Считается что свобода - это состояние крайне желанное как для отдельных индивидуумов, так и для целых народов. Историки - оптимисты полагают, что стремление к свободе, якобы имманентно присущее человеческим особям, - это движущая сила мировой цивилизации. Мол люди готовы жить впродолодь, если они обладают главным сокровищем - свободой. О наступленни царства свободы, дорвавшись до власти, первым делом объявлял подведомственному населению любой диктатор новейшей истории - от Адольфа Гитлера до Роберта Мугабе. Не исключая, конечно, и Владимира Путина.
Между тем, в показном, даже занудном влечении человечества к свободе есть что-то неискреннее. Никто не признается в тайной тяге к уютному, беззаботному рабству, а потому свободу без конца воспевают в произведениях искусства, называют в ее честь улицы, города и даже острова. Например, "островом свободы" остроумно называли Кубу при диктаторе Фиделе Кастро.
Но буквально в паре сотен миль от Кубы, там же - в Карибском море, есть настоящий остров свободы. По крайней мере он так называется - Элеутера, что в переводе с греческого означает "свободный". Жившее там араваки существовали вне понятия свободы и иных философских категорий. Они просто ловили рыбу и выращивали ананасы. Их нагие тела покрывали только ритуальные узоры.
Но в XVI веке на горизонте появились украшенные крестами паруса колумбовых каравелл. Деловитые испанцы вывезли поголовно всех араваков на медные рудники Гаити.
Опустевший остров постепенно заселялся пестрыми и жизнерадостными людьми - от бежавших от английской Фемиды джентльменов до карибских пиратов. Они-то и назвали остров свободным. Позднее к ним присоединились высланные из США лоялисты, прибывшие вместе с целым легионом рабов.
После отмены рабства население острова занялось преимущественно контрабандой, а во времена американского "сухого закона", как и все Карибы он превратился в огромный склад рома. Когда Багамские острова получили независимость, дела по части свободы пошли еще лучше. Правда, после изгнания американских эксплуататоров туристический бизнес, требующий вложений, труда, ответственности и дисциплины, быстро захирел, оказавшись занятием не вполне подходящим для людей истинно свободных.
В поисках решения экоромических проблем правящая партия во главе с президентом занялась международной наркоторговлей, подавая пример широким слоям граждан молодой республики. Однако в конце прошлого века при помощи тех же США и заново избранных местных властей с наркотической фиестой все же было покончено. Понемногу начал возрождаться туризм, но прилетели "черные лебеди" в виде двух мощных ураганов и буквально стерли с Элеутеры все капиталистические здравницы.
Таким я и увидел этот остров. Наша двухмоторная тарахтелка приземлилась на единственный работающий из трех, построенных алчными американцами аэродромов, некогда ежедневно принимающих "Боинги". В привокзальной пивной лукавый малый из местных сдал мне внаем красный драндулет, содрав вдвое дороже, чем в какой-нибудь европейской прокатной компании.
По сторонам единственной на острове, обильно изъязвленной ямами пустынной дороги с гордым названием Queen's Highway высились полуразрушенные силосные башни и заброшенные стройки. Одичавшие ананасовые плантации покрывал колючий кустарник. На завалинках тропических деревень сидели свободные граждане Элеутеры. Их приветливые лица лучились широкими улыбками не привыкших торопиться людей. В придорожном магазинчике у меня охотно приняли стодолларовую купюру и выдали сдачу местными деньгами. На деликатный вопрос о текущем валютном курсе мне было гордо отвечено, что багамский доллар всегда равен американскому, независимо ни от каких биржевых колебаний. Меня поразила гениальная простота этой финансовой идеи. Если центральный банк России возьмет ее на вооружение, то страну без сомнений ожидает блестящее экономическое будущее.
В первый же день у моей машины спустило колесо и отвалилась дверная панель. Назавтра у нее сломалась трансмиссия, и я с детьми и беременной женой полдня продирался задним ходом через гниющие, гудящие от москитов джунгли.
Но все бытовые неурядицы казались ничтожными на фоне сказочных элеутерианских пляжей. Вдобавок они были практически безлюдны, и мы, подобно древним аравакам, не обременяли свои тела какой-либо одеждой.
Полный багамских впечатлений, я оказался в Москве, где не был шестнадцать лет - почти всю путинскую эпоху. Первым делом мы со старым другом отправились за 150 км от Москвы в деревню Пенье, в которой три десятка лет назад в аспирантские времена занимались полевыми экспериментами.
Постколхозное пространство индивидуальной свободы встретило нас остовами разрушенных зданий. Грудами кирпичей лежали мастерские, котельная, баня, молочная ферма. Некогда засаженные картофелем и кукурузой поля заросли борщевиком в два человеческих роста. Эти грозные растения сообщали лубочному среднерусскому пейзажу внятную апокалиптическую ноту. В борщевичном лесу смутно серело здание лаборатории, которую мы с энтузиазмом строили в эпоху расцвета упадка зрелого социализма. Подойти к ней без скафандра было невозможно. У обелиска павшим воинам в изобилии валялись бутылки из-под портвейна. В разгромленном здании правления колхоза пол был усыпан бухгалтерскими отчетами и райкомовскими методичками. Со стены, словно с облупленной античной фрески, скалил белоснежные зубы счастливый хлебороб с полными ладонями отборного зерна. Ниже чьей-то нетвердой рукой было начертано "Обама - чмо. Так сказал Путин".
Мы разговорились с сидящими на завалинке мужиками. "Когда колхоз распустили, - поднял палец один из них, - на всем по семь гектаров раздали. А на *** нам по семь гектаров? Ну и спулили по дешевке одному черножопому"... "Негру что ли?" - уточнил я. "Да какому там негру... Наш, из хачей...". Присутствовавшие араваки прокомментировали сказанное одобрительным матерком.
Я чувствовал странную усталость. Это было больше, чем просто разочарование, меня придавливало чувство какой-то вселенской безнадеги. В ста пятидесяти километрах от нас мальстрёмовской воронкой бурлила Москва, втягивая в себя все сущее на седьмой части суши. Здесь же, в тишине, словно неистребимые сорняки Урфина Джюса, захватывали все новые территории колючие стебли с шершавыми бугристыми листьями и ядовитыми желтыми зонтиками. Я вдруг представил, как они окружают столицу зловещим кольцом, и понял, что борщевик оказывает на меня галюциногенное действие.
На обратном пути мы заехали на рынок. У меня не было рублей, и я протянул тучному армянину за прилавком американскую купюру. "Возьмете?". "Какая разница?" - томно вопросил продавец, забирая деньги.
![[]](/img/g/gejn_a_w/aravaki/img_1181.jpg)