Гельбштейн Владимир Иосифович : другие произведения.

Чернобыль: Как я "спасал" страну

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мои перипетии в Чернобыле в 1987 году в качестве ликвидатора аварии. Ничего героического, только личные воспоминания.

Как я "спасал" страну

      -- Предыстория
   Вообще-то я человек умеренно суеверный. Число 13 меня, конечно, "напрягает", но не очень, чего нельзя сказать о числе 26. То есть не сочетание цифр 2 и 6 меня волнует, а дата 26 и не любого месяца, а апреля. И хотя 26 апреля помнят многие, но стать участником двух событий, "состоявшихся" в СССР в 1966 и 1986 годах в самых разных местах довелось немногим, да и те не могут или не хотят вспоминать о них.
   На первое "мероприятие" я "успел", так как не хотел ждать, пока моя молодая жена закончит учёбу в Ташкентском университете и переберётся ко мне в Москву, в то время, как у меня появилась возможность после окончания МИСИ выбирать место работы. Причину появления такой возможности следует, наверное, искать в моём полном неведении, чем буду заниматься после окончания института. Я был влюблён в историю архитектуры, расчеты конструкций, химию материалов, но делать чертежи я не умел. И, когда меня распределяли в маленький строительный отдел большого проектного института Министерства оборонной промышленности, я думал о только что состоявшейся женитьбе, о предстоящей работе над дипломом, но не о карьере проектировщика, в которой я ничего не смыслил. Услышав приговор комиссии по распределению, я даже не поинтересовался, где находится моя будущая работа, а чтобы наведаться туда, у меня и в мыслях не было. Поэтому после защиты дипломного проекта я полетел в Ташкент к жене, а потом на работу. То ли им не был нужен ничего не умеющий инженер, то ли им было, что скрывать от меня, но, когда я пришёл к ним с направлением на работу, меня отправили в Министерство, сказав: "Кто Вас прислал, тот пусть и разбирается". Там мне предложили работу в Подмосковье или искать самому.
   Так с гордым видом выпускника столичного ВУЗа и пустым карманом я 2 апреля 1966 года пошёл искать работу в Ташкенте, а с 12 апреля работал на строительстве театра. Ночь с 25 на 26 апреля была для меня обычной ночью перед обычным рабочим днём. Мы с женой и будущим сыном мирно спали в квартире на первом этаже трёхэтажного кирпичного дома постройки 1938 года, когда жизнь столицы Узбекистана (миллионного города, основная часть жилого фонда которого состояла из глинобитных домов) поделилась на два периода: до землетрясения и после. За 40 лет Советской власти и 30 лет нахождения Ташкента в статусе столицы республики этот город изменился меньше, чем за 5 лет после землетрясения, а ещё через 5 лет облик города преобразился неузнаваемо. Говорят, что в истории Ташкента есть ещё одна историческая веха, существенно украсившая его: развал СССР, но я этого уже (или ещё) не видел.
   Но вернёмся к той ночи. Вспоминая свои ощущения и рассказы друзей, уверяю, что человек ассоциирует происходящее в первую очередь с наиболее знакомым ему сценарием развития событий. За 18 лет до этой ночи в Ашхабаде было катастрофическое землетрясение, разрушившее этот город до основания, кроме одного производственного здания (его строителя посадили в тюрьму за "необоснованный" перерасход материалов и освободили после землетрясения), и приведшее к гибели многие тысячи его жителей. То ли оттого, что свидетелей той трагедии осталось мало, то ли от нелюбви советских руководителей предавать огласке свои промахи, но о землетрясении и путях ликвидации его последствий в Ташкенте до 1966 года не говорили. А говорили о будущей войне.
   Это и пришло мне (и не только мне) в голову в первые мгновения катастрофы. Вблизи эпицентра землетрясения (где мы в ту ночь и находились) дома не качались, как вдали от него, а подпрыгивали, как от ударов снизу чем-то во много раз более тяжёлым, чем они. Проснувшись оттого, что нас подбросило, мы услышали грохот и увидели яркую вспышку в ночном небе. Было полное впечатление, что разорвалась бомба, но через пару минут эта версия была отброшена, так как ожидаемая ударная волна так и не пришла. Потом про грохот и вспышку говорили многие, обсуждали в СМИ, но объяснений этим явлениям так и не нашли (версия о замыкании проводов высоковольтной линии не подтвердилась).
   А тогда нам было не до рассуждений: хотелось скорее покинуть здание. Мы понимали, что если дом не рухнул сразу, то он ещё простоит какое-то время, и собирались без паники, но и задерживаться у нас не было никакого желания. Во дворе, по периметру которого расположились одноэтажные глинобитные домики, уже были люди, не столь уверенные в прочности своих построек. Ясно, что нам было о чём поговорить. К слову сказать, ни один из подобных домов в нашем районе не получил серьёзных повреждений, чего нельзя сказать про аналогичные строения в другом, более удалённом от эпицентра землетрясения районе, расположенном на месте бывшего болота. Заодно меня познакомили с соседями, среди которых были дальние родственники моей жены. Вскоре самая памятная для меня ночь закончилась, и я пошёл на работу.
      -- Начало истории
   И опять двадцать шестое, и опять апреля, и опять ночь, но 20 лет спустя и совсем в другом месте. Событие, произошедшее в эту ночь, изменило мою жизнь гораздо больше, чем землетрясение 20 лет назад, хотя в момент Чернобыльской катастрофы я мирно спал. Недавно я спросил старшую сестру, не случалось ли что-нибудь со мной 26 апреля 1946 года, когда мне было 4 года, и она, очень удивившись моему вопросу, заверила меня, что ни со мной, ни вблизи меня в этот день ничего экстраординарного не происходило. Если учесть, что и 26 апреля 2006 года никакого существенного события, повлиявшего на мою судьбу, не произошло, я делаю вывод, что замеченные мной совпадения - случайные, хотя можно говорить о моём "еврейском счастье". Правда, в июле 2006 года была война с Хизбаллой, слегка оживившая вялое течение жизни нашей семьи, но такое совпадение дат можно признать "притянутым за уши".
   Итак, в ночь на 26 апреля 1986 года я спал спокойно. И не только потому, что был далеко от места событий, но и вследствие отсутствия в СССР даже самого понятия: "независимые СМИ". Народ мог знать только то, что власть считала нужным ему сказать. А в ту ужасную ночь власть, к тому времени в значительной мере утратившая доверие народа, просто не знала, что сказать народу и как это ему сказать. Что четвёртый энергоблок Чернобыльской АЭС вышел из строя, власти поняли, когда узнали про огонь над зданием энергоблока, но то, что произошло разрушение реактора с выбросом графита, урана и радиоактивных продуктов его деления и рассеиванием их на огромной территории, тогда не знал никто. А когда власти узнали - растерялись. Понятно, что людей надо спасать, но как избежать паники?
   Решили начать со спасения детей: на большее сил не хватит, да и взрослым паниковать будет некогда. А тем временем с разных сторон стала поступать информация о страшной техногенной катастрофе огромного, невиданного доселе масштаба, последствия которой не брался предсказать никто. Но так как весь этот ужас наваливался на людей постепенно, он не вызвал в обществе состояния шока. Находились шутники, пересказывающие анекдот (единственный на эту тему, но, возможно, что я ошибаюсь), дошедший до Ташкента:
   - Что за шум у вас там в Киеве?
- Да где-то недалеко котёл взорвался.
- И сильно рвануло?
- Радиаторы до Швеции долетели.
   Но чувство юмора не было преобладающим у наших людей в то время. В июле того года мне предложили командировку в Харьков на 3 дня по теме, не имеющей ко мне никакого отношения. На мой вопрос: "Почему я?" ответ был очень убедительным: "Больше некому - все очень заняты". Я не заставил долго себя уговаривать, провёл эти 3 дня с большой пользой для себя (только) и огромным удовольствием, привёз массу впечатлений и работу, которая не пригодилась. Терзаемый чувством вины, я старался не попадаться на глаза моего посылателя, как вдруг он меня "ловит" и уговаривает поехать в сентябре на 3 дня в Киев с таким же заданием. Его ответ на мои возражения сломил мою оборону одним махом. Оказывается, это рутинная, ни к чему не обязывающая процедура обмена результатами работы родственных научных организаций. Когда я высказал своё недоумение товарищам по работе, почему он сам не едет в такой красивый город и в такое хорошее время, если там ничего делать не надо, то услышал одно слово: Чернобыль.
   Я был в шоке. Где Чернобыль и где Харьков, в который он не поехал в прошлый раз под надуманным предлогом? Авария была в апреле, а сейчас - сентябрь. Как можно быть таким трусом? Знал бы я тогда, сколько людей заплатили жизнью за свою "смелость". Когда-то большевики взяли власть в России всерьёз и надолго. Сейчас, когда известны значения этих слов в количественном выражении, можно сказать, что авария на ЧАЭС - это очень всерьёз и очень надолго. Если первая часть утверждения не выглядит столь бесспорной, учитывая людские и материальные потери в России по вине большевиков (я надеюсь вернуться к её обсуждению после описания увиденного мною в Чернобыле), то вторая - основана на заключениях физиков и сомнений не вызывает.
   Но тогда я ничего этого не знал и с удовольствием полетел в Киев "за радиаторами", о чём нисколько не жалею. До этого я был в Киеве только раз в 1962 году одну неделю и очень хотел увидеть его снова. Город встретил меня тёплой солнечной осенней погодой, желтеющими деревьями бульваров и школьниками, собирающими опавшие листья в большие полиэтиленовые мешки. Ни их кропотливый труд, ни сознание близости не покрытого ещё "саркофагом" разрушенного реактора, извергающего радиоактивную пыль, не испортили моего настроения, поднятого до небес встречей с группой бывших сотрудников, среди которых была молодая красивая женщина. Мне удалось "отбить" её от группы и увлечь беготнёй по Киеву до вечера того незабываемого дня. Возвращая её руководителю группы и выслушав его мнение о моём нахальстве, я жалел лишь о том, что всё ограничилось всплеском адреналина. Увы, мы больше не виделись.
   Вернувшись в гостиницу, я услышал рассказ одного из ликвидаторов аварии на ЧАЭС, наутро улетавшего домой. Он 2 месяца без выходных выполнял тяжёлую и опасную работу по укреплению фундамента под реактором. Тогда боялись, что он опустится и создаст угрозу радиоактивного загрязнения водоносных горизонтов, содержащих грунтовые воды не только северной Украины, но и сопредельных стран. В дальнейшем эту опасность признали преувеличенной, но напуганные страны Запада согласились снять эмбарго на продажу всегда недостающей в СССР техники. Но ликвидатор рассказывал не столько о своей работе, сколько о "лечении от радиации" (выражение автора рассказа). Лекарством служило вино, но дозировку и порядок приёма я, каюсь, забыл.
   Его рассказ - последнее, что я узнал о Чернобыле в том году. Тогда, находясь под впечатлением романтической прогулки по красивому городу, успешно делающему вид, что не имеет к трагедии никакого отношения, и слушая бахвальства нетрезвого героя, я и представить себе не мог, в каких условиях и какой ценой люди исправляют чью-то роковую ошибку, произошедшую при реализации благих намерений. В тот вечер смешное заслонило от меня трагедию. Откуда же мне было знать, что моя Чернобыльская эпопея начнётся весной следующего года.
      -- Военком сказал: "Поедете"
   Не могу отделаться от мысли, что чем важнее для меня те или иные события, тем чётче видна периодичность, с которой они происходят. И начинаются они почему-то всегда ночью. В ночь с 10 на 11 мая 1977 года мне принесли телеграмму о кончине в Москве моей мамы, а в ночь с 10 на 11 мая 1987 года - повестку из военкомата. Телеграмму принесли ночью, чтобы я успел на самолёт (и я успел), а повестку - чтобы я успел в Чернобыль (и я "успел"). Утром в военкомате мне и ещё шестерым "счастливчикам" выдали извещения для предъявления по месту работы о призыве в качестве офицеров запаса на плановую переподготовку сроком на неделю. Неделя вылилась в 5 месяцев, переподготовка - в работу на ЧАЭС, да и моё офицерство запаса тоже оказалось ложью. Через 10 лет уже в Израиле я узнал, что после сорокапятилетнего возраста никого не призывают на переподготовку, а до этого - каждый год. Поинтересовавшись, почему в СССР не было такого ограничения, услышал: "Для тебя, дурака, не было, а для всех - было" (в мае 1987 года мне было 45 лет и 2 месяца). А с другой стороны, сколько интересного в жизни я бы не узнал, не будь таким "лопухом".
   Получив извещение, я пытался узнать у военкома характер и место переподготовки (лет 10 меня не трогали), но он клялся, что ничего не знает. Нисколько не сомневаясь, что он скрывает неприятную для нас информацию, мы начали гадать, что же нас ждёт на самом деле, выбирая из двух вариантов: Афганистан и Чернобыль. Остановились на втором варианте по двум причинам: все собравшиеся были строителями и среди нас был человек, уверявший нас в надёжности источника его информации. На работе мой начальник, увидев извещение и услышав мои комментарии, сказал, что моё длительное отсутствие в его планы не входит и он "так это дело не оставит". Товарищи по работе выразили "осторожный оптимизм" по этому поводу, не залив меня слезами жалости.
   А вот дома было не до шуток - перспектива провожать меня в Афганистан или в Чернобыль не понравилась никому из моих близких. Кроме страха за мою жизнь и здоровье было разочарование нарушением наших планов на проведение летнего отпуска. Друзья наших родственников согласились отдать в наше распоряжение одну из комнат квартиры в центре Ленинграда на весь июль. В этом городе, сыгравшем главную роль в зарождении нашей семьи, мы не были 23 года и, узнав о такой "оказии", мечтали показать младшему сыну красивейший город СССР. Но моё предчувствие, что эта сказка слишком красивая, чтобы быть правдой, меня не обмануло.
   На следующее утро началось хождение по врачам, что укрепило наше подозрение в подготовке нас к серьёзной работе, а когда в результатах анализа крови мы прочитали: "годен к работе с РВ (радиоактивные вещества)", сомнения отпали, но военком не спешил открывать тайну. После медицинской была отборочная комиссия, "забраковавшая" двоих, а остальным выдавшая новые извещения о призыве в армию на срок до полугода с указанием времени и места сбора. На работе, когда я принёс новое извещение, начальник сказал, что его попытка "отбить" меня закончилась провалом: директор института звонил министру и услышал от него просьбу не беспокоить его по пустякам, когда у него самого помощника забирают. Товарищи тоже потеряли часть былого оптимизма, но выразили робкую надежду, что я всё же вернусь живой и ... (не помню). А один из них подарил мне прощальное стихотворение, последняя фраза которого оказалась пророческой, в чём я легко убедился по возвращении на работу.
  
   В разлуке этой непременно
Мы сохраним всё неизменным
И всех проблем порочный круг
Для Вас оставим, милый друг!!!
   Но пробил час "Х", и мы собрались вечером 19 мая 1987 года возле районного военкомата, не обременённые большим количеством вещей (не на курорт ехали), откуда автобусом нас доставили к самолёту, минуя все проверки. Там наша группа соединилась с посланцами других военкоматов. Всего было 20 мужчин (18 из Ташкента и двое из других городов Узбекистана) разных возрастов (все моложе меня). Наш информированный товарищ сознался, что врачи его забраковали из-за плохого зрения, но "свой человек" в военкомате его "протащил", так как в Чернобыле хорошо платят. И ещё он сказал, что неженатых нельзя посылать из-за опасения влияния радиации на потомство, но если тех, кого не жалко, недобор, то можно. Так к нам попал молодой парень. Только поднявшись в самолёт, мы услышали официальное сообщение: "Летим в Киев".
      -- Приехали
   Не помню, в каком аэропорту и в котором часу приземлился наш самолёт, но помню, что с 3 до 5 часов утра 20 мая 1987 года я трясся от холода (в Ташкенте в день отлёта было +35 гр., и я был одет в тоненькую финку) в ожидании электрички на одном из киевских вокзалов. Когда мы вышли из электропоезда на станции Радомышль, ближайшей к Чернобылю (из разрешённых к эксплуатации), начало пригревать солнце, и я перестал дрожать. Дальше поезда не ходили из-за высокого уровня радиации на железнодорожных путях. Сопровождающий передал нас встречающему, который просил подождать до 7 часов утра, когда за нами приедет автобус. Большое количество строительных материалов, складированных на территории, примыкающей к станции, говорило о том, что Радомышль является базой снабжения ликвидаторов. В Чернобыле нас разместили в двух учебных классах ПТУ по 10 человек в комнате. Остальные помещения были отданы квалифицированным рабочим, командированным сюда из разных городов СССР Министерством среднего машиностроения. Неквалифицированную работу выполняли солдаты из воинской части, расквартированной в соседнем школьном здании. Нам объявили о повышении в звании на одну звёздочку, выдали военную форму и повели на обед.
   Обед в столовой ПТУ поразил нас обилием и разнообразием, чего давно уже не было в Ташкенте, и отсутствием традиционного (по слухам) для прошлогоднего обеда стакана вина, "удаляющего радиацию из организма". Нам сказали, что эксперимент решили прекратить ввиду спорности его пользы и бесспорности его вреда и огромных затрат. Доставлять в пределы охраняемой 30-километровой зоны крепкие алкогольные напитки категорически запрещено, зато настоятельно рекомендовано много пить воды и любых безалкогольных напитков. Поэтому за обедом необходимо выпивать минимум 2 стакана компота, чего мне совершенно не хотелось, так как в Ташкенте я привык пить горячий чай, а холодные напитки (кроме пива) - отвык.
   После обеда мы облачились в военную форму, сверкающую новенькими погонами с маленькими звёздочками, купленными в лавке на территории воинской части, и с интересом выслушали рассказ не самого старого из нас о том, как ему удалось стать капитаном, обойдя всех нас по званию. Новизна места, климата и ситуации вытеснили из нашего сознания ясное представление о том, где и для чего мы находимся. Да мы и не могли иметь никакого представления, не видя ещё цели нашего приезда и не зная отведённой нам роли. Для разговора об этом нас ещё во время обеда просил собраться вечером наш опекун - начальник отдела кадров строительной организации, в распоряжение которой мы были откомандированы военкоматом.
   Перед ужином мы собрались на территории воинской части для встречи с начальником Управления строительства N 605 - единоличного хозяина в Чернобыле. Он сказал, что наша задача - к зиме восстановить работоспособность третьего энергоблока ЧАЭС, не разрушенного при взрыве реактора четвёртого энергоблока, а остановленного в связи с высоким уровнем радиации в его помещениях, делающих пребывание в них людей невозможным. Радиация исходила от кусков графита, выброшенных взрывом из реактора. С мая по ноябрь 1986 года разрушенный реактор был накрыт бетонным куполом ("саркофагом") и прилегающая к нему территория была засыпана слоем песка высотой около 1 метра и заасфальтирована для уменьшения воздействия радиации на людей. Это позволило восстановить работу первого и второго (несколько удалённых от места аварии) энергоблоков мощностью по 1 миллиону киловатт каждый. Их работа была необходима для поддержания жизнедеятельности Киева (2,5 миллиона жителей) прошедшей зимой, но для нормальной работы предприятий их энергии не хватало.
   Нам предстояло произвести необходимые строительные работы внутри третьего энергоблока. Очистку его кровли от кусков графита и пыли будут выполнять другие. В нашем распоряжении будут квалифицированные рабочие, солдаты местной воинской части и служащие пожарных команд, присылаемые со всей Украины. Работать будем по 6 часов в день без перерыва на обед с 8.00 до 14.00 или с 14.00 до 22.00 без выходных. Срок пребывания здесь - наименьший из трёх условий: окончание срока призыва (6 месяцев), завершение работ или получение максимальной суммарной дозы облучения (10 рентген). Здесь хочу сказать, что тогда уже говорили о рентгене, как об устаревшей единице измерения воздействия радиации на человека, не отражающей особенностей разных видов излучения (альфа, бета и гамма), но для простоты общения мы пользовались двумя единицами: интенсивность излучения - рентген в час и доза облучения - рентген.
   В заключение нас предупредили, что автобус будет ждать завтра в 7.00 у ворот ПТУ, и спросили традиционно: "Какие будут вопросы?" Мы, патриоты, выразили согласие с предложенной нам программой. Но тут один "несознательный элемент", Юра Гуров, "плохими" вопросами "испортил" представление о нас, как о стаде баранов, пригнанных на убой:
   - В качестве кого мы будем работать?
   - В качестве прорабов.
   - А как нам будут платить?
   - Как призванным на военные сборы. По месту вашей основной работы вы получите пятикратный среднемесячный заработок, умноженный на количество проведённых здесь месяцев.
   - Кроме нас в вашем Управлении строительства работают прорабы?
   - Конечно.
   - И как вы им платите?
   - Как прорабам нашего Управления.
   - Почему такое неравенство?
   - Потому, что вы - военнослужащие.
   - В таком случае мы будем служить офицерами, а не прорабами.
   - Как это?
   - Утром приводим к вам взвод солдат, сдаём прорабу и отдыхаем. Вечером забираем, пересчитываем и доставляем в часть.
   - Но нам нужны прорабы.
   - Тогда и платите, как прорабам.
   - Это не в моей компетенции.
   - А в чьей?
   - Министр принимает такие решения.
   - Поговорите с министром.
   - Извините, а Вы кто?
   - Я - начальник планового отдела проектного института и знаю кое-что об оплате труда.
   - В таком случае давайте встретимся завтра утром и договоримся окончательно.
   Мы сидели с открытыми ртами, пытаясь понять, что происходит. Неужели так можно разговаривать с теми, от кого будет зависеть наша судьба в ближайшие полгода? Неужели этот разговор что-нибудь изменит? После ухода нашего собеседника началось бурное обсуждение сложившейся ситуации. Рустам (тот, кто приехал заработать деньги, несмотря на плохое зрение) сказал, что не стоило "городить огород" - в любом случае мы получим в 5 раз больше, чем за работу в Ташкенте. На это Юра ответил, что мы ничего не теряем - наша зарплата там не зависит от того, чем мы будем заниматься здесь: сидеть или работать. А вот выиграть мы можем много - наверняка зарплата прораба на ЧАЭС больше пятикратной в Ташкенте (и он оказался прав). Я возмутился желанием Правительства переложить бремя ликвидации аварии на плечи небогатых организаций, которым "не повезло" послать своих работников в Чернобыль, в то время, как на восстановление ЧАЭС выделен бюджет, который и должен показать, во что эта авария обошлась стране, но видя, что мои рассуждения никому не интересны, согласился подождать до завтра.
   Во время завтрака один из наших увидел на столе волос и спросил, что мы об этом думаем. Мы думали о предстоящем разговоре и вяло поинтересовались, чем его так заинтересовал этот волос. Ответ его убедительно показал, что в следователи я не гожусь. Оказывается, волос на столе говорит о том, что по ночам солдаты "развлекаются" с поварихами. Возможно, они и правы: вредно всё время думать о плохом.
  
   []

Вход в столовую ПТУ

   Разговор с начальником УС-605 был коротким. Министр дал согласие на изменение штатного расписания с целью добавления в него 10 должностей прорабов. Таким образом, наша группа в 20 человек заняла следующие вакансии: 14 прорабов, 3 дозиметриста, 2 сменных электрика и кладовщик. Вместе с начальником мы пошли в контору Управления, располагавшуюся в строительных вагончиках рядом с автовокзалом, где были оформлены необходимые документы для нашей работы и выданы каждому из нас по 2 комплекта рабочей одежды: "чистая" - для Чернобыля и "грязная" - для ЧАЭС. Комплект "чистой" одежды включал в себя белое нательное бельё, рабочие куртка и брюки, носки, туфли и телогрейку. В "грязной" одежде портянки с сапогами заменяли носки с туфлями и добавлялась белая шапочка, какие носят все работники атомных электростанций. Вернувшись в общежитие и облачившись в "чистую" одежду, мы отправились бродить по городку в наш последний свободный день.
   Больно было смотреть, как этот тихий уютный городок, так и не успевший стать современным городом и словно законсервированный взметнувшимся недалеко от него атомным энергогигантом, взявшим его имя для конспирации, был заживо им похоронен, а заодно и "прославлен" на весь мир. Вдоль улиц деревянные заборы, огораживающие уютные дворики, где буйная неухоженная зелень окружает небольшие весьма схожие между собой деревянные домики с заколоченными досками окнами и дверьми. Возникает какое-то странное чувство нереальности происходящего, когда видишь такое запустение при полном отсутствии каких-либо разрушений.
   Но так не везде. В районе автовокзала трёхэтажные каменные дома имели жилой вид, а их первые этажи, предназначенные для магазинов и предприятий бытового обслуживания, использовались по своему назначению. Тут я пожалел, что привёз мало денег (думал, что мне ничего покупать не придётся) - в магазине было пиво, которое в Ташкенте давно уже можно было только "достать". Даже бочковое, разбавленное водой со стиральным порошком, осталось в прошлом. Купили по потребностям. Товарищи остались довольны сигаретами лучшими, чем в магазинах Ташкента. Относительно денег я оказался прав: с началом трудовой деятельности необходимость ходить по магазинам отпала.
   Приятной неожиданностью было узнать, что у этого маленького городка есть прямая автоматическая телефонная связь с Ташкентом, которой я довольно часто пользовался, так как не всегда находил, чем занять себя по вечерам. Но, несмотря на звонок домой и массу новых впечатлений, казалось, что день тянется бесконечно. Усталые мы побрели к своим койкам. Никто не знал, что день грядущий нам готовил, но каждый из нас ждал его со свойственной только ему степенью тревоги (если не сказать страха).
   А пока я хочу рассказать о том, что же произошло на ЧАЭС в ту злополучную ночь с 25 на 26 апреля 1986 года, чтобы тот, кому посчастливилось не застать это время, мог иметь хоть какое-то представление о том, что именно нас послали ликвидировать. Рассказ свой я намеривался составить из сведений, услышанных мной в беседах со многими людьми, знавшими, как мне казалось, что же случилось за год до нашего приезда. Однако из этих бесед никак не вырисовывалась полная картина аварии, да и сведения, услышанные мной, подчас были противоречивыми. Тогда я решил заглянуть в интернет, но это только усложнило мою задачу: единого мнения у тамошних авторов я также не нашёл, зато встретил много специфических терминов, которые не понял бы, если бы с детства не читал книги по атомной физике.
   Разговоры об ошибочном нажатии не той кнопки в нужный момент оказались не более чем одной из версий. Узнать правду удалось только недавно с помощью вычислительной техники, реализовавшей математическую модель работы реактора. Физики и математики пришли к выводу: работа на грани безумия была не исключением, а нормой для операторов ЧАЭС.
   Теперь всё по порядку. Примерно в 90 км к северу от Киева, столицы Украины, находится городок Чернобыль, в 18 км к северо-западу от которого на берегу реки Припять в конце семидесятых годов прошлого века начала работать атомная электростанция, названная Чернобыльской. В 1983 году был сдан в эксплуатацию её четвёртый энергоблок (ураново-графитовый реактор на медленных нейтронах + теплообменник + паровая турбина + генератор), имевший с третьим энергоблоком ряд общих служебных помещений. 2 первых энергоблока также располагались в смежных зданиях на значительном удалении от блока помещений третьего и четвёртого энергоблоков. В апреле 1986 года велось строительство блока помещений пятого и шестого энергоблоков ЧАЭС. После аварии на четвёртом энергоблоке дальнейшее строительство было остановлено, а затем и прекращено полностью. Летом 1987 года, проезжая мимо недостроенных корпусов, мы видели внутри одного из них стальной цилиндр высотой и диаметром около 7 метров, который и приняли за реактор.
   На 25 апреля 1986 года была запланирована остановка четвёртого энергоблока ЧАЭС на планово-предупредительный ремонт. Одновременно с остановкой руководство ЧАЭС намеревалось провести эксперимент по использованию энергии останавливаемого генератора для работы насосов, подающих воду в ещё не полностью заглушенный реактор, что давало возможность сэкономить на работе резервного генератора. До этого такие эксперименты проводились на ЧАЭС трижды и все закончились неудачно. Эксперимент был запланирован, как чисто электрический, поэтому не согласовывался со специалистами по реакторам. Длительность эксперимента - 4 часа после снижения мощности реактора до 20% от его рабочей мощности.
   Но порядок действий персонала был нарушен приказом КиевЭнерго, запрещающим снижение мощности энергоблока более, чем на 50% из-за поломки на Южно-Украинской АЭС. Разрешение на остановку генератора было получено за час до полуночи. К этому времени реактор, долгое время работавший вполсилы, был "отравлен" газообразными продуктами распада урана, что вело к уменьшению мощности реактора. По Регламенту в таком случае следовало остановить реактор, а через 2 дня запустить заново, но тогда эксперимент был бы сорван, и смена наказана. Персонал попытался стабилизировать работу реактора, но безуспешно. И, только грубо нарушив Регламент (отключение всех средств автоматической защиты реактора и извлечение из активной зоны более 96% поглощающих стержней), через несколько минут добился стабилизации.
   Вычислительной техники, позволяющей быстро оценить состояние реактора, анализируя показания приборов, тогда в СССР не было. Расчёты велись медленно и по упрощённой методике. При неустойчивой работе реактора в 1:23:04 ночи с 25 на 26 апреля 1986 года начался эксперимент. Насосы, подключённые к генератору, работавшему не на полных оборотах, начали терять мощность, что привело к перегреву реактора. В одной из зон реактора закипела вода, и паром приподняло крышку реактора. Этот "хлопок" услышал начальник смены и в 1:23:30 дал команду нажать кнопку аварийного заглушения реактора, что должно было привести к остановке реактора путём погружения в его активную зону всех поглощающих стержней в течение 10-15 секунд. Однако в реакторе, лишённом замедляющих стержней и воды (её вытеснили пар и водород, выделяющийся из воды при высокой температуре в присутствии циркония), реакция деления урана приняла лавинообразный характер. Через несколько секунд реактор разрушился.
   Утверждение, что авария произошла по вине проектировщиков, запроектировавших слишком короткие поглощающие стержни, является ложью во спасение чести мундира операторов: от момента нажатия кнопки аварийной защиты до разрушения реактора стержни успели пройти 1-2 метра. В тех же головах родилась версия о землетрясении, как причине аварии, основанная на показаниях сейсмостанции, зафиксировавшей толчок в 1:23:39. Министерство, отвечающее за эксплуатацию АЭС, пыталось доказать, что нажатием кнопки аварийного заглушения персонал снял с себя ответственность за аварию. Для подтверждения были представлены копии записей работы самописцев (слегка подправленные). Сопоставив показания приборов, воспоминания очевидцев и результаты расчётов, учёные поняли, что сейсмограф записал сам взрыв реактора, а не мифическое землетрясение. Операторы приняли роковое решение проводить эксперимент, рассчитывая только на свою интуицию, но этого оказалось недостаточно. Конечно, те реакторы были не самыми лучшими в мире, но это совсем не повод для их уничтожения, да ещё вместе с самими собой.
   Относительно природы взрыва существуют 3 версии: физическая - быстрое превращение в пар большого количества воды в одной из перегретых зон реактора; химическая - взрыв водородно-воздушной смеси, подожжённой горящим графитом, и тепловая, вызванная разогревом реактора до температуры плавления топливосодержащих элементов. Скорее всего, первый взрыв (все свидетели говорили о двух взрывах: малом и большом) имел физическую природу. Он привёл к разрушению части технологических каналов, что сделало невозможной нормальную циркуляцию воды в реакторе и помешало движению поглощающих стержней в активную зону. В перегретом реакторе за 3 секунды могло образоваться до 5000 куб.м водорода, который и взорвался в 1:23:39, разрушив реактор и крышу здания, где он находился. Этот взрыв был не только слышен далеко, но и виден, как огромный тёмно-фиолетовый факел.
   Ничем и никем уже не контролируемая реакция деления урана в разрушенном реакторе привела к выбросу из него огромного количества кусков горящего графита, воспламенивших кровли близлежащих зданий, и продуктов распада урана, разнесённых ветром на огромные расстояния. Однако, по оценке специалистов в реакторе могло ещё оставаться до 90% ядерного топлива (диоксида урана) из находившихся там до аварии 180 т.
   Первые усилия ликвидаторов были направлены на тушение загоревшихся кровель. При этом большая часть пожарных получила смертельные дозы облучения. Следующим шагом была засыпка реактора специально подобранной смесью песка и свинцовых шариков для остановки реакции деления урана.
   Смесь сбрасывалась с вертолётов, а параллельно велась откачка из подвалов радиоактивной воды, вытекавшей из разрушенного реактора в тот момент, когда начальник смены приказал увеличить подачу воды в реактор, надеясь его спасти. Затем очищали территорию ЧАЭС от кусков графита и деталей реактора, выброшенных взрывом, а оставшуюся радиоактивную пыль засыпали песком слоем около 1 метра. После укрепления фундамента под реактором для предотвращения проникновения радиоактивных материалов в подземные воды приступили к сооружению железобетонной шапки над реактором ("саркофага"). В октябре 1986 года саркофаг был сооружён, после чего состоялся пуск первого и второго энергоблоков. На этом работы по ликвидации последствий аварии были остановлены и возобновлены весной 1987 года, для чего нас и послали так далеко и так надолго.
  
  
  
      -- И пошла работа
   Месяц в моём быту почти ничего не менялось: подъём в 7 утра, завтрак, посадка в "грязный" (в радиационном смысле) автобус, имеющий право передвигаться только в пределах тридцатикилометровой охраняемой зоны, и поездка на ЧАЭС (15 км) с остановкой на окраине Чернобыля. Там мы выскакивали из автобуса, перепрыгивали через канаву, перелезали через чей-то сломанный забор, пробегали мимо цветущих деревьев, топтали чьи-то пустые грядки, огибали пустой дом и попадали в небольшое кирпичное строение. В нём мы переодевались в "грязную" одежду и в том же быстром темпе возвращались в автобус, отвозивший нас по наспех сделанной дороге в окружении рыжего леса (надежда на появление весной на соснах зелёных иголок не оправдалась) на ЧАЭС. Из леса дорога выводила нас к каналу, вдоль которого на противоположном берегу высились какие-то здания с большой трубой где-то в центре. Не имея ни малейшего представления о том, как должна выглядеть атомная электростанция, я не стал ломать голову над вопросом о назначении этих зданий, справедливо рассудив, что у меня для этого будет много времени. А вот буквы, укреплённые на их крышах таким образом, чтобы составленная из них надпись как бы объединяла эти здания в одно целое, привлекли моё внимание. Привожу её по памяти:
  
   ЧОРНОБИЛЬСКА АЕС iм. ЛЕНIНА ПРАЦЮЕ на КОМУНIЗМ
  
   Эту надпись убрали в сентябре, когда очистили подходы к ней от радиоактивной пыли.
   Дальше дорога шла вдоль канала к мосту, через мост, в объезд всего комплекса зданий АЭС и заканчивалась возле здания без окон и дверей. До аварии в этом здании находились общие технические службы третьего и четвёртого энергоблоков. Теперь там размещались кабинеты начальников участков, комната прорабов, помещения дозиметристов и электриков. В ближайшей к дороге стене этого здания на высоте двух метров был пролом, к которому вёл деревянный трап. Недалеко от трапа возвышалась двойная кабинка деревянного туалета.
   Один из нас, Виктор, пошёл искать монтажный участок, куда он был назначен прорабом, дозиметристов и электриков проводили к местам их работы, а остальных завели в комнату прорабов, где мы ждали своей очереди для разговора с начальником строительного участка. Треть этого большого помещения была отгорожена деревянной перегородкой высотой 120 см, напоминающей стойку бара. За перегородкой хранились в ящиках бутылки с минеральной водой, которую мы должны были пить в больших количествах, что не доставляло мне никакого удовольствия даже в жаркие дни. При каждом посещении этой комнаты я должен был выпивать по бутылке минеральной воды. Со временем я приловчился пить, не касаясь горлышка бутылки, оставлять недопитую бутылку в сторонке и допивать в течение дня. Так я выпивал пол-литра за смену вместо положенных двух, но меня это больше устраивало.
   Когда подошла моя очередь знакомиться с моим участком работы, мне дали каску, которую следовало носить поверх шапочки, названной нами "чепчиком", и противопыльный фильтр, который мы назвали "лепестком" и меняли 1-2 раза в смену. Затем меня подвели к окошку дозиметристов, где на меня завели "дело" и выдали 2 дозиметра: одноразовый в виде авторучки по имени "карандаш", носимый в наружном накладном кармане куртки, и длительного пользования в виде большой таблетки на шнурке. Мы носили его на шее, называли "брелком" и сдавали каждый месяц для определения полученной нами за это время дозы облучения. "Карандаши" мы сдавали для этой цели в конце каждой смены и тут же узнавали результат. Если полученная в течение смены доза облучения превышала 0,3 рентгена, просили рассказать, как такое могло быть. При получении дозы свыше полрентгена требовали письменное объяснение, за которым могло следовать наказание.
   Получив дозиметры, я продолжил следовать за начальником участка, пока мы не зашли в огромный зал, бывший раньше залом собраний, а теперь приспосабливаемый под помещения, где должны размещаться те службы, что потеряли свои помещения при аварии. В зале велись работы по устройству кирпичных перегородок, разделяющих его на небольшие помещения. Моя задача была в организации отделочных работ в этих помещениях. Отделку будут вести штукатуры и маляры из Москвы, но пока перегородки ещё не готовы и отделочные работы ведутся в других помещениях этого корпуса. Потом меня завели в небольшое, но высокое помещение, где работали маляры. Начальник участка познакомил меня с их бригадиром - очень солидным пожилым мужчиной, заверившим меня, что он и его подчинённые свою работу знают и помощи от меня не ждут.
   Тут мой начальник откланялся, а я постоял для приличия "над душой" у маляров ещё минут 10 и подался восвояси. Да не тут-то было. Я напрочь забыл, через какую дыру мы пролезали, чтобы попасть в эту часть здания. Нарезав пару кругов по одним и тем же коридорам, я случайно натолкнулся на поворот, за которым был виден тот пролом в стене, откуда и надо было "танцевать". В этих ожиданиях, встречах, разговорах и волнениях и прошёл мой первый рабочий день. Мы побросали "лепестки" в мусорную коробку, сложили каски в шкаф в комнате прорабов, выпили по бутылке минералки, дождались приезда второй смены и спустились по трапу к автобусу.
   На этот раз остановка на окраине Чернобыля заняла больше времени, чем утром, так как смене одежды на чистую (во всех смыслах) предшествовало мытьё под душем. Тогда стало ясно, что здание, где мы переодевались - это бывшая городская баня с выходом на улицу, параллельную главной. Объезд по той улице занимал больше времени, чем пробежка по ничейному огороду. А времени всегда не хватало, особенно после работы, когда все голодные. Однообразие этой каждодневной процедуры разбавлялось регулярной сменой одежды: раз в неделю - "грязной" и раз в 2 недели - "чистой". Но были и менее радостные сюрпризы - дважды не было холодной воды, и мы принимали душ из кипятка, и три раза не было горячей воды, что лишь ускоряло "мытьё", но не отменяло его. На третий день я решил, что лысую голову легче мыть, и в ближайшей парикмахерской постригся "под Котовского". Со временем подходы к бане стали более благоустроенными: через канаву сделали мостик, забор разобрали, а тропинку через огород засыпали гравием.
   Мой второй рабочий день начался с изучения системы регистрации радиационной обстановки на рабочих местах моих подопечных. Каждому прорабу выдавался журнал, в который начальник участка в начале смены записывал задание с указанием места работы и исполнителей. Я относил этот журнал дозиметристам, куда они записывали режим работы в указанных помещениях, т.е. сколько времени работающий там человек мог находиться непрерывно, какой длительности перерыв в работе он должен сделать и когда принести свой "карандаш" на проверку. После проверки ему сообщали, сколько времени он может ещё работать в этом помещении. Таким образом, максимально допустимая дневная доза радиации растягивалась на больший промежуток времени, что для организма совсем не безразлично. Поясню на примере.
   Наш товарищ, Володя Левченко, в течение всего времени пребывания на ЧАЭС выполнял каждый день одну и ту же работу - руководил дезактивацией подвала, по которому год назад текла радиоактивная вода из разрушенного реактора. Вода испарилась, но успела навести радиацию на всё, что с ней соприкасалось. Решили понизить радиационный фон до уровня, допускающего эксплуатацию этого помещения, покрыв пол слоем бетона.
   График работы был очень прост: утром бетоновоз привозил и выливал в плоский деревянный ящик 3 тонны водно-цементно-песчаной смеси (раствора), и отделение солдат, разделённое на 2 группы по 5 человек, вёдрами переносили этот раствор в подвал и выливали на пол. Володя спускался в подвал 1 раз в смену показать, с какого места начинать заливку пола, а потом только следил за временем нахождения солдат в подвале. Первая группа солдат работала 20 минут и шла отдыхать в безопасное место на 1 час, а в "бой" шла вторая. После двух таких циклов все шли на проверку своих "карандашей", по результатам которой кого-то отбраковывали. Остальные продолжали работу в предписанном режиме, соблюдение которого и являлось основной обязанностью Володи. Вся смена (6 часов) уходила на выполнение работы, которую в обычных условиях можно было сделать за 1,5-2 часа. Укладка первого слоя заняла 5 дней, после чего день ушёл на твердение раствора, чтобы по нему мог пройти дозиметрист и сделать замер уровня радиации. По результатам замера приняли решение залить ещё один слой. После второй заливки Володя "взорвался", как реактор: "Неужели нельзя сразу сказать, каким должен быть слой бетона? Сколько можно мучить людей?" На это ему ответили очень просто: "Сколько нужно. Никто не знает ответа на твой вопрос. Не умничай! Иди и работай."
   С каждым слоем бетона уровень радиации немного снижался, менялся и режим работы: обязательные перерывы в работе сокращались, а допустимое время пребывания в подвале увеличивалось. Через какое-то время та же работа стала выполняться за 5 часов, а потом и за 4, и тогда Володя (с разрешения начальника участка) покидал ЧАЭС раньше конца смены на попутном грузовике, спокойно мылся, переодевался и ждал нас возле бани, чтобы ехать с нами в столовую. Порой к нему присоединялись другие прорабы, надобность в которых в тот день отпадала из-за дождя, перебоев в доставке материалов или невозможности продолжать работу в очень "грязных" помещениях.
   Такие помещения были не только в подвале. Рустам работал примерно в таком же режиме, как и Володя, но на верхнем этаже перестраиваемого корпуса, кровля которого в предыдущем году была засыпана радиоактивной пылью и кусками графита из разрушенного реактора. Очистка кровли продвигалась крайне медленно, и было решено подготовить к эксплуатации помещения внутри корпуса, учитывая существующую (а не ожидаемую после очистки кровли) радиационную обстановку, тем более, что "наведённая" радиация конструкций кровли всё равно останется. Уровень радиации в помещениях верхнего этажа корпуса был столь высок, что находиться там можно было не дольше, чем в подвале, что делало невозможной их эксплуатацию. Вместо них строились новые помещения на первом этаже, отделка которых и была первоначально поручена мне. А для уменьшения на первом и втором этажах уровня проникающего с кровли гамма-излучения пол третьего этажа в заброшенных помещениях и коридорах решили покрыть плитами изоляционного материала.
   Режим работы был тот же, что и в подвале: укладывался слой, делались замеры уровня радиации, после чего решали, что делать дальше. Продолжалось это довольно долго, но в отличие от Володи, Рустам не возмущался затягиванием работ, так как им руководило уравнение: "время = деньги". Несмотря на его старания как можно медленнее "набирать" рентгены, он ненамного пережил на ЧАЭС Володю, который "набрал" свои 10 рентген в начале августа, но его освобождение было отложено на неделю из-за отсутствия указания "сверху". Неделю он проработал за пределами станции экспедитором по доставке строительных материалов от железнодорожной станции до склада УС-605, но был уволен за отказ подписать документ на получение 6 бочек краски в то время, как в машину были погружены 4 бочки. Услышав его рассказ, мы молча разошлись с понурым видом. В Ташкенте нас это нисколько не удивило бы, но здесь... Неужели и здесь тоже совесть позволяет людям "делать деньги"? Нам просто плюнули в душу. Такое же чувство я испытал, когда на очередном медосмотре врач высказала несогласие с тем вниманием, которое оказывается ликвидаторам: "Подумаешь, 4 рентгена. В Ташкенте естественный фон радиации такой, что мы получаем по 10 рентген в год". Уж ей-то как врачу надо было бы знать, что опасность нахождения в Чернобыле не только во внешнем облучении, но и во всепроникающей радиоактивной пыли. Моё счастье, что 4 рентгена я "набрал" за 4 месяца, а мог бы "набрать" за день, и что тогда?
   Вернёмся к "нашим баранам". Ко времени "бочкового скандала" в Москве решили, что запланированные на этот год работы будут выполнены, и Министерство дало "добро" на отправку офицеров в распоряжение приславших их военкоматов. Так, в середине августа 1987 года Чернобыль покинула первая группа ташкентцев из трёх человек, за которой потянулись и другие группы и группки. Но были и другие пути возвращения домой. Один посланец нашего военкомата за первую неделю своей работы (он работал в режиме: сутки дежурил, двое - дома) успел заработать 2 дополнительных выходных дня (вместо отдыха дежурил за двоих своих сменщиков) и после очередного дежурства исчез на 4 дня. По возвращении он отдежурил сутки и принёс начальнику УС-605 письмо из военкомата об отзыве в Ташкент подателя сего письма. Получив нужные документы, он улетел домой, не желая менять своё здоровье на дешевеющие рубли. От Рустама мы узнали, что это он "свёл" товарища со "своим человеком" в военкомате, который взял за эту "услугу" 2000 рублей.
   Ещё один путь домой был просто ужасным, и мы, узнав о нём, так и не поняли, почему люди соглашаются на такое. Через месяц после нашего появления на ЧАЭС мы встретили ещё одного посланца Узбекистана, который приехал позже нас и работал на условиях, от которых мы под руководством Юры Гурова отказались. Не будучи зачисленным в штат УС-605, он мог рассчитывать на зарплату только по месту своей основной работы, а на ЧАЭС руководил сбрасыванием кусков графита с кровель корпусов станции. Подчинённые ему солдаты, выполнявшие эту работу, получали половину дневной нормы облучения (0,3 рентгена) за то время, что успевали подняться на крышу, добежать до куска графита, бросить его в ведро, добежать до края крыши, выбросить графит и спуститься с крыши. В течение дня солдат мог сбросить с кровли только 2 куска графита, поэтому очистка кровли шла медленно и требовала большого количества людей. На выполнение этой работы требовалось письменное согласие исполнителя, и наш земляк его дал, желая скорее вернуться домой любой ценой. А цена, на мой взгляд, была чересчур высока - 25 рентген, но самое ужасное, что он "набрал" их всего за месяц.
      -- Не пошла работа
   К счастью, я посещал "грязные" места только из любопытства и на короткое время. Большинство рабочих мест внутри ЧАЭС были "чистые", нахождение в которых в течение всего дня безопасно при условии хорошей защиты дыхательных путей от пыли. Однажды, проходя по двору станции, я решил "расслабиться" и подышать чистым воздухом, наивно полагая, что вдали от "грязных" помещений радиоактивной пыли быть не может. Но как только я снял противопыльный фильтр ("лепесток"), шедший мне навстречу молодой парень остановил меня словами:
   - Не следует снимать маску.
   - У меня уже сил нет. Я задыхаюсь: мне воздуха не хватает.
   - Лучше потерпеть сейчас, чем болеть потом.
   - Даже во дворе надо быть в маске?
   - Тем более во дворе.
   - Почему? Здесь не видно никакой пыли.
   - На атомных станциях всегда есть урановая пыль, и нет ничего страшнее её попадания в лёгкие. Я приехал на несколько дней из Москвы из Курчатовского института. Мы частенько здесь бываем. В год мы получаем до 25 рентген, и ничего. Но пыль - это совсем другое дело. Тут шутки плохи.
   Его доводы меня убедили, "лепесток" я вернул на его законное место и, искренне поблагодарив за короткую, но нужную лекцию, и тепло попрощавшись, продолжил свой тяжёлый путь. Короче говоря, соблюдая осторожность, я вполне мог избежать получения большой дозы облучения, что, в общем-то, и произошло: за 132 дня пребывания на ЧАЭС я получил всего 4,1 рентгена. Мои проблемы лежали совсем в другой плоскости: мне требовалось больше времени, чем моим товарищам, для того, чтобы освоиться в новых условиях, а от меня требовали немедленного принятия решения. Мой третий рабочий день начался с жалобы бригадира маляров (того, кто заверял меня в своей самостоятельности) на тяжёлые условия работы с красящими материалами, предложенными руководством УС-605. Покраска помещений велась ручным краскопультом, для хорошей работы которого необходимо было разбавлять краску. Пары растворителя были настолько едкими, что работать более 10 минут было невыносимо. Испытав это на "своей шкуре", я отправился искать решение этой проблемы к начальнику участка. Всё, что он мог мне предложить, это респираторы вместо "лепестков" и новые очки. Маляры поблагодарили, но назавтра сказали, что хрен редьки не слаще. И я снова пошёл к начальнику участка. Там находился Юра Гуров.
   Ему, как всем нам, была поручена определённая работа, но в моей памяти он остался "серым кардиналом" участка. Он так легко, быстро и правильно решал свои проблемы, что без труда переключился на наши. Через неделю начальник участка всех посылал к Гурову, ставшему не только для многих из нас, но и для руководства УС- 605 непререкаемым авторитетом. Кое-кто решал производственные проблемы без его помощи, но только не я, тем более в тот период своей полной растерянности. Гуров пошёл со мной, посмотрел на всё это, поговорил с бригадиром и сказал мне:
   - Респиратор защищает дыхательные пути от пыли, как "лепесток", только чуть лучше, но не от паров растворителя. Тут нужен противогаз.
   - Да где ж его взять?
   - УС-605 связан с воинскими частями. Достанут.
   И достали. Через пару дней малярам дали противогазы, чему они поначалу не обрадовались (кто хоть раз надевал противогаз, знает, какое это "удовольствие"), но, посчитав его меньшим злом в данной ситуации, согласились. В дальнейшем претензий ко мне они больше не имели, кроме требований по подготовке помещений к окраске: очистка помещений от мусора, установка подмостей в высоких помещениях и другие мелкие дела, для которых мне давали отделение солдат. Помещений было немного, но перекрашивались они по многу раз не с эстетической точки зрения, а для радиационной безопасности. Краска наносилась на стены и потолки слой за слоем, пока поток бета-частиц, исходящий от этих поверхностей, не уменьшался до величины, меньшей максимально допустимой.
   Но Гуров не был бы Гуровым, если бы успокоился на том, что сделал доброе дело. Он стал копать глубже. Зайдя посмотреть, как работается в противогазах, он обратил внимание на то, что покрашенные вчера стены ещё источают едкие пары, а краска липнет к рукам. Бригадир объяснил, что пользуется какой-то новой краской по указанию начальника участка. Краска находится во дворе в одной из бочек, которых там не меньше ста. Мы втроём пошли во двор и быстро нашли эту бочку с надписью: "Краска эпоксидная". Последовал диалог Юры с бригадиром:
   - Ну и что вы делаете с этой краской?
   - Заливаем в бачок краскопульта, добавляем растворитель и красим.
   - А отвердитель где?
   - Какой ещё отвердитель?
   Я готов был провалиться сквозь землю от стыда. Не в первый раз я наступал на одни и те же грабли. В 1972 году после завершения двухлетней службы в армии я не захотел продолжать работать прорабом на стройке из-за проблем, связанных с чрезмерной доверчивостью к "опытным" бригадирам. Но теперь-то я старше и мог бы хоть поинтересоваться, как и чем работают мои подчинённые, к тому же за много лет до этого я клеил сломанную лыжу эпоксидкой и знаю, как с ней работать. Бригадира мы отпустили и пошли искать бочку с отвердителем. Часа через два мы её нашли, позвали бригадира и объяснили ему процесс приготовления эпоксидной краски. Ни начальник участка, ни кто-либо из руководства УС даже не узнали, что такая проблема была. Возможно, с тех пор у Юры возникло слегка презрительное отношение к работникам УС-605 (кроме начальника и своего коллеги - начальника планового отдела), присылаемых в командировку на 2 месяца из Усть-Каменогорска (восточный Казахстан). Или это началось со случая, когда один из "наших" обнаружил в комнате прорабов за шкафом для касок спящего "их" прораба по фамилии Клейн. Он руководил пробивкой отверстий в полуметровых железобетонных перекрытиях восстанавливаемого корпуса. В его распоряжении было отделение солдат, работающих на трёх пневматических перфораторах. На пробивку отверстия уходило 2 часа; на это время Клейн шёл спать.
   На этом проблемы с малярами у меня закончились. Продолжались они около двух недель, самых тяжёлых в моей тамошней жизни. Кроме производственных проблем, были у меня проблемы со здоровьем. Одна - общая для всех: через неделю после начала работы мы начали кашлять. Кто-то обратился к врачу и узнал, что это радиоактивный ожог горла, который со временем проходит. Другая - только моя: обострился конъюнктивит. И опять Юра взял надо мной шефство: потащил меня в поликлинику, растолкал очередь и заставил врача принять меня немедленно. Врач выписал капли и послал в воинскую часть к фельдшеру. Капая мне в глаза, фельдшер сказал, что впервые видит человека, не моргающего при попадании капли в глаз, на что я ответил, что Чернобыль не для слабонервных. На самом деле у меня пониженная скорость реакции на всё происходящее вокруг. Однако его замечание надолго вернуло мне хорошее настроение.
   Моя растерянность отнюдь не означает, что в этот период мной владели пессимизм, уныние или отчаяние. Этого не было ни у кого. Наоборот, все как-будто помолодели (может, под действием радиации) или мне так казалось с высоты моего возраста. Вот пример: любители рыбалки находили время посидеть с удочкой на берегу водоёма с водой, предназначенной для охлаждения теплообменников энергоблоков. Поймав рыбу, они несли её на обследование к дозиметристам. Приборы показывали наличие радиации только в жабрах. Голову выбрасывали, остальное варили и съедали, хотя в еде недостатка не было. Но это же рыбаки. А однажды из какой-то норки выбежала мышь и вскоре в конвульсиях скончалась. Когда дозиметристы измерили излучение, исходящее от её шкурки, глаза у них "полезли на лоб". Человек с такой радиацией и пяти минут бы не прожил.
   Несмотря на большое количество людей в комнатах, где мы спали, никто никому не мешал, так как работали в две, а порой и в три смены. Наши ряды сплачивало новое для нас чувство неизвестно где притаившейся опасности. От фронтовой обстановки (о ней мы судили по кинофильмам, конечно) наша отличалась отсутствием крови и отсроченностью смерти. Со временем чувство опасности притупилось, уступив место обычным взаимоотношениям в мужском коллективе: дружеским, недружеским и приятельским. Мои отношения с товарищами по борьбе менялись со временем, не менялась только наша дружба с Юрой Гуровым, продолжавшаяся и после возвращения из Чернобыля. О ней можно сказать словами Пушкина:
   "Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лёд и пламень
Не столь различны меж собой."
   Мы различались возрастом, обликом, характером, темпераментом и деловой хваткой, а сходились умением смотреть на жизнь с юмором. Этого оказалось достаточно.
      -- Переселение душ
   Удивительно, как мало мы знаем о нашей памяти. Говорим: "Забыть, как страшный сон", не подозревая, что именно его мы и будем помнить дольше других снов. Меньше всего я хотел запомнить свои промахи, но, увы, кроме них, мне вспомнить почти нечего за первый месяц моей работы на ЧАЭС. Зато хорошо помню, что ни оштукатуриванием, ни покраской вновь выстроенных помещений мне заниматься не пришлось. Больше того, я даже не видел, кто и когда это сделал. Сейчас, вспоминая это, понимаю, как много нас там было. Оправданием такой избыточности могут служить два обстоятельства: короткие сроки, отведённые на восстановление работоспособности третьего энергоблока при полном отсутствии информации о возможных сложностях во время работы, и невозможность предугадать скорость выбывания людей в результате облучения.
   Быстро или медленно, но время шло, и настал день (15 июня), когда нас попросили собрать вещи. И тут же предупредили:
   - Не радуйтесь, домой вы ещё не едете. В тридцати километрах от границы охраняемой зоны есть посёлок городского типа (ПГТ) Иванков, в двух километрах от которого вы будете жить во временных домиках, собранных для вас.
   - Да нам и здесь неплохо.
   - Вы нам нужны живые и здоровые и надолго.
   Последние слова не прибавили нам радости, но переезд разнообразил нашу жизнь. Переезжали в свободное от работы время: вторая смена до обеда, первая - после. В тех автобусах, что возили нас на ЧАЭС, мы добрались до автовокзала, пересели в "чистые" автобусы и час ехали к новому месту нашего проживания.
   Городок ликвидаторов состоял из двух районов: центра и окраины. Разделял их пустырь, через который были проложены трубы водоснабжения и отопления, а соединяла асфальтированная дорожка с деревянным мостиком над трубами. Автобусы высадили нас на площади между двухэтажными домиками, в которых разместились работники УС-605, перевезённые из трёхэтажных домов возле автовокзала в Чернобыле. От автобусов нас провели в наш район, состоящий из нескольких одноэтажных домиков, один из которых был готов к заселению. Там были 3 маленькие комнаты с четырьмя металлическими кроватями в каждой и большая - с шестью койками. Мест хватило всем, так как приехали 18 человек. Из двадцати посланцев Узбекистана один вернулся в Ташкент через неделю, а прораб монтажного участка, Виктор, ещё до переезда переселился из общежития в пустой дом недалеко от бани. Почему он решился на такое, и как ему удалось избежать огласки своего "подвига" (мы-то все знали о нём), так и осталось для нас загадкой. Он же объяснил свою выходку очень просто: "Мне там удобно: в моём распоряжении телевизор и кухня, а радиации я не боюсь".
   Только позже мы узнали, как он организовал свой быт. Его подчинённые изготовили ему из нержавеющей стали маленький самогонный аппарат производительностью 1 стакан в сутки. Виктор покупал в магазине сахар и дрожжи, вечером готовил брагу, утром заливал её в аппарат, а после работы имел стакан свежего первача, выпив который, возобновлял цикл его производства и шёл "у койку" смотреть телевизор. И так изо дня в день до середины сентября. Однако такой вид "отдыха" был у него только для времяпрепровождения в одиночестве. Чтобы красиво отметить свой день рождения в кругу друзей, он попросил меня провезти через границу 2 бутылки водки, доставленной из Киева в Иванков по его просьбе кем-то из наших, часто бывавших в Киеве. Я согласился оказать ему эту "услугу" из любви к авантюрам, понимая, чем она может кончиться для меня.
   В 1986 году собака учуяла бутылку с водкой, спрятанную в бензобаке грузовика. Наш автобус собаки не обыскивали, но при въезде в запретную зону он проверялся на наличие вредных грузов, а при выезде - на уровень радиоактивного загрязнения колёс. Если транспортное средство оказывалось "грязным", его мыли на расположенной неподалёку мойке. При подъезде к границе я поставил сумку с бутылками на пол возле ног и сделал вид, что сплю. У солдата, проверявшего автобус, мой несчастный вид не вызвал подозрения, как и предполагал Виктор, и водка благополучно доехала до получателя. Как ни странно, но его регулярные возлияния не мешали ему работать, хотя был один случай, о котором я расскажу позже. Что касается здоровья, то знаю только, что до 1990 года на здоровье он не жаловался, чего не скажешь о его взаимоотношениях с женой, уставшей от его любви к зелёному змию.
   По поводу оправданности риска, связанного с нарушением запретов в зоне Чернобыля, упомяну невыдуманный рассказ о запасливом водителе грузовика, нашедшем в городе Припять, построенном на берегу одноименной реки в километре от ЧАЭС для её работников и закрытом после аварии, брошенный автомобиль с почти ещё новым аккумулятором. Герой этого рассказа снял аккумулятор с машины и спрятал его под своей кроватью в общежитии, надеясь увезти домой после окончания командировки. Ему хватило одной ночи для получения смертельной дозы облучения.
   Я без боя занял койку у двери в четырёхкоечной комнате со шкафом в углу, столом посередине и лампой без абажура под потолком. Распорядок дня изменился: подъём в 5.30, в 6.00 автобус отъезжал от центральной площади и в 7.00 прибывал на автовокзал в Чернобыле, завтрак в ближайшей столовой и посадка в местный автобус. Остальное, как до переезда. После работы всё крутилось в обратном порядке. Больше в ПТУ мы не были, только слышали про скандал, разразившийся в тамошней столовой - повариху, которая после двух месяцев работы возвращалась домой, задержали при выезде из охраняемой зоны с большим количеством чёрной икры, "наэкономленной" на наших бутербродах, выдаваемых нам за ужином.
   Два месяца с середины июня до середины августа были физически тяжёлыми для меня. И хотя температура воздуха была намного ниже, чем в Ташкенте, но зато влажность была выше. На работе с каской на голове и "лепестком" на лице я только и делал, что вытирал с лица пот, который буквально тёк с меня ручьями. Не лучше обстояло дело и с обедом в столовой. Очень неприятно вспоминать жалостливые взгляды молодых работников (и особенно работниц) на моё вечно мокрое лицо. Тут опять пришёл на помощь мне Юра, уговорив меня менять бельё 2-3 раза в неделю, а не один раз, как полагалось. Бельё он заставлял приносить своего соседа по комнате, который работал кладовщиком. Юра не видел в этом никакого криминала. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что с этим кладовщиком, Лёней, мы приехали из одного проектного института.
   Зато производственных проблем у меня в то время не было. Мои маляры уехали, приехали другие, но я с ними по работе не сталкивался. Основной моей деятельностью в этот период являлась заделка многочисленных дыр, пробитых в стенах для прокладки труб. Придя в себя после растерянности первых недель работы, я одержал первую победу на трудовом фронте. Мне дали задание заделать отверстие в стене, через которое была пропущена труба диаметром 0,5 метра. Основной объём помещения размером 5х10 м и высотой 8 м занимал резервуар из нержавеющей стали для воды, на крышу которого вела винтовая лестница, отстоящая от стены с дыркой на 1 метр. Отверстие было почти под потолком, и для его заделки требовалась установка строительных лесов, на что мне следовало сделать заявку заранее, а через 2 дня дать задание своим солдатам заделать дыру. Мне было лень писать эту заявку, и я пошёл другим путём. Солдаты изловчились опереть один край элемента деревянного настила (из тех, что хранились во дворе) на толстую верёвку, принесённую со склада и перекинутую через трубу (дыру вокруг которой и предстояло заделать). Другой край настила лёг на площадку винтовой лестницы, и через 2 часа на месте дыры была гладкая стена.
   Пока шла работа, я стоял внизу, готовый поймать солдата, если он свалится мне на голову. В конце смены начальник участка спросил меня, почему нет заявки на леса, и, узнав, что в этом нет необходимости, поинтересовался, как была выполнена работа. Я отшутился: "Секрет фирмы" - и услышал: "Тогда завтра заделай дыру в противоположной стене того же помещения". Назавтра я придумал более простой и рискованный способ работы. Интересно, что трясся от страха я один, в то время, как солдаты меня успокаивали и с охотой выполняли задуманные мной акробатические трюки. Но больше в эти игры я не играл.
   Вскоре закончился срок службы очередного призыва солдат, и они попросили меня написать им характеристику. Я, не любивший долгую писанину, сочинил что-то короткое, но со вкусом, не подумав о последствиях. Весь следующий день я писал характеристики всем отделениям, которых и в глаза не видел. Причина - домой уехали только те, кому я писал характеристику. Мои попытки отбиться не имели успеха: "Вы только напишите, а подпишут наши прорабы". Выходит, что единственная награда солдату (возвращение домой) зависит не от его заслуг, а от ничего не значащей бумажки. Но если рассуждать здраво, то ничего страшного не произошло: все уехали с интервалом в 1-2 дня, а на их место приехали другие. Сделать это в один день, не нарушив рабочий ритм, было нельзя, притом, что в тот период ежедневно работали свыше пяти тысяч человек, объединённых только общей целью. Чёткого графика работ не было (и быть не могло), всё делалось в авральном режиме. Задания выдавались по ситуации.
      -- Живём, братцы!
   После переезда личная жизнь моих товарищей стала налаживаться. Дозиметристы и электрики получили возможность, отоспавшись после дежурства, гулять по Киеву, до которого можно было доехать за 2,5 часа автобусом, отходившим с интервалом в 2-3 часа от центральной площади Иванкова. Утром до Иванкова добирались нашим автобусом со служащими (на 1 час позже, чем первая смена), а вечером от Иванкова - с теми, кого удавалось остановить, или пешком. Те же, кто не мог поехать в Киев, тоже не скучали - появилась возможность отмечать торжества. Чернобыльский запрет на алкоголь и киевское ограничение в употреблении алкогольных напитков здесь не действовали. Сначала "горючее" привозили товарищи из Киева, но вскоре стала ощущаться его нехватка, и тогда на помощь пришли "народные умельцы" из соседней деревни. Они принесли трёхлитровый баллон зелёного (без преувеличения) змия. Эффект был потрясающий.
   Вместо неизвестно из чего сделанной водки по цене 10 рублей за полулитровую бутылку, привезённую с большими хлопотами, товарищи получили 3 литра вкуснейшего (по их утверждению) самогона из сахарной свёклы за 9 рублей (т.е. в 6 раз дешевле) прямо к столу. Оценив качество, потребители поинтересовались технологией изготовления столь вкусного продукта. Оказалось, что сырьём служат отходы от производства сахара, чем славилась Украина, а вкус придавал горох, который ещё и поглощал сивушные масла. Способ доставки, качество и особенно цена товара так понравились моим соседям из большой комнаты, что они заключили взаимовыгодный контракт на поставку четырёх баллонов в неделю на весь период своего пребывания. Этот проект так их сплотил, что все четверо вернулись домой практически одновременно. Поставщиком самогона была дородная женщина, объяснившая своё занятие этим "бизнесом" необходимостью кормить детей: "Мужики-то в нашей деревне все спились в прошлом году, когда сказали, что водка уменьшает радиацию, и теперь от них ни в чём проку нет".
   В отличие от дружбы трудовую дисциплину самогон не укрепил - время от времени кто-нибудь из собаллонников оказывался не в состоянии подняться с койки в нужное время. Одно опоздание на моей совести: разбудив товарища и поверив в его благие намерения, я поспешил к автобусу, уверенный, что мой молодой друг меня догонит. Вечером он сказал, что утром не просыпался и, если я думаю иначе, то это моя ошибка. В следующий раз я не ошибся и довёз его "труп" до Чернобыля. Мне это было несложно, так как я легко просыпался в нужное время без будильника, но также легко и засыпал при любом удобном случае (особенно в автобусе по дороге в Чернобыль). И ещё я легко переносил голод (хотя аппетит у меня хороший), если приходилось работать 2 смены подряд - за себя и за того парня, который не смог встать "опосля вчерашнего". Потом он работал за меня, а я ехал гулять по Киеву.
   []

Я на крыльце домика в посёлке ликвидаторов

   Мои соседи по комнате выбрали другой вид "культурного отдыха" - карты. В конце июня особо продвинутые парни получили первый аванс, в необходимости которого надо было письменно убедить главбуха. Но размер аванса стоил этих усилий - сумма превышала мой месячный заработок в Ташкенте. И всё же Рустаму этих денег показалось мало, и он убедил ещё двоих "джентльменов удачи" попробовать увеличить капитал, если повезёт. Не знаю, кому из них больше везло, но мне сразу крупно не повезло - их "посиделки" не всегда были тихими, но всегда были долгими при яркой лампе под потолком, что мешало спать даже мне, умеющему засыпать в любой обстановке. Когда моё терпение совсем закончилось, я напомнил Рустаму, что до утра осталось совсем мало времени, и неплохо было бы выключить свет, но у него были другие планы на эту ночь, и он сказал: "Кто хочет спать, всегда заснёт, а если будете нам мешать, я не посмотрю на Ваш возраст". Меня это больше удивило, чем напугало - только недавно он советовал мне не читать лёжа, чтобы не испортить зрение (сам он носил довольно сильные очки). Пока я соображал, как на это реагировать, он отошёл от моей кровати и сел за стол, но игра не шла, и вскоре игроки разошлись по койкам. Однако все следующие игры проходили на другом поле. Закончились они весьма плачевно - Рустам заметил (или ему показалось), что партнёр передёрнул карту, и ярко "разукрасил" ему физиономию. Тот вместо работы пошёл к врачу, а потом рассказал начальству правду. "Друзей" лишили премии, а "пострадавшего" одним из первых отправили домой (видимо, от греха подальше, так как других причин не было). После наказания Рустам опять стал "нормальным" человеком и даже попросил у меня прощение (не объяснив, за что), чем опять меня удивил.
   Кроме "экстремальных" видов отдыха, были и легитимные. Вслед за домиком, куда вселились мы, были подготовлены к заселению ещё несколько, среди которых было полутораэтажное здание, специально приспособленное под кинозал, где по воскресеньям показывали фильмы. В этом же зале проходили собрания работников УС- 605 для доведения до нашего сведения важной информации. Но такие пассивные виды отдыха были экзотической редкостью на фоне обычного времяпрепровождения хорошо потрудившихся людей. Этому способствовали долгие летние дни и удачно выбранное место для строительства посёлка: свободного пространства возле домиков хватило для обустройства футбольного поля и волейбольной площадки. Была и библиотека в одном из двухэтажных домов в центре нашего посёлка, посещаемая многими ликвидаторами.
   Окружающая Иванков природа напоминала мне родное Подмосковье и помогала забыть о причине моего появления в этих местах и висящей в воздухе опасности. Но особое восхищение вызывали у меня рощи, окаймлявшие большую часть дороги Иванков - Чернобыль. Иногда по утрам я не засыпал, садясь в автобус, и тогда проплывающие за окном виды настраивали меня на поэтический лад. Приближался день рождения знакомой мне немолодой, но ещё очень привлекательной женщины, и мне захотелось послать ей поздравление, но так как сами собой стали складываться стихи, отделаться от желания написать это поздравление стихами я уже не мог. Написав за два дня три четверостишия, я исчерпал своё вдохновение и отпущенный мне лимит времени: посылать что-либо было уже поздно, и я решил обойтись поздравлением по телефону. Закончил я это посвящение через пять лет, когда у моей знакомой появилась внучка. Это обстоятельство определило содержание следующих четверостиший и заставило меня изменить первую строчку, первоначально звучавшую так:
   Когда прекрасная пора
   Несмотря на все сложности, та пора была прекрасной. Окончательный вариант выглядит не столь радужным, но это первое, что я написал в Израиле:
  
   Осень жизни
   Когда печальная пора
Через потери и невзгоды
Предъявит волею природы
Свои законные права,
   Не торопись искоренять
Свои морщины и седины,
Или без видимой причины
Судьбу в коварстве обвинять.
   Ещё не пройден жизни путь.
Ещё заботы и тревоги,
И бесконечные дороги
Не позволяют отдохнуть.
   Невзгоды надобно терпеть.
Лишь тот, кто это понимает,
Кто жизнь любую принимает,
Достоин счастие иметь.
   А чтобы нас верней узнать,
Нам небо внуков посылает,
В последний раз нам предлагает
Свои таланты показать.
   И вновь пришёл любви черёд.
Мы внуков жизни обучаем,
Но вдруг случайно замечаем,
Что тихо старость настаёт.
   В отличии от меня Юра Гуров во время поездки в автобусе никогда не спал и времени зря не терял. Когда я просыпался, он развлекал меня песенкой: "Люба- Любонька! Целую тебя в губоньки...". Однажды я спросил:
   - Откуда это?
   - Меньше спи и услышишь записи на кассете, которая есть у водителя автобуса.
   Как-то, послушав эти записи, я сказал:
   - Это, конечно, не Лещенко, а других я не знаю.
   - Здорово ты в эстраде разбираешься. А об эмигрантах что-нибудь слышал?
   - Слышал Вертинского в исполнении институтского товарища, а о современных ничего не знаю.
   - Это Вилли Токарев - кумир нью-йоркских кабаков.
   Большего о Токареве даже Гуров не знал. И уж тем более он не имел ни малейшего представления о том, что Любонька, о которой поёт Токарев, это Любовь Успенская - восходящая звезда американской эстрады. Понимая, что спорить с Юрой о музыке мне не стоит, я решил показать ему свои знания географии:
   - Юра, что, по-твоему, означают слова: "Сегодня ты на Брайтоне сияешь, а завтра, может, выйдешь на Бродвей"?
   - Наверное, станет более дорогой проституткой.
   - Село. Бродвей - центр театральной жизни Америки. Выйти на Бродвей означает выйти из русского гетто на общеамериканскую сцену.
   - А я думал, что Бродвей - это район красных фонарей в Нью-Йорке. Скорее всего, ты прав.
   Так мы развлекали друг друга, не давая унынию одержать над нами победу или призвать на борьбу с ним карты, самогон и пр. Были ещё прогулки по близлежащему селу для ознакомления с жизнью аборигенов, но более всего нас сблизила схожесть наших семейных взаимоотношений.
   Только к нам двоим приехали наши жёны провести с нами часть своего отпуска. Сначала к Юре приехала жена на неделю. На это время он в посёлке Иванков снял комнату в маленьком домике. Тем временем моя жена решилась осуществить запланированную нами поездку в Ленинград, но как верная подруга захотела поддержать меня в трудную минуту и сделала "небольшой крюк". Она с сыном прилетела из Ташкента в Москву, оставила его на попечение моего отца и поездом "заскочила" в Киев. Её "заскок" совпал с завершением медовой недели Гурова. Первое, что я у него спросил, увидев после недельного перерыва, как найти тот чудо-домик. На работе мне повезло меньше - поехать в Киев встретить жену мне не разрешили, хотя переработки к тому времени у меня уже были. Ничего не поделаешь: "что позволено Зевсу, не позволено быку". Зато мне разрешили поменяться сменами с товарищем, существенно облегчив мою задачу.
   Сообщив жене выведанную у товарищей информацию о том, как добраться до Иванкова (мне к тому времени ещё не доводилось осваивать самому эту дорогу), я встретил её, когда она выходила из автобуса в Иванкове, и мы пошли искать заветный домик, в котором нам предстояло провести шесть ночей. Радость от встречи с женой заставила меня забыть обо всех предыдущих огорчениях. И даже на работу я "летел" (хоть и без желания), как будто у меня крылья выросли. Днём, пока я работал, жена, подружившись с соседками, ходила с ними в лес по ягоды, на рынок и в магазины за продуктами, готовила себе обед, а мне - ужин. А когда я приезжал с работы (около четырёх часов дня), мы гуляли по посёлку или любовались природой. Однажды весь долгий и тёплый вечер (было начало июля) мы просидели на берегу маленькой речушки Уж, и я не удержался от желания поплавать в её тёплой воде.
   Одновременно с накоплением отгулов шло и накопление талонов на питание за несъеденные обеды. Только в сентябре я узнал, что в перерыве между первой и второй сменами можно было помыться в душе и пообедать в помещениях второго энергоблока, не пострадавшего при взрыве реактора четвёртого энергоблока. Ранее я был уверен, что у меня не было другого пути, как голодать и брать за это талоны на обед в столовых Чернобыля в те дни, когда я соглашался работать две смены подряд (за себя и того парня, который "заболел"). Кроме столовых Чернобыля и посёлка ликвидаторов правом кормить за талоны имел ресторан в Иванкове, который мы с женой посетили в один из вечеров. Не помню, что уж мы там ели, но жене понравилось (возможно, на фоне пустых магазинов в Ташкенте), особенно бутерброды с чёрной икрой за отдельные талоны.
   Естественно, неделя пролетела быстро. Жене надо было возвращаться в Москву, и начальство, чтобы подсластить мне пилюлю, отпустило меня на весь день. Можно было поехать в Киев погулять с женой до отхода поезда, да одежда, в которой я приехал, была не в лучшем виде, а новую начали продавать месяцем позже. Эту проблему успешно решила моя жена, приведя мою старую одежду в божеский вид. Для облегчения страданий жены при расставании со мной я отдал ей всё, что осталось от моего первого аванса. Приехав в Киев, мы сдали на хранение её вещи, включая банки с вареньем, сваренным в Иванкове из собранных в лесу ягод, и пошли гулять по одному из красивейших городов СССР. Чувства, которые я испытывал во время этой прогулки, несколько отличалась от тех, что обуревали меня год назад, когда мы с бывшей сотрудницей бродили по осеннему Киеву. Тогда моё восхищение Киевом усиливалось ощущением, что вот-вот может произойти что-то захватывающее (увы, не произошло). Теперь же всё происходило с точностью до наоборот: жара, накопившаяся усталость, ожидание скорой разлуки с женой и чувство тревоги за наше будущее сильно приуменьшали мои восторги от созерцания киевских красот и даже от посещения Киевской Лавры. К счастью, тревоги жены оказались напрасными - её переезды из Киева в Москву, из Москвы в Ленинград и потом в Ташкент не доставили ей хлопот, а прогулки по Ленинграду и окрестностям с двенадцатилетним сыном и он и она до сих пор вспоминают с восторгом. Зато предчувствие расплаты за свидание с женой меня не обмануло.
      -- Второй в списке
   Вскоре произошли первые кадровые перестановки в УС-605: по завершении своих двухмесячных командировок уехали прорабы - посланцы строительной организации Усть-Каменогорска (куратора восстановительных работ на ЧАЭС). Но один прораб по фамилии Клейн добился продления командировки ещё на 2 месяца, объяснив это в приватной беседе желанием заработать больше денег. Именно его отношение к работе послужило катализатором нашего негативного отношения к устькаменогорцам: показав солдатам, где надо пробивать дыры в перекрытиях, он уходил спать за шкаф с касками в комнате для прорабов.
   К середине июля психологический климат на строительных площадках Чернобыльской АЭС значительно улучшился: страх получить большую дозу радиации исчез (порой, напрасно). Были определены наиболее опасные места и найдены безопасные способы работ в них; появилась уверенность в реализации намеченных планов до наступления холодов; вместо авралов пошла продуманная планомерная работа; наладился наш быт. И вот на смену посылаемым "козлам отпущения" потянулись в Чернобыль желающие заработать много денег без большого труда и риска. Поэтому приехавших на смену прорабов из Усть-Каменогорска оказалось больше, чем мест в штатном расписании, и, чтобы не отправлять их обратно с пустым карманом, руководство УС-605 принялось расчищать для них места.
   Выбор пал на единственного узбека среди посланцев Узбекистана и на меня. Узбек не понравился своим произношением, а я вдруг оказался старым. Об этом мне поведал Юра, не боявшийся задавать вопросы "в лоб" любому начальнику. Так мы перешли в категорию плохих работников. Видимо, руководству УС-605 не хватило то ли ума, то ли смелости связаться с военкоматом в Ташкенте и попросить отозвать двоих из нас и они пошли старым социалистическим путём - заставить уйти по собственному желанию, чего мы не могли сделать, как бы этого ни хотели.
   Как-то в начале смены мне выдали задание с указанием места работы, вида работы и исполнителей. После того, как дозиметристы занесли в мой журнал необходимую информацию и я провёл инструктаж присланных в моё распоряжение солдат, меня разыскал начальник участка и велел поменяться с товарищем работами. Мы обменялись журналами, и я, уверенный в том, что мой товарищ тоже выполнил все формальности, повёл его солдат выполнять его задание. В конце смены я сдал журнал дозиметристам и поехал в баню, не подозревая о тяжких последствиях моей беспечности. На следующее утро выяснилось, что сделать в журнале необходимые записи задним числом нельзя и, несмотря на небольшой радиационный фон в месте, где я вчера производил работы, наказания мне не избежать. Начальнику участка отсутствие записи в журнале я объяснил уверенностью в том, что её сделал мой товарищ при получении задания, и успокоился в надежде, что наказания не будет, а если накажут, то не меня. И напрасно. В начале августа стало известно, что меня лишили премии за июль (более двух моих ташкентских окладов). Юра был этим так возмущён, что потребовал объяснения у начальника планового отдела, на что тот только развёл руками: "А что я мог сделать? Начальник Управления приказал, я выполнил".
   В 1987 году второе воскресенье августа, когда в СССР праздновался день строителя, пришлось на 9 августа. После смены нас попросили собраться в кабинете начальника участка. Когда приехала вторая смена, парторг УС-605 поздравил нас с праздником и зачитал приказ, в котором была отмечена хорошая работа всех прорабов, кроме Ходжаева и Гельбштейна, упомянутых в этом приказе, как плохие работники. Затем хорошие работники получили в подарок по рубашке, и мы пошли кто работать, а кто в автобус. По дороге в баню я рассказал Юре старый анекдот:
   - Татары подали жалобу в Верховный Совет СССР на дискриминацию со стороны русской поговорки "Незваный гость хуже татарина". Верховный Совет постановил: "Для устранения дискриминации текст поговорки изменить. Впредь говорить: "Незваный гость лучше татарина"".
   - К чему это ты?
   - В списке плохих работников я - на втором месте. Выходит, я всё-таки лучше узбека.
   - Володя, тебя так обидели, а ты смеёшься?
   - Чем меня обидели? Рубаху не подарили? Большой подарок. У тебя рубашек нет? Ты за этим сюда ехал? Я от работы не бегал. Не нужен я здесь? Отправляйте домой. Только спасибо скажу.
   - Да, ладно, не кипятись. Их подарки только лишний раз показали, какие они жлобы. Я их всегда считал такими. Успокойся и чихай на них.
   Но успокаиваться было рано: признав меня стариком, моё начальство пришло мне
на помощь. На следующий после вручения подарков день ко мне подошёл инженер по технике безопасности УС-605 с предложением перейти на "лёгкую" работу - инженером по ТБ участка. Поблагодарив его за доверие и заботу обо мне, я сказал, что подчинюсь любому приказу руководства, хотя не чувствую никакой усталости и готов продолжать работать прорабом, чего не могу сказать о предлагаемой мне должности, которая не соответствует (мягко говоря) складу моего характера. Мой собеседник пожал плечами и удалился в недоумении. Через пару дней в одном из помещений появился молодой парень, назвался инженером по ТБ и вручил прорабу, ответственному за установку строительных лесов для выполнения отделочных работ в этом помещении, длиннющий список нарушений техники безопасности при установке лесов, выявленных им (неизвестно когда). Тогда я впервые подумал, что или Всевышний ко мне благоволит, или всё гораздо проще: дуракам везёт. Оказаться на месте этого инженера, а уж тем более прораба, мне совсем не хотелось да ещё тогда, когда я нарушал все писаные и не писаные правила производства работ.
   Так или иначе, проблема трудоустройства новичков из Усть-Каменогорска была решена, и меня с Ходжаевым оставили в покое, но взаимная неприязнь между мной и начальником УС-605 осталась. Любить его мне было не за что, но ненавидеть - много чести для него, и я решил первым сделать шаг к примирению. Вскоре представился удобный случай: он самолично спустился со мной в подвал показать, какие трубы следует красить в первую очередь. Тон его указаний был весьма раздражительным, но я решил, что другого случая может не быть, и уже на лестнице из подвала остановил его вопросом: "Валерий Павлович, а в какие цвета, по Вашему мнению, лучше красить трубы?" И тут же предложил свой вариант, который он без колебаний одобрил совсем другим тоном. И хотя мой вопрос не имел практического значения, я одержал моральную победу, показав, что ради дела могу быть выше личных обид и, несмотря ни на что, уважаю его мнение. Дружеская атмосфера была восстановлена.
      -- Большая перемена
   Покраска труб в подвале была моей последней созидательной работой на ЧАЭС. В последующие полтора месяца я занимался уборкой и охраной помещений. Жизнь моя всё больше начинала походить на сказку: жара сменилась тёплой сухой погодой, появилась возможность пользоваться восстановленными санузлами вместо ненавистного мне деревянного туалета во дворе, поездки в Киев стали более частыми, чем прежде (в связи с отсутствием работы начальник участка установил график отпусков). В посёлке ликвидаторов открылась столовая, где можно было позавтракать перед поездкой в Чернобыль (очень быстро), пообедать после первой смены или поужинать после второй. Всё чаще моя смена длилась менее положенных шести часов, и я уезжал с работы на попутной машине, мылся и переодевался без спешки. От бани я пешком добирался до ближайшей столовой, а после обеда и до отъезда в Иванков успевал звонить в Ташкент.
   Но самым важным изменением нашего быта стало открытие магазина в соседнем с нашим домике. Первым делом я купил там костюм, чтобы не стыдно было гулять по Киеву и возвращаться в Ташкент. Следующей моей покупкой была тёплая венгерская куртка - не то, чтобы она мне очень была нужна (кто же знал, что я уеду только в октябре одним из последних?), просто надвигалось время, когда покупалось всё, что было в магазинах. Кошельки наши стали быстро пустеть, а товаров в магазине становилось всё больше и больше. Однако аванса за август хватило на всё, что мне было необходимо: туфли, рубашки и чемодан, который спустя 20 лет выглядит, как новый, хотя давно морально устарел.
   Был ещё один фактор, вселивший оптимизм в мою душу - возвращение в Ташкент первой группы наших товарищей в составе: Володи Левченко, Рустама и ещё кого-то. Полушутя, полусерьёзно я спросил начальника участка, скоро ли и до меня дойдёт очередь. Его шутку: "Через две недели" я принял за правду и на следующее утро показал Юре следующее стихотворение:
  
   Прощание с Чернобылем
   Вижу свет в конце тоннеля:
Мне осталось две недели.
Две недели - и домой.
Что за радость, Боже мой!
  
Вот приду я на "гражданку"
И не встану спозаранку,
Сытный завтрак есть не буду,
Спецодежду позабуду.
   И не сяду я в автобус,
Чтобы шар земной, как глобус,
Закружился подо мной
В страшной спешке сам не свой.
   Не надену "лепесток",
"Чепчик", каску и "брелок",
Не пойду читать в журнале,
Что же ждёт меня в подвале.
   Не возьму свой "карандаш"
И с молитвой "Отче наш"
Не полезу я в подвал,
А войду в машинный зал.
   Там работают дисплеи,
Там рождаются идеи,
Там стучат АЦПУ,
Там я сяду и усну.
   Потому, что на "военке"
Только я согну коленки,
Моментально засыпаю
(Видно, редко их сгибаю).
   Мне приснится чудный сон,
Будто я - Наполеон.
Принимаю я парад
Всех иванковских девчат.
   Все красотки молодые,
Всем подруги боевые,
Все в "афганках", со значками
И с бесстыжими глазами.
   Я кричу им: "Героини,
Кем вы станете отныне?"
И, краснея от стыда,
Просыпаюсь я тогда.
   Как же я не догадался,
Что не тем я занимался?
Что не тем, кто был в подвале,
Привилегии давали,
   А тому, кто больше спал
И полнее наливал.
Но такому поведенью
Нет в России осужденья.
   09.1987
  
   Юра вяло одобрил мои стихи и зло высмеял мой оптимизм, но я не обиделся, так как в глубине души понимал, что всегда найдётся тот, кто меня обойдёт. Но то, как вышло, даже я не мог предположить: меня обошли почти все. Впрочем, меня это даже немного забавляло. А в то утро я ничего этого не знал, но на всякий случай расстраиваться не стал и долго ещё витал в облаках.
   На землю, а точнее, в подвал меня вернуло задание, которого я никак не ожидал. После того, как там всё было покрашено, вспомнили, что надо вытащить оттуда задвижку, перекрывающую воду в трубах диаметром 200мм. Сначала я не понял, почему на эту "процедуру" мне даётся вся смена, но очень скоро моё недоумение сменилось отчаянием. Эта "дура", сделанная в Чехословакии из нержавеющей стали, весила 150 кг, и тащить её следовало через 3 ряда труб, поднимая на высоту 70-80 см, так как под трубами она не проходила. Для выполнения этой работы мне дали пятерых молодых и очень крепко "сбитых" парней, командированных из разных пожарных команд Украины. И всё же, давая им это задание, я чувствовал стыд за нас, таких "умных" руководителей. Мне казалось, что я должен разделить с ними тяжесть этой работы в буквальном смысле слова.
   А делить было что: к огромному весу задвижки, сконцентрированному в небольшом по объёму изделии с гладкими краями, за которые трудно ухватиться, добавлялись крайне сложные условия работы. Начальник участка сказал, что при выполнении этой работы должны быть соблюдены только 2 условия: удалить задвижку из подвала и не повредить трубы. От себя я добавил ещё одно условие - никого не травмировать. Чтобы перенести задвижку через трубу и не коснуться её, трое должны поднять задвижку с одной стороны трубы и на весу передать второй тройке с другой стороны трубы. Эта задача оказалась невыполнимой, так как в момент передачи вся нагрузка приходилась на тех двоих в каждой тройке, кто стоял возле трубы, в то время как третьему оставалось только наблюдать за мучениями товарищей. Даже такой "гигант", как я, не смог применить свою "огромную" силу на пользу Родине.
   Почесав затылок, я пришёл к выводу, что эту проблему надо решать технически. Сбегал к механикам и выпросил гаечные ключи нужных размеров. Пока ребята разбирали задвижку на запчасти, я осмотрел трубы и определил места, где допустимо поставить на трубу что-то тяжёлое при соблюдении максимальной осторожности, и нашёл материал, способный защитить краску на трубах от повреждения. После разборки задвижки оказалось, что тащить её стало не намного легче (основную массу составлял литой корпус), но воспользовавшись моими рекомендациями, ребята быстро справились с этой работой, и вскоре разобранная задвижка лежала у входа в подвал.
   Коридор, из которого вела лестница в подвал, был оборудован ручным подъёмным механизмом, двигающимся по прикреплённой к потолку балке (тельфером). Меня охватило безудержное желание хоть как-то использовать технику, пусть и весьма примитивную, для облегчения столь тяжёлого физического труда, и я уговорил ребят воспользоваться тельфером для погрузки задвижки на тележку. Когда содержимое тележки было доставлено к выходу из здания, я получил задание сбросить на землю задвижку в разобранном виде, так как она будет специальным самосвалом вывезена в могильник и захоронена. На мой полный недоумения вопрос: "Так ли уж необходимо закапывать в землю совершенно новую и очень дорогую вещь?" - я услышал совершенно спокойный ответ: "Зачем эту вещь держали в подвале, мы не знаем, зато знаем, что она пролежала там больше года, набралась радиации и теперь её место только в могильнике".
   На этом мой рабочий день закончился. Я попрощался с ребятами и пошёл бродить по территории ЧАЭС в ожидании попутного транспорта. Башенный кран возле "саркофага" давно привлекал моё внимание, но на этот раз мне повезло встретить возле крана механика, делавшего какие-то профилактические действия. Он не отказался рассказать мне кое-что о своём любимце. Идея покупки крана-гиганта у ФРГ родилась одновременно с идеей накрыть разрушенный реактор железобетонной шапкой, названной впоследствии "саркофагом". Покупке предшествовали переговоры, во время которых СССР пугал Запад радиацией. Запад испугался и разрешил ФРГ "уступить" запрещённую к продаже для СССР технику за огромные деньги. Кран мог поднять груз весом 600 т на высоту 100 м при минимальном вылете стрелы или на высоту 80 м при вылете стрелы около 50 м. Секретном в этом кране был состав стали, способной выдержать такие колоссальные нагрузки, и электроника, позволяющая управлять краном из укрытия. Оригинальным был противовес, располагавшийся на отдельной тележке с резиновыми колёсами, вращающейся вокруг башни на расстоянии 50 м от неё. Синхронность движений стрелы и тележки тоже обеспечивала электроника.
   Первую половину лета 1987 года кран простаивал без дела, но в июле работа для него нашлась: убирать пыль с кровли ремонтируемого корпуса и других зданий, куда он мог достать. Такая возможность появилась после очистки кровель от кусков графита. Велась работа следующим образом: сделали большую по площади, но неглубокую ёмкость, наполнили её раствором клея, в который краном опускали полотнище какого-то специального материала. Пропитанное клеем полотнище поднимали и расстилали на кровле, затем его с приклеившейся пылью поднимали и сбрасывали в кузов самосвала, отвозившего его в могильник.
   Часть клея стекала с полотнища на кровлю и при высыхании образовывала корку, содержащую радиоактивную пыль. В этом были плюсы и минусы. Хорошо, что пыль больше не разносилась ветром по территории ЧАЭС, а плохо то, что убрать такую пыль с кровли было невозможно. Операция повторялась тысячекратно по двум причинам: большая площадь кровли и очень медленное снижение уровня радиации в помещениях под кровлей. То есть на первом этапе такой метод очистки кровли был весьма эффективен, что подвигло руководство УС-605 на закупку большой партии импортного клея. В дальнейшем эффективность этого метода стала резко уменьшаться, но прекратили эту процедуру только в конце сентября, когда реконструированный корпус был сдан в эксплуатацию.
   На следующее утро я получил задание, повергшее меня в шок: оказалось, что в этом же подвале была ещё одна такая же задвижка, которую тоже надо было оттуда убрать. Сделать это должны были те же пятеро ребят, что и днём ранее. С опаской я заглянул им в глаза, но ни страха, ни ненависти я там не увидел. Более того, они наотрез отказались разбирать вторую задвижку, мотивируя свой отказ малой эффективностью этой процедуры, тем более, что возможность опирать задвижку на трубы делает её разборку совсем ненужной. Тогда я решил сосредоточить свои усилия на подъёме задвижки из подвала, когда она окажется возле лестницы, ведущей в коридор.
   Опять я пошёл к механикам и выпросил у них на этот раз лёгкий тросик, позволяющий применить тельфер на большем расстоянии, чем мог позволить его собственный трос. Обращаться осторожно с задвижкой не было необходимости, так как после подвала её ждал могильник, целостность металлической лестницы также меня мало волновала. Поэтому всё своё внимание я сосредоточил на тельфере, правила эксплуатации которого не допускали отклонения троса от вертикали в поперечном по отношении к балке направлении более, чем на 15 градусов. Но чтобы поднять задвижку из подвала, надо было отклонить трос на 45 градусов от вертикали.
   В очередной раз я пошёл на преступление: велел всем отойти подальше, а сам взялся за цепь, через систему шестерён, поднимающую и опускающую крюк. В очередной раз мне повезло - всё закончилось благополучно: с помощью дополнительного тросика задвижку волоком вытащили из подвала, а потом, как обычно, погрузили на тележку и вывезли за пределы здания. Вся операция, включая подвальную эпопею, заняла 2 часа. Попрощавшись с ребятами и вернув тросик, я отправился бродить по корпусу вместо того, чтобы пойти подышать "свежим" воздухом.
   Тут я впервые увидел, как полы в помещениях покрываются полиэтиленом. На полу помещения, где закончены все отделочные работы, расстилаются листы полиэтилена длиной 3 м, шириной 1 м и толщиной 5 мм. Затем они соединяются специальным паяльником так, чтобы края поднимались по стене на высоту 30 см, где закрепляются полосками алюминия шириной 5 см, которые пристреливаются к стене дюбелями с шагом полметра. После пристрелки полиэтилен, выступающий за верхний край полоски, обрезается. А коридоры не только обуваются, но и одеваются в полиэтилен: его листы не обрезаются после закрепления у пола, а соединяются паяльником на стене до высоты 30 см от потолка, где также пристреливаются к стене через полоску алюминия, а уже потом обрезаются.
   Мне посчастливилось не только увидеть весь этот процесс, но и услышать рассказ стрелка о том, как это делалось в ФРГ, где он был в командировке по обмену (обману, как любил говорить мой отец) опытом. Как в старом анекдоте: " У них в аду черти разводят костёр, кипятят смолу, прибивают грешников гвоздями к стене и обливают кипящей смолой. А в нашем аду грешникам живётся куда лучше: то дрова сырые, то черти пьяные, то гвозди не завезли". В ФРГ тот же полиэтилен, те же полоски алюминия и те же дюбели. Только пистолет семизарядный, а не однозарядный, как у нас, и вместо лестницы, с которой можно сделать только один выстрел, у них устройство, похожее на велосипед. Стрелок берёт пистолет, садится в седло и, вращая педали, поднимает себя на нужную высоту. Сделав выстрел, он передвигается вдоль стены, не опускаясь вниз и производя выстрел за выстрелом каждые полметра. Расстреляв обойму, он опускается вниз, перезаряжает пистолет и продолжает работу.
   Зато наши люди умели быстро разрушать то, что их товарищи так медленно и с таким трудом строили. Новое руководство ЧАЭС (из старого в живых остался директор, но он к тому времени отбывал десятилетний срок заключения) попросило подготовить к эксплуатации в первую очередь помещение, где располагались насосы. Для их замены использовался большой электрический рельсовый кран, перемещавшийся по стальной балке, прикреплённой к потолку и изогнутой таким образом, чтобы кран мог оказаться над любым из насосов. В конце августа помещение было готово и предъявлено к сдаче заказчику. Приёмная комиссия в целом отделкой осталась довольна, но высказала претензии к качеству одного из сварных швов направляющей балки крана.
   В конце рабочего дня прораб монтажного участка, Виктор, уговорил сварщика задержаться после смены с последующим отгулом и заварить этот злосчастный шов. Сварщик по приставной лестнице поднялся, сел на балку, пристегнул карабин пояса безопасности к штанге, крепящей балку к потолку, и приступил к работе. Виктор убедился, что всё в порядке, попрощался и поехал в свой домик на окраине Чернобыля, где у него был "налажен быт". Сварщик заканчивал работу, когда капля расплавленного металла упала на пол. Полиэтилен, не склонный к лёгкому возгоранию, не выдержал такого теплового удара и начал гореть маленьким жёлтым огоньком с большим количеством копоти. Сварщик, не видя угрозы пожара, завершил сварку, отстегнул карабин, спустился на пол, нашёл в углу ведро и выплеснул находящуюся в ведре воду (как он думал) на маленький огонёк.
   Такое могло случиться только с нашими людьми. Ни Виктор, ни сварщик даже не подумали застелить пол в районе сварки негорючим материалом и приготовить ведро с водой. А в том ведре, что нашёл сварщик, был растворитель для краски, оставленный малярами, ещё утром того же дня красившими насосы. К счастью, никто не пострадал, но надо было иметь очень крепкие нервы, чтобы утром следующего дня не упасть в обморок при виде толстого слоя копоти на стенах, полу, потолке и всём оборудовании вчера ещё готового к эксплуатации помещения.
   Но вернёмся к "нашим баранам". Утром следующего дня начальник участка дал мне задание вытащить третью задвижку из того же подвала. Я не возмутился и даже не удивился, а только спросил:
   - Почему вчера не сказали, что есть ещё задвижки?
   - Во-первых, не задвижки, а задвижка. Одна, последняя. А во-вторых, какую работу я дал бы тебе сегодня? Работы нет, но и отпустить тебя я не могу - ни один объект ещё не сдан. Сегодня заканчивай с подвалом, а завтра отдыхай. Приходи послезавтра, первого сентября, а я пока подумаю, чем вас всех занять.
   Задвижку вытаскивали все те же пятеро ребят. Свою работу они сделали быстро, спокойно и без эмоций, как и я свою. Только перед тем, как попрощаться, я спросил, что они об этой работе думают. Ответ меня немного удивил. Оказывается, эта работа им очень понравилась: с утра один час хорошей разминки, полчаса наблюдений за тем, как я вытаскиваю задвижку из подвала, а потом весь день в их распоряжении.
   На этот раз тратить время на прогулки я не стал, а поспешил в наш военторг купить что-нибудь для моей завтрашней поездки в Киев. Однако гулять по любимым местам этого славного города на сей раз мне не пришлось. Три товарища решили "отметить" свой отъезд в Ташкент в одном из киевских кафе, и пока я ехал с ними в автобусе до Киева, они уговорили меня присоединиться к ним. Кафе находилось в районе автовокзала, куда приезжали автобусы из Иванкова. Они договорились с директором кафе о том, что сами сделают плов и сами его съедят.
   Пока мои товарищи готовили трапезу, в кафе зашли на запах плова несколько девушек и стали помогать сервировать стол. Одна из них, самая молодая и пьяная, увидев меня, сидящего в стороне со скучающим видом, бросила подруг, уселась мне на колени и принялась меня целовать вперемежку с объяснениями в любви. Пока я вяло сопротивлялся и думал, что мне делать с этим внезапно свалившимся на меня "счастьем", принесли плов, все присутствующие (кроме нас четверых и наших помощниц, в кафе в это время никого не было) принялись его нахваливать, и тема любви сама собой сошла на нет.
   После трапезы девушки исчезли так же неожиданно, как и появились. Три товарища взяли свои вещи, сели в такси и укатили в аэропорт. Ехать целый час троллейбусом в центр Киева мне уже не хотелось, да и не имело смысла. Узнав, что до отправления автобуса в Иванков ещё два часа, я отправился бродить по близлежащим улицам. Окраина Киева никакого впечатления на меня не произвела, как и небольшой местный рынок. В нужное время я пришёл на автовокзал и сел в автобус со смутной надеждой в ближайшее время вернуться сюда в последний раз.
   Мечты, мечты, где ваша сладость? Утро следующего дня преподнесло мне очередной сюрприз: сменился начальник участка. Новый полюбил меня сразу и очень надолго. Половину сентября я охранял ЧАЭС. Точнее охранял не я, а солдаты, и не ЧАЭС, а только входы в те помещения, которые заказчик никак не хотел принимать в эксплуатацию. Пока строители воевали с эксплуатационниками, я маялся от безделья, но и в этой "стерильной" атмосфере я умудрился учудить, как никто другой. Волей случая я оказался именно у той двери, через которую группа работников ЧАЭС пыталась прорваться в лабораторию. Возглавлял группу мужчина небольшого роста, который предъявил солдату удостоверение в раскрытом виде, солдат как-то растерянно посмотрел на меня, но я сказал, что нас здесь для того и поставили, чтобы никого не пускать, а если Вам необходимо попасть в лабораторию, то поторопите Ваше начальство с приёмкой её в эксплуатацию.
   Когда "враг" отступил, меня начали мучить сомнения: уж очень подозрительным мне показался нос главного нападающего. Я вспомнил, что новым главным инженером ЧАЭС "на всякий пожарный случай" назначили еврея. Тогда я спросил солдата, который видел удостоверение, не разглядел ли он должность этого товарища. Ответ меня убил: "Главный инженер". "Ну, всё. Выгонят", - подумал я и пошёл докладывать начальству. Оно меня похвалило и, как оказалось, не зря - через два дня готовая часть корпуса была принята в эксплуатацию. А в тот день по дороге с работы я рассказал Юре историю о том, как единственный еврей в УС-605 "победил" единственного еврея на ЧАЭС. Ответ был ожидаем: "Заставь дурака богу молиться".
   Больше на станции Юра не появился. Его взаимоотношения с новым начальником участка не заладились с начала сентября. Деловая хватка Юры в условиях полного безделья оказалась невостребованной; ответом на все его предложения по улучшению работы была только ироничная улыбка. Юра стал раздражителен, поменял интерес к работе на интерес к водке, чего раньше я за ним не замечал. На следующий день после того, как мы посмеялись над моим "рвением", на работу он не пришёл, а вечером рассказал, что утром нашёл себя спящим в постели какой-то женщины. Он спросил её:
   - Между нами что-то было?
   - Какое там. Я тебя тормошила, тормошила, но ты был такой пьяный, что даже не проснулся.
   - Слава богу.
  
   Разговор наш состоялся в той комнате, где изначально поселились Юра, Лёня и ещё два товарища, с отъездом которых Юра настоятельно рекомендовал мне переехать в их комнату, так как в своей я остался к тому времени один. После рассказа о своих ночных "подвигах" Юра просил не будить его следующим утром: он поедет вместе с управленцами более поздним автобусом к начальнику УС и потребует отправить его в Ташкент. Так мы с Юрой и не попрощались.
   Зато удалось попрощаться с Виктором. Как-то, возвращаясь после работы, я увидел его в автобусе, сел рядом, подвинув его небольшую дорожную сумку, мешавшую мне удобно сесть. Сумка показалась мне слишком тяжёлой для своих размеров, и я не постеснялся спросить:
   - Ты что, Витя, переезжаешь в Иванков?
   - Нет, улетаю в Ташкент. В Иванкове пересяду в автобус до Киева и в аэропорт.
   - А где же твои вещи?
   - Вот эта сумка и есть все мои вещи.
   - Но она выглядит полупустой и в то же время очень тяжёлая.
   - Там колокол.
   - Какой колокол?
   - С буксира на реке Припять.
   - Как ты его взял?
   - Пошёл да срезал. Кому он там нужен?
   - Но он, наверняка, излучает столько рентген, что держать его дома опасно.
   - Плевать. Зато такого сувенира ни у кого нет.
   - А чем закончилась та эпопея с пожаром в насосной?
   - Меня лишили премии за август, а насосную помыли и перекрасили.
   Мы обменялись номерами ташкентских телефонов и распрощались. Забегая вперёд, скажу, что однажды я был у него в гостях и видел там этот колокол. Виктор по обыкновению был пьяным, жаловался на плохие отношения с женой, но менять что-то в своей жизни не собирался.
   С отъездом Юры времяпрепровождение в посёлке ликвидаторов стало совсем скучным. Всё свободное время я бродил по окрестностям. Однажды за пустырём, отделявшим наши домики от ближайшей деревни, я обнаружил памятную доску в честь героев-ликвидаторов 1986 года. Видно было, что после её установки рука человека к ней не притрагивалась. Я не удержался от соблазна "примазаться" к чужой славе. Вернулся в свою комнату, взял фотоаппарат и сам себя сфотографировал на фоне этой доски.
  
   []
  

"Примазался" к чужой славе

   В другой раз я решил побродить в роще, примыкавшей к нашему посёлку с другой стороны. Там я встретил Клейна, с которым раньше не только не разговаривал, но и не здоровался: мы были из враждебных лагерей. В то же время, войну друг другу мы не объявляли, и у меня не было никакой причины отказываться от общения с ним. Видимо, ему тоже нечем было себя занять, и он неожиданно спросил меня:
   - Вы каштаны ели когда-нибудь?
   - Хоть Ташкент и южный город, но каштанов там, да и нигде вообще, я не видел.
   - Я слышал, что здесь водятся каштаны.
   - Надо поискать. Может, и найдём.
   Когда после недолгих поисков мы нашли что-то, что приняли за каштаны, глаза Клейна загорелись, как у ребёнка, увидевшего новую игрушку:
   - А дальше что?
   - Наверное, их надо пожарить. Если у нас есть каштаны и есть поговорка: "Таскать каштаны из огня", то нам нужен огонь.
   Клейну, выглядевшему вполне интеллигентным молодым человеком, но, по сути, оставшемуся провинциалом, пришлось поверить мне, и мы довольно быстро развели костёр, в который побросали очищенные от зелёной скорлупы каштаны. Четверть часа мы спокойно жарили каштаны, ещё четверть часа мучились сомнениями относительно их готовности и, наконец, решили, что пора. Вот уж никогда не думал, что буду для "немца" таскать каштаны из огня в самом прямом смысле этого выражения, но вскоре выяснилось, что каштаны я таскал для себя. Клейн пару минут перебрасывал горячий каштан из одной руки в другую, после чего промямлил что-то вроде: "Я не готов к таким опасным экспериментам. Если хотите, попробуйте, а я посмотрю. Может, потом решусь". "Слабак" - подумал я и, очистив каштан от твёрдой кожуры, надкусил.
   Такой горечи у меня во рту не было ни разу не до, не после этого случая. Клейн выразил мне своё сочувствие, но как-то неубедительно, что породило в моей душе сомнение: а не месть ли это немцев за поражение в двух мировых войнах? Но говорить об этом, не дождавшись результатов эксперимента, было рано. Продолжать прогулку ни мне, ни ему не хотелось, и мы побрели (я мужественно делал вид, что мне всё не по чём) к нашему посёлку. У его дома мы распрощались, и я пошёл к себе ликвидировать последствия "иванковской катастрофы". Через 10 лет в сентябре 1997 года я чуть было не пропустил очередь к лифту на Эйфелеву башню, увидев старуху, продающую жареные каштаны. Жена меня не поняла. Потом были каштаны в Жероне и Милане, но те, парижские, занимают в моей памяти место рядом с Лувром.
   Днём позже на работе произошёл аналогичный случай, но с точностью до наоборот. Когда в комнате начальника участка собрались три прораба узнать, что делать дальше, начальник участка вместо ответа попросил закрыть дверь и достал полулитровую бутылку, наполненную на три четверти и закрытую бумажной пробкой. "Спирт хотите?"- спросил начальник. Один промолчал, второй, самый молодой из нас, тот, кого я как-то утром будил, но не добудился, спросил: "Из чего пить?" Старший товарищ быстро решил эту проблему: "Открой бутылку с минеральной водой и запей". Я сказал, что спирт не пью, прошу прощения, но будет лучше, если я уйду. Глаза начальника выражали растерянность и страх, что я "заложу" его. Но я не "заложил" никого, потому что никогда этого не делал. Правда, я мог бы просто проболтаться кому-нибудь, но к тому времени болтать мне уже было не с кем.
   В благодарность за моё молчание начальник участка "любил" меня ещё две недели, а на следующее утро после "спиртотерапии" в Ташкент улетели те двое, которые не побоялись подвергнуть себя этой процедуре. Отъезд одного начальник объяснил заботой о будущих детях молодого парня, отъезд второго объяснять не стал. Зато, пообещал наградить меня военной формой защитной раскраски ("афганкой"), очень модной в то время. А пока вручил мне значок ликвидатора.
   Через пару дней меня разыскал Ходжаев и попросил взять на работу фотоаппарат. Следующий день будет его последним рабочим днём на ЧАЭС, и он хочет сделать несколько фотографий на память. Для большего эффекта он поднялся на одну из площадок металлической лестницы, ведшей на крышу "саркофага". Эта "забава" добавила ему двухдневную дозу облучения, но дозиметристы не стали требовать у него письменного объяснения, узнав, что он уезжает. Фотографий, сделанных на станции, Ходжаеву показалось мало, и он уговорил меня отправиться в рощу, отделявшую ЧАЭС от бывшего города Припять, попрощаться со знаменитой чернобыльской сосной.
   На фоне общего снижения деловой активности строителей дозиметристы не только не ослабили контроль над соблюдением всеми работниками норм радиационной защиты, но и организовали посты в столовых Чернобыля по выявлению посетителей в "грязной" одежде. Именно в сентябре я был свидетелем проверки одежды посетителей столовой дозиметристами. Это было похоже на игру, но вдруг в дверях столовой появился человек в одежде, излучавшей такой поток бета-частиц, что дозиметристы наотрез отказались его впустить и потребовали вернуться в баню, помыться и переодеться.


      -- Финишный рывок
  
   В последнюю неделю сентября начальник нашего участка развил бурную деятельность по подготовке всего корпуса к передаче его в эксплуатацию. Свой кабинет
и комнату прорабов, которых осталось шесть человек, он объединил и перенёс в небольшое здание возле ремонтируемого корпуса. В это же здание переехали электрики со своими лампами и проводами, а также дозиметристы с приборами. Затем предстояло почистить освободившиеся помещения. Эта задача показалась мне невыполнимой - меня охватил ужас, когда я увидел результат жизнедеятельности людей. Я испугался, что солдаты не захотят убирать помещения, превращённые в туалет. Но я ошибся. Они сделали это легко и быстро. Для меня так и осталось загадкой, как им это удалось, но придраться было не к чему: два больших помещения оставалось только побелить и "обуть" в полиэтилен. На следующий день уборка всего корпуса была завершена, а вместе с ней и моя работа на ЧАЭС, но тогда я этого ещё не знал.
   А пока что меня снова отпустили в Киев. На этот раз я решил ни к каким компаниям не присоединяться, а побродить по любимым местам Киева, возможно, в последний раз. Но я опять ошибся, о чём не жалею. В одном автобусе со мной ехали Клейн с одним из "наших" прорабов. Они оба направлялись поездом в Москву, где жила сестра "нашего", согласившаяся разместить их в своей квартире на несколько дней. Цель поездки - не прогулки по Москве, а попытка сделать входившую тогда в моду операцию по устранению близорукости в знаменитой клинике академика Фёдорова. Слухи об огромных очередях на эту операцию не заряжали оптимизмом моих собеседников, единственной надеждой которых был пароль "Чернобыль".
   За этими разговорами мы доехали до Киева, пересели в троллейбус, привёзший нас в центр города, и отправились гулять по Крещатику. Потом зашли в кафе, "пожевали" что-то и выпили по бутылке хорошего свежего пива. Выйдя из кафе, мои спутники отказались от дальнейших прогулок под предлогом, что им надо подготовиться к поездке. "Как это?" - не понял я. Они объяснили, что скоро откроются магазины, торгующие водкой, которых в Киеве осталось немного в результате борьбы за трезвый образ жизни, и они не хотели бы оказаться последними в очереди. Мы пошли искать тот единственный магазин, способный спасти их от слишком "сухого" закона. В силу своих знаний города я помог им найти улицу, название которой они узнали в кафе.
   Вскоре магазин был найден. Несколько человек, скучающих возле его дверей, подтвердили верность нашего маршрута. Тут наша компания распалась из-за несовпадения интересов. Им нужна была водка, а мне - доска с колёсиками (скейтборд) для сына. Я пожелал счастливого пути и отправился на поиски магазина спорттоваров. Не без труда отыскав скейтборд, я отправился на площадь, с которой открывается вид на Днепр, и, сделав солидный крюк, вернулся к троллейбусу, доставившему меня на автовокзал.
   Была середина осени (30 сентября), но солнце грело ещё по-летнему. Усталость, выпитое пиво и отсутствие питьевой воды вызвали у меня небольшую головную боль. Единственным моим желанием перед посадкой в иванковский автобус было отыскать тот маленький рынок, виденный мной месяц назад, и купить солёный огурец за любую цену. Рынок я нашёл, но огурцов там не оказалось. "Не уродились", - сказала одна сердобольная старушка, глядя на мою несчастную физиономию. После такого сообщения моя жалость к самому себе отошла на второй план, уступив место жалости к Украине, земля которой даже огурцы не родит (и помидоры, видимо, тоже, раз их не было на том рынке).
   В Иванков я приехал уже затемно (не лето, всё-таки) и пошёл по неосвещённой дороге в наш посёлок, надеясь на какой-нибудь попутный транспорт. Но тот вечер выплеснул на меня весь негатив, недополученный мной за предыдущие четыре месяца. За те полчаса, что я плёлся по пустынной дороге, головная боль усилилась, да ещё и дождь начал накрапывать (в темноте я не заметил, как всё небо заволокли тучи). Тут я понял, что причина моей мигрени в резком изменении погоды, а пиво и жажда только усилили её. Почти всю ночь меня мучила мигрень, а небеса сотрясала ужасная гроза.
   К утру и то, и другое разом прекратилось. На работу я явился, готовый к любым приказам начальства. Так мне казалось, но я опять ошибся. Предложение начальника участка было для меня полной неожиданностью: "В Чернобыле есть здание, занятое УС-605 под склад. Надо его освободить и отремонтировать. На ЧАЭС работы осталось мало. Вас четверо. Я предлагаю разделиться: Двое остаются, двое идут в Чернобыль. Платят там меньше, но и опасности меньше. Выбирайте". Я выбрал Чернобыль, открыв новую страницу своей биографии. Сдав каски и журналы начальнику участка, "карандаши" и "брелки" дозиметристам и выбросив "лепестки", мы с товарищем сели в автобус и по-английски, не попрощавшись, навсегда покинули ЧАЭС, забравшую у нас 130 дней жизни и подарившую нам взамен незабываемые воспоминания.
   Здание, где нам предстояло работать, располагалось на окраине Чернобыля и имело около тридцати метров в длину, двенадцать метров в ширину и шесть в высоту. Возле здания нас встретил начальник УС-605 вместе с отделением солдат и объяснил нашу задачу: освободить здание от мешков с клеем, надобность в котором отпала после прекращения работ по сбору пыли с кровель тех зданий ЧАЭС, куда доставал кран. Затем нам предстояло отремонтировать и покрасить окна, занимавшие большую часть стен, а сами стены побелить. Указав место, где можно сложить мешки с клеем, он удалился, а солдаты принялись перетаскивать мешки.
   После работы мы пошли мыться и переодеваться. В бане нам объяснили, что сюда мы пришли в последний раз: одежду меняют только работники ЧАЭС, а мыться мы можем в душевых комнатах по месту жительства. Да и обедать можно в любое время. Переодевшись и пообедав, мы зашли в контору УС-605 спросить, где взять мешки для сбора мусора, но и в этом нам пришлось перестроиться - мусор можно упаковывать в большие полиэтиленовые мешки только на ЧАЭС, а в Чернобыле его следует выбрасывать на обычную свалку.
   На следующее утро со склада привезли два электрических краскопульта и сдали нам под расписку (каждому по одному). Мы начали обдумывать организацию работы, как вновь появился начальник УС-605 во главе группы молодых ребят с новым заданием. Кроме косметического ремонта внутри следует отремонтировать кровлю этого здания. Нам с товарищем следовало поделить между собой эти две работы. Я предоставил право выбора товарищу. Он предпочёл остаться внутри, а я согласился заняться крышей. Начальник тут же повёл меня показать, что надо сделать, и пообещал дать в моё распоряжение автокран на всё время работы. Мне следовало удалить с кровли те части покрытия, под которыми были воздушные пузыри, и наклеить два слоя рубероида. Потом он сказал, где взять рубероид, и ушёл. А незадолго до окончания рабочего дня приехал битумовоз, и водитель спросил меня:
   - К какому времени утром привозить битум?
   - Раньше десяти утра нет смысла начинать клеить рубероид, так как ночью выпадает обильная роса и кровля сохнет очень долго.
   - Сделаем так. Моя машина с подогревом. Я приеду завтра в восемь и буду греть битум до тех пор, пока вы не скажите, что готовы с ним работать. Сливаю горячий битум в ваш бак и уезжаю.
   Спорить с ним было бесполезно, так как я не имел ни малейшего представления о том, что может быть завтра: успеем ли мы подготовить кровлю, будет ли сухая погода, высохнет ли кровля хотя бы к обеду, успеем ли мы поднять рубероид на крышу и, самое главное, где взять бак?
   Но не зря же говорят: "Дуракам везёт". После того недоброй памяти дождя наступило "бабье лето". Утром появился автокран в компании с грузовиком, везущим бак для битума. Пока кровельщики продолжали вырезать и удалять с кровли плохие участки покрытия, я показал четверым выделенным в моё распоряжение солдатам, где находится рубероид и какие рулоны следует брать сейчас, а какие годятся только при наклейке верхнего слоя. Солдаты складывали рубероид так, чтобы их можно было поднять автокраном с помощью троса. Но мне такой способ не понравился по трём причинам:
   трос мог надёжно обхватить рулоны только в том случае, если их было немного;
   трос портил рубероид, а на исправление брака времени у нас не было;
   создавалась зависимость работы автокрана от работы людей и наоборот - солдаты ждали, когда автокран, подняв связку рулонов на крышу, вернёт им трос, а кран простаивал, пока солдаты укладывали рулоны на трос.
   Так или иначе, но к обеду очистка кровли была завершена, битум и первая партия рубероида подняты на крышу и кровельщики приступили к своей основной работе. И тут вновь появился начальник УС-605. Осмотрев результат подготовительной работы и оставшись им доволен, он отвёл меня в сторону и задал вопрос, к которому я меньше всего был готов: "Когда думаешь заканчивать?" Спросил бы что-нибудь полегче. Я смог только пожать плечами. Ну не за этим же ответом он пришёл:
   - До девятого сделаешь?
   - Наверное.
   - Смотри, я пиши приказ о твоём увольнении с десятого октября. Так ты уж постарайся.
   - Постараюсь.
   О чём он говорил с бригадой, я не слышал, но, судя по последующим событиям, разговор был о дате окончания их командировок. Ушёл он также быстро, как и пришёл, а я отправился на поиски чего-нибудь, что могло бы помочь поднимать рубероид на крышу. На пустыре возле нашего здания было несколько свалок, на одной из которых среди бытового мусора я отыскал старую металлическую кровать. Отделив спинки от сетки, заключённой в прочную стальную раму, я позвал на помощь солдат, которые помогли мне перенести сетку на нужное место возле крана и установить на кирпичи так, чтобы под неё можно было продеть трос. После этого и мне захотелось поговорить с бригадиром. Разговор я начал с очень осторожного вопроса:
   - Ребята не будут возражать против окончания всех работ раньше намеченного срока?
   - Все будут только рады уехать домой пораньше.
   - Ну и когда ты советуешь мне рапортовать о выполнении плана?
   - Да хоть послезавтра. Погода хорошая, всё, что надо для работы, у нас есть. Чтобы наклеить 60 рулонов двух с половиной дней нам хватит.
   К вечеру я убедился в верности прогноза бригадира, но 2 дня меня не покидало чувство, что я затеял авантюру. И всё же перед тем, как уехать в Иванков, я пошёл в кассу и купил авиабилет в Москву на шестое октября. Опасаясь того, что не всё пойдёт так гладко, как хотелось бы, я взял билет на вечерний рейс. Шестое октября был день Конституции СССР, но в Чернобыле все работали без выходных, на что я и рассчитывал в крайнем случае.
   На следующее утро, убедившись, что работа "кипит" (пока кровельщики поднимают краном на крышу свои инструменты, солдаты носят со склада рубероид и укладывают его на кроватную сетку), я отправился в контору УС-605 узнать, готовятся ли документы о моём увольнении. Там мне сказали, что приказ подписан, бухгалтерия делает расчёт моей зарплаты по девятое октября включительно плюс деньги на проезд. Если я хочу аванс за октябрь, то должен написать заявление, но не так, как сделал Ходжаев, - просил аванс, а за деньгами не пришёл. Хорошо бы узнать, не оставил ли он кому-нибудь доверенность. Но самое главное - это то, что за мной числится краскопульт, который я должен передать товарищу или, если он не захочет его принять, сдать на склад. Мне дали бланк приёма-передачи и объяснили, как его заполнять.
   Вернувшись на работу, я предложил моему товарищу принять у меня краскопульт. Его это не обрадовало:
   - За мной числится уже один краскопульт.
   - Но ты же пользуешься двумя или нет?
   - Двумя.
   - Тогда распишись здесь или я заберу один и сдам его на склад. Так требует бухгалтерия. Иначе меня не отпустят. Не буду же я сидеть в Чернобыле и ждать, когда ты закончишь побелку.
   - Ладно, где расписаться?
   - Здесь, и расскажи, что ты знаешь о доверенности Ходжаева.
   - Была у меня. Он дал мне её в спешке и улетел. Сначала я забыл про неё, а когда вспомнил, смотрю, а она не на моё имя, и я её выбросил.
   После работы мы с товарищем пошли в бухгалтерию сдавать акт передачи краскопульта. Товарищ хотел убедиться, что передача была необходима. Потом он сказал, что выбросил доверенность совсем недавно где-то здесь. Я машинально заглянул в корзину для бумаг и увидел там скомканный лист. Достал, развернул и прочитал - доверенность Ходжаева на моё имя. Мой товарищ посоветовал выбросить, потому что с этим ничего уже сделать нельзя. Но меня охватил такой кураж, что остановиться я уже не мог. Снова зашёл в бухгалтерию и спросил, что с этим делать. Мне посоветовали разгладить утюгом и попытаться получить деньги, если документ примет подобающий вид. Теперь всё зависело от моего умения орудовать утюгом, находившимся в подсобном помещении нашего домика.
   Я не был уверен в том, что все мои мечты сбудутся, но в любом случае, пора было собирать вещи. Вероятно, я был единственным отъезжающим из Иванкова с таким большим чемоданом, но даже в него не помещался скейтборд. Его я решил везти отдельно, а вместо него добавить в чемодан два комплекта тёплой спецодежды - той, что по требованию Юры приносил со склада Лёня. Всё, что он приносил, я не успевал снашивать и сейчас решил самое лучшее отвезти в Москву отцу. Лёня давно уехал, оставив после себя много неиспользованной спецодежды, и я не удержался, чтобы не прихватить и для себя пару комплектов. Так или иначе, чемодан я закрыл и стал ждать развязки своей авантюры.
   Утром стало ясно, что к вечеру задание будет выполнено, и надо сообщить об этом
начальству. Тут инициативу проявил бригадир: сбегал днём в контору и привёл начальника УС-605. Пока тот проверял качество работы, я стоял не живой и не мёртвый, молясь, чтобы из-за какого-нибудь пустяка не рухнули все мои планы. Но работа была принята, и начальник пожелал всем счастливого пути. Попрощавшись с бригадой, я спустился с крыши и зашёл внутрь здания попрощаться с товарищем. Он почему-то спросил, можно ли взять кроватную сетку, как будто она и обеспечила успех нашей работы.
  
      -- Прощай, Чернобыль!
  
   С работой было покончено, и я отправился в контору за деньгами и документами. В отделе кадров я получил письмо для военкомата, справку о полученной мною дозе радиации и ещё один значок ликвидатора, а заодно такой же для Ходжаева. В бухгалтерии мне выдали мой и чужой авансы и сказали, что на складе есть кое-что для меня. Я, конечно, подумал про "афганку", обещанную мне начальником участка, но не тут-то было. Кладовщик извинился передо мной и сказал, что комплектов было мало, а последний, предназначавшийся мне, он отдал молодому парню, которому "афганка" нужнее, чем мне. Взамен он надавал мне кучу китайских полотенец (дефицитный товар в те времена). Расставание с Чернобылем обошлось без слёз и сожаленья. Все мои мысли занимал процесс перелёта в Москву с моим немалым багажом: нести тяжело, а выбросить жалко.
   Утром я поднялся рано, позавтракал в столовой и вернулся за вещами. До отправления служебного автобуса, в котором я намеривался добраться до Иванкова, оставалось более получаса, и я, не торопясь, двинулся к центральной площади нашего посёлка. Этот путь медленным шагом занимает пять минут, но со своим грузом я мог не дойти и за полчаса. Не успел я пройти и трети пути, как увидел бегущих навстречу молодых ребят, которые сходу спросили меня:
   - Вы едете в Киев?
   - Да.
   - Нам дали автобус на весь день. Мы Вас подвезём. Торопитесь, автобус ждёт на площади, но недолго.
   Хорошо им говорить: "Торопитесь". А каково мне торопиться с таким грузом? Я "рванул" изо всех сил и минут через десять появился на площади. Автобус собирался уезжать, но, увидев меня, водитель открыл дверь, ребята выбежали и помогли мне загрузить мой багаж. Оказывается, они ехали в Киев за водкой, на что им и был выделен автобус. Скорее всего, водка предназначалась для торжественного банкета, который руководство УС-605 собиралось устроить в честь окончания строительных работ на ЧАЭС. Но тогда я не знал, что это событие "не за горами", и не понял такой щедрости своего бывшего начальства, которая мне очень помогла. А повезло мне потому, что вторым "пассажиром" в этом автобусе был один из тех кровельщиков, с которыми я работал последние пять дней. Он тоже ехал в аэропорт и попросил посыльных за водкой, своих друзей, взять меня. Одет он был в новенькую "афганку", которую его друзья разглядывали с завистью. Из их разговоров я понял, что это - "моя" "афганка". Вдруг её счастливый обладатель оглянулся на меня и понял, "чьё мясо съел". Он начал извиняться, но я его остановил, сказав, что всё правильно и я не обижаюсь, тем более, что "афганка" действительно мне не нужна.
   В Киеве мои знания "злачных мест" помогли моим попутчикам быстро найти тот магазин, где "дают" водку. Я выгрузился и довольно быстро остановил такси. За то время, что я не пользовался этим видом транспорта, в стране многое изменилось, и мне предстояло привыкать к новым ценам и нехватке бензина. Таксист объяснил мне, что возить пассажиров в аэропорт имеет право только особая группа такси, к чьей стоянке он меня и подвёз, взяв с меня плату, как будто мы ехали в аэропорт и обратно. Там я пересел в спецтакси, ничему уже не удивляясь.
   Посадка в самолёт, полёт и получение багажа прошли в штатном режиме, чего не скажешь о московском такси, которого во Внуково ждало такое количество народа, что носильщик сразу посоветовал мне "поймать" частника. Тот предложил довести меня за 25 рублей. Я инстинктивно отклонил его предложение, он тут же согласился везти меня за двадцатку, явно поторопившись - через минуту, устыдившись своей жадности, я был готов заплатить больше. И вот мы поехали по вечерней Москве, огни которой в окнах старенького "Москвича" переливались всеми цветами радуги. Чувство победы, которого у меня раньше никогда не было, и сознание того, что я могу тратить деньги, чего раньше не мог себе позволить, окрыляли меня и создавали в моей душе ощущение полёта.
   Погостив у сестры пару дней, повидавшись с отцом и максимально уменьшив вес своего багажа, я вылетел в Ташкент. Когда утром одиннадцатого октября я прибыл в райвоенкомат, военком удивлённо спросил:
   - Что так торопился? Мог бы немного погулять. Тебя на работу когда выписывать? Дня через два?
   - Нет. Выписывайте завтрашним числом. Соскучился по работе.
   Он же не знал, что я погулял пять дней. На работе всё было так, как обещал Валера Кондратьев. Но он не предполагал, что во всех бедах обвинят меня. Через два месяца наш отдел должен был отправить заказчику годовой отчёт, сделать который мы не сможем, если не произойдёт чудо. Но оно произошло: радиация так на меня подействовала, что любая работа, за которую я брался, выполнялась быстро и хорошо. Кроме выполнения своей работы, я помогал товарищам выполнять их работу, образно говоря, так же, как я помогал кровельщикам - изобретал приспособления для подъёма груза. Через полгода радиация перестала оказывать на меня благотворное действие.
   А вот на мои часы радиация оказала совсем неблаготворное действие. Незадолго до отъезда в Чернобыль я купил малоизвестные тогда электронные часы советского производства со стрелками. При покупке мне дали гарантийный талон на 6 месяцев. В Чернобыле они исправно работали, а сразу по возвращении в Ташкент остановились. Я нашёл магазин, имеющий право осуществлять гарантийный ремонт таких часов, и сдал свои. Через три дня пришёл ответ из ремонтной мастерской, что часы ремонту не подлежат, и мне вернули их стоимость. До окончания срока гарантии оставалась неделя. И всё же кое-что на память о Чернобыле у меня осталось. Ну не колокол, как у Виктора, а маленькая метровая металлическая рулетка - мой сувенир.
   Ещё в Чернобыле мы договорились встретиться в Ташкенте в первое воскресенье после двадцатого октября, здраво полагая, что через полгода после призыва мы все вернёмся в Ташкент. Из двадцати посланцев на встречу пришли менее половины: Юра, Володя Левченко с женой, Ходжаев, товарищ, с которым мы восстанавливали склад в Чернобыле, и ещё кто-то, чьих имён и лиц я уже не помню. Ходжаев взял у меня фотографии, деньги, а от значка отказался. Тепло попрощался с нами и ушёл, ссылаясь на дальнюю дорогу (он был не из Ташкента). Володя тоже был из другого города, но они с женой намеревались следующий день посвятить осмотру Ташкента. Когда он сказал, что у них тут никого нет, я пригласил их провести эту ночь у нас. Я был очень рад, что на эту встречу пришёл мой последний чернобыльский сослуживец, так меня мучило любопытство: что же было после моего отъезда? Оказалось, ничего. Девятого октября работы были прекращены, и строители во главе с начальником УС-605 разъехались по домам.
   После ухода Ходжаева Юра взял инициативу в свои руки и повёл нас в самый красивый ресторан города. Там мы "гудели" до закрытия, но и потом Юра никак не хотел "расходиться по домам". Я потерял счёт его "выпьем на брудершафт", но вместе с Володей нам удалось уговорить его пойти домой после того, как выпили "на посошок". С Виктором я встречался один раз у него дома, с Лёней виделся довольно часто на работе, а однажды он привёз мне из Еревана, где был в командировке, бутылку коньяка. С электриком Аркадием однажды "столкнулся" случайно в Ташкенте и дважды - в Израиле. А с Юрой наша дружба продолжалась ещё три года, в течение которых он неоднократно помогал мне словом и делом. А потом я уехал.
   Подводя итог описанию своих воспоминаний, хочу выполнить своё обещание рассмотреть демографический и финансовый аспекты последствий чернобыльской аварии. В 1990 году в военкомате на собрании ликвидаторов были названы потрясшие меня цифры умерших посланцев из Ташкента в 1987 году. А сколько из других городов? А сколько из тех, кто был там в 1986 году? А сколько людей стало инвалидами? А сколько семей отказалось от счастья иметь детей?
   Что же касается денег, то их обесценивание (инфляция) началось с массовой раздачи пострадавшему населению и ликвидаторам миллиардов ничем не обеспеченных рублей. Только официально на ликвидацию последствий аварии было выделено десять миллиардов рублей, на которые ничего нельзя было купить. Поэтому эти деньги не вернулись в бюджет, и правительство принялось печатать новые деньги, наивно полагая, что эта мера - временная. Но в то время другого выхода и не было: надо было любой ценой спасать положение. Положение спасли, но спасти систему власти, создавшую экономику, не способную выдержать такие удары, не удалось. А вот, как то же самое, но попроще, сказал мне московский таксист в 1988 году:
   "Перестройка - это фактор.
 Первым грохнули реактор,
 Затопили теплоход -
 Перестройке дали ход".
   Вскоре я понял, что на заработанные мной в Чернобыле деньги ничего серьёзного купить невозможно: на покупку подержанного автомобиля мне надо было заработать вдвое больше денег, а чтобы поменять мою двухкомнатную квартиру на лучшую, надо было заработать в пять раз больше. Поэтому все деньги я потратил на оформление документов для выезда нашей семьи из СССР в Израиль, где за пятнадцать лет мы с женой заработали на машину и квартиру. Но это - уже совсем другая история.
  
  
   9.09.2009
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   12
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"