С тех пор, как северяне перестали верить в своих богов, и на смену им пришел христианский бог, многое изменилось.
Богам нужны человеческие молитвы, это вам кто угодно скажет, а еще - богам отчаянно холодно в их светлом золотистом Асгарде. Поэтому боги приходят туда, где тепло еще есть. В мир людей, конечно же.
Вот Тор - воевал во второй мировой войне, почему бы и нет? Военный летчик, боевой талисман, можно сказать. Он трижды шел на таран, не разбился ни разу, хоть мог и разбиться, ничего бы с ним, железным, не случилось. Тор сменил с тех пор десяток имен и паспортов, женат вторым браком - Сиф умерла еще в девяносто пятом, лежала в гробу красивая, бледная, в волосы - он сам вплетал белые лилии. Его новая жена - невысокая, полная, русоволосая. Волосы у нее пышные на редкость, чуть ли не пышнее, чем у покойницы-Сиф, он встретил ее в августе две тысячи первого, руки пахнут медом, она звонко смеется. Он живет в Исландии, там, где воздух почти тот же, что был, когда он был настоящим богом. Магни и Моди учатся праву то ли в Оксфорде, то ли в Кембридже, Тор толком не помнит, да ему и не нужно, у Улля - целая сеть магазинов спорттоваров и новенькая машина. Тор катался, выходит быстро, но не быстрей, чем на его колеснице когда-то. Они частенько приезжают к отцу, правда, ни один из них не зовет его отцом - слишком странно было бы им обращаться так к нестареющему вечно тридцатипятилетнему Тору. Улль с каждым днем и с каждым приездом все больше похож на Сиф - тонкое овальное лицо, облако светлых волос. Магни и Моди - на Тора - рыжие волосы, синеглазы и круглолицы. Улля Тор любит больше.
Мьельнир стоит в углу - исторический раритет, все дела. Жена Тора любит протирать его в те дни, когда устраивает генеральную уборку. Она подолгу может сидеть рядом, склонившись к блестящему металлу, и обводить узоры на нем. Мьельнир теперь совсем холодный, чтобы взяться за него, не нужны железные рукавицы.
Тор пьет желтые таблетки с яблочным привкусом - говорит, что от сердца, такие же пьет и Улль, Магни и Моди - гораздо реже. Семейный порок, яблоки Идунн, вечная юность - разница небольшая, понимаете сами.
Идунн, кстати, открывает третью аптеку. Она знаменитый врач, и пациенты ее не живут меньше ста лет. Тор над этим очень смеется - кто бы знал, что так оно будет? Знал бы Локи, когда воровал ее яблоки!
К Локи он не приходит уже давно.
На прошлой неделе, разве что, к Тору приезжал Нари. Кажется, двадцать первого числа, хотя в июле мало кто помнит о числах вообще. Они в середине лета всегда смешанные и полустертые, и большинство понедельников, пятниц и сред тоже путаются между собой. Только выходные остаются на месте, и то не всегда.
Нари был похож на отца и на Сигюн одновременно, невозможно высокий и тощий, некрасивый. Тор не сразу узнал в нем того подростка, что видел когда-то давно на суде. Тору и не хотелось никого узнавать. С тех пор, как он перестал быть богом для своих древних викингов, ему хочется перестать быть богом вовсе. Тор не признает полумер.
Нари сказочно мил, смешлив и добр, и жена Тора от него без ума. Тор подвигает к нему блюдце с медом - Нари любит мед и горячий чай - и ищет в нем шальное, знакомое, Локи. Нари зыркает на него чуть исподлобья, и глаза - глаза у него не Локи и не Сигюн, чужие, злые, волчьи.
Жена Тора этого не видит, и Нари улыбается ей тепло и славно, как улыбался когда-то Локи Сигюн, а смотрел в то время на Бальдра - Тор припоминает, вскоре Бальдр умер.
Потом Нари допивает свой чай и, аккуратно ставя чашку на блюдце, говорит:
- Знаешь, отец приехал.
Тор неловко ударяет дном кружки о стол, слишком резко ее поставив. Нари не может сказать "отец вышел оттуда, куда вы его отправили", Нари только улыбается и говорит - "отец приехал".
Тор улыбается в ответ. Значит, все скоро кончится. Он помнит пророчество - одно из немногого, что он помнит действительно хорошо.
Так вот, снег начинается в Исландии двадцать первого июля ночью. Или двадцатого. Или двадцать второго, когда температура внезапно, буквально за полчаса падает с двенадцати градусов до нуля. Валит стеной, пушистый, тяжелый, крупные снежинки, похожие на те, что показывают в фильмах про Рождество. Из такого снега хорошо лепить снежки, а еще - у него очень хорошо получается останавливать дорожное движение, обрывать провода и заваливать дома до самых окон и даже немного выше. На несколько дней закрываются, не принимая самолеты, идущие на посадку, аэропорты Рейкьявика. Про аэропорты поменьше и говорить не стоит - снег валит везде одинаково. Впрочем, по-настоящему холодно не становится. Не больше, чем нужно, чтобы шел снег. Снег идет несколько дней подряд и, только, кажется, убедившись, что Исландия завалена-закутана полностью, прекращается. Таять он даже и не думает, сверкает на солнце пронзительно-остро, мигом затвердев в твердый наст.
Тор выходит на улицу посреди ночи, долго стоит, глядя в небо и слизывая с губ снежинки. Тор не любит больше небо, он не поднимался в него больше двадцати лет. Для бога, живущего среди людей, - слишком много. Он не уверен, сможет ли подняться снова.
Потом снег уходит в Норвегию, а оттуда - в Швецию и Финляндию. Когда снег приходит и в Петербург, то начинают поговаривать о глобальном похолодании. Бурное обсуждение в СМИ выливается в опустение тех полок супермаркетов, на которых лежат обогреватели, одеяла и прочие приятные вещи. В августе включают отопление. Снег к тому времени идет уже в Австралии.
Тепло дорожает, электричество и еда - тоже.
Впрочем, со временем все успокаивается. Оказывается, можно жить и так - под снегом. Тем более, что снег и не думает таять, а слишком холодно так и не становится.
Человечество привыкает.
Тор посмеивается, успокаивает жену. Ждет Локи, Локи непременно должен прийти. Локи не приходит. Приезжает зато встревоженный Улль, который вымахал еще больше и теперь выше братьев и выше отца, привозит с собой незнакомую девушку - слишком тощую, по меркам Тора, в его время ценилась другая красота. Улль обнимает ее за плечи, а потом отсылает к жене Тора, и долго, долго вполголоса разговаривает с отцом.
Он, в общем, тоже понимает, что все катится к Рагнарёку. Под конец спрашивает, где же Один, и Тор обнаруживает вдруг, что давненько уж не знает, да и не вспоминал про него много лет - с самой смерти Сиф. Тогда собрались все, с ужасом смотрели на гроб, ждали - неужто они и впрямь становятся людьми? Нет, так и не стали. Не до конца, во всяком случае. А что Сиф умерла - так тошно ей тут было, может, хуже, чем им всем.
* * *
Тор приходит к дверям Хатльгримскиркьи [Хатльгримскиркья - лютеранская церковь в Рейкьявике. - прим. автора] в полдень, выворачивая из переулка и обходя церковь с северной стороны. На снегу остаются следы шагов, которые заливает просинь теней, с сосен сыплются коричневато-зеленые иглы, когда он отводит ветки.
Он одет в старомодную толстую темно-серую куртку, ворот которой пышно оторочен темным мехом, а рукав прожжен, шапки у него нет вовсе, и грива темно-рыжих всклокоченных волос выглядит до странности воинственно. Дело усугубляет торчащая вперед кудрявая борода. Аккуратно подстриженная, но все же.
В церкви читают пятьдесят третий псалом. Он останавливается у дверей, потом, чуть поколебавшись, садится на последнюю скамью. На священника он не смотрит, зато, тяжело оперевшись локтями на спинку впередистоящей скамьи, смотрит на распятье - строгое и искусно вырезанное из темного дерева.
"Привет". - мысленно говорит Тор и улыбается. Христианский Бог никогда не отвечает ему, но Тор уверен, что он должен с кем-то да говорить. Богами не становятся просто так, а христианский Тору нравится, хоть он и совсем другой, не такой, какими были они.
Из церкви он выходит еще до конца службы, щурится на солнце и снег. Немного болят глаза.
- Я уж думал, ты будешь там вечно сидеть.
Тор переводит взгляд на говорящего. Со стороны они, должно быть, могут показаться родственниками - один большой, похожий на медведя и порядком потрепанный, второй - поменьше ростом и худей, в длинном темном элегантном пальто - но оба буйно-рыжие. Разве что у него самого волосы темно-рыжие, а у второго - ярко-рыжие, длинный, тщательно расчесанный хвост, лежащий на плече. И бороды нет.
- Мог бы и зайти внутрь, Локи, - буркает он в ответ. Он ничуть не удивлен. Он ждал все это время.
- Не мог. Это же тебя признали святым, не меня, - фыркает Локи и строит гримасу неописуемую, явно демонстрирующую, как он относится к признанию собеседника святым с пришествием христианской веры. Разводит руками. - Мне туда ходу нет.
Они идут через улицу бок о бок. Локи, несмотря на все свои пальто и хвосты, даже привычную иллюзию не накинул, и лицо у него кажется усталым, постаревшим и иссеченным шрамами. Тор знает наперечет каждый - полустертые, почти незаметные - у губ, мелкие оспины шрамов от змеиного яда, длинный шрам поперек щеки, вынесенный им из драки за Мьельнир. У Тора их, в общем, не меньше. А в волосах у Локи - светлая седая прядь. Разве боги седеют?
- Сколько осталось? - спрашивает он сипло. Садится голос, да и табак - отрава-отравой. С тех пор, как Тор живет среди людей, он курит самые дешевые сигареты - они самые крепкие и едучие. Остальные "не пробирают".
- Еще почти год, Тор, - Локи медлит, потом небрежно берет его под руку. И ухмыляется. - У тебя теперь нет пояса, за который я мог бы держаться.
- Ну да, нет, - хмыкает Тор. Вместо пояса, за который когда-то держался Локи, у него теперь широкий кожаный ремень с вручную пробитыми шилом дырками и тяжеленной пряжкой. Ну пусть под руку держит. - Где теперь Сигюн?
- Дома, - Локи щурится насмешливо.
А попробуй, спроси - где это - "дома"? Где вообще Сигюн и Локи могут чувствовать себя дома - теперь-то?
- А где теперь Сиф? - интересуется Локи в ответ тоном наиядовитейшим, словно Сиф его личный враг.
Тор хмыкает.
- Умерла.
Локи останавливается так резко, что Тор делает еще два-три шага вперед, волоча его за собой, Локи, не упираясь, шагает следом.
- То есть, как это - умерла? - ошалело спрашивает он.
- Как люди умирают, - буркает Тор. Жену он так и не забыл и чувствует липкую тянущую вину за ее смерть, и за то, что сам он жив.
Локи не спрашивает больше. Кивает. Держа его под руку, идет с ним дальше. Говорит что-то, Тор не слишком слушает, глядя через дорогу на светофор, разве что выхватывает слухом привычные, словно они и не не виделись столько лет, "ну вот честно" и "ты представляешь?" и кивает на них, показывая, что верит и представляет. Если слушать все, что несет Локи, можно запросто свихнуться до того, как он дойдет до середины, Тор знает. И знает, что если будет нужно, то Локи обязательно повторит, чтобы он уразумел что-то важное. Локи бурно жестикулирует свободной рукой, затянутой в щегольскую перчатку. Он, кстати, знает, что Тор его не слушает. Локи всегда знает, когда его слова пропускают мимо ушей.
- ...пошел в библиотеку, - пробивается к Тору. - Там были подшивки газет, много. И тут, представляешь себе, я нашел тебя.
- Что, прямо меня? - ухмыляется Тор и тащит его через дорогу.
Оба смеются, привычно, как смеялись вместе много раз до того.
- Статью про тебя. Там вообще про войну, но и про тебя тоже, веришь? Там и фотография есть.
- Какая там фотография, - отмахивается Тор. Он смутно припоминает эту статью. - И не разберешь.
- Я же разобрал. Как бы я иначе знал, что она про тебя?
Тор усмехается.
Потом в какой-то момент Локи замолкает. Тор помалкивает тоже, так и идут дальше. За последние сотни лет у них было время поговорить, теперь, в общем-то - и незачем, и не о чем. И, в общем, врагами они друг друга тоже совсем не чувствуют. Хотя пора бы привыкать. У них было много лет, чтобы привыкнуть.
Идет второй год Фимбулвинтера.
* * *
Хотя, конечно, библиотека была не с самого начала.
С самого начала был Хельгард.
Когда Локи спускался вниз по скользким сыроватым ступеням, а вокруг плясали языки огня, освещая путь, из-под ног тянулись длинные черные тени. А стоило дойти до самого низа, как своды мигом стали высокими, словно сплетенными из тончайших ветвей. Локи показалось тогда на мгновение, что он идет по ночному лесу, родному для Хель Ярнвиду.
Свет вокруг был - золотисто-зеленый, чуть уходящий в синеву. Ветер - теплый и сырой.
Хель встретила его в дверях залы. Локи почти успел забыть ее за много лет, а она - высокая, крупная, как мать, здесь, в своем мире, не носящая иллюзий, появилась перед ним в истинном обличье - наполовину синяя, как мертвец, наполовину красная, как кусок сырого мяса. Она похожа на Локи - как если бы художник шутки ради нарисовал его женщиной и теми красками, какими не рисуют живых. Она была ослепительно прекрасна - так, как живая женщина не может быть. У ног ее вертелся громадный серый Гарм, который, знал Локи, отдаст за нее жизнь, если понадобится.
Хель положила ладони ему на плечи осторожным движением, коротко поцеловала в щеку. Почти невесомое прикосновение. Точно также она целовала еще Тора, который для нее уже много сотен лет дядюшка Тор. Правда, он спускается в царство мертвых неизмеримо реже Локи. В конце концов, Хель, несмотря на то, что она царица подземного царства, печет чудесные пироги. И совсем даже не из нектара, как поговаривают в мире живых, а из доброго мяса и - изредка - душ, которые больше ни на что не годятся. Как Хель определяет, на что годны бесплотные тени - одной ей ведомо. А пироги все равно вкусные. А Тор - единственный, кроме Локи, кто словно и не замечает ее внешности и даже находит ее милой. А в последний раз он и вовсе принес из мира живых новое слово "экстравагантная" - и мигом такой Хель обозвал. Правда, Хель смутно подозревала, что Тор сам до конца не понимает, что значит это длинное красивое слово.
- Папа, - тихо сказала Хель и улыбнулась, она и впрямь была рада его видеть. - Мы все тебя ждем, - прибавила его Хель.
Первым поверх ее плеча Локи увидел Фенрира и невольно изумился тому, какой он высокий и широкоплечий. Ему давно не доводилось видеть сына в человеческом обличье, он всех их слишком давно не видел. Фенрир смотрел цепко и знакомо, раздраженно смахивая в сторону с лица волосы - у него их целая шапка непослушных и темных, и Нарви стоял рядом с ним - невозможно похожий на Нари - высоченный, некрасивый, тощий, до безумия похожий на самого Локи.
Локи никогда не боялся за того из своих сыновей, что умер. Он ушел к Хель, а Хель, сестра его, не допустила бы ничего дурного. Разве что запястьями он чувствует теперь на мгновение горячее и кровавое - кишки своего сына - и словно слепнет, так что улыбка выходит растерянной и чуть злой, когда он шагает навстречу сыновьям.
Нарви срывается с места первым, кидается ему на шею так, словно он все еще мальчик. Словно Локи все еще тот молодой мужчина, у которого пока не убили сына.
Локи обнимает его, прижав к себе, накрывает ладонью его затылок и отчаянно жалеет, что здесь нет Сигюн. Ей нечего делать в мире мертвых, но она была бы счастлива увидеть их сына.
Потом он говорит, не оглядываясь:
- Пора снаряжать корабль, Хель.
- Я знаю, папа, - отвечает Хель. - Мы поняли еще когда Фенрир пришел.
Сначала под боком у него спал брат, Нари, в волчьем облике, прижавшись к нему. Цепь с каждым днем становилась все тоньше. Впервые Фенрир заметил это много дней назад, и с тех пор цепь стала тоньше почти вдвое. Фенрир, как и его брат, много спал, словно больной - иногда ему и впрямь казалось, что он болен, иногда грыз цепь, по-щенячьи повизгивая. Грызть было больно, ну сами попробуйте погрызть что-то твердое до жути. Фенрир надеялся, что она лопнет. Фенрир ждал, когда она лопнет.
А она все никак не лопалась.
Однажды - просто распалась в труху. Нари не пошел с ним, Нари ушел в мир людей. Он говорил - ему есть, кого там повидать.
Он пришел к Хель, их старшей сестре, потому что ему больше некуда было идти. Они ждали все это время, а теперь Локи пришел за ними, и пора снаряжать Нагльфар.
Его строили долгие сотни лет. Он уродлив. Громадный, весь словно состоящий из острых линий и углов, без лебединой прелести прочих кораблей, как морское чудовище, выбросившееся на берег. Морское чудовище тут Ёрмуганд, что Фенрир со смехом и напоминает отцу, стоит тому вслух высказать свое "как". Локи улыбается, треплет его по волосам.
Мертвецы идут мимо них на борт. Конца процессии не видно. Может быть, его нет вовсе.
Мертвецы Локи совсем слабые, испуганные, растерянные. Они почти забыли, как нужно жить, а бойцами не были и вовсе никогда. Бойцы достались Одину и Вальгалле, но Локи не жалеет. Он и сам-то не бог войны.
В тот миг, когда первый из них ступает на борт, наверху начинается снег.
А потом Локи понимает, что хочет увидеть Тора. Он думает - Тор в Асгарде. Он знает - теперь его не посмеют выставить за двери, они все понимают, что время пришло.
Вместо этого он уходит в человеческий мир. Не узнает его. Не узнает ничего из того, что было.
Впрочем, Локи легко учится.
А потом однажды, когда он листает подшивку газет, пальцы сразу обжигает холодом, едва он берется за газету, и это значит, что человек случайно или намеренно запечатлел бога. Локи листает лихорадочно и торопливо и находит - размытый скверный послевоенный снимок. Тор на нем.
Локи разглядывает долго-долго, поднеся фотографию к глазам, потом жадно читает заметку, хохочет - не может Тор без схваток, совсем не может.
Заметку он уносит с собой, улыбается шальной улыбкой.
* * *
Тор долго не ложится ночью после встречи с Локи. Пьет чай из помятой алюминиевой кружки, которую привез еще с войны. Жена не раз порывалась ее выбросить, Тор не давал, не объясняя причин. Тор вечно хватает ее, когда нужно подумать.
Впрочем, утром все идет своим чередом. Тор считает дни и все меньше спит к концу третьего года. Воздух звенит тревогой и огнем.
А потом однажды он просыпается и видит - снег начинает таять. Фимбулвинтер окончен. Тор гладит Мьельнир и говорит жене, что собирается в командировку. Он, должно быть, мог бы сказать ей и правду, Тор думает - она поймет. Он не говорит. Зачем?
На старом фольксвагене, тяжело переваливающемся через тающие сугробы, как большая и ужасно целеустремленная черепаха, Тор выезжает из города и сворачивает с шоссе в лес.
Лес расступается перед ним - ровно настолько, чтобы проехать машине, хотя понятно, что никуда она особо не проедет, увязнет в снегу, который взрослому человеку едва не по пояс. Над лесом повисает узкая бледная полоса радуги, в воздухе одуряюще пахнет сырой землей и сосновыми иголками.
Тор хмыкает и едет дальше. В какой-то момент машина едет уже над снегом, не касаясь колесами наста. В какой-то момент Тор выезжает к своей радуге, выбирается из машины, вытаскивает с заднего сиденья Мьельнир. С каждым годом он тяжелее и тяжелее, Тору казалось, что однажды он совсем не сможет его поднять. Да что там, Тор теперь даже по Радужному мосту может идти, не то что в прежние времена, когда он опасался расколоть его своими молниями. Он и идет. Мьельнир оттягивает руку, впереди - золотые ворота Асгарда. Тор видит их так же ясно, как собственные ноги, хотя, разумеется, снизу не разглядеть ни его самого, ни его Асгарда.
В Асгарде давно не бывало гостей, ворота открываются неохотно, Тору кажется - еще немного - и заскрипят. Не скрипят.
Двор пуст и тих. Тор идет через него, сжимая в руке ненужный Мьельнир - он знает, что молот начнет повиноваться ему вновь в Рагнарёк и не раньше. Должно быть, он смог бы пустить его в ход и теперь, но это не то. Он выглядит смешно и нелепо в своей куртке, ботинках, джинсах.
Тор проходит через двор, и перед ним открываются двери Вальгаллы. Внутри - так же странно и непривычно тихо. Тор привык к шуму пиров и сражений, а теперь воины его отца спят и не хотят больше ни меда, ни битв.
Домой, в Билширнир, Тор не хочет. Как он вернется туда без Сиф и мальчишек? А главное, на что он ему без остальных? Искать отца и тех из остальных, кто остался в Асгарде, Тор хочет еще меньше. Сказать по правде, он боится найти их не такими, как помнит.
Он остается в Вальгалле. Пустая гулкая зала. Самое оно для бога, который устал им быть.
* * *
Нари спрыгивает с подножки поезда, хватает ртом обжигающе-холодный, северный воздух. Изо рта идет пар. Поезд останавливается здесь всего на пять минут, и, пока он осматривается, глядя на небольшие дома, у него за спиной медленно трогаются вагоны, едут мимо с глухим стуком, словно ползет брат Ёрмуганд среди скал, и чешуя шелестит о камни.
Нари наискось пересекает перрон, ныряет на одну из улиц. Он не знает этого города, но вполне уверен, что сможет найти то, что ищет, не спрашивая ничего ни у кого.
Начинается снег. У Нари и шапки-то нет, волосы мигом словно седеют, и он делается похож на Локи еще больше.
Он плутает по городу едва не до полудня с рассвета. Правда, здесь утра долгие, фиолетово-голубые, холодные до того, что сводит пальцы. Руки - без перчаток тоже. Нари одет на редкость легко для зимы.
Нари находит нужный дом ровнешенько в полдень, словно должен был прийти к этому времени. Он отродясь не был внутри, но он точно знает, что дом - именно тот, что нужен.
Третий этаж. Узкая лестничная клетка. Нари долго разглядывает дверь - тонкую, почти фанерную. Потом стучит открытой ладонью.
Дверь распахивается сразу, словно за ней ждали. На пороге - Сигюн. Она невозможно изменилась с тех пор, как Нари видел ее в последний раз, из юной девушки превратившись в женщину. Сигюн теперь та, у которой сын мог бы быть волком и в самом деле. На плече у нее лежит полурасплетенная коса, словно пушистый крохотный зверек.
Сигюн молча смотрит на него, и Нари затихает под взглядом матери, будто ожидая наказания за что-то.
- Ты пришел, - вместо этого сдавленно говорит Сигюн.
- Ага, - отвечает Нари, и в голосе его звучат странные игривые нотки, словно он балуется, говоря это.
- Локи тебя искал.
- Меня не было.
Сигюн молча обнимает его, прячет лицо у него на плече. Сигюн, по меньшей мере, на голову ниже его. Плакать она не плачет - все слезы она уже выплакала, у нее было на это время. Нари от этой ласки шалеет совершенно, льнет к ней, как щенок, чуть ли не скулит, прижимаясь к матери.
Так и вваливаются внутрь.
Только потом Нари спросит, почему - здесь.
Сигюн пожимает плечами, для нее не имеет особого значения - где. Человеческий мир для нее теперь весь на одно лицо. А здесь есть пристань. Сюда придет за ними Нагльфар. И Локи. И Нарви. И Фенрир, прибавляет, улыбаясь счастливо, Нари. И Фенрир, соглашается Сигюн. И все остальные.
На следующий день тает снег. Нари явился совершенно вовремя, именно тогда, когда нужно. Теперь Нагльфар пробьется к берегу, и лед ему не помеха.
* * *
На самом деле - хоть Тор этого и не знает - он единственный бог Асгарда сейчас. Один в мире людей, и Фригг с ним. Все прочие ушли еще раньше. И сейчас Вальгалла тихо, по капле, оживает. Тор, закрыв глаза, сидит во главе пустого стола, там, где раньше сидел его отец, и слушает тяжелые шаги воинов и лязг оружия. Эйнхерии, воины отца его, проходят к столу. И рукоять Мьельнира медленно теплеет под его пальцами.
Тор - верховный бог Асгарда теперь. Впрочем, ненадолго - он чувствует, как возвращается отец. И, стоит Одину переступить порог залы, Тор поднимается навстречу, и привычно легок Мьельнир в его руке. Тор даже знакомого жара не чувствует, Тор улыбается светло и безмятежно. Все идет так, как должно быть. А еще Тор сумел пробудить его воинов сам. Тор пришел в Асгард первым.
Надевая доспехи, он насвистывает песенку, подхваченную в мире людей. Опоясывается поясом, за который когда-то цеплялся Локи. Тор тянется всем телом, привставая даже на носки, и кольчуга ему совершенно не помеха. Он ее почти не чувствует, он не чувствовал такой легкости с тех пор, как пришел вместо них христианский бог.
Время пришло, вот и все.
Нагльфар выходит из Хельхейма медленно, лениво, словно выползает крылатый змей из норы, неспешно развертываясь и распуская крылья. Так же распускает он пергаментно-серые паруса, громко хлопающие на ветру.
Локи стоит у руля. Нарви устроился рядом, поднеся к губам костяную свистульку, которая время от времени издает странные в своей резкости звуки. Локи только усмехается.
Хель и Фенрир, смеясь и препираясь, играют в кости. Денег нет ни у одного из них, да им и не нужно.
И когда он пристает к берегу самого обыкновенного города, не скрываясь ни от кого, в самый обыкновенный день, никто, кажется, не удивляется. Настолько он невозможно реален, безусловен и сам собой разумеющся.
Сигюн и Нари поднимаются на борт. Локи смотрит на сына, и глаза у него теплеют.
Нари подходит к нему только на мгновение, тычется лбом ему в плечо, склонившись - он теперь выше отца, Локи треплет его по волосам. Фенрир, небрежно откинувшись назад, громко окликает, но Нари смотрит поверх плеча отца - на Нарви, который поднимается навстречу и не знает, глядеть на него или на Сигюн, и лицо у него перепуганное и счастливое.
Нагльфар тяжело ворочается в русле реки и отходит от берега. Ему еще много нужно пройти.
Потом гаснет солнце, и Фенрир, огромный волк, смотрит на Локи и приподнимает верхнюю губу, то ли скалясь, то ли смеясь. Локи улыбается.
Вода приходит позже. Ёрмуганд, чудовищный змей, всплывает из воды. Он спал на дне уже много веков. Прошло то время, когда ему хотелось всплывать наверх и играть с кораблями. Он не всегда их топил, но все же гораздо чаще, чем отпускал. Впрочем, в человека Ёрмуганд не обращался еще дольше - с тех пор, как оказался заточен в пещере отец. Что ему делать среди прочих богов? Разве что однажды он всплывал к Тору и трижды - к сестре. Правда, теперь он стал слишком велик, каждая чешуйка его - с туловище взрослого человека, и если он поднимется - быть беде.
В последнее время ему спалось все хуже. Ему перестал сниться родной Ярнвид, ему перестали сниться кораблекрушения. Брат с сестрой и даже солнце над водой, просвечивающее ее насквозь, ему не снились тоже, а еще от хвоста по телу все чаще расползался зябкий холодок.
Вот он и поднимается. Вода приходит за ним и накрывает большую часть земли, а потом - Ёрмуганд, приняв человеческое свое обличье, торчит на корме рядом с братьями и сестрой, лениво щурится на них, переплетает длинные спутанные пестрые волосы, черно-рыжие, как шкура полосатой водяной змеи. Волосы его тем длиннее, чем длиннее его тело во втором его обличье. Ёрмуганд когда-то пробовал - что будет, если их отрезать? Ничего не было, в общем-то. Просто в следующий раз, едва ему стоило принять свой змеиный облик и вернуться обратно, они стали такими же.
* * *
Они встречаются три дня спустя. Тор ждет Нагльфар на берегу. Один. В полном доспехе, и Мьельнир в его руках сияет так, что больно смотреть. Локи легко сбегает по трапу навстречу ему, улыбается одними глазами:
- Что, великой битвы не будет?
- Что ты, - хрипло отвечает Тор. - Скоро все придут, будет тебе битва. А я так... я вперед.
Локи кивает.
- Я рад, что не мне придется с тобой сражаться, - говорит Тор и щурится поверх головы Локи на борт корабля, оперевшись о который, стоят Хель и Ёрмуганд. - С ним - я смогу.
- Не любишь ты моих детей, Тор, - смеется Локи, и Тор смеется тоже.
В воздухе пахнет древесной смолой и металлом, а потом - повисает пронзительно-чистый звук рога Хеймдалля (свистулька Нарви, звонко откликнувшаяся с борта, кажется странной пародией), и Локи глядит, чуть прищурясь, так же, как Тор на его Нагльфар, в небо. Туда, где открываются ворота Асгарда, и маршируют эйнхерии из Вальгаллы. Всего пятьсот сорок дверей. Из каждой - восемьсот воинов.
Простенькая совсем среди людей математика.
Мертвецам Локи - не видно края.
Каждый из воинов Одина стоит ста неумех Локи. Локи может отдать взамен за каждого из них тысячу.
Знаете, Локи не хочет никого отдавать. Просто Рагнарёк накатывается неумолимо, как лавина, и каждый из них делает, что должно.
Тор не оглядывается, Тор и так знает, что происходит у него за спиной.
Врата миров раскрываются яичной скорлупой. Медленными ровными рядами идут инеистые великаны Ётунхейма, родня Локи. По Бивресту, повисшему на этот раз широкой лентой, скачут воины из Муспельхейма, и с ними - Сурт. Тор отыскивает взглядом его огненный меч и успокоенно кивает - все кончится так, как должно кончиться.
Биврест рушится за ними, растекается цветным туманом, и это не имеет ни малейшего значения - не останется тех, кто сможет по нему идти.
- Тебе пора, - говорит Локи, нервно быстро облизывает губы. - Ступай, ну! - резко велит он, и Тор шагает назад, не поворачиваясь.
- Не бойся, - серьезно говорит.
- Я не могу не бояться, - Локи смотрит чуть исподлобья. - Твои сыновья останутся живы.
Тор неожиданно смешливо фыркает.
- Я не думаю, что Магни поможет его оксфордское право после Рагнарёка, - улыбаясь, говорит он. Поворачивается и идет к отцу - встать в строй рядом с ним. На полпути его разбирает совсем уж отчаянный смех - он вспомнил, наконец, где именно учится Магни. В Оксфорде, вон оно как. Локи улыбается тоже, глядя ему вслед. Он, в общем, почти уверен, что право - оксфордское или какое угодно еще - Магни после Рагнарёка не понадобится.
Откуда-то из-за эйнхерий вперед проталкивается Улль. Высокий, светловолосый, вместо привычного лука - меч. Тору странно уже одно то, что он это называет привычным, казалось - он должен бы забыть, как выглядит его сын в доспехах, но вот он, Улль - и Тору кажется, что и не было тех лет, что он провел среди людей.
- Ты говорил с Локи? - спрашивает Улль и сдувает со лба прядь волос, неловко убирает рукой в железной рукавице.
- Да.
Улль кивает. Тор разглядывает их всех, богов, чуть искоса, чуть насмешливо. Боевой строй против оборванцев Локи. Рог Хеймдалля против пронзительной свистульки Нарви. Хороша последняя битва.
Рог гудит для Тора в последний раз.
Битва - последняя или какая там еще - начинается. Тор ныряет в гущу драки оголтело, старательно не соображая ничего вокруг, и его почти сразу захлестывает волной мертвецов. На мгновение ему кажется, что он видит лицо одного из тех, с кем бок о бок воевал среди людей. Тор смаргивает, отворачивается, бьет наотмашь. Тор не верит, не видит, не хочет знать.
Он ищет одного-единственного. Ему нужен Ёрмуганд, потому что Ёрмуганда он должен убить, и Ёрмуганд знает это. Тор хочет, чтобы все кончилось. Чтобы все закончить, ему придется сделать то, что должно.
Тор не видит, как мимо него проносится Фенрир - теперь его оскал за смех не принять. Впрочем, если говорить о безумии - ничего безумного тут тоже нет. Фенрир идет убивать, вот и все.
Он убивает. Он умирает. Тор не знает ни об этом, ни о том, что отец его уже мертв, и убил его сын Локи.
А потом на него выносит самого Локи - измазанного чужой кровью, уже сорвавшего голос в хриплом вопле, рассмеявшегося ему в лицо.
- Тооор, - тянет Локи одними губами, но Тор его слышит даже в грохоте битвы. - Тор, ваше пророчество - ошиблось? - улыбаясь, спрашивает он, и неловко бьет мечом - не столько ударяя, сколько пихая его вперед обеими руками. Тор не знает, с какой стати он так бьет - Локи умеет сражаться, вообще-то... может, Локи просто не хочет сражаться с ним, Тор толком не знает. Тор шагает вперед, меч Локи - прошел возле его бока, он мог бы сейчас размозжить ему голову. Вместо этого Тор отталкивает его и ныряет за тело мертвеца - некогда огромного мужчины. Тор убегает от поединка, как не бежал никогда - тут-то он и налетает на Ёрмуганда, принявшего человеческое обличье. Этот сражается топором, который в его руках кажется легким, словно не весит вовсе ничего.
Ёрмуганд узнает его сразу, отшвыривает от себя прошлого противника так, что Тору становится совершенно ясно - все, что было до того - не более, чем развлечение для змея. Тор стоит на месте и ждет, пока Ёрмуганд идет к нему - легкий, жилистый, как отец, небрежно примеряющийся ударить.
Они сцепляются друг с другом так, словно и впрямь были смертельными врагами. Словно не Тор прежде частенько приходил его навещать, словно не Ёрмуганд ходил когда-то на охоту с Уллем. Тор все чаще не понимает, с кем он сражается - с чудовищным ли змеем, вьющимся вокруг него кольцами так, что тяжко дышать, или с человеком. Видит он человека, но змей - змей здесь, змей вокруг него и сжимает кольца все туже.
Тор не сразу понимает, что происходит, когда в лицо ему брызжет кровь сына Локи, невольно слизывает ее с губ. Она горькая на вкус, а кольца вокруг сжимаются окончательно, так что Тор слышит хруст собственных костей. Боли он не чувствует - наверное, яд Ёрмуганда действует так, он ведь должен от яда умереть. Правда, умирает Тор, должно быть, не от яда - просто даже бог не может жить, когда он раздавлен, как лягушка сапогом. Прощальные объятья Ёрмуганда крепки. Умирать в них не страшно.
Сигюн сидит на трапе Нагльфара, который кажется теперь совершенно ненужным и заброшенным многие годы, словно не на нем они плыли сюда, и Хель сидит рядом, склонив голову ей на плечо. Сигюн гладит ее по черным жестким волосам. Сигюн никогда ее не любила - дочь той, другой, которую тоже любил Локи, слишком похожая на нее, слишком чужая - но теперь Сигюн гладит ее по волосам, и Хель льнет к ней, словно к своей матери. Ее мать много лет, как умерла, и теперь она - там, в гуще битвы. Она была настоящим бойцом.
Схватка обходит их стороной, вокруг них - железным заслоном - воины Хель. Мертвецы Хель.
На другом конце поля трубит Гьяллархорн, и звук тут же обрывается. Значит, Локи нашел Хеймдалля. Значит, Хеймдалль нашел Локи. Хель тихо всхлипывает Сигюн в плечо, и Сигюн убаюкивает ее, как ребенка. Глаза у нее сухи, хоть смотрит она перед собой совершенно невидящим взглядом.
Локи не хочет этой схватки, никогда не хотел, и оттого он сражается так, словно хочет покончить с надоедливым неприятным делом. Меч в его руках, сталкиваясь с мечом Хеймдалля, звенит раздраженно и резко. И глаза у Локи совсем не такие безумные и испуганные, какие сделались, едва он встретил Тора, теперь - холодные и чуть насмешливые. Хеймдалля убивать ему не жаль, а себя Локи не жалеет и подавно.
Локи почти не замечает, как оказывается убит. Слишком он тянется за Хеймдаллем, стремясь покончить со всем этим. Наверное, потому он и убивает его все-таки - дойдя до него уже в своем послесмертье.
Локи не жалеет ни о чем. Да у него и времени-то жалеть не было, разве что немного обидно, что Гьяллахорна он больше не слышит, ему нравилось, как пел рог.
Сигюн гладит Хель по волосам и закрывает глаза в тот самый миг, как справа, словно огромный, странно близкий закат, разрастается алое зарево. В лицо плещет раскаленным воздухом.
Вздрагивает под ее руками Хель и замирает.
Потом - приходит огонь. Вмиг взлетает по их телам, слизывает Нагльфар, а потом - мертвого Тора, проносится сквозь мертвецов Хель так, что остается только пепел. Меч Сурта не знает милосердия ни к кому.
Огонь Сурта мчится по земле, и ничего не остается за ним.
На этом - все.