тем кадровикам забот меньше.
Эйчарок на Новый Майдан он вознамерился спустить утром.
***
Целый и невредимый Побиск Блябкин вернулся домой другим человеком. Сообразно заветам братьев Стругацких, учитель, предавший своих учеников, перестал быть учителем.
Он сделался директором школы.
Глава Третья,
в которой посёлок имени Степана Разина по ночам не спит.
Пятнадцать вёрст до посёлка имени Степана Разина одолели за световой день. От голода пленники значительно пали духом и еле волокли ноги. Рядом ехал Карп, подмолаживал плёточкой и добрым словом. Мастеровые невольники для трудовых подвигов в Великом Новгороде были набраны. Больше ловить не планировали, этих бы прокормить. Карп не мог зайти на постоялый двор, бросить кошель и распорядиться: "Сготовь обед на шестьсот человек". Провизию требовалось закупать впрок и везти на подводах. Она быстро заканчивалась, если по дороге не находилось возможности пополнить запас. Святая Русь, где можно было реквизировать продуктас во благо светлейшего князя, отстояла на много дней пути каравана. Хорошо хоть в Новом Майдане безвозмездно, то есть даром, набили возы жратвой, которой хватит на обратную дорогу. Оставалось выйти на Великий тракт и с победой направиться домой, но перед этим надо было провести где-то ночь. Выбор оказался небогат: заночевать на перекрёстке или дойти до постоялого двора и спать под крышей.
Имелась одна проблема. Постоялые дворы находились в посёлке имени Степана Разина. Ночевать там было не безопаснее, чем у вехобитов в Спарте или деревне Восток у Глухого озера.
Раскатав на привале карту, Щавель, Литвин и десятники изучали диспозицию противника. Разбойники выбрали деревню в полутора верстах от большой дороги местного значения, рассекающей лес напрямик. Даже пеший дозорный вовремя донесёт о достойной внимания подводе, а то и купеческом караване, отважившемся проникнуть в Саранск или из Саранска на Великий тракт. Не говоря уж о таких сельскохозяйственных центрах как Совхоз Красный Коноплевод или Ромодановский Махоркосовхоз, после Большого Пиндеца ставших экономической опорой края. Впрочем, сами города были укреплены стенами и представляли собой неприступные для грабителей цитадели. Сам Великий тракт отстоял от посёлка на двадцать вёрст крепкой грунтовки. Она проходила через населённый пункт, где практически в каждой избе водилась босяцкая семья, либо малина с катраном и шмарами.
- Неудивительно, что они здесь прижились, - вздохнул Литвин.
"Небо ясное, а ласточки низко летают", - подумал Щавель и сказал:
- Рискнём, чтобы не промокнуть?
Ночью лил дождь, но днём распогодилось. Было сыро. Карп засопел и пробурчал:
- Нельзя рабов простужать, издохнут, падлы, - запустил в патлы пятерню, дабы разогнать мысли и всю остальную живность, поскрёб грабками, с сомнением позырил вдаль, где лежала развилка дорог в одинаково плохих направлениях. - Только не свежий воздух! Светлейший князь убыли по глупости не потерпит, осерчает дюже. Рискнём.
В посёлок имени Степана Разина работорговый караван вошёл, неся отишие тревожного ожидания. Как гнетущая туча над урожайным полем, готовая разродиться грозой и градом, внушает крестьянам отчаяние и ненависть к силам небесным, так и новгородский ОМОН, появившийся в бандитском гнезде, внедрял в чёрные сердца душегубов бессильную злобу пополам с зубовным скрежетом. Исступление криминального элемента в любой момент было готово выплеснуться в истерику с поножовщиной, но не на солдат, а в воровском вертепе, куда урки привычно нишкнули, как тараканы под половицы.
Следуя вдоль невольничьей колонны, кадровая пехота и новгородский ОМОН держались осмотрительно и с опаской. От разбойников запросто ожидали получить пулю в живот или картечь между глаз. Это были не мирные протестующие. Разгонять безоружную толпу - одно удовольствие, а штурмовать блатхату с бандюгами, каждый из которых при стволе, совсем другой коленкор. Впрочем, зачищать разбойничий посёлок приказа не было. Сами же ухари к отряду близко не подойдут. Многосотенный невольничий караван внушал почтение. За звоном конвойных цепей, бесконечными рядами влачащих ноги пленников и стерегущими рабов пехотинцами и всадниками чувствовалась такая могутная сила, которой хотелось уступить дорогу не задумываясь. Это не значило, что злодей упустит случай всадить заточку в бок служивому человеку, если выпадет возможность встретиться с ним в тёмном переулке.
Посёлок, через который проходила дорога к Великому тракту, располагал значительными постоялыми дворами. Заплатив за крышу, любой купец мог найти приют невозбранно. Его могли ограбить на следующий день, но только не в самом посёлке, где он заплатил за покой, а по дороге. За каждым двором был свой смотрящий, который не только собирал с хозяина деньги в свой карман, но и засылал на общак. Смотрящий решал вопросы с ворами и не отказывал никакому постояльцу, москвичам ли, татарам или омоновцам. Бабло рулило. Общак был святее всех святых тем.
Работорговцы выбрали огромный постоялый двор, удачно пустующий. Набились туда со своим живым товаром как сельди в бочку. Оккупировали стоящие рядом избы со всеми дворами. В посёлке всё было "за боюсь", кроме услуг кабацких и гостиных. Ратникам не отказывали. Места в тепле и сухости хватило на всех. Рабов развели по хлевам и сараям. Запирая ворота, Карп произносил древнюю формулу Охраны:
- Внемлите, невольники! Вы переходите в распоряжение ночного конвоя. За время нахождения под стражей запрещается: курить, левитировать, открывать порталы, нарушать целостность крыши, стен, пола, менять силу земного тяготения, творить молитвы неведомым богам и Ктулху, возжигать огонь, призывать животных и призраков, допускать нарушения хода времени и внутреннего распорядка. При невыполнении требований ночной конвой имеет право применить магическую силу и спецсредства. При побеге конвой применяет оружие без предупреждения. Слава России!
- России слава! - в один голос выдыхали рабы, повинуясь силе заклятия.
Приютивший их шикарный двор "На стрежень!" пах сырым деревом и желтел новой сосной. Карп заметил, что дома в квартале тоже не успели потемнеть. Видать, горели все разом. Пожары в разбойничьем посёлке причиняли ущерба примерно столько же, сколько регулярные зачистки усиленной войсками жандармерией, если бы у правительства Великой Руси возникал интерес к борьбе с бандитизмом. Однако олигархия заботилась о столичном рынке, пуская на самотёк и откуп всё прочее. Великорусская беспредельность простиралась именно отсюда, но и она не могла сравниться с вольницей Проклятой Руси, весёлой до жути.
Караваны торговцев преодолевали всё. Купец, разок прошедший от Сыктывкара через Сарапул и Сызрань до Саратова, мог сказать, что видел жизнь.
Ушлые басурманские торгаши повидали больше, чем жизнь. Они бродили всюду и скупали движимое имущество, какое могли увезти на возу или увести своим ходом. Именно такой караван расположился в другом конце посёлка. Заслали не вызывающего подозрений русого сероглазого татарчонка разнюхать о полчище варваров. Парнишка проник во двор, каким-то образом обойдя фишку, незаметно покрутился возле кухни, перекинулся парой слов с посудомойкой и смылся, а потом "На стрежень!" пожаловала делегация.
Постучали в ворота и по-человечески попросили доложить своему начальнику. Карп приказал впустить, засуетился, пригладил волосы гребешком, смоченным квасом. Одёрнул одежду возле зеркала и вышел встречать коллег.
Они пришли, важные, невозмутимые, все как один плечисты, с брюшком. Широкие лица с печатью каменного спокойствия, только стегнёт по сторонам быстрый осторожный взгляд, мигом выпасет, взвесит и оценит. Караванщика с подручными Карп знал. Они были родственниками из Туркменабата.
- Ещё слово, и он вызовет Ктулху, - негромко сказал Ёрш, и новгородцы хмуро кивнули, без приязни наблюдая гостеприимство своего начальника к явным чуркобесам.
Пришельцы были одеты по-восточному: розовые джинсы, синяя джинсовая куртка поверх фиолетовой или чёрной футболки, красные мокасины. Караванщик Гурбангулы был обряжен в статусный чёрный кожаный плащ до пят. Ратники дивились на экзотику, и каждому было любопытственно, каково будет смотреться, ежели на себя такое напялить.
Шутили, скалясь:
- Отгадай загадку, почему басурманин упал? - вопрошал Вторяк у Третьяка, когда туркмены проходили мимо.
- Потому что ноги колесом, - отвечал братец, чтобы пришельцы слышали.
- Не угадал. Ещё попытка.
- Потому что обувь шил криворукий сапожник? - спешил, не раздумывая, Третьяк, пока азиаты были рядом.
- Упал, потому что верёвка оборвалась! - заржал Вторяк, а за ним Первуша и все остальные ратники.
Туркмены сделали вид, что сказанное пролетело мимо ушей. От сторожевых псов новгородского князя иного не ждали, а дружинники смотрели на врага недовольно, свирепо, но в то же время как-то грустно и с недоумением. Был бы приказ - порвали вмиг, однако находились они в чужих владениях, управляемых законом максимального благоприятствования купцам. Великая Русь не отличалась духовностью. Здесь были рады всем любым торговцам, лишь бы деньги притекали в страну.
И туркмены взошли на крыльцо постоялого двора.
Лестница скрипела и прогибалась под ногами полудюжины дородных мужей, когда Карп вёл гостей в нумер наверху, который занял со своими подручными. Гаркнул половому подать чаю. Расселись на койках, закрыли дверь. Туркмены обменялись быстрыми взглядами. Оразтач выудил из внутреннего кармана стеклянную флягу зелёной конопляной настойки. Атанепес вытащил серебряные стаканчики-напёрстки.
- Под крышей никто не видит, - пробормотал Гурбангулы ритуальную отмазку от небесного покровителя, который должен был взирать на них с высот горних и подмечать косяки. Наивные степняки считали, что бог не унюхает перегара, когда они выйдут на улицу, или не обратит внимания, что в дом его слуги заходили трезвые, а выползли на бровях.
- За встречу! - поднял тост Карп.
Адская настойка горчила. Половой обернулся с чаем и маковыми плюшками на заедку, кои не успела пожрать рать. Работорговцы повеселели. Завели разговоры за жизнь - кто куда удачно сходил, что полезного привёз и с какой прибылью сбыл. Про брани, про дороги и прочую историю с географией. Караван турменабатцев в этом сезоне окучивал Тринадцатый регион в пользу Орды. Перезимовали в Бугульме, набрали коноводов и охрану из татар, да подвязались обходить лесными дорогами сёла великорусские, приобретая у всех желающих всё ненужное, что они хотели сбыть, да не могли сыскать покупателя. Туркмены шустрили изо всех сил. Кони, рабы, дети, бабы - имущество спорое. Не уследишь, мигом найдутся охотники прибрать к рукам. Подобный караван универсалов гулял по областям Саранским и Тамбовским далеко не один.
Это было в традиции басурманской - наезжать на Русь с деньгами, а уезжать с пополнением. В мировом центре работорговли дела велись чинно и благопристойно. Купцы из дальних земель беспрепятственно сновали от деревни к деревне, ведя торг. Хозяева охотно расставались с работниками, родители сбывали с рук детей, мужья жён, жёны мужей, в зависимости от того, кто у кого в семье главный, а заодно скотину и ценные предметы культуры и искусства по взаимному согласию и к обоюдной выгоде сторон. Руководствуясь принципом "чтобы купить что-нибудь ненужное, нужно сначала продать что-нибудь ненужное", туркменабатцы затарились на оптовой базе в Бугульме слесарными поделками знаменитого ордынского качества и успешно сбыли дефицитные безделушки по Великой Руси, а сейчас набирали рабов помоложе для отправки в Самоцветные горы.
Половой обновил самоварчик. Судачили, утирая пот полотенцами. Наконец, Гурбангулы наклонился и, хитро подмигнув, спросил:
- Заказал светлейший князь Лучезавр работников для Святой Руси. Ходили мы, ходили, да по-прежнему недобор.
- Какой недобор, когда сараи ломятся? - резонно подметил Гурбангулы.
Наступило время предлагать товар подобающим знатному работорговцу для знатного работорговца образом.
- Массовый подбор рабочей сетки осуществлён на восемьдесят восемь процентов. Полно незакрытых вакансий! - поплакался Карп. - Ресёрчинг гнилой. Толку-то, что сараи ломятся, если квалификация рекрутов ниже плинтуса. Девяносто пять процентов - идиоты.
- Ты цифрами думаешь, а ведь они же люди! - воскликнул Гурбангулы. - Чувствуют, думают, надеются.
- Без надежды надеются. Из-под моей охраны не сбежишь. В остальном, ты прав. Люди - они разные. Я бы тебе гениев отдал и дизайнеров...
- Не-не, дизайнеров не надо!
- ...Да Щавель всех перебил, на твоё счастье, - докончил Карп. - Оставил одну чернь.
- Э-э, чернь... - протянул Гурбангулы. - Придётся брать себе в убыток.
- Зачем тебе всякое добро? Оставим его князю, - отказал Карп. - Я тебе лучше детишков отдам по сходной цене. Дети - цветы жизни!
- Зачем мне дети? Их только убить или отпустить, - скривился Гурбангулы. - Два-три в хозяйство, а в обоз не больше десятка. Сил много, ума мало, они шустрые - не уследишь. Нежные очень. Издохнут ещё по дороге.
- Дети - это будущее! - наставительно молвил Карп. - Через год-другой в силу войдут и ещё тридцать лет проработают, если кормить. Я ж не грудных торгую, а хороших, годных.
- У меня вакансии с минимальным количеством требований в Самоцветные горы, - сказал Гурбангулы. - Куда плодить детей подземелья? Сам знаешь, скапливать малолеток нельзя. Когда их много, они звереют и становятся неконтролируемыми. Дети не нужны.
Опрокинули ещё по рюмке конопляной настойки. Приходнулись. Захорошело окончательно. Когда работорговцы, мечтательные, спускались по лестнице, трапезную огласило хоровое пение гимна Самоцветных гор:
Здесь вам не поверхность,
Здесь климат иной.
Ползут мокрицы одна за одной
В стволе за камнепадом идёт камнепад.
Сделка состоялась.
Солтан привёл на подмогу наёмную татарву. Татарва принесла арканы, коими дикие башкорты ловят диких мустангов и беглых рабов, а также тонкую конвойную цепь с замочками, и Карп начал поочерёдный обход хлевов. Заскрипели ворота. Злые, чёрные, бородатые татаровья врывались и выхватывали из рук отчаявшихся матерей маленьких, беззащитных, с огромными доверчивыми голубыми глазенками детишек. Они набегали при полном попустительстве русских ратников, наблюдающих за чинимым произволом с безразличием скотоводов, приведших овец к придорожной шашлычной "У Гагика".
Карп продал всех. Даже злобный кривой мальчик, откликавшийся на погоняло Тема, нашёл своё место в цепи юных дарований. Рослый, крепкий для своих лет, он имел возможность, пусть и с натяжкой, сделаться другом сурового уральского шахтёра из Самоцветных гор. Тема был переодетый москвич, добежавший до Нового Майдана и там пленённый новгородцами. Сам того не ведая, Карп всё же впарил наивному туркмену гения и дизайнера, да не простого, а трёхсотлетнего. В ближайшие годы штольни Самоцветных гор ожидала перепланировка и обустройство напольной навигацией, чтобы незаметно и удобно повысить эффективность горнорудных работ и тем самым увеличить производительность труда невольников.
Вздохи замученных матерей ("Слава Ктулху, прибрали тебя чурки") и крики рабов ("Огольца, огольца-то ловите!") витали над косматыми кочанами басурман. Новомайдановцы, смеясь, расставались со своим будущим.
Скованные одной цепью детишки выстроились на улице возле ворот "На стрежень!", чтобы отойти к новому хозяину. Карп собирался посетить гнездо туркемонабадцев - получить причитающуюся плату и откушать сочнейшего пилава, который аккурат поспел к завершению сделки. С конопляной настойки пробило на жор.
- И чего же ты удумал?
Ледяной голос Щавеля, невесть как очутившегося за спиной, заставил знатного работорговца сбавить ход.
Карп медленно обернулся. Старый лучник стоял недвижимый и наблюдал за чинимым гешефтом с бесстрастностью гранитной статуи.
'И с каменной беспощадностью', - пришло на ум работорговцу.
- Нарвали с грядок цветов жизни по скаредности ненасытной, да по хищническому скопидомству, и что теперь прикажешь с ними делать? - пробухтел Карп. - Я их сбагрю всех. Пускай татарва сама с ними валандается как хочет.
- Десятину не забудь заслать. И ещё половину суммы я у тебя реквизирую во имя светлейшего князя, на нужды операции, - голос старого лучника прошелестел, как сыплющийся песок.
- Зашлю, - буркнул Карп, не решаясь больше ничего сказать, чуя, что сейчас каждое его слово на вес золота.
- За мудрость и дальновидность в деле финансирования похода объявляю благодарность.
- Слава России! - только и сказал знатный работорговец, затем поспешил отвалить, пока хотя бы четыре части из десяти от денег остались при нём.
Просекая их движуху, Лузга засобирался. Ружейный мастер скучал в битком набитой трапезной. Он вытряхнул из кармана мелочишку, посчитал и нашёл, что всё не так и плохо. Могло быть лучше, если сыщется собутыльник, у которого водится монета. Лузга подкатил к Михану:
- Лучше сидеть в маленькой и тёмной пивной, чем работать на большом и светлом заводе, верно я говорю?
- Верно, - признал сын мясника, о заводах только в книжке читавший.
- Если так, собирайся в кабак. Похряли в маленькую тёмную пивную, а то мне завтра топать на большой и светлый завод, - Лузгу передёрнуло при воспоминании о белорецкой промышленной зоне. - Зальём... Завьём горе верёвочкой.
- Не отпустят, - заныл парень, которому страсть как хотелось слинять из-под присмотра личного состава в поисках свежих впечатлений.
- Забей! Кто работал и трудился, тот давно доской накрылся, а кто на службу болт ложил, тот до пенсии дожил, - народная мудрость придавила Михана, и он не нашёлся, чем возразить. - Я договорюсь. Чё меньжуешься? Не выцепим у твоего десятника пару часов до отбоя?
Чуя доброе отношение поселян, омоновцы в увольнение не торопились, поэтому оружейный мастер легко столковался с непосредственным начальством Михана.
Скворец легкомысленно разрешил:
- Погуляй со своими напоследок. Теперь ты их долго не увидишь.
Подкрепляя его слова, Лузга прищурился, зыркнул по сторонам, цыкнул слюной под ноги.
- Айда, закатишь отвальную. Я в Белорецк, ты - в дружину, когда ещё встретимся? Прикинься только чем-нибудь гражданским, чтобы не отсвечивать. Это место без фраеров.
Лузга ошибался. Посёлок имени Степана Разина был не без фраеров. По соседству с блатными жили простые мужики с семьями. Они составляли 95% населения. Посёлок привечал беглых рабов, оступившихся пролетариев и крестьян, всех угнетённых, кто не желал становиться злодеями, но предпочитал держаться поближе к разбойникам, нежели к кровавой подлости официального Закона. Воры почти не трогали нижнее звено своей иерархической пирамиды, ведь кому-то надо работать и периодически становиться поживой. Мужики знали и вполглаза дремали в своих избах с наступлением темноты. Пахнет наволочка сеном, дочка спит, свеча горит, ужас на лице. С беспокойством прислушивались, как по окну скребутся ветки. Мыши ли? Ночной гость ли? Да, но не к нам. Тихо тать пришёл к соседям. Со свиданьицем! Дверь откроет в щёлку, клюв лоха тихонько щёлкнет. Не вставал хозяин дома, был бы жив. На пороге ляжет, но никто не скажет, ибо знают, что наточены ножи.
Покойно было в посёлке имени Степана Разина, но тревожно.
- А ты что не с ними? - поинтересовался Скворец у Жёлудя.
- Батя велел не отлучаться, - с тоской ответил парень. - Нам здесь не вэлкам.
Из подвернувшегося под руку бульварного чтива парень нахватался собачьих слов, Скворец только головой качнул.
- Оружейник-то ваш пошёл?
- Лузга не спросясь отчалил.
Скворец с тревогой посмотрел на ворота, за которыми скрылся Михан.
Глава Четвёртая,
в которой чад кутежа сгустился в яме блатного дна, а урки выясняют, кто крикливей всех.
Очутившись на воле, Михан выудил красный греческий платок, бережно расправил, встряхнул, повязал на голову. Он чувствовал себя как в первый день в Новгороде. Дуновение чего-то неизведанного, разлитого в воздухе посёлка, коснулось души, и молодец потянулся к нему, как теля к матке.
Широкая главная улица, от которой шарахались неказистые заборы, вела к непросыхающей слякотной площадке. Главный кабак, сто раз отстроенный на пепелище, распугал окрестные дома. Крестьяне чурались ставить избы рядом с источником огненной угрозы, да и делаться первой жертвой пьяных разбойников желающих было мало. Таким образом, место, куда, словно помои в гигантскую воронку, стекалась вся грязь разбойничьего гнезда, само собой расчистилось и превратилось в главную площадь. В размешанном лаптями суглинке там и сям виднелись пятна блевотины, выбитые зубы, шматы и огрызки, кровь и мочевые лужи. Под стеной и на подходе валялись недвижные тела. Упитые ли, убитые? - Михан не осмелился разведать и постарался их не замечать. Он обратил всё внимание на шалман, гудящий как улей. Трактир "Яма", с выдумкой замастряченный под допиндецовую почтовую станцию, содержал в себе три зала - "Почта", "Телеграф", "Сберкасса".
- Тут по мастям сидят, - издалека по вывеске просёк расклады Лузга. - Знаю ихнюю разблюдовку. У дверей всякие черти тусуются, дальше урки гужбанят и правильные мужики, а в "Сберкассе" главные воры.
- А нам куда? - стушевался Михан.
Лузга злорадно оскалился.
- Сам определись, где тебе сидеть, а то живо найдутся указчики и на дальняк определят. Кто ты по масти, вор, мужик или чёрт?
Михан наморщил лоб.
- Я дружинник, - уверенно идентифицировался он.
- Заплыла красная масть на чёрный расклад, - Лузга подмигнул особенно зловеще. - Ладно, держись меня, болтай поменьше и всё будет ништяк. Эх, ты, лох-несское чудовище...
Переступая через отгулявших, прислушиваясь к звону гитары и крикам блатных, они подошли к порогу и Лузга толкнул дверь.
В "Яме" шёл совершенно дикий кутёж. Великолукские воры пропивали награбленное.
В зале "Почта" вдоль стен тянулись длинные конторки, только вместо чернильниц на них громоздились стопари для сучка и круханы под чифир и брагу. В середине размещались стоячие столики, чтобы голытьба парковалась теснее, да не задерживалась. Столы со скамьями и табуретами располагались в следующем, самом крупном зале, чьё название с графским титулом как бы намекало основательно закусить и выпить, да не шмурдяка, а чего поприличней.
Дальний зал был сокрыт зелёной шторой, разукрашенной намалёванными через трафарет кругами с ёлочкой, фамильным гербом графьёв Грефов, обещающим авторитетным людям грев. Что происходило за плотной занавесью, было тайной. В "Сберкассе" заседали солидные жулики и воры, а фраерам туда хода не было, разве что зайти на минуту, занести лавэ на общак.
"Телеграф" был забит под завязку, там куролесили жиганы. Михан едва заглянул, и определяться сразу расхотелось. Лузга даже не пытался, знал своё место. Протолкались к раздаче на "Почте", переполненной едва ли меньше, но зато босотой не с такими волчьими мордами. Михан взял бутылёк очищенного углём самогона, Лузга зацепил пару кружек пиваса, чтобы полировать, да потянулся к столу в центре зала, от которого отвалила компашка, оставив одинокого тощего оборванца скучать за пустым стопарём.
- Здорово, земляк, не помешаем?
Оборванец вскинул на Лузгу блестящие глаза туберкулёзника. Он был нестарый, только казался старым из-за обвисшей, убитой въевшимся загаром кожи на лице, да сутулых плеч. Он был когда-то жгучим брюнетом, но теперь волосы тронул иней. Только глаза антрацитовым блеском выражали горячую жажду жизни.
- Здорово, бродяга!
Лузга забуксовал и припух.
- Чёрный? Ты какими путями здесь?
- А тебя как занесло? - немедленно вопросом на вопрос ответил Чёрный.
- Шкандыбаю... как это самое...
- Членистоногое?
- Сам ты стоногое.
Лузга поставил на стол круханы, дал Михану знак причаливать.
- Кто это с тобой?
- Знакомьтесь, - нехотя сказал Лузга, - Миханом кличут. Он сегодня проставляется. А это Сириус, погоняло Чёрный.
- Отец астрономом был, - сразу пояснил Сириус, предупреждая вопрос деревенского лося. - Зови как погоняют.
- Понял. Меня самого Медведем назвали, так что лучше Михан.
- Похавать чё-нибудь сообрази, Михан, - бродяга привык гонять шнырей, но по обстановке; признаки интересной криминальной биографии наложили затейливую печать поверх выраженной интеллигентной внешности и привитых с детства хороших манер. - Надо на кишку кинуть, а то последнюю крысу вчера доел.
Молодец просёк, что им надо перетереть без его ушей, и умёлся к стойке, за которой раздатчик принимал заказы.
Он не заметил, как его внимательно изучают злые глаза.
***
Ветер рвал плащи с генералов и уносил в скупку. Барыги давали за них треть от меньшего и сами сбывали за полцены. Франты щеголяли в генеральских плащах со споротыми нашивками, а генералы... Генералы себе другие пошьют, у них денег много. Ветер не думал о поруганной генеральской чести, о расстроенных генеральшах и бедных генеральчатах, вынужденных по его лихой удаче влачить полуроскошный образ жизни, но глобальный шухер, всколыхнувший Великий Муром, аресты и повальный шмон вынудили бежать из столицы. Ветер притырился в посёлке имени Степана Разина и решил затихариться до зимних холодов. Пересидеть с братвой, выбираясь пощипать барыг к Великому тракту, и вернуться в город, когда всё уляжется.
Каково же было его удивление при виде вступившего в посёлок войска! Неужели дотянулся проклятый криминальный сыск? Ветер укрепился во мнении, когда узнал за столиком напротив пижона в красной бандане. Этого хлыща, только в форме новгородского ОМОН, он встречал в Муроме. Неужели казачок засланный? С ним отирался явный сиделец, возможно, ссученный. Ветер мигом просёк гнилой расклад и поставил в известность собутыльников.
***
Ловко перебирая звонкие струны, московский певец ртом Истома Нагой ходил промеж столиков и развлекал контингент скабрезными руладами. С Нового Майдана артист опрометью добежал до разбойничьего посёлка и, найдя приличествующую аудиторию, возобновил чёс по городкам и весям, рубя капусту на терпимую жизнь. К зиме он наметил вернуться на большую эстраду, а для этого надо было набить карман. Среди бандитов и грабителей гастролёр чувствовал себя как рыба в воде. Жиганы отсыпали монету щедрей иных купцов Первой гильдии. Истоме нравилось в посёлке имени Степана Разина. Нетребовательная и отзывчивая публика, пиво и кислые щи с похожим на телятину мясом, духота и табачный дым. Никто не пробовал осадить наглого гитараста, клянчащего деньги. Благодать!
Великолукские воры тратили без счёта награбленные мешки чужого труда и человеческой крови. Золото и ништяки оседали в "Яме", но Истома в своих скитаниях донырнул до самого блатного дна и теперь, не теряя времени, усердно черпал с подонками питательный осадок, не давая утечь сквозь пальцы.