Это плохой вопрос, он заставляет размышлять над тем, о чём думаешь на самом деле.
А мысли такие... несвоевременные, иной раз. Прямо как, ну те, которые всегда непрошенные, они. Я вижу их, слышу, иногда осязаю - спасибо субботе, смешиваю свои мысли и их желания. С той стороны тоже есть желания... Это похоже на голод. Или на сон, в чужом сне про голод? Плохой вопрос.
Я промолчал.
Листья, мёртвые метки ноября наконец-то поняли, чего от них хотели на шестом этаже...
Они колыхались стаей на улице - дрожали, трепетали, но вплывали по нескольку штук, загораясь в комнате неясным светляковым огнём, таким жёлтеньким, даже скорее уютно-рыжим, тёплым.
Пряники укрылись под столом, где сотворили нечто поминальное, с участием кусочка сахара и напёрстка кофе.
- Красиво! Как красиво! - восторженно прошептала Гамелина, застывшая в дверях с ножом в руке. - Некоторые даже светятся. Вот как такое может быть, чтобы лист светился?
- Если бы я знал, - сказал я. Правда, совсем тихо.
- У тебя обветрились губы.
- А что делать?
- Это поправимо, - заметила Аня лукаво и отложила нож на стол. - Странно, что ты до сих пор не знаешь.
И утянула меня на пол, распугав светящиеся листья.
Рядом с нами аккуратно свалился нож...
- Я запомнила тебя в августе, перед школой, - сказала Гамелина после. - Поднялась к вам тогда взять противень. Наши все в работе были, меня Эмма отправила, наскрести ещё. Мама твоя дала мне ... И я тебя увидела, тогда. К тебе дверь открыта была, в комнату - ты видно голову вымыл, лохматый, мокрый весь, - она облизнулась, хищно. - И что-то припаивал, сидел там или я не знаю - дымилась у тебя в руках какая-то штука... Я в очках была, запомнила; лицо такое ... недетское, и этот дым, и по щеке капелька текла. Ты в полотенце был синем, и я поняла - синий твой цвет.
Я покашлял. Аня села, заколола волосы, оправила блузку. Я встал, помог встать ей.
Листья светились невесомым янтарным светом и плавали над нами, по одному и группками, как сгустки дыма.
- У вас на балконе цвели тогда, такие цветочки, мелкие белые. Очень сильно пахли раем.
Я вот хорошо это всё помню - тебя... телевизор этот... даже показалось, вот, будто лето не закончилось ещё, - она помолчала. - И не закончится, долго-долго... Так бывает?
- Может и бывает. В раю... Наверное, - отозвался я. - Только это табак на всю в квартире пахнет, он у нас цветёт и цветёт на балконе с мая по октябрь. Даже и не знаю, чего вдруг. Разве в раю есть табак?
- Смотря, в каком раю, - невесомо ответила Аня. - У меня там осень, а у тебя?
- Не думал никогда.... Наверное: июнь, веранда, вид, вечер. Все живы...
- Если бы, - сказала Аня. - Но нет такого волшебства ... У нас осталось минут сорок, я пойду себя в порядок приведу, а ты пока мой подарок примерь.
И она ткнула мне в руки свёрток, с виду в обычной упаковочной бумаге, но вроде чем-то разрисованной.
- Это свитер, - проговорила Гамелина этаким обволакивающим тоном. - Сама связала. Я же говорила. Надень.
Я развернул бумагу и обнаружил тёмно-синюю вещь плотной вязки, цвет свитера будто переливался - от совсем тёмного к индиго, с крошечными намёками на лазурь.
- Взяла шесть ниток, - сообщила Аня. - Разные оттенки. Есть лавсан. Ну, надень же. Мне будет приятно.
Я погладил вещь и подёргал воротник.
- Не давит, не длинный, не кусючий, - сказала Аня и вздохнула. - Ты так и не сказал мне, о чём думаешь всё время...