В свой день рождения, 11 февраля 1987 года, Викторов состарился сразу на тридцать восемь лет.
Необратимые явления досаждали ему на протяжении всего светового дня. К вечеру перед зеркалом выглядел мрачный, вялый движением и лицом человек законченно старческого возраста.
Старость случилась с Викторовым неожиданно, но безнаказно, словно кража кошелька среди толпы в "час пик".
Коварство предстоящего проявилось с утра, едва Викторов направился от дома. На углу Алябьева и Остужевского ему навстречу пошел бородатый Кирилевич, с которым Викторову предстояло познакомиться только через восемь лет, в гостях у Аллы Надель, чтобы окончательно сдружиться еще через половину года.
Грубый изгиб времени, позволивший им увидиться сейчас, сегодня же пройти друг к другу, гораздо опережая события, произвел на лице Викторова резкие морщины.
Прийдя на работу, Викторов нашел в пыльном отражении трюмо очевидные перемены, а над взглядом - параболическими залысинами открытый лоб. Разумеется, пришлось не до поздравлений, хотя сослуживцы норовили поздравлять с шутками и подколками, как водится.
Викторов тревожно растерялся. Ближе к часу дня по задумчивости напутал этажи, вместо седьмого сошел с лифта на шестом, что добавило еще одиннадцать лет. На шестом заседал партком, куда Викторов был не прошен ни разу, а самому ему там делать было нечего. Почти через одиннадцать лет его пригласят по личному вопросу одного анонимного товарища, после чего предстоит инфаркт, основной, и увольнение "по собственному".
Таким случаем, в этот безобразный день одиннадцатого февраля одиннадцать лет жизни спешно подсоединились к предыдущим восьми, постарев Викторова печальным девятнадцатилетием еще не прожитого им времени.
Звонок по телефону, явно ошибочный, приплюсовал годик. Да и от кого Викторову было узнавать,что несостоявшийся этот разговор не сможет состояться и через двадцать лет. О чем могло им намекнуть молчание в трубке: безутешному Викторову и его жене, в невредимом будущем случайно набравшей телефонный номер прежней работы мужа, с которой он уже год, как уволился? То есть, номер телефона нынешней работы Викторова, по которому его нельзя будет найти двадцать лет спустя.
В скверике, куда Викторов вошел расслабиться, было скучно и как-будто безопасно. Опустившись на лавочку, Викторов закрыл ладонями глаза. Облокотился на колени и сидел так некоторое течение секунд. Он покинул кустарник, окружавшие скамейки деревья, трех голубей и редких прохожих - в стремительном забытьи, с каким-то неясным видением без сюжета и очевидного смысла.
Ему казалось, что все уже так когда-то было. Давно.
Именно в этот миг Викторов ощутил, что все это с ним еще только предстоит, еще разрешится, поскольку наивная память подсказывает ложь. Ничего этого с ним не было - сидящего на лавочке Викторова, трех голубей слева и тополей сверху. Ничего не было. Никогда во времени. Вернее, все это уже было, потому что все еще предстоит.
Викторов очнулся в сомнении, тут же с тоской осознавая, что пережил еще пятнадцать лет. Был уверен, что именно пятнадцать, а в обескураженном уме чудовищно выплыло "тридцать шесть".
Викторов даже не постарался рассуждать, зачем ему эта цифра, будто и не его вовсе, к нему без отношения совершенно. Он с трудом поднялся, потрясенный немощью возникшего возраста, и побрел домой, не замечая попутных улиц.
Под аркой столкнулся с другом детства Сережей Скворцовым. Машинально поприветствовал друга, получив в ответ "привет, дедуля". И остыл твердым холодом, но все-таки оглянулся, с возрастающей неприязнью наблюдая, как мгновенно волосы на Сережиной голове поседели. Покидающая двор фигура сгорбилась, приобретя себя восьмидесятилетней, но неузнаваемо знакомой.
Уже не веря авторитету быстротекучей жизни, Викторов безразлично осязал хищный набег последних двух лет, прослушав доносившуюся из соседнего окна программу радиопередач на завтра, с указанием даты.
Завтра было невозможно, невосполнимо далеко от сегодняшнего утра, от уже состоявшегося дня рождения Викторова.
Механическим движением Викторов достал ключи от квартиры. Ржавчина перепачкала пальцы и ладонь, а ключ от почты сломался, хрустнув на первом зубчике, почти у самого основания квадратной шляпки.