Аннотация: Предлагаю вашему вниманию новую редакцию романа. Переписал некоторые эпизоды, изменил финал. Надеюсь, в таком варианте книга понравится еще больше. Пишите, как впечатления!
Геннадий Тарасов
Седьмой принцип
Аннотация
Иногда жизненные обстоятельства затягиваются на шее морским узлом. Герой романа Вениамин Лисицын, профессиональный реставратор мебели, не стал им поддаваться, напротив, решил идти вперед и, чего бы это ему ни стоило, узнать, почему все силы мира ополчились против него. И у него получилось. Пройдя сквозь множество испытаний, заглянув за край и вывернув жизнь наизнанку, он победил - стал хозяином своей судьбы.
Глава 1
Падение
Пока еще, в эту самую секунду, в это звенящее мгновение его зовут Вениамин, Веня Лисицын, многие предпочитают говорить просто Лис, но как будут звать его и кем он будет, когда сделает хотя бы один еще шаг вперед?
Он стоял на самом краю парапета на крыше девятиэтажного дома, в котором прожил последние десять лет. Смотрел на небо над головой, на дома, выстроившиеся перед ним как молчаливые караульные или свидетели, на город, то ли тонущий в дымке, то ли восстающий из нее, и пытался заглянуть за горизонт, линию которого отсюда можно было увидеть в единственном месте - за излучиной реки. Вениамин понимал, что прошлая жизнь осталась у него за спиной, а впереди ждало неведомое, причем, вне зависимости от того, шагнет он напрямую с крыши немедленно, или же найдет способ и возможность спуститься на землю невредимым.
С прошлой жизнью он прощался не решительно, но обреченно. И, по правде говоря, эти перемены не были его выбором. А точнее, сам он на них никогда бы не решился, хоть и желал уже давно, но события стали происходить сами собой, и их логика была такова, что влиять на их ход он не мог никоим образом. Не влиял, но и увернуться от этого колеса тоже не умел.
Если бы кто-то взялся его расспрашивать, каким образом случилось так, что он оказался в положении человека, собирающегося свести счеты с жизнью, он не нашелся бы, что ответить. Во-первых, Вениамин абсолютно не помнил, как оказался на этой крыше и, тем более, как и зачем забрался на парапет. И, во-вторых, насколько сам себя понимал - он вовсе не собирался прекращать свою жизнь, но только хотел ее изменить. Беда лишь в том, что он совершенно не представлял, как это сделать другим, не столь радикальным методом. Теперь же, стоя на краю, он отчетливо, ясно, и с каким-то внутренним ликованием понимал, что да, это тоже выход.
Освобождение от всего, что угнетало и унижало его последние месяцы и дни, было рядом, на расстоянии вытянутой руки, и это ощущение свободы, этот липкий ужас и восторг осознания полной над собой власти, обволакивали, словно язык хамелеона, и тянули, увлекали туда, в пропасть невозвратного.
К счастью, страх высоты пока оставался сильней. Но, к счастью ли? А, может быть, правда, рвануть вперед и прекратить все разом, к чертовой матери?
Круг, в который он попал, казался замкнутым, и выхода из него не наблюдалось. Хуже всего то, что сил не только продолжать поиски выхода, но даже думать на эту тему у него, похоже, совсем не осталось. Ему бы сделать шаг назад и перевести дух, но что-то неумолимо подталкивало его заглянуть за край. Странно, он почти физически ощущал эти легкие, но настойчивые толчки в спину...
Вся эта волна неприятностей стала подниматься вокруг него примерно неделю назад. А ведь до того ничто, как говорится, не предвещало грядущей катастрофы. Совершенно неожиданно на работе его обвинили в том, чего Вениамин, конечно же, не делал. Будто бы редкий старинный комод, который он же и реставрировал, был продан им на сторону, в чужие руки. Абсурд! Все прекрасно знают, что он скорее отдаст свое, чем возьмет чужое, тем не менее, обвинили. Конечно, он ни при чем, ни сном, ни духом! Самое интересное, что и комод-то вскоре вроде нашелся, и даже подтвердилось, что он к этой интриге не причастен, а виновны как раз другие люди, но уволили с работы все равно Вениамина. В связи с утратой доверия и во избежание потери клиентов. Потому что история получила широкую огласку. Владелица комода была влиятельной особой, и уж она-то постаралась создать как можно больше шума.
Чтобы как-то успокоить заказчиков, нынешних и потенциальных, нужно было на кого-то списать происшествие, а лучшей кандидатуры, чем Веня, как ни крути, не просматривалось. Несмотря даже на то, что такие руки, как у него, на дороге не валяются. Золотые руки, прямо скажем, но ведь и характер у него совсем безответный, так что ему за все отвечать, ему. И спасибо еще, что не по статье уволили, а по обоюдному согласию сторон, но утешение это слабое, поскольку в их профессии все знали друг друга, и что ему теперь было делать, где искать работу, Вениамин совершенно не представлял.
А неделю спустя, то есть сегодня, его выставили и из собственной квартиры.
Он ушел из дома рано утром и полдня бродил по городу в тщетных поисках работы. История с комодом еще была у всех на слуху, поэтому никто не рисковал с ним связываться. Приходи, говорили, через полгода, когда все забудется, тогда возьмем тебя с радостью. Но он не мог ждать так долго, заработок ему позарез, требовался уже сейчас. Потому что у него была семья, какая никакая, но все же, жена Марина, о которой он должен был заботиться и каким-то образом обеспечивать.
Марина, мягко говоря, имела сложный характер, и всегда, даже в самые благоприятные и успешные времена с ней было нелегко ладить, но когда начались эти его неприятности с работой, с ней и вовсе сладу не стало.
'Ну, скажи мне, с кем еще могло такое случиться? - вгрызалась она в его сознание. - Только с тобой! Я ни минуты не сомневалась в том, что в конечном итоге все повесят на тебя. Ведь ты идеальный козел отпущения! И знаешь, почему? Потому что ты на самом деле козел! Дурак ты! Уж сам бы взял, и толкнул кому-нибудь тот чертов комод, хоть денег заработал бы, ей-богу! А так ни денег, ни работы, ничего! Еще хорошо, что за комод платить не пришлось, вот чем бы ты расплачивался, а? И что теперь собираешься делать? Где думаешь работу искать? Куда можешь пойти? Ведь ты ничего, кроме как ковыряться в своих деревяшках, не умеешь...'
Надо признаться, что Марина была совсем невысокого мнения о его талантах, и никогда этого не скрывала. Может, повышала так свою самооценку, а, может, так относилась к нему самому, скорее же, что и то, и другое вместе. Конечно, он не оправдал ее ожиданий... Во всяком случае, он никогда ее не обманывал, но этого, как оказалось, было недостаточно.
'Еще чего не хватало! - говорила Марина, становясь в позу драчливой курицы и поднимая перья на загривке. - Только попробуй!'
Но пробовала-то все же она, о чем Лис давно догадывался, а тут как раз и убедился. Вернувшись домой часам к трем после бесцельной ходьбы по городу, он не смог открыть дверь квартиры. Не сразу сообразил, в чем дело - вроде и квартира та, и дверь, и номер на ней - седьмой, - тот же, но не открывается. Пришлось звонить. Дверь распахнулась сразу, точно его ждали. На пороге стоял незнакомый мужик.
- Ты кто? - спросил Веня оторопело.
- Анатолий я, - сказал мужик весело и громко, и выгнул в улыбке щетку густых пегих усов. Был мужик высок, на полголовы выше Лиса, обладал стриженым бобриком седых волос и вообще являл эталон красавца, если можно считать красавцем мужчину за пятьдесят. - Зови меня просто Толян, разрешаю. Ведь мы с тобой почти братья, молочные. Правда, сразу - бывшие.
- Не понимаю, - сказал Веня и помотал головой. - Впрочем, не важно. Что ты делаешь в моей квартире?
- Видишь ли, - сказал Толян Лису, - это уже не твоя квартира, и ты здесь больше не живешь.
- Как так? - не согласился Лис. - Это почему?
Из-за плеча Анатолия выглянула жена Марина.
- Лисицын, не конфликтуй! - сказала она злым голосом. - Все кончено, я от тебя ушла.
- Как это ушла? - продолжал тупить Веня. - Ты там, я здесь... Как ушла?
- Ушла - значит ушла! - подхватил нить разговора Толян. - А как ушла - не важно. Так тоже бывает.
- Но это моя квартира, мой дом! - продолжал из последних сил, по инерции настаивать Вениамин. - Вы не можете просто так оставить меня на улице! Не имеете права!
Лис еще пытался докричаться до жены и обращался к ней, но Марина пряталась за спину перекрывшего дверной проем Толяна и отмалчивалась. Толян, между тем, и без ее словесного участия, отлично справлялся со слабой атакой бывшего хозяина жилплощади.
- Не стоит так драматизировать, - сказал он. - Не на улице, а в подъезде. И здесь, заметь, у тебя тоже есть крыша над головой. А-га-га! - заржал он, как жеребец, запрокинув голову и явив на обозрение свои длинные желтые зубы.
- Ты, конечно, можешь считать, что ушли тебя, - кончив ржать, стал разъяснять сложившуюся ситуацию не нашедшемуся, что ответить на его ржание Лису, Толян. - И это, несомненно, правильно. Ты можешь обижаться, и, наверное, ты имеешь на это право. Хотя, как по мне, обижаться ты должен на себя, прежде всего. Потому что потерять такую женщину, как Марина, это, скажу тебе, братишка, нужно быть дураком. И не простым дураком, а особенным, выдающимся, полным и окончательным кретином. Каковым ты и являешься.
При этих словах Толяна Марина прижалась щекой к его обтянутому черным трикотажем футболки накаченному плечу, пряча радостную и счастливую улыбку, и довольно замурлыкала. Лис видел, что за радостью жены, за всеми ее позами, жестами, улыбками и телодвижениями сквозила злость. Она зла была на него, сверх всякой меры, вот в чем дело. Но, положа руку на сердце, он никогда...
- С этих позиций, что хотелось бы тебе разъяснить еще, - продолжал наставлять Лиса в его новой жизни Толян. - Дергаться по поводу квартиры тебе не советую, поскольку шансов у тебя все равно ноль. Это я тебе как брат депутата городского собрания говорю. Усекаешь? Будешь скандалить, я тебя с лестницы спущу, это для начала. А потом закроем тебя в каталажку, надолго. Повод и причину найдем, это очень легко сделать, поверь мне на слово. Лучше на слово, чем, знаешь, на собственном опыте убедиться. На собственной шкуре. А сейчас иди и решай возникшие у тебя проблемы, их у тебя есть. С жильем, и прочие. И не теряй даром времени, мой тебе совет, пока на дворе еще светло. Потом, скажем, дня через три придешь, мы тебе кое-какие вещички соберем, заберешь. Сегодня нам не до того было и не до того будет, сам понимаешь - медовый месяц. Марина тебе в сумку покидает что-нибудь, на первое время. Мы же не звери, понимаем, что надо человеку чем-то и тело прикрыть. Да, Мара?
И он снова заржал, запрокинув голову: - А-га-га!
- Все, - сказал он, наржавшись и налязгавшись зубами, - прием окончен! - и захлопнул дверь перед носом впавшего в совершенный ступор Лиса.
Веня какое-то время продолжал стоять перед дверью квартиры, некогда доставшейся ему в наследство от родителей, которая вдруг, по независящим от него причинам, перестала быть его домом. Оцепенение никак не оставляло его, тем не менее, что-то словно случилось с его слухом, который обострился необычайно, и звуки, здешние и потусторонние, воспринимались им четко и неестественно ярко. И он услышал, едва закрылась дверь, как с той ее стороны, в квартире, случился какой-то шум, переполох, очень похожий на бурное проявление радости и восторга, а потом на нее, на дверь, опять же с той стороны, навалилось что-то тяжелое, от чего она напряглась и застонала. Тяжесть отшатнулась от двери и вновь вернулась, и принялась совершать возвратно-поступательные колебания в неспешном, глубоком ритме, и дверь отвечала на эти проявления чувственной материальной жизни собственными ритмичными постанываниями и поскрипываниями.
Лис вспомнил, что плечо Марины, когда она выглядывала из-за спины Толяна, было обернуто знакомым ему голубым материалом. Она любила одевать этот полупрозрачный голубой дедероновый халатик на голое тело и в таком виде расхаживать по квартире. Иногда она подходила к окну и, расставив широко ноги и раскинув руки, становилась против света, и солнце вспыхивало золотой короной в ее завитых волосах и, ласковыми, заинтересованными лучами, рисуя ее силуэт, отделяло от пустого пространства каждый изгиб, каждый бугорок, каждый волосок ее тела. Любимый способ соблазнения. Вообще-то, способов она знала много, но этот был любимым. В этом халатике она могла спуститься во двор к молочнику, или на лестничной площадке любезничать с почтальоном, который краснел и, надвигая фуражку на нос, прятал глаза. Но все это делалось, чтобы позлить его. А, может, и не только для этого. Давно это было, и вот, похоже, вернулось вновь, но только уже не для него. 'Была жена Марина, оказалась - Мара', - подумал он.
Мара, ночной кошмар. Хотя, уже и не только ночной...
Потоптавшись еще у двери, послушав стоны, и вздохи, и всплески смеха, Веня повернулся и, как во сне, пошел по лестнице, но не вниз, а наверх. Что им двигало в тот момент, что направляло, он не знал, но именно так он оказался на крыше, а потом и на самом ее краю, на парапете.
Мысли о Марине не шли из головы. Худо-бедно, но почти тринадцать лет они прожили вместе, и, положа руку на сердце, эти годы можно было засчитать скорее в плюс, чем в минус. Хотя, конечно, бывало всякое. Как ни странно, внутренне он оказался готов к тому, что произошло, возмущала лишь наглость подачи. К тому же худшего момента для семейной катастрофы трудно было придумать. Все одно к одному, все в кучу, и куча -прямо ему на голову...
Они познакомились, как ему казалось тогда, совершенно случайно, в одном южном городе, в котором лично он обучался на курсах реставраторов, существовавших в то время при Художественной академии, и куда его направило руководство Художественно-реставрационных мастерских, тех самых, где он работал до недавнего времени. Ведь, чтобы иметь право заниматься реставрацией антикварных предметов мебели и искусства, кроме умелых рук, нужно обладать хотя бы начальным уровнем специальных знаний и соответствующим аттестатом, удостоверяющим их наличие, причем документ имел первичное значение. Без аттестата о реставрации музейных вещей нечего и думать. Знания и аттестат же можно было получить как раз в указанной академии. Обучение было платным, но руководство Мастерских пошло на траты, посчитав правильным сделать инвестиции в такого перспективного специалиста, как Веня. И, надо подчеркнуть, что Лис всегда помнил проявленную к нему доброту и оказанное доверие, и старался на них отвечать соответственно.
Южный город, как ему и положено, находился у теплого моря, поэтому в любое время года был полон отдыхающих планово и прочих перелетных туристов, и если первые заполняли многочисленные санатории, расположенные в береговой зоне, вторые селились в гостиницах и на съемных квартирах по всему городу. И места хватало всем. Тем более в межсезонье.
Марина с подругой приехали в санаторий у моря по горящим путевкам откуда-то с севера. Была осень, и море уже остыло, да и солнце, даром, что сияло ярко, не грело как прежде. Не удивительно, что, лишенные полноценного пляжного томления, девушки скучали и старались себя развлечь разными способами, в том числе, и с помощью легкого курортного флирта. Никто не предполагал, что их с Мариной мимолетный танец затянется так надолго.
Судьба свела их в одной точке пространства, когда он, коротая казавшийся бесконечным в чужом городе выходной, - а было воскресенье, он точно это помнил, - выбрался на Приморский бульвар подышать морским воздухом. Море, как естественное продолжение города, начиналось сразу за узкой полоской пляжа, в легкой пене прибоя, и раскатывалось живым ковром, постепенно темнея ворсом, до самого горизонта. Облокотившись на бетонную балюстраду, выбеленную известкой к началу сезона и теперь уже изрядно облупившуюся, Веня душой и телом подался навстречу этому извечному чуду природы, одинаково захватывающему своей магией и давних ценителей, и неофитов.
Дальний горизонт был нарисован уверенной кистью на заднике этой естественной декорации, обозначая место, где, по идее, море соприкасалось с небом. Горизонт был хорошо и ясно виден, но фокус заключался в том, что его на самом деле не существовало. Он был всего лишь иллюзией, если хотите, обманом, и в этой мистификации мирового масштаба наравне с небом участвовало море и, да, многочисленные заинтересованные зрители. Море манило, смущало души зовом романтики и обещанием исполнения надежды и, конечно, обманывало. Обманывало всех, кто был склонен к тому и хотел обманываться. Веня был склонен. Ах, если бы кто знал, как часто он бросался за очередной Фата-морганой в надежде, что на этот раз она не растает в воздухе пустым миражем! Ведь что-то должно же, наконец, сбыться в его жизни?
Да, Веня был склонен обманываться, но характер при том имел довольно закрытый, поэтому ни у кого подобных подозрений на его счет даже не возникало.
Сидевшие неподалеку на скамейке девушки рассмеялись. Веня повернулся к ним и широко и искренне улыбнулся в ответ, не сомневаясь, смех адресован ему. Как уже отмечалось, он был склонен обманываться, к тому же близкое море нашептывало что-то такое в ухо и подталкивало, и уговаривало совершить очередной акт самообмана.
Одна из девушек выглядела более зрелой. 'Старшая подруга', - сообразил Лис. Так оно и оказалось впоследствии. Вене приглянулась та, что младше, светлоглазая и светловолосая, поэтому, когда девушки поднялись со скамейки и, оглядываясь на него и пересмеиваясь, пошли вглубь бульвара, он, не раздумывая, последовал за ними. Побудительные мотивы, заставившие его искать нового знакомства, были ему не вполне ясны, но на душе уже запрыгал радостный оранжевый мячик, и этого было достаточно.
Все стало более-менее понятно через неделю, когда у девушек закончился отпуск, и он провожал свою новую знакомую в аэропорту. Марина, как звали девушку, до того момента державшаяся бодро и даже весело, вдруг уткнулась ему головой в плечо и разрыдалась. Веня от неожиданности растерялся. Ему, конечно, было лестно, что кто-то так горько плачет из-за расставания с ним, но, с другой стороны, эти слезы заставили его почувствовать себя немного и подлецом. Он чувствовал вину, не зная вины. Не знал он, однако, и того, что испытывать это чувство в дальнейшем ему придется неоднократно.
- Что ты, что ты, - пробормотал Веня, нерешительно, боясь прикоснуться, обнимая хрупкие плечи Марины.
- Горько, когда умирает надежда, - сказала она. - Просто потому, что пришло ее время умирать.
- Нет-нет, - возразил Веня, - не говори так. И, совершенно неожиданно: - Если хочешь, я приеду к тебе.
- Не приедешь, - сказала девушка с обреченной уверенностью, будто объявила решение суда.
Потянувшись, Марина поцеловала Веню в щеку и похлопала его несколько раз ладонью по груди - там, где сердце. Отстранившись и поведя плечами, она освободилась от его объятий и стремительно присоединилась к ожидавшей с недовольным видом подруге. Вместе они скрылись в пелене непроницаемости Зоны посадки аэропорта. Не оглядываясь, видимо, чтоб не возвращаться.
И, дождавшись этого момента, по громкой связи каким-то странно заносчивым тоном объявили об окончании посадки.
Все.
И тотчас огромное и ошеломительное в своей внезапности чувство потери свалилось на его плечи и крепко за них уцепилось. Ну, как можно было жить с таким грузом? Никак.
'Как странно, - подумал тогда Веня, - но еще какой-то час назад я не знал того, что знаю теперь. Что несчастлив. Теперь, чтобы избавиться от несчастья, нужно либо забыть все, либо не забывать, но сделать то, что обещал'.
Через четыре месяца, окончив курсы и выпросив в мастерской отпуск на две недели, для чего ему пришлось в срочном порядке завершить реставрацию кресла, хозяин которого уже не мог без него обходиться, Веня прилетел к Марине в ее далекий северный город.
Марина, прямо скажем, была приятно поражена его приездом, возможно, он не создавал впечатления человека, способного на серьезные и решительные поступки. Но Веня, несмотря на внешнюю мягкость, пожалуй, даже чрезмерную, на самом деле мямлей не был, и обладал достаточной твердостью характера, чтобы самому принимать важные для себя решения. Странно, но именно в этом Марина препятствовала ему всю их совместную жизнь. И тут, как говорится, нашла коса на камень. Заискрило, впрочем, не сразу.
На свадебном банкете, как с большой натяжкой можно было назвать их скромное застолье, они все изрядно-таки накачались молдавским коньяком с не свадебным названием 'Юбилейный', очень неплохим, кстати сказать, коньяком. И когда алкоголь слегка приглушил нервную волнительную радость первых часов их сближения, они завели долгий и вязкий, как борьба в стойке равных соперников, разговор, стараясь понять друг о друге что-нибудь сокровенное.
Шахматная партия их совместной жизни началась с борьбы за преимущество.
Порыв ветра снизу, от земли, будто апперкот, ударил под дых, рванул полы джинсовой куртки и заставил отвлечься от воспоминаний. И как раз вовремя, чтобы заметить, будто раскрылось на небесах окно, нечто, подобное царской ложе в театре, и оттуда с неподдельным интересом наблюдают за ним некие мутные личности, облокотившись о перила и поблескивая стеклами биноклей. И не то, чтобы он на самом деле что-то увидел - так, показалось. Но едва лишь ему про видение подумалось, как оно и пропало, и стало так, словно его никогда не было, и лишь большие серые облака, переваливаясь, точно баржи на бурлящем потоке, плыли важно куда-то по своим делам. Хотя, какие у них, облаков, дела? Плыви себе...
В доме, напротив, - в такой же, кстати, девятиэтажке, здесь весь район такими застроен, - в окне седьмого этажа что-то блеснуло, и в этом случае это действительно бликовала оптика, наверняка и просветленная. Кто-то бдительный наблюдал за ним в бинокль, а может, даже снимал происходящее на видео.
'Вот гады! - подумал раздраженно Веня. - Не дают спокойно...' Тут он замялся. Не дают спокойно что? Он ведь и сам еще не решил, что делать дальше. Конечно, исключить нельзя и трагическое развитие событий, но, в любом случае, не хотелось бы, чтобы кино с его участием в главной роли рассматривали в интернете разные субтильные личности, питая свои худые души его реальным страхом и настоящим ужасом. Разозлившись уже не на шутку, Веня погрозил в сторону наблюдателя кулаком. Угроза показалась ему недостаточной и неубедительной, поэтому, слегка поколебавшись, он, словно личный манифест, демонстратор душевного состояния и отношения ко всему, выбросил вверх палец, сами знаете, какой. Жест этот, вообще-то, не был для него характерен, не использовал он его в повседневной жизни. Но вот именно, что не был. Теперь же в неистовом порыве он демонстрировал вновь и вновь наблюдателю в доме напротив обретенное кредо - а заодно и Небу, чувствуя, как задор противоборства, противостояния обстоятельствам и враждебным силам закипает в нем. Еще не сильно закипает, только-только, но и этой малости внезапной он был рад.
И Небо, будто оскорбившись его непочтительностью, захлопнуло форточку, баржи сошлись бортами и повисли над самой крышей бесформенным влажным и темным пирогом, слепленным из остатков сизой муки. Однако на наблюдателя в доме напротив его экспрессия не подействовала, и он продолжал блестеть своей стекляшкой. 'Ну, и хрен с тобой!' - отнесся к нему Веня с презрением.
Осторожно нащупав подошвой ноги край парапета, Веня заглянул вниз. Немногочисленные прохожие на улице, выглядевшие отсюда как вставшие на задние лапы безусые тараканы, спешили по своим важным делам, и, похоже, никому из них не было дела до его мучений. Никто даже не помышлял о том, чтобы поднять голову, посмотреть по сторонам, а вдруг именно сейчас, в данный момент кому-то плохо и нужна помощь? Ничего такого! Тараканам чуждо внимание и, тем более, сострадание к себе подобным. И даже если он возьмет и шмякнется туда, к ним под ноги, ничто ведь не изменится. Для них - не изменится. Мир не переделать! Толпа отхлынет и вновь сомкнется над тем, что от него останется, и все потоки потекут как прежде. Отвернутся, переступят, скривив губы и зажав нос, и забудут. Так стоит ли? Кому и что таким образом он сможет доказать? Сделает кому-то плохо? Кому? Не смешите мои тапки. Нет человека - нет проблемы. Все выдохнут с облегчением, ну, выпьют по рюмке за упокой, повод, благо, приличный, и забудут. Нет, это, конечно, выход, но... позорный. И он всегда под рукой, если что - успеется.
Но вот что интересно, он осознал только что, что хочет именно быть проблемой, для всех тех, кто поспешил списать его со счетов. Хочет доказать, что негоже так с ним обходиться, нельзя. Да и, наконец, надо же разобраться, с чего это вдруг тихая и размеренная его жизнь понеслась вскачь по буеракам, точно кобыла, которой под хвост сунули зажженный фитиль.
Между тем, стоять на парапете Лису было совсем не комфортно. Мягко говоря. Потому что больше всего на свете он боялся высоты. Но здесь тоже как-то странно. Он совершенно спокойно летал на самолетах, но когда вот так, открыто, лицом к лицу, тогда все по-другому. Бездна облизывает темным пламенем страха, норовит затянуть и увлечь в свои объятия, от близости которых немеет тело. Бывает страх приобретенный, от внезапного испуга, но тот, что одолевал Лиса, казался наследственным, генетическим, что ли. Он пришел, наверное, из прошлой жизни, он был с ним всегда. Конечно, в этой напасти, было что-то болезненное, постыдное и унизительное, но, по большому-то счету, а он-то в чем виноват? Вот наградила его судьба таким изъяном, за какие-то заслуги или прегрешения, не важно, и он вынужден с ним жить. Ни выбросить, ни передать другому, только, помалкивая и стиснув зубы, медленно изживать, процеживая душу сквозь сито, при каждом удобном случае. Что он, к слову сказать, и делал, тем более что случаи выпадали часто.
Вообще надо заметить, что по жизни Лис не геройствовал. В сложных ситуациях предпочитал находиться среди тех, кто молчит, - либо вовсе отворачивался и отходил в сторону. Не боец, был, не боец. Но, может быть, только до поры до времени?
Держаться на краю, удерживать равновесие становилось все трудней, потому что и спина затекла, и ноги одеревенели. Ввиду вновь появившихся соображений, в планы Лиса совсем не входило прыгать с крыши здесь и сейчас, то есть немедленно, и он начал по-тихому давать задний ход. Он попробовал осторожно переместить плечи назад, подальше за центр тяжести, чтобы попросту свалиться с парапета обратно на крышу. И поначалу ему это вроде удалось, но тут случилось нечто непредвиденное. Скосив глаза влево, чтобы посмотреть себе за спину и так проконтролировать безопасный спуск на плоскость, краем взгляда он заметил ниже себя, там, за обрывом стены, какое-то движение. Посмотрев вниз обнаружил, что некая девица, совершенно растрепанного вида, очевидно, через окно на площадке верхнего этажа, уже выбралась на узкий карниз. Девушка стояла, прижавшись спиной к стене, словно не веря еще в возможность того, что она собиралась совершить, и к чему была, казалось, значительно ближе, чем Веня.
Отставив свои намерения вернуться на крышу, совсем забыв про высоту, Лис подался вперед, заглядывая за край, чтобы понять, каким образом помешать девчонке, не дать совершить ее безумный поступок. И в этот момент он получил подлый удар под зад. Возможно, это был всего лишь несвоевременный порыв ветра, однако пинок оказался таким сильным, словно был нанесен мотивированным и крайне заинтересованным в конечном результате коленом.
Потеряв равновесие, а вместе с ним и сцепление с твердью, Веня перевалился через край крыши, и большим грузным кулем отправился в свой первый наяву неуправляемый полет. Про полеты во сне он не вспомнил, хотя именно там, во сне, больше всего ему хотелось бы сейчас оказаться.
Он попробовал кричать, но в горле комом застрял стон, замешанный на мычании: 'ы-ы-ы-ы...'
Упругое пространство встретило его и, расступившись, приняло в свое лоно. Там не было звуков, слов, не было других движений кроме его собственного скольжения, не было воздуха, как и необходимости дышать. Время замедлилось и потянулось, словно капля патоки, стекая с ложки, обещая и грозя вскоре сорваться. За то мгновение, которое он находился напротив девчонки на карнизе, она трансформировалась в нечто, знакомое ему по старинным гравюрам. Сама Смерть с пустыми глазницами, она натянула капюшон на костяную голову и клацнула зубами. И следом на Небесах, в ложе, которая снова проявилась со всей определенностью, раздались аплодисменты. Бурные, надо отметить, аплодисменты, переходящие в овацию.
Веня не пытался понять, чему там, наверху, так радуются, ему было не до того. А следовало ему срочно, любым доступным способом спасать свою жизнь, и поторапливаться, поторапливаться... Инструментов для спасения у него, однако, не было почти никаких. Крылья не выросли, и он не стал легче воздуха. Но он собирался бороться за себя, и поэтому яростно замахал, забил по набегавшему потоку руками.
Поэтому ли, или же потому, что летел по очень уж хитрой траектории, но двумя этажами ниже он обрушился боком на натянутые возле чьего-то балкона веревки для сушки белья. Веревки были капроновыми и сравнительно толстыми, поэтому они сначала спружинили, практически остановив полет Лиса, а потом, словно щелчки бича, стали рваться одна за другой. Продравшись сквозь эту линию препятствий, Лис проскользнул дальше, но еще этажом ниже зацепился за что-то, какую-то трубу, торчащую с другого балкона, развевающейся полой куртки. Джинса затрещала, но выдержала, качественной оказалась, даром, что куплена была в секонде. Лис повис, как марионетка на гвозде, вывернув руку, и только было собирался перевести дух, как труба, уступая его весу, начала сгибаться. Веня судорожно озирался, ища, за что бы еще ухватиться, но беглый горячечный осмотр показал, что дорога дальше до самого низа не только длинна, но и открыта.
В этот критический момент кто-то поймал его левую руку и защелкнул на ней браслет наручников. Второй браслет был тут же пристегнут к решетке балкона, сваренной из толстой арматуры. В тот же миг спасительный штырь, устав сопротивляться, окончательно поддался, сгибаясь пополам, куртка с него соскользнула, и Веня повис на необычной, но очень своевременно подоспевшей страховке. От рывка браслет съехал вверх и, сорвав кожу, впился в запястье, но это уже были мелочи по сравнению с тем, что случилось бы, продолжи он свой полет.
В глазах у Вени совсем потемнело, в ушах стоял оглушающий, прямо таки набатный звон, а сам он, по его ощущениям, завис где-то между жизнью и смертью. Эта территория казалась нейтральной, и, конечно, отличалась от смерти в лучшую сторону, но и для жизни мало подходила. Веня чувствовал всю шаткость своего положения, поэтому боялся шевелиться и даже дышать. Все виделось ему темно и расплывчато, словно в поздние-поздние сумерки, какие-то тени неясные, какие-то всполохи. Потом он увидел, как одна из теней сгустилась, нависла над ним и материализовалась. Перегнувшись через перила, тень ухватила его за пояс штанов и, сопя и отфыркиваясь от усилия, затянула на балкон.
С неба донесся выдох разочарования.
Проигнорировав это обстоятельство и убедившись, что поверхность под ним твердая, и он никуда больше не движется, Веня закрыл глаза и на некоторое, как выяснилось позже, продолжительное, время исчез из пределов собственного сознания.
Глава 2
Мариновое варенье
Аттракцион назывался 'Мертвая петля'.
Он возвышался в самом центре Парка Культуры и Отдыха и был виден издали, из любого его уголка. Ну, так Вене казалось в свое время. Высоченная решетчатая ферма, вдруг вздрагивала и приходила в движение, заваливаясь навзничь, и тогда конический снаряд-противовес по крутой дуге нырял вниз, а на смену ему с противоположной стороны в ярко голубое небо возносился, весело гудя пропеллером, двухместный самолетик, слепленный из труб и фанеры по образу и подобию легендарного 'ишачка' И-16. Самолетик умел выполнять только мертвые петли и в руководстве, в общем-то, не нуждался, но его пассажиры были все же и пилотами тоже. Вцепившись руками в поручни и повисая на пристяжных ремнях, они, холодея спиной, но с горящими глазами и визжа от восторга, запрокидывались в этот веселый ужас. Смысл упражнения в том и заключался, чтобы из кажущегося бесконечным погружения вынырнуть на легких крыльях преодоления. Десяток головокружительных переворотов, и полет закончен, и вот ты уже на земле, ты летчик и ты герой, но делаешь вид, что это пустяки, детская забава, а ты способен на настоящее приключение. Теперь-то уж точно способен.
А у Вени совсем не было желания лезть в кабину этого самолета, даром, что агрегат не мог улететь далеко и высоко, но Юлька, рыжая девчонка из соседнего дома, была заводилой в их компании, и она сказала: 'Будем летать!' Полет в денежном выражении стоил сущую безделицу, и мелочи, которой они наскребли по карманам, хватило на билеты для всех, кроме самых младших, которых и так не пустили бы. Юлька, как всегда она это делала, гордо и независимо улыбаясь, первой забралась в переднюю кабину. Он, как всегда это делал, потому что не мог уступить девчонке по идейным соображениям, забрался следом за ней в кабину на место сзади. Уже ощущая внутреннее онемение, и вымученно улыбаясь застывшей и несколько съехавшей на сторону улыбкой.
Служитель пристегнул их ремнями к сиденьям, показал, как и за что следует держаться, пообещал, что ничего страшного не случится, и пытка началась.
С чем это можно сравнить? Да ни с чем! Его словно отправили в полет, а жилы привязанного тела прибили колышками к земле. И он делал виток за витком, а жилы все тянулись и тянулись, наматываясь на ось вращения, и это было бесконечно и невыносимо, и не было никаких сил терпеть. Но он, конечно, дотерпел до конца. Потому что все равно некуда было деться, и потому что впереди визжала от притворного ужаса Юлька.
До этого дня подобных ощущений и в таком количестве он не переживал ни разу, поэтому они ударили по нему наотмашь - и оглушили. А следом добавила Юлька.
- Что-то ты, Венечка, зеленый стал? - розовощекая и конопатая, ехидно спросила она его на земле. - Штанишки-то сухие?
- Укачало маленько, - ответил он и, хрустнув зубами, оскалился в улыбке, словно лис, зажатый в угол курятника. Так ведь он и был Лисом. Тем, который только что выбрался из угла.
После этого случая он еще трижды, сам, без друзей, забирался в кабину 'ишачка' и совершал на нем свой маленький, никому не нужный и никому не видимый подвиг, но облегчения это ему никакого не приносило, и привыкания к высоте не происходило. Страх даже не высоты как таковой, а открытой ревущей пропасти рядом жил в нем, словно был задан на генетическом уровне. Может быть, чтобы избавиться от него необходимо полное переформатирование? Так он готов! Но вот что еще интересно: летать на больших настоящих самолетах он не боялся совершенно. Наоборот, ему это даже нравилось, поэтому весь полет он, восхищенный, проводил с приникшим к иллюминатору лицом. Дело, видимо, было в наличии иллюминатора, а вот стоило бы его убрать, и все, затосковал бы смертельно. Свой страх он, конечно, тщательно скрывал, как ни в чем не бывало, продолжая участвовать во всех затеях дворовой ватаги, предводительствуемой все той же рыжей Юлькой. А ее, словно нарочно, тянуло куда повыше, то на мачту освещения забраться, то на верхний этаж строящейся высотки, а то и на самую верхотуру, на отдыхающий летом большой трамплин для прыжков на лыжах. Вот уж где он страху натерпелся... Позже, поняв, наконец, что тренировками изжить боязнь высоты не удастся, он стал сторониться подобных приключений. Осторожно, как бы невзначай, сменил интересы и компанию, записавшись в кружок какого-то моделирования, потом их было немало разных. С этих кружков, собственно, и началось его восхождение к настоящему мастерству.
И вот те же чувства, что смяли, скомкали его душу в самый первый полет на игрушечном самолете, то же самое, только в чрезмерной, почти смертельной дозе испытал он сегодня, сорвавшись с крыши. И с той еще существенной поправкой, что нынешний полет его был и не полетом вовсе, а падением. Свободным падением, с неминуемым очень жестким приземлением на клочке асфальта перед подъездом в конце траектории, результат которого был очевиден, но который он всячески избегал себе представлять.
Веня вновь и вновь переживал падение, не выходя из него и не замечая, как, в какой момент возвращался к началу, на самый верх, а потом словно кто-то сказал: 'Хватит!' И только тогда он, спустившись, наконец, до самого низа, совершил мягкую посадку на грунт. Лишь коснувшись ногами поверхности и утвердившись на ней, Веня рывком, через усилие, и даже болезненное усилие, пришел в себя. Открыв глаза, он долго, с тревогой и непониманием одновременно, осматривался, разглядывая место, в котором оказался.
Ему поначалу показалось, будто он находится в деревенской избе, но, конечно, это была обычная городская квартира, правда, очень похожая на избу в плане убранства и обстановки.
Он лежал на старом диване с высокой спинкой, с простенькой резьбой, полочками и длинным прямоугольным куском зеркала на ней. Выше на стене отсвечивал стеклом чей-то портрет. 'Фотография, раз под стеклом', - сообразил Веня. Дальше, на противоположной стене, в которую почти упирались его ноги, мотали из стороны в сторону маятником ходики в виде традиционной избушки с двускатной крышей и трубой на ней. Дверца избушки была прикрыта, и кто-то, очевидно, кукушка, замерла за ней в ожидании своего выхода. Который теперь час? Этого Веня разглядеть не сумел, поскольку комнату наполняли сгустки синих сумерек. Что в свою очередь прямо намекало на близкий уже вечер.
Веня скосил глаза, обходя взглядом комнату по кругу. И тогда только понял, почему ему сразу показалось, что он в избе.
Мебели в помещении находилось немного. Не считая дивана, на котором он возлежал - стол, стулья, комод и несколько сундуков. Еще - большая железная кровать с периной и горой подушек в углу. Все казалось старым, самодельным и, кроме блестевшей никелем трубок кровати, было выкрашено голубой масляной краской. При этом поражало обилие текстиля. Поверхности укрывали или застилали накидки, коврики, разнообразные салфетки и - куда же без них - вышитые крестиком полотенца. Накидки и прочие чудеса текстиля казались хлопьями опавшей пены, поскольку были кружевными, плетеными крючком из нити Ирис, или похожей на нее. Веня знал это с детства, так как его матушка тоже имела склонность к плетению и вышиванию и в незапамятные времена много ему об искусстве вышивки рассказывала.
На единственном окне шторы были распахнуты в стороны и темнели по бокам точно колонны с канелюрами. Легкая тюлевая занавеска слегка колебалась сквозняком, видимо окно оставили открытым. Или дверь на балкон...
Подумав про балкон, Веня непроизвольно содрогнулся, и только тогда обнаружил, что рядом с его изголовьем сидит кто-то еще, и этот кто-то держит его за руку. Он попытался отнять руку, но попытка не удалась, незнакомец удержал ее у себя.
- Тихо, тихо, тихо... - услышал Веня низкий грудной голос. - Если хочешь, можешь сесть, но я поостерегла бы тебя от резких движений.
'Поостерегла бы, ага, - подметил Веня, и сделал верный вывод, - значит, женщина'.
Он опустил ноги на пол и, отталкиваясь рукой и скользя плечом по спинке дивана, осторожно сел.
Мир, перевернувшись вместе с ним на девяносто градусов, стал условно нормальным. То есть, обычным, таким, в котором мебель стоит на полу, а часы, картины и зеркала висят на стене. Комната под этим углом зрения показалась более длинной, зато потолок приблизился и стал таким, каким он привык его видеть и ощущать дома. Дома... А где он, собственно, находится?
Ему подумалось, что сон его еще продолжается. А и ладно, пусть продолжается, все лучше, чем... Он не стал уточнять, лучше чем что, но твердо держался за то, что лучше. Лучше - и все!
Сон или не сон, это еще надо выяснить, уточнить, но глаза его смотрели в пространство, и мозг регистрировал и пытался анализировать то, что глаза видели. И вот, что они видели.
Рядом с ним в придвинутом к дивану низком и широком кресле сидела - да, женщина, пожилая и, мягко говоря, тучная. Тело женщины, начиная с подбородка, плавными волнами и наплывами растекалось книзу во все стороны, заполняя собой всю доступную емкость кресла. И, видимо, телу в кресле было тесновато, отчего ноги с круглыми ядрами колен, повинуясь напору плоти, раздались широко в стороны, словно две массивные колонны. На ногах красовались чулки, те самые, которые из-за их мягкости и практичности в ущерб эстетике, любят носить пожилые женщины: в мелкий рубчик, светло-коричневые, безнадежно застиранные и потому уже почти телесного цвета. Выше колен чулки оказались обжаты широкими резинками розового цвета, выставленными, словно на показ, что женщину совершенно не смущало. Очевидно, возраст, в котором она пребывала, определял то внутреннее состояние, которое делало ее выше всяких условностей, то есть позволяло самой их создавать и трактовать. Тело женщины скрывало, как могло простое ситцевое платье, зато на плечах лежал спущенный с головы роскошный узорный платок с крупными маками на светлом поле. Лис не знал, как это соотносится с тонким вкусом, но вот именно такие платки на женщинах ему нравились. Седые волосы хозяйка дома собрала в пучок на затылке, но как-то не слишком аккуратно, потому что они все равно выбивались из-под резинки и лезли на глаза.
А вот глаза ее, беспокойные, цепкие, на выкате, казались случайными на широком и бугристом, с носом картофелиной и со всеми ее подбородками, обманчиво добром и простецком лице. В зачавшихся сумерках они светились странным желто-оранжевым светом, точно две надраенные монеты, и казались удивительно знакомыми. Веня мог поклясться, что прежде уже видел их неоднократно. Вот только где? 'Чисто сова', - подумал он.
- А чем тебе сова не хороша? - спросила женщина своим низким, немного ворчливым, с хрипотцой, голосом. - Очень даже приличная птица. Умная, и все такое.
'Что-то у меня с головой', - резонно предположил Лис.
- Конечно, после такого-то приключения, может и крыша отъехать, - согласилась женщина. - Да что отъехать, отлететь может! Но, думаю, обойдется, и все с тобой будет нормально. Ты посиди еще тихонько, посиди. Руку я тебе, как положено, обработала. Бальзамом умастила, повязку тугую наложила, - к завтрему уже будешь здоровый. Мазь я, между прочим, самолично делала, по старинному колдовскому рецепту, на мандрагоре. Так что не сомневайся, и побереги пока силы, прыгун, они тебе скоро понадобятся, уж поверь мне.
Веня скосил глаза на туго перевязанную, сияющую белизной бинта руку. Рука словно парила в невесомости или пребывала в теплом футляре, и ей там было удобно и хорошо. То же самое он мог сказать и о самом себе: спокойно и хорошо. 'Чудеса...' - подумал Веня, на что женщина никак не отреагировала вербально, только улыбнулась толстыми губами. Губы женщины казались чрезвычайно подвижными, из улыбки легко могли сложиться в упрямую складку, что выдавало наличие характера если не вздорного, то своенравного. 'Э, - подумал Веня, - а с ней лучше дружить'.
- А вы, простите, кто? - спросил он, потому что уже пора было начинать что-то говорить.
- Разве ты меня не знаешь? - неожиданно ответила вопросом на вопрос хозяйка.
- Н-н-н-ет, - как-то неуверенно протянул Веня. - Встречались, кажется, пару раз в лифте, а так...
- Ну, как хочешь. Вспомнил - и ладно. Зови меня Нина Филипповна, - сообщила личную информацию дама. И, опережая Лиса:
- Можешь не беспокоиться, тебя и все про тебя я знаю. Ну, или почти все.
- Как это? - проявил непонимание Лис.
- Да нет, нет, - хохотнула Нина Филипповна, - ничего такого. Слухи я не собираю, записные книжки не краду. Знания приходят ко мне через карты.
- Ах, да, да... - осенило вдруг Веню. - Ведь вы же гадалка! Я слышал...
- Я не гадалка, - строго возразила Нина Филипповна.
- Так вас все называют...
- Это от невежества. - Нина Филипповна поскучнела лицом. - Народ в массе своей необразованный. И, что печальней всего, не очень-то стремится из этого привычного состояния выходить. Что не удивительно. Если все будут умные и толковые, сразу же наступит конец света. Потому что уже трое умников не могут договориться между собой, а если их, не дай бог, больше - все, туши свет. Нет, я не гадалка. Я - провидица. Ну, и немного гадалка тоже...
- Людей еще лечите, - подсказал Веня, кивком указывая на свою руку.
- Это знахарство, - презрительно скривилась Нина Филипповна. - По-настоящему я лечу наложением рук, у меня энергетика сумасшедшая, вилки-ложки в руках плавятся. Могу еще яйцом откатывать...
- Яйцом? - удивился Веня. - Каким яйцом?
- Обычным яйцом, куриным, - подтвердила информацию Нина Филипповна. - Тоже, скажу тебе, наука. Мне от бабушки перешла. Или не от бабушки. Или от другой бабушки... Не важно, в общем, от кого, важно, что оно есть.
- Оно?
- Оно, искусство.
Совсем уже вечерело. Речи бабы Нины, как про себя успел окрестить Нину Филипповну Лис, становились все более бессвязными и путанными, а еще он вдруг уловил исходящий от нее кисло-сладкий приторный запах непонятного происхождения, от которого его слегка затошнило. Но и идти ведь ему было некуда! Не мудрено поэтому, что вскоре он заметил, или почувствовал, как из всех щелей-закоулков полезла тонкими струйками тоска и по-тихому стала брать его за сердце, за душу.
- А это кто? - спросил, чтобы рассеять наваждение, Веня и указал на портрет на стене.
- Это Алексей Фомич, муж мой покойный, - ответила Нина Филипповна, проследив взглядом, куда это он указывает. Вздохнув, добавила:
- Золотой человек был, летчик, и все такое. Жили мы с ним душа в душу, но все-таки, видно, с женой ему не повезло.
- Не повезло? - удивленно переспросил Лис.
- Нет, не повезло, - подтвердила Нина Филипповна. - Ведь не уберегла я его, значит - не повезло. Ему. И мне также не повезло, раз доживаю свой век в одиночестве. Но мне не повезло больше, ведь у меня, вроде как, сын есть...
- Сын? - снова удивился Лис. - Где же он?
- Вот то-то же, где он? Бродит где-то по земле, непутевый... - Нина Филипповна задумалась на долгие минуты. - Где-то бродит, - повторила она. - Вообще-то не такой уж и непутевый. Наоборот, он способный, и мои умения перешли к нему все сами собой, по праву рождения. И я ему говорила, оставайся, будь рядом, работай... Но, как и во всем, одних умений мало. Чтобы людей лечить надо характер иметь стальной. Обязательно стержень должен быть, а у него его вовсе нет. Так, что-то... Впрочем, не знаю, зачем я тебе это все рассказываю, тебе-то уж это знать точно не нужно. Ладно. А, знаешь что? Пойдем-ка на кухоньку. Чайку попьем с вареньицем, с каким любишь, а за чаем ты мне о себе расскажешь. Сделаем разбор твоих полетов, как говаривал хозяин мой, царствие ему небесное, а уж он в полетах знал толк. Вот это сейчас будет самое правильное. Я так думаю...
Кухня у бабы Нины действительно была кухонькой: совсем крошечная, но чистая и уютная, в занавесочках и цветочках. Лампа под низким потолком походила на керосиновую, с выпуклым стеклом-абажуром, уложенным на выгнутые ребра каркаса, поэтому, когда Нина Филипповна включила свет, Веня сразу почувствовал, что это место ему нравится и подходит. Чем именно подходит, он, пожалуй, затруднился бы вычленить из общего хоровода смыслов и значений, да он и не стал этим заморачиваться. Вот хорошо - и хорошо, и замечательно.
- Присаживайся, - кивнула Нина Филипповна и занялась чайником.
Небольшой квадратный стол из голубого, вытертого ламината стоял в углу, рядом с окном. Возле него ждали своих седоков два деревянных стула, крашенных голубенькой, в тон стола, масляной краской. На сиденьях лежали вышитые подушки, а спинки пестрели наклеенными на них картинками, сплошь цветы, одиночные и в букетах, а сверху этот декупаж покрывал слой лака. 'Интересно, - подумал Вениамин, - это она сама творчеством занимается?'
Он ненадолго замешкался, решая, который из двух стульев выбрать. Выбор пал на тот, который был ближе к двери. Веня сел, положил больную руку на колени и, прижавшись плечом к краю стола, надежно ее в таком положении зафиксировал. Ему все казалось, что руку что-то может потревожить, чего не хотелось. Место, им выбранное, оказалось удобным, и кухня на виду, и коридор под контролем, и крупной хозяйке суетиться на маленьком пятачке он не мешал. Оглянувшись на него, Нина Филипповна улыбнулась.
- Мой, в смысле, Алексей Фомич, тоже всегда здесь сидел, его это место. Вот, все-таки, мужики, ну во всем почти одинаковые, как под копирку сделаны. А мне, например, вот на этом сидеть удобней, - и она кивком указала на второй стул. - Он и покрепче будет. Ты какое варенье любишь?
- Мариновое, - сказал Веня и смутился, осознав вдруг, вдогон, что сказал глупость. Просто озвучил, что крутилась на языке.
Нина Филипповна посмотрела на него удивленно широко раскрытыми глазами, наклонив голову, будто поверх очков, но, догадываясь видимо о чем-то, с расспросами не полезла.
- Ну, маринового, положим, не припасено, - только и сказала, - а вот земляничное есть.
На столе появились пузатый заварочный чайник, фарфоровый, красный в крупный белый горох, и такие же чашки на блюдцах, розетки с вареньем, чайные ложечки и квадратная ваза из каленого стекла, наполненная смесью из сушек с маком, печенья песочного и простого, сухариков с изюмом и тому подобных вкусностей, так любимых Веней. Розетки хозяйка доверху наполнила земляничным вареньем. Тем самым. С запахом и ароматом.
- Ой, Нина Филипповна... - только и нашелся сказать Веня. Глаза его наполнились слезами от созерцания всего этого великолепия родом из детства. И виденного в последний раз, как ни странно, тогда же. Веня тут же устыдился нахлынувших воспоминаний.
- Ну, не стесняйся, - подбодрила его Нина Филипповна, наполнив чаем его чашку и передвинув розетку с вареньем к нему поближе.
Веня не заставил упрашивать себя дважды. Когда через пять минут он поднял глаза от пустой чашки, в которую по ходу трапезы хозяйка подливала чаек по мере необходимости, розетка перед ним была пуста, а ваза ополовинена, Нина же Филипповна, посасывая ложку, смотрела на него с умилением. Веня икнул и облизнул сладкие губы.
- Простите, - сказал он. - Я немного увлекся.
- Да что ты такое говоришь! - всплеснула руками Нина Филипповна. - Я люблю, когда мужчина едок. Сильный едок. Это много говорит в его пользу. И о многом говорит. Еще варенья? Я все равно не буду.
И она придвинула к нему свою розетку, к варенью в которой, судя по всему, не притронулась. Веня зарделся.
- Нет, нет, спасибо! Я и так! Потерял над собой контроль. Вы словно знали заранее, что я люблю...
- Да уж, конечно, знала, - сказала Нина Филипповна. И таким тоном она это сказала, и так глаза ее при этом сделались серьезными и даже жесткими, что Веня инстинктивно сжался, подобрав под стулом ноги. - Ну, раз уж ты все равно ничего больше не хочешь, - продолжила, вновь осветив лицо улыбкой, Нина Филипповна, - значит, пришло время разговоров. А расскажи-ка мне, дружочек, для начала, кто и какими пинками загнал тебя на крышу. Или ты сам все это придумал? А ты можешь себе представить, что у меня не получилось бы, хоть я и ждала чего-то такого, но не вышло бы, стара я уже, реакция не та, силы убывают, болезни множатся, словом, ты понимаешь, что чаю сегодня ты мог уже и не испить? Тем более, с вареньем?
Веня поежился, будто посреди весны к нему вдруг вернулась персональная его зима.
- Понимаю, - сказал он устало бесцветным голосом. - Понимаю. Но дело-то в том, что прыгать с крыши я по-настоящему не собирался. Полез туда сам, это да, но не могу толком объяснить, зачем, и вообще смутно помню, как это было. У меня ведь... Словом, там совсем другая история. А вот на парапете меня точно кто-то пнул, прямо под зад пнул, когда я нагнулся на девицу посмотреть. Там еще девушка прыгать собиралась... Я, правда, когда падать стал, оглянулся, но на крыше никого не увидел, хотя удар был приличный... С девицей тоже непонятно, она на поверку совсем и не девицей оказалась...
- Что-то ты тут нагородил такого, не разобраться, - не удовлетворилась совсем его объяснениями Нина Филипповна. - Давай-ка по порядку, с самого начала.
Глаза хозяйки при электрическом свете переливались и казались сегментированными, словно объективы видеокамер. Но Веню они совершенно не пугали, и, как ни странно, потому, что подсознательно он был уверен, что когда-то раньше уже с ними встречался. В общем, Веня вздохнул и, неожиданно для себя, выложил все, что на душе накопилось за последние несколько лет, и что в итоге привело его к сегодняшнему стоянию на крыше, а потом и полету с нее. Начистоту выложил, на камеру. Он говорил, а в голове его фоном на какой-то дурацкий мотив крутились слова: с крыши лететь, с крыши лететь...
Рассказ, конечно, и прежде всего, был о взаимоотношениях с Мариной. Он начал его с того самого момента, на котором прервались его недавние воспоминания, хотя мог бы, наверное, начинать с любого места, потому что у него, просто как наваждение, непонятно откуда, было стопроцентное ощущение, что Нина Филипповна и так все про его жизнь знает.
Борьбу за преимущество Марине он, конечно же, проиграл. И не мудрено. Эта хрупкая женщина оказалась средним основным танком в кружевных трусах, попасть под траки которого было чрезвычайно болезненно, почти смертельно. Она обладала удивительно стойким, упорным и злопамятным характером, никогда ничего не забывала, особенно в плане разнообразных бытовых мелочей, которые, кстати, формировала исходя исключительно из своих пристрастий. Переговорить ее ему никогда не удавалось, хотя он честно пару раз пытался достичь в этом положительного для себя результата. Бесполезно. Марина казалась запрограммированной на то, чтобы последнее слово оставалось за ней. Это было унизительно, Веня мычал и заикался, и совершенно ничего не мог противопоставить ее холодной расчетливости.
Он страдал поначалу ужасно после таких обидных, поражений, а потом подметил, что Марина достигает успеха, опираясь исключительно на два своих главных качества: полное игнорирование логики и безоговорочную убежденность в своей правоте. Правоте по праву сознания. У нее даже теория была своя про это право, подкрепленная ссылками на родословную и фотографиями из семейного альбома. Веня подозревал, что фотографии и родословная были чужими, поскольку никому там изображенному его не представили. Вообще же, Марина - женщина милая, но как-то так получалось, что чаще и охотней она была мила с другими, а вот с ним лишь изредка. Все чаще она проявляла сварливость, спорила и одергивала его. Она выставляла дураком, выдавая за свои его слова, никогда и ни в чем не соглашалась, настаивая на любом пустяке, и говорила до тех пор, пока последнее слово не оставалось-таки за ней. Ну, про это он уже, кажется, говорил.
- Бедный ты, бедный... - прервала его излияния Нина Филипповна. - Ты меня прости, я что-то не соображу никак. Это что же, такие отношения у вас всегда были, с самого начала? Куда же в таком случае смотрели твои глаза? Вот что я хочу выяснить.
- Нет, такие - нет, - замотал головой Веня. - Поначалу мы и дышали одним воздухом, и смотрели в одну сторону, и по жизни шли, взявшись, как водится, за руки. Года три так было, и, я так вспоминаю, это были лучшие наши годы. Но я не замечал, что параллельно шла эта ее борьба за преимущество, а когда оно было достигнуто - ею, началось сражение за качество. И это, я вам доложу, была уже настоящая потеха. Рубка!
- Ты ничего не понимаешь, - не согласилась с ним Нина Филипповна, которая казалась очень взволнованной рассказом Вени. - Эта женщина была дана тебе мной в наказание, и ты должен был просто терпеть. И никакой рубки!
- Вами? - вцепился клещом в послышавшееся ему слово Веня. - Вами дана?
- Что, мной дана? - не поняла Нина Филипповна.
- Вы сказали, что Марина была дана мне в наказание вами...
- Я так сказала? Оговорилась, не обращай внимания. Как я могла? Чушь! И вообще не в этом дело, не в словах.
- А в чем же дело? - с кислой физиономией промямлил Веня.
- В космосе, - сообщила Нина Филипповна. - В космической механике. Нужно всегда проникать в суть. Перво-наперво следует запомнить, что ничто само по себе с нами не случается, не происходит, за всем и всегда стоит причина, возбужденная сила или потревоженный принцип.
- Принцип? - удивился Веня. - Что еще за принцип?
Нина Филипповна вздохнула, поражаясь Вениной дремучести, и терпеливо объяснила.
- Всем в нашей жизни управляют принципы, числом их семь. Они, собственно, в совокупности своих директорий, жизнь здесь и создают, видимую и невидимую, работа у них такая.
- Не знаю я ни про какие принципы, - отмахнулся Веня. - И знать не желаю. Потому что была у меня жизнь хорошая, а стала невыносимая, и если это они в нее залезли и все в ней расстроили, так лучше бы они этого не делали. Отвечать придется. Потому что моя жизнь никак не их директория, или как там это у них называется.
Веня разгорячился так, что даже заерзал на стуле, и потому видимо не заметил, как мелькнула на лице Нины Филипповны лукавая усмешка. Мелькнула и тут же пропала, спряталась где-то в ее бугорках и складочках.
- Оставим эту тему пока, - сказала мудрая женщина покладисто, - потом как-нибудь обсудим, если время будет. Давай-ка, дружочек, историю свою досказывай, уж больно она занимательная.
- Ничего занимательного в моей истории, к сожалению, нет, - заканючил, было, Лис и даже принялся ерошить здоровой рукой солому своих волос, но Нина Филипповна не повелась на его уловку.
- Рассказывай! - приказала коротко.
Веня глубоко вздохнул, унимая внутреннее, до дрожи, сопротивление. Как же ему не хотелось в это погружаться! Тем более, доставать с глубины и выкладывать на всеобщее обозрение.
Борьба за качество! Это была планомерная осада по всем фронтам. Нет, не так, не осада, а наступление. Словно вполне вменяемая до того женщина вдруг сказала себе: 'Все, отныне только я!' - и пошла вперед. Она могла бы пойти в любом направлении, и он бы не возражал, но ей непременно нужно было занять то место, тот пятачок, на котором стоял он. А куда в таком случае деться ему?
Ее красивое, когда-то любимое лицо становилось все холодней, все надменней. Как это ни печально, но, похоже, у Марины появилась цель в жизни, и эта цель унизить Веню и возвыситься над ним. Отчего? Почему? За что? Где, правда, были его глаза, когда он женился на ней?
Мара...
Манера ее поведения и разговора с ним совершенно переменились. Теперь она руководствовалась другими принципами. Ах, снова принципы!
Никогда ничего не просить, все и так принадлежит ей, потому - только требовать.
Никогда ни за что не извиняться, потому что она всегда в своем праве.
Только приказывать, и во всем обвинять его. Даже если 'его здесь и вовсе не стояло'.
И пусть не умничает! 'Да это все понятно', - обрывала она его, едва он начинал говорить, всем видом показывая, что очередная банальность от него ей не интересна.
Зато в любой конфликтной ситуации, возникавшей у него с кем угодно и где угодно, она всегда принимала не его сторону. 'Потому что он сам дурак, и не умеет себя вести!' Зато по отношению к нему она стала выражаться предельно конкретно.
'Где ты был, сволочь?' - ошарашила она его как-то вопросом в лоб, когда он, побежав за мороженным, простоял лишних пять минут в очереди у ларька. 'Где ты был, сволочь?' - это было равнозначно тому, как если бы он, взрослый мужик, получил затрещину при всем честном народе. Свое эскимо он тогда, не распечатав, выбросил в урну. 'Где ты был, сволочь?' Классика! Ее классика. Он, конечно, протестовал изо всех сил, но в ответ Марина лишь обливала его ледяным презрением. И возникали новые вариации. Например, такая: 'Где деньги, сволочь?' А что тут скажешь? Денег нет. Денег у него почему-то никогда не было, хотя он, честно, прилагал все усилия - сверхурочные, шабашки и прочее, - и все нес в дом. Но добывать удавалось на удивление мало. Он никак не мог понять, почему любой бездарь, при прочих равных условиях, зарабатывал больше него. Деньги словно не давались ему в руки, шли мимо. И потому - 'Где деньги, сволочь?' Этот вопрос стал особенно жгучим после того, как вопреки, казалось, всему, у них родился сын.
Марину, понятное дело, заносило... Возможно, были у нее какие-то фантазии, да, обидные фантазии... Возможно. Но и у Лиса, между прочим, у самого тоже такой характер, что он мог терпеть, терпеть, а потом выдавал такое, что у Марины просто дыхание перехватывало. У него, кстати, тоже перехватывало, но уже от тайной гордости за себя. За то, что способен на такое, такие перлы на гора выдавать. Марина, конечно, потом пыталась крыть его теми же словами, но оба понимали, что уже не то, уже не проходит.
Что он по этому поводу думает? Смешной вопрос. Почему смешной? Да потому что логики никакой в их жизни не было, она не предмет обдумывания вообще! Одни рефлексии, похожие на шаровые молнии, и они выжгли его изнутри.
Спасало лишь то, что он не злопамятный. Марина, как ни странно, тоже была отходчива, в достаточной степени, поэтому до разрыва не доходило, и они, в конце концов, всегда мирились. Мирились, по крайней мере, столько же раз, сколько и ссорились, что очень важно для сохранения семейных отношений в отдельно взятой ячейке общества. Это не его философия, это жесткий реализм. Ну, вы же понимаете. К тому же, за эти годы он научился отгораживаться от Марины - когда возникала жизненная необходимость - таким себе звуконепроницаемым экраном. Ну, воображаемым, естественно, невидимым для Марины и окружающих. Очень удобно, кстати, вроде ты тут, и в то же время тебя словно нет, а ее психические шумовые заряды расходуются впустую.
Правда, нужно отдать должное и Марине, иногда ей удавалось-таки прожигать и эту его защиту. Это оказывалось, возможно, когда она применяла тактику длительного непрерывного воздействия. И тогда, для срочной и аварийной заделки возникших в его стеклянной стене брешей, в них летели молотки, или ведра, или что там еще в тот миг оказывалось у него в руках. И ничего, между прочим, действовало отрезвляюще. На обоих. После чего общими усилиями статус-кво восстанавливался. Прочного мира по-прежнему не было, одна только видимость, но тишина торжествовала вновь.
Таким вот образом они, худо-бедно, как-то ладили между собой несколько последующих лет, периодически ругаясь и даже разругиваясь, но неизменно возвращаясь к нормальному и мирному сосуществованию. Он думает, это потому, что так было нужно им обоим. Все изменилось, а точней - разрушилось, когда пропал Вальтер.
- Вальтер? Кто это? - спросила Нина Филипповна.
- Сын...
- Вы назвали сына Вальтер? Как странно! - Нина Филипповна была сильно удивлена, чтобы не сказать, поражена, этим, казалось бы, второстепенным для нее обстоятельством.
- Я тут ни при чем, - вяло отреагировал Лис. - Меня просто поставили в известность, что будет вот так. Ознакомили с фактом, как, собственно, и всегда, что так будут звать моего сына. Уже зовут. А вы-то, отчего так возбудились? Какой сакральный смысл разглядели вы в этом обстоятельстве?
- Я-то как раз вижу все, что надо, - сказала Нина Филипповна, - но тебе про то знать пока рано. Ты продолжай...
- Вот так всегда, - проворчал Лис, - как я - рассказывай, а как мне - рано и вообще не положено знать.
- Слушай, какой ты ворчун, однако, - заметила хозяйка, и мягко поощрила: - Рассказывай, рассказывай! Как это произошло?
- Да, как... Не знаю я, как, - через силу стал вспоминать Лис. - Я с утра был в мастерских, а ближе к обеду, к полудню, то есть, прибежала Марина, вся в соплях. В истерике бьется: сын потерялся. Отвела на детскую площадку, оставила на полчаса, пока в магазин ходила, она всегда так делала. Когда вернулась, все дети на месте, а Вальтера нет. Никто ничего не видел. Абсолютно ничего. Никаких следов, зацепок, предположений - ничего. Словно его и не было никогда. Пропал вместе с машинкой, которую я ему на день рождения подарил. Он с ней в песочнице играл. Так, поверите, даже следов на песке от той машинки не осталось. Ну и, конечно, надо ли говорить, что это была катастрофа. Катастрофа нашей жизни. Марина, естественно, во всем обвинила меня. Вальтера искали, но так и не нашли, а через полгода нам и вовсе сказали, что надежды никакой больше нет.
Веня смахнул слезу и зашмыгал носом.
- Я много чего не знаю, даже не догадываюсь, - сказал он. - И не обольщаюсь на этот счет. Но что я знаю точно, так это то, что Вальтер мой сын. Он и похож был на меня, как маленькая капля воды похожа на большую. Мы с ним жили в одном мире, дышали одним воздухом. Вы понимаете, не только в физическом смысле. Он был моим продолжением. Я звал его Лисенок.
- Когда нам сказали, что надеяться больше не на что, - помолчав, продолжил Лис, - с Мариной случилась истерика. Не истерика, нервный срыв, да такой, что она на месяц загремела в больницу. А когда ее выписали, она собралась и улетела в тот самый северный город, в котором мы с ней сочетались, так сказать, и в котором у нее осталась родня. Я думал, что оттуда она уже не вернется. Но она вернулась. Правда, совсем другим человеком. Я встречал ее в аэропорту. Задрав голову, не глядя по сторонам, она прошла мимо меня, и дальше, сквозь толпу встречающих, не задев никого, как, наверное, волна проникает сквозь гальку. Я торопился за ней, но, удивительное дело, мне-то эти люди чинили препятствия! Я что-то кричал ей вслед, звал, но она не реагировала. Остановилась она уже за стенами аэровокзала, на тротуаре, дождалась, пока я нагоню ее и, вполоборота, посмотрев свысока, хотя значительно ниже меня ростом, спросила: 'Где ты был, сволочь?'
И тут я понял, что мира не будет, и пощады не будет. Но я, конечно, даже не представлял себе, что ждет меня дальше. Но уж этого я описывать не стану, общую картину оно не изменит, а только еще больше сгустит краски. Скажу лишь, что где-то с месяц назад я понял, что у Марины появился любовник.
- Что значит, понял?
- Ну, не понял... Может быть, почувствовал. Ведь это легко узнать, когда с близким человеком происходит что-то подобное.
- Возможно, не знаю, - сказала Нина Филипповна, - у меня, слава богу, такой возможности не было, чтобы проверить. Алексей Фомич, царствие ему небесное, поводов мне не давал. Да и я ему, признаться, тоже. И что же дальше?
- Две недели назад я потерял работу. Тоже, ничто не предвещало, не назревало.. Ни с того, ни с сего! А пока я пытался трудоустроиться, Марина привела любовника сюда, к нам. И сегодня они не пустили меня в квартиру.
- Понятно! - громко подытожила Нина Филипповна и звонко хлопнула широкими ладонями по разведенным по обыкновению коленкам. - Приятного, как говорится, мало. Ну и ты, раз такое дело, отправился на крышу. Конечно! Во-первых, близко, рукой подать, а, во-вторых, где же еще искать решения своих проблем?
- Ну, вы, Нина Филипповна, вообще... Такое говорите! - возмущенно вскинулся возражать Лис. - Говорю же вам, я был словно в тумане, вообще ничего не соображал. Со мной такого никогда не было, правда. Ведь я, когда в себя пришел, чуть не рехнулся. На самом деле... На самом деле я высоты боюсь, поэтому в здравом уме на парапет не полез бы. Я когда увидел, что на краю стою, я сразу задний ход включил, и не от страха только, а потому, что не собирался ничего такого. А потом ту девицу увидал, чуть ниже, на карнизе. Ну, думаю, она точно сейчас сиганет. А как ее остановишь? Я немного нагнулся, посмотреть, как бы к ней спуститься, и в этот момент кто-то меня и пнул, прямо под зад. Правда, пнул, хоть я никого и не видел. Ну, а дальше вы все знаете.
Нина Филипповна, уперевшись руками в колени и оттопырив нижнюю губу, устремила свой взор в потолок. То ли просто задумалась, то ли что-то ей там виделось, она что-то бормотала себе под нос и губы ее шевелились. Лис подумал, что она похожа сейчас на сфинкса, разгадывающего загадку. Да, очень своеобразного сфинкса, нетрадиционного, но все же...
- Сфинкс - не сфинкс, но подумать здесь есть над чем, - сказала Нина Филипповна, по своему обыкновению откликнувшись на его мысли. - В любом случае, должна тебе сказать, что ты все воспринимаешь через призму личной обиды. Что, конечно, понятно. Но, будучи обиженным, ты не можешь быть объективным. Ты слишком пристрастен, да. Пройдет какое-то время, и происшедшее будет видеться тебе совсем по-другому. А знаешь что? Гадалка я или нет? Вот я тебе сейчас и погадаю. Еще чаю хочешь?
Глава 3
Карты не врут же?
От чая Лис отказался.
Выпито и съедено было уже достаточно, кроме того, после происшедшего, после всех разговоров, тонус его состояния упал совсем до нуля. Хотелось закрыться в каком-нибудь укромном месте, отгородиться от всего, отрешиться, забыться... Да просто отдохнуть-отоспаться... Но где ему теперь найти такое место, он совершенно себе не представлял. Но гадание! Что же, пусть гадалка нагадает ему чудес небывалых, он не против.
- На чем гадать будете? - поинтересовался Веня, наблюдая, как хозяйка ловко и споро убирает со стола следы чаепития. - Карты Таро?
- Боже упаси! - воскликнула Нина Филипповна. - За кого ты меня принимаешь? Ты вообще часто видел где-нибудь в доступном тебе пространстве, карты Таро?
- Ну-у-у... - потянул Веня, пытаясь припомнить и, к какой-то даже радости своей, ничего такого не припоминая.
- Антилопа гну! - бодро отреагировала на его междометие Нина Филипповна. - Можешь не напрягать свой мозг, ничего такого здесь и в помине нет. И знай, что если ты только попытаешься тут с такой колодой поэкспериментировать, сразу скажут, что сумасшедший. Я сумасшедшей прослыть не хочу. Поэтому, никаких Таро! Только старая, добрая, привычная цыганская колода!
Колоду Нина Филипповна с ловкостью фокусника тут же из воздуха и извлекла, и явила на раскрытой ладони. Лис подумал, что карты она вытащила из одной из многочисленных складок своей одежды, но из какой, где, когда - все это осталось совершенно вне его внимания.
Колода казалась вполне обычной, она и выглядела обычно: довольно старая, с обтертыми, закругленными углами и зелеными ромбиками на рубашке.
- Заряди, - сказала Нина Филипповна, протягивая на открытой ладони карты Лису. - Срежь, - подсказала она действие в ответ на его непонимающий взгляд.
Скрюченным пальцем Веня сдвинул карты, примерно половину колоды. Током его не ударило, хотя он, честно сказать, чего-то такого и ожидал.
Нина Филипповна привалилась к столу своим необъятным бюстом. 'Могла бы прямо на груди картишки раскинуть. Я так думаю', - действительно подумал, в полуавтоматическом режиме, Веня.
- Я ведь не всегда была такой... пышной, - отреагировала, по своему обыкновению, вслух Нина Филипповна. - Поверишь ли, когда-то я слыла стройной, грациозной, как лань, девушкой с нулевым размером груди. Кудрявые волосы, тонкое лицо и нос с горбинкой. Только глаза всегда оставались такими же. Называли меня Совой, из-за глаз, и потому, что казалась слишком умной. Это было, было, дорогой Веня, ака Лис. Но, не в этой, а совсем в другой жизни.
Нина Филипповна вздохнула с явным сожалением.
- И имя ваше Наташа, - попробовал подыграть хозяйке Веня. - Ну, в той жизни?
- Не угадал, дорогой мой, - покачала головой Нина Филипповна. В долгом взгляде, который она бросила на Лиса, сквозило много, слишком много грусти. - В той жизни мое имя звучало Алия, и оно действительно звучало. Ну, хватит отвлекаться. Нам следует поспешать, время-то не ждет. Я буду гадать тебе на судьбу.
Она еще раз тщательно перетасовала колоду и подрезала ее левой рукой по направлению к себе.
- Колода у меня особенная, в дурака я ею не играю, только гадаю, и только я. Эти карты привыкли к моим рукам, а я привыкла к ним. У нас с ними взаимное доверие, поэтому и расклад я буду использовать самый простой, его вполне достаточно, - поясняла Нина Филипповна свои действия. - Но для начала определимся, какой масти ты у нас король. В том, что король, надеюсь, ты не сомневаешься?
Она еще раз подрезала карты, а потом вытянула одну из середины колоды. Ею оказалась дама бубен.