Гендель Казимир Казимирович : другие произведения.

На Перепутье

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Политические страсти конца 80-ых,начала 90-ых годов 20-го века, когда большая часть коммунистов не знала, на какую сторону перекинуться. Чья возьмет?


   Рукмейс в это утро, проснулся рано и сразу же соскочил с кровати. Время не ждет. Началась уборка урожая, а директор Сакоста, как назло, вдруг, заболел, что-то там с сердцем, и его срочно отправили в спецбольницу Центрального комитета коммунистической партии, в Риге. В совхозе есть и главный инженер, который по должности должен был бы заменять директора, но так повелось, что в отсутствие главного, все заботы о большом хозяйстве, взваливаются на него, прораба по должности. А здесь народец такой, что за ним нужен глаз, да глаз. Не доглядишь, и кто-нибудь уже успел улизнуть с работы по собственным делам, а то и вообще, на рабочем месте появятся только к самому обеду. В другое бы время, закрыл на это глаза, но не сейчас, когда наступила самая страдная пора по уборке урожая! От комбайнов, надо оперативно отвозить зерно. Простои в такое горячее время, допускать никак нельзя, а то о них как узнают в районе, так хлопот не оберешься, оправдываясь во всех инстанциях. Ладно бы ещё перед местным руководством, но могут и с самой Риги пожаловать. Ведь хозяйство-то считается передовым в Республике, поэтому у всех на слуху. Как им посмотреть в глаза, если сорвется уборочная! "Ох, уж, эти заезжие! Нет, чаще всего, конечно, нам приятно, что не проезжают мимо нашего совхоза, но бывает иногда, что лучше бы здесь не появлялись. С ними, одна маята. Их директор так приучил, что бы ни сворачивали в сторону, когда направляются в нашу сторону", - сам с собой рассуждал Рукмейс, второпях натягивая старые, замызганные белой шпатлевкой, штаны.
   Несмотря на огромное, постоянно развивающееся, расширяющееся хозяйство, директор Сакоста не очень-то разумно умел править доверенным ему пригородным совхозом. В таком случае, сам собой напрашивается вопрос: как обыкновенный сермяжный коммунист с ограниченным мировоззрением, семиклассным образованием, совсем недавно сменивший кирзовые сапоги на добротные, импортные ботинки, мог занять такую ответственную должность? Как и все ему подобные, Сакоста был выдвинут районным партактивом, во главе с Первым секретарем райкома партии. А до этого момента? Скорее всего, от души, выпил с подвалившим начальством, вместе поохотились, вовремя похвалил родную партию.... Да мало ли в жизни бывает непредвиденных неожиданностей! Так и случилось, что из обыкновенного колхозника, превратился в видного начальника, которому не приходилось, до одурения, ломать голову над проблемами своего совхоза. Во-первых, подобрались дельные кадры, а во-вторых, всё важное за него, делала Рига. Ему оставалось только повторять приготовленный текст. Но, недаром. Когда совхоз окреп до такой степени, что позволил себе выстроить финскую баню с отборным буфетом, те рижские представители, что помогли Сакосте стать на ноги, с завидной регулярностью зачастили к нему на предмет помывки собственной бренной плоти. Опять же, выйдя из парной, было чего выпить, закусить, а напоследок, покидая совхоз, увезти с собой достаточное количество продуктов до следующего захода. Взять их, не брезговали и командированные из самой Москвы, ревизовавшие различные Латвийские министерства, и которых, привозили в эту же баню. В общем, если приглядеться даже поверхностно, то и невооруженным глазом выявлялось то, что нужные связи, вполне заменяли скороспелому директору его безграмотное хозяйничанье. Зато потом, когда Сакоста окончательно "выбился в люди", и само выдвинувшее его чрево, стало перед ним, в некотором роде, раболепничать, жизнь для него, потекла совсем по другому руслу. Дошло до того, что сами выдвиженцы, при обоюдном разговоре, своего подзащитного стали не на шутку остерегаться! Мало ли что по пьянке, на районное руководство он может ляпнуть, гостящей у него рижской делегации! Ему поверят, а этим, отдувайся, оправдывайся.
   Обо всех этих перипетиях, отлично знал и Рукмейс, направлявшийся сейчас в диспетчерскую, которая находилась через дорогу от его дома, и по обочине которой, только что прогромыхал большой, синий трактор, тащивший полный прицеп коровьего навоза. На колдобинах, он черными хлопьями выпадал на проезжую часть, распространяя терпкий, специфический запах. "В парники, - подумал Рукмейс. - Надо будет предупредить, что бы так полно не загружали, а то колесами он разнесется по всему асфальтовому покрытию, и в дождь будет скользко. Беспорядок. В таком простом вопросе, и то не могут сообразить. Что бы сказал Сакоста, если увидел? Впрочем, ничего не сказал бы. Не до навоза ему, потому что парит слишком высоко. Его голова постоянно забита свежими гостями, которых надо не только напоить, накормить, но и ублажить, что бы и впредь не забывали оказывать посильную помощь в работе. Интересно, как долго он продержался бы на этой должности, не будь такой сильной поддержки со стороны высоких республиканских чинов? Однако, что это я, на своего кормильца директора, стал бочку катить! - испугался, расходившихся свободных мыслей Рукмейс, невольно оглядываясь по сторонам и ускоряя шаг через проезжую часть дороги, направляясь в сторону новой диспетчерской.
   День предвещал быть жарким, поэтому двери в ней были открыты настежь, а изнутри доносилась страшная трескотня двух раций, одна из которых работала на общие службы, а частота второй была нацелена только на снабженческие машины, да полевых механиков. "Что за бестолковые специалисты, приезжают их налаживать! - неодобрительно подумал Рукмейс. - Пока они здесь ковыряются, будто и не так страшно шумят. Но, не успеют уехать, скрыться за первым поворотом, как снова продолжается этот невообразимый гам. В переговорах, нельзя понять ни одного ясного слова".
   Ещё не заходя вовнутрь, он обратил внимание, как женщина диспетчер, нервозно крутит различные ручки на пульте мудреного аппарата, по форме и цвету, напоминающего обыкновенное пианино, тщетно пытаясь разобрать доносившиеся из динамика слова механика, сливавшиеся с невообразимым душераздирающим треском. "Надо будет опять вызвать мастера", - подумал Рукмейс, громко здороваясь, хотя знал и так, что его не услышат. Ожидая конца связи, он уселся за небольшой столик, стоявший у окна, которое выходило во двор мастерской, где у высокого бетонного забора, стояла различная сельскохозяйственная техника, ожидавшая не только ремонта, но и та, что была предназначена к списанию. Срок её службы ещё не вышел, а она к эксплуатации уже не пригодна. Списать сразу, тоже нельзя. На это нужно отдельное разрешение Госсельтехнадзора, где главным начальником работает "свой парень", за бутылку водки, не успевающий давать разрешение на её ликвидацию. "И что только за технику выпускают! Год, два протянет, и уже никуда не годна. Хорошо ещё, что в её недостатке, наш совхоз не страдает. За дармовые мясные изделия, за баню, за гостеприимство, Рига выделяет техники столько, что хоть каждый день работай на новой! Интересно, как выходят из положения прочие колхозы нашего района, для которых она строго лимитирована"?
   Надо признаться, что "своих парней" из различных районных инстанций, совхоз обслуживало много. Взять хотя бы тот самый Госсельтехнадзор, состоящий из трех человек, и где самый главный, был личностью особенною, даже среди "бывалых". За один присест, он мог выпить столько водки, что другие такое количество, не осилили бы и за несколько дней. Старых, избитых анекдотов мог рассказать столько, что только развешивай уши. Почему он работал на такой ответственной должности? Да, очень просто. Во первых, Первый секретарь районного комитета партии, который его и выдвигал на эту должность, выпивал не меньше, а во вторых, при обильном возлиянии, очень любил слушать те скабрезные анекдоты.
   Сам же Первый секретарь, на время, был выслан в район, из Риги. На перевоспитание. А, придя к выводу, что он "перевоспитался", его тут же отправили ответственным работником в Латвийское посольство города Москвы.
   Наконец, трескотня прекратилась, и диспетчер, с облегчением, положила серую, угловатую трубку в специальное углубление на обшарпанном пульте.
   -Ну, что там? - сразу же поинтересовался Рукмейс, барабаня пальцами о край столика.
   -Сколько можно было разобрать, то у одного комбайна полетела наклонная камера.
   -Надо послать снабженца в Сельхозтехнику. На днях, когда управляющий приезжал за колбасой, то хвастал, что обменного фонда у них достаточно.
   -Попробую связаться, если удастся. Но, за это время, может быть, сами отремонтируют...
   -Не надо ждать. Есть обменный пункт, туда и отправляй человека. Ну-ка, попробуй вызвать снабженца!
   Левой рукой, диспетчер приложила трубку к уху, а правой, задергала один из черных рычажков, что торчали из лакированной панели.
   -Тишина, не отвечает. Скорее всего, рация отказала.
   -А микрофон здесь что, тоже не работает, если ты пользуешься трубкой?
   -Да, вот, сам видишь. Эти современные рации, никуда не годятся. Одно громкое название, да и только. Придется снова вызывать мастера.
   -Так им и колбасы не напасешься, каждый раз по сумке увозят! Ладно, черт с ней, со всей этой современной техникой. Скажи, тебе удалось узнать, каков за вчерашний день намолот, и сколько зерновых убрано?
   -Убрано десять процентов, от посева, а намолот, всего тринадцать центнер с гектара. В прошлом году, на это число, было намного больше.
   -Ну, и влетит же нам от директора, когда вернется! Сколько было в прошлом году?
   -Тридцать один центнер с гектара, а убрано сорок пять процентов всех площадей, - заглянув в бумажку, отвечала женщина.
   -Отстаем больше, чем на половину, - задумчиво, посмотрел Рукмейс в потолок, будто ища там ответ на причину, такого большого расхождения.
   -Сам же знаешь, как выполняли! - попыталась напомнить разволновавшаяся диспетчерша, но её перебил Рукмейс:
   -Знаем, знаем! Знаем не только мы, но и во всем районе знают о наших приписках. Только я не хочу брать на душу, заведенный и укоренившийся здесь, обман общественности.
   -Действительно! И кого обманываем? Сами себя, - поддержала собеседница.
   -Зато, у всего района, всей республики, на виду.
   -Так, что же будем делать?
   -Посылай в районное статистическое управление такие цифры, какие есть на самом деле. Пусть будем в последних рядах по уборке урожая, зато честно и открыто. Вернется САМ, пусть разбирается. За липовые цифры, его не накажут, а нам, если газетчики докопаются до истины, может и влететь.
   -Ты прав. Так спокойнее на душе.
   -Договорились, - решил Рукмейс, поворачиваясь, и разглядывая машины, что проходили по дороге, с свеже обмолоченным зерном. Потом, вдруг, встрепенулся, рванулся к раскрытому окну, и даже наполовину из него высунулся, взглядом провожая серый, бортовой КАМАЗ. - Что это такое значит?! - воскликнул он, взглядом провожая, удаляющуюся машину.
   Он был немного близорук, но очки носить стеснялся, из за чего частенько попадал в неловкие ситуации.
   -В чем дело? - встревожено, спросила диспетчерша, немного догадываясь, в чем заключалось внезапное возбуждение своего начальника. - Авария, что ли какая? - продолжала она, подымаясь с места и подходя к тому же окну.
   -Какая тебе, ещё авария! - передразнил он, возвращая свое туловище обратно в помещение. - Ты не заметила, что было нарисовано на дверке КАМАЗа?
   -Так, ведь, совхозные эмблемы нарисованы на всех дверцах автомашин и тракторов. А, что?
   -А рядом, рядом! Красно с белым разрисовано.
   -А-а-а, - равнодушно протянула женщина, возвращаясь на прежнее место. - Это они ещё вчера, когда узнали, что директор отправился в Ригу, некоторые шофера, дверцы своих машин разрисовали старыми латышскими национальными флагами.
   -Где они могли видеть эту символику? Её же нигде, никогда не показывали!
   -Обнаружили в какой-то исторической книге. Разве плохо?
   -Какое идиотское самовластие! - почти вскричал, обозленный Рукмейс. - Кто им разрешил! Какими это ещё "национальными", если у нас есть свой, законный, с морскими, голубыми волнами!
   -Может быть, волны улеглись, образовав, ровную гладь, - почти с издевкой, резюмировала соседка, в конце концов, даже удивившаяся своему неординарному ответу.
   -Ну, ты, ещё будешь надсмехаться над Советской символикой! - повысил голос, начальник. - Сдается мне, что однажды, люди здесь доиграются до беды, со своими идиотскими выходками. Сегодня флаг, завтра посягнут на герб, потом.... В общем, так можно добрести и до самой революции.
   -Я, например, так не вижу ничего плохого в том, что у людей зажегся интерес к своему прошлому, - парировала женщина. - У латышей, до сих пор, просто дремало национальное самосознание. Теперь же, в расцвет полной Горбачевской гласности, оно и стало проявляться в такой свободной форме.
   -В гробу бы видеть, этих националистов, вот что я о них скажу! - продолжал злиться Рукмейс. - Надо будет проверить, нет ли среди них членов коммунистической партии. Тогда, на очередном партийном собрании, мы им так врежем, что забудут, как звать родную матушку!
   А, надо заметить, что после смерти чахоточного Улдиса, по совместительству, он временно занимал и должность секретаря местной парторганизации.
   -На национальный порыв наших водителей, ты все же зря возмущаешься. Однако сколько я успела приметить, красно-бело-красные полосы на дверках накрасили только те водители, что в партии не состоят.
   -Все равно неприятно! Но я обращаю внимание на то, что ты их как бы защищаешь, а это не очень благоприятно может отразиться на нашем дружном советском коллективе. Ты все-таки при такой должности, которая должна объединять работу всех наших служб. Ни куда-нибудь, а к тебе каждое утро водители приходят за путевками, заданиями. К твоему ошибочному мнению, некоторые из них могут и прислушаться. А это, уже, попахивает пропагандой.
   Не дождавшись конкретного ответа, на вышедший из строя комбайн, Рукмейс вышел из диспетчерской, остановился на обочине дороги и подслеповатыми глазами, стал отслеживать проходящие мимо машины, злорадно про себя, думая:
   "Вот, я вам..., вот, мы вам! В общем, когда вернется директор, мы вам покажем, как надо любить свободу, какой флаг есть самый настоящий! Собственными зубами, заставим соскабливать с дверцей кабины, омерзительную мазню. После такой процедуры посмотрим, каким голосом вы запоете! Патриоты поганые, ещё неизвестно какого государства".
   Следует отметить, что красно-бело-красные флажки на дверцах, у проходящих мимо транзитных машин, Рукмейс заметил ещё раньше. В своем тесном кругу, на утренней планерке, этот невиданный до селе выпад против существующей власти, с директором они уже поверхностно обговорили, и пришли к общему выводу о том, что такой беспорядок может существовать только там, где не налажен надлежащий порядок с нормальной агитацией населения. В их совхозе, такого безобразия возникнуть не могло. К этому, нет никаких объективных причин. Квартирами все обеспечены, зарабатывают, по сравнению с соседями, тоже не плохо. В местном магазине, по талонам, можно приобрести и некоторые мясные изделия, отсутствующие в городских торговых точках. В общем, и волноваться-то не о чем!
   Между тем Рукмейс, перейдя проезжую часть, и направляясь, в новую, двухэтажную контору, под которой и находилась знаменитая финская баня с буфетом, как истинный коммунист и патриот, не переставал про себя возмущаться только что увиденным.
   "О таком антисоветском безобразии в нашем совхозе, могут узнать и в районе! Что тогда скажут в райкоме партии? А, сам Первый! Ведь не директору, а мне, как заместителю и секретарю, придется перед всеми избранными отчитываться. Фу, какая напасть свалилась на мою голову! Скорее бы директор вернулся целым и невредимым из той рижской больницы, куда его положили. Далось ему, заболеть в такой сложный период времени. Политика, уборка. А тут ещё эти плавающие проценты, каждый год завышавшиеся "на дурака", лишь бы в районном хвосте не плестись, хотя все знали, все видели, что мы нисколько не оперативнее, не умнее других руководителей районных хозяйств. Если дожди замочили всю республику, то, естественно, замочили и нас, мешая нормальной уборке хлебов. Засушило Латвию, то засушило и в нашем совхозе. Неурожай, так он везде не урожай! Но нет, директору нужны такие показатели, которые благоприятно воспримутся не только в районном руководстве, но и в Министерстве республики. Нет, с одной стороны, это не плохо, что директор всех приучил к своим мнимым успехам в подъеме сельского хозяйства, но с другой.... Ну, я вам покажу, сукины дети, как выравнивать волны нашего родного латвийского знамени!"
   "Предатель! Продажный коммунистический прихвостень"! - в свою очередь, подумала диспетчерша, провожая спину Рукмейса презрительным, уничтожающим взглядом.
   Едва успел возвратиться из больницы Сакоста, как Рукмейс тут же поспешил ему доложить о вопиющих непорядках, сложившихся в рядах транспортных механизаторах, особенно шоферах.
   -Говоришь, трудно было бороться с нашими ревизионистами? - сочувственно заметил выздоровевший, но все ещё бледный директор.
   -Честно говоря, без твоего авторитетного присутствия, вступать с ними в политические пререкания, я не решился.
   -Неужели и наш диспетчер, с ними заодно?
   -Я так понял, потому что ничего плохого в тех флагах, что намалеваны на дверцах, не приметила.
   -Такое её поверхностное отношение к бесформенному безобразию, действительно достойно глубокого сожаления. Если она собирается и дальше сохранить место диспетчера, то придется поговорить с ней, со всей серьезностью.
   -Я тоже, так думаю. И, чем раньше, тем лучше для неё и для нас.
   -А как у нас подаются дела с уборочной? До меня доходили слухи, что в процентном отношении, мы здорово отстаем от остальных.
   -Нет, мы не отстаем, а держимся посредине районной сводки.
   -Как с намолотом? - таким же спокойным тоном, поинтересовался Сакоста. Чтобы снова не оказаться на больничной койке, врачи ему категорически запретили волноваться.
   -С гектара, еле тринадцать центнер намолачиваем.
   -А в среднем, по району?
   -Двадцать один. На вторую половину уборочной страды, проценты всегда снижаются.
   -Знаю, знаю. Все самые лучшие участки уже скошены. А площадь?
   -Почти что, половина.
   -Да, дела неважные. Очень даже неважные! - задумался Сакоста. - Впрочем, как советовали врачи, посредственные производственные успехи, не будем принимать близко к сердцу. Сейчас вызовем диспетчершу, и все уладим. Нам, как сам знаешь, к этому не привыкать, а в районном хвосте, тянуться не пристало.
   Уже на следующее утро, в центральную диспетчерскую района, полетела сводка о том, что в совхозе убрано восемьдесят два процента зерновых, а средний намолот составил, тридцать два центнера с гектара. Эти же цифры, опубликовали и в очередном номере районной газеты.
   Читатели, регулярно следившие за ходом уборки урожая в хозяйствах, только улыбнулись. Им и так было всё ясно.
   -Что, значит, появился сам хозяин! - своим конторским работникам, удовлетворенно заметил начальник Сельхозуправления, недавно награжденный орденом Ленина, а про себя подумав: Сакосте хорошо, и мне приятно в Ригу отчитаться.
   Как и прочие районные руководители высокого ранга, орденоносец Сельхозуправления Унгревс, тоже питался за счет Сакостовых дармовых продуктов, поэтому, никогда не встревал в стиль работы, "заслуженного" директора.
   -И как, это, у него так здорово, всегда, получается! - раболепно поддакивали сослуживцы. Из продуктов, с того руководящего стола, им тоже кое-что перепадало.
   -Всем охота прилично жить, - осмеливались переговорить между собой некоторые из них, когда высшее начальство не могло подслушать.
   -Как Унгревсу, так и Сакосте, очень, уж, охота быть на виду у рижского начальства, - высказывали свою мысль единицы, из них. - Все министры, по выходным, не хотят вылезать из его шикарной, финской бани.
   -Уважение к себе, к своей работе, одни добиваются собственным умом, в то время как другие, обыкновенным подхалимством, - обсуждали посторонние наблюдатели, знавшие всю подноготную районной кухни.
   -Что ни говори, но благодаря этим двум людям, наш район в республиканском хвосте, никогда не плетется.
   -От их работы, ни хлеба, ни урожая, не прибавляется ни на грамм.
   -Как он может прибавиться, если из года в год, бытует удивительная практика. Все хозяйства засевают посевных площадей в полтора раза больше, чем показывают в отчетах. Вот тебе и хорошие проценты осенью, на убранные гектары, вот тебе и добавочные центнеры с гектара.
   -А, что руководителям хозяйств остается ещё делать, если хотят удержаться у власти! Никто не хочет ходить в дураках.
   -Да, жить хочет каждый.
   -Живет кот, живет и собака, только в стужу один дома в тепле нежится, а другой на улице замерзает. Так и с советскими людьми. У одних колбасы дома столько, что не в состоянии её сожрать - выбрасывают в помои, а другие не знают где и как её достать, что бы прокормить семью.
   -Что-то народ зашевелился, неспокойность почувствовалась. Может быть, она откроет глаза нашим нерадивым руководителям.
   -Гляди, откроет! В свои кресла они вросли настолько крепко, что и краном не вытащишь.
   -Предлагаешь революцию?
   -Революцию - не революцию, но пошевелить кое-кого каленой кочергой, было бы, не плохо.
   -Ты имеешь в виду Унгревса с Первым секретарем райкома партии?
   -Можно и их, заодно прибавив подхалима Сакосту.
   -Говорят, выздоровел, вернулся к своим обязанностям.
   -По сводкам в газете, можно догадаться.
   -Рукмейсу - гора с плеч долой.
   -Да, слышал. Досталось бедненькому. Пока директор отсутствовал, его водители, чуть ли не государственный переворот совершили.
   На первом этаже Сельхозуправления за дверью, на которой значилось, что за ней располагается Госсельтехнадзор, его начальник Карстиньш, по тому же поводу, препирался с агрономшей этого же Управления.
   -Ты Карстиньш, давно отстал от ритма жизни, - как бы упрекала его женщина. - Во всех организациях только и делают, что обсуждают размеры с формой, бывшего латышского флага. Изо дня в день, он становится всё моднее и моднее. Вот ты сейчас, выйдешь к своему ГАЗику, или Бобику, как вы его называете, а на всех дверках красно-бело-красные полосы.
   -Ты меня не стращай подобными ужасами, а то и вправду накаркаешь! Мы, коммунисты, не должны допускать таких вольностей в нашей Советской республике. Впрочем, пойду, проверю, мне и так пора уезжать на проверку, - и, надев фуражку на лысеющую голову, поспешил во двор.
   -Толстопузый болван! - вдогонку ему, бросила женщина, возвращаясь в свой кабинет.
   Такую оценку собственной персоне, Карстиньш снискал давно. Вернее несколько лет назад, когда в район, Первым секретарем райкома партии прислали Менжинского, а на окраине города придумали устраивать ежегодный, осенний базар, которому, по сценарию, нужен был бутафорский директор. По партийности, патриотизму, росту, но особенно объему, начальник Госсельтехнадзора как раз подходил к такой заметной роли.
   Каждую осень, в самый разгар базарной толкотни, обе названные персоны, основательно "подзарядившись" в специально отведенном для начальства шатре, важно из него появлялись, что бы пройтись и осмотреть, запруженную народом территорию. Поросята, куры, гуси, интересовали их меньше всего. Зато надолго останавливались у тех лотков, где торговали деревенским пивом, да дурманящий нос, шашлыками. Для них здесь, всё выдавалось бесплатно, за что благодарный Карстиньш, постоянно расплачивался с продавцом плоским, "солененьким" анекдотом. Находившийся рядом Первый, от смешного удовольствия, только хватался за живот.
   Тем временем, когда "толстопузый болван" торопился к своему зеленому Бобику, в кабинете главной экономистки, женщины вели свой, только им присущий, разговор.
   -Бабы, так как вам нравится этот коротышка, Рукмейс?
   -Нравится только тогда, когда нет на месте самого Сакосты
   -Догадываюсь. После директора, только он может наложить резолюцию на твое прошение, о выделении колбасы.
   -Такова наша жизнь, что поделаешь!
   -А, чем там кончилось дело у Рукмейса с водителями, пока его директор, в Риге лечился?
   -Разве не слышали, что он обегал всё районное начальство, справляясь, как бы это суровее поступить с взбунтовавшимися шоферами?
   -Да, было такое, зондировал почву. В случае чего, не хотел остаться последним дураком.
   -Ну, и чем кончилось?
   -Единомышленников хватило, только ни один из них, не мог ему реально помочь. Взять хотя бы председателя районного отделения ДОСААФ.
   -Вайлендс, этот последний балда?
   -Как для кого. Но, вообще-то, он действительно, как говорят, ни в зуб ногой, а держится на той должности только благодаря своим партийным связям.
   -Сакоста на продуктовых. Вайлендс на партийных. Кто еще, на каких держится?
   -Разве этого мало? Однако, как ни говорите, как ни вертите, но кажется, что неотвратимо наступает некое смутное время, поэтому некоторые ответственные руководители, я имею в виду, что рангом пониже, стали потихоньку оглядываться. Вы же знаете народную поговорку: бросишь позади, а найдешь впереди. Видно, вспомнили.
   -Народ соображает, что говорит. Не одно поколение, живет на мудрых высказываниях своих пращуров.
   -Вот будет чудо, если однажды тот, красно-бело-красный флаг возьмут, да и вывесят где-нибудь в публичном месте!
   -Говорят, что в Леспромхозе очень сильны патриотические настроения.
   -Не может такого случиться. Наша милиция, строго следит за общественным порядком.
   -Но, на машинах же, накрасили, и в милиции не спросили!
   -Скорее всего, это частный случай.
   -От латышей, всего можно ожидать! - послышался резковатый голос самого Унгревса, внезапно заглянувшего, к женскому обществу.
   -Мы между собой..., - смутились женщины.
   -Ладно, ладно, понимаю. Теперь многие взбудоражены разными переменами, нововведениями, что пришли вместе с Горбачевым, - сделал, кислую мину начальник, перекосив узкие губы. - В общем, как говорили в старину: стало жареным попахивать.
   -В воздухе, некоторые перемены витают, - согласилась главная экономистка.
   -Что ж, посмотрим, время покажет, чем вся его затея кончится. Но мы, как истинные коммунисты, должны неукоснительно подчиняться всем директивам, которые получаем из республиканского ЦК.
   -Как же, иначе!
   -Чует мое сердце, что для страны сегодня, как никогда до этого, требуется наша сплоченность, преданность. Только истинные коммунисты побеждают в классовой борьбе.
   Одного он не предусмотрел. Классовая борьба, уже стремительно вступала в свою новую, решающую фазу. Коммунисты проморгали. Огонь легко затоптать в самом начале, а когда вовсю разгорится, не зальешь и водой. Первой победой националистически настроенного общества явилось то, что в сентябре этого, 1988 года, Верховный совет республики, большинством голосов, вынужден был разрешить своим подданным, в некоторых случаях, вывешивать красно-бело-красный флаг, чем в немалый шок, поверг всех его ярых противников. Особенно закоренелых коммунистов, все еще надеявшихся на то, что там, в верхах, пошумят, почудят, "выпустят лишний пар", да и вернутся к прежней, привычной жизни.
   К их сожалению, с каждым днем, часом, набиравший силу процесс обновления, остановить уже, было нельзя. Как снежный ком с горы, он находил все больше и больше сторонников, подминая под себя всё надоевшее, отжившее, опротивевшее. Его самым первым официальным продуктом, явился Народный фронт Латвии. По районам, начали срочно создаваться группы поддержки.
   Как уже упоминалось, в числе прочих, которые не могли смириться с новым флагом, был и Рукмейс. "А тут ещё, этот Народный фронт, что б он лопнул, - в сердцах, ругался про себя прораб, взад-вперед шагая по недостроенному картофелехранилищу! - Не стали признавать начальства! Вон, вчера, в обеденный перерыв, эти вечно замызганные механизаторы, как только ни подсмеивались над Менжинским! Даже в моем присутствии. А бывало. Только при одном упоминании его имени, все замирали, настораживались. Куда только катится Латвия, вместе с расшатавшейся общественностью! Первого секретаря райкома партии не боятся, Второго - то же. Работников КГБ игнорируют, от призыва в армию - скрываются. Хоть в лес убегай. Хорошо, что ещё Сакоста держится молодцом, хотя, как все заметили, рижане баню стали посещать реже - нет, мол, времени. Теперь продукты с выпивкой, им приходится доставлять своим транспортом. Хорошо, что свои, районные начальники сами за ними приезжают. Все-таки молодец наш директор, что в Риге, сумел объединиться со своими коммунистами единомышленниками. Они убедились, что не зря предложили его кандидатуру в депутаты Верховного совета Латвийской ССР. Он надежный помощник в защите пролетарских интересов, а заодно и нас, простых коммунистов. Сдается, что пока у власти будут такие патриоты как он, Советская власть в республике, останется незыблемой. Как хочется, что бы в складывающейся, не простой ситуации, наши представители от пролетарски настроенного общества, смелее шли в народные массы, доступно разъясняя простолюдину позицию нашей родной партии".
   Так думал не только он один. У него был родной брат, работавший в Сельхозтехнике управляющим. Этот пост он занял после того, как самонадеянный выскочка Грегерс, переселился на работу в министерство Сельского хозяйства. По небольшому росту, по интонации голоса, по духу, по поведению, по взгляду на политику, братья были схожи, как две капли воды. Оба, до мозга костей, убежденные коммунисты. В общем, под стать отбывшему в столицу, Грегерсу.
   Забегая вперед, надо заметить, что только благодаря этим двум братьям, демонтированный памятник Ленину, что стоял в центре города, поруган не был, а сразу же после снятия с пьедестала, увезен и спрятан в надежное место. Узнав такую радостную весть, Грегерс заметил: из обыкновенных латышей, советская власть сумела-таки выковать самых настоящих, самых беспринципных коммунистов! Эти слова, он произнес на расширенном партийном собрании своего министерства. Её участники, слышавшие его патриотическую речь, ещё не догадывались, что этот двуличный человек, уже начал юлить и перед Народным фронтом. В случае грозящей опасности, приспособленчества ему было не занимать. Удивительнее всего то, что люди, его окружавшие, ему верили! Кто искренне, кто не очень, но для поддержания коммунистического авторитета, Грегерсу достаточно были и того, что на данный момент, имелось в наличии.
   Между тем, Народный фронт набирал обороты. Слухи о его успехах, дошли и до самой Москвы, которая срочно командировала в Ригу официального представителя, что бы на месте разобраться в происходящих политических перипетиях. Как повелось, назначенные встречающие, в первую очередь, предложили гостю съездить в баню помыться. Большинство Россиян, о финских банях знали только понаслышке. Дорога известная, и Сакоста со всей коммунистической ответственностью, приготовился встретить дорогого гостя. Перед началом серьезных разговоров, по его личному распоряжению, прибывшим личностям были предоставлены все совхозно-банные услуги, включая доступных местных девушек, выступающих в роли официанток, заносивших в парилку крепленое пиво.
   На следующий день, с подачи Сакосты, гость должен был встретиться с группой рабочих, которые, пока делегация к ним выходила, успели разделиться на два противоположных лагеря, чего директор в данный момент, уж, никак от них не ожидал. Но, сориентировались довольно быстро. Высокого гостя подвели к той группе, которая, по убеждению Сакосты, была полностью лояльна существующему строю, и которую возглавлял его преданный друг Барздиньш, недавно, по рекомендации самого заместителя министра, перебравшегося в совхоз на постоянное местожительство.
   Судьба этого Барздиньша, где-то перекликается с судьбой Первого секретаря Менжинского. Как один, так и другой, по своим повадкам, образованию, способностям, больше не подходили к работе, на уровне Риги. Тем более что на Барздиньша там было заведено какое-то уголовное дело, связанное с распределением выделяемых квартир. Но, поскольку оба были партийные, то для окружающих, их падение не должно было быть сильно заметным.
   Барздиньш, или "слимак", "косоглазик", как его успели прозвать в совхозе, был долговязым, костлявым, косоглазым, тонко носатым и носил маленькую, рыжую, клинообразную бородку. Чтобы не обидеть нового члена совхоза, Сакоста выделил ему участок земли со всеми строительными материалами для нового особняка, и даже придумал для него высокооплачиваемую должность, называвшуюся заместителем директора по торговым вопросам. В общем, под началом нового кадра, оказалось несколько, не связанных между собой, отраслей. Как такое понять? Да, очень даже не замысловато. Он оказался очередным руководителем, чья подпись на челобитных прошениях, была прямым приказанием к исполнению.
   Итак, когда вторая, "непризнанная" сторона расколотого общества, попыталась приблизиться к московскому гостю, чтобы разъяснить свои позиции, неизвестно откуда, появились два милиционера, которые попросили теснившихся трудящихся "не мешать" ответственным лицам, деловой встрече с простым народом. Барздиньш оказался на высоте. Свою отдельную группу, вместе с прибывшими "представителями", он срочно увел в спортивный зал клуба, где и продолжилась их "теплая", откровенно доверительная беседа.
   -Настоящий коммунист! - назавтра, на открытом партийном собрании, отозвался о Барздиньше парторг Рукмейс, сопровождавший ту же патриотическую группу сельчан. - Побольше бы таких бесстрашных патриотов, и никакой Народный фронт нам не будет страшен. Пусть не надеются, не радуются. Не удастся им выбить из-под наших ног, завоевание социализма. А то, развелись тут всякие шовинисты, да ревизионисты!
   Кто и что, собираются здесь ревизовать, он не знал, но с гордостью повторил те слова, что в последнее время часто слышал от Менжинского, регулярно жонглировавшего ими на районных партийных конференциях.
   А, что сам Сакоста? Смешно сказать, но после столь обнадеживающего визита, он даже стал лучше себя чувствовать. Не давило в сердце, которое так старательно лечили, и до конца не могли вылечить в рижской ЦКовской больнице, несмотря на принимаемые импортные пятидесяти рублевые уколы. Не жгло печень, на которую он регулярно жаловался всем присутствующим на общих собраниях районного масштаба, и где, как казалось, ему все самоотверженно сочувствовали. Ведь, как ни говори, а благосостояние многих из них, напрямую зависело от регулярного снабжения продуктами питания со "стола" предприятий, которыми руководил Сакоста.
   Когда Российский представитель с сопровождающей делегацией отбыл восвояси, то не только Сакоста, но и многие местные коммунисты, с пылкостью, воспрянули духом. Ещё бы! Сама Москва заинтересовалась политическими процессами, происходящими в республике. И если "старший брат" решил заслать сюда своего эмиссара, то есть надежда что, по возвращении домой, он поможет правительству "открыть глаза" на нездоровые тенденции, возникшие в латвийском обществе, а значит, и принять соответствующие меры к их погашению.
   Они не ошиблись. Спустя неделю, в совхоз прибыл ответственный работник ЦК партии республики, и на закрытом партийном собрании сообщил, что в республике, в противовес Народному фронту, организуется Интерфронт.
   -Товарищи, - в заключение, добавил он присутствующим. - Ряды патриотически настроенных коммунистов, перед лицом зарвавшихся националистов, никогда не дрогнут. На этой земле, мы решили построить социализм, и мы его построили. Решились строить коммунистическое общество, то, верьте мне, мы его и построим. В его строительстве коммунисты, как всегда и везде, будут в первых рядах.
   -Настоящий коммунист! - восхищались им партийцы, расходясь по домам. Даже наш новый Первый, не всегда так пламенно может высказаться, с трибуны.
   -Он долго в Риге не продержится. Таких, как он, в Москву быстро забирают. Как и при Ленине, там снова стала мода на латышей. Пельше, Восс, Менжинский, кто следующий?
   -Который-нибудь, из братьев Эглайнисов...
   -Ну, да, тоже мне скажешь! Оба с матерью, в 1949 году репрессированные в Сибирь.
   -Не скажи! Некоторые из репрессированных, в душе оказываются надежнейшими коммунистами, нежели те, кто здесь прохлаждался, да с помощью партбилета, выбивался, как говорят, в люди.
   -Таковых единицы, по пальцам можно сосчитать. В основной массе, все коммунисты до мозга костей, преданы своей партии, своему народу.
   -Можно, но они есть. Они существуют. А эти два брата, наглядный пример для всех латышей. По моему разумению, партия вполне может положиться на таких умных людей, как они.
   -К Эглайнисам, не лишне добавить и Кнагса.
   -Которого?
   -Наш соотечественник, только сейчас он проживает в Риге и работает советником в команде какого-то начальника по продовольствию, Румписа.
   -А-а-а, помним! В сороковом, или сорок первом, вместе с семьей он попал в Сибирь, где вступил в комсомол.
   -Более того! В сорок пятом вернулся на родину, а в сорок девятом, его снова турнули в ту же Сибирь. Тогда он был уже взрослым, и там его приняли в коммунистическую партию.
   -Ту самую, которая его репрессировала!
   -Сколько я знаю, бывших репрессированных, в партию принимать, не рекомендовано. Интересно, кто за них поручался?
   -Есть среди коммунистов и не дураки, которые собственным нутром чувствуют настрой другого человека. Я, например, слышал, что за Эглайнисов поручались Грегерс с Роктайсом.
   -Это тот...?
   -Он самый.
   -Достойный партии, мужик! Коммунист - он везде останется коммунистом. Возьмем, хотя бы нашего Сакосту, который всегда и везде, старается поддержать совхозных партийцев.
   -Да, знаю, помню, как в прошлом году он привозил из ЦКовской больницы импортные уколы для Сёмина, который болел белокровием.
   -И, главное, помогли. Человек идет на поправку.
   -Двадцать пять рублей за каждый укол, а всего их было пятьдесят!
   -Для коммуниста, не жалко. Не из своего же кармана, а совхозного. Так, уж, повелось с началом Советской власти, что партиец партийцу, должен помогать во всех случаях.
   -Всё правильно, не спорю. Вот и сейчас, когда в нашей республике складывается опасная ситуация, так, что бы дать достойный отпор всякого рода оппортунистам, нам надо как можно теснее сплотиться друг с другом.
   -На Интерфронт, сколько я понимаю, возлагается большая надежда.
   -Будем надеяться.
   Посетив упомянутый совхоз, представители ЦК партии, побывали и на других предприятиях города. После их отъезда, в районе начали срочно создаваться, "сколачиваться", как говорили их представители, дружинные ячейки, участники которых, стали называть себя Интерфронтовцами, главный штаб которых, находился в Риге.
   Но, так как Интерфронт объединил в своих рядах, в основном, русскоязычное население, то латышским пролетариям, скрепя сердце, пришлось сплачиваться от них отдельно. Вот, только названия себе, не могли придумать. Будто бы и условно, но реальность была такова. Почему так случилось? Объяснение напрашивалось само собой, уже довольно давно. Начало ему положил ещё Берклавс, будучи членом Политбюро Латвийской компартии. Но тогда у него "не выгорело". Его затею, прервал Никита Сергеевич Хрущёв.
   Затея Берклавса была предельно простой, и, в тоже время, с точки зрения латышских коммунистов, патриотичной. В печатных изданиях, в образовательных учебных заведениях, просто в быту, было расхоже употреблять сочетание "член КПСС", что означало Коммунистической партии Советского союза. Нет, звучит не плохо, даже хорошо. А, вот, "член КПЛ", употреблялось только в узком понимании. И у членов Коммунистической партии Латвии ни с того, ни с сего, воспылал дух собственного национализма. До этого момента, в их душах, он только тлел, а тут ответственный партийный работник, да ещё своей национальности, предлагает латышским партийцам "выше поднять голову". Хватит, мол, раболепничать перед Всесоюзным Центральным комитетом партии, что находится в далекой Москве. Свою политическую направленность будем строить по примеру зарубежных компартий! Например, во Франции, есть коммунистическая партия Франции. В Италии, коммунистическая партия Италии и так далее. А тут, член КПСС, и этим всё сказано. Куда такое годится? Где национальная гордость?
   Так, вот. С момента Берклавса - Хрущёва разногласий, будто бы всё улеглось, утихомирилось. Партийная дисциплина, все-таки сыграла свою роль. Но, настало другое время! И если коммунисты Интерфронтовцы сколачивают собственные ячейки, то почему бы ни организовать и сугубо латышские кружки, с той же направленностью? Не хотят нас принимать в свою семью, и не надо, обойдемся. Главное в том, что благородная цель обоих течений, все тот же социализм, заканчивающийся победой коммунизма в СССР. Казалось бы, о чем спорить? Предательский, разноголосый менталитет!
   А вся эта заваруха началась не с бухты-барахты. Серьезные недоразумение между коммунистами началось с того, что однажды, на важном Интерфронтовском собрании, куда были приглашены и Вагрис с Горбуновым, их не пригласили в традиционный президиум, и те остались сидеть в зале, как обыкновенные смертные. Куда такое годится! Для ответственных республиканских партийцев, большей обиды и быть не могло. Страна о таком ужасном кощунстве организаторов собрания оперативно узнала, и с тех пор в народе, пошли разные толки.
   -Вы слышали, что сам Вагрис, который несколько недель назад, ратовал с трибуны за сохранение в Латвии советской власти, неожиданно затих, "ушел в подполье".
   -А Горбунов! Помните, как на Комсомольской набережной, клеймил латышей за то, что не очень рьяно поддерживают советскую власть, призывая народ, ещё теснее сплотиться вокруг родной коммунистической партии Советского союза. А где он сегодня? Что стало с нашим руководством?
   -Горбунова ругать не надо, потому что он родился хамелеоном.
   -А не может быть такого, что он имеет секретное задание из самой Москвы?
   -Какое ещё задание?
   -Как, какое? Соображать надо. Это африканец может не понять нашего брата - латыша, который что слизняк, затиснется в любую щель. Как там говорят блатные: "все выгадывает. В заднюю дыру залезет, а в переднюю выглядывает". В общем, в том скоромном месте будут себя чувствовать не хуже, чем в собственном доме.
   -Что есть, то есть. Только жаль, что за пятьдесят лет существования Советской власти в Латвии, многие из нас, так и не научились распознавать в коммунистических личностях, обыкновенных изгоев общества, живущих исключительно на своих бредовых идеях построения коммунизма во всем мире.
   -Нет, не спорим. В этих словах, доля правды присутствует.
   -А Горбунов-то, Горбунов! Перевертыш, несчастный. Каждому дураку понятно, что за одну ночь, человек не может поменять свои взгляды на целых сто восемьдесят градусов. Наука подтвердила давно, что после двадцати лет жизни, взгляды человека, изменить очень трудно, а подчас, и не возможно, потому что, успевшие законсервироваться в мозгу идеи, уже почти не поддаются ломке. А он, вечером лег в постель, будто с одной идеологией, а проснулся, совсем с противоположной.
   -Не может случиться такого, что при Советах, он им только подыгрывал? Теперь взялся за ум, да и ввернёт своим бывшим покровителям! Покажет им кузькину мать.
   -Сказано давно, что ворона никогда не высидит дрозда. Каждому существу, в природе, суждено быть таким, каким родила его мать.
   -Ладно. Какие выводы?
   -Проще пареной репы! Он выполняет чье-то задание, а некоторые граждане нашей республики, ни с того, ни с сего, поверили его надутой искренности.
   -Напрашивается вывод, что и они с ним заодно! Насмотревшись, наслушавшись всякой всячины о безоговорочных поддавках Горбунову, нехотя приходишь к выводу, что многие наши соотечественники причастны к тому тайному, московскому заданию, хотя лично в открытую, не высвечиваются.
   -Тоже стратегия. Политика, дело не столько тонкое, сколько закулисное. Особенно теперь, в складывающейся у нас ситуации.
   -В московском правительстве чувствуют, что в Латвии дело запахло керосином, вот оно и переложило свою заботу на плечи испытанного КГБ. А вариантов у тех, хоть отбавляй. В той репрессивной организации, сидят то же не обыкновенные олухи. В случае победы Народного фронта, в нём уже есть "свой" человек. Победит Интерфронт, сгодится он и там.
   -Неужели наш видный политик, способен на такую гадость?
   -Ещё как! Если бы в Москве, до сих пор дремали, то они были бы последними попугаями, в чем есть большое сомнение. Ведь здесь, в Латвии, столько предателей, что если вдуматься, то волосы станут дыбом.
   -Чудно устроен мир.
   -А ещё чуднее, живущие в нем люди.
   -В одной малюсенькой нации, нет настоящего согласия.
   -Можешь смело назвать - у латышей.
   -Какие сами, такие и сани.
   -Может быть, политика во всем мире, устроена одинаково?
   -Кто знает, может быть, и одинаково. Нас же, далеко за границу никуда не выпускают, на радио, чужие голоса глушат, в газетах только и пишут о загнивании запада. Что нам остается? Только то, что своим умом сумеем сообразить.
   -Если взять историю нашей Латвии, то чего только в ней не было, кто только её бедненькую не топтал! Кому не лень! При чем, каждый завоеватель считал здесь себя единственным и правильным хозяином, с только ему присущим взглядом на завоеванных плебеев. А, что оставалось делать завоеванным? Кто-то свободно, безболезненно вливался в новую жизнь, кто-то пытался сопротивляться завоевателям, чаще всего, при явной обреченности на проигрыш, кому-то было совершенно безразлично, при какой власти он будет жить. Ну, как и когда, в такой обстановке, в Латвии могли выковаться настоящие, устойчивые патриоты? Когда могли успеть выковаться собственные, настоящие кадры с обособленными от завоевателя, взглядами? Как и когда, могла успеть утвердиться собственная, настоящая, отличная от других народов, самобытность? Вот и получается, что каждому новому поколению, приходится расплачиваться за предыдущее. Всех тянуло к жизни, к счастью...
   -К предательству.
   -Что поделаешь, если в той самой жизни, а точнее, в её обществе, культивируется и такой отвратительный продукт.
   Косоглазый Барздиньш, не долго тешился своей все дозволенностью под крылышком Сакосты. В это непонятное, неспокойное время, когда у рижских начальников появилось других дел невпроворот, то пришлось несколько сузить интерес и к щедрому совхозу. А это значило, что Барздиньш оказывался как бы, не совсем у дел. По совету Рукмейса, как и по далеко идущим планам Сакосты, его, сохранив название должности, по рекомендации Райкома партии, перевели начальником на Торговую базу, бывшую вотчину Грегерса. Один руководитель на базе уже имелся, а новый... Пусть поработают оба, а потом будет видно. Так, по дележу дефицитных товаров, у прежнего начальника Рыдвевского, появился ненужный соперник. Если до сих пор, по примеру бывшего управляющего Сельхозтехникой Грегерса, за соответствующее вознаграждение можно было безбоязненно давать указание товароведам, на выписку "нужному" потребителю того, или иного товара, то с появлением Барздиньша, такой вседозволенностью придется поделиться. Такой подход, естественно, был не совсем приятен для собственного белорусского самолюбия, как и поддержания в глазах окружающих, надлежащего достоинства. Вместе с тем, всем было понятно, что Барздиньш, как ставленник Сакосты, хоть на одну ступеньку, да будет выше зазнавшегося Рыдвевского. Более того, через времечко пошли слухи, что с помощью нового ставленника, Сакоста намеревается подчинить себе Торговую базу, и на такое слияние, Рига уже дала "добро".
   Чувствуя поддержку "сверху", Барздиньш долго церемониться, не стал. У него ещё не был до конца доведен двухэтажный дом, кроме которого, намечено было построить гараж на две машины, баню, хозпостройки. Оставленные в Риге дети, отписанной отцом трехкомнатной квартирой, то же были довольны. Они решили, что пока отец при должности, надо этим воспользоваться, и в черте города построить отдельные особняки.
   Итак, в ущерб колхозам с совхозами, немногочисленные дефицитные стройматериалы потекли на строительство упомянутых объектов. А что Рыдвевский? Ничего. Ему оставалось только с завистью глядеть на загружаемые машины, да от злобного бессилия, жадно глотал набегавшую обиду. Перечить он не мог, да и боялся. Ведь такое самовластие практиковалось по всему Советскому союзу. Почти любой человек, дорвавшийся до известных вершин государственной власти, свою должность старался использовать на всю возможную катушку - благо, сама система такое допускала. Это простой труженик мог оставаться без жилья, продуктов питания, но, упаси Бог, не представитель номенклатуры, который имел возможность пользоваться всеми благами, которые даровала ему коммунистическая система, закрепленная в шестой статье Конституции СССР! За предоставленные поблажки, своей стране, партии, они на всех углах, собраниях, платили железной клятвой доверия, голой, оголтелой пропагандой, преданным хором восхваления социалистического строя, дающего всем страждущим, точно поровну!
   Конечно, в ту болтовню, если кто и верил, то только те, кто её распространяли. Простой люд все видел, знал, но, в лучшем случае, молчал. Об истинном положении вещей, могли друг другу жаловаться только в самом узком, доверенном кругу, а то, чуть что, и стукачи уже донесли, куда следует. Дальше, что? Тюрьма, психушка, понижение в должности! Не секрет, что репрессии на инакомыслящих, правительством были поставлены на самую широкую ногу. И, в такой ситуации, чтобы выступить против правительства, надо было быть, либо последним идиотом, либо отчаянным патриотом, не боящимся жертвовать самим собой. В общем, ещё не пришло время в открытую, распространять собственное недовольство властями. История сама все расставит по своим местам, и торопить её было бесполезно.
   Да, Рыдвевский с ненавистью смотрел на уходящие за ворота базы груженные стройматериалами машины, и молчал. В другое время, при других обстоятельствах, может быть, что и сказал своему двойнику по должности, но не сейчас. Время не то. Не та, привычная сердцу, республика.
   Сам он, из Белорусской ССР, и на эту ответственную должность попал благодаря своему земляку - однопартийцу Путкевичу, правившему здесь до него, и переведенного на работу в ЦК партии города Риги. Не найдя в Белоруссии счастья, их отцы, принимавшие личное участие в расстреле польских офицеров в Хатынских лесах, по примеру многих обнищавших белоруссов, в поисках благоденствия, перебрались на жительство в Латвию.
   Как и его предшественник, Рыдвевский не стремился вливаться в латышскую культуру, перенимать обычаи, традиции. Более того, при всяком удобном случае, пытался опорочить латышское общество, его язык, национальные праздники. К слову сказать, его прямое латышское начальство, на этом и не настаивало, потому что само любило отмечать только Янов день, да и то потому, что праздновался на открытом воздухе, с обильной выпивкой. Подвизаясь в таком обществе, не надо удивляться тому, что Рыдвевский, в противовес созданному на его Торговой базе Народному фронту, вступил в ряды Интерфронта. Обладая чернильной душой, ещё в самом начале, попытался официальным приказом, запретить Народный фронт на территории, ему подвластной. Проект приказа дошел до районного начальства, которое его патриотический порыв, просто засмеяло. Тогда он обратился за советом к Барздиньшу, только что вернувшегося из какой-то командировки. По непродолжительным с ним беседам он догадывался, что и Барздиньш, несмотря на то, что сам латыш, совершенно недоволен националистическими настроениями в его вотчине. К тому же, до него дошло и то, что его коллега примкнул к тем коммунистам, с которыми русскоязычный Интерфронт никак не мог поделить сферу влияния на умы, латвийского народа. Вместо ожидавшегося совета, Барздиньш внезапно ответил:
   -Очень жаль, что не утвердили твой проект приказа о запрете. В таком случае, с нашими людьми, придется работать более осмотрительно. После того случая, сам Сакоста очень заинтересовался политическим настроением наших базовских рабочих. Ты на месте бываешь больше, поэтому должен лучше меня знать внутреннюю обстановку. В таком вопросе, как общегосударственная политика, нам коммунистам, не должны быть безразличными даже малейшие намеки на Народный фронт, который ощутимо подрезает коммунистическое учение в нашей республике. Сакоста говорит, что любыми способами, но прежнюю ситуацию нам необходимо держать под контролем. В общем, быть бдительными, как никогда.
   Вопрос был поставлен прямо и откровенно.
   -К сожалению, надо констатировать, что нечисть Народного фронта, появилась и у нас на работе, - сконфуженно, признался он. - Что-либо с ней сделать, я был уже бессилен.
   -Я так и предполагал. Какой ужас! Что я скажу Сакосте? Он же меня прикончит за то, что недосмотрел. Эта гадость, разрастается у него самого, в совхозе, мешая нормально работать, а тут, ещё мы.
   -Что поделаешь, если, как говорят, дурной пример заразителен, - совсем осмелел Рыдвевский, услышав признание бессилия самого всесильного Сакосты.
   Значит, виноват не он один, что под самым носом правленческого аппарата, запахло неприятными поступками подчиненных. Скорее всего, виноватым надо считать время, сложившуюся обстановку, ещё что-нибудь, о чем его мозг никак не мог сообразить.
   -И сколько этаких выродков, у нас насобиралось? - презрительно сострив гримасу, поинтересовался косоглазый.
   -Пока что, не знаю, - признался напарник.
   -Надо уточнить. Об их количестве, я буду вынужден доложить дальше.
   -Это можно.
   -Как ты это собираешься делать, если так уверенно отвечаешь?
   -Я попробую вызывать их к себе в кабинет, по одному. Так им труднее будет соврать. А потом, цифры останется только сопоставить.
   -Хорошо задумано. Смотри, не вмешивай меня, а то сам понимаешь - я же латыш.
   -Как не понять, отлично понимаю. Мы хоть и разной национальности, но коммунистическая партия у нас одна. Это, многое значит!
   -Договорились. Сколько сможем, будем держаться вместе. Я поехал в совхоз, и как только сумеешь во всем разобраться, приезжай туда с ответом.
   Первым на собеседование был вызван Крамс, которого Рыдвевский почему-то недолюбливал. После войны, его отец работал в органах милиции и считался одним из патриотически настроенных коммунистов. Сын по каким-то причинам, в партии не был. Уже знал Рыдвевский и то, что идея Народного фронта его тоже, не прельщала, поэтому мог дать ценные сведения о подслушанном, в рабочем коллективе. Беда только в том, что "недолюбливаемый" подчиненный, по разным причинам, постоянно с ним препирался.
   Товаровед Крамс, имевший семиклассное образование, и вынужденный поступить в техникум для "подгонки" образования к занимаемой должности, ну никак не подходил на такую ответственную должность, а был на неё принят только благодаря заслугам отца, несколько лет назад, покинувшего этот свет, да рекомендации, тогда ещё числящегося управляющим Сельхозтехники, Грегерса. Он не только не мог навести порядок в подчиненном ему складе, но и сделать обыкновенную пересортицу в актах, после годовой инвентаризации. Но способность выживать в социалистическом обществе он подсмотрел ещё у Грегерса, который окончил высшее учебное заведение только благодаря дефицитным продуктам, которые машинами направлял в принявший его, московский институт. У Крамса возможности были поскромнее, хотя то же очень весомые. Он "сидел" на дефицитных автомобильных запчастях, которые, по мере поступления со складов Республиканской базы, тут же, в ущерб хозяйствам района, переправлял в свой "родной" техникум. Иначе было, его не закончить. А, как иначе, если на одном из "вечеров", после нескольких чарек водки, с удивлением бубнил соседу по столу:
   -И зачем в алгебре кто-то придумал а + b, если понятливее для всех было бы написать 1 + 2!
   Теперь, вкратце познакомившись с яркой биографией Крамса не удивительно, что на заданный Ридвевским вопрос, относительно участников Народного фронта базы, вразумительного ответа, получить, не мог.
   -Я никакой не участник, и этот ФРОНТ для меня, что зайцу светоотражатель.
   -Неужели ты латыш, его не поддерживаешь? - нарочито удивленно, задал вопрос начальник. - В нём же, как мне сказали, находятся, чуть ли не все коренные жители Латвии!
   -Может быть, но мне и без него неплохо жить. Каждый человек, по-своему с ума сходит. Мой сосед по коммунальной квартире, постоянно твердит: не лезь раньше батьки в пекло! Вот, я и не лезу. У кого чешутся руки, пусть тот и дерется, а я со стороны, посмотрю.
   -Значит, на победителя?
   -Зачем рисковать! Я хочу, ещё пожить.
   Потом Рыдвевский попытался выудить некоторые сведения от уборщицы конторы, по его сведениям, не вступившей в Народный фронт, но, как оказалось, её хоть и не учили "раньше батьки, не лезть в пекло", она придерживалась того же мнения, что и Крамс. Получалось, что она тоже ставила "на победителя". "Лучше чужими руками жар загребать, чем собственными", - вспомнились Рыдвевскому, умные слова отца. Зато, от этой уборщицы он узнал всех тех лиц, что вступили в новый Фронт. Тут же были вызваны "на ковер" заведующая складом со своей кладовщицей, особенно радовавшимся новому веянию в республике. За недозволенное "радование", с этих женщин, он рассчитывал спросить особенно строго. Но в итоге, получился некий непредусмотренный планом, конфуз. Вместо толкового ответа на вопрос: что они там делают, на проходящем два раза в неделю собрании, обе женщины, как, сговорившись, высокомерно подняли головы, и предложили ему отправляться "в свою Белоруссию", потому что здесь, в Латвии, они разберутся и без него! Такая же пара из другого склада, предложила ему убираться не конкретно на родину, а вообще, лишь бы вон из Латвии. Начальник по сборке сельхозмашин, почему-то вспомнил его отца, принимавшего участие в расстреле поляков, за что был выгнан из кабинета, с угрозой увольнения. Но поостерегся. "Поди, пойми этих проклятых латышей! - немного струхнув, подумал Рыдвевский. - То, до сегодняшнего дня были покладистыми, приветливыми, даже шутливыми тружениками, а тут, как им чёрт копытом на мозги наступил. Почувствовали политические перемены. Про прошлое моего отца, успели где-то разнюхать. Сволочи, ничего не скажешь о таких нахалах! В общем, наступают времена, когда следует быть с подчиненными поосторожнее, а то, неровен час, подстерегут вечерком, да чем-нибудь и треснут по голове из-за угла. Какое неспокойное время, настает. Не знаешь, куда и пожаловаться. Если так будет продолжаться и дальше, то эти латыши, и на самом деле могу нас, эмигрантов, вытурить из своей страны. Это здесь, в Латвии, я стал начальником, а будь до сих пор в Белоруссии? Таких, как я белоруссиков, там полным полно. Работать слесарем, пасти коров! Нет, дудки. Буду держаться здесь, до победного конца. Тем более что в этой классовой борьбе, я не одинок. Даже многие латыши, и те против всяких нововведений. Вот и Сакоста, Барздиньш, оба Рукмейса... В общем, полный район моих единомышленников! Вот, заочно и в институт удалось поступить. Разве у себя на родине, мне удалось бы достичь таких высот? Да, никогда в жизни!"
   Справедливости ради, надо сказать, что благодаря протеже своего земляка предшественника на этой должности, закончившего тот же институт с отличием, он и смог тута попасть без вступительных экзаменов. А то бы... Что значит, своевременная поддержка друга! Да, друг, земляк, или ещё, как хочешь, его назови, был намного умнее Рыдвевского, поэтому, после окончания института, его хотели направить в школу разведчиков, да он отказался. Лучше пресмыкаться на партийной работе, нежели рисковать жизнью на чужих территориях. И то, правда! Рыдвевский ту историю знал, и был от всего сердца, благодарен своему покровителю.
   Ну, а что здесь для него, на сегодня? Ясное дело, если вылез на такую ответственную должность, то надо, по примеру единомышленников, отчаянно сопротивляться! Любыми способами. Никому не секрет, что в Латвии, как в том курятнике, где каждый старается взобраться выше, клюнуть ближнего и обгадить нижнего. Жаль, не хватает отцовского опыта. Обидно и то, что Барздиньш с Сакостой могут общаться не "короткой ноге", а ему всегда надо подождать. Но, ничего, ещё посмотрим кто кого!
   Так рассуждал Рыдвевский, крутя баранку "Волги", которую, как и прочим руководителям подвластных подразделений, совсем недавно, подарил ему Сакоста из совхозных запасников. "Если социализм не пройдет, то чем советскому добру попадать в чужие, недружественные руки, пусть коммунисты вволю покатаются на дармовом транспорте, - рассуждал директор совхоза, глядя в широкое окно своего кабинета, и глотая очередную, противовоспалительную таблетку.
   Чувствуя за собой некоторую вину за то, что не сумел до конца "раскусить" своих проклятых Народофронтовцев, Рыдвевский робко постучал в дверь, за которой должен был находиться Барздиньш, и, не дожидаясь разрешения, с немного растерянным видом, вошел вовнутрь. Как тот отреагирует, на его безликий отчет?!
   Хозяин кабинета, был занят телефонным разговором, поэтому несколько минут пришлось постоять, пока тот положил трубку, после чего приподнялся, чего никогда не делал, и протянул свою костлявую руку. Растерянным взглядом, Рыдвевский внимательно посмотрел тому в глаза, пытаясь определить, с каким настроением, его здесь встречают. Но, не получалось. Сперва Барздиньш уставился на него леву глазом, потом правым, в то время как выражение лица, нисколько не менялось. Было от чего стушеваться. Это там, у себя на базе, он чувствовал с ним всегда свободно, а здесь, рядом с самим Сакостом, к которому Барздиньш вхож, как у себя дома!
   -Садись и рассказывай, - почти в приказном порядке, были произнесены первые слова. - Мне скоро к директору с докладом, так что давай короче, если можешь.
   Рыдвевский беспомощно развел руками, показывая свое ничтожество, перед заварившимися на Торговой базе, делами.
   -Неужели ничего не добился? - и обозленные, карие глаза, в разные стороны от переносицы рванулись так стремительно, будто ища лазейку, что бы выпрыгнуть из орбит.
   Рыдвевскому только оставалось виновато опустить голову. Потом, опомнившись, ответил:
   -Не совсем.
   -Как это понять: не совсем? - настаивал тот, пытаясь нацелить на него, то левый, то правый глаз.
   -Откровенно говоря, я до сегодняшнего дня не подозревал, что в моем, вернее в нашем коллективе, орудуют крайне националистические шайки! Представь, каждый рабочий базы, стал чувствовать себя единоличным хозяином. Ничего нельзя сказать, спросить.
   -Говоришь, пошатнулась дисциплина? Не удивляйся. Здесь, в совхозе, дела обстоят не лучше. Все стали сходить с ума. Независимости требуют. Сакоста обещал, самых рьяных отвезти в город и сдать в милицию.
   -Может быть, так поступить и мне со своими националистами?
   -Сколько на базе этаких отщепенцев ты насчитал?
   -В том-то и дело, что только приблизительно.
   -Ну,и?
   -Около двадцати.
   -Для такого маленького коллектива, это много.
   -Конечно.
   -Всех не перевозишь, работать некому будет.
   -Сдать в КГБ?
   -Я уверен, что там работники не дремлют, и на кого надо, дела давно заведены.
   -Что остается делать?
   -Если бы ячейки Народного фронта были единичны, то уничтожить их было бы самым простым делом. А тут, вся республика взбеленилась! Мало того, что будоражат советское общество, но над ним пытаются, и взять верх. Очень печально, нечего сказать. Вся надежда на Интерфронт.
   -Я тоже так думаю.
   -Пусть не надеются. Коммунисты, прогрессивное человечество, так просто не сдаются. Выход в нашу пользу, всегда будет найден. А ихние потуги - это временное явление.
   -Я думаю, что без подсказки американцев, не обошлось и здесь.
   -Тут и думать нечего, а я даже уверен, что они успели приложить свою руку, что бы взбаламутить неокрепших душой, людей. Так думает и сам Сакоста, а он никогда ни ошибается. Впрочем, расскажи, как там, у вас, идут дела с торговлей? Мне теперь недосуг, на базе появляться. Строительство своего дома, я-то уже почти закончил, но ждет гараж, хозпостройки. Если я не услежу, то строители, того и гляди, уже сидят, водку распивают. Куда только смотрят их жёны!
   Отчитавшись о текущей работе, Рыдвевский отбыл на базу, полный надежд на то, что всё обойдется, а внезапно вспыхнувшее народное недовольство нынешним строем, скоро остынет, уляжется, и вот тогда...! Да, тогда своим националистам он покажет, кто тут хозяин, и где раки зимуют! Но, пока... Пока надо приложить все усилия, что бы дознаться, докопаться, на чем держится идеология этой латышни? Теперь он понял окончательно, что "лобовые" допросы, были ошибочным шагом. У него, ведь, есть другие возможности, которыми следует безотлагательно воспользоваться. Надо срочно подключить тайных информаторов, к помощи которых, до сих пор, он никогда не прибегал. Но, настало время! Им должны быть известны все зачинщики, потому что находятся в гуще народа, вместе с ним работают, проводят свободное время. По его сведениям, на базе таких, двое. В прошлый раз, он переговорил с ними так, между прочим. Но того разговора, оказалось недостаточно. Да и эти двое, один из которых, хронический алкоголик, какие-то тюфяки, глубоко не влезавшие в суть сложившегося в стране, положения. "За что им только на "День милиции" дарят те, махровые полотенца? - с некоторой неприязнью, мелькнуло у него в голове. - А, может быть, наилучший совет, как дальше поступить с подчиненными, даст Роктайс? Все-таки давнишний партиец, бывший друг Грегерса, начальник типографии, а до этого, Первый секретарь районного комсомола. На такой политико-информацинной должности, абы кого держать не будут. Значит, человек испытан, надежен, соответствующе подкован. На его советы, можно положиться.
   На советы Роктайса, полагался ни он один. К ним прислушивались многие ответственные лица, большого района. Так кто же он такой?
   Ну, как уже упоминалось, самым первым серьезным местом хромоногого парня, был райком комсомола. Как освобожденный секретарь, почувствовавший себя в родной стихии, в школах города и района, сразу же развернул бурную деятельность по пропаганде коммунистических идей, в свое время, нахватавшихся от преподавателей техникума, который он еле-еле закончил на "твердые" тройки. Не подавались точные науки. Его благородный почин, некогда понравившийся бывшему Первому секретарю райкома партии Менжинскому, был дружно подхвачен общественностью, а недюжинные способности, в своих регулярных выступлениях, охотно отмечал и новый Первый секретарь, что придавало парню, с одной короткой ногой, ещё больше смелости, энергии, энтузиазма.
   Чувствую надежную поддержку среди своих единомышленников, в начале 60-тых годов, Роктайс вплотную занялся проверкой воспитания молодого поколения в учебных заведениях, ему подчиненных по должности. Комсоргам на местах, было дано письменное указание, "не выпускать из виду своих комсомольцев, особенно, во внеурочное от школы, время". Какое конкретно, в той бумаге не упоминалось, но все знали, что имеется в виду такое, когда несознательные ученики, в их числе пионеры с комсомольцами, по религиозным праздникам, могли посещать, и посещали богоугодные заведения. Куда такое годится, когда члены упомянутых молодежных организаций обращаются за помощью не к своим вожатым, а к какому-то Богу, которого в природе и не существует!
   Но партийные угрозы, не всегда срабатывали на тех, на кого были направлены. Отдельные несознательные лица, по-прежнему игнорировали указания, спущенные свыше, а подчинялись только голосу разума, да семейной преемственности. Значит, если со своим "стадом" не могут управиться те, кому по должности положено непосредственно, то есть пионервожатые, комсорги, то следует предпринять что-то более радикальное, твердо решил Роктайс. Лично им, во всех школах города были образованы "летучие бригады", в обязанность которых входила регулярная проверка священных храмов на предмет, затерявшихся в них, сбившихся с пути учеников. Для надежности, в некоторых из них, Роктайс участвовал лично. Городок-то не слишком большой, поэтому все друг друга знали, если не по фамилии, то в лицо, обязательно.
   А спустя некоторое время, среди прихожан, пошла одна смехотворная притча, связанная с упомянутым надсмотрщиком. Дело было на Рождество, в католическом костеле. При входе, с левой стороны имеется небольшое углубление, в котором с самого начала службы, и обосновалась "летучая бригада" из четырех пятиклассных девчурок, во главе с самим идеологическим руководителем. Костел и внутри-то не отапливался, а в том кирпичном углублении, температура была вообще "Рождественской". Вечерняя служба длится не менее двух с половиной часов, но стойкие атеисты, мужественно дождались конца, что бы убедиться лично, какие ученики будут покидать помещение. Выходившие прихожане, обратили внимание на замерзших, посиневших девиц с блокнотами в руках, в которых заносились фамилии провинившихся, и уже не способных даже двигаться, поэтому их пришлось срочно растирать шерстяными рукавицами. Роктайс же, стоявший на той ноге, что подлиннее, попросту её отморозил и говорили, что в больнице, куда в ту ночь доставили всю команду слежения, ему пришлось отнять в ноге, большой палец. Та, что покороче, осталась невредимой. Мужики, узнав такую новость, шутили: надо, мол, было отрезать всю ступню, и человек больше не хромал бы. А верующие женщины смеялись между собой: сам Бог наказал за шпионство. В самом же Райкоме восхищались: вот, что значит, всей душой, всем телом, отдаться любимой работе! Как и Роктайс, они завидовали своим российским собратьям по идеологии, живущих намного вольготнее латвийских товарищей. Нет христианства, нет верующих, нет церквей, а значит, и нет подобных проблем. Конечно, здания от церквей ещё остались, но они были приспособлены под хозяйственные нужды. Не пустовать же добротным хоромам!
   Шутка шуткой, но фамилии детей, заносившихся в длинные блокноты, сразу же перекачёвывались в службы КГБ, где они сортировались, обобщались, и на каждого заводилась отдельная карточка. Нет, ни на детей, а на их родителей. Свою "порцию", дети получали от учителей, на занятиях в школе.
   Снова возвращаясь, в описываемое здесь время, и что б полностью закончить портрет, к этому времени, уже коммуниста Роктайса, следует отметить, что в последний раз, всю свою партийную прыть пришлось ему проявить в феврале месяце 1989 года, когда над Домом культуры, впервые решились поднять красно-бело-красный флаг. В этот поздний вечер, дотошного стукача видели во всех концах многолюдной площади, на которой проходила эта торжественная церемония. Но большинство на ней собравшихся, знали этого "шлёп ногу" не понаслышке, поэтому и не обращали на ковылявшего между ними коротышку, никакого внимания. Одно время, он даже попытался протиснуться вперед, к выступавшим ораторам, но, в этот момент, заиграли новый Латвийский гимн, мужчины поснимали шапки, и ему пришлось ретироваться в задние ряды. В эту зиму, осечка в его кипучей деятельности на благо коммунистического движения, случилась во второй раз. В первом случае, его не впустили в Леспромхозовское здание, где учреждался клуб Репрессированных. Как жаль!
   Кроме "церковных" похождений, прочее Рыдвевский уже знал, поэтому так высоко и ценил настойчивого, предприимчивого сограждана, не допускавшего и мысли, что на его родине, в политическом плане, может что-то измениться. Более того, в отличие от прочих коммунистов латышской национальности, этот хромоногий был любезно и с охотой, принят в противоположный клуб, величавший себя Интерфронтом, что означало не только одну идеологическую платформу, но и особое доверие со стороны русскоязычного большинства. Нет, "свои" его тоже не сторонились, потому, как знали, что за его спиной, плотной стеной стоит районное КГБ, где все ответственные работники, общаются между собой только на русском языке. Нет слов, с той репрессивной организацией дружили многие, и очень многие, но так случилось, что этот типографский рабочий был им, как и они, ему, особенно близки.
   Так вот, с помощью этого, всюду вхожего Роктайса, Рыдвевский и решил прояснить ситуацию во вверенной ему, Торговой базе. Беседовали не долго, но и того времени было достаточно, чтобы выяснить: что на данный момент знал один, то самое знал и другой. Единственное, до чего оба коммуниста конкретно договорились, было: и впредь не поддаваться на грозящие провокации, а держаться вместе и сплоченно. Если же понадобится, выручать друг друга в любых ситуациях. Рыдвевский, как в воду глядел, когда говорил эти слова. Прошло совсем немного времени, и Роктайс ему понадобился так неотложно, как спасатель утопающему.
   Верховный совет Латвийской ССР принял закон: латышскому языку, присвоить статус государственного! А из этого языка, Рыдвевский знал не больше двадцати, тридцати, наиболее расхожих в быту, слов. Более того, всем не латышски говорящим, следовало сдать экзамен на владение национальным язык. Ну, как тут работать, в такой патовой ситуации! Как прочитать, а тем более отвечать, на деловые запросы из министерства? Вот тут-то и должен был придти на помощь Роктайс! Был и запасной вариант. Это Грегерс. Правда, теперь он работал в Риге, в министерстве, но коммунистическая выручка, осечки не должна была дать. Не зря же они несколько лет подряд проработали в одной организации, пусть и на разных уровнях должностной лестницы. Вместе выходили на демонстрацию, вместе пили колхозное пиво за её здравицу, при этом, несчетный раз, просматривая один и тот же кинофильм о трудяге управляющем, коим и являлся все тот же Грегерс. Потом совместные партийные собрания, семинары, отчеты. Одним словом, это были хорошие годы доверия друг к другу. Рыдвевский знал и то, что Грегерс питает слабость ко всем заезжим из-за пределов Латвии. Доказательства? Пожалуйста, хоть добрый десяток! При премировании работников к традиционным праздникам, в первую очередь, по его инициативе, в списках, в основном, оставлялись те фамилии, которые небыли созвучны с привычными, латышскими. Награждения - то же. Путевки в санатории, дома отдыха - без проблем! О выделении новых квартир, и говорить нечего. Вновь приезжему, достаточно было проработать в Сельхозтехнике несколько месяцев, как ему, "остро нуждающемуся", жильё предоставлялось в первую очередь, хотя в самой организации, люди десятилетиями, ждали своей очереди.
   К слову, этот же Рыдвевский, получил квартиру в новом доме ровно через пять месяцев, со дня поступления на работу.
   Был и третий вариант. Так, на всякий случай, надежды на который были самыми мизерными, но все же. Следовало серьезнее переговорить со своим подданным Крамсом, так и не пожелавшем вступать в Народный фронт. По всем данным, благодаря, тому же Грегерсу, у него до сих пор сохранились дружеские отношения с некоторыми высшими представителями латышской национальности города. Конечно, тип он пре неприятнейший, но на что не пойдешь ради собственного благополучия!
   В конце концов, вопреки первоначальной задумке, Рыдвевский в первую очередь, решил переговорить именно с ним. Благо, никуда не надо ехать, искать человека.
   -Имант, - начал Рыдвевский тему разговора издалека, когда тот сел на стул у широкого стола. - Вот мы с тобой разной национальности, но скажи мне прямо, как ты оцениваешь происходящее сегодня в Латвии?
   -С каких позиций? - не понял тот вопроса.
   -Ну, сам знаешь, как здесь, у нас, все разворачивается. Ты мне уже как-то говорил, что все националистически настроенное, тебе до одного места. Но, всё же? Мы давно вместе работаем, гуляем, отдыхаем. Хотелось бы знать.
   -Я и сейчас скажу то же самое. Какая мне разница, кто находится, или будет находиться у власти. Пусть не трогают меня, и я никого трогать не собираюсь. Мне живется не плохо, и этим все сказано.
   -Ладно, допустим. Если тебе все происходящее так безразлично, то почему, по примеру своего отца, ты не вступил в коммунистическую партию?
   -Потому что, туда меня никто не приглашал.
   -А если бы...
   -Думать об "если бы", уже поздно. Впрочем, если серьезно, то, может быть, и согласился. В Бога я не верую, а в чёрта - тем более. Для члена партии, человек вполне благонадежен. Это, к слову. Но почему ты только сегодня, решил мне задавать такие вопросы, не входящие в круг моих прямых обязанностей? - удивился Крамс. - Если решил меня сагитировать, то, по моему понятию, уже слишком поздно, да и время выбрано не совсем подходящее.
   -Извини, - спохватился Рыдвевский, почувствовав, что взял слишком глубоко. - Я тебя позвал к себе только потому, что меня очень волнует последнее постановление правительства о статусе латышского языка. Ты счастливый, что свой техникум уже закончил, а мне ещё пахать, да пахать. Остаться без работы, то же не очень приятное будущее.
   -Думаю, что можешь не волноваться, потому что таких, как ты знатоков, полная Латвия. Уезжать вас не заставят, а умирать, тем более. Кто ж тогда останется здесь работать? Сам знаешь, что почти на всех ответственных постах, наезжие представители?
   -Твои слова для меня, как сахар в душу. Я не столько боюсь за себя, как за жену с детьми, - соврал начальник.
   -Если ты намекаешь, что бы я каким-то образом тебе помог, то извини, не в моих силах. Иди в школу, учись.
   -Займет много времени, а решение принято уже. В случае чего, не мог бы ты связаться с Грегерсом. Вы же друзья, в одном подъезде жили, друг к другу в гости ходили. Я бы мог и сам, он, когда был здесь управляющим, относился ко мне хорошо, квартиру даже выделил без очереди, но времена меняются. Кто его знает.... Придумали какой-то глупый закон.
   -С тобой, согласен. Закон действительно, глупее некуда. Но, если понадобилась языковая помощь, то лучше Сакосты, тебе никто не поможет. Вы же, сколько я вижу, почти что друзья. Машины "Волги", только за хорошие глаза, ещё никому не дарили. А ты ездишь на ней, как на собственной. Говорили, что все дареные "Волги", останутся вам на память в личное пользование. Это правда?
   -Не знаю, - уклончиво отвечал Рыдвевский, хотя разрешение на такую сделку, уже было утверждено несколько дней назад, и он об этом, отлично знал.
   -Косоглазый Барздиньш, твой коллега, тоже должен оказать посильную помощь.
   -Человек я, маленький, а Сакоста для меня, птица очень высокого полета. А Барздиньш..., даже не знаю что сказать. Его настроение, как и глаза, постоянно разбегаются в разные стороны. В общем, к нему, до сих пор, не принюхивался.
   -Принюхаться, как ты выражаешься, времени было достаточно. Почти год, как он смотрел на тебя, то левым, то правым глазом. А козлиная бородка, чего стоит!
   Итак, притворно похохотав над изъянами Барздиньша, начальник с подчиненным так и разошлись, конкретно, ни о чем не договорившись.
   Время, между тем, не шло, а, если можно так выразиться в политическом понимании, стремительно неслось, заливая республику волнами человеческого самовыражения, политического пробуждения. Народы Прибалтийских республик, уже готовились организовать "Балтийский путь", в то время как опешившие коммунисты, не знали, что им противопоставить. Одного Интерфронта оказалось маловато, поэтому в местных парторганизациях, потом районных, и, в конце концов, на Республиканской сходке, утвердили некие Трудовые коллективы, призванные защищать трудовой народ от всяких нападок со стороны взбеленившихся латышей. В общем, гадали всем миром, прикидывали последствия, которые их могут ожидать в будущем. Но на данный момент, остро встал вопрос о том, как удачнее сорвать "Балтийский путь".
   Как уже упоминалось, во всей республике, все мало-мальски командные должности занимали лица напрямую, или косвенно, связанные с компартией. Значит, рычаги были. В самую первую очередь, следовало лишить желающих отправиться в путь - не выделять автотранспорт! Пусть, мол, сами думают, решают. Теплилась надежда, что если не будет на чем добираться, то рухнет и вся латышская затея. Был и другой вариант, куда более существенный. Потенциальным желающим прокатиться, пригрозить прогулом, увольнением, лишением летнего отпуска, очереди на получение квартиры, как и прочих благ, которые в своих руках, держали партийные руководители. Вопрос "Балтийского пути" был для них настолько актуален, что по решению ЦК компартии Латвии, в провинции были посланы ответственные лица, которым вменялось уговорить население отказаться от подобной затеи.
   Как старого активиста, знакомого со всеми местными нюансами, в Сельхозтехнику, на районное партийное совещание был командирован бывший её управляющий, Грегерс. По задумке им командировавшими, он на месте должен был оценить обстановку, после чего помочь организовать действенный очаг сопротивления, всё тому же, Народному фронту, а заодно и вдохнуть колеблющимся уверенность в правильности, выбранного партией, пути. Но, начинать надо было с малого.
   Ещё в бытность свою здесь начальником, он успел закончить не только под конторой финскую баню, но и отдельный тайный застенок, что находился за его обширным кабинетом со звуконепроницаемыми дверьми. Не часто, но бывало, что высокие гости, посещавшие Первого секретаря, либо Сакосту, заворачивали и в Сельхозтехнику. Ведь партия, в лице её представителей, должна была быть поближе к народу. Так и получалось, что народом оказывались руководители предприятий, которые в укромных уголках собирались не только покушать, но и выпить. Не в кабинете же, куда нечаянно могли зайти посторонние! Так и появились те тайные каморки партийных сходок. Предреволюционный период, подал им самый первый пример, а дальше продолжилось автоматически. В общем, уроки своих предков, нынешние коммунисты не забыли.
   Так вот, если раньше, в таких потаённых уголках, Грегерсу иногда надо было лебезить перед некоторыми гостями, то на этот раз, здесь он чувствовал себя полноценным, нет, намного выше всех, хозяином. Даже сам Первый секретарь райкома партии, от недостатка мест съежившись, молча сидел у тонкого плеча Грегерса, и был доволен тем, что его здесь рядом посадили. К другому плечу, был прижат Сакоста. Как уже упоминалось, не в райкоме, как обычно, а здесь, в Сельхозтехнике, собрался почти весь районный партактив. Почему, почти? Некоторые Интерфронтовцы не явились специально, хоть и были своевременно приглашены. Что, значит, разделиться на два противоположных лагеря!
   Несмотря на свою главенствующую здесь роль, Грегерс говорил не долго, а предоставил слово директору совхоза, Сакосте. Снова напрашивается вопрос: а почему? Да потому, что в отличие от местных Первых секретарей, в последнее время сменившихся целых три, Сакоста был здешним уроженцем, и почти всеми городскими организациями заведовали его ставленники, идеологически, теоретически, успевшие срастись воедино. Только с его согласия, только по его предложению, в районе, как и в самом городе, назначались и утверждались ответственные фигуры. Включая Госбанк, Сберкассу, не считая остальную "мелочь". Что значит, "сидеть" на всём дефиците! И не только. Расчет, взаимовыручка, дружба, принадлежность к одной партии, а значит, и общие взгляды на всё происходящее в республике - вот последние штрихи к той ситуации, которая сложилась здесь на данный момент.
   Вот, рядом примостился орденоносец Унгревс, от решений которого, во многом зависят те сельскохозяйственные показатели в районе, которые каждый месяц передаются в Статистическое управление Республики. Это ему, два партийных представителя района, были вынуждены "переступить", предназначавшийся им орден Ленина. Но крепкая коммунистическая связь, не позволила им, как говорил Ленин: расплеваться и разойтись. За ним, почти вжавшись друг в друга, примостились малорослые браться Рукмейсы. Образование у обоих, не высокое, но, благодаря попечению Сакосты, занимают довольно ответственные должности. Тот же Калниньш, главный инженер этой конторы. За ним, щупленький Роктайс, только что прибывший сюда из заседания городского Интерфронта. Присутствующие знали, что этого ходатая не отвергают и там, но он, по привычке старого стукача, успевал побывать, как на одном, так и на другом собрании. Здесь им, то же не брезговали. Некогда репрессированные Советской властью братья Эглайнисы, в 1957 году возвратившиеся из Сибирской ссылки уже в ранге коммунистов. Один из них заместитель Унгревса, а второй, ответственный работник райкома партии, занимавший пост пропагандиста. Под стать обоим Рукмейсам, на всех партийных собраниях, они дружно, даже настойчиво дружно, клялись в верности родной коммунистической партии, благодаря которой, смогли достичь долгожданного благополучия, в жизни. Не удивляйтесь, но именно Сакостовы уши "услышали" их клятвенные заверения в верности компартии, после чего и были предложены Первому секретарю на те должности, которые занимают до сих пор. За ними сидели.... Нет, для понятия картины сборища, довольно и этих "патриотов"!
   Итак, внимательно прослушав вступительное слово Грегерса, и по его предложению, то же не подымаясь на ноги, начал Сакоста.
   -Пятьдесят лет, прошло с тех пор, как в Латвии восстановилась Советская власть, принесшая нашему народу радость и освобождение. Правильно сказал наш уважаемый гость, товарищ Грегерс о том, что не заслужила республика того, что бы поднимали головы в ней всякие антисоветские элементы, сгрудившиеся вокруг некого Фронта, название которого, даже неудобно выговорить. Ведь, народ представляем мы, а не какой-то чуждый фронт. Патриотами являемся мы, коммунисты, и пусть это отребье не присваивает себе чужое, не свойственное ей, название. - Потом, почесав седеющую голову с редкими волосами, как всегда, немного в нос, прогугнавил. - Товарищи, от негодования, у меня на ум даже не приходят настояще осуждающие слова, что бы их заклеймить заслуженным позором. Пусть выскажется, и даст оценку происходящим событиям, кто-нибудь другой.
   -Этих вшивых националистов... Их бы давно надо было приставить к стенке, как в сороковом..., - до предела взбудораженным, дрожащим голосом, попытался выкрикнуть косоглазый Барздиньш, одновременно, но безрезультатно, пытаясь вскочить. От внезапного пере возбуждения, глаза его уже не то что разбегались, а просто разъезжались в разные стороны, как бы ища выхода из запавших орбит. В уголках узкого рта, показалась пенистая струйка слюны, потекшая на рыжий клин бородки, и в ней затерявшаяся.
   -Согласен, что ничего хорошего, в крайнем случае, на сегодня, не просматривается, - многозначительно сказал Роктайс, когда закашлявшийся косоглазый, говорить дальше, был не в состоянии. - Хочу вам заметить, что в Интерфронте, люди такого же мнения. Я только что прослушал их выступления, обобщил мнения, и пришел к однозначному выводу: мы с ними находимся в одинаковом положении, поэтому и впредь, могли бы в одной упряжке продолжать борьбу, что намного сэкономило бы не только наши силы, ресурсы, но и принесло бы больше пользы нашему обществу.
   -А кто в этом виноват? - поинтересовался один из наивных председателей колхоза.
   -Кто же ещё, кроме нас, - спокойным голосом, отвечал Роктайс. - Сами решили создать свою латышскую компартию, вот теперь и приходится расплачиваться за нашу заносчивость.
   -И то, правда, - согласился один из директоров маленького совхоза. - Настоящий коммунист, он всегда и везде, при любых обстоятельствах, должен оставаться коммунистом Советского союза. Зачем только нам было делиться! Это товарищ Берклавс во всем виноват. Заварил такую крутую кашу, что до сих пор мы, простые коммунисты, не можем её расхлебать.
   -Товарищи, давайте не будем сегодня вдаваться в историю, да друг на друга шишки валить, - попытался примирить разные точки зрения Калниньш. - Есть факт, и с ним надо считаться. Мы не против программы, выдвинутой Интерфронтом, и когда товарищ Роктайс снова побывает у них, то от нашего имени, может смело подтвердить наши обоюдные взгляды на происходящее в Республике. Меня возмущает другое. Как эти представители Народного фронта, да и не только они, стали так омерзительно, относится к нам, коммунистам, самой передовой части населения! Нас, непосредственных руководителей, если ещё и не игнорируют, потому что во многом зависят от нас, но один - другой, пытается не ставить и в грош.
   -Я заметил тоже, - обиженно, почти выкрикнул, старший из братьев Эглайнисов.
   -Наши совхозные работяги, так те вообще обалдели от выдуманной вседозволенности, - подтвердил прораб Рукмейс.
   -Надо заметить, что несколько наших товарищей из коммунистической партии не выдержали идеологической проверки, и тут же переметнулись во вражеский лагерь, - добавил младший Эглайнис.
   -Да, знаю, - сквозь зубы, процедил Роктайс. - Это значит, что все-таки не все товарищи, вступали в партию по убеждению, по призыву совести. Теперь, сбросив с себя лживое покрывало, они осмеливаются лить на нас самые омерзительные небылицы, о которых знает наше районное КГБ, сообщившее мне эту ужасную новость. Эти отщепенцы, начинают на компартию нести такой вздор, что, в конце концов, в свою болтовню, могут поверить и сами.
   -Я согласен с товарищем Роктайсом, - заговорил, молчавший до сих пор, Грегерс. - Честные люди вступали в коммунистическую партию по убеждению, а не по выгоде, как теперь осмеливаются высказаться некоторые, испугавшись страха, таившегося в их малодушии с самого дня рождения.
   Молчал он, не потому, что нечего было сказать. Виной тому была сама аудитория, считавшаяся им настолько низкой, по сравнению со своей, министерской должностью, что даже не хотелось с ней вступать в широкую дискуссию. Со своей болезненной чертой возвеличаться перед другими, не покидала его нигде и никогда. От поездки в свою бывшую вотчину, он мог и отказаться, но как это сделать, если предложение исходило из самого Центрального комитета компартии Латвии! Там тоже, все просчитали, и ему доверили свой район, где все его, как и он всех, знают не понаслышке. Ход правильный. Работай он в том здании, поступил бы точно так же. Хоть стиснув зубы, но подчиниться надо.
   -Мнение товарища Грегерса, я поддерживаю целиком и полностью, - неожиданно, встрел в разговор орденоносец Унгревс, тем самым, поощрив слова бывшего управляющего Сельхозтехникой, здесь в районе, кроме Первого секретаря, пусть и теоретически, но некогда подчинявшегося и лично ему. - Настоящий коммунист, должен быть честным до конца своей жизни, - продолжал он, правой рукой поправляя съехавший на бок галстук, а вторую, в черной кожаной перчатке, держа в кармане пиджака. Она у него, была искусственная, что ни мешало ему регулярно проходить медицинское освидетельствование на предмет вождения обыкновенной, персональной "Волги". Что значило в Советском союзе, быть при власти! Пусть даже районного масштаба.
   Итак, собрание партактива продолжалось. Один кривой, другой хромой, третий косоглазый, четвертый..., впрочем, все они были преданными идее коммунизма, который, по их понятию, должен будет придти, вслед за развитым социализмом. Сегодня здесь, как никогда раньше, они всеми силами старались не выпустить из своих рук, ускользающую власть, заключавшуюся не только в командовании подчиненными, но и в предоставленных им жизненных благ, привилегиях, которые простому люду, были недоступны.
   Значит, любой ценой, но бороться до победного конца! Если не они, то, кто же? Нет, конечно же, был и Интерфронт, но там, в основном, все русскоязычные, которые с Народным фронтом могут разобраться и сами. И, что получится, в конце концов? Если они победят, то куда деваться латышским коммунистам? Могут и не признать! В истории, такие случаи бывали. В сложившейся ситуации, хочешь - не хочешь, а защищать себя приходится. Надо показать, что латышский коммунизм, нисколько не хуже Советского. А те, в конце концов, пусть устраивают и свои съезды, но сейчас миру надо показать, что латышские коммунисты, то же не лыком шиты! Ведь на сегодня, внимание всего мира приковано только к Прибалтийским республикам.
   Примерно в таком духе, продолжалось и закончилось партийное собрание доверенного партактива района.
   Вспотевшие, по одному, начали покидать душное помещение, в надежде на то, что после такого трудного дня, с целью разрядки натруженных дум, их, как и бывало раньше, Сакоста пригласит помыться в своей финской бане. Каково же было их удивление с разочарованием, когда на этот раз, Сакоста пригласил лишь некоторых из них, конечно, включая и рижского представителя, Грегерса!
   -А мы-то думали..., надеялись..., - кто-то протянул нечаянно, вслух.
   Сакоста торопился, и не пригласил пообедать своих единомышленников не по личной прихоти, а потому что к вечеру ожидал ещё одного высокого гостя. О прибытии того, его предупредил Грегерс. По его же совету, должен приехать представитель Республиканского Комитета государственной безопасности. Накануне, после реальной оценки складывающейся ситуации в Латвии, они пришли к однозначному выводу о том, что в Народный фронт, срочно следует внедрять побольше своих агентов из числа тех, которые ещё не успели "засветиться" в прежнее время. Как на деревне, так и в городе, таких людей было ещё много.
   Этакая идея, Сакосту очень понравилась. Нет, у него были и свои собственные идеи, мало отстающие от государственных, но эта последняя, была предложена самой Ригой, поэтому перечить ей, либо выдвигать встречную, было не то что не прилично, но и не время. Правду, говоря, если Сакоста хозяйственником был никудышным, то на идеи - ставь в один ряд, хоть с самим Лениным. Жаль, однако, что в реальной жизни, могла пригодиться только самая мизерная часть, из них. Да и то, в пределах одного совхоза, которым командовал он сам.
   Одна из последних, неожиданно появилась накануне вечером. По его соображению, всем представителям Народного фронта надо дать свободно высказаться, все равно, рот им не заткнешь, зато такой ход поможет выявить их зачинщиков. Второе. Как и предложил Грегерс - об этом он тоже думал вчера - внедрить к ним "своего" человека, а потом сделать так, что бы его выбрали делегатом на Второй конгресс Народного фронта, а потом... Потом, по ходу действия, будет видно, как поступать дальше. На его взгляд, самым главным сейчас, грядущие события надо предупреждать, и тогда в будущем, их легче будет не только спрогнозировать, но и воспринимать. Так учил Ленин, так, во всеоружии, коммунисты должны встречать все свалившиеся на них невзгоды изменчивого, политического времени.
   -Кстати, и выборы в Верховный совет, на носу. Их прозевать, значит погубить не только всё нажитое, и потерять будущее, - так вечером в бане, сказал тот представитель КГБ, которого ждали с особым нетерпением. - У народа надо создать такое ощущение реальности, что бы он безоговорочно поверил словам представителей, которых вы назначите. Толпу надо уверить в том, что все бывшие коммунисты, уже не коммунисты, а обыкновенные заблудшие смертные, с великой радостью отказавшиеся от коммунизма и выбросившие свои, им уже не нужные, партбилеты.
   Уловка сработала. Многие поверили. Знать, не зря до сих пор, трудилась Советская пропаганда, оболванивая собственный народ, своими бредовыми идеями.
   Когда в середине января 1990 года, Верховный совет Латвийской ССР официально утвердил государственную символику: герб, флаг, гимн, дошло даже до курьеза. Так называемые, "латышские коммунисты", вдруг, ни с того, ни с сего, перестали здороваться со своими братьями по идеологии из Интерфронта, хотя за какого-то полгода до этого, многие из них, ещё дружно провозглашали здравицы Центральному комитету КПСС, как и его Первому секретарю, Михаилу Сергеевичу Горбачеву.
   Тот же косоглазый Барздиньш, вдруг, воспылал самой лютой ненавистью к своему бывшему товарищу по работе, белорусу Рыдвевскому. Он демонстративно отказался работать с ним в одной упряжке, и при поддержке Сакосты, перешел на службу в Государственный Банк. А, может быть, и по другим причинам. Попробуй, разберись в Сакостовых хитросплетениях!
   На освободившееся место, недолго думая, Рыдвевский тут же принял своего земляка Маркарова, до этого околачивавшегося по разным организациям, и, ни в одной, долго не задерживавшегося. Благо, настала всеобщая неразбериха, контролировать которую, было попросту некому. Как говорят в народе: кто кого сгрёб, тот того и въ....б. На этом примере видно, что на данном этапе, национальная рознь срабатывала довольно удачно. Старожилы совхоза, и те стали замечать, как лишавшийся рижского покровительства их самовластный, самоуверенный директор Сакоста, у себя, на месте, начал стремительно терять власть, прямо на глазах. Теперь его стали игнорировать не только Народофронтовцы, но и Интерфронтовцы, что организовали свои ячейки у него под самым носом. Надвигающееся поражение, Сакоста воспринял так болезненно, что его снова отвезли в Рижскую ЦКовскую больницу. Случился очередной инфаркт сердца.
   Болезнь - болезнью, но долго в ней задерживаться он не имел никакого права. Коммунистическое сознание торопило обратно домой, где пошатнувшаяся власть, могла вообще выпасть из его рук, а на носу, очередные выборы. Упустить такой шанс, значило обречь себя на поражение, а точнее, на преждевременную политическую смерть. Несмотря на уговоры лечащего врача Калнберзиня, уже через несколько дней совершенно худой, бледный, с трясущимися руками, Сакоста снова сидел в своем кабинете за письменным столом, разбирая накопившиеся бумаги, одновременно, отчитывая стоявшую у окна диспетчершу за то, что без его разрешения, выделила автобус представителям Народного фронта, для поездки в город Ригу.
   -Значит, пока меня нет, можно самовольничать, сколько угодно, - еле шевеля посиневшими губами, бубнил директор.
   -Я же, не член вашей партии, - не обращая внимания на сыпавшиеся упреки, притворно небрежно, парировала смелая женщина. - От кудова мне было знать, в какую сторону автобус посылать можно, а куда нельзя. В последнюю неделю, заказов на него не поступало, я и подумала: зачем простаивать технике! Вот, и отправила в Ригу.
   -Зазнались тут, без меня! Почувствовали слабинку. А ещё неизвестно, чья сторона возьмет! - непроизвольно, сорвалось у Сакосты с языка, и он ту же прикусил губу.
   -Если я сделала что-то не правильно, можешь меня уволить, сопротивляться не стану. Работы в хозяйстве, достаточно.
   -Уволить, легче легкого, но сама знаешь, что замены для тебя, у меня нет. На этой должности ты давно работаешь, знаешь все ходы и выходы. Так что, вот такие пироги, дорогая.
   -А я и не догадывалась, что такая незаменимая фигура в совхозе, - дружелюбно, улыбнулась диспетчерша, заметив, что на губах начальника, появилась тоже некая гримаса, напоминающая улыбку.
   -Ладно, не будем препираться. Иди и сообщи по рации, что сегодня в восемь часов вечера, состоится открытое партийное собрание с повесткой, о предстоящих выборах.
   Женщина ушла к себе, в диспетчерскую, довольная тем, что и на этот раз, всё обошлось благополучно. Да, она была в курсе дела, что на должность диспетчера, конторские рабочие, а если точнее, то работницы, идти не соглашались, слишком хлопотное занятие. Привыкшие в рабочее время повалять дурака, они не хотели лишний раз портить свои нервы какими-то там всеохватывающими, ежедневными проблемами, которыми был наполнен их родной, щедрый совхоз. Правдивости ради, надо признать и тот факт, что на должность помощника диспетчера, уже несколько раз пытались привлечь молодых, только что окончивших среднюю школу девчушек, да ничего путного из них не получалось, быстро увольнялись. Был женский резерв в полеводческих бригадах, да никого из них не приглашали, зная, что диспетчеру следует быть не только расторопным всезнайкой, но и свободно владеть обоими языками. Более того, поименно знать все имеющиеся в наличии автомашины, трактора, прицепы. Успевать держать связь не только со всеми службами внутри хозяйства, но и за его пределами. В любую минуту ответить начальству на интересующий их хозяйственный вопрос. Вот не полный перечень работ, входящий в обязанность главного диспетчера.
   А, что на сегодня? Конечно, перед опротивевшим директором можно было потеатральничать и дальше, но, достаточно. На завтра снова был заказан автобус для поездки в Кулдигу, где, что бы скоординировать действия, своих единомышленников ждали их напористые коллеги.
   Время Сакосту торопило. Он тоже торопился, но, как-то спонтанно, не выразительно. И не удивительно, когда тебя окружают люди, с различными взглядами на происходящее в политике. Вот и накануне, когда проходило открытое партийное собрание, на котором разрешалось присутствовать и простому обывателю, кто-то из них, несознательных, предложил ему убрать из своего кабинета патриотический лозунг, гласивший: "Вперед, к победе коммунизма!" А, как его осмелишься убирать, когда тот успел превратиться в самую настоящую партийную реликвию, красуясь ещё в старой конторе на самом видном месте, при входе. То есть с того момента, когда он работал ещё простым учетчиком! Другой несознательный посетитель собрания, предложил убрать лозунг и из коридора, на котором большими белыми буквами было начертано: "Коммунизм - это будущее латышского народа". Выходя, по окончании собрания, тот лозунг, на красном ситце, Сакоста обнаружил уже лежащим смятым, на подоконнике первого этажа. Вот и приглашай всех желающих, на партийные собрания! Сегодня у него появилось желание дознаться: кто из выходивших товарищей, осмелился поднять руки, что бы снять такой важный для государства, лозунг? Кто мог позволить себе, такое гнусное осквернение будущего, латышского народа? Но многие из вчера присутствовавших на собрании были на работе в поле, другие "ничего не видели", третьи куда-то торопились, поэтому всю партийную обиду пришлось излить надежному заместителю, однодумцу, кровному соратнику по идеологической борьбе, всегда соглашавшемуся с ним, прорабу, который был у него всегда под рукой.
   -Представляешь себе, что никто ничего не видел, никто ничего не знает, - жаловался Сакоста, заглянувшему в его кабинет, Рукмейсу. - Сволочи, а не люди. А ещё совсем недавно, партийцами себя величали, немало гордясь, этаким патриотическим званием. На верность, присягу принимали. Предатели, несчастные. А я-то в них верил, надеялся. Думал, вот идет настоящая, молодая смена нам, старикам. Выходит, что сегодня, не знаешь на кого положиться! Никому ничего нельзя доверить. Ну, и времена настали!
   -Может быть, не надо было нам, партийным латышам, конфликтовать с русскоязычными коммунистами, - осмелился высказать свое мнение покорный прораб, когда директор закончил свой монолог.
   -Я тоже, так думаю. Вот, скоро намечается Вселатвийский коммунистический конгресс, так я постараюсь выступить по этому поводу.
   А отчуждение одних коммунистов от других, нарастало с каждым днем, пока не достигло своего наивысшего апогея в апреле 1990 года, когда и состоялся тот долгожданный, судьбоносный, Республиканский Конгресс. Если русскоязычные товарищи предлагали остаться в лоне общесоюзной КПСС, то латыши противопоставили им свою собственную программу КП Латвии. Следует отметить ещё раз, что против коммунизма, как такового, они небыли, но очень хотелось некоторой самобытной самостоятельности, против которой вторая сторона, категорически возражала. В сложившейся ситуации, обе стороны, по-своему были правы, потому что, как у одних, так и у других, была своя, только им присущая национальная гордость, предавать которую, не решался ни один, уважающий себя коммунист. И случилось так, что на этом Конгрессе, латыши уже во второй раз за последнее время, не сели в "не свой" Президиум. Пусть, мол, знают наших! Мы докажем, что коммунизм у нас будет собственный, как во всем западном, цивилизованном мире. А ваши партбилеты.... Нате, забирайте их себе на память.
   Простой обыватель, всю эту ломаную комедию с партбилетами, видел по телевидению. И, представьте себе, в ловко сыгранную постановку, поверил сполна. Чем это выразилось? Да тем, что наряду с истинными патриотами, многие коммунисты стали депутатами Верховного совета. Теперь им, этим депутатам коммунистам, оставалось по-новому прибрать к рукам упущенную, было, власть. Итак, очередная предвыборная кампания осталась только в истории, да воспоминаниях свидетелей. Вот, один из её местных эпизодов.
   -Говорят вы не замужем? - на предвыборном собрании, язвительно задает вопрос интерфронтовец Рыдвевский, Ите Казакевич, баллотировавшейся в этом округе, и прибывшей, как кандидат в депутаты. - Можно поинтересоваться почему, если не секрет?
   -Никто не брал, - смеясь, отвечает Ита.
   -Вы уже в годах, поэтому трудно будет ужиться с новым мужем, - вторил ему Маркаров, толкая соседа локтем, в бок.
   К этому времени, Маркарова, полностью освоился с новой должностью, и чувствовал в ней себя, как дома. В последние недели, он всё чаще стал замещать своего благодетеля Рыдвевского, у которого открылась в ноге старая, стреляная рана. Нет, не с войны. Для неё он был слишком молод. Лет десять назад, не поддававшуюся учебу в вечерней школе бросил, и записался в охотники. Однажды, браконьерствуя по кустам в одиночку, и неся на плече заряженное ружье дулом вниз, оно выстрелило прямо в пятку. До жилья добрался, совсем истекавший кровью. Но выкарабкался. И вот, от всяких переживаний, рана снова дала о себе знать, что не мешало, однако, употребить всю энергию на то, что бы в подходящий момент, попытаться опорочить прибывшую кандидатку в депутаты.
   -Допустим, что мы вашу кандидатуру поддержим, - гнул свою линию Рыдвевский. - И что хорошего, мы сможет ожидать от вашей работы в Верховном совете? Повышение зарплаты, улучшения условий труда, жилищного состояния?
   -Все названное вами, должно будет рассматриваться в первую очередь.
   -А это, правда, что вас не принимали в партию потому, что вы...
   -Хватит бесноваться над человеком! - выкрикнули из задних рядов. - Это на своих партийных сходках, ты можешь упражняться в выпирающей дурости, а здесь идет серьезный разговор о будущем Латвии.
   -Довольно, поизмывались над народом. Ваши времена уходят в прошлое! - злобно подхватил следующий голос.
   -Кто это так смело стал выступать против меня? - приподнялся Рыдвевский, но рана тут же, дала о себе знать, и он резко шлепнулся обратно.
   -Это я, но ты меня ещё не знаешь, - отвечал тот же, мужской голос.
   Дело в том, что на выдвижение кандидата в депутаты, требовалась аудитория, состоящая не менее чем из пятидесяти человек, поэтому на Торговую базу пришли и близлежащие организации. Давшие отпор Рыдвевскому и были из тех, кто пришел со стороны.
   Услышав не лестный ответ, Рыдвевский, в бессилии покраснел, как варёный рак, скрипнул зубами, но промолчал. Вокруг зашептались, задвигали стульями. Недобрый знак, для него.
   Собрание продолжалось. Несмотря на попадавшиеся и курьезные вопросы, Ита отвечала ровно, содержательно. Она отлично понимала, да её и предупредили, с кем может иметь дело. Слушатели в полном объеме узнали, что она, как и её единомышленники, придя к власти, смогут сделать, чем помочь латышскому народу, что бы поднять его самосознание, улучшить критическое положение.
   -А в случае вашего поражения? - задал вопрос председательствующий.
   -В случае поражения на выборах представителей Народного фронта, будет то, что было до сих пор. Население останется без продуктов питания, а вездесущие коммунисты, как снабжались в спец распределителях, так там же будут и кормиться. Впрочем, об этом вы догадываетесь и без моей подсказки, - улыбаясь, добавила Ита, мельком взглянув на Рыдвевского с хромоногим Маркаровым.
   Нет, как и его непосредственный начальник, ногу он не прострелил. Просто, одна была короче другой, а сапожный мастер, делавший ему обувь под заказ, по толщине пробковой прокладки, немного не рассчитал сантиметры.
   Когда предвыборные страсти были отправлены в историю, а избранные депутаты приступили к своим прямым обязанностям, вот тут-то и прошла самая серьезная проверка на лояльность, патриотичность, прочность новой Латвии. В апреле месяце 1990 года, депутатов всех уровней, собрали на столичном стадионе "Даугава", что бы выяснить их политическую ориентацию, как и выработать определенный курс на устройство будущего государства. Явились, почти все, но, как и в жизни, расселись на трибунах по уже сложившемуся признаку: наши - не наши, свои - не свои, Интерфронтовцы - Народофронтовцы. Конечно, к этому времени расклад сил был более - менее понятен, но следовало ещё раз убедиться, кто и до какой степени стал соглашателем, простым перебежчиком в другой лагерь, и, в конце концов, колеблющимся. Ведь в складывающейся ситуации, не только на чужих - на своих нельзя было положиться! Вон они, какие все разнокалиберные, разномастные, разнообразные до такой степени, что прошел уже целый час, а они всё не могут рассесться по взглядам! Благо на стадионе для них были не партерные, обязательно пронумерованные места. Некоторые в нерешительности долго слонялись по беговой дорожке, пока их не замечал кто-то из "своих". Так случилось, что на одной стороне трибуны оказались Интерфронтовцы, а на другой Народофронтовцы. Посредине, как и положено, в самой жизни, разместились колеблющиеся, или вернее те, что боялись попасть в немилость к обеим сильным группам. Интереснее всего оказалось то, что в среднюю группу втесались и все те латышские коммунисты, которые не хотели идти одной дорогой с коммунистами СССР.
   Сакоста, как депутат, оказался в их среде, и сидел на самом первом ряду. Выше подняться, у него не хватало сил. Истомленный сердечной болезнью, страдающий головокружением, обмякший, с поникшей седой головой, он сидел рядом с проходом, поэтому был хорошо заметен с любых сторон стадиона. С одной стороны трибуны, над этими "середняками" подсмеивались, в их сторону показывая пальцами, а с другой её стороны, сочувствовали, и манили к себе пальцами. То ли в шутку, то ли всерьез, понять было трудно. Да, народ, вся страна, были на перепутье! Нелегко в жизни выбрать правильный путь, когда логика подсказывает одно, а мозг нашептывает другое. Сейчас ошибиться, значит потерять себя до конца жизни. А, кому это хочется!
   Хотя бы, тому же Сакосту. Как вольготно было жить при Советской власти! Все министры - его гости. Все ответственные работники ЦК партии, то же его гости. Хочешь - не хочешь, а взглянув на таких представительных гостей, прибывших в гости, невольно возомнишь из себя некоего способного, умного руководителя. Нет, об их темных мыслишках, он немножко догадывался, но, как не хотелось им, тем мыслишкам, верить! "Вдруг они, те чужие, темные мыслишки, да ошибаются в оценке моей личности! Все не без греха. Вот, придет время, и я им всем докажу"... Что докажет? Только эта проклятая раздвоенность и заставила его поместиться между двумя противоборствующими лагерями. Как знать, придет новая власть, а он возьмет, да в неё и не впишется! "Вон, и другие такие же, настороженно озираются по обе стороны от себя. На распутье, они тоже ожидают, с какой стороны подует благоприятный ветер перемен. И опять же, эти Народофронтовцы. Неужели своей жалкой кучкой, сумеют разобщить наши сплоченные, коммунистические ряды! Только о какой сплоченности, сегодня может идти речь, если бывшие верные партийцы, уже переметнулись в противоположный лагерь! Вон справа, где разместился, так называемый, Народный фронт, как курам на смех, дружно сюсюкают между собой Дайнис Иванс с Петерисом Табунсом, а рядом, улыбается Горбунов. Давно ли мы вместе клеймили латышских националистов, радовались, что живем в советскую эпоху, и, на тебе! А наша коммунистическая партия, как твердо была уверена в том, что человек, вступивший в её ряды, ради социалистического будущего всей планеты, готов отдать всего себя, без остатка. Одно утешение, что большинство этих людей-перевертышей, прыгающих через разные конъюнктурные барьеры, в душе, может быть, даже невольно, навечно остаются верными идеям коммунизма. Время - это докажет! Ладно, лучше дальше не портить себе нервы, а то сердце и так еле-еле держится. Ещё импортного лекарства не дадут, тогда вообще мне хана".
   Из 8086 присутствующих на стадионе депутатов, 8003 проголосовали за "Независимость Латвии". 83 депутата, были "Против". Среди тех, кто "против", оказался и Сакоста. Совесть не позволила порвать связь с бывшими покровителями, помогшими ему вознестись на такую высокую вершину власти.
   Как и во всем бывшем СССР, в Латвии время уже не шло, а мчалось наперегонки с событиями, бурлившими в этой бывшей Советской республике. Коммунистический строй, разваливался на глазах. Его преданные члены, ждать помощи из Москвы уже не надеялись, потому что и там творилось такое, о чем лучше не говорить. В руководстве великой страны Советов все завертелось, перемешалось, запуталось до такой степени, что в том сгустившемся тумане времени, не могли разглядеть просвета и сами участники тех судьбоносных событий.
   Тогда о чем можно говорить здесь, в Латвии! Коммунистам, как и им сочувствующим, оставаться в это тревожное время на перепутье, значило подписать себе смертный приговор. Тем более что политические весы, постоянно клонились в сторону Народного фронта. Это наезжие русскоязычные коммунисты еще могли посамовыражаться, а для латышских, время стремительно уходило из под шатавшихся ног. Надо было срочно решаться. Посовещавшись, как с одной стороной, так и с другой, Сакоста пришел выводу, что на данном этапе, надежнее остаться со своими, латышскими коммунистами, поэтому четвертого мая 1990 года в Верховном совете, через месяц после стадионовского "Против", проголосовал "За" Независимость Латвии. А когда на выходе их Верховного, увидел море радостно встречающих сограждан, то сразу понял, что на этот раз, его поступок попал как раз в ту жизненную точку, куда следовало и поставить. Теперь он стал вдвойне уверен в том, что его светлое будущее обеспечено до конца дней. Москва ему теперь, то же больше не указ. Он, ничего не теряя, по-новому нашел свое "тёплое" место в жизни, даже не до конца, порывая с прошлым. Партбилет был отдан в надежное место, на хранение. Будет необходимость, его тут же вернут в целости и сохранности, как драгоценный алмаз, на время спрятанный среди поддельных блестяшек. Таких, как он, здесь полная Латвия. Времена, а с ними и политика меняются, то в одну, то в другую сторону. "Потребуется, так снова сами начнем строить свою прежнюю, независимую коммунистическую мечту. Даже лучше московской! Всем здравомыслящим людям понятно и так, что без коммунизма, человечество существовать не сможет. Рано, или поздно, а былая его сила должна снова восторжествовать над остальной мелюзгой, с которой в будущем, не надо будет и считаться. А пока"... Пока все идет нормально. Он, как был при Советах депутатом, так остался и при новой власти. Это большое достижение! Жаль только, что сын не видит успеха своего отца. Спился и погиб, не успев сполна, порадоваться жизнью.
   Как уже говорилось, коммунисты обоих лагерей, держались за власть цепко, с надеждой. И не зря. На данный момент переходного периода, важнейшей задачей для них было сохранить прежние позиции, пусть даже, в некоторой степени, урезанные в действиях. А там, по ходу действий, будет видно. Поскольку в их представлении, партийный клан страны являлся самым передовым бастионом цивилизации, то ничего нет удивительного в том, что на всех прочих смертных, они смотрели немного свысока и задиристо.
   Латышские коммунисты не знали, или вернее, не хотели знать, а, может быть, неумышленно и заблуждались, уравнивая себя с, так называемыми русскоязычными товарищами по партии. Как младшие братья по разуму, по каким-то непонятным причинам, они не придавали значения тому, что к 1990 году, по последним засекреченным сведениям, коренного населения Латвии насчитывалось уже на целых два процента меньше, чем наезжей рабсилы. Статистика эти данные не разглашала, опасаясь подлить масла в огонь. Она, эта самая статистика руководимая, и подвластная московскому руководству понимала, что латышская нация податливая, разобщенная, близорукая, беззубая. Вот литовцы, эстонцы - там дело другое. Упорные, в национальном вопросе бескомпромиссные - эти так просто, как сделали латыши, не сдадут на откуп соседу свою самобытную культуру, язык, традиции. В тех республиках не допустят, что бы некий заезжий псевдо эст-лит, наподобие псевдолатыша по фамилии Пельше, вдруг, ни с того, ни с сего запретил национальные праздники. Там было все наоборот: чем настойчивее Советская власть пыталась их урезонить, обрусить, тем сплоченнее люди становились. Хотя всякой гадости, хватало и там. Ведь замечено давно, что во все времена, в любой стране мира, как и в различном обществе, всегда найдутся обойденные и обиженные, униженные и оскорбленные, из которых впоследствии выкристаллизовываются различные подонки, вроде предателей, стукачей, соглашателей, как и прочая мразь, мешающая нормальному развитию собственной нации.
   Итак, вопреки наметившейся тенденции к окончательному разделению, к началу 1991 года, перед лицом неотвратимой тревоги за свое будущее, коммунисты противостоящих лагерей снова стали искать и находить общий язык. А миротворцем оказался некий Рубикс, сумевший вознести себя до таких высот коммунистического патриотизма, что за ним последовали не только его преданные единомышленники, временно спрятавшие, было, партбилеты, но и колеблющаяся часть латвийского общества, жизненным кредом которого было, "золотое выжидание". Этот новоявленный спаситель партии до того вошел во вкус отпетого главаря, что успевал появляться на всех, объединено возобновившихся партийных сходках, в каких бы уголках республики они ни проводились. В одном месте его принимали как гениального вдохновителя, уже изживших себя, коммунистических идей, в другом, как единственно истинного патриота родины, в третьем, как спасителя, а где-то, так вообще, как выходца из старшего коммунистического поколения, несущего в себе всю затхлость былого человеконенавистничества. В поползновениях этого оратора, жители многих районов почувствовали советскую нечистоплотность, оставшуюся от только что канувших в Лету времен, как и сравнивали его коммунистический порыв с мусором, который новое, нарождающееся общество ещё не успело, или не было в состоянии, вымести из строящегося государства. Как жаль, что латышский народ оказался столь разношерстным, в построении грядущего своей родины!
   Не обошел Рубикс своим вниманием и своего старого друга Сакосту, у которого ему пришлось побывать ещё раньше, вместе с прочими высокопоставленными особами из ЦК. Но, как сравнить "тогда", с "теперь"? Тогда приезжали попариться, попьянствовать, увезти домой побольше продуктов, а теперь? О, теперь совсем другое дело, другая обстановка. Конечно, мыться, пить будут и на этот раз, однако главной целью посещения совхоза было убедить струхнувших товарищей в прежней силе коммунистического духа, в его непоколебимости, решительности к решающей, за власть, схватке. Людей надо было подбодрить, указать им правильный путь, по которому легче всего будет идти в светлое, коммунистическое будущее.
   Как истым Интерфронтовцам, не принимавшим политику Латвии к суверенной независимости, в числе прочих делегатов, Рыдвевскому с Маркаровым было тоже предложено посетить намечавшуюся сходку. А на душе обоих-то муторно. Почти поголовно все их подчиненные, были за новую Латвию. С каким настроем, с какой темной душой, им предстоит ответить товарищу Рубиксу на вопрос: ну, как там, у вас? Конечно, если спросит. Что бы, не появляться перед своим кумиром с "пустыми" руками, оба приступили к предварительной "артподготовке", надеясь хоть в последний момент, перетянуть на свою сторону несколько нерешительных рабочих. Началась скрытая обработка товарищей. Зачастились, вроде бы ничем не выделявшиеся производственные совещания, но заканчивавшиеся обязательной политинформацией. Когда на четвертое собрание пришло всего три грузчика, оно не состоялось.
   Да, эти двое, нашедшие себя друг друга не в Белоруссии, где родились, а в стране, которая им дала жилье, работу, образование, приняв, как родных, не могли воспринять свершавшихся здесь перемен. Время для них остановилось ещё несколько лет назад, поэтому они жили прежней, удобной и привычной для себя жизнью, не успевшей, ни поистереться в буднях, ни поистрепаться в сутолоке мирских событий. Особенно, Маркаров. Он был намного старше своего земляка, поэтому, как упоминалось раньше, успел проработать на нескольких должностях, ни в одной, надолго не задерживаясь. Особенно комично, пришлось оставить ему, последнее место работы. В большом коллективе, где работали исключительно мужчины, только что образовался Народный фронт со своим нравом, стремлением, целью, языком, в котором он ничего не смыслил, и коллектив предложил ему, согласно последней инструкции, разговаривать исключительно на государственном языке. Получился конфуз, исключительный! Но тут, как раз подвернулась работа у Рыдвевского, куда он с радостью и подался.
   После войны, в Латвию Маркаров прибыл ни один, а всей семьей, с родственниками, и сразу же приступил здесь к активному строительству социалистического общества. Его заметили, предложили ответственную работу, хоть и не имел соответствующего ей, образования. Таковым было, начало жизни Маркаровых, на новом месте. Как повелось, пользуясь обыкновенной предприимчивостью, на хорошие должности устроил всю свою родню, при чем младшего брата, удалось определить Первым секретарём райкома комсомола, да, к сожалению, парень вскорости заболел и умер. Похороны были, грандиозными.
   Как и в некоторых других районах, приезд Рубикса всколыхнул души только той части населения, которое скорбело по прежним, советским временам, а прочие смертные, хоть и были политизированы, но, ни настолько, чтобы кричать Ура, представителю уходящей эпохи. Уже начинала давать о себе знать, некая набившаяся оскомина неопределенности, неразберихи. Одни ратуют за новое, которое, к сожалению, никак не хочет наступать, в то время как другие, наподобие Рубикса, кричат за возврат старого, которое, то же, к сожалению некоторых, отодвигается от них, всё дальше и дальше в прошлое. Ну, что нового, в сложившейся ситуации, мог сказать, предложить прибывший гость? Только давно избитые временем фразы, наподобие: мы не одиноки в нашей справедливой борьбе, до полной победы коммунизма, осталось всего несколько шагов, мы гордимся, что принадлежим к прогрессивной части мирового пролетариата, и прочее, и прочее, в том же духе.
   Но, нет, не совсем так, уж, однообразно и блекло, проходило собрание представителей трудового коллектива. Первый раз: "не сдадимся!", выкрикнул хромоногий работник типографии Роктайс, второй раз, очень даже дружно и слаженно, Рыдвевский с Маркаровым, а, когда выступающий закончил свою пламенную, по его мнению, речь, те же два слова, неожиданно для присутствующих, гаркнул, косоглазый Барздиньш, от переполняющих душу эмоций, даже немного привстав. То ли ему, то ли Рубиксу, жиденько поаплодировали, на чем, главная часть событий дня, и закончилась. За ней последует обыкновенная, временем отлаженная процедура помывки запыленных в дороге тел, и так далее, по старому сценарию.
   Публика расходилась. Причем, в приподнятом настроении. В их ушах, еще продолжала звучать обнадеживающая к будущему счастью песнь оратора, в которой часто повторялись слова собственной правоты, неугасимого пламени зари коммунизма, которое так приятно жгло их возбужденное самосознание, хотя за порогом клуба, встречала разочаровывающая действительность. Как больно бьет такое противоречие по человеческому самолюбию, которое, только что, разбежавшись, готово было подпрыгнуть "выше носа", но, заметив, что барьер не преодолим, в решающий момент, приходится остановиться! И опешившему неудачнику, от отчаяния, так хочется закричать, завизжать, завыть, заплакать! От внезапного бессилия, человеку хочется выплеснуться наружу, но, как это сделать, не причинив себе, особого вреда? И невольно, в таких случаях, появляется нестерпимая болевая досада, сжигающая нутро с головы, до самых пяток.
   Возвращаясь к себе, на базу, Рыдвевский с Маркаровым, в отличие от только что названных "спортсменов", были в некотором, так сказать, угаре. Ещё бы! Рубикс обещал защитить всех латышей и не латышей от произвола Верховного совета, националистов, прочих несознательных элементов, мешающих Латвийской ССР, её дальнейшему процветанию, в дружной семье народов СССР. На радостях, ободренный Рыдвевский, тут же написал приказ об увольнении тех латышей, которые, по его понятию, препятствовали, либо отговаривали своих товарищей, идти к нему на последние собрания. Теперь-то, получив неприятные уведомления, попляшут! Теперь-то они будут знать, в каком озере раки зимуют! Для коммунистов, ещё не все потеряно. Ещё не сказано, кто будет смеяться последним - Интерфронт, или Народный. Латыши зазнались, поэтому всех их надо поставить на свое место. На Торговой базе, хватит рабочих рук, и без них.
   Прав он, оказался в одном. Латыши, не только наезжими, но и своими собственными коммунистами, были поставлены на одно колено. После увольнения первой партии, Рыдвевский освободил от работы почти всех остальных рабочих. К этому времени, товаров стало поступать мало, потому что заводы план не выполняли, снабжение работало не регулярно, транспорт простаивал. К тому же, началась долгожданная приватизация. На правах пая, как единственные оставшиеся представители базы, - это он сам, его заместитель, да бухгалтерша - поделили между собой всю наличную собственность. В неё входили склады, запчасти, машины, погрузчики, мостовые краны. Итак, почти по всей Латвии. Спрашивается: так, кто же выиграл в той политической борьбе?
   Новый 1991 год начался, говоря спортивным языком, в перетягивании политического каната. Русскоязычные товарищи не хотели сдаваться, ни в какую! И резонно, потому что за своими спинами явственно чувствовали жесткое дыхание, расквартированных по всей Латвии Советских солдат, время от времени, дававших о себе знать бандитскими вылазками против нового порядка, еще не успевшего обрести надежных покровителей за рубежом. Хотя, обнадеживающие сигналы от туда, уже стали поступать, что не на шутку, насторожило пролетарскую прослойку. В спешном порядке, всё маломальское руководство стало запасаться продуктами питания, одеждой. Благо, до сих пор, это благо человечества находилось в её руках. В общем, военные пайки, продовольственные карточки ушли по времени хоть и далеко в прошлое, но из старшего поколения, забыть их никто не мог, в то время как излишки, ещё никому и никогда не натерли спину. Прочий обыватель, не имевший доступа к начавшемуся бесконтрольному дележу, вынужден был перебиваться с продуктами - кто как мог. Однако он понимал, что такое безобразие, до бесконечности продолжаться не может. Должна же наступить какая-то развязка. Только бы поскорей, а то в такой обстановке, жить стало уже не в моготу.
   Дождались! Судьбоносная минута наступила. 13 января 1991 года, когда в Литве раздались первые решающие выстрелы, а за ней последовали и в Латвии. Как и следовало ожидать, военные не выдержали затянувшегося противостояния, и первые ринулись на самый крайний поступок. С этого времени, все шаткие завоевания Народного фронта, оказались в опасности, в то время как Интерфронтовцы, воспрянули духом. По такому случаю, Сакоста даже устроил расширенный прием старых, испытанных партийцев. А прочие, не совсем испытанные? Вместе они, конечно же, не собрались, но каждый в отдельности, до безумия, радовался собственной дальновидности. Они, мол, давно предвидели такой исход событий! Вот, все вернется "на круги своя", и они заживут по-прежнему, притом, наблюдая, как Народофронтовцев сгноят в Российских тюрьмах, сошлют на Соловки. А то придумали тут всякие фигли-мигли с независимостью, да государственной атрибутикой!
   В порыве вдохновения, Крамс бесповоротно решил написать заявление, о приеме его в коммунистические ряды, но жена уговорила подождать до следующего месяца, когда вопрос "на победителя", более-менее прояснится. К тому же, совершенно неизвестно было, куда такое заявление подавать! Первый секретарь райкома партии где-то отсутствовал, местные ячейки были распущены, а их главари, партийные взносы больше не принимали - не знали, кому дальше сдавать деньги. А где достать красные книжечки, торжественно вручавшиеся каждому новому члену, после принятия присяги? В общем, с приемом новых товарищей, дело явно застопорилось. Ну и пусть. Ждали дольше - подождем и меньше. А пока... Что, пока? Что им делать? Ерунда! Надо будет, подтянем любую мелодию. Знаем все песни, восхваляющие братство Советских республик. Можем подпеть и другие, патриотические. Не забыли. Вместе с социализмом, коммунизмом, как и всем прочим, что с ними связано, многим, слишком многим въелись они в, завороженные Советской пропагандой, головы.
   Скорее бы только запеть! Эти военные, тоже смельчаки! Не успели что-то начать делать, и тут же приостановили. Духу не хватило. Значит, вся надежда на ОМОН. Он должен быстро, навести здесь порядок, потому что его участникам, разрешено неограниченно применять огнестрельное оружие. Главное, им не мешать. К описываемому времени, бойцы этого отряда были отправлены во все районные центры.
   Но, что такое? Воспринимая Литовские события, как свои собственные, у латышей то же не выдержали нервы и бросились себя защищать. Не прошло и суток, как все дороги Латвии запрудил транспорт, перевозивший добровольцев в Ригу, на баррикады. Только этого, не хватало! А мы думали...
   В разгар январских событий, в незавидном положении от общества, в очередной раз оказался двуличный Сакоста. Ведь в Верховном совете он проголосовал за Независимость Латвии, что не помешало встретить и Рубикса с распростертыми объятиями, а тут, на тебе! Власть снова может измениться. Что о нем подумают сослуживцы? Коммунисты, так те понимают, в чем дело, а обыкновенная чернь? Ей же не откроешь секреты тогдашних переговоров в ЦК партии, которая предложила голосовать ему, "За"! Партии нужны были "свои люди" в правительстве, и она их получила почти столько, сколько хотела. Не теряя времени, Сакоста, на всякий случай, приказал держать баню "под парами". Пока с теми баррикадами нет никакой ясности, до сих пор, уверенный в себе Интерфронт, с великим удовольствием может нагрянуть к нему, для помывки. Не прозевать бы. Надо предупредить "своих" и в городе. Кроме уже знакомых лиц, на передний край выдвигается председатель ДОСААФа Вайланд, держащий крепкие связи с уволенными в запас военными. Этот самый Вайланд, раньше служил макаронником в местной воинской части, но по многим причинам, из неё был уволен и переведен работать в районный ДОСААФ, начальником. А по советскому закону, все уволенные в запас военные коммунисты, приписывались к ДОСААФовской партъячейке, где и проводили совместные, еженедельные собрания. Много на них присутствовало бывших вояк. Значит, и сила то же не малая, с которой считался даже весь районный партактив.
   Дозвонившись к Вайланду, Сакоста убедился, что, сложа руки, тот тоже не сидит, а, проветрив свою военную форму, уточняет уволенных в запас военнослужащих, коим, в случае надобности, будет предписано явиться на сборы в здание ДОСААФ. В общем, для поддержания Интерфронта, у него все пенсионеры будут готовы выступить на защиту социалистических завоеваний. У многих из них, есть именное оружие, а остальные получат из ДОСААФовского резерва.
   У Унгревса было своё "оружие" Советов. В спешном порядке, он достал свой орден Ленина, недавно выбранный из хранилища Госбанка, и стал очищать его фланелевой тряпочкой. Дороже этой награды, у него был только единственный сын, уверенно ступавший, по политическим следам отца.
   Роктайс своей помощнице, заказал набросать броский текст воззвания к латышскому народу, в котором должен был быть отражен призыв Интерфронта к неповиновению новым порядкам, некогда определенный Верховным советом Латвии, как и о безоговорочном подчинении прежней власти, в лице патриотического ОМОНа. Отпечатанные в его типографии листовки были предназначены к распространению среди населения не только в своем, но и соседних районах.
   -А как с Народным фронтом? - напомнила ему девушка.
   -Даже его названия, не хочу слышать! - отчеканил начальник.
   Что, значит, всосать в себя всю пролетарскую идеологию, годами насаждавшуюся коммунистической пропагандой! Да и не он один, готов был уничтожить представителей ненавистного Фронта. "Как хорошо было в сороковом, сорок первом годах, когда таких горе-патриотов, к стенке ставили без разговора. Жаль, что мне не довелось присутствовать на тех смелых торжествах, - про себя, рассуждал вдохновленный, последними событиями Роктайс. - А сегодня с ними, надо возиться. Прав был мой папа, когда так увлекательно рассказывал о тех, быстротечных временах. Нет, военные с ОМОНом, в конце концов, должны же будут себя ещё показать. Пример тому - Вильнюс. Только на них, вся надежда нации. Они, наш верный оплот. То, чего не может достичь Интерфронт в одиночку, ему обязательно поможет всесильная армия, которой мы всегда гордились, и будем гордиться впредь. Однако, что-то не очень решительно, Москва вмешивается в наши смутные дела! К чему бы, такое"?
   Вот так, ни больше - ни меньше, рассуждал про себя обыкновенный латыш, вкусивший некоторой районной власти. Пусть и не самой высокой.
   Косоглазый Барздиньш, струхнул окончательно. Вообще-то, трусом он был от рождения, и, как уже говорилось, держался около заметных должностей только благодаря своей партийности, подхалимству, сперва перед Рижскими покровителями, потом самого Сакосты, перед которым никогда не ленился лишний раз, согнуть свою сутулую спину. Как и все те, кто некогда дорвался до начальнической должности, любил нещадно клеймить нижестоящих по должности, что, по его понятию, придавало определенный вес в обществе. Так вот, этот самый худосочный Барздиньш, так и продолжал блуждать в политических джунглях. Вокруг бурлила политика, история, но, в сложившейся ситуации, ни Рига, ни Сакоста, никаких инструкций поведения, ему не давали. Того же самого, но только лично от своего директора, ждал и прораб Рукмайс. Он не то, что не знал, а просто на "авось", боялся переборщить в ту, или иную сторону. Личные протесты Народному фронту, он выказал ещё в самом начале его зарождения. Государственной атрибутике, тоже. Однако, так как ни в одном случае, ни в другом, его пылкие выступления никому пользы не принесли, то на время, решил понаблюдать за происходящим, как бы со стороны, а включиться в борьбу только тогда, когда его открыто, призовет коммунистическая партия, в лице кого-нибудь из районных представителей.
   Время спешило. Коммунисты совхоза смотрели на директора, а директор ждал инструкций от Рубикса из Риги. А тот, ни гу-гу. То ли о нем забыли, после последней бани с плотным ужином, то ли не было возможности позвонить, хотя телефон всегда под рукой.
   Но оказалось, что дело вовсе не в дружественных отношениях, а политической остроте времени. Как уже упоминалось, Вильнюсские события напрямую всколыхнули всю патриотически настроенную Латвию. В Риге строили заградительные баррикады. Требовались люди, техника. И отчаянная диспетчерша совхоза, без ведома Сакосты, снова дала разрешение водителю автобуса, следовать с людьми в Ригу. Узнав такое безобразие, он решил, наконец, строго наказать самовольную женщину, но не успел. В этот же день, к вечеру, из Райисполкома поступила официальная депеша: "срочно организовать транспорт, для переброски добровольцев в город Ригу". Этот нежданный приказ, Сакоста молча спустил ниже, для его исполнения. Перечить, поостерегся.
   Как у него этак неосознанно получилось, впоследствии он даже пожалел. Просто, сработала вышколенная годами, автоматика. Получил из вышестоящего Райкома приказ - выполняй, не раздумывай! Не крути, не мучь свои мозговые извилины. За тебя, их уже успели покрутить нужные люди там, наверху. Руководителю низшего звена оставалось только давать отчеты о выполнении задания, как и сообщать, куда следует о выполнении взятых повышенных социалистических обязательств, которые почти что никогда и никем не выполнялись. Зато в отчетах безоговорочно показывались те цифры, которые нужны были, их запрашивающим. Ради юмора можно добавить, что если на больших заводах автоматика только-только внедрялась, то на руководящем уровне, она была отшлифована, отлажена до удивления, отлично. Среди прочих достижений коммунистического воспитания трудящихся, такой автоматизм снимал с плеч мелких руководителей, огромный пласт ненужных забот, над которыми, некоторые из них, безрезультатно, могли бы всю жизнь, ломать свою светлую, пролетарскую голову.
   Пока в Латвии пылал огонь национального патриотизма, гибли люди, в Москве, к середине лета, подготавливалась большая схватка отжившего прошлого, с туманным будущим. Решалась судьба всего СССР, в том числе, и каждой республики в отдельности. Путч ГКЧП 19 августа 1991 года, снова заставил всколыхнуться, уже было, притихшую пролетарскую братию в Латвии. Как уже повелось в последние годы, всё коммунистическое семейство, то дружно воспаряло, то так же стремительно, падало духом. Некогда спрятанные партбилеты, то выкладывали на видное место, то снова засовывали в тёмные места. Тем более что никто не собирал и партийные взносы. А какой ты коммунист, если их не платишь? Ясно, что ни совсем полноценный. Ужасный не порядок завелся в такой, некогда монолитной, организации! Но вот, с приходом ГКЧПистов, возможно всё для них, в конце концов, наладится к лучшему. Янаев с Пугом обещали! Пуго-то, ведь, некогда был своим человеком, а такой патриот, зря болтать, не станет. Латышские коммунисты, в очередной, уже который раз, попытались поднять головы повыше. Как и бывало до этого, всякие Роктайсы, Эглайнисы, забегали с Интерфронтовскими воззваниями к населению. Не поленились.
   Латыши, не примкнувшие к Народному фронту, снова несказанно обрадовались. В общем, политическое представление продолжалось.
   Но.... Да, в самый первый, как и второй день событий, ни Кашпировский, ни Чумак, не были в состоянии предсказать окончательный исход противостояния Московских властей. Все население страны, притаилось в непонятном ожидании чего-то серьезного. Меж собой, много судачили. Пока партийцы разбирались в своих планах на будущее, не примкнувшие ни к одной из сторон латыши, как уже и бывало, радостно продолжали удивляться собственной дальновидности.
   -Я так и знал! - похвалялся товаровед Крамс, окончивший техникум, да так и не взявший в толк значение алгебраических символов.
   Его слушателем, на этот раз, был начальник Государственной, районной автоинспекции, тоже некогда спрятавший свой партбилет, а теперь, как и другие, не могший сообразить, как в такой ситуации, с этими красными корочками, лучше поступить? Как говорят в народе: всё кругом чешется, да мамка не велит! Но, на всякий случай, Крамсу ответил:
   -Я же говорил, что Советскую власть голыми руками не возьмет никто, потому что она непобедима.
   -Я так и знал! - снова повторил товаровед.
   В отличие от инспектора, у Крамса была излюбленная привычка: где надо, где не надо, впопад, или нет, но, когда нечего было сказать другого, то регулярно повторять, "я так и знал". Ему казалось, что после этих волшебных слов, не стоит ничего и добавлять.
   -А я говорил ещё в самом начале этой заварухи, что без времени, никогда не надо совать свой нос туда, куда не следует. Я так и знал, что добром она может, не кончиться. На кой хрен, придумали ещё какой-то Фронт, будто людям не хватило прошлой войны! Дураки, ничего не соображают в жизни, поэтому и придумывают всякие фокусы. Взять хотя бы меня. Поел, сходил на работу, поспал. Скажи, ну, что человеку надо ещё?
   -В партию вступать, ни передумал?
   -Если бы не жёнка.... Впрочем, поживем - увидим.
   Главный, безвольный инженер Сельхозтехники Калниньш, так тот вообще запутался в происходящих у него на глазах, событиях. Как и многие другие ему подобные, смотря по обстоятельствам, желавший быть добрыми, как вашим, так и нашим, со своим партбилетом, пошел консультироваться к ближним родственникам, так же, как и он, не знавшие, как удобнее поступить в данной ситуации. Те посоветовали ему проконсультироваться с Сакостой.
   Что, значит, быть зависящим от нужного человека! Причем, в одном районе. Надо заметить, и Калниньш снабжался мясопродуктами с того же стола, что и все начальство района, города. Этот директор обыкновенного совхоза, для такой большой своры просителей, оказался не только удачным патроном в выдвижении на различные должности, но и щедрым кормильцем. Итак, если до сих пор, был выдвиженцем, кормильцем, вдобавок, стал и незаменимым консультантом при государственной разноголосице. Хотя...
   Как перед неминуемой смертью, некоторым безнадежно больным кажется кратковременное облегчение, так и первые два дня путча в Москве, коммунистам показались спасительным возвратом к счастливому прошлому, по которому они успели изрядно соскучиться. Как и упомянутому больному, им показалось, что наступает духовное облегчение. Значит, не зря они вкладывали всю свою душу, что бы только скорее приблизить день своей долгожданной победы над Народным фронтом. Вот, наступил и третий, но во всех отношениях, уже роковой день. Путч провалился, похоронив под собой всю надежду на "победу коммунизма".
   За исключением "самых, самых", большинство пролетариев поняло, что борьбу проиграли, и дальнейшее сопротивление велению истории, бесполезный труд. Они отдались на волю политического течения времени, навечно сохранив в извилинах мозга милые воспоминания о добром прошлом. К меняющейся обстановке, латышам не привыкать. Чего-чего, но такой порок у них не отнимешь. Приспосабливаться научились. Не зря же, на протяжении почти трех сот лет, менявшиеся правительства, заставили несколько поколений латышей приспосабливаться к сиюминутной обстановке, что бы при любых обстоятельствах, более, или менее, оставаться на плаву жизни. А то, что их поведение не всегда соответствует человеческой морали, это вина лежит на некогда выживших предках.
   Итак, 21 августа 1991 года стало окончательно ясно, что к прежней жизни возврата больше нет, и нечего ждать. Этот поворот истории поняли не только простые обыватели Советского союза, но и все коммунисты, включая латышских. Но жизнь-то продолжается, а это значит, что пролетариям уходить на покой, ещё ох, как рано. Мир уже не раз был свидетелем вечного непостоянства. Надо только выжить, а для того, что бы выжить, "надо попасть в струю", как говорят в народе. А дальше, пошло, поехало!
   Одни коммунисты вспомнили о том, что в младенческом возрасте, их даже крестили в молитвенных храмах! Другие, что они никогда не отказывались от Бога, но, видите ли, было такое время.... Как бы там, ни было, но многие убежденные атеисты, дружно зачастили в церкви, доказывая прочим верующим то, что теперь они совсем не те, что были раньше! Более того, чтобы остальным прихожанам лучше было их видеть, становились в первых рядах к Алтарю, где мужественно оставались до конца службы. Если кому-то из них казалось, что мало и этого, то, по временам, специально поворачивались лицом к выходу! Бывший секретарь Потребобщеской парторганизации, усердно читал новенький молитвенник так, что бы на его прилежность обратили внимание те, кто стоял рядом. Бывшая вторым секретарем райкома партии Анна, когда надо, и не надо, крестилась так самозабвенно, что видевшие это старушки даже шушукались, пальцем показывая на долговязую, неестественно выправленную фигуру женщины, с седеющими волосами, выбивающимися из-под плоского берета.
   Но, не появлялся здесь Роктайс. Свой "план" по выявлению "неверных" он, видимо, выполнил ещё в те далекие, шестидесятые годы, не пожалев положить на алтарь самоотверженного труда, свой большой палец от длиннейшей ноги.
  

Э П И Л О Г

  
   Бежало время. Укреплялось независимое Латвийское государство. Все бывшие председатели колхозов, директора совхозов, заняли должности председателей волостей, в которых они жили и работали. Не за так! Переходя на ту же должность, с тем же названием, со старого места работы, они не забыли захватить с собой всё самое ценное. По-тогдашнему, это называлось "отоваривание пая". Похожее, произошло и на предприятиях города, только с той разницей, что многие начальники ликвидируемых предприятий, сделались банкирами, прихватив с собой и бывших, особо приближенных сослуживцев. С таким прикрытием, будет надежнее работать! Прочая партийная "мелюзга", то же не осталась без дела. Некоторые, "по наследству", заняли уже освободившиеся должности на тех предприятиях, которые ещё остались работать. Другие, через знакомых, тоже не остались без командной должности. Часть "избранных", подалась в Ригу, "к своим", где их покровители сумели найти им жилье, подходящую работу на государственной службе. В итоге случилось так, что те, кто в январскую стужу замерзал на баррикадах, рисковал жизнью под дулами ОМОНовских автоматов, оказались как бы за бортом строящегося общества. В итоге, как коммунисты предполагали, так и случилось. Тот, кто некогда, сидя в тепле, подсмеиваясь над баррикадниками, по-новому стал рулить облапошенным его партией народом, а эти последние, по-старому остались в его безоговорочном подчинении.
   Латвийская независимость, руководимая и вдохновляемая коммунистами, уверенно зашагала в своё "светлое будущее".

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"